Глава одиннадцатая
Датчане решили не покидать Глевекестр.
Это не было решением Бьергульфа, по крайней мере, я так думал. Но он, должно быть, послал гонца на восток, ожидая получить приказ или совет, поскольку следующим утром делегация датчан подъехала к стенам Глевекестра.
Они приехали на лошадях. Их жеребцы выбирали путь через руины домов, уничтоженных за пределами крепостных стен. Шесть человек следовали за знаменосцем, который нес зеленую ветвь в знак того, что они приехали поговорить, а не воевать.
Одним из шести был Бьергульф, но он держался позади, предоставив вести переговоры высокому человеку с густыми бровями и длинной рыжей бородой, заплетенной в косу и завязанной узлом, на ней были подвешены маленькие серебряные кольца. Он был в кольчуге, с мечом на боку, но без шлема и щита.
На его руках блестели браслеты, а на шее висела тяжелая золотая цепь. Он жестом велел своим спутникам остановиться примерно в двадцати шагах от рва, а сам поехал вперед один, пока не достиг края рва, где остановил коня и устремил свой взор на укрепления.
— Это ты лорд Утред? — обратился он ко мне.
— Я.
— Я Гейрмунд Элдгримсон, — сказал он.
— Я слышал о тебе, — ответил я, и это было правдой. Он был одним из военачальников Кнута, человеком, имеющим репутацию бесстрашного и жестокого воина. Его владения, как мне было известно, находились в Северной Нортумбрии, и он заслужил свою славу, воюя со скоттами, которые всегда приходили на юг, чтобы грабить, насиловать и опустошать.
— Ярл Кнут шлет тебе приветствие, — сказал Гейрмунд.
— Передай ему, что я тоже приветствую его, — вежливо отозвался я.
— Он слышал, что ты мертв, — Гейрмунд похлопал коня по гриве рукой в перчатке.
— Я тоже это слышал.
— И его опечалила эта новость.
— Опечалила? — с удивлением переспросил я.
Гейрмунд одарил меня гримасой, которая, как я полагал, означала улыбку.
— Он хотел убить тебя своей рукой, — последовало объяснение. Он говорил спокойно, не желая спровоцировать обмен оскорблениями. По крайней мере, не сейчас.
— Тогда он будет, как и я, рад тому, что моя жизнь пока не оборвалась, — не менее спокойно произнес я.
Гейрмунд кивнул.
— Пока ярл не видит причин воевать с тобой, — заметил он, — и шлет тебе предложение.
— Которое я выслушаю с великим интересом.
Гейрмунд сделал паузу, оглядываясь по сторонам. Он осматривал стены, отмечая ров и колья и оценивая количество копий, торчащих над высокой римской стеной.
Я позволил ему осмотреться, поскольку хотел, чтобы он увидел, насколько грозные эти укрепления. Он вновь обратил взор на меня.
— Ярл Кнут предлагает тебе вот что, — заговорил он, — если вернешь его женщину и детей невредимыми, он вернется в свои земли.
— Щедрое предложение, — заметил я.
— Ярл — щедрый человек, — отозвался Гейрмунд.
— Не я здесь командую, — заявил я, — но я поговорю с городской знатью и передам тебе их ответ через час.
— Советую принять это предложение, — ответил Гейрмунд, — ярл — щедрый человек, но нетерпеливый.
— Через час, — повторил я и сделал шаг назад, скрывшись из его поля зрения.
Интересно, думал я, действительно ли Кнут сделал такое предложение? Если так, то он не намеревается выполнять его. Отдай я Фригг и ее детей, и мы потеряли бы последнее, чем можем повлиять на Кнута, и в результате его жестокость только удвоится. Так что предложение являлось лишь уловкой, в этом я был уверен, но шло ли оно от Кнута?
Я подозревал, что Кнут со своей основной армией находился в другой части Мерсии, ожидая момента, чтобы наброситься на небольшое войско Этельреда, и если эти подозрения были верны, то не было ни единого шанса, что гонец мог успеть добраться до него и вернуться в Глевекестр за один день с тех пор, как я сюда прибыл. Я полагал, что Гейрмунд выдумал это предложение.
Епископ Вульфхед, конечно, считал иначе.
— Если Кнут вернется в свои земли, — полагал он, — мы получим победу, которую желаем, не пролив не капли крови.
— Победу? — с сомнением спросил я.
— Язычники покинут наши земли! — воскликнул епископ.
— И оставят их разграбленными, — заявил я.
— Разумеется, должна быть компенсация, — епископ понял мою мысль.
— Вы просто ковыряющиеся в носу идиоты, — выругался я. Мы снова собрались в том же зале, и я рассказал танам и священнослужителям о предложении датчан. — Кнут в многих милях отсюда, — объяснял я.
— Сейчас он где-то на границе с Восточной Англией, у Гейрмунда не было времени, чтобы отправить к нему гонца и получить ответ, поэтому он выдумал это предложение. Он пытается обманом вынудить нас вернуть семью Кнута, а мы должны убедить его покинуть Глевекестр.
— Зачем? — спросил один из собравшихся, — если они здесь, мы знаем, где они, а город силен.
— Потому что Кнут держит здесь свой флот, — ответил я, — если дела у него пойдут плохо, а я планирую устроить ему большие проблемы, он отступит к своим лодкам. Кнут не хочет потерять сто шестьдесят восемь кораблей. Но если мы сожжем их, он отступит на север, туда, куда я хочу.
— Зачем? — снова спросил он меня. Он был одним из танов Этельреда, а значит недолюбливал меня. Вся саксонская Мерсия была разделена на приспешников Этельреда и сторонников его живущей отдельно жены Этельфлед.
— Потому что сейчас, — разозлился я, — его армия стоит между силами Этельреда и войском короля Эдуарда, и пока Кнут там, эти две армии не могут соединиться, потому я и должен убрать его с пути.
— Лорд Утред знает, что делает, — произнесла Этельфлед с легким укором.
— Ты сказал, что убьешь детей, если они не уйдут, — промолвил один из священников Вульфхеда.
— Это пустая угроза, — ответил я.
— Пустая? — послышался сердитый голос епископа.
— Знаю, что ты удивишься, — сказал я, — но не в моих правилах убивать женщин и детей. Возможно, потому что я язычник, а не христианин.
Этельфлед вздохнула.
— Однако мы все же должны выманить датчан из Глевекестра, — продолжил я, — а пока я не убью одного из близнецов, Гейрмунд не двинется с места.
Это они поняли. Возможно, я им не нравился, но они не возражали против моих доводов.
— Тогда девочку, — произнес епископ Вульфхед.
— Девочку? — спросил я.
— Она наименее ценна, — заявил епископ, а когда я не ответил, он попытался пояснить, — она же девочка!
— Просто убьем её? — спросил я.
— Разве ты не это предлагаешь?
— Ты сделаешь это? — спросил я его.
Он открыл рот, но не зная что сказать, снова закрыл.
— Мы не убиваем маленьких детей, — сказал я. — Мы ждем, когда они вырастут, и тогда убиваем. Итак. Как мы убедим Гейрмунда уйти?
Ответа не было ни у кого. Этельфлед с опаской смотрела на меня.
— Ну? — спросил я.
— Заплатим ему? — осторожно предложил олдермен Деогол. Я не ответил, и он оглянулся, ища поддержки. — Мы охраняем казну лорда Этельреда, — произнес он, — и можем позволить себе заплатить ему.
— Заплати датчанам, чтобы они ушли, и они вернутся на следующий же день, чтобы снова получить плату, — возразил я.
— Что же мы будем делать? — жалобно спросил Деогол.
— Убьем девчонку, конечно же, — ответил я. — Епископ, — я взглянул на Вульфхеда, — ты можешь принести пользу. Поговори с городскими священниками и узнай, не умерла ли на этой неделе маленькая девочка. Она должна быть шести-семи лет.
Если умерла, выкопай ее. Скажи родителям, что она станет святой, или ангелом, или еще кем-то, всё, что могло бы их утешить. Затем вынеси тело на крепостной вал, но не позволяй датчанам увидеть его! Меревал?
— Господин?
— Найди поросенка. Возьми его на крепостной вал, но держи за парапетом, чтобы датчане не узнали о нем. Финан? Ты выведешь к стенам Фригг и двойняшек.
— Поросенок, — презрительно произнес епископ Вульфхед.
Я уставился на него, затем поднял руку, чтобы остановить Меревала, собравшегося выйти из зала.
— Может, обойдемся и без поросенка, — медленно произнес я, словно мне только пришла на ум свежая мысль. — Зачем терять поросенка, когда в нашем распоряжении епископ?
Вульфхед удрал.
А Меревал принес поросенка.
Гейрмунд ждал, хотя теперь к нему присоединились почти двадцать других воинов. Их лошади были привязаны в сотне шагов от рва, в то время как сами датчане стояли гораздо ближе и все в приподнятом настроении.
Слуги принесли эль, хлеб и мясо, там было с полдюжины мальчишек, вероятно, сыновья воинов, которые присоединились к Гейрмунду, чтобы лицезреть его противостояние с Утредом Беббанбургским, известным тем, что не убивает женщин и детей.
Когда я появился, Гейрмунд жевал гусиную ножку, но тут же отбросил ее в сторону и побрел к крепостной стене.
— Ты принял решение? — крикнул он мне.
— Ты меня вынудил, — ответил я.
Он улыбнулся. Гейрмунд не привык улыбаться, поэтому это скорее был оскал, но он хотя бы попытался.
— Как я и говорил, — произнес он, — ярл щедр.
— И он уйдет из саксонской Мерсии?
— Он обещал!
— И возместит убытки, которые учинил на земле лорда Этельреда? — спросил я.
Гейрмунд помедлил, затем кивнул.
— Я уверен, возместит. Ярл — благоразумный человек.
А ты — лживый ублюдок, подумал я.
— Значит, ярл заплатит нам золотом и вернется в свои земли? — поинтересовался я.
— Такова его воля, но если ты вернешь его семью целой и невредимой.
— Им не причинили никакого вреда. Клянусь плевком Тора, — я плюнул, чтобы подтвердить искренность своего обещания.
— Рад это слышать, — ответил Гейрмунд и плюнул в знак того, что верит клятве, — ярл тоже будет рад.
Он снова попытался улыбнуться, потому что на высокой стене появились Фригг и двое ее детей.
Их сопровождал Финан и пятеро воинов. Фригг выглядела напуганной и утонченно красивой. На ней было льняное платье бледно-желтого цвета, которое ей одолжила Этельфлед, и двойняшки цеплялись за юбку этого красивого наряда.
Гейрмунд поклонился ей.
— Моя госпожа, — учтиво произнес он, затем взглянул на меня. — Не будет ли лучше, лорд Утред, если ты позволишь леди и ее детям выйти через ворота? — предложил он.
— Ворота? — спросил я, изображая непонимание.
— Ты же не думаешь, что они поплывут через вонючий ров?
— Нет, я брошу их вам, — ответил я.
— Ты… — начал было он, затем умолк, потому что я схватил девчонку, Сигрил, и держал ее перед собой. Она в ужасе закричала, ее мать бросилась к ней, но Финан удержал ее. Я обхватил левой рукой горло Сигрил, прижав ее к себе, а правой рукой вытащил из-за пояса нож.
— Я брошу ее тебе по кусочкам, — крикнул я Гейрмунду, схватив Сигрил за длинные черные волосы. — Держи ее, — приказал я Осферту, и пока он ее держал, я отрезал волосы, локон за локоном, и бросил их через стену, так что их унес ветер.
Девчонка завизжала просто чудесно, когда я пригнул ее вниз, так что парапет скрыл ее от взора Гейрмунда. Я закрыл ее рот рукой и кивнул человеку, скрывавшемуся за парапетом, а он вонзил нож в шею поросенка.
Тот завизжал, брызнула и растеклась кровь. Датчане под стеной увидели лишь кровь и услышали жуткие завывания, а потом заметили, как Ролла замахнулся топором.
Мертвое дитя было желтого, как воск, цвета, труп смердел. Ролла отрубил ему ногу, и пошла такая вонь, как из берлоги разрывателя тел. Ролла наклонился, измазал отрубленную ногу в крови поросенка, а потом перебросил ее через стену. Он упала в ров, и он снова взмахнул топором, теперь отрубив руку.
— Святая матерь Божья, — тихо произнес Осферт. Фригг пыталась вырваться, ее рот открывался и закрывался в страхе, а глаза расширились от ужаса. Ее прекрасное платье покрылось пятнами крови, и наблюдающим за всем этим датчанам должно было показаться, что она стала свидетелем, как прямо на ее глазах зарезали дочь, но по правде говоря, она была в ужасе от созерцания того, как был расчленен этот полуразложившийся сочащийся какой-то жидкостью труп.
Ее сын тоже кричал. Я по-прежнему затыкал рот Сигрил рукой, и маленькая сучка укусила меня так сильно, что даже пошла кровь.
— Потом будет ее голова, — крикнул я Гейрмунду, — потом мы убьем мальчишку, а после этого я отведу их мать вниз, чтобы все воины ей насладились.
— Хватит! — заорал он.
— Почему? Я поучаю удовольствие, — свободной рукой я перебросил через стену оставшуюся ногу мертвого ребенка. Ролла поднял топор, покрытый кровью поросенка. — Отруби ей голову, — громко приказал я.
— Чего ты хочешь? — выкрикнул Гейрмунд.
Я поднял руку, чтобы остановить Роллу.
— Я хочу, чтобы ты прекратил кормить меня сказками, — сказал я Гейрмунду. Я сделал знак Осферту встать на колени рядом со мной и положил его руку на рот Сигрил. Ей удалось взвизгнуть, когда я убрал свою окровавленную руку с ее губ, а Осферт еще не успел прижать свою ладонь, но никто из датчан, похоже, этого не заметил.
Они лишь видели чудовищные страдания Фригг и слышали вопли, которые от ужаса издавал мальчишка. Я стоял в крови поросенка, уставившись на Гейрмунда.
— Кнут ничего тебе не обещал, — произнес я, — и не присылал никаких сообщений! Он слишком далеко!
Гейрмунд ничего на это не ответил, но его лицо выдало, что я говорю правду.
— Но теперь ты отправишь ему послание!
Я кричал, чтобы меня могли услышать и спутники Гейрмунда
— Скажи ярлу Кнуту, что его дочь мертва, а его сын тоже умрет, если вы не уберетесь отсюда через час. Вы уйдете! Вы все! Уходите немедленно! Вы направитесь к холмам, как можно дальше. Вы покинете это место.
Если через час я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра, я скормлю мальчишку моим волкодавам, а его мать отдам своим воинам поразвлечься, — я схватил Фригг за руку и подтащил ее к парапету, так что датчане смогли разглядеть это прекрасное платье в пятнах крови.
— Если вы не уйдете через час, — сказал я Гейрмунду, — женщина ярла Кнута станет нашей шлюхой. Ты понял? Отправляйся на восток, на холмы! — и я указал в том направлении.
— Поезжай к ярлу Кнуту и скажи ему, что его жена и сын вернутся в целости и сохранности, если он уйдет обратно в Нортумбрию. Скажи ему это! А теперь иди! Или ты увидишь, как тело Кнута Кнутсона сожрут собаки.
Они мне поверили. И ушли.
И весь следующий час, пока скрытое за завесой облаков бледное солнце поднималось до своей полуденной высоты, мы смотрели, как датчане покидают Глевекестр. Они ехали на восток, в сторону холмов Коддесволд, за всадниками пешком следовала толпа женщин, детей и слуг.
Ногу мертвого ребенка прибило к берегу рва, и два ворона прилетели на пиршество.
— Похорони то дитя снова, — велел я священнику, — и пришли ко мне его родителей.
— К тебе?
— Чтобы я мог одарить их золотом, — объяснил я. — Иди же, — сказал я ему и перевел взгляд на сына, который наблюдал за отступающими датчанами. — Искусство войны, — заявил я, — заключается в том, чтобы заставить врага выполнять твои приказы.
— Да, отец, — послушно отозвался он. Он терзался из-за неистовых и молчаливых страданий Фригг, хотя сейчас, как я полагал, Этельфлед уже успокоила бедняжку. Я отрезал волосы малышке Сигрил, но они отрастут, а в качестве утешения я дал ей кусок сочащихся медом сот.
Вот так, по цене поросенка и волос девчонки, мы очистили Глевекестр от датчан, а как только они ушли, я повел сотню воинов туда, где в реке были привязаны корабли.
Некоторые из них вытащили на берег, но большая часть была привязана к берегу Сэферна, и мы сожгли все, кроме одной маленькой лодки. Один за одни корабли охватывал огонь, языки пламени взмывали вверх по пеньковым веревкам, и мачты рушились в искрах и дыме, а датчане все это видели.
Хоть я и велел Гейрмунду не останавливаться, пока не дойдет до холмов, я знал, что он оставит людей наблюдать за нами, и они видели, как их флот превратился в пепел, а река стала серой, когда он поплыл в сторону моря.
Корабль за кораблем загорался, драконьи головы изрыгали огонь, дерево трещало, а корпуса с шипением тонули. Я оставил один корабль на плаву и отвел на его борт Осферта.
— Он твой, — сказал я.
— Мой?
— Возьми дюжину человек и плывите вниз по реке. А потом вверх по Афену. Возьми Рэдвульфа, — велел ему я. Рэдвульф был одним из самых старых моих воинов, медлительным и спокойным, который родился и вырос в Вилтунскире и хорошо знал тамошние реки.
— Афен приведет тебя далеко вглубь Уэссекса, — продолжал я, — а я хочу, чтобы ты прибыл туда побыстрее!
Вот почему я не сжег один корабль, по реке добраться можно будет быстрее, чем по земле.
— Ты хочешь, чтобы я отправился к королю Эдуарду, — предположил Осферт.
— Я хочу, чтобы ты надел свои самые тяжелые сапоги и хорошенько пнул его по заднице! Скажи, чтобы повел свою армию к северу от Темеза, но пусть ждет, пока с востока не появится Этельред. Лучше всего, если они объединятся.
И пусть выступят на Тамворсиг. Не могу сказать, где мы будем или где будет Кнут, но я постараюсь заманить его на север, в его собственные земли.
— Тамворсиг? — спросил Осферт.
— Начну с Тамворсига и буду пробиваться на северо-восток, и он придет за мной. Придет быстро, и у него будет в двадцать или тридцать раз больше воинов, так что мне нужны Эдуард и Этельред.
Осферт нахмурился.
— Так почему бы не остаться в Глекекестре, господин?
— Потому что Кнут оставит здесь пять сотен человек, чтобы загнать нас в клетку и делать всё, что ему заблагорассудится, пока мы почесываем зады. Я не могу позволить ему устроить мне ловушку в бурге. Ему придется гоняться за мной. Я буду вести его в этом танце, а ты должен привести Эдуарда и Этельреда, чтобы к нему присоединились.
— Я понял, господин, — ответил он, обратив взор на горящие корабли и огромный столб дыма, от которого небо над рекой потемнело. Мимо пролетели два лебедя, направляясь на юг, и я посчитал их хорошим предзнаменованием.
— Господин? — спросил Осферт.
— Да?
— Мальчик, — смущенно поинтересовался он.
— Сын Кнута?
— Нет, сын Ингульфрид. Как ты с ним поступишь?
— Как я поступлю? Я предпочел бы перерезать его жалкую маленькую глотку, но настроен продать его отцу.
— Обещай, что не причинишь ему вреда, господин, и не продашь в рабство.
— Обещать?
Он глядел на меня с вызовом.
— Для меня это важно, господин. Разве я когда-нибудь просил тебя об одолжении?
— Ага, ты просил спасти тебя от судьбы стать священником, что я и сделал.
— Тогда я прошу тебя оказать мне услугу во второй раз, господин. Пожалуйста, позволь мне выкупить у тебя мальчишку.
Я засмеялся.
— Ты не можешь себе этого позволить.
— Я тебе заплачу, господин, даже на это уйдет весь остаток моей жизни, — его взгляд был таким убедительным. — Клянусь, господин, на крови нашего Спасителя.
— Ты мне заплатишь золотом? — спросил я.
— Даже если на это уйдет вся жизнь, господин, я заплачу.
Я сделал вид, что обдумываю предложение, а потом покачал головой.
— Он не продается, — заявил я, — только его отцу. Но я отдам его тебе.
Осферт уставился на меня. Он не был уверен, что правильно расслышал.
— Отдашь его мне? — тихо переспросил он.
— Ты приведешь армию Эдуарда, а я отдам тебе мальчишку.
— Отдашь? — спросил он во второй раз.
— Клянусь молотом Тора, что отдам тебе мальчишку, если ты приведешь армию Эдуарда.
— Правда, господин? — он выглядел довольным.
— Тащи свою тощую задницу на ту лодку и отправляйся, — сказал я. — И да. Но только если ты приведешь мне Эдуарда и Этельреда. Или хотя бы Эдуарда. А если ты их не приведешь, — продолжал я, — мальчишка все равно твой.
— Мой?
— Потому что я буду мертв. А теперь иди.
В ночи пылали корабли. Гейрмунд увидит отсветы на западном небосклоне и поймет, что все изменилось. Его гонцы поедут на восток к Кнуту, рассказав ему, что его флот обратился в золу, а дочь мертва, и что Утред Беббанбургский выступил на запад.
А значит, смерть вот-вот начнет свой танец.
И на следующее утро, когда солнце по-прежнему закрывали пятна дыма, мы отправились на север.
Двести шестьдесят девять воинов выехали из Глевекестра.
И одна воительница. Этельфлед настояла, что будет нас сопровождать, а когда Этельфлед на чем-то настаивала, ее не смогли бы переубедить и все боги Асгарда. Я пытался. С таким же успехом я мог попробовать остановить бурю, пёрнув в ее сторону.
Мы взяли с собой и Фригг с сыном, дочерью с торчащими остатками волос и слугами. И еще с нами шли десятка два мальчишек, чтобы присматривать за запасными лошадьми. Одним из них был Этельстан, старший сын короля Эдуарда, но не его наследник.
Я настоял на том, чтобы оставить его под присмотром Меревала и епископа Вульфхеда в безопасности за римскими стенами Глевекестра, но когда мы проехали пятнадцать миль, увидел, как он скачет по лугу на серой лошади, нагоняя другого мальчишку.
— Ты! — зарычал я, и он развернул своего жеребца, направив его в мою сторону.
— Господин? — спросил он с невинным видом.
— Я приказал тебе остаться в Глевекестре, — рявкнул я.
— Так я и сделал, господин, — почтительно ответил он. — Я всегда тебе подчиняюсь.
— Мне следовало бы отлупить тебя до крови, мелкий лживый глупец.
— Но ты ведь не сказал, сколько времени я должен там оставаться, господин, — неодобрительно заметил он, — вот я и остался на несколько минут, а потом последовал за тобой. Но я ведь тебя послушался и остался.
— И что скажет твой отец, когда ты умрешь? — спросил я. — Отвечай, выродок.
Он сделал вид, что обдумывает ответ, а потом посмотрел на меня с самым невинным выражением лица, какое только мог изобразить.
— Вероятно, поблагодарит тебя, господин. Бастарды доставляют одни хлопоты.
Этельфлед рассмеялась, а я с трудом не последовал ее примеру.
— Ты доставляешь жуткие хлопоты, — сказал я ему. — А теперь уйди с глаз долой, пока я тебе башку не проломил.
— Да, господин, — ухмыльнулся он, — и спасибо, господин, — он развернул лошадь и поскакал обратно к друзьям.
Этельфлед улыбнулась.
— У него есть сила духа.
— Сила духа, которая сведет его в могилу, — заявил я, — но, может, это и не важно. Мы все обречены.
— Разве?
— Двести шестьдесят девять воинов и одна женщина, а у Кнута три или четыре тысячи. Сама то как думаешь?
— Я думаю, что никто не живет вечно.
И по какой-то причине я вспомнил про Исеульт, королеву теней, рожденную в темноте и наделенную даром пророчества, или так она утверждала, а еще она сказала, что Альфред даст мне власть и я верну свой дом на севере, а моя женщина будет золотой, и я поведу армии, что потрясут землю своим размером и мощью.
Двести шестьдесят девять воинов. Я засмеялся.
— Ты смеешься, потому что я умру? — спросила Этельфлед.
— Потому что почти не одно пророчество не сбылось, — ответил я.
— Какое пророчество?
— Мне было обещано, что твой отец даст мне власть, что я отобью Беббанбург и поведу армии, что покроют тенью всю землю, и что семь королей умрут. И всё ложь.
— Мой отец дал тебе власть.
— Дал, — согласился я, — а потом забрал. Он ее мне одолжил. Я был собакой, а он держал в руках поводок.
— И ты вернешь себе Беббанбург, — заявила она.
— Я пытался и из этого ничего не вышло.
— И ты снова попытаешься, — уверенно произнесла она.
— Если выживу.
— Если выживешь, — согласилась она, — а так оно и будет.
— А семь королей?
— Мы узнаем, кто они, когда они умрут.
Те воины, что покинули меня в Фагранфорде, снова вернулись. Со времени моего отъезда они служили Этельфлед, но один за одним подходили ко мне и еще раз присягали в верности. Он были пристыжены. Ситрик, запинаясь, пытался дать объяснения, но я его оборвал:
— Ты испугался.
— Испугался?
— Что отправишься в ад.
— Епископ сказал, что мы будем навеки прокляты, и наши дети тоже. А Элсвит сказала… — он замолк.
Элсвит была шлюхой, причем хорошей, в которую влюбился Ситрик и вопреки моему совету женился на ней. Вышло так, что он оказался прав, а я нет, потому что этот брак был счастливым, но в ту цену, что заплатил Ситрику, входило и то, что ему пришлось стать христианином и, похоже, христианином, что боялся жены так же сильно, как и адского огня.
— А теперь? — спросил я.
— Теперь, господин?
— Ты уверен, что теперь тебя не проклянут? Ты снова мне служишь.
Он коротко улыбнулся.
— Теперь напуган епископ, господин.
— Он и должен испугаться, — заявил я. — Датчане заставят его сожрать его собственные яйца, а потом вывернут его наизнанку и не будут торопиться.
— Он отпустил нам грехи, господин, — он запнулся, — и сказал, что мы не будем обречены на муки, если последуем за тобой.
Я рассмеялся в ответ на эти слова и похлопал его по спине.
— Я рад, что ты здесь, Ситрик. Ты мне нужен.
— Господин, — вот всё, что он мог сказать.
Он был мне нужен. Мне был нужен каждый воин. Но прежде всего, мне нужно было, чтобы Эдуард Уэссекский поторопился. Как только Кнут решит изменить планы, если действительно решит, он будет двигаться с молниеносной скоростью.
Все его воины едут верхом и быстро проскачут по Мерсии. Это будет жестокая охота с тысячью охотников, а я стану добычей.
Но сначала мне нужно было его выманить, и потому мы поехали на север, обратно на территорию датчан. Я знал, что за нами следят. Гейрмунд Элдгримсон отправит людей за нами в погоню, и я подумывал развернуться и встретиться с ними лицом к лицу, но посчитал, что они просто сбегут, когда увидят, что мы им угрожаем.
И я позволил им следовать за нами. Понадобится два-три дня, чтобы любые известия достигли до Кнута, где бы он ни был, и еще два-три дня, чтобы его войско добралось до нас, а я не собирался оставаться на одном месте больше, чем на день. И кроме того, я хотел, чтобы Кнут меня нашел. Чего я не хотел, так это того, чтобы Кнут меня настиг.
Мы вошли в датскую Мерсию и подожгли ее. Мы сжигали дома, амбары и сараи. Во всех датских поселениях мы устраивали пепелища, наполнив небо дымом. То были сигналы, указывающие датчанам, где мы, но после каждого устроенного пожара мы быстро перемещались, так что могло показаться, что мы везде. Мы были не против такого впечатления.
Мужчин с этих ферм вызвали служить в армии Кнута, остались лишь старики, юнцы и женщины. Я никого не убивал, даже скот.
Мы давали людям несколько минут, чтобы покинули свои дома, а потом поджигали солому углями из их очагов. Другие замечали дым и убегали до нашего появления, и мы прочесывали полы таких покинутых домов в поисках признаков того, что там недавно второпях копали. Так мы дважды нашли припрятанное добро, один раз — глубокую яму, наполненную серебряными мисками и кувшинами, которые мы разрубили на куски.
Я помню одну из этих чаш, она была достаточно велика, чтобы вместить свиную голову, и украшена изображением танцующих нагих дев. Они держали венки и были гибкими, изящными и улыбались, будто танцевали на лесной поляне просто ради удовольствия.
— Должно быть, римская, — сказал я Этельфлед. Никто из тех, кого я знаю, не смог бы сделать вещь такой тонкой работы.
— Она римская, — подтвердила Этельфлед, указывая на слова, высеченные по краю.
Я прочитал их вслух, запинаясь на незнакомых слогах.
— Moribus et forma conciliandus amor, — произнес я. — И что это значит?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Думаю, что amor означает любовь. Священники должны знать.
— К счастью, у нас маловато священников, — отозвался я. Нас сопровождала парочка, потому что большинство наших людей были христианами и желали иметь при себе священников.
Она провела пальцем по краю чаши.
— Она прекрасна. Так жаль ее ломать.
Но мы все равно ее разрубили топорами на кусочки. Старинная работа мастера, такая изящная и прекрасная вещь, была превращена в обломки серебра, которые были гораздо полезней, чем чаша с полуобнаженными танцовщицами. Это серебро было проще унести с собой и можно было использовать как деньги. Из чаши вышло по меньшей мере три сотни кусочков, которые мы разделили между собой, а потом поскакали дальше.
На ночлег мы останавливались в рощах или в покинутых домах, которые сжигали на рассвете. У нас всегда было в достатке еды. Урожай только что собрали, и мы находили зерно, овощи и скот.
Целую неделю мы странствовали по земле Кнута, ели его пищу и сжигали его дома, и ни один сожженный дом не доставил мне такого удовольствия, как его большой дом для празднеств в Тамворсиге.
Мы ехали по сельской местности к северу от этого города, глубоко в сердце территории Кнута, но теперь пошли на юг, туда, где сливались реки и где король Оффа построил свой величественный дом на укрепленном холме Тамворсига.
За деревянным частоколом стояли копьеносцы, но их было мало и все, скорее всего, были стариками или калеками, так что они не сделали попытки нам сопротивляться. Когда мы подошли с севера, они пустились наутек по римскому мосту, перекинутому через Там, и скрылись в южном направлении.
Мы обыскали высокий старый дом в поисках серебра или еще чего получше, но ничего не обнаружили. Посуда для пиров была глиняной, рога для эля — без украшений, а все ценности, если они здесь и были, исчезли.
Саксы, живущие в городе, построенном чуть к северу от холма, на котором стоял большой дом, рассказали нам, что люди Кнута увезли четыре полные телеги добра лишь два дня назад.
Те люди забрали всё, оставив лишь оленьи рога и черепа, даже запасы провизии почти опустели. На обрубки серебра мы купили у горожан хлеба, копченого мяса и соленой рыбы, и в ту ночь спали в доме Кнута, но я удостоверился, чтобы на стене и римском мосту, что вел на юг, были выставлены часовые.
А поутру мы сожгли дом Оффы. Принадлежал ли он королю Оффе? Я этого не знаю, я знаю лишь, что дом потемнел от времени, а Оффа построил там крепость и наверняка и дом за ее стенами.
Возможно, со времени его смерти дом перестроили, но кто бы его ни построил, теперь он горел. Он пылал. Пламя охватило дом мгновенно, старое дерево, казалось, встретилось с судьбой, и мы отступили в благоговейном ужасе, когда упали высокие балки, изрыгнув поток искр, дыма и языков пламени. Этот костер, наверное, был виден и за пятьдесят миль.
Я ни разу не видел, чтобы дом горел так яростно и быстро. Оттуда бросились врассыпную крысы, под соломенной крышей бились птицы, и жар отогнал нас к городу, где мы оставили лошадей.
Мы зажгли этот сигнальный огонь, чтобы бросить вызов датчанам, и на следующее утро, когда костер еще догорал, а дым плыл по холодному и сырому ветру, я поставил две сотни человек на стене, выходящей к реке.
Некоторые отрезки стены сгорели, а большая часть остальных была подпалена, но любому, кто придет с южной стороны реки, она покажется хорошо защищенной крепостью. Крепостью из дыма. Я взял остальных людей к мосту, и там мы стали ждать.
— Думаешь, он придет? — спросил меня сын.
— Думаю, придет. Сегодня или завтра.
— И мы будем сражаться с ним здесь?
— А ты бы как поступил? — спросил я его.
Он наморщил лоб.
— Мы можем защитить мост, — неуверенно произнес он, — но он сможет переправиться через реку вверх или вниз по течению. Она неглубока.
— А ты бы дрался с ним здесь?
— Нет.
— Значит, и мы не будем, — заявил я. — Я хочу, чтобы он решил, что мы так и поступим, но мы этого не сделаем.
— Тогда где? — поинтересовался он.
— Это ты мне скажи.
Он задумался.
— Ты не хочешь, чтобы он ушел обратно на север, — в конце концов произнес он, — потому что это отделит нас от короля Эдуарда.
— Если он придет.
— А ты не можешь пойти на юг, — продолжал он, игнорируя мой пессимизм, — а направившись на восток, поставишь Кнута между нами и Эдуардом, значит, мы должны идти на запад.
— Видишь? — сказал я. — Это так просто, стоит только поразмыслить.
— А если идти на запад, это приведет нас в Уэльс, — добавил он.
— Так что давай надеяться, что эти ублюдки спят.
Он посмотрел на длинные зеленые водоросли, слабо колышущиеся в реке, и нахмурился.
— Но почему бы не пойти на юг? — спросил он после паузы. — Почему бы не попробовать соединиться с армией Эдуарда?
— Если он придет, а мы этого не знаем.
— Если он не придет, то нам не на что надеяться, — мрачно промолвил он, — так что полагаю, он придет. Почему бы нам не соединиться с ним?
— Ты только что сказал, что мы не можем.
— Но если отправиться прямо сейчас? Если двигаться быстро?
Я подумывал о том, чтобы так поступить. Мы и правда могли бы быстро поехать на юг, навстречу армии западных саксов, которая, как я надеялся, идет на север, но я не мог быть уверен, что Кнут еще не преградил путь, или что не отрежет нас от дороги, и тогда мне пришлось бы вступить в битву в том месте, которое выберет он, а не я. Так что мы пойдем на запад и будем надеяться, что валлийцы пьяны или спят.
Римский мост состоял из четырех каменных арочных пролетов и был на удивление в хорошем состоянии. В центре в один из парапетов был встроена широкая плита из известняка с вырезанной на ней надписью «pontem perpetui mansurum in saecula», и снова я не понял, что она означает, хотя слово perpetui предполагало, что мост будет вечным.
Если так, то это была неправда, потому что мои люди разломали один из двух центральных пролетов с помощью огромных молотов. Это заняло большую часть дня, но в конце концов все старые камни оказались на дне реки, а мы перекрыли проем деревянными брусьями, что взяли в городе. У северного края моста мы соорудили из остальных брусьев преграду, а за ней встали в стену из щитов.
И ждали.
А на следующий день, когда алое солнце село на западе, пришел Кнут.
Сначала появились его разведчики, всадники на маленьких легких лошадях, что могли быстро перемещаться. Они дошли до реки и просто стояли там, рассматривая нас, все, кроме одной небольшой группы, поскакавшей вдоль берега Тама, очевидно, желая узнать, поставили ли мы людей, чтобы перекрыть следующую переправу вверх по течению.
Основное войско Кнута прибыло примерно час спустя после разведчиков, орда всадников в кольчугах и шлемах покрыла поля, их круглые щиты украшали вороны, топоры, молоты и соколы.
Сосчитать их было невозможно, потому что их были тысячи. И почти у всех к седлам были привязаны мешки или тюки — награбленное в Мерсии добро.
В этих мешках, по всей видимости, было самое ценное — серебро, янтарь и золото, а остальную добычу везли вьючные лошади, следующие за огромной армией, что отбрасывала длинные тени, пока приближалась к мосту.
Они остановились в пятидесяти шагах от него, чтобы Кнут мог выехать вперед. На нем была отполированная до блеска кольчуга и белый плащ, он восседал на сером коне.
С ним был и его ближайший друг Сигурд Торрсон, Кнут был в серебре и в белом, в Сигурд в черном. На вороном коне, в черном плаще, а шлем венчали перья ворона.
Он меня ненавидел, и я не винил его за это. Я бы тоже возненавидел любого, кто убил бы моего сына. Он был крупным и мускулистым человеком и выглядел таким громадным на своем могучем коне, что на его фоне Кнут казался тощим и невзрачным.
Но из них двоих я больше опасался Кнута. Он был проворен, как змея, хитер, как горностай, а его меч, Ледяная Злоба, напился крови многих его врагов.
За двумя ярлами стояли знаменосцы. На флаге Кнута был изображен топор и сломанный крест, а у ярла Сигурда — летящий ворон. Над армией реяла еще сотня других знамен, но я искал только один и увидел его.
Эмблема Хэстена, выцветший череп, возвышалась на шесте в центре строя. Значит, он был здесь, но его не пригласили сопровождать Кнута и Сигурда.
Знамена со сломанным крестом и летящим вороном задержались у южного края моста, а два ярла поскакали в нашу сторону. Они придержали лошадей как раз перед деревянным настилом.
Этельфлед, стоящая рядом со мной, поежилась. Она ненавидела датчан, а теперь находилась в нескольких ярдах от двух самых грозных ярлов Британии.
— Вот что я сделаю, — начал Кнут без всяких приветствий или даже оскорблений. Он говорил спокойным тоном, как будто просто хотел организовать пирушку или гонки на лошадях. — Я захвачу тебя живым, Утред Беббанбургский, и сохраню тебе жизнь.
Я привяжу тебя меж двух столбов, чтобы народ мог над тобой насмехаться, и отдам твою женщину своим людям, чтобы ей попользовались на твоих глазах, до тех пор пока от нее не будет больше проку, — он посмотрел на Этельфлед своими светлыми холодными глазами.
— Я раздену тебя донага, женщина, и отдам своим людям, даже рабам, а ты, Утред Беббанбургский, будешь слышать ее рыдания, смотреть на ее стыд и увидишь, как она умрет.
А потом я займусь тобой. Я мечтал об этом, Утред Беббанбургский, мечтал, как будут отрезать от тебя кусочек за кусочком, пока у тебя не останется ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей, ни языка, ни мужского естества.
А потом я сдеру с тебя кожу, дюйм за дюймом, и посыплю солью твою плоть, и буду слушать твои вопли. И мужчины будут на тебя мочиться, а женщины смеяться над тобой, и все это ты будешь видеть, потому что я оставлю тебе глаза. Но потом ты и их лишишься. А с ними закончится и история твой жалкой жизни.
Я ничего не ответил, когда он закончил. Река бурлила вокруг выломанных из моста камней.
— Уже язык проглотил, — навозный ублюдок? — рявкнул ярл Сигурд.
Я улыбнулся Кнуту.
— И почему же ты собираешься со мной все это проделать? — спросил я. — Разве я не выполнил твою просьбу? Разве я не обнаружил, кто захватил твою жену и детей?
— Ребенок, — с чувством произнес Кнут, — маленькая девочка! Что она такого сделала? И я найду твою дочь, Утред Беббанбургский, а когда ей насладится всякий, кто пожелает, я убью ее, как ты убил мою дочь! А если я ее найду до того, как ты умрешь, ты станешь свидетелем и ее смерти.
— Значит, ты сделаешь с ней то же, что и я с твоей дочерью?
— Обещаю, — ответил Кнут.
— Честно? — спросил я.
— Клянусь, — заявил он, прикоснувшись к молоту, висящему на сверкающей кольчуге.
Я сделал знак своим воинам. Стена из щитов позади меня раздвинулась, и мой сын подвел дочь Кнута к заграждению. Он держал ее за руку.
— Отец! — прокричала Сигрил, заметив Кнута, а тот просто изумленно уставился на нее. — Отец! — позвала Сигрил и попыталась вырваться из рук моего сына.
Я взял у него девочку.
— Сожалею о ее волосах, — сказал я Кнуту, — и, возможно, я немного ее поранил, когда отрезал их, потому что нож был совсем не таким острым, как я люблю. Но волосы отрастут, и через несколько месяцев она будет столь же прекрасна, как и была.
Я поднял девчонку, перекинул ее через баррикаду и отпустил. Она побежала к Кнуту, и я увидел радость и облегчение на его лице. Он наклонился и протянул ей руку, за которую она схватилась, поднял, усадил в седло и обнял, а потом в недоумении уставился на меня.
— Уже язык проглотил, навозный ублюдок? — приветливо поинтересовался я, а потом снова сделал знак, и на этот раз сквозь стену из щитов прошла Фригг. Она побежала к заграждению, взглянув на меня, и я кивнул.
Она перелезла через него, издав бессвязный звук, похожий на всхлипывания, и подбежала к Кнуту, и он выглядел еще более потрясенным, когда она схватилась за его ногу и кожаное стремя, прижавшись к нему, как будто от этого зависела ее жизнь.
— Ей не причинили вреда, — сказал я, — даже не тронули.
— Ты… — начал он.
— Гейрмунда было легко надуть, — объяснил я. — Поросенок и тело — вот всё, что нам понадобилось. И этого оказалось достаточным, чтобы убрать его с дороги, а мы смогли сжечь твои корабли. И твои тоже, — добавил я для Сигурда, — но думаю, ты это и так знаешь.
— Мы знаем и кое-что еще, поросячье дерьмо, — сказал Сигурд. Он повысил голос, чтобы его могли расслышать воины позади меня. — Эдуард Уэссекский не придет, — прокричал он. — Он решил отсидеться за городскими стенами. Ты надеешься, что он придет тебе на помощь?
— На помощь? — спросил я. — С чего бы это мне хотеть разделить славу победы с Эдуардом Уэссекским?
Кнут по прежнему не сводил с меня глаз. Он промолчал. Говорил лишь Сигурд.
— Этельред еще в Восточной Англии, — прокричал он, — потому что трусит переправиться через реку и наткнуться на датчанина.
— Это похоже на Этельреда.
— Ты один, навозный ублюдок, — Сигурд почти дрожал от злости.
— У меня большая армия, — заявил я, указывая на маленькую стену из щитов позади.
— Армия? — прорычал Сигурд, а потом настала тишина, потому что Кнут велел ему замолчать, дотронувшись до руки, увешанной золотыми браслетами.
Кнут по-прежнему крепко прижимал к себе дочь.
— Можешь уйти, — сказал он мне.
— Уйти? — спросил я. — Куда?
— Я дарую тебе жизнь, — заявил он, снова дотронувшись до руки Сигурда, чтобы пресечь его протесты.
— Моя жизнь тебе не принадлежит, ты не можешь мне ее даровать.
— Уходи, лорд Утред, — сказал Кнут почти умоляющим тоном. — Иди на юг, в Уэссекс, забери своих людей, просто уходи.
— Ты умеешь считать, ярл Кнут? — спросил я.
Он улыбнулся.
— У тебя меньше трех сотен человек, а у меня? Я не могу сосчитать своих воинов. Они как песчинки на широком пляже, — он обнял дочь одной рукой и опустил другую, чтобы погладить Фригг по щеке. — Благодарю тебя за это, лорд Утред, — добавил он, — но просто уходи.
Сигурд взревел. Он жаждал моей смерти, но согласился бы на всё, что предложит Кнут.
— Я спросил, умеешь ли ты считать, — повторил я Кнуту.
— Я умею считать, — ответил он озадаченно.
— Тогда ты должен помнить, что у тебя двое детей. Мальчик и девочка, припоминаешь? И мальчишка все еще у меня.
Он моргнул.
— Если ты останешься в саксонской Мерсии или нападешь на Уэссекс, — заявил я, — может, у тебя останется только дочь?
— У меня могут родиться и другие сыновья, — ответил он, хотя и не очень убежденно.
— Возвращайся в свои земли, — сказал я ему, — и твой сын к тебе вернется.
Сигурд попытался было вступить в разговор сердитым тоном, но Кнут его оборвал.
— Поговорим утром, — объявил он мне и развернул лошадь.
— Поговорим утром, — согласился я, наблюдая, как они удаляются, а Фригг бежит между ними.
Разве что утром мы не будем разговаривать, потому что как только они скрылись из вида, я велел своим людям разобрать деревянный настил на мосту, а потом мы ушли.
И отправились на запад.
И я знал, что Кнут последует за нами.
