Глава двенадцатая
Решил ли Эдуард Уэссекский отсидеться за стенами своего бурга? Я легко мог поверить, что Этельред сидит, поджав хвост, в Восточной Англии, потому что если он попытается вернуться в Мерсию, то столкнется с превосходящим его числом врагом и, возможно, он боится встретиться с датчанами в битве лицом к лицу, но отдаст ли Эдуард Мерсию армии Кнута?
Такая вероятность существовала. Его советчики были осторожны и боялись всех норманнов, но уверены, что прочные стены бургов Уэссекса смогут противостоять любой атаке. Но они не были глупцами.
Они знали, что если Кнут и Сигурд захватят и Мерсию, и Восточную Англию, тысячи воинов придут из-за моря, готовые попировать на костях Уэссекса.
Если Эдуард будет ждать за своими стенами, его враги станут сильнее. Ему придется столкнуться не с четырьмя тысячами датчан, а с десятью или двенадцатью. Его задавят числом.
Но все же существовала вероятность, что он решит остаться за укреплениями.
С другой стороны, что же еще мог мне сказать ярл Сигурд? Вряд ли он бы сообщил, что западные саксы выступили мне навстречу. Он хотел вселить в меня беспокойство, и я это знал, и все же был обеспокоен.
А что еще я мог сказать своим людям, кроме того, что Сигурд соврал? Мне нужно было выглядеть уверенным.
— Сигурд просто мелет языком, — заверил их я, — конечно, Эдуард придет.
И мы сбежали, отправившись на запад в разгар ночи. Когда я был юн, я любил ночь. Я научился не бояться духов, что охотились в темноте, и бродить, как тень среди теней, слушать тявканье лисицы и уханье совы и не дрожать от страха. Ночь — это царство мертвых, и все живые ее боятся, но той ночью мы поскакали в темноту, как будто сами были ее частью.
Сначала мы добрались до Ликкелфилда. Этот город был мне хорошо знаком. Именно здесь я сброил в поток тело предателя Оффы. Того самого Оффы, что дрессировал собак, продавал новости и выдавал себя за друга, а потом попытался меня предать.
Это был саксонский город, но почти нетронутый датчанами, поселившимися вокруг, и я предполагал, что большинство саксов, как и Оффа, купили этот мир, выплачивая датчанам дань.
Некоторые из них, вероятно, служили в армии Кнута и наверняка отправились на могилу святого Чада в большой церкви Ликкелфилда, чтобы помолиться за победу Кнута. Датчане разрешали христианам иметь церкви, но если бы я попытался устроить святилище Одина на саксонской земле, христианские священники наточили бы ножи. Они поклонялись ревнивому богу.
Над крышами города кружили летучие мыши. Собаки лаяли, когда мы проходили мимо, а боязливый народ, пытающийся их утихомирить, был достаточно сообразителен, чтобы испугаться топота копыт в ночи. Ставни оставались закрытыми.
Мы с плеском переправились через ручей, в который я бросил Оффу, и я вспомнил визгливые проклятья его жены. Почти настало полнолуние, и луна, появившаяся из-за низких холмов, заливала дорогу серебристым светом. Деревья отбрасывали резкие черные тени.
Мы ехали в тишине, не считая стука копыт и позвякивания сбруи, следуя по римской дороге, прямой, как стрела, что бежала через низкие холмы и широкие долины из Ликкелфилда на запад. Мы уже пользовались этой дорогой раньше, не очень часто, но даже при лунном свете местность казалось знакомой.
Мы с Финаном остановились на безлесой вершине холма и взглянули оттуда на юг, пока всадники проезжали мимо. Впереди расстилался пологий склон с остатками соломы, а за ним темнел лес и другие холмы, а где-то далеко мерцал огонек костра. Я повернулся, чтобы посмотреть на восток, в ту сторону, откуда мы приехали. Был ли в небе какой-то отсвет?
Я хотел найти какие-нибудь доказательства того, что Кнут остался в Тамворсиге, что его огромная армия дожидалась зари до того, как выступить, но не заметил на горизонте никаких отсветов от костров.
— Ублюдок гонится за нами, — буркнул Финан.
— Наверняка.
Но далеко на юге я заметил свечение. По крайней мере, мне так показалось. Трудно было судить наверняка, потому что оно было слишком далеко, и, возможно, это был просто обман зрения, что часто случается в темноте. Горящий дом? Или костры расположившейся лагерем далекой армии?
Армии, которая, как я надеялся, была там? Финан тоже всматривался в том направлении, и я знал, о чем он думает или на что надеется, а он знал, что наши мысли и надежды совпадают, но промолчал.
В какое-то мгновение мне показалось, что свечение стало ярче, но я не был уверен. Иногда в ночном небе появляются огни, огромные мерцающие полотнища яркого света, что дрожат и переливаются, как вода, и я гадал, не было ли это одним из тех загадочных сияний, которые изливают в темноту боги, но чем больше я всматривался, тем меньше видел. Лишь ночь, горизонт и чернеющие деревья.
— Мы прошли долгий путь с времен того корабля, на котором были рабами, — произнес Финан с тоской в голосе.
Я гадал, что заставило его вспомнить те далекие дни, а потом понял — он думал о том, что ему недолго осталось, а человек, стоящий перед лицом смерти, всегда вспоминает свою жизнь.
— Ты говоришь так, будто конец близок, — проворчал я.
Он улыбнулся.
— Как ты любишь говорить? Wyrd bið ful āræd?’
— Wyrd bið ful āræd, — повторил я.
Судьба неумолима. И как раз в то мгновение, когда мы бросали безнадежные взгляды в темноту, надеясь увидеть там свет, три норны плели нити моей судьбы у подножия великого дерева.
И одна держала ножницы. Финан по-прежнему вглядывался в южном направлении, несмотря ни на что надеясь, что там появится свет, означающий приближение еще одной армии, но горизонт на юге был темен и освещался лишь звездами.
— Западные саксы всегда были осторожны, — уныло промолвил Финан, — если только только их не вел ты.
— А Кнут неосторожен.
— Он придет за нами, — сказал Финан и снова повернулся к востоку. — Они в часе езды от нас?
— Их разведчики, видимо, да, — согласился я, — но Кнуту понадобится добрая часть ночи, чтобы перевести армию через реку.
— Но как только он переправится… — начал Финан, но не закончил свою мысль.
— Мы не можем убегать вечно, — заявил я, — но мы их замедлим.
— Но на заре две или три соти человек будут наступать нам на пятки, — сказал Финан.
— Да, — согласился я, — но что бы ни случилось, это будет завтра.
— Значит, нам придется найти какое-нибудь место для битвы.
— Да, а сегодня ночью замедлить их продвижение, — я бросил на юг последний взгляд, но решил, что свечение было лишь в моих мечтах.
— Если я правильно помню, — Финан развернул лошадь к западу, — здесь на дороге есть одна старая крепость.
— Есть, но она слишком велика для нас, — ответил я. Это была римская крепость, четыре земляных вала окружали квадратное пространство, где пересекались две дороги. насколько я помнил, на этом перекрестке не было никакого поселения, лишь то, что осталось от могущественной крепости. Зачем он ее построили? На их дорогах хозяйничали воры?
— Она слишком велика для нас, мы не сможем ее защищать, — согласился Финан, — но там мы сможем замедлить продвижение ублюдков.
Мы пошли вслед за колонной на запад. Я постоянно оборачивался в седле в поисках преследователей, но никого не замечал. Кнут наверняка знал, что мы попытаемся улизнуть, и послал бы своих людей на легких лошадях через реку с приказом нас найти.
Их задача заключалась в том, чтобы нас выследить, чтобы Кнут мог последовать за нами и сокрушить. Он торопился и, возможно, был зол, но не на меня, а на себя самого. Он бросил охоту на Этельреда и теперь наверняка понял, что то было плохое решение.
Его армия опустошала Мерсию уже несколько дней, но пока еще не нанесла поражение ни одной армии саксов, а эти армии становились всё сильнее, возможно, даже уже выступили, и у него кончалось время.
Но я его отвлек, захватив семью, спалив корабли и разрушив дома, и в ярости он набросился на меня лишь для того, чтобы обнаружить, что его обвели вокруг пальца и что его жена и дети живы. Если бы у него был здравый смысл, он бы оставил меня в покое, потому что я не был тем врагом, которого нужно было победить.
Ему нужно было вырезать армию Этельреда, а потом отправиться на юг, чтобы разделаться с западными саксами Эдуарда, но я подозревал, что он бросится в погоню за мной.
Я был слишком близко, слишком большим искушением, и мое убийство принесло бы Кнуту даже больше славы, а он знал, что эта маленькая кучка воинов была легкой добычей. Убить нас, спасти сына, а потом развернуться на юг, чтобы сражаться на настоящей войне. Ему бы понадобился лишь день, чтобы нас сокрушить, а потом он смог бы заняться большой армией.
И моей единственной надеждой уцелеть было то, что эта большая армия не осторожничала, а выступила мне на выручку.
Огромная крепость чернела в отбрасываемых луной тенях. Это было обширное пространство, земляной вал, построенный в низине, где пересекались две дороги.
Я предположил, что когда-то внутри стояли деревянные постройки, где жили римские солдаты, но теперь внутри поросших травой стен не было ничего, кроме широкого пастбища, населенного стадом коров.
Я пришпорил коня, перепрыгнул через мелкую канаву и низкий вал и был встречен двумя рычащими собаками, которым пастух немедленно велел заткнуться. Увидев мой шлем и кольчугу, пастух упал на колени.
Он склонил голову и положил руки на шеи своих рычащих собак, дрожа от страха.
— Как вы зовете это место? — спросил я.
— Старый форт, господин, — ответил тот, не поднимая головы.
— Деревня есть?
— Выше, в ту сторону, — он мотнул головой на север.
— Как зовется?
— Мы называем её Пенкрик, господин.
Я вспомнил её, когда он произнес название.
— И там есть река? — спросил я, припоминая, когда я последний раз тут проезжал.
— В той стороне, — ответил пастух, кивая склоненной головой на запад.
Я бросил ему кусок серебра.
— Смотри, чтоб твои собаки вели себя тихо.
— Не издадут ни звука, господин, — пастух посмотрел на серебро в залитой лунным светом траве, потом поднял голову и взглянул на меня. — Да благословит тебя Бог, господин, — сказал он, а потом увидел мой молот. — Пусть боги защитят тебя, господин.
— Ты христианин? — спросил я его.
Он нахмурился.
— Думаю, что да, господин.
— Тогда твой бог меня ненавидит, и ты тоже станешь, если твои собаки издадут хоть звук.
— Они будут тихи как мышки, господин, как маленькие мышки. Клянусь, ни звука.
Я отправил большую часть своих воинов на запад, но с приказом повернуть на юг, когда дойдут до ближайшей реки, которая, если я не ошибался, была узкой и неглубокой.
— Просто следуйте вдоль реки на юг, — сказал я им, — мы вас найдем.
Я хотел, чтобы Кнут решил, что мы бежали на запад, под сомнительное укрытие валлийских холмов, но по правде говоря, отпечатки копыт выдадут наш поворот на юг.
И все же даже небольшая заминка с его стороны помогла бы, потому что мне нужно было выгадать как можно больше времени, поэтому мои всадники скрылись по дороге, ведущей на запад к реке, пока я остался с пятью десятками людей позади поросших травой укреплений старого форта.
Мы были легко вооружены: копьями либо мечами, хотя фриза Уибрунда взял по моему приказу топор.
— Неудобно орудовать топором верхом на лошади, господин, — проворчал он.
— Он тебе пригодится, поэтому оставь его, — ответил я.
Нам не пришлось долго ждать. Не прошло и часа, как на восточной дороге показались всадники. Они торопились.
— Шестнадцать, — насчитал Финан.
— Семнадцать, — поправил мой сын.
— Им следовало послать больше, — ответил я им и посмотрел в сторону далекой дороги на тот случай, если там появится больше всадников из дальних лесов. Они там появятся, и скоро, но эти шестнадцать или семнадцать скакали впереди, им не терпелось найти нас и доложить Кнуту.
Мы подпустили их ближе, затем пришпорили лошадей и перескочили через земляной вал. Финан повел двадцать человек на восток, чтобы отрезать датчанам путь, а я взял оставшихся и поскакал прямо на приближавшихся всадников.
Мы убили почти всех. Это было легко. Они были глупы, ехали наобум, не ожидая неприятностей, их было мало, и они умерли. Некоторые ускакали на юг, затем в панике свернули на восток. Я крикнул Финану, чтобы он отпустил их.
— Теперь, Уибрунд, отруби им головы. Быстро, — приказал я.
Топор опустился одиннадцать раз. Мы швырнули обезглавленные трупы в старый крепостной ров, а поперек римской дороги разложили головы с мёртвыми глазами, глядящими на восток.
Эти глаза мертвецов встретят воинов Кнута и, как я полагал, убедят их, что свершилось какое-то жуткое колдовство. Они почуют магическую силу и начнут колебаться.
Просто дай мне время, молился я Тору, просто дай время.
И мы поехали на юг.
Мы догнали остальных моих воинов и встретили рассвет, скача во весь опор. Птицы повсюду распевали веселую песнь нового дня, и меня раздражал этот звук, потому что он приветствовал день, когда мне, как я полагал, придется умереть.
Мы по-прежнему направлялись на юг, в сторону далекого Уэссекса, и вопреки всему надеялись, что западные саксы едут нам навстречу.
А потом просто остановились.
Остановились, потому что устали и лошади, и мы. Мы проехали низкие холмы и мирные угодья, и я нигде не нашел места, где хотел бы сражаться. Что я ожидал найти?
Римский форт, достаточно небольшой, чтобы его могли защитить мои сто шестьдесят девять воинов? Крепость на удобном холме? Выступ на отвесной скале, где можно умереть от старости, пока враги беснуются у подножия?
Но там были только поля со жнивьем, пастбища, на которых паслись овцы, ясеневые леса и дубравы, мелкие ручейки и пологие склоны. Солнце поднялось выше. День был теплым, и лошади хотели пить.
Мы подъехали к реке и просто остановились.
То была не река, а скорее даже ручей, который пытался быть рекой, но ему удалось стать лишь глубокой канавой, но всякий, кто попытался бы пересечь его, столкнулся бы с проблемой. Берега канавы были крутыми и топкими, хотя они становились низкими и пологими в местах, где его пересекала дорога.
Брод был неглубоким. В этом месте река, или ручей, расширялась, и медленно текущая вода в ее центре едва доходила до бедер.
Вдоль западного берега стояли подстриженные ивы, а еще дальше на западе виднелся невысокий кряж, на котором стояло несколько бедных домов, и я отправил Финана разведать ту возвышенность, пока сам прочёсывал берег реки.
Я не смог найти ни форта, ни холма с крутым подъемом, но здесь была вязкая канава, достаточно глубокая и широкая, чтобы замедлить атаку.
И мы остановились здесь, разместили лошадей в каменном загоне на западном берегу и стали ждать.
Мы могли бы и дальше идти на юг, но Кнут рано или поздно поймал бы нас, река, по меньшей мере, задержала бы его. Или я так себя убеждал. На самом деле у меня было мало надежды, и её почти не осталось, когда Финан вернулся с холма.
— Всадники, — резко сказал он, — на западе.
— На западе? — спросил я, думая, что он, должно быть, ошибся.
— На западе, — повторил он. Люди Кнута были к северу и востоку от нас, и я не ожидал никаких врагов с запада. Скорее, надеялся, что с запада враги точно не появятся.
— Сколько?
— Отряд разведчиков. Небольшой.
— Люди Кнута?
— Не могу сказать, — пожал он плечами.
— Ублюдок не мог пересечь эту канаву, — произнес я, думая, конечно, что Кнут именно это бы и сделал.
— Это не канава, — ответил Финан, — а река Там.
Я взглянул на мутные воды.
— Это река Там?
— Так сказали деревенские.
Я горько рассмеялся. Мы проехали весь путь от Тамворсига, чтобы снова оказаться у верховья этой реки? Во всем этом была какая-то тщетность, что-то, что соответствовало тому дню, когда я должен был, по моему мнению, умереть.
— Как называется это место? — спросил я Финана.
— Ублюдки сами, кажется, не знают, — весело ответил он, — один назвал это место Теотанхилом, а его жена сказала, что это Воднесфелд.
Значит, то была долина Теотты или поле Одина, но каким бы ни было название, здесь был конец пути, то место, где я буду ждать мстительного врага. И он уже приближался.
Разведчики уже показались на другой стороне брода, это означало, что всадники окружили нас с северной, восточной и западной стороны. По меньшей мере пятьдесят человек было на дальнем берегу реки Там, а Финан видел еще большее число всадников на западе, и я предположил, что Кнут разделил свое войско, отправив некоторых воинов на западный берег, а некоторых — на восточный.
— Мы все еще можем отправиться на юг, — сказал я.
— Он настигнет нас, — холодно ответил Финан, — и мы будем биться на открытой местности. Здесь мы можем хотя бы отступить к тому кряжу, — он кивнул в сторону лачуг, стоявших на низком холме.
— Сожги их, — велел я.
— Сжечь?
— Сожги дома. Скажи воинам, это знак для Эдуарда.
Вера в то, что Эдуард достаточно близко, чтобы увидеть дым, вселит в моих людей надежду, а воины с надеждой сражаются лучше, а затем я взглянул на загон, где находились лошади.
Я задавался вопросом, стоит ли нам ехать на запад, прорываться через немногочисленных лазутчиков, которые скрывались там, и надеяться достичь более высокого холма. Возможно, это была тщетная надежда, а потом мне показалось странным, что у загона была каменная стена.
Это была страна изгородей, и все же кто-то предпринял громадные усилия, чтобы сложить низкую стену из тяжелых камней.
— Утред! — крикнул я своему сыну.
— Отец? — подбежал он ко мне.
— Разбери эту стену. Позови всех на помощь, принесите мне камни размером с человеческую голову.
Он разинул рот от изумления.
— С человеческую голову?
— Выполняй! Принеси камни сюда и быстрее! Ролла!
— Господин? — неторопливо подошел огромный датчанин.
— Я поскачу к холму, а ты складывай камни в реку.
— Я?
Я расказал ему о своей задумке и увидел ухмылку на его лице.
— Смотри, чтобы те ублюдки, — я указал на лазутчиков Кнута, ожидавших далеко на востоке, — не увидели, что ты делаешь. Если подойдут ближе, прекращай работу. Ситрик!
— Господин?
— Знамена сюда, — я указал на место, где дорога уходила на запад от брода. Я поставлю наши знамена здесь, чтобы показать Кнуту, где мы хотим биться. Показать Кнуту, где я умру. — Моя госпожа! — позвал я Этельфлед.
— Я не уйду, — упрямо сказала она.
— Разве я об этом просил?
— Попросишь.
Мы подошли к невысокому холму, где Финан и еще дюжина воинов требовали, чтобы крестьяне выносили из домов свои пожитки.
— Забирайте всё, что хотите! — говорил им Финан.
— Собак, кошек, даже детей. Свои горшки, вертела, всё. Мы поджигаем дома!
Элдгрим выносил из дома старуху, пока ее дочь пронзительно протестовала.
— Нам обязательно сжигать дома? — поинтересовалась Этельфлед.
— Если Эдуард ведет войско, он должен знать, где мы, — холодно ответил я.
— Думаю, да, — просто сказала она. Затем повернулась, чтобы посмотреть на восток. Лазутчики все еще наблюдали за нами с безопасного расстояния, но войска Кнута не было видно.
— Что будем делать с мальчишкой?
Она говорила о сыне Кнута.
— Мы пригрозили убить его, — пожал я плечами.
— Но ты не убьешь. И Кнут это знает.
— Я могу.
Она мрачно рассмеялась.
— Ты не убьешь его.
— Если я выживу, он останется без отца, — ответил я.
Она нахмурилась в недоумении, потом поняла, к чему я клоню, и рассмеялась.
— Думаешь, сможешь победить Кнута?
— Мы остановились и будем драться, — сказал я. — Может, твой брат придет? А мы еще не будем мертвы.
— Так ты будешь его воспитывать?
— Сына Кнута? — я покачал головой. — Наверное, продам его. Когда он станет рабом, некому будет рассказать ему, кем был его отец. Он и не узнает о том, что он волк, а будет считать себя щенком.
Если я выживу, подумал я, а по правде говоря, я не думал, что переживу этот день.
— А ты, — я прикоснулся к руке Этельфлед, — должна уехать.
— Я…
— Мерсия — это ты! — рявкнул я на нее. — Люди любят тебя и следуют за тобой! Если ты умрешь, Мерсия потеряет свое сердце.
— А если я сбегу, — возразила она, — значит, Мерсия струсила.
— Ты уедешь, чтобы могла сражаться в другой битве.
— И как мне уехать? — спросила она, вглядываясь на запад, и там я заметил всадников, немного, но они тоже наблюдали за нами.
Их было шестеро или семеро, все по меньшей мере в двух милях от нас, но они нас видели. И, возможно, были и другие, еще ближе.
Если бы я отослал Этельфлед, эти люди последовали бы за ней, а если бы я отослал ее с достаточно большим отрядом сопровождения, что мог бы сразиться с любым врагом, повстречавшимся на пути, я бы просто сделал свою смерть еще более неизбежной.
— Возьми пятьдесят человек, — сказал я ей, — возьми пятьдесят человек и поезжай на юг.
— Я остаюсь.
— Если тебя захватят… — начал я.
— Они изнасилуют меня и убьют, — произнесла она спокойно, а потом приложила палец к моей руке. — Это называется мученичество, Утред.
— Это называется глупостью.
На это она ничего не ответила, просто повернулась и посмотрела на север, а потом на восток и там, наконец, увидела людей Кнута. Сотни и сотни воинов покрыли тенью землю, они двигались на юг по дороге со стороны римской крепости, где мы оставили отсеченные головы.
Первые всадники почти достигли поворота дороги, ведущей на запад, к броду, там на мелководье работали мои люди. Ролла, по-видимому, заметил врага, потому что отозвал своих людей к западному берегу реки, где мы собирались встать в стену из щитов.
— Ты когда-нибудь слышала про холм Эска? — спросил я Этельфлед.
— Конечно, — отозвалась она, — отец любил рассказывать эту историю.
У холма Эска в давние времена произошла битва, я был еще мальчишкой и в тот зимний день находился в армии датчан, мы были так уверены в победе. Но обледеневшая земля согрелась от датской крови, а холодный воздух наполнился радостными возгласами саксов.
Харальд, Багсег и Сидрок Младший, Токи Кормчий — все эти люди из моего прошлого погибли, были убиты западными саксами, которые под предводительством Альфреда ждали за рвом. Священники, конечно, приписали эту неожиданную победу своему пригвожденному богу, но на самом деле это ров победил датчан.
Стена из щитов сильна, пока ее не прорвут, когда она стоит щит к щиту, плечо к плечу, стена из кольчуг, дерева, плоти и стали, но если ее прорвут, то начнется резня, а переправа через ров у холма Эска сломала ряды датчан, и саксонские воины устроили великую резню.
А моя маленькая стена из щитов стояла под защитой рва. Но в одном месте этот ров имел брод, и именно там, на мелководье, мы и будем сражаться.
Вспыхнул первый дом. Солома на крыше высохла под слоем мха, и пламя жадно ее поглощало. Из-под крыши побежали врассыпную крысы, когда мои люди понесли огонь к другим домам. Кому я посылал сигнал? Эдуарду?
Который, наверное, до сих пор трусит за стенами своего бурга? Я всматривался на юг, надеясь, вопреки всему, увидеть приближающихся всадников, но там был лишь сокол, кружащий на ветру высоко над опустевшими полями и лесами.
Птица почти не двигалась, ее крылья сделали взмах и замерли, а потом сокол сложил их и нырнул вниз, готовый убивать. Плохое предзнаменование? Я прикоснулся к своему молоту.
— Ты должна уехать, — повторил я Этельфлед, — отправляйся на юг.
Скачи во весь опор! Не останавливайся в Глевекестре, поезжай в Уэссекс. В Лунден! Там крепкие стены, но если город падет, ты сможешь отплыть на корабле во Франкию.
— Мое знамя здесь, — сказала она, — указывая на брод, — а где знамя, там и я.
На ее флаге был изображен белый гусь, сжимающий крест и меч.
Знамя было довольно уродливым, но гусь являлся символом святой Вербурги, женщины, что однажды отогнала стаю гусей от хлебного поля, и за это деяние она и стала святой, эта победительница гусей была покровительницей Этельфлед. Сегодня ей придется как следует потрудиться, подумал я.
— Кому ты доверяешь? — спросил я ее.
Она нахмурилась в ответ.
— Доверяю? Тебе, конечно, твоим воинам и моим, а что?
— Найди того, кому доверяешь, — сказал я. Пламя от ближайшего дома меня обожгло. — Вели ему убить тебя до того, как датчане тебя захватят. Вели ему встать позади тебя и нанести удар по затылку.
Я провел пальцем по ее волосам и прикоснулся к коже у основания черепа.
— Вот тут, — объяснил я, нажимая пальцем. — Это быстро и безболезненно. Не становись мученицей.
Она улыбнулась.
— Господь на нашей стороне, Утред. Мы победим, — она произнесла это очень решительно, как будто тут не было места для возражений, а я просто взглянул на нее. — Мы победим, — повторила она, — потому что с нами Бог.
Какие же глупцы эти христиане.
Я спустился к месту своей погибели и смотрел, как приближаются датчане.
Так проходят битвы. В конце концов стены из щитов столкнутся, и начнется резня, одна сторона возьмет верх над другой в беспорядочной бойне, но перед тем, как встретятся клинки и щиты, воины должны собраться с духом, прежде чем броситься в атаку.
Противники смотрят друг на друга, насмехаются и оскорбляют. Юные глупцы в обеих армиях выскакивают перед стеной из щитов, вызывая врага на одиночный поединок, хвастаются, скольких они сотворят вдов и рыдающих над могилами отцов сирот.
И эти юные глупцы будут драться и половина из них умрет, а другую половину будет распирать от гордости после кровавой победы, но это все равно не будет настоящей победой, потому что стены из щитов еще не столкнулись.
И ожидание продолжится. Кто-то начнет блевать от страха, другие будут петь, а кто-то молиться, но потом, наконец, одна из сторон двинется вперед. Обычно медленно.
Воины пригнутся под щитами, зная, что до того, как щиты встретятся, их поприветствуют копья, топоры и стрелы, и лишь когда они будут уже близко, действительно близко, начнется атака.
Раздастся громкий рёв, звуки ярости и страха, и щиты загрохочут друг о друга, взметнутся упадут большие клинки, вонзятся мечи, и небеса наполнятся воплями, когда две стены из щитов будут драться на смерть. Так проходят битвы.
А Кнут всё изменил.
Началось всё как обычно. Моя стена из щитов встала на дальнем конце брода, что был не больше двадцати шагов в ширину. Мы находились на западном берегу, а люди Кнута прибывали с востока и, достигнув перекрестка, спешивались.
Мальчишки забрали их лошадей и повели на пастбище, а воины сняли щиты и оглядывались в поисках своих товарищей по битве. Они прибывали группами.
Было очевидно, что они торопились и растянулись вдоль дороги, но их число быстро росло. Они собирались примерно в пятистах шагах от нас и выстраивались в кабаний рог. Я ожидал этого.
— Уверены в себе, ублюдки, — пробормотал Финан.
— А ты бы не был на их месте?
— Наверное, — ответил он. Финан стоял слева от меня, а сын — справа. Я боролся с искушением дать Утреду совет. Он годами тренировался стоять в стене из щитов и знал всё, чему я его учил, и повторяя это теперь, я бы лишь выдал свою тревогу.
Он молчал, просто уставившись на врага и зная, что через несколько мгновений ему предстоит вступить в свою первую битву в стене из щитов. И как я думал, скорее всего, он умрет.
Я попытался сосчитать прибывающих врагов и решил, что в кабаньем роге стоит около пяти сотен воинов. Значит, они превосходили нас числом в два раза, а люди всё прибывали и прибывали.
Там были Кнут и Сигурд, их яркие знамена развевались над стеной из щитов. Я мог различить Кнута, потому что он был верхом на своем сером коне в глубине этого людского клина.
Кабаний рог. Я заметил, что никто не выехал вперед посмотреть на брод, что подсказало мне, что они знают местность, по крайней мере, ее знает кто-то в их армии.
Они знали о реке, похожей на канаву, и о том, что дорога на восток ведет к мелководному броду, который легко перейти, так что им не нужно было разведывать местность. Они просто двигались вперед, и Кнут выстроил их в кабаний рог, чтобы сделать этот натиск стремительным.
Стена из щитов обычно ровная. Два прямых ряда сталкиваются, и воины пытаются прорвать ряд противника, но кабаний рог — это клин, и он движется быстро.
Самые крупные и храбрые стоят на острие клина, их задача заключается в том, чтобы врезаться во вражескую стену из щитов, подобно копью, пробивающему дверь. А как только строй прорван, клин разойдется в стороны и порубит наши ряды, так мои люди умрут.
А чтобы быть в этом уверенным, Кнут послал людей, чтобы переправились через реку к северу от нас. Мальчишка прискакал с холма, где горели дома, и принес мне эти дурные вести.
— Господин? — встревоженно спросил он.
— Как тебя зовут, парень?
— Годрик, господин.
— Ты сын Гриндана?
— Да, господин.
— Тогда тебя зовут Годрик Гриндансон. Сколько тебе?
— Думаю, одиннадцать.
Он был курносым, голубоглазым мальчишкой, носившим старую кожаную куртку, вероятно, принадлежавшую отцу, поскольку была ему слишком велика.
— Итак, что же Годрик Гриндансон хочет мне сказать? — спросил я.
Он указал дрожащим пальцем на север.
— Они переправляются через реку, господин.
— Сколько их? Далеко ли отсюда?
— Хродгейр говорит, триста человек, господин, и они еще далеко на севере, но еще больше постоянно переправляются, господин.
Хродгейр был датчанином, которого я оставил на холме, следить, что поделывает враг.
— И, господин… — продолжил Годрик, но его голос дрогнул.
— Говори.
— Он говорит, что еще больше людей на западе, господин. Сотни.
— Сотни.
— Они среди деревьев, господин. Хродгейр говорит, что не может их сосчитать.
— У него не хватает пальцев, — продолжил Финан.
Я посмотрел на испуганного мальчишку.
— Тебе рассказать о битвах, Годрик Гриндансон?
— Да, господин, пожалуйста.
— Один человек всегда выживает, — заявил я. — Он, как правило, поэт и его задача — сочинить песнь, которая поведает, как храбро погибли все его товарищи. Может быть, сегодня это твоя работа. Ты поэт?
— Нет, господин.
— Тогда придется научиться. Потому, когда увидишь, что мы умираем, Годрик Гриндансон, скачи на юг во весь опор, мчись как ветер, пока не очутишься в безопасности, и сочини в голове поэму, которая расскажет, что саксы погибли как герои. Ты сделаешь это для меня?
Он кивнул.
— Возвращайся к Хродгейру, — приказал я, — и сообщи мне, когда увидишь, что всадники с севера или запада приближаются.
Он ушел, а Финан ухмыльнулся.
— Ублюдки с трех сторон.
— Должно быть, они напуганы.
— Наверное, наложили в штаны.
Я ожидал, что Кнут приедет к броду вместе со своими командирами, чтобы насладиться оскорблениями. Я подумывал держать его сына рядом с ножом у горла, но отверг эту мысль.
Кнут Кнутсон останется с Этельфлед. Если бы он остался со мной, я бы смог лишь угрожать ему, а когда Кнут решит спровоцировать меня, чтобы я перерезал мальчишке глотку, что я буду делать? Перережу ее? Нам все равно придется драться. Оставлю его в живых? Тогда Кнут будет презирать меня за слабость.
Мальчишка послужил своей цели — выманить Кнута от границ Восточной Англии в этот уголок Мерсии, а теперь ему придется подождать, пока закончится битва и решит его судьбу.
Я сжал в руке щит и вытащил Вздох Змея. Почти во всех схватках в стене из щитов я предпочитал Осиное Жало, мой короткий меч, такой смертоносный, когда находишься в тесных объятьях врага, но сегодня я начну с длинного и тяжелого клинка. Я поднял его, поцеловал рукоять и стал ждать Кнута.
Но только он не пришел, чтобы выкрикнуть мне оскорбления, даже юнцы не вышли вперед, вызвать на поединок.
Вместо этого Кнут послал кабаний рог.
Вместо оскорблений и вызова на поединок раздался рёв, тот шум битвы, что исходил от большой массы воинов, собравшихся под знаменами Кнута и Сигурда, а потом они двинулись вперед. И двигались быстро.
Местность была плоской и без каких-либо препятствий, и они сохраняли свой плотный строй. Щит к щиту. Мы видели нарисованные на них символы — сломанные кресты, воронов, молоты, топоры и орлов.
Над этими широкими круглыми щитами торчали шлемы с личинами спереди, так что казалось, что у врагов черные стальные глаза, а перед щитами находились тяжелые копья, их наконечники блестели в пробивавшемся сквозь облака солнечных лучах, а под щитами сотни ног топтали землю в такт с барабанами, что начали отбивать боевой ритм позади кабаньего рога.
Никаких оскорблений и поединков. Кнут знал, что у него настолько больше людей, что он может себе позволить разделить армию. Я взглянул налево и увидел, что всё большее число всадников пересекает канаву далеко на севере.
Около пяти или шести сотен человек вышагивали в нашу сторону в кабаньем роге и по меньшей мере столько же теперь находилось на нашей стороне реки, в готовности атаковать наш левый фланг.
Прибывало всё больше воинов, тех, что ехали на более медлительных лошадях, но Кнут, должно быть, знал, что кабаний рог сделает всю работу. Он грохотал в нашу сторону и когда приблизился, я различил лица под нащечниками, увидел ярость в глазах и мрачно сжатые губы, увидел датчан, готовых убить нас.
— С нами Бог! — прокричал Ситрик. Два священника все утро исповедовали воинов, но теперь они отступили за стену из щитов и преклонили колени в молитве, воздев сомкнутые руки к небу.
— Ждать моего приказа! — прокричал я. Мои воины в стене из щитов знали, что должны делать. Мы войдем в брод, когда кабаний рог достигнет противоположного берега. Я планировал отразить их атаку примерно на середине реки и там собирался устроить резню, прежде чем умереть. — Ждите! — крикнул я.
И я подумал, что Кнуту тоже не следовало бы спешить. Чтобы его кабаний рог дождался, пока те люди на севере будут готовы к атаке, но он был так в себе уверен. Да и почему бы ему не быть уверенным?
Людей в кабаньем роге было больше, чем у нас, он мог пробить нашу стену из щитов, рассеять моих воинов и перерезать их в реке, так что он не стал медлить, а послал кабаний рог, который теперь был уже почти на противоположном берегу.
— Вперед! — крикнул я. — Медленно!
Мы медленно двинулись, щит к щиту, сжимая оружие. Мы шли в четыре ряда. Я находился в центре первого, и острие кабаньего рога нацелилось как раз на меня, как клыки кабана, готового разорвать плоть и мышцы, сухожилия и кольчугу, раздробить кости и выпотрошить, наполнив медлительные воды реки саксонской кровью.
— Убейте их! — выкрикнул кто-то из рядов датчан, они видели, как нас мало, и знали, что задавят нас, потому теперь шли быстрее, им не терпелось нас уничтожить, они подбадривали себя криками, грубые голоса звучали угрожающе, а их щиты по-прежнему соприкасались, рты исказила ненависть, как будто они спешили добраться до нас в уверенности, что поэты сложат песнь об этой великой резне.
И в этот момент они дошли до камней.
Ролла соорудил из камней неровную линию в самом глубоком месте брода. Камни были велики, каждый размером с голову, и их нельзя было разглядеть. Почти.
Я знал, что они там, и потому их видел, видел, как вода раздраженно бурлит вокруг погруженных в нее булыжников, но датчане их не заметили, потому что высоко держали щиты, мешавшие смотреть вниз.
Они уставились на нас из-под верхней кромки щитов, планируя, как будут нас убивать, а вместо этого споткнулись о камни. То, что только что было клином, который собирался нас уничтожить и атаку которого невозможно было отразить, превратилось в неразбериху из падающих людей, и даже те, что находились по бокам клина, пытаясь сдержать людей, что шли за ними, напирая, тоже спотыкались о скрытые камни. И тогда мы бросились в атаку.
И стали убивать.
Так легко убивать людей в хаосе, и каждый павший становился препятствием для тех, что шли следом. На самом острие клина стоял огромный черноволосый воин.
Его волосы развевались из-под шлема, как лошадиная грива, а борода наполовину закрывала кольчугу, на щите красовался ворон Сигурда, а руки были увешаны золотом и серебром, заслуженным в битвах.
Он занял почетное место на острие кабаньего рога и держал в руке топор, которым надеялся разломать мой щит, пробить мне череп и прорваться через нашу стену из щитов.
А теперь он растянулся в реке лицом вниз, и Вздох Змея вонзился в него, проткнув кольчугу и перебив позвоночник, гигант изогнулся, когда я повернул и дернул клинок, а потом щитом толкнул другого человека, стоявшего на коленях и отчаянно пытавшегося пырнуть меня мечом.
Я поставил ногу на спину умирающего воина, выдернул клинок и с силой его вонзил. Острие вошло второму датчанину в открытый рот, будто он проглотил Вздох Змея, а я всё нажимал на меч, наблюдая, как расширяются его глаза, а кровь с бульканьем выливается изо рта, и по всей реке мои люди резали, рубили и протыкали датчан, которые теряли равновесие, падали и умирали.
И мы заорали. Мы выкрикивали наш боевой клич, наш призыв к резне, нашу радость воинов, которых ужас привел на поле битвы. В тот миг не имело значения, что всем нам суждено умереть, что враг превосходил нас числом, что мы могли бы перебить весь кабаний рог, но у них все равно осталось бы достаточно людей, чтобы нас раздавить.
В то мгновение мы были слугами смерти. Мы жили, а они умирали, и всё облегчение от того, что мы выжили, выплеснулось в эту бойню. А мы были мясниками.
Кабаний рог намертво застрял и находился в полнейшем беспорядке, стена из щитов была прорвана, и мы убивали. Наши щиты по-прежнему соприкасались, мы шли плечом к плечу, продвигаясь медленно, ступая по мертвецам, находя промежутки между камнями, куда поставить ногу, рубя и пронзая, втыкая копья в упавших датчан, рассекая шлемы, вгоняя мечи в плоть, а датчане так и не поняли, что произошло.
Задние ряды напирали, толкая передние на препятствия и наши клинки, хотя уже сложно было назвать это рядами. потому что кабаний рог Кнута превратился просто в толпу. Когда река забурлила кровью, а небеса отозвались эхом на вопли умирающих, чьи потроха омыл Там, в толпе распространились хаос и паника.
И кто-то из датчан сообразил, что это несчастье вызовет лишь следующее и что нет нужды отправлять еще больше славных воинов на смерть под клинками саксов.
— Назад! — крикнул он. — Назад!
А мы глумились и насмехались над ними. Мы не стали их преследовать, потому что находились в относительной безопасности, пока стояли к западу от камней на дне брода, а теперь эти камни были усеяны мертвыми и умирающими, клубком залитых кровью тел, удерживаемых на месте весом кольчуг, теперь они возвышались невысокой стеной поперек реки.
Мы стояли у этой стены, называя датчан трусами и слабаками, насмехаясь над их мужским естеством. Конечно, мы лгали. Они были воинами и храбрецами, но мы были обречены, и в тот момент триумфа стояли по колено в воде с окровавленными клинками, и волна облегчения прошла по нашим венам, наполненным страхом и злостью.
А оставшиеся от кабаньего рога воины, что все еще превышали нас числом, вернулись к восточному берегу реки и встали там в новую стену из щитов, еще большего размера, потому что к ним присоединились опоздавшие. Теперь там собрались сотни воинов, может, тысячи, а мы были просто чванливыми глупцами, которым удалось укусить кабана, что чуть нас не выпотрошил.
— Господин!
Это был датчанин Хродгейр, скакавший с вершины холма, где по-прежнему горели костры, посылая тщетные сигналы пустому небу.
— Господин! — выкрикнул он поспешно.
— Хродгейр?
— Господин! — он повернулся в седле и сделал знак рукой, и я увидел за холмом, вверх по течению реки, вторую стену из щитов. В ней тоже были сотни воинов, и они приближались.
Эти люди переправились через похожую на канаву реку, спешились и теперь шли в нашу сторону.
— Прости, господин, — произнес Хродгейр, как будто нес ответственность за то, что не остановил эту вторую атаку.
— Утред! — заревел чей-то голос из-за реки. Там находился Кнут, широко расставив ноги и держа в руке Ледяную Злобу. — Утред, червяк навозный! — позвал он. — Выходи и дерись!
— Господин! — снова заголосил Хродгейр, теперь уставившись на запад, я повернулся и увидел высыпающих из леса и поднимающихся на гребень холма всадников. Сотни людей. Значит, враг был впереди, за спиной и к северу.
— Утред, червяк навозный! — ревел Кнут. — Есть у тебя смелость, чтобы сражаться? Или ты растерял всю свою храбрость? Подойди и умри, кусок дерьма, вонючка, поносная жижа! Иди к Ледяной Злобе! Она по тебе истосковалась! Я оставлю твоим людям жизнь, если ты сдохнешь! Слышишь меня?
Я выступил вперед стены из щитов и посмотрел на своего врага.
— Ты оставишь моим людям жизнь?
— Даже эта твоя шлюха будет жить. Все они смогут уйти! Они будут жить!
— А сколько стоят обещания человека, которого мать родила задницей? — крикнул я в ответ.
— Мой сын жив?
— Живехонек.
— Твои люди могут забрать его в качестве гарантии. Они будут жить!
— Не нужно, господин, — торопливо пробормотал Финан, — он слишком проворен. Разреши мне с ним драться!
Три норны смеялись. Они сидели у подножия дерева и две из них держали нити, а третья — ножницы.
— Разреши пойти мне, отец, — попросил Утред.
Но wyrd bið ful āræd. Я всегда знал, что этим кончится. Вздох Змея против Ледяной Злобы. И я вскарабкался по вражеским телам и отправился драться с Кнутом.
