Часть вторая
Викинг
1
Я все еще был взбешен и ничуть не раскаивался, расхаживая по огромной комнате в доме у реки, где слуги, молчавшие в страхе перед моей яростью, возродили в очаге огонь.
Странно, как быстро новости разносятся по городу. Не прошло и нескольких минут, как у дома собралась толпа, чтобы увидеть, чем закончится эта ночь.
Люди просто молча наблюдали.
Финан заложил на засов наружные двери и приказал зажечь во дворе факелы. Дождь шипел в пламени и делал скользкой брусчатку.
Большинство моих людей жили неподалеку, и они пришли один за другим. Некоторые из них были пьяны. Финан и Сердик встречали их у наружных дверей и посылали за кольчугами и оружием.
— Ты ожидаешь боя? — спросил я Финана.
— Они воины, — просто ответил тот.
Он был прав, поэтому я тоже надел кольчугу. Я оделся как полководец. Я оделся для битвы; на моих руках блестело золото, у пояса висели оба меча, и, едва я застегнул пряжку ремня, явился посланец Альфреда.
Посланцем был отец Беокка. Мой старый друг пришел один, его священническое одеяние перепачкалось, потому что он шел по мокрым от дождя улицам. Он дрожал, и я поставил табурет у главного очага и набросил ему на плечи меховой плащ.
Он сел и протянул здоровую руку к пламени. Финан проводил его от передних ворот и остался в зале. Я увидел, что Скади тоже прокралась в темный угол. Перехватив ее взгляд, я коротким кивком дал понять, что она может остаться.
— Ты заглядывал под пол? — внезапно спросил отец Беокка.
— Под пол?
— Римляне нагревали свои дома топками, выпускавшими жар в пространство под полом.
— Знаю.
— А мы делаем дыры в крышах и сооружаем очаги, — печально произнес он.
— Ты заболеешь, если и дальше будешь расхаживать такими холодными, мокрыми ночами, — сказал я.
— Конечно, полы большей частью обрушились, — проговорил Беокка, как будто это был очень важный довод, который он не мог не привести. Он постучал по плитам пола палкой, на которую теперь опирался при ходьбе. — Но твои полы, похоже, в хорошем состоянии.
— Мне нравится очаг.
— Очаг утешает, — согласился Беокка, обратил ко мне здоровый глаз и улыбнулся. — В монастыре в Эскенгаме поступили очень умно — они ухитрились затопить пространство под полом сточной водой, и единственным решением проблемы стало разрушить дом до основания и построить заново. Вообще-то это оказалось даже благословением.
— Почему?
— Среди дерьма они нашли золотые монеты, — объяснил Беокка, — поэтому я подозреваю, что их поток направил Бог. А ты как считаешь?
— У моего бога есть дела поважнее, чем беспокоиться о каком-то там дерьме.
— Вот почему среди твоего дерьма никогда не бывает золота, — сказал Беокка и начал смеяться. — Так-то, Утред! — торжествующе продолжал он. — Я наконец-то доказал, что мой Бог более могуч, чем твои фальшивые идолы!
Он улыбнулся мне, но его улыбка медленно угасла, и он снова начал выглядеть старым и усталым. Я любил Беокку. Он был наставником моего детства, всегда раздражительным и педантичным, но он был хорошим человеком.
— У тебя есть время до рассвета, — сказал он.
— Чтобы сделать что?
Он заговорил так, будто собственные слова приводили его в отчаяние.
— Ты отправишься к королю как кающийся грешник, без кольчуги и оружия. Ты будешь унижаться. Ты передашь ведьму королю. Все земли, какими ты владел в Уэссексе, конфискованы. Ты заплатишь церкви виру за жизнь брата Годвина, и твои дети будут заложниками, пока ты не заплатишь.
Молчание.
Искры, кружась, летели вверх. Пара моих борзых вошли в комнату. Одна обнюхала одежду Беокки, заскулила, а потом обе устроились у огня и мгновение смотрели на меня печальными глазами, прежде чем закрыть их.
— Насколько велика вира? — спросил за меня Финан.
— Тысяча пятьсот шиллингов, — сказал Беокка.
Я издевательски осклабился.
— За безумного монаха?
— За святого, — ответил Беокка.
— Безумного дурака! — прорычал я.
— Святого дурака, — мягко сказал Беокка.
Вира — цена, которую мы платим за смерть. Если меня осуждают за несправедливое убийство мужчины или женщины, я должен заплатить их родственникам, и цена зависит от ранга убитого. Это справедливо, но Альфред назначил за Годвина виру почти такую же большую, как за убийство человека королевской крови.
— Чтобы ее заплатить, — сказал я, — я должен буду продать почти все, что у меня есть, а король только что отобрал все мои земли.
— И еще ты должен дать клятву верности Этелингу, — сказал Беокка.
Обычно он то и дело раздражался на меня и говорил все быстрее, по мере того как его раздражение росло, но той ночью он был очень тих.
— Итак, король разорит меня и привяжет к своему сыну?
— И вернет колдунью ее мужу, — сказал Беокка, глядя на Скади в черном плаще, чьи глаза мерцали из самого темного угла комнаты. — Скирнир предложил награду за ее возвращение.
— Скирнир? — переспросил я.
Это имя было мне незнакомо.
— Скирнир — ее муж, — ответил Беокка. — Фриз.
Я посмотрел на Скади, которая отрывисто кивнула.
— Если он ее вернет, она погибнет, — сказал я.
— Тебя это заботит? — спросил Беокка.
— Мне не нравится убивать женщин.
— Закон Моисея гласит, что мы не должны разрешать ведьме жить, — сказал Беокка. — Кроме того, она — прелюбодейка, поэтому ее муж имеет данное Господом право убить ее, если пожелает.
— Скирнир — христианин? — спросил я.
Ни Скади, ни отец Беокка не ответили. Тогда я спросил у Скади:
— Он тебя убьет?
Она молча кивнула.
— Итак, — я снова повернулся к Беокке, — до тех пор пока я не заплачу виру, не дам клятву Эдуарду и не пошлю Скади на смерть, мои дети будут заложниками?
— Король издал указ, что о твоих детях будут заботиться в покоях госпожи Этельфлэд, — ответил Беокка. Он окинул меня взглядом с ног до головы. — Почему ты оделся как на войну?
Я не ответил, и Беокка пожал плечами.
— Ты думал, что король пошлет свою стражу?
— Я полагал, что он может так поступить.
— И ты стал бы с ними сражаться? — Беокка был потрясен.
— Я бы показал им, кого они пришли арестовать.
— Ты убил человека! — Беокка, наконец, слегка собрался с силами. — Человек оскорбил тебя, я знаю, но его устами говорил Святой Дух! Ты ударил его, Утред! Король простил первый удар, но не второй, и ты должен заплатить за это!
Он откинулся назад; теперь у него снова был усталый вид.
— Тебе вполне по силам заплатить такую виру. Епископ Ассер настаивал, чтобы она была куда больше, но король милостив.
Бревно в очаге внезапно затрещало, напугав борзых, которые дернулись и заскулили. Огонь вспыхнул с новой силой, осветив комнату, отбрасывая дрожащие тени. Через этот огонь я посмотрел на Беокку.
— Епископ Ассер! — бросил я сердито.
— Что — епископ Ассер?
— Годвин был его щенком.
— Епископ разглядел в нем святость, да.
— Он увидел способ удовлетворить свое желание, — прорычал я, — избавить от меня Уэссекс!
Я думал о случившемся на пиру с тех пор, как Годвин погиб от моей руки, и решил, что за словами монаха стоял Ассер. Епископ верил, что Уэссекс в безопасности. Силы Харальда уничтожены, Хэстен послал свою семью креститься, поэтому Уэссексу больше не нужен полководец-язычник. И Ассер использовал Годвина, чтобы настроить Альфреда против меня.
— Этот кусок валлийского дерьма сказал Годвину, что нужно говорить. Не Святой Дух говорил устами Годвина, отец, а епископ Ассер.
Беокка посмотрел на меня через мерцающий огонь.
— Ты знаешь, что пламя ада не дает света? — спросил он.
— Не знаю.
— Это одно из таинств Бога, — сказал Беокка. Потом, крякнув, встал. Стряхнул с плеч мой плащ и тяжело оперся на палку. — Что мне передать королю?
— Это твой Бог ответственен за ад? — спросил я.
Беокка нахмурился, размышляя.
— Хороший вопрос, — в конце концов, сказал он, хотя и не дал ответа. — Как и мой вопрос. Что мне передать королю?
— Что он получит ответ на рассвете.
Беокка слегка улыбнулся.
— И каким будет ответ, господин Утред?
— Это он узнает на рассвете.
Беокка кивнул.
— Ты должен отправиться во дворец один, без оружия, без кольчуги, в простой одежде. Мы пошлем человека, чтобы забрать твою ведьму. Твои дети будут возвращены, когда ты заплатишь сотню шиллингов. Остаток виры следует заплатить в течение шести месяцев.
Он похромал к двери, ведущей во двор, потом повернулся и уставился на меня.
— Позволь мне умереть в мире, господин Утред.
— Наблюдая за моим унижением?
— Зная, что твой меч будет служить королю Эдуарду. Что Уэссекс будет в безопасности. Что дело Альфреда не умрет вместе с ним.
Тогда я впервые услышал, как Эдуарда называют королем.
— Ты получишь ответ на рассвете, — повторил я.
— Господь да пребудет с тобой, — ответил Беокка и похромал в ночь.
Я услышал, как тяжелая наружная дверь захлопнулась, как засов упал на место, и вспомнил, как Равн, слепой скальд, отец ярла Рагнара, говорил, что наши жизни похожи на странствие через неведомое море. Иногда, говорил он, мы устаем от спокойных вод и ласковых ветров — и тогда у нас нет другого выхода, кроме как круто налечь на рукоять рулевого весла и двинуться к серым облакам, пенистым гребням волн и буйной опасности.
— Это — наша дань богам, — говорил он мне.
Я все еще не знаю, что он имел в виду, но в звуке захлопнувшейся двери я услышал эхо тяжелого удара рулевого весла, которое перекинули в другую сторону.
— Что будем делать? — спросил Финан.
— Я скажу тебе, чего я не буду делать, — сказал я. — Я не дам клятву верности этому чертову ребенку!
— Эдуард — не ребенок, — мягко сказал Финан.
— Он бесхарактерный маленький ублюдок, — сердито заявил я. — Он одурманен своим Богом, как и его отец. Он привык сосать уксус из груди этой суки, жены Альфреда, и я не дам ему клятвы.
— Он скоро будет королем Уэссекса, — заметил Финан.
— И почему? Потому что ты и я продолжаем заботиться о безопасности его королевства, ты и я! Если Уэссекс живет, мой друг, то лишь потому, что ирландский коротышка и язычник из Нортумбрии поддерживают в нем жизнь! А они про это забыли.
— Коротышка? — улыбаясь, переспросил Финан.
— Посмотри на свой рост, — ответил я.
Мне нравилось дразнить его подобным образом — он был невысок — хотя внешность Финана была обманчива, потому что он управлялся с мечом с удивительной быстротой.
— Надеюсь, их Бог проклянет их проклятое королевство, — выплюнул я.
Потом подошел к сундуку, стоявшему в углу комнаты, открыл его, пошарил внутри, нашел сверток и принес Скади.
Я почувствовал острую боль, прикоснувшись к кожаному свертку, потому что эти вещи принадлежали Гизеле.
— Прочти их, — сказал я, бросив ей сверток.
Она развернула ольховые палочки. Их было две дюжины, не длиннее предплечья человека, отполированные пчелиным воском до идеального блеска.
Финан перекрестился при виде языческой магии, но я научился доверять рунным палочкам. Скади взяла их одной рукой, слегка приподняла, закрыла глаза и выпустила. Палочки застучали на полу, и она наклонилась, чтобы прочитать их послание.
— Она не увидит там свою смерть, — тихо предупредил меня Финан, намекая на то, что я не должен доверять ее толкованию.
— Мы все умрем, — сказала Скади, — и палочки не говорят обо мне.
— А что они говорят? — спросил я.
Она уставилась на узор.
— Я вижу крепость, — в конце концов, проговорила она, — и вижу воду. Серую воду.
— Серую? — спросил я.
— Серую, господин, — ответила она. То был первый раз, когда она назвала меня господином. — Серую, как инеистые великаны, — добавила она, и я понял, что Скади имеет в виду север у ледяного мира, где инеистые великаны шествуют по свету.
— А крепость? — спросил я.
— Она горит, господин. Она горит, горит и горит. Песок на берегу черный от пепла.
Я дал ей знак поднять рунные палочки и вышел на террасу.
Была еще середина ночи, и небо было черным от туч и сыпало мелким дождем. Я прислушался к шуму воды, прорывающейся между сваями старого моста, и подумал о Стиорре, своей дочери.
— Серая? — спросил Финан, присоединяясь ко мне.
— Это означает север, — сказал я, — и Беббанбург на севере, и южный ветер принесет его пепел на пески Линдисфарены.
— Север, — тихо проговорил Финан.
— Скажи людям, что у них есть выбор, — сказал я. — Они могут остаться и служить Альфреду или могут отправиться со мной. У тебя тоже есть такой выбор.
— Ты знаешь, как я поступлю.
— И я хочу, чтобы «Сеолфервулф» был готов к рассвету.
Со мной отправились сорок три человека, остальные остались в Лундене. Сорок три воина, двадцать шесть их жен, пять шлюх, куча детей и шестнадцать гончих. Я хотел взять своих лошадей, особенно Смоку, но судно не было оборудовано деревянными рамами, которые во время плавания удерживают верховых, чтобы те были в безопасности, поэтому я похлопал коня по носу и почувствовал печаль оттого, что бросаю его.
Скади взошла на борт, потому что остаться в Лундене означало для нее смерть.
Я сложил свою кольчугу, оружие, шлем, щит и сундук с деньгами и драгоценностями в маленьком пространстве под рулевой площадкой и увидел, что Скади сунула туда же свой маленький сверток с одеждой.
У нас не было полной команды, но на гребцовых скамьях заняли места умелые люди.
Уже занимался рассвет, когда я приказал, чтобы на носу водрузили волчью голову. Эту вырезанную из дерева голову с ощеренной пастью мы хранили под носовой площадкой и демонстрировали только тогда, когда находились в чужих водах. Угрожать домашним духам дерзким драконом, скалящимся волком или вырезанным вороном означало рисковать привлечь неудачу, но теперь у меня не было дома, поэтому я позволил волку бросить вызов духам Лундена.
Альфред послал стражу к моему дому, и, хотя эти облаченные в кольчуги воины могли видеть нас в доке рядом с террасой, ни один из них не вмешался, когда мы отвязали причальные канаты и направили «Сеолфервулфа» в сильное течение Темеза.
Я повернулся и наблюдал за городом, лежащим под грязным дымом.
— Весла вверх! — крикнул Финан, и двадцать одна лопасть весла поднялась над грязной рекой.
— И вниз! — выкрикнул Финан, и судно устремилось вперед, навстречу рассвету.
Теперь у меня не было господина. Я был изгоем. Я был свободен. Я был намерен жить жизнью викинга.
Это весело — быть на плаву. Меня все еще держала в плену смерть Гизелы, но выход в море снова принес мне надежду. Не большую надежду, но хоть какую-то.
Направлять судно по серым волнам, наблюдать, как волчья голова ныряет с гребня волны и вздымается со взрывом белой пены, чувствовать ветер и холод, видеть парус, тугой, как живот беременной женщины, слышать, как шипит море у борта корабля, чувствовать дрожь рулевого весла в руке, словно само биение сердца судна — все это дарует веселье.
Пять лет я не водил корабль дальше широких вод устья Темеза, но как только мы миновали предательские отмели у Фугхелнесса и смогли повернуть на север, я поднял парус, велел втянуть длинные весла и позволил «Сеолфервулфу» порезвиться на свободе.
Теперь мы шли на север, в простор океана, в сердитое, исхлестанное ветром, убийственное для кораблей море. Берег Восточной Англии, низкий и невзрачный, лежал слева от нас, а серое море убегало к серому небу справа, в то время как впереди была неизвестность.
Сердик был со мной, и Ситрик, и Райпер, как и большинство моих лучших людей.
Что меня удивило, так это то, что Осферт, бастард Альфреда, тоже отправился с нами. Он молча поднялся на борт в числе последних решившихся, и я приподнял бровь. Он же только слегка улыбнулся и занял место на скамье гребца. Он был рядом со мной, когда мы привязали весла к подпоркам, которые обычно держали парус, прикрепленный к длинному рею, и я спросил, уверен ли он в своем решении.
— А почему бы мне не быть с вами, господин? — спросил он.
— Ты — сын Альфреда, — ответил я. — И ты из восточных саксов.
— Половина этих людей — восточые саксы, господин, — сказал он, взглянув на команду. — Наверное, даже больше половины.
— Твой отец не будет доволен тем, что ты остался со мной.
— И что он со мной сделает? — горько спросил Осферт. — Попытается превратить меня в монаха или священника, чтобы забыть о моем существовании? И если бы я остался в Уэссексе, что бы меня ожидало? Его благоволение?
Он так же горько рассмеялся.
— Ты можешь больше никогда не увидеть Уэссекс, — сказал я.
— Тогда я поблагодарю за это Бога, — ответил он. Неожиданно улыбнулся и добавил: — Тут нет вони, господин.
— Вони?
— Вони Лундена, — объяснил он. — Она исчезла.
Так и было, потому что мы находились в море, и улицы с прокисшими сточными канавами остались далеко позади. Мы шли под парусом весь день и не видели других кораблей, кроме нескольких маленьких рыбацких судов. При виде нашей грозной волчьей головы эти суденышки бросились врассыпную, их люди отчаянно налегали на весла, чтобы уйти от «Сеолфервулфа».
Тем вечером мы подвели корабль близко к берегу, спустили парус и на веслах осторожно вошли в мелкую протоку, чтобы устроить лагерь.
Мореходный сезон уже подходил к концу, и холодная тьма наступила рано. У нас не было лошадей, поэтому невозможно было исследовать окрестности вокруг места, где мы высадились, но я не боялся, потому что не видел никаких поселений — только одну хижину с тростниковой крышей далеко к северу. Кем бы ни были ее обитатели, они будут бояться нас куда больше, чем мы их.
То было место ила, тростников, травы и ручьев, лежащих под просторным ветреным небом.
Я говорю — «лагерь», но все, что мы сделали, это принесли плащи туда, где кончалась линия прибоя с водорослями и плавником. Я послал на борт часовых, других разместил на мысах маленького острова, а потом мы разожгли костры и пели песни под ночными облаками.
— Нам нужны люди, — сказал Финан, сидящий рядом со мной.
— Нужны, — согласился я.
— И где мы их найдем?
— На севере, — ответил я.
Я собирался в Нортумбрию, далеко от Уэссекса и его священников, туда, где мой друг имел крепость в изгибе реки и мой дядя имел крепость рядом с морем. Я плыл домой.
— Если на нас нападут… — сказал Финан, но не закончил своей мысли.
— На нас не нападут, — уверенно проговорил я.
Любой корабль в море — добыча для пиратов, но «Сеолфервулф» был военным кораблем, не торговым. Он был длиннее, чем большинство торговых кораблей и, хотя имел широкий корпус, все равно оставался стройным, какими бывают только боевые корабли. И издалека будет казаться, что на нем полная команда из-за множества женщин на борту. Два корабля, может, и осмелились бы на нас напасть, но и это маловероятно, пока в море есть более легкая добыча.
— Но нам нужны люди, — согласился я. — И серебро.
— Серебро? — Финан ухмыльнулся. — А что в том большом сундуке?
Он мотнул головой туда, где стоял вытащенный на сушу корабль.
— Серебро, — сказал я. — Но мне нужно больше. Много больше.
Я увидел его озадаченный взгляд и объяснил:
— Я — лорд Беббанбурга, и чтобы взять ту твердыню, мне нужны люди, Финан. По меньшей мере три команды. И даже этого может оказаться недостаточно.
Он кивнул.
— И где мы найдем серебро?
— Награбим его, конечно.
Финан наблюдал за сверкающим жаром костра, где ярче всего горел плавник. Некоторые говорят, что будущее можно прочесть в переливающихся фигурах внутри сияющего адского пламени, и, может быть, Финан пытался высмотреть, что уготовила нам судьба, — но потом нахмурился.
— Народ научился охранять свое серебро, — негромко произнес он. — Слишком много волков, и овцы стали хитрыми.
— Это правда, — отозвался я.
Во времена моего детства, когда скандинавы вернулись в Британию, набеги давались легко. Викинги высаживались, убивали и грабили, но теперь почти все ценное находилось за палисадами, под защитой копий, хотя еще осталось несколько монастырей и церквей, которые доверяли свою защиту распятому Богу.
— И ты не можешь ограбить церковь, — сказал Финан, думая о том же самом.
— Не могу?
— Большинство наших людей — христиане, и они последуют за тобой, господин, но только не в адские врата.
— Тогда мы будет грабить язычников, — сказал я.
— Язычники, господин, — воры.
— Значит, у них есть серебро, которое мне нужно.
— А как насчет нее? — тихо спросил Финан, посмотрев на Скади, которая присела рядом со мной, но чуть в стороне от людей вокруг огня.
— Что насчет нее?
— Женщины не любят ее, господин. Они ее боятся.
— Почему?
— Ты знаешь, почему.
— Потому что она — колдунья? — Я повернулся, чтобы посмотреть на нее. — Скади, ты видишь будущее?
Некоторое время она молча смотрела на меня. Ночная птица кричала в болотах и, может быть, ее хриплый голос подтолкнул Скади, потому что она резко кивнула.
— Мельком, господин, — ответила она. — Иногда.
— Тогда скажи, что ты видишь, — приказал я. — Встань и скажи нам. Скажи нам, что ты видишь.
Скади заколебалась, потом встала. Она носила черный шерстяной плащ; тот окутывал ее так, что, со своими черными волосами, распущенными, словно у девицы, Скади выглядела высоким тонким, черным, как ночь, силуэтом — сияло только ее бледное лицо. Песня дрогнула, потом стихла, и я увидел, как некоторые из моих людей перекрестились.
— Скажи нам, что ты видишь, — снова приказал я.
Скади подняла бледное лицо к облакам, но долго молчала. Остальные тоже не говорили ни слова. Потом она содрогнулась, и я невольно вспомнил Годвина — человека, которого я убил. Некоторые мужчины и женщины и впрямь слышат шепот богов, и другие люди боятся их, и я был убежден, что Скади видит и слышит то, что сокрыто от большинства из нас.
Потом, как раз когда уже стало казаться, что она никогда не заговорит, Скади рассмеялась.
— Скажи нам, — раздраженно проговорил я.
— Ты поведешь армии, — сказала она, — армии, затеняющие земли, господин, и позади тебя будут расти высокие посевы, питаемые кровью твоих врагов.
— А эти люди? — спросил я, махнув на мужчин и женщин, которые ее слушали.
— Ты — тот, кто даст им золото, их господин. Ты сделаешь их богатыми.
Вокруг костра раздался тихий говор. Им понравилось услышанное. Люди следуют за господином потому, что господин дает золото.
— А откуда нам знать, что ты не лжешь? — спросил я.
Скади раскинула руки.
— Если я лгу, — сказала она, — тогда я сейчас умру.
Она ждала, словно приглашая Тора нанести удар молотом, но единственными звуками были вздохи ветра в тростниках, потрескивание горящего дерева и смутный шум воды, ползущей в болота во время ночного прилива.
— А ты? — спросил я. — Что насчет тебя?
— А я стану еще выше, чем ты, господин, — сказала она, и некоторые из моих людей зашипели, но эти слова ничуть не оскорбили меня.
— И кем же ты станешь, Скади? — спросил я.
— Тем, кем решат меня сделать судьбы, — сказала она, и я махнул ей, веля сесть.
Я вспомнил о другой женщине, которая подслушивала шепот богов — она тоже сказала, что я поведу армии. Однако теперь я был самым презренным из людей — человеком, нарушившим клятву, человеком, сбежавшим от своего господина.
Наши люди связаны клятвами. Когда человек клянется мне в верности, он становится мне ближе брата. Моя жизнь — это его жизнь, так же как его — моя, а я поклялся служить Альфреду. Я подумал об этом, когда люди снова начали петь, а Скади присела рядом со мной. Как человек, давший клятву верности Альфреду, я должен был служить ему, однако я сбежал, и это лишило меня чести и сделало презренным.
Однако не мы правим нашими судьбами. Три пряхи прядут наши нити.
Wyrd biр ful araed, говорим мы, и это правда. Судьбы не миновать. Однако, если судьба распоряжается, а пряхи знают наше будущее, зачем же мы приносим клятвы? Этот вопрос преследовал меня всю жизнь, и единственный сомнительный ответ, который я нашел, — клятвы даются людьми, а судьба определяется богами, и клятвы — это попытки людей повелевать своей судьбой. Но мы не хозяева своих желаний. Давать клятву — это все равно что направлять судно. Однако если ветры и приливы судьбы слишком мощны, рулевое весло становится бессильным. Поэтому мы даем клятвы, но мы беспомощны перед лицом wyrd — судьбы.
Я утратил честь, уплыв из Лундена, но мою честь забрала судьба, и мысль об этом приносила мне некоторое утешение темной ночью на холодном берегу Восточной Англии.
Было и другое утешение.
Я проснулся в темноте и пошел на корабль. Его корму слегка приподнял начинающийся прилив.
— Можете спать, — сказал я часовым.
Наши костры все еще горели, хотя их пламя уже опало.
— Присоединитесь к вашим женщинам, — сказал я. — Я сам буду охранять корабль.
«Сеолфервулф» не нужно было охранять, потому что тут не было врагов, но выставлять часовых — привычка, поэтому я сел на корме и стал думать о судьбе и об Альфреде, о Гизеле и об Исеулт, о Бриде и о Хильде, и обо всех женщинах, которых я знал на крутых поворотах дороги моей жизни. Я не обратил внимания на легкий крен, когда кто-то взобрался на нос «Сеолфервулфа», все еще покоившийся на земле.
— Я не убивала ее, господин, — сказала Скади.
— Ты прокляла меня, женщина.
— Тогда ты был моим врагом, — сказала она. — Что же еще мне оставалось делать?
— И проклятие убило Гизелу.
— Это было не проклятие.
— Тогда что же?
— Я просила богов, чтобы Харальд взял тебя в плен.
Я посмотрел на нее в первый раз с тех пор, как она взобралась на борт.
— Это не сработало.
— Да, не сработало.
— Так какая ж ты колдунья?
— Испуганная, — ответила Скади.
Я бы поколотил того, кто не держал бы ухо востро во время несения вахты, но тысяча врагов могла бы прийти в ту ночь, потому что я не выполнял свой долг. Я забрал Скади под рулевую площадку, в тамошний тесный закуток, снял с нее плащ и лег с нею. А когда мы закончили, мы оба были в слезах. Мы ничего не говорили, а просто лежали обнявшись.
Почувствовав, как «Сеолфервулф» приподнялся с ила и слегка натянул швартовочный канат, я не шевельнулся. Потом ближе притянул к себе Скади, желая, чтобы ночь никогда не кончалась.
Я убедил самого себя, что покинул Альфреда потому, что тот навязал бы мне клятву, которую я не желал давать — клятву служить его сыну. Но то была не вся правда. Было еще одно условие, которое я не мог принять, и теперь я держал его в объятьях.
— Пора в путь, — наконец сказал я, услышав голоса.
Позже я узнал, что Финан видел нас и удержал команду на берегу.
Я ослабил объятья, но Скади не отпускала меня.
— Я знаю, где ты сможешь найти все золото мира, — сказала она.
Я посмотрел ей в глаза.
— Все золото?
Она слегка улыбнулась.
— Достаточно золота, господин, — прошептала она, — более чем достаточно. Сокровище в логове дракона, господин.
Wyrd biр ful araed.
Я взял золотую цепь из моего сундука с сокровищами и повесил на шею Скади, чтобы оповестить — если вообще нужны были такие оповещения — о ее новом статусе.
Я думал, что мои люди невзлюбят ее еще больше, но случилось обратное. Они, казалось, почувствовали облегчение. Они видели в Скади угрозу, но теперь она была одной из нас.
Итак, мы поплыли на север. На север вдоль низкого берега Восточной Англии, под серыми небесами, под южным ветром, который постоянно нагонял плотный туман.
Мы укрывались в заболоченных ручьях, когда туман густо нависал над морем, а если он заставал нас врасплох и мы не успевали найти безопасной бухточки, мы направляли корабль прочь от берега, туда, где не было илистых отмелей, на которых можно потерпеть крушение.
Туман замедлял наше продвижение, поэтому у нас ушло шесть долгих дней, чтобы добраться до Дамнока. Мы появились в этом порту туманным утром, и «Сеолфервулф» вошел на веслах в устье между напитанными влагой холмами, усеянными водяными птицами. Фарватер был четко отмечен ивовыми прутьями, но я все равно поставил на нос человека, чтобы тот пробовал глубину веслом, на случай если прутья предательски заведут на мелководье, где гибнут корабли. Я снял волчью голову с носа судна, чтобы показать, что мы пришли с миром, но часовые, наблюдающие с шаткой деревянной башни, все равно послали мальчика в город предупредить о нашем приближении.
Дамнок был хорошим, богатым портовым городом. Он был построен на южном берегу реки и окружен палисадом, защищавшим от атаки с суши, хотя широко открыт с реки, пестреющей пирсами и полной рыбы и торговых судов.
Когда мы появились, прилив как раз почти достиг высшей точки, и я увидел, как море поднимается от илистых берегов, чтобы затопить нижнюю часть палисада.
Некоторые дома, ближайшие к воде, стояли на коротких сваях, и все дерево в городе, исхлестанное непогодой, стало серебристо-серым.
То было привлекательное место, там всегда стоял густой запах соли и моллюсков.
Церковная башня, увенчанная деревянным крестом, была самым высоким строением, памятью о Гутруме, датчанине, который стал королем Восточной Англии и обратил свое королевство в христианство.
Мой отец никогда не любил Восточную Англию, потому что в далеком прошлом это королевство сговорилось с Мерсией, чтобы напасть на Нортумбрию. Позже, много позже, во времена моего детства, Восточная Англия вынуждена была поставлять еду, лошадей и кров датской армии, завоевавшей Нортумбрию. Предательство обратилось против них, когда датчане вернулись в Восточную Англию, которая все еще оставалась датской, хотя теперь считалась христианской страной, что подтверждала церковная башня.
Ветер нес туман мимо высокого креста, когда я направил «Сеолфервулфа» к середине реки, чуть выше по течению от пирсов.
Там мы повернули, заставив судно крутнуться — гребцы одного борта начали грести назад — и, лишь когда лишенный головы волка нос обратился к морю, я поставил корабль рядом с толстопузым торговым кораблем, пришвартованным к самому большому пирсу.
Финан ухмыльнулся.
— Готов быстренько смыться в моря, господин? — спросил он.
— Всегда, — ответил я. — Помнишь «Морского Ворона»?
Он засмеялся. Вскоре после того, как мы взяли Лунден, «Морской Ворон», датский корабль, пришел в город, ничего не подозревая, пришвартовался у пристани и обнаружил, что этот город заняла армия восточных саксов и здесь не очень-то привечают датчан. Команда бежала обратно на корабль, но им нужно было сперва повернуть судно, чтобы уйти по реке. А они одурели от страха, их весла начали сталкиваться друг с другом, и корабль принесло обратно к пристани, где мы его и захватили. То была кошмарная посудина, протекающая, с вонючим днищем, и, в конце концов, я разобрал ее и пустил шпангоуты и брусья на постройку домов, которые мы возводили на восточном берегу Лундена.
Человек с густой бородой и большим брюхом перебрался с пирса на торговый корабль, а потом, получив разрешение, влез на борт «Сеолфервулфа».
— Гутлак, — представился он. — Управляющий Дамнока. Кто вы такие?
Вопрос был задан властно, и властность Гутлака подкреплялась дюжиной человек, ожидающих на пирсе с мечами и топорами. И вид у них был встревоженный, и неудивительно, ведь моя команда превосходила их числом.
— Меня зовут Утред, — ответил я.
— Утред откуда? — спросил Гутлак.
Он говорил по-датски, воинственным тоном, притворяясь, что его не беспокоит грозный вид моей команды.
Длинные усы Гутлака, связанные просмоленной веревкой, свисали куда ниже чисто выбритого подбородка. Он все время дергал себя за один ус, и я решил, что это признак волнения.
— Утред из Беббанбурга, — ответил я.
— И где этот Беббанбург?
— В Нортумбрии.
— Ты далеко от дома, Утред из Беббанбурга, — сказал Гутлак.
Он посмотрел на днище нашего корабля, чтобы понять, какой груз мы везем.
— Далеко от дома, — повторил он. — Ты торгуешь?
— Мы, что, похожи на торговцев? — спросил я.
Какие-то люди собрались на низком берегу перед ближайшими домами. Почти никто из них не был вооружен — вероятно, их присутствие объяснялось простым любопытством.
— Вы похожи на бездельников, — сказал Гутлак. — Две недели назад был налет в нескольких милях к югу отсюда. Усадьбу сожгли, мужчин убили, женщин забрали. Откуда мне знать, что это сделали не вы?
На его враждебный вопрос я ответил мягко:
— Ты этого не знаешь.
— Может, я должен задержать вас тут, пока мы не докажем вашу вину или невиновность?
— А может, ты должен почистить свою кольчугу? — предложил я.
Он вызывающе уставился на меня, выдержал мой взгляд несколько биений сердца, потом кивнул.
— Итак, по какому делу вы здесь?
— Нам нужна еда и эль.
— Это у нас есть, — сказал он. Подождал, пока чайки перестанут вопить над нашими головами, и продолжил: — Но сперва вы должны заплатить королевский причальный сбор. — Он протянул руку. — Два шиллинга.
Мы сторговались на четырех пенсах; я не сомневался, что два из них пойдут в кошелек Гутлака. После этого мы вольны были сойти на берег, хотя Гутлак благоразумно настаивал, что мы не должны носить иного оружия, кроме коротких ножей.
— «Гусь» — хорошая таверна, — сказал он, показав на большое строение, на котором висел знак с нарисованным гусем, — там вам предложат сушеную сельдь, сушеных устриц, муку, эль и сакских шлюх.
— Это твоя таверна? — спросил я.
— И что с того?
— Просто надеюсь, что эль там лучше, чем гостеприимство ее хозяина, — ответил я.
Гутлак рассмеялся.
— Добро пожаловать в Дамнок, — сказал он, перебираясь обратно на торговое судно. — И я даю вам разрешение мирно провести тут ночь. Но если любой из вас совершит преступление, я арестую всех! — Он помедлил, глядя на корму «Сеолфервулфа». — Кто это?
Он смотрел на Скади, хотя, должно быть, заметил ее раньше. Она снова была в черном плаще; ее бледное лицо, казалось, светилось в предвечернем тумане. На шее ее блестела золотая цепь.
— Ее зовут Эдит, — ответил я. — Она сакская шлюха.
— Эдит, — повторил он. — Может, я куплю ее у тебя?
— Может, и купишь, — ответил я.
Мы недоверчиво посмотрели друг на друга, а потом Гутлак небрежно махнул рукой и отвернулся.
Мы бросили жребий, чтобы решить, кто этим вечером сможет сойти на берег. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь остался охранять корабль, и Осферт вызвался командовать этой группой. Мы положили в чашу двадцать три сухие горошины и двадцать серебряных монет, потом Финан потряс чашу и встал спиной ко мне, в то время как я стоял лицом к собравшейся команде.
— Чье это? — спрашивал он, и я выбирал человека из команды, не зная, держит Финан горошину или монету.
Те, кому выпадали горошины, должны были остаться с Осфертом, остальным разрешалось сойти на берег. Я мог бы просто выбрать людей, которые должны остаться на борту, но команда работала лучше, когда верила, что их господин поступает честно. Все дети остались, но жены сошедших на берег сопровождали своих мужей.
— Останьтесь в таверне, — велел я им. — Город недружелюбен. Будем держаться вместе!
Город, может, и был недружелюбен, но «Гусь» оказался хорошей таверной. Эль был жгучим, свежесваренным, из огромных бочек во дворе гостиницы. Большая комната с балками из килей разбитых кораблей обогревалась пла́вником, горящим в центральном очаге. В комнате стояли столы и скамьи, но, прежде чем позволить своим людям навалиться на эль, я выторговал сушеную сельдь, бекон, несколько бочек эля, хлеб и копченых угрей и заставил перенести все эти припасы на «Сеолфервулфа».
Гутлак разместил часовых на пирсе поближе к берегу; эти люди должны были позаботиться о том, чтобы ни один из нас не носил оружия. Но я повесил ножны с Осиным Жалом за спину, скрыв меч под плащом, и не сомневался, что большинство моей команды вооружилось точно так же.
Переходя от стола к столу, я сказал им, чтобы они не затевали драк.
— Если только не хотите подраться со мной, — предупредил я, и они ухмыльнулись.
Таверна был довольно мирной. Дюжина местных пили — все они были саксами и ни один не выказал интереса к команде «Сеолфервулфа».
Ситрику выпал серебряный шиллинг по жребию, и я приказал ему почаще выходить во двор.
— Высматривай людей с оружием, — велел я ему.
— Чего вы опасаетесь, господин?
— Предательства, — ответил я.
«Сеолфервулф» стоил годового дохода тана с крепким поместьем, и Гутлак, должно быть, понял, что у нас на борту есть деньги. Его люди обнаружат, что трудно захватить корабль, пока Осферт и его отряд защищают конец пирса, но пьяные в таверне были более легкой добычей. Я боялся, что Гутлак может взять нас в заложники и потребовать огромный выкуп, поэтому Ситрик постоянно выскальзывал во двор через заднюю дверь и каждый раз возвращался, качая головой.
— Мочевой пузырь у тебя маловат, — посмеялся над ним один из моих людей.
Я сидел в углу комнаты со Скади, Финаном и его женой-шотландкой Этне, не обращая внимания на громкие песни и смех за другими столами. Я гадал, сколько людей живет в Дамноке и почему так мало посетителей в «Гусе». А еще думал о том, наточено ли оружие. И где спрятано все золото мира?
— Итак, где же находится все золото мира? — спросил я Скади.
— Во Фризии, — ответила та.
— Она обширна.
— У моего мужа крепость на море.
— Так расскажи нам о своем муже.
— Его зовут Скирнир Торсон, — сказала она.
— Мне знакомо это имя.
— Он называет себя Морским Волком, — продолжала Скади, глядя на меня, но сознавая, что Финан и Этне тоже слушают.
— Он может называть себя, как ему вздумается, — сказал я, — но это не значит, что его прозвище правдиво.
— Он заработал себе известность, — проговорила Скади.
И она рассказала нам о Скирнире, и в рассказе ее был смысл. На фризском побережье обретались пираты — там, где их защищали предательские мелководья и зыбучие пески. Мы с Финаном, будучи в рабстве у Сверри, прошли на веслах через эти воды, иногда чувствуя, как лопасти наших весел ударяют по песку или илу. Сверри, умный капитан, спасся от преследования красного корабля благодаря тому, что знал местные русла, и я не сомневался, что Скирнир отлично знает тамошние воды. Он называл себя ярлом — титул, равнозначный лорду, — но, по правде говоря, был лишь жестоким пиратом, охотящимся за кораблями.
Фризские острова всегда давали мародеров и пиратов; большинство из них были безрассудными людьми, которые довольно быстро погибали, но Скади уверяла, что Скирнир преуспел. Он захватывал суда или брал с них плату за то, чтобы пропустить их целыми и невредимыми, — благодаря чему приобрел дурную славу и богатство.
— Сколько у него команд? — спросил я Скади.
— Когда я в последний раз там была, — ответила она, — у него было шестнадцать маленьких судов и два больших.
— И когда ты была там в последний раз?
— Два лета назад.
— Почему ты ушла? — спросила Этне.
Скади оценивающе посмотрела на шотландку, но Этне выдержала взгляд. Этне была маленькой, рыжеволосой и пылкой женщиной, которую мы вызволили из рабства, и она была неистово предана Финану, которому родила сына и дочь. Она видела, куда мы клоним, и желала вызнать все, что могла, прежде чем ее муж пойдет в бой.
— Я ушла, потому что Скирнир — свинья, — ответила Скади.
— Он мужчина, — сказала Этне и получила укоризненный тычок под ребра от Финана.
Я наблюдал, как служанка несет дрова к очагу таверны. Огонь разгорелся, а я снова подумал — почему так мало людей пьет в «Гусе»?
— Скирнир трахается, как свинья, — сказала Скади, — и он храпит, как свинья, и он бьет женщин.
— Итак, как же ты спаслась от свиньи? — упорствовала Этне.
— Скирнир захватил корабль, на котором был сундук с золотыми монетами, и взял часть золота в Хайтабу, чтобы купить новое оружие. Он захватил меня с собой.
— Зачем? — спросил я.
Она посмотрела на меня спокойным взглядом.
— Потому что не мог вынести разлуки со мной.
Я улыбнулся.
— Но у Скирнира, должно быть, имелись люди, чтобы охранять тебя в Хайтабу?
— Три команды.
— И он позволил тебе встретиться с Харальдом?
Скади покачала головой.
— Я не встречалась с ним. Я просто бросила на него один взгляд, а он посмотрел на меня.
— И?
— Той ночью Скирнир был пьян, и его люди были пьяны, поэтому я сбежала. Я взошла на корабль Харальда, и мы уплыли. Я даже ни разу не заговорила с ним.
— Прекратите! — крикнул я двум своим людям, которые ссорились из-за одной из шлюх «Гуся».
Шлюхи зарабатывали на жизнь на чердаке, куда вела лестница, и один из моих воинов пытался стащить другого со ступенек.
— Ты — первый, — я показал на самого пьяного из двух. — А ты — за ним. Или оба вместе, мне плевать! Но не начинайте из-за нее драку!
Я наблюдал за ними до тех пор, пока они не утихли, затем снова повернулся к Скади.
— Скирнир, — сказал я просто.
— У него есть остров, Зегге, и он живет там на терпене.
— Что такое терпен?
— Рукотворный холм, — объяснила Скади. — Только так и можно жить на большинстве островов. Люди делают холм из дерева и глины, строят дома и ждут, пока прилив смоет этот холм. У Скирнира крепость на Зегге.
— И целый флот, — сказал я.
— Некоторые суденышки совсем мелкие, — ответила Скади.
И все равно, по моим подсчетам, у Скирнира имелось по крайней мере триста бойцов, а может, и пять сотен. У меня было сорок три.
— Они не все живут на Зегге, — продолжала Скади, — остров слишком маленький. У большинства есть дома на ближайших островах.
— Так у него крепость?
— Дом. Построенный на терпене, окруженный палисадом.
— Но чтобы добраться до дома, — сказал я, — нам придется пройти мимо других островов.
Любой корабль, идущий через отмели и измочаленный приливом канал, без сомнения, уводит за собой людей Скирнира, и я мог вообразить высадку на Зегге, когда за мной по пятам будут следовать две команды врагов.
— Но в доме, — сказала Скади, понизив голос, — есть дыра в полу, и под полом — комната, обшитая вязом, а в этой комнате — золото.
— Там было золото, — поправил Финан.
Она покачала головой.
— Скирнир не в силах с ним расстаться. Он щедр со своими людьми. Он покупает оружие, кольчуги, корабли, весла, еду. Он покупает рабов. Но он приберегает все, что может. Он любит открывать люк и смотреть на свое сокровище. Его трясет, когда он любуется на него. Он его любит. Однажды он сделал постель из золотых монет.
— И они впились тебе в спину? — весело спросил Финан.
Скади как будто не услышала его, она смотрела на меня.
— В той комнате есть золото и серебро, господин, и его хватит, чтобы осветить твои мечты.
— Другие, должно быть, уже пытались его захватить, — сказал я.
— Пытались. Но вода, песок и прилив — такие же хорошие защитники, как и каменные стены, господин, и у него верная стража. У него есть три брата и шесть кузенов, и все они служат ему.
— Сыновья? — спросила Этне.
— От меня детей у него нет. Много детей от рабынь.
— Почему ты вышла за него замуж? — спросила Этне.
— Меня продали ему. Мне было двенадцать, у моей матери не было денег, а Скирнир меня захотел.
— И все еще хочет, — задумчиво проговорил я, вспоминая, как он предлагал Альфреду вознаграждение за возвращение Скади.
— У этого ублюдка множество людей, — с сомнением проговорил Финан.
— Я могу найти людей, — негромко сказал я — и повернулся, потому что в заднюю дверь таверны вбежал Ситрик.
— Люди, — сказал он, — там, снаружи, по меньшей мере тридцать человек, господин, все при оружии.
Итак, мои подозрения подтвердились. Гутлаку был нужен я, мое сокровище, мой корабль и моя женщина.
А мне было нужно золото Скирнира.
