Книга: Языческий лорд
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Историческая справка

Глава тринадцатая

Урд, Верданди и Скульд — три норны, те женщины, что ткут нити нашей судьбы у подножия дерева Иггдрасиль, огромного ясеня, на котором держится наш мир. Мысленно я представлял их в пещере, не в такой, как та, где меня оседлала Эрция, а гораздо большего размера, почти бесконечной, и через эту ужасающую бездну вздымался гигантский ствол мирового дерева.
И там, где у основ мироздания извивались и сплетались корни Иггдрасиль, три женщины ткали гобелен наших жизней.
И в тот день они выдернули две нити из прялки. Я всегда воображал свою нить желтой, как солнце. Не знаю почему, но так мне казалось. Нить Кнута, наверное, была белой, как его волосы, как рукоять Ледяной Злобы, сделанная из слоновой кости, как плащ, соскользнувший с его плеч, когда он сделал шаг в мою сторону.
Так пусть Урд, Верданди и Скульд решат нашу судьбу. Они не слишком добры, вообще-то, они злобные и отвратительные ведьмы, а ножницы Скульд остро наточены.
Когда эти лезвия режут, слезы проливаются в колодец Урд неподалеку от мирового дерева, а этот колодец питает водой Иггдрасиль, но если погибнет Иггдрасиль, то погибнет и весь мир, так что колодец всегда должен быть полон, а значит, должны быть и слезы. Мы плачем, чтобы мир мог выжить.
Желтая и белая нити. И нависшие над ними ножницы.
Кнут приближался медленно. Мы должны будем встретиться неподалеку от восточного берега брода, на мелководье, где вода едва доходила до лодыжек. Он опустил Ледяную Злобу, держа ее в правой руке, но говорили, будто он одинаково умело пользуется обеими руками.
Щита у него не было, он в нем и не нуждался. Он был проворен, быстрее всех, и мог отражать удары мечом.
В моей руке был Вздох Змея. Он выглядел более смертоносным, чем Ледяная Злоба. В два раза тяжелее и длиннее на ширину ладони, вполне простительно было бы решить, что его длинный клинок вдребезги разобьет меч Кнута, но по слухам, его клинок выковали в ледяных пещерах богов, в пламени, что было холоднее льда, и что этот меч не знает поражений, он быстрее змеиного жала. Кнут опустил его.
Нас разделяли десять шагов. Он остановился и ждал с едва заметной улыбкой.
Я сделал еще один шаг. Вода омывала мои сапоги. Подойди к нему ближе, говорил я себе, чтобы он не мог развернуться со своим зловещим клинком. Он будет этого ждать. Может, мне стоит отойти назад, позволить ему самому приблизиться.
— Господин! — раздался голос за моей спиной.
Кнут поднял Ледяную Злобу, хотя и не сильно сжимал ее в руке. Клинок мерцал серебристыми отсветами при каждом движении. Он заглянул мне в глаза. Тот, кто дерется таким смертоносным мечом, всегда смотрит в глаза противнику.
— Господин! — это был голос Финана.
— Отец! — быстро выкрикнул Утред.
Кнут посмотрел мне за спину, и внезапно выражение его лица переменилось. Он был в приподнятом настроении, но теперь вдруг его лицо озарила тревога. Я попятился и обернулся.
И увидел приближающихся с запада всадников, сотни всадников взбирались на холм, где горели сараи, посылая свои мрачные сигналы небесам. Сколько их?
Я не мог точно сказать, но, может, две или три сотни? Я повернулся обратно к Кнуту, и прочитал по его лицу, что вновь прибывшие — не его люди. Он послал войско через канаву к северу от нас, но эти всадники помешали бы их продвижению к нашему флангу. Если они были саксами.
Я снова обернулся и увидел, как всадники спешивались, а мальчишки отводили их лошадей обратно, вниз с холма, а там, на вершине, где горели дома, выстраивалась новая стена из щитов.
— Кто они? — крикнул я Финану.
— Бог знает, — отозвался он.
И пригвожденный бог и правда знал, потому что на фоне неба внезапно развернулось знамя, огромный флаг с изображением христианского креста.
Мы были не одни.
Я отступил, почти споткнувшись о тело.
— Трус! — заорал на меня Кнут.
— Ты сказал, что случится, если я умру, — крикнул я ему, — но что будет, если умрешь ты?
— Если умру я? — вопрос, похоже, его озадачил, как будто такой исход был совершенно невероятен.
— Твоя армия покорится мне? — спросил я.
— Они тебя убьют, — рявкнул он.
Я мотнул головой в сторону холма, где стояли вновь прибывшие под знаменем с крестом.
— Теперь это будет немного сложнее.
— Лишь больше саксов, которых можно убить, — заявил Кнут. — Еще больше отбросов можно вымести с этой земли.
— Так если мы с тобой будем драться, — поинтересовался я, — и ты победишь, то ты отправишься на юг, чтобы встретиться с Эдуардом?
— Может быть.
— А если проиграешь, твоя армия все равно отправится на юг?
— Я не проиграю, — проревел он.
— Но ты предлагаешь нечестную драку, — заявил я. — если ты проиграешь, то твоя армия должна мне покориться.
В ответ он расхохотался.
— Ты глупец, Утред Беббанбургский.
— Если моя смерть ничего не изменит, то с какой стати мне драться?
— Потому что такова судьба, — произнес Кнут, — только ты и я.
— Если ты умрешь, — настаивал я, — твоя армия должна подчиниться моим приказам. Скажи им это.
— Я скажу им, чтоб обоссали твой труп, — рявкнул он.
Но сначала ему придется меня убить, а теперь я был сильнее. Вновь прибывшие под большим знаменем с крестом были союзниками, а не врагами. Должно быть, это их разведчиков мы видели на западе, а теперь они были здесь, и, хотя это была и не армия, на вершине холма находилось две или три сотни воинов, достаточно, чтобы сдерживать датчан, что переправились через реку к северу от меня.
— Если мы будем драться, — сказал я Кнуту, — то это будет справедливая битва. Победишь ты — моим людям оставят жизнь, а если я, то твои люди подчинятся моим приказам.
Он не ответил, а я развернулся и пошел обратно к своим. Я заметил, что датчане на севере прекратили продвигаться, обеспокоенные новым войском, а основные силы Кнута по ту сторону брода до сих пор не выстроились в стену из щитов.
Они столпились на краю брода, чтобы наблюдать, как мы деремся, и теперь Кнут рявкнул на них, чтобы вставали в строй. Он хотел быстро пойти в атаку, но его воинам понадобилось несколько мгновений, чтобы построиться и сомкнуть щиты.
А пока они вставали в новую стену из щитов, я протиснулся через наш строй. Юный Этельстан быстро и беспечно скакал вниз по склону.
— Господин! Господин! — кричал он.
За ним следовала Этельфлед, но я проигнорировал их обоих, потому что с холма спускалось еще два всадника. Один из них был крупным бородатым воином в кольчуге и шлеме, а другой — священником, который не носил доспехов, а был лишь в длинной черной рясе, и он улыбнулся, поравнявшись со мной.
— Я подумал, что тебе нужна помощь, — произнес он.
— Ему вечно нужна помощь, — заявил верзила, — лорд Утред грохнулся в яму с дерьмом, а мы его оттуда вытаскиваем, — осклабился он. — Приветствую, друг мой.
Это был отец Пирлиг, и он был моим другом. До того, как стать священником, он был великим воином, валлийцем, гордившимся своим народом. Его борода поседела, как и волосы под шлемом, но лицо было как всегда живым.
— Поверишь ли ты, — спросил я его, — что я рад тебя видеть?
— Я тебе верю! Потому что это самая вонючая яма с дерьмом, которую я когда-либо видел, — заявил Пирлиг. — У меня двести тридцать восемь человек. А сколько ублюдков у него?
— Тысячи четыре.
— О, неплохо, — отозвался Пирлиг. — Хорошо, что мы валлийцы. Четыре тысячи датчан? Никаких проблем для нескольких валлийцев.
— Вы все валлийцы? — спросил я.
— Мы попросили о помощи, — произнес другой священник, — чтобы быть уверенными в том, что свет учения Господа нашего не исчезнет из Британии, что язычники будут полностью разгромлены и любовь Христова наполнит эти земли.
— Он говорит, — объяснил отец Пирлиг, — что узнал, что ты оказался в этом дерьме, и пришел ко мне просить о помощи, а у меня не оказалось более интересных занятий.
— Мы попросили добрых христиан сослужить нам службу, — горячо продолжал молодой священник, — и они пришли.
— «И услышал я голос Господа» — зычно произнес Пирлиг, и я понял, что он цитирует священную книгу христиан, — «говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня», — он сделал паузу и улыбнулся. — Я всегда был придурком, Утред.
— И король Эдуард тоже идет, — заявил молодой священник. — Нам просто нужно некоторое время их сдерживать.
— Ты это точно знаешь? — спросил я, все еще ошарашенный.
— Я это знаю, — он помедлил, а потом добавил, — отец.
Юный священник был отцом Иудой, моим сыном. Тем сыном, которого я оскорбил, избил и отверг. Я отвернулся от него, чтобы он не мог видеть слезы в моих глазах.
— Армии соединились к северу от Лундена, — продолжил отец Иуда, — но то было больше недели назад. Лорд Этельред привел своих людей к королю Эдуарду и они вместе идут на север.
— Этельред покинул Восточную Англию? — удивился я. Мне сложно было осознать эти известия.
— Как только ты выманил Кнута от границы. Он отправился на юг, в Лунден.
— В Лунден, — расплывчато отозвался я.
— Думаю, они с Эдуардом встретились где-то к северу от Лундена.
Я фыркнул. На той стороне реки становилось всё больше датчан, стена из щитов Кнута всё расширялась. Теперь они смогут обогнуть нас с обеих сторон. И мы наверняка проиграем. Я снова повернулся и посмотрел на человека, который когда-то был моим сыном.
— Ты винил меня в убийстве аббата Уитреда, — сказал я.
— Он был праведником, — заявил он осуждающе.
— Он был предателем! Его послал Кнут. Он выполнял их приказы, — я указал Вздохом Змея на датчан. — Это всё придумал Кнут!
Отец Иуда просто уставился на меня. Я видел, как он пытается решить, прав я или лгу.
— Спроси Финана, — предложил я, — или Роллу. Они оба были там, когда дети Кнута говорили про дядю Уитреда. Я оказал твоим проклятым христианам услугу, но получил от вас мало благодарности.
— Но зачем Кнуту посылать Этельреда на охоту за мощами благословенного Освальда? — спросил Пирлиг. — Он знал, что эта находка воодушевит саксов, так зачем это делать?
— Потому что он уже превратил эти кости в пыль и выбросил их в море. Он знал, что никаких костей не существует.
— Но они были там, — триумфально заявил отец Иуда, — они их нашли, хвала Господу.
— Нашли скелет, который я для них искромсал, придурок. Спроси Осферта, если проживешь достаточно долго, чтобы вновь с ним увидеться. Я даже отрезал не ту руку. А твоего драгоценного Уитреда послал Кнут! Так что ты теперь на это скажешь?
Он перевел взгляд с меня на врагов.
— Я скажу, отец, что тебе лучше отступить на возвышенность.
— Вот наглый ублюдок, — ругнулся я. Но он был прав. Датчане были почти готовы выступить, а их стена была гораздо шире моей, это означало, что мы будем окружены и погибнем, так что единственной надеждой было присоединиться к валлийцам на вершине невысокого холма и уповать на то, что вместе мы сможем сдерживать врага, пока не придет подмога.
— Финан, — крикнул я, — на холм, быстрее! Сейчас же!
Я подумал, что Кнут атакует, когда увидит наше отступление, но он хотел собрать всех воинов, которые все еще прибывали, и поставить их в свою стену из щитов, в ней уже было больше восьми рядов. Он мог бы быстро перебраться через реку и напасть на нас, пока мы отходили к вершине холма, но, наверное, решил, что мы попадем на ту невысокую вершину гораздо быстрее, чем он нас догонит, и предпочел напасть в удобное для себя время и с несметными силами.
Итак, мы отошли к холму, нашему последнему пристанищу. Этот холм вряд ли мог устрашить врага. Склон был пологим и легким для подъема, но там все еще пылали дома, и они представляли собой внушительное препятствие.
Домов было семь, и они все еще горели. Крыши обрушились, и каждый дом теперь был пылающей ямой, а наша стена из щитов заполняла промежутки между столбами пламени.
Валлийцы стояли лицом к северу, глядя на людей, переправлявшихся через реку, а мои воины смотрели на юго-восток, на еще большее войско Кнута, и мы сомкнули щиты и наблюдали, как войско Кнута переходит брод.
Валлийцы пели псалом во славу пригвожденного бога. Их голоса были сильными, глубокими и уверенными. Мы образовали круг на вершине холма, круг из щитов, оружия и огня.
Этельфлед находилась в центре круга, там, где развевались знамена и где, как я считал, сокрушат и вырежут последних выживших. Отец Иуда с двумя другими священниками обходил строй и благословлял воинов.
Христиане один за одним преклоняли колена, и священники прикасались к гребням их шлемов.
— Уверуй в воскрешение мертвых, — говорил Ситрику отец Иуда, — и в вечную жизнь, и пребудет с тобой мир во Христе.
— Ты сказал правду об Уитреде? — спросил меня Пирлиг. Он стоял позади меня во втором ряду. Кажется, сегодня он снова станет воином. В одной руке он держал тяжелый щит, на котором красовался обвивший крест дракон, а в другой — короткое крепкое копье.
— Что он выполнял приказы Кнута? Да.
— Умный ублюдок этот наш Кнут, — усмехнулся Пирлиг. — Ты как?
— Зол.
— Ага, ничего не изменилось, — улыбнулся он. — На кого ты зол?
— На всех.
— Хорошо, когда чувствуешь злость перед битвой.
Я взглянул на юг, высматривая войско короля Эдуарда. Странно, какой спокойной казалась земля: лишь низкие холмы и сочные пастбища, жнивье на полях и группы деревьев, летящий на запад лебедь и высоко в небе сокол, кружащий на распростертых крыльях. Так красиво и так пусто. Никаких воинов.
— Моя госпожа! — я протиснулся через нашу тонкую стену к Этельфлед. Около нее находился сын Кнута, охраняемый высоким воином с коротким мечом в руке.
— Лорд Утред? — спросила она.
— Ты выбрала человека, который сделает то, что я предложил?
Она помедлила, затем кивнула.
— Но Господь дарует нам победу.
Я посмотрел на высокого воина с мечом в руке, он лишь поднял короткий клинок в знак своей готовности.
— Острый? — спросил я его.
— Вонзится быстро и глубоко, господин, — ответил он.
— Я люблю тебя, — сказал я Этельфлед, не заботясь о том, кто еще меня услышит. Еще мгновение я смотрел на нее, мою золотую женщину с решительным подбородком и голубыми глазами, а потом быстро развернулся в другую сторону, потому что небо потряс оглушительный рев.
Кнут приближался.
Он шел так, как я и ожидал. Медленно. Его массивная стена из щитов была так велика, что большинству воинов не пришлось бы драться, они лишь топтались позади длинных передних рядов, что шагали к холму.
Высоко над строем парили знамена язычников. Датчане колотили клинками по щитам, а ритм задавали большие боевые барабаны позади огромной стены из щитов. Воины пели, хотя я не мог разобрать слов. Валлийцы тоже пели.
Я протиснулся к первому ряду и занял свое место между Финаном и моим сыном Утредом. Пирлиг снова стоял позади меня, его большой щит возвышался, прикрывая меня от копий и топоров, которые будут брошены перед тем, как две стены из щитов столкнутся.
Но сначала они будут выкрикивать оскорбления. Датчане уже были достаточно близко, чтобы можно было разглядеть их обрамленные шлемами лица, исказившиеся от предназначенного нам рёва.
— Трусы! — насмехались они. — Ваши женщины станут нашими шлюхами!
Кнут находился напротив меня. По его бокам шли два высоких воина в прекрасных доспехах и увешанные боевыми браслетами, воины, прославленные в битвах. Я вложил Вздох Змея в ножны и вытащил Осиное Жало, короткий меч.
Он был намного короче Вздоха Змея, но в тесноте стены из щитов длинное оружие становится помехой, а короткий клинок — смертоносным. Я поцеловал рукоять, а потом дотронулся ей до молота на шее.
Кнут по-прежнему держал в руке Ледяную Злобу, хотя в эту атаку пошел с щитом, обитым коровьей шкурой, на которой черным был нарисован его символ — топор, разрубающий крест. Оба воина по его бокам были вооружены широкими боевыми топорами с длинными рукоятями.
— Что они сделают, — произнес я, — так это попытаются зацепить и опустить мой щит своими топорами, чтобы Кнут смог меня прикончить. Когда они будут это делать, вы двое убьете их.
Утред промолчал. Он дрожал. Он никогда еще не дрался в стене из щитов и, возможно, нитогда не будет сражаться в ней вновь, но старался выглядеть спокойным. У него было мрачное выражение лица. Я знал, что он сейчас чувствует, мне был знаком этот страх. Финан что-то пробормотал по-ирландски, я предположил, что молитву. Как и я, он взял короткий меч.
Датчане по-прежнему кричали. Что мы бабы, что мы сосунки, что мы дерьмо, что мы трусы, что мы мертвецы. Они были всего в двадцати шагах и остановились.
Они собирались с духом для броска вверх по холму, для резни. Два юнца выступили вперед и вызывали нас на поединок, но Кнут рявкнул на них, чтобы вернулись в строй.
Он не хотел отвлекаться, а хотел перебить нас всех. За многочисленными рядами находились всадники. Если наш строй прорвут и некоторое из нас побегут на запад, а это направление осталось единственным, с которого не угрожали датчане, эти всадники бросятся в погоню и перережут всех.
Кнут не просто хотел нас убить, он жаждал нас уничтожить, желал, чтобы его поэты воспевали битву, в которой не выжил ни один враг, в которой кровь саксов напитала землю влагой.
Его воины выкрикивали оскорбления, а мы смотрели им в лицо, смотрели на их клинки и увидели, как сомкнулись щиты и полетели копья. Копья и топоры, брошенные из задних рядов врага, и мы пригнулись с сомкнутыми щитами, когда они вонзились в нас. В мой щит с силой вошло копье, но не задержалось в нем. Полетели и наши копья.
Мало шансов пробить стену из щитов копьем, но человек, у которого щит отягощен копьем или топором, находится в невыгодном положении. Что-то еще вонзилось в мой щит, а затем Кнут проревел приказ:
— Сейчас!
— С нами Бог! — выкрикнул отец Иуда.
— Прижмитесь плотнее, — приказал Финан.
И они пришли. Дикий рев, искаженные ненавистью лица, щиты подняты, оружие наготове, и, возможно, мы тоже кричали, и, возможно, наши лица были изуродованы ненавистью, и наверняка наши щиты были сомкнуты, и мы держали оружие наизготовку. Они столкнулись с нами, и я опустился на колено, когда щит Кнута врезался в мой.
Он метил в нижнюю часть, надеясь отклонить верх щита от моего тела, чтобы его товарищи с топорами зацепили его и опустили еще ниже, но я ожидал этого, и щиты столкнулись по центру, а поскольку я весил больше, то Кнута отбросило. Щит Пирлига прикрывал меня сверху, а когда одновременно опустились оба топора, я уже двигался.
Двигался вперед и поднимался. Топоры вошли в щит Пирлига, который с силой ударил мне по шлему, но я едва это почувствовал, потому что двигался быстро, рыча, и теперь мой щит был ниже, чем у Кнута, и я толкнул его кверху.
Двое с топорами пытались выдернуть оружие из щита Пирлига, а Финан и Утред кричали, втыкая в эту пару датчан мечи, но я видел лишь обратную сторону своего щита, пока поднимал его все выше. Ледяная Злоба была слишком длинной, чтобы использовать её в этой толчее, но Осиное Жало было коротким, крепким и острым, и, отведя руку со щитом влево, я увидел перед собой яркую кольчугу и нанес удар.
В этот удар я вложил всю свою силу, годы тренировок и оттачивания мастерства. И в этот момент я встал. Мой щит отбросил в сторону щит Кнута, оставив того открытым, а Ледяная Злоба зацепилась за рукоять топора, я стиснул зубы, а рука яростно сжала Осиное Жало.
И нанес удар.
Удар отдался в руке дрожью. Короткий клинок Осиного Жала с силой ткнул Кнута, и я почувствовал, как того отбросило, а я все еще проталкивал меч, пытаясь выпотрошить его, но человек слева от Кнута опустил свой щит и ободом врезал мне по предплечью с такой силой, что меня откинуло обратно на колени, а Осиное Жало от удара тоже дернулось назад.
Топор был поднят, но так и остался в воздухе — сила в руке воина иссякла, потому что в его груди торчало копье, воткнутое тем, кто стоял за моей спиной, и я снова ударил Осиным Жалом, на этот раз свалив человека с топором. Его кровь уже насквозь пропитала кольчугу на груди. Он упал.
Утред вонзил свой короткий меч в лицо умирающего и уже вытаскивал его обратно, пока я поднимал свой щит, чтобы прикрыться, и смотрел поверх него в поисках Кнута.
И не видел его. Он исчез. Убил ли я его? Этот удар свалил бы и вола, но я не почувствовал, что проткнул кольчугу или пронзил кожу и мышцы.
Я чувствовал, что нанес сокрушительный удар, могучий, как гром Одина, и знал, что, должно быть, ранил его, если и не убил, но Кнута нигде не было видно.
Я видел лишь человека с желтой бородой и серебряным ожерельем, который протискивался, чтобы заполнить место, где стоял Кнут. Он кричал на меня, когда его щит врезался в мой и мы теснили друг друга. Я тыкал Осиным Жалом, но не находил уязвимых мест. Пирлиг что-то орал о Боге, но продолжал держать свой щит высоко.
Копье царапнуло по моей левой лодыжке, это означало, что датчанин во втором ряду присел. Я с силой ударил щитом вперед, и желтобородый отшатнулся, споткнулся о сидящего на корточках копьеносца, образовался проем, и Финан ворвался в него быстрее, чем озверевший от крови горностай. Его меч напился крови.
Острие торчало в шее копьеносца, не глубоко, но кровь лилась ярким ручьем, и Финан провернул клинок, пока я втыкал Осиное Жало в воина справа от меня, еще один яростный удар, и я почувствовал боль в предплечье, по которому попал обод щита, но Осиное Жало нащупало плоть, и я накормил его, вонзив между ребер, а мой сын ударил мечом снизу, так, что клинок погрузился в кишки, и раненый приподнялся, когда Утред погружал меч всё глубже, поднимая его верх.
Кишки и кровь, сияющий клубок доспехов, запах дерьма, выливающегося из живота умирающего и втоптанного в грязь, крики воинов и треск раскалывающихся щитов, а мы сражались еще только несколько мгновений.
Я не знал, что происходило на том низком, затянутом дымом гребне. Я не знал, кто из моих людей погиб или прорвал ли враг нашу стену из щитов, потому что когда стены из щитов встречаются, ты видишь только то, что перед тобой или рядом.
Кто-то зацепил мое левое плечо, не причинив вреда, я не видел того, кто нанес удар, и отступил назад, высоко держа щит и ощутив плечо Финана слева, а сына — справа. Я знал лишь, что мы заставили Кнута отступить, что датчане теперь спотыкаются о своих же мертвецов, чьи тела образовали перед нами невысокий вал. Это усложняло продвижение врага, а нам стало проще их убивать, но они всё прибывали.
Валлийцы прекратили петь, и так я понял, что они сражаются, я очень смутно различал звуки битвы за моей спиной, грохот сталкивающихся щитов и лязг клинков, но не смел обернуться, потому что какой-то воин размахивал топором на длинной рукояти и опустил его на мою голову, я сделал шаг назад, поднял щит и позволил топору нанести удар, а Утред наступил на мертвеца передо мной и воткнул меч датчанину под подбородок.
Один быстрый удар снизу вверх, и клинок прошел через нижнюю челюсть, рот, язык и нос, а потом Утред отступил под угрозой датского меча, а воин с топором затрясся, как осиновый лист, топор задрожал во внезапно ослабевшей руке, а кровь хлынула изо рта и, извиваясь, заструилась вниз по бороде, увешанной тусклыми железными кольцами.
Слева от меня раздался чудовищный вопль, и внезапно помимо вони от крови, эля и дерьма я почуял запах горящей плоти. Кого-то бросили в сторону горящего дома.
— Мы их удержим! — выкрикнул я. — Мы их удержим! Пусть ублюдки подойдут! — я не хотел, чтобы мои воины нарушили строй, чтобы преследовать раненых врагов. — Держаться!
Мы перебили первый ряд врага и нанесли потери второму, и теперь датчане передо мной отошли на несколько шагов назад. Чтобы атаковать, им приходилось перебираться через своих же мертвецов и умирающих, и они начали колебаться.
— Идите к нам! — издевался я над ними. — Придите и сдохните!
А где же Кнут? Я его не видел. Ранил ли я его? Унесли ли его вниз по склону умирать, туда, где большие барабаны отбивали свой боевой ритм?
Но если Кнут пропал, то Сигурд Торрсон по-прежнему был здесь. Сигурд, друг Кнута и человек, сына которого я убил, заревел на датчан, требуя расступиться перед ним.
— Я выпущу тебе кишки! — заорал он мне. Его глаза налились кровью, кольчуга была толстой и тяжелой, а меч длинным и смертоносным, шея увешана золотом, а на руках блестел металл, когда он бросился в атаку вверх по склону, чтобы встретиться со мной, но тут вперед выступил мой сын.
— Утред, — выкрикнул я, но он не обратил на меня внимания, приняв удар Сигурда на свой щит и выбросив вперед короткий меч с проворством и силой юности.
Меч скользнул по железному краю щита Сигурда, и огромный датчанин попытался вонзить свой меч в живот моего сына, но удар оказался слабым, потому что Сигурд потерял равновесие. Оба отступили, сделав паузу, чтобы оценить друг друга.
— Я убью твоего щенка, — рявкнул мне Сигурд, — а потом и тебя, — он сделал знак своим воинам отойти на шаг назад, чтобы дать ему пространство для драки, а потом нацелил свой тяжелый меч на моего сына. — Давай, сопляк, подойди и сдохни.
Утред засмеялся.
— Ты жирный, как епископ, — сказал он Сигурду. — Как откормленная к Йоллю свинья. Просто жирная куча дерьма.
— Щенок, — произнес Сигурд и выступил вперед, держа щит высоко, а правой рукой размахивая мечом, и я помню, как подумал, что мой сын в невыгодном положении, потому что дерется коротким мечом, и хотел бросить ему Вздох Змея, но тут он присел.
Присел на одно колено, держа щит над собой, словно крышу, и меч Сигурда скользнул по нему в пустоту, а мой сын уже поднимался, крепко сжимая свой короткий меч, и сделал это так быстро и спокойно, что со стороны показалось, будто его короткий клинок с легкостью проткнул кольчугу Сигурда, погрузившись тому в брюхо, а Утред еще поднимался с колен, всем весом нажимая на меч, глубоко засевший в животе врага.
— За моего отца! — прокричал Утред, вставая.
— Славный малыш, — пробормотал Финан.
— А это за Господа, Отца нашего, — произнес Утред, дернув меч вверх, — и за сына Его, — добавил он, поднимая меч выше, — и Святого Духа, чтоб его, — и с этими словами он выпрямился, разрезав кольчугу и плоть Сигурда от паха до груди. Он бросил клинок, застрявший во внутренностях Сигурда, и свободной рукой схватил меч своего врага.
Он обрушил это оружие на шлем Сигурда, и гигант упал на кучку своих кишок, вывалившихся на сапоги, а потом группа датчан бросилась вперед, чтобы отомстить, я сделал шаг и оттащил Утреда обратно в стену из щитов, и он поднял свой щит, чтобы примкнуть его к моему. Он смеялся.
— Ты просто придурок, — сказал я.
Он по-прежнему смеялся, когда столкнулись щиты, но датчане спотыкались о мертвецов и поскальзывались на их требухе, а мы продолжили резню.
Снова Осиное Жало прошло сквозь кольчугу и меж ребер, высосав жизнь из воина, что выдохнул мне в лицо запах перегара, а потом его потроха выпали, и я уже чувствовал лишь запах его дерьма и ударил щитом по лицу другого воина, ткнув Осиным Жалом в его живот, но лишь сломал звено кольчуги, а он отшатнулся.
— Сам Господь помогает нам, — зачарованно произнес Пирлиг, — но мы держимся.
— С нами Бог! — прокричал отец Иуда. — Язычники умирают!
— Только не этот язычник, — рявкнул я, а потом заорал датчанам, чтобы подходили и приняли смерть, измываясь над ними, умолял сразиться со мной.
Я пытался объяснять это женщинам, но мало кто понял. Гизела поняла, как и Этельфлед, но большинство смотрели на меня, как на нечто отвратительное, когда я рассказывал им о радости битвы. Она и правда отвратительна.
Она опустошает. Ужасает. И смердит. Она приносит страдания. В конце битвы многие друзья мертвы, а иные ранены, это боль, слезы и жуткая агония, но все равно это радость.
Христиане говорили о душе, хотя я никогда ничего подобного не видел, не нюхал, не пробовал и не щупал, но, может, душа — это человеческий дух, а во время битвы он взлетает высоко, как сокол на ветру.
Битва приводит человека на грань беды, он видит проблеск того хаоса, которым закончится этот мир, и должен выжить в этом хаосе и на этой грани, и это и есть радость. Мы рыдаем и ликуем одновременно.
Иногда, когда холодные дни становятся короткими и спускается ночь, мы приглашаем в свои дома комедиантов. Они поют, показывают всякие трюки, танцуют, а некоторые жонглируют.
Я видел человека, бросающего пять наточенных ножей в завораживающем вихре, и ты думаешь, что он наверняка порежется одним из них, когда тот упадет, но каким-то образом он умудряется поймать нож в воздухе, и клинок снова вращается, подброшенный вверх.
Такова грань беды. Сделай все правильно, и будешь ощущать себя богом, но ошибешься, и твои потроха будут втоптаны в грязь.
Мы сделали всё правильно. Отступили к холму, встав там в круг из щитов, и таким образом нас нельзя было обойти с флангов, а потому огромное превосходство врага в численности не сыграло никакой роли. Под конец, конечно, оно будет иметь значение.
Даже если мы будем сражаться, как демоны из-под земли, они вымотают нас, и мы погибнем один за одним, но людям Кнута не хватило времени, чтобы нас уничтожить.
Они дрались, боролись и уже начали перевешивать, толкая людей вперед просто за счет большей численности, и я уже решил, что мы наверняка погибнем, если только внезапно напор умирающих воинов со щитами, которых толкали прибывающие сзади, не ослабнет.
Некоторое время он был чудовищным. Датчане перебрались через мертвецов и врезались своими щитами в наши, а воины в задних рядах напирали на тех, кто в передних, а те, кто находился совсем уж в арьергарде, метали копья и топоры.
Я убил воина напротив, воткнув Осиное Жало ему в грудь, и ощутил, как теплая кровь затекла мне под перчатку, увидел, как его глаза погасли, а голова поникла, но он не упал.
Его удерживал мой клинок и щит воина за его спиной, а задние ряды всё напирали, так что мертвец склонялся ко мне, и я мог лишь оттолкнуть его щитом, но мне угрожал длинный топор, который попытался отклонить Пирлиг, и потому он больше не мог подпирать меня сзади, и мы стали отходить, шаг за шагом, и я знал, что датчане сомнут нас в тесную кучку и перебьют.
Тогда мне удалось быстро отклониться назад, чтобы ослабить напор, и мертвец упал лицом вперед, а я наступил ему на спину и замахнулся Осиным Жалом в сторону воина с топором.
Мой шлем потряс оглушительный удар, так что на мгновение у меня в глазах потемнело, и эту черноту рассекали лишь молнии, но я вцепился в свой меч и колол им снова и снова, а напор вновь усилился.
Щиты стучали по щитам. В мой вонзился топор, отклонив его книзу, а сверху проникло копье, проткнув мое левое плечо до кости, я дернул щит вверх, ощутив, как острая боль спустилась по руке, но Осиное Жало нащупало плоть, и я провернул его в ней.
Мой сын Утред отбросил щит, превратившийся в щепки, удерживаемые вместе лишь коровьей шкурой, и обеими руками взялся за меч Сигурда, круша им датчан.
Финан присел, просовывая свой меч между щитами, а люди позади нас пытались тыкать копьями в бородатые рожи, и больше никто не кричал. Они хрипели, ругались, стонали, а потом снова ругались.
Нас оттеснили. Я знал, что через мгновение нас оттеснят за горящие дома, датчане увидят проем и ринутся в него, чтобы проникнуть в наши ряды изнутри.
Вот так я умру, думал я, крепко сжимая Осиное Жало, потому что должен держать его, когда умру, чтобы отправиться в Вальхаллу и там пить и пировать со своими врагами.
Внезапно чудовищный напор ослаб. Датчане вдруг отступили. Они по-прежнему дрались. Какая-то рычащая тварь ударила своим топором по моему щиту, расщепив древесину и пытаясь сдернуть щит с моей раненой руки, и Утред встал впереди меня и нанес тому человеку удар снизу, тот выронил свой щит, а меч моего сына взметнулся со скоростью полета зимородка и опустился на шею датчанину, так что его каштановая борода стала рыжей и засочилась кровью.
Утред отступил, другой датчанин попытался его настигнуть, и мой сын с презрением отбил его меч в сторону и погрузил свой клинок ему в грудь.
Воин упал навзничь, и некому уже было его удержать на ногах, потому что за ним никого не было, так я понял, что датчане отходят.
Потому что прибыл Эдуард Уэссекский.
Поэты воспевают резню, хотя немного я видел поэтов на поле битвы, да и те обычно ныли где-нибудь в задних рядах, прикрыв глаза руками, а эта резня при Теотанхиле заслуживала величайшего поэта.
Без сомнения, вы слышали песни о победе Эдуарда, как он перерезал датское воинство, как купался в крови язычников, как Господь даровал ему триумф, что будут помнить до конца дней.
Но всё произошло не совсем так. По правде говоря, Эдуард прибыл, когда всё было уже почти кончено, хотя он действительно сражался, и храбро сражался. Это мой друг Стеапа вызвал в рядах датчан панику.
Его называли Стеапа Снотор, Стеапа Умник, что было жестокой шуткой, потому что умен он не был. Он туго соображал, но был преданным и жестоким воином.
Он был рожден рабом, но когда вырос, стал командиром дворцовой стражи Альфреда, а Эдуард был достаточно умен, чтобы оставить Стеапу на этом посту. И теперь Стеапа повел всадников в яростную атаку на задние ряды врага.
По правде говоря, в задних рядах обычно стоят люди, что не ощущают радости битвы, те, кто боится стены из щитов. Некоторые из них, может, и большинство, пьяны, они пьют эль или медовуху, чтобы набраться храбрости перед сражением.
Эти люди — худшее войско, и они то и были атакованы Стеапой, который повел на них людей короля, и там началась резня, а когда начинается резня, быстро распространяется паника.
Датчане были сломлены.
Воины в задних рядах датчан заметались в беспорядке, их щиты больше не соприкасались, они не ожидали нападения и были побеждены еще до того, как Стеапа до них добрался.
Они побежали за своими лошадьми и были сметены саксонскими всадниками. Другие саксы строились в стену из щитов у брода, и я понял, что смотрел не в том направлении в ожидании Эдуарда.
Я считал, что он появится с юга, а вместо этого он отправился по римским дорогам из Тамворсига и пришел с востока. Рядом с развевающимся знаменем Уэссекса с драконом реял флаг Этельреда со вставшим на дыбы конем, и внезапно я громко рассмеялся, потому что над центром быстро разрастающейся стены из щитов вздымалось третье древко, но знамени на нем не было.
А вместо него оттуда на длинной веревке свисал скелет без черепа и одной руки. Святой Освальд прибыл, чтобы драться за этих людей, и его кости вознесли над армией западных саксов и мерсийцев. Стена из щитов увеличивалась, пока люди Стеапы сгоняли бегущих датчан, как волкодавы коз.
Но кто-то сдержал панику датчан. Их битва еще не была проиграна. Воины в задних рядах стены из щитов были сломлены и уничтожены мстительными всадниками Стеапы, но сотни других продвигались на восток через похожую на канаву реку, и какой-то человек ревел, чтобы они строились в стену из щитов.
И они встали в огромную стену, я помню, как подумал, какие же они великолепные воины. Их застали врасплох и вызвали в их рядах панику, но они были хорошо обучены, а потому развернулись и остановились. Отдающий приказы человек был верхом.
— Это Кнут, — сказал Финан.
— Я думал, ублюдок мертв.
Итак, мы больше не сражались. Датчане отхлынули от нас, и теперь мы стояли на вершине холма в окружении окровавленных тел, целой полосы тел, некоторые из которых были еще живы.
— Это Кнут, — повторил Финан.
Это был Кнут. Теперь я его разглядел, фигуру в белом среди серых кольчуг. Он нашел себе лошадь и восседал на ней под своим огромным знаменем, постоянно оглядываясь на западных саксов, переправляющихся через брод. Он явно намеревался спасти как можно больше своих воинов, и его единственной надеждой было уйти на север.
Силы Эдуарда и Этельреда заблокировали любой путь на юг. Люди Стеапы опустошали ряды врага на западе, но на севере еще оставались датчане, которые хотя и не сумели прорвать стену из щитов валлийцев, но сохранили порядок во время отступления с холма.
Теперь Кнут повел остатки своей армии в их сторону по полосе пастбища между рекой и грядой холмов. Он потерял почти всех лошадей и, наверное, четверть его армии тоже была мертва, ранена или бежала, но тем не менее он по-прежнему возглавлял внушительные силы и планировал отвести их на север, пока не найдет подходящее место, чтобы сделать остановку.
Воины Эдуарда всё ещё становились в стену из щитов, а люди Стеапы были беспомощны против стены из щитов Кнута. Всадники могут преследовать бегущих, но не напасть на стену из щитов, и это значило, что в тот момент Кнут находился в безопасности. Он был в безопасности и готовился сбежать, и я знал лишь один способ его остановить.
Я схватил лошадь Этельстана и стащил мальчишку из седла. Он завопил, протестуя, но я оттолкнул его, поставил ногу в стремя и вскочил в седло.
Я дернул за поводья, направив лошадь к реке. Валлийцы с восточной стороны холма разошлись в стороны, позволив мне проехать, и я пришпорил коня через клубы едкого дыма, поднимающиеся от угасающих пожарищ, на вершину холма, а потом галопом поскакал вниз, в сторону датчан.
— Бежишь, трус? — прорычал я Кнуту. — Не хватает духу драться, вонючий слизняк?
Он остановился и посмотрел на меня. Его люди тоже прекратили движение. Один из них бросил в мою сторону копье, но оно не долетело.
— Удираешь? — глумился я над ним. — Бросаешь своего сына? Я продам его в рабство, Кнут Говнюксон. Продам какому-нибудь жирному франку, которому нравятся маленькие мальчики. Такие хорошо платят за свежее мясцо.
И Кнут заглотил наживку. Он выехал из строя и пришпорил коня, направившись в мою сторону. Остановился шагах в двадцати, вытащил ноги из стремян и выскользнул из седла.
— Только ты и я, — сказал он, вытаскивая Ледяную Злобу. Щита у него не было. — Это судьба, Утред, — произнес он очень мягко, как будто мы обсуждали погоду. — Такова воля богов, только ты и я. Они хотят знать, кто из нас лучший.
— У тебя не очень много времени, — ответил я. Воины Эдуарда почти закончили строиться в стену из щитов, и я слышал, как их командиры кричат, чтобы удостовериться, что ряды сомкнуты.
— Мне не нужно много времени, чтобы покончить с твоей жалкой жизнью, — заявил Кнут. — А теперь слезай с лошади и дерись.
Я спешился. Помню, как меня удивило, что прямо на противоположном берегу реки две женщины собирали оставшиеся на поле колосья, склоняясь, чтобы подобрать драгоценное зерно, явно не интересуясь армиями по другую сторону канавы.
Щит был еще при мне, но плечо и рука болели, как будто огонь прошел по мышцам, и когда я попытался поднять щит, меня пронзила резкая боль, заставившая его опустить.
И Кнут набросился на меня. Он подбежал, держа Ледяную Злобу в правой руке, нацелившись на левую сторону моей головы, и я поднял щит, несмотря на боль, но каким-то образом, уж не знаю как, его меч оказался справа от меня, но теперь стремился попасть мне меж ребер, помню, как был ошеломлен скоростью и мастерством этого удара, но Вздох Змея отбил этот проворный клинок, я попытался поднять меч и нанести ответный удар, но Кнут уже устремил свой к моей шее, так что мне пришлось пригнуться.
Я услышал, как меч лязгнул, царапнув мой шлем, и с силой стукнул по нему щитом, попытавшись всем своим весом столкнуть Кнута, но он скользнул в сторону, опять устремился вперед, и Ледяная Злоба проткнула кольчугу, порезав мой живот.
Я быстро подался назад, так что этот выпад лишь задел меня, я ощутил, как теплая кровь потекла по коже, и тогда наконец-то смог нанести Вздохом Змея косой удар, нацеленный Кнуту в плечо, и он был вынужден увернуться, но как только клинок прошел мимо, снова бросился вперед, я принял Ледяную Злобу на нижнюю кромку щита и замахнулся Вздохом Змея в сторону шлема Кнута.
Клинок громко клацнул по шлему, но Кнут отодвинулся, а удар был не слишком силен. Но всё же он его немного оглушил, и я заметил, как Кнут стиснул зубы, но высвободил Ледяную Злобу из моего щита и воткнул ее в мою левую ногу, так что меня пронзила боль, но в тот же миг я двинул ему по лицу рукоятью Вздоха Змея, и он отскочил.
Он отступал, а я наседал, размахивая мечом, но моя раненая нога поскользнулась на коровьей лепешке, и я упал на правое колено, а Кнут с льющейся из носа кровью бросился на меня с мечом.
Он был проворен, быстр, как молния, и единственным способом замедлить его было держаться ближе, чтобы затруднить его движения, и я ринулся вперед, вставая с колен и отбив щитом меч, при этом пытаясь ударить его в лицо.
Я был выше и тяжелее и должен был использовать эти высоту и вес, чтобы побороть его, но он понимал, что я делаю. Он ухмыльнулся своим окровавленным ртом и хлестнул Ледяной Злобой по моему шлему, а потом отскочил назад, колеблясь. Но это промедление было лишь уловкой, потому что как только я сделал шаг в его сторону, бледный клинок метнулся к моему лицу, я отпрянул, а он снова хлопнул по моему шлему. И Кнут засмеялся.
— Ты недостаточно хорош, Утред.
Я помедлил, тяжело дыша и наблюдая за ним, но он знал, что с моей стороны это тоже уловка. Он лишь улыбнулся и опустил Ледяную Злобу, как будто приглашая меня нанести удар.
— Звучит странно, — произнес он, — но ты мне нравишься.
— И ты мне, — ответил я. — Я думал, что убил тебя на вершине холма.
Свободной рукой он прикоснулся к массивной пряжке на перевязи.
— Ты оставил на ней вмятину, — сказал он, — а у меня прямо дыхание спёрло. Это было больно, правда больно. Я и вздохнуть не мог, пока меня оттаскивали.
Я поднял Вздох Змея, и Ледяная Злоба метнулась вверх.
— В следующий раз он будет в твоей глотке, — заявил я.
— Ты быстрее многих, — ответил он, — но недостаточно быстр.
Его люди наблюдали за нами, стоя у подножия холма, а мои воины со своими валлийскими спасителями смотрели с его вершины.
Даже стена из щитов Эдуарда остановилась, чтобы посмотреть.
— Если они увидят твою смерть, — сказал Кнут, дернув руку с Ледяной Злобой в сторону мерсийской и западносаксонской армии, — то упадут духом.
Вот почему я должен тебя убить, но я сделаю это быстро, — он ухмыльнулся. Его светлые усы были в крови, и струйки стекали из сломанного носа. — Обещаю, больно не будет, так что держи меч крепко, друг мой, и встретимся в Вальхалле, — он подвинулся ко мне на полшага. — Готов?
Я взглянул направо, туда, где люди Эдуарда пересекли брод.
— Они снова пошли, — сказал я.
Он оглянулся на юг, и я ринулся вперед. Я прыгнул на него, а он какое-то мгновение рассматривал двинувшихся вперед западных саксов, но быстро очнулся, и Ледяная Злоба метнулась к моему лицу, а я ощутил, как она царапнула мою скулу, попав чуть ниже кромки шлема, и сам того не сознавая, заорал боевой клич и двинул на него щит, прижимая его, пытаясь сбить с ног, а он извернулся как угорь, отдернул руку с мечом, его клинок царапнул щеку, а мой щит упал на его правую руку, и в этот удар я вложил всю свою силу и вес, но все же Кнут смог отклониться.
Я нанес ему косой удар Вздохом Змея, и он снова увернулся, а я широко замахнулся, расставив руки, со щитом у левого бока после того сокрушительного удара и Вздохом Змея в правой руке, и я заметил, как Кнут сменил руки, теперь Ледяная Злоба была у него в левой и надвигалась на меня, как молния, она вонзилась, проткнув кольчугу и кожаную подкладку, раздробив ребро и впиваясь в мое тело, а Кнут издал победный вопль. Я отвел Вздох Змея назад и замахнулся последний раз в отчаянии, обрушив его на шлем Кнута, оглушив его, и датчанин отпрянул, падая, а я навалился на него с горящей от боли грудью и с Ледяной Злобой внутри, но Вздох Змея был уже у шеи Кнута, и я помню, как резал ее и кровь хлынула мне в лицо, как мой боевой клич превратился в вопль боли и мы оба рухнули на луг.
И больше я ничего не помню.
— Тише, — произнес чей-то голос, потом еще раз, громче, — тише!
Потрескивал огонь. Я чувствовал, что в тесной комнатке собралось много народа. Воняло кровью, горелой плотью, дымом и гнилым тростником, покрывавшим пол.
— Он не умрет, — произнес другой голос поодаль.
— Копьё пробило череп?
— Я вернул на место вдавленную кость, теперь нам остается только молиться.
— Но мой череп не задет, — сказал я, — все дело в груди. Его меч вонзился мне в грудь. Внизу, с левой стороны.
Они не обратили внимания на мои слова. Я удивился, почему ничего не вижу, повернул голову, и в темноте проявился отсвет.
— Лорд Утред пошевелился, — это был голос Этельфлед, и я понял, что ее маленькая ручка держала мою левую руку.
— В грудь, скажи им, меня ранили в грудь, не в голову.
— Голова заживет, — произнес кто-то, тот же самый голос, что говорил о вдавленной кости.
— Это грудь, ты, придурок, — настаивал я.
— Думаю, он пытается что-то сказать, — сообщила Этельфлед.
Я держал что-то в правой руке. Я сжал пальцы и ощутил знакомую шероховатость кожаного плетения. Вздох Змея. Я почувствовал, как по мне прокатилась волна облегчения, потому что, что бы ни случилось, я держал меч в руке, и это перенесет меня в Вальхаллу.
— Вальхалла, — сказал я.
— Полагаю, он просто стонет, — заявил кто-то рядом.
— Он так никогда и не узнает, что убил Кнута, — произнес другой голос.
— Он узнает! — яростно запротестовала Этельфлед.
— Моя госпожа…
— Он узнает, — настаивала она, и ее пальцы крепче стиснули мои.
— Я знаю, — произнес я, — я перерезал ему глотку, конечно, я знаю.
— Просто стонет, — раздался мужской голос поблизости. Грубая ткань обтерла мои губы, затем пронесся порыв холодного воздуха, и я услышал, как в комнату вошли люди. С полдюжины сразу заговорило, кто-то подошел ко мне и погладил мой лоб рукой.
— Он не умер, Финан, — тихо сказала Этельфлед.
А Финан ничего не ответил.
— Я убил его, — похвастался я Финану, — но он был быстр, даже быстрее тебя.
— Боже правый, — сказал Финан, — я и не представляю себе жизнь без него.
Его голос звучал подавленно.
— Я не умер, ты, ирландский ублюдок, у нас впереди еще будут битвы. У тебя и у меня.
— Он говорит? — спросил Финан.
— Только стонет, — ответил мужской голос, и я ощутил, что в комнату вошли еще люди. Рука Финана исчезла и её место заняла другая.
— Отец? — позвал Утред.
— Прости, если был слишком жесток с тобой, но ты молодец. Завалил Сигурда. Теперь люди о тебе узнают.
— О Боже, — произнес Утред, затем его рука исчезла, — господин?
— Как он? — то был голос короля Эдуарда Уэссекского. Послышался шорох, люди опускались на колени.
— Он долго не протянет.
— А лорд Этельред?
— У него тяжкая рана, господин, но думаю, он выживет.
— Хвала Господу. Что произошло?
Последовала пауза, как будто никто не желал отвечать.
— Я не умираю, — заявил я, но никто не обратил ни малейшего внимания.
— Лорд Этельред атаковал группу датчан, господин, — сообщил какой-то человек, — в самом конце битвы. Большинство сдались. А эти попытались убить лорда Этельреда.
— Я не вижу раны, — сообщил король.
— На затылке, господин. Основной удар принял на себя шлем, но острие копья прошло через него.
На затылке, подумал я, она должна быть на затылке. Я засмеялся. Это причинило боль. И я прекратил смеяться.
— Он умирает? — спросил чей-то голос рядом со мной.
Пальцы Этельфлед крепко сжали мои.
— Ему просто трудно дышать, — ответила она.
— Сестра, — обратился к ней король.
— Тише, Эдуард! — яростно набросилась на него она.
— Ты должна быть рядом с мужем, — строго заявил король.
— Ах ты мелкий надоедливый выпердыш, — обозвал я его.
— Я там, где хочу находиться, — отозвалась Этельфлед тем тоном, который был хорошо мне знаком.
— Они просто вонючие ублюдки с дерьмом в голове, — сказал я ей и ощутил ее руку на своем лбу.
Настала тишина, которую нарушало лишь потрескивание поленьев в очаге.
— Над ним свершили все обряды? — спросил через некоторое время король.
— Он их не хочет, — ответил Финан.
— Но их нужно отслужить, — настаивал Эдуард. — Отец Утред?
— Его зовут не Утред, — рявкнул я, — а отец Иуда. Этот ублюдок должен был стать воином!
Но к моему удивлению отец Иуда рыдал. Его руки тряслись, когда он прикоснулся ко мне и молился надо мной, отправляя эти предсмертные обряды. Когда он закончил, его пальцы остались лежать на моих губах.
— Он был любящим отцом, — сообщил он.
— Конечно же нет, — возразил я.
— С ним было сложно, — произнес Эдуард, хотя его голос звучат дружелюбно.
— С ним не было сложно, — яростно заявила Этельфлед, — просто он был счастлив, лишь когда сражался. Вы все его боялись, но на самом деле он был щедрым, добрым и упрямым, — теперь она плакала.
— Ой, да прекрати же это, женщина, — фыркнул я, — ты прекрасно знаешь, что я не выношу плачущих девиц.
— Завтра мы отправимся на юг, — провозгласил король, — и должны вознести благодарности за великую победу.
— За победу, которую даровал тебе лорд Утред, — заявила Этельфлед.
— Которую он даровал нам, — согласился король, — и которую Господь позволил ему нам дать. И мы построим в Мерсии бурги. Это дело угодно Господу.
— Отец хотел бы быть похороненным в Беббанбурге, — сказал отец Иуда.
— Я хочу быть похороненным вместе с Гизелой! — заявил я. — Но я не умираю!
Я ничего не видел, даже проблеска пламени. Вернее, я видел огромный свод, что был одновременно и темным, и светлым, пещеру, озаренную странными огнями, и где-то в дальних уголках этой темноты стояли фигуры, и я решил, что одной из них была Гизела. Я схватил Вздох Змея, и меня снова пронзила боль, так что я выгнул спину, сделав боль еще сильнее.
Этельфлед вздохнула и приникла к моей руке, а еще чья-то рука обхватила ту, в которой я держал Вздох Змея, и крепко ее сжала.
— Он умирает, — сказала Этельфлед.
— Да примет Господь его душу, — это Финан сжимал мою руку со Вздохом Змея.
— Я не умираю! — повторил я. — Не умираю!
Теперь женщина в пещере осталась одна, это и правда была Гизела, моя любимая Гизела, она улыбалась мне, протягивала ко мне руки и что-то говорила, хотя я и не слышал ее голоса.
— Да заткнитесь вы все, — сказал я, — я хочу слышать Гизелу.
— В любой момент, — произнес кто-то очень тихо.
Последовала долгая пауза. Чья-то рука прикоснулась к моему лицу.
— Он все еще жив, хвала Господу, — неуверенно пробормотал отец Иуда.
А потом опять настала тишина. Долгая тишина. Гизела растворилась в темноте, и мои глаза уставились в туманную пустоту. Я чувствовал, что у постели собралось много людей. Заржала лошадь и где-то в темноте заухала сова.
— Wyrd bið ful āræd, — сказал я, но никто не отозвался, и я повторил это снова.
— Wyrd bið ful āræd. Судьба неумолима.
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Историческая справка