Книга:
1356
Назад:
4
Дальше:
6
5
— Утверждение, — проревел доктор Люциус так громко, что его, вероятно, услышала рыба в водах Средиземного моря, плещущегося километрах в десяти южнее Монпелье. — Младенец, умерший некрещёным, тем самым обречён на адские муки, вечное проклятие и так далее. Вопрос: истинно ли данное утверждение?
Никто не ответил.
Доктор Люциус, облачённый в закапанную чернилами мантию доминиканского кроя, насупленно взирал на притихших студентов. Томасу расписали Люциуса, как самого толкового из учёных клириков университета Монпелье, и англичанин, прихватив брата Майкла, заглянул к доктору на лекцию. Люциусу была отведена аудитория, представлявшая собой кое-как отгороженный уголок крытой галереи монастыря Сен-Симон. Погода испортилась, и сквозь худую черепичную крышу просачивались капли дождя, собираясь на полу в лужицы. Доктор сидел на возвышении. Десяток студентов кутались в чёрные и синие рясы на стоящих в три ряда скамьях.
Доктор Люциус огладил густую бородищу, ниспадающую до заменяющей пояс верёвки:
— Чего языки проглотили, тупицы? Заснули? Или грапы вчера перебрали? Однажды вы станете священниками (храни, Господи, тогда нашу церковь!). Придёт к вам прихожанка, чадо которой скончалось до того, как вы успели окрестить его. Убитая горем мать, рыдая, будет вопрошать вас: ужели её дитя не узрит света спасения? И что вы ей ответите, а?
Студенты молчали. Доктор недовольно осведомился:
— Ну, хоть кто-то отверзнет уста?
— Я, — нерешительно произнёс длинноволосый юноша в потёртой студенческой шапочке.
— Мастер Кин? — плотоядно оскалился Люциус, — Рад видеть, что вы не даром проделали долгий путь из своей дикой Ирландии. Итак, что вы ответите потерявшей ребёнка матери?
— Скажу, что он попадёт в рай.
— Почему?
— Потому что если я отвечу иначе, она разнюнится ещё сильнее, а, видит Господь, нет ничего хуже плачущей женщины!
Люциус скривился:
— То есть, плевать вам, мастер Кин, истинно ли утверждение, ложно ли, только бы несчастная не ныла? Так вы понимаете обязанность пастыря утешать страждущих?
— Ну, не говорить же бедному созданию в лоб, что её кровиночка горит в аду? Ни в коем случае! В принципе, если мамаша хорошенькая, я могу утешить её и по-другому.
— Ваше милосердие воистину не имеет никаких границ, — кисло сказал доктор, — Тем не менее, повторяю: истинно ли моё утверждение о предопределённости ада некрещёному младенцу?
Бледный студент в чистенькой опрятной рясе прочистил горло, и его соученики дружно застонали. Очевидно, похожий на заморенного крысёныша молодой человек относился к неистребимому племени зубрил, на фоне которых блекнут скромные успехи их товарищей.
— Блаженный Августин… — начал зубрила, — учит, что есть лишь один путь очиститься от первородного греха, и этот путь — крещение.
— Эрго…?
— Следовательно, дитя, умерев прежде крещения, не успело от него очиститься, и душа попадёт в преисподнюю.
— Итак, ответ есть, — подытожил Люциус, — Благодаря мастеру де Бофору…
Зубрила не смог скрыть довольную улыбку.
— И блаженному Августину. С ответом все согласны? Можем переходить к следующему положению?
— С какой стати младенец попадёт в ад? — возмутился ирландец Кин, — Когда он нагрешить успел?
— Ребёнок рождён женщиной, — отбарабанил де Бофор, — и несёт печать первородного греха, которой помечены все женщины после грехопадения Евы!
— Аргументы у мастера де Бофора железные. Ваш ход, мистер Кин, — оскалился доктор.
— Всемогущество Господа, оказывается, имеет пределы? — не выдержал Томас и по-латыни же, на которой велась дискуссия, продолжил: — Данные Им таинства сильнее даже Его воли и милосердия, так, что ли?
Студенты обернулись поглазеть на того, кто посмел вмешаться в учёный спор, а доктор Люциус едко осведомился:
— Кто это там разглагольствует? Я не припомню вас среди тех, кто внёс плату за право посещать мои лекции!
— Я не разглагольствую. Просто отметил, что у мастера де Бофора труха вместо мозгов, — не смутился Томас. — Он или не вник или вовсе не читал трудов Фомы Аквинского, а тот считал, что таинства — не пределы, а лишь одно из множества проявлений милосердия Божьего. Господь, а не мастер де Бофор, решает участь ребёнка, а святой Павел в первом послании к коринфянам указывает, что брак пары, в коей муж или жена исповедуют язычество, равно свят перед Господом. Возвращаясь к мудрости блаженного Августина, можно припомнить его «О граде Божьем», где он пишет, что для родителей умершего чада отыщется способ спасти его душу.
Де Бофор открыл рот, чтобы возразить, но доктор опередил его:
— Вы — священник?
Томас сбросил капюшон и распахнул плащ, демонстрируя кольчугу:
— Солдат.
— А вы? — Люциус перевёл взгляд на брата Майкла. — Вы с ним?
Монах попятился и промямлил:
— Я… я ищу медицинский факультет…
— Нюхачи мочички и собиратели костей разместились в Сен-Стефене, — пренебрежительно сказал Люциус, и мастер де Бофор с готовностью хихикнул. Преподаватель же с любопытством воззрился на Томаса, — Солдат, говорящий на благородной латыни, надо же! А я уж, грешным делом, полагал, что эпоха чудес миновала. Явились сюда убить кого-нибудь?
— Только если вы не проясните мне один вопросец, — осклабился Томас, — Проясните?
— Только если у вас хватит денег, — в тон ему ответил доктор, — Но сначала я закончу лекцию.
Он указал испачканной чернилами ладонью на Томаса:
— Наш гость, как бы ни был он искусен в ратном ремесле, в нашем случае неправ. Церковь учит, что некрещёное дитя будет ввергнуто в ад, и мастер де Бофор объяснит нам, почему. Встаньте, мастер де Бофор.
Школяр поднялся:
— Мужчина сотворён по образу и подобию Божьему, а женщина — нет. Как заповедано нам «Корпусом Юрис Каноници»…
Что заповедано «Корпусом Юнис каноници» присутствующим узнать было не суждено. С лязгом и грохотом в помещение ввалились вооружённые люди. Мастер де Бофор ойкнул и замолк. Шестерых стражников в кольчугах и шлемах, с копьями в руках сопровождали двое городских консулов в бело-алых одеяниях и Роланд де Веррек.
— Эй, что за безобразие! — возмутился доктор Люциус, но, поскольку он продолжал изъясняться на латыни, пришельцы не обратили на него ни малейшего внимания.
— Вот он! — ткнул пальцем в Томаса де Веррек, — Арестуйте его!
— С какой стати? — перешёл на французский доктор Люциус, — За что?
Вмешался учёный муж не из-за того, что воспылал симпатией к Томасу. Доктора задело столь бесцеремонное вторжение на его территорию чужаков.
— За похищение чужой жены! — ответствовал де Веррек, — За ересь! Этот человек отлучён от церкви, он вне закона. Его имя Томас Хуктон, и я требую взятия его под арест!
Стражники шагнули к Томасу. Эллекин попятился, по пути сцапал брата Майкла. С мечом в монастырь не пускали, и Томас оставил клинок Женевьеве, однако нож был всё ещё с ним. Левой рукой Томас обвил шею брата Майкла, так что тот придушенно пискнул, правой приставил к горлу монаха лезвие. Стражники замерли, а Томас предупредил:
— Ещё шаг, и ему — конец.
— Сдайтесь миром, — примирительно произнёс Ролад де Веррек, — И я обещаю ходатайствовать перед графом Лабрюилладом об обращении с вами, как с благородным пленником.
Он, видимо, искренне считал, что после его слов Томас бросит нож. Когда этого не случилось, де Веррек прикрикнул на стражников:
— Ну, чего ждёте? Взять его!
Стражники нерешительно двинулись вперёд. Томас сжал руку, и брат Майкл захрипел.
— Его смерть будет на вашей совести, — сообщил стражникам эллекин.
— Обещаю награду всякому, кто поможет схватить еретика! — громко объявил де Веррек.
Громыхнули скамьи. Упускать шанс заработать студиозусы, рассматривавшие доселе происходящее, как забаву, приятно разнообразившую скучную лекцию, не собирались.
— Эй! — рявкнул им Томас. — Монах умрёт!
Студенты, гурьбой перемахнувшие через последнюю лавку, застыли, а Томас шепнул на ухо брату Майклу:
— Скажи Женевьеве, пусть они немедленно едут к Карлу.
— Спасите меня! — заверещал монах.
Томас убрал локоть с его горла и, толкнув монаха навстречу студентам, ринулся в коридор со стороны, противоположной той, откуда пришли стражники. Доктор Люциус что-то крикнул, пытаясь водворить порядок, да куда там: его студенты первыми, свистя и улюлюкая, бросились в погоню. Очутившись в коридоре, Томас нырнул в первую же дверь. В нос ударила вонь. Уборная! На идущей вдоль узкой комнаты полке восседали, задрав рясы, три монаха. С противоположного конца уборной имелся ещё один выход. Туда-то эллекин и рванулся, на ходу сдёрнув за бороды двух монахов с насестов и швырнув под ноги вбежавшим преследователям. Мимолётно пожалев, что не может ни замкнуть, ни подпереть за собой дверь, Томас помчал по проходу с двумя рядами комнат по бокам (кельи, что ли?). Как назло, дали о себе знать старые увечья, и передвигаться быстро лучник не мог. Проход вывел Томаса в прачечную. Сваливая на пол кувшины и груды грязных ряс в надежде задержать погоню, Томас выскочил в небольшой, огороженный высокой стеной, садик. Чёрт, тупик! Голоса преследователей звучали совсем близко, и Томас решился. Подпрыгнув, он ухватился за край забора и рывком забросил тело наверх. Дождь усилился, камни были мокрыми и скользкими. По забору Хуктон перебрался на крышу. Поднимаясь по гладкой, обильно политой дождём черепице к коньку, Томас с трепетом ожидал, что в любую минуту его ноги соскользнут, и он ссыплется вниз, прямо на головы уже гомонящим в садике школярам. Обошлось.
— К кухне он рванул!
Ага. Мастер Кин.
— Точно говорю, к кухне!
Ориентируясь на голос, Томас запулил вниз парой плиток. Кин грязно выругался. Эллекин перебрался на противоположный скат. Студиозусы, осторожно выглядывая из-под крыши, засвистели ему вслед. Гоняться за еретиком, несомненно, было интереснее, чем нудно разбирать причины низвержения некрещёных детишек в геенну огненную.
Сбоку от Томаса звонко лопнула черепичная плитка, расколотая арбалетным болтом. Томас повернул голову и увидел на возведённых вокруг церкви лесах стражника с арбалетом. Служивый торопливо перезаряжал оружие. Томас скосил глаза. Край крыши с этой стороны был защищён небольшим каменным бортиком. В здании кто-то заорал:
— Он над трапезной!
Томас взял плитку и, размахнувшись, запустил её над зданием подальше. Послышался звук удара плитки о крышу. Черепица посыпалась, и снизу немедленно раздался вопль:
— Эй! Он здесь! Он где-то над помещением капитула!
Томас осторожно съехал по черепице, уперевшись подошвами в бортик. Поджал ноги и перегнулся через каменное ограждение. Ещё один сад, чуть побольше предыдущего. В здании под ногами беглеца тем временем разгорелся спор.
— Он здесь! — доказывал школяр, оповестивший других о том, что Томас над трапезной.
— Чепуха! — уверенно возражал мастер Кин, — Он там, над капитулом. Я видел негодяя там собственными глазами!
Судя по шуму, студенческая компания поверила Кину и отправилась туда, куда Томас бросил черепицу. Томас прикинул, что делать дальше. Пожалуй, с крыши пора было спускаться, хотя бы в сад внизу. Повиснув на руках, он разжал пальцы и, с треском пролетев сквозь переплетение хлёстких влажных ветвей, рухнул на мягкую землю. Лодыжка стрельнула острой болью, и он упал на карачки. Упал и окаменел, прислушиваясь. Вроде тихо.
— Мой арбалет смотрит тебе прямо в задницу, — произнесли позади него, — Спущу тетиву — будет больно. Очень больно.
Отец Маршан мысленно восхищался тем, кому пришло в голову избрать аббатство Сен-Дени местом посвящения рыцарей нового Ордена Рыбака. Под высокими сводами пыль веков танцевала в лучах, проникающих сквозь витражные стёкла. Перед сверкающим золотом и серебром алтарём свежеиспечённые члены свежеиспечённого ордена, стоя на коленях, получали благословение. Хор пел до того красиво, что щемило сердце. Величественное место. Здесь покоились короли Франции. Здесь хранилась орифламма — священный боевой стяг.
— Новый, — просветил Арнуль д’Одрегем, маршал Франции, своего собеседника, лорда Дугласа, — Старый флаг чёртовы англичане имели наглость захватить под Креси. Теперь, наверно, подтираются нашей драгоценной орифламмой.
Дуглас фыркнул. Он кисло поглядывал на коленопреклонённого племянника, на четверых других олухов, на важного отца Маршана, выряженного в яркое облачение:
— Орден, мать его, Рыбака, — яростно прошипел шотландец себе под нос.
— Хрень, понятно, — поддержал его д’Одрегем, — Но эта хрень может сподвигнуть нашего короля выступить на юг, а вам же того и надо, а?
— Я притащился во Францию драться с английской мразью, размолотить их в пух и прах. Неужели я хочу слишком многого?
— Король колеблется. Ему нужен знак Божьего благоволения. Новый орден — чем не знак?
— Колеблется? Трусит, скорее.
— Может, и так. Кому охота получить в кишки английскую стрелу?
— Я уже тысячу раз говорил, что с их вшивыми лучниками можно бороться! Можно!
— Сражаясь в пешем строю, да? — скептически поднял бровь д’Одрегем.
Маршалу было под пятьдесят, старый вояка с коротким ёжиком седых волос и челюстью, изуродованной ударом палицы. Дугласа он знал с давних пор, когда, ещё будучи юнцом, д’Одрегем воевал в Шотландии. Он зябко повёл плечами, вспомнив холод и сырость той неприветливой земли, скудную пищу, неуютные замки, болота и топи. Единственное, что вызывало у маршала восхищение в Шотландии — люди. Шотландцы, не раз повторял он королю Иоанну, лучшие бойцы изо всех христиан.
— …Если они христиане, конечно же, Ваше Величество.
— А они, что же, язычники? — удивился король.
— Вроде христиане, Ваше Величество, но кто их разберёт. Они живут на краю света.
И теперь две сотни диких полуязычников сидели во Франции, теряя надежду встретиться, наконец, в бою с давним врагом.
— Наверно, мы вернёмся в Шотландию, — вздохнул Дуглас, — До меня дошли вести, что перемирие нарушено, так что англичан мы можем убивать дома.
— Устарели вести, — покачал головой д’Одрегем, — Король Эдуард отбил обратно Берик, война окончена, англичане победили. Перемирие возобновлено.
— Будь он проклят, этот Эдуард!
— Так что, лучников возможно побить в пешем строю?
— Конечно! — горячо воскликнул Дуглас, — Можно и в конном, если лошади защищены бронёй! Растреклятые английские стрелы пробивают добрый доспех лишь вблизи, а кто расщедрится купить латы для лошади? Дело именно в лошадях! Под обстрелом животины гибнут или бесятся, сбрасывая всадников. Не дайте им убить коней, вот и вся загвоздка!
Д’Одрегем удивлённо покосился на обычно немногословного шотландца. Речи такой длины были ему несвойственны.
— Звучит разумно, — признал маршал, — Я не был под Креси, но слышал, что лошадей там полегла уйма.
— Во-во! Ратники, на крайний случай, могут щиты побольше взять. В пешем строю сойтись с лучниками вплотную и вспороть им брюхо. Так и надо с ними воевать.
— Ваш король так воевал под Дурхэмом?
— Король с полем боя не угадал, и теперь кукует в английском плену, а мы затягиваем пояса, чтобы его выкупить.
— Поэтому тебе нужен принц Уэльский? — ухмыльнулся д’Одрегем.
— Он будет мне сапоги целовать! — мстительно улыбнулся Дуглас, — А потом мы обменяем его на нашего короля.
— Принц Уэльский успел стяжать определённую славу…
— Славу кого? Мота, бабника? Щенок он!
— Щенок? Ему, по-моему, двадцать шесть?
— Всё равно щенок, и я его на цепь усажу!
— Его или Ланкастера.
— Можно и Ланкастера, но лучше его, — сплюнул Дуглас.
Генрих, герцог Ланкастер, во главе многочисленного войска вышел из Бретани и разорял Мен и Анжу. Король Иоанн Французский подумывал выступить против него, послав на юг против принца Уэльского старшего сына. Этого-то и опасался Дуглас. Ланкастер не был глупцом и отличался завидным благоразумием. Узнав о том, что на него движется французская армия, он может отступить обратно в Бретань и засесть в крепостях. Принц Эдуард нравом на герцога ничуть не походил, а его природную самонадеянность основательно подпитал удачный набег от Средиземного моря до Гаскони. Принц Уэльский, Дуглас готов был биться об заклад, даже превосходящих сил противника не испугается, и легко попадётся. Слишком привык он к безнаказанности, к роскоши и везучести. И выкуп за него будет ого-го!
— На юг надо идти, — зло пробурчал Дуглас, — А не заниматься чепухой. Придумали хрень: Орден Рыбака!
— Орден Рыбака и есть дорога на юг. Нас король не послушает, зато послушает кардинала, а кардинал нацелен как раз на юг. Содействовать Ордену Рыбака в твоих интересах.
— Я и содействую. Отдал кардиналу Скалли, а Скалли, вилит Господь, зверюга, не человек. Сила бычья, когти медвежьи, зубы волчьи, а похоть, как у козла паршивого. Я его, честно говоря, и сам побаиваюсь; представляю, каково англичанам. Не пойму, на кой он Бессьеру сдался?
— Искать некую реликвию. Бессьер верит, что эта реликвия сделает его папой. Не мне тебе давать советы, но с будущим папой лучше не ссориться.
— Да я не собираюсь ссориться, но лепить из Скалли вшивого Ланселота?!
Тем не менее, Скалли стоял на коленях рядом с Робби, рядом с Гуискаром де Шовиньи, лишившимся по милости англичан имений в Бретани, и живущим, подобно де Верреку, на доходы от турнирных подвигов. Роланда де Веррека пока разыскать не удалось, но, кроме него, кардинал собрал в орден лучших бойцов Франции, дабы они убивали к вящей славе Христа и к пользе Бессьера. Солнце садилось за горизонт, и лучи, пронизывающие разноцветные стёкла, тускнели. Пылали свечи на боковых алтарях собора, где священники бормотали заказные мессы за упокой.
— Вы — избранные! — вдохновенно вещал отец Маршан коленопреклонённым рыцарям, — Вы — воители святого Петра, рыцари Рыбака. Велика ваша миссия, но и награда не меньше. Все грехи ваши прощены, долги списаны, клятвы не имеют силы, и ангелы даруют вам мощь повергнуть врагов Христа. Вы вошли сюда грешниками, однако выйдете новыми людьми, связанными лишь друг с другом и с матерью нашей — святой церковью. Господь сделал вас своей десницей, и однажды вы воссоединитесь с ним в раю.
Робби Дуглас был на седьмом небе от счастья. Он будто заново народился на свет. Умер игрок и женолюбец Роберт Дуглас, явив свету святого воителя Роберта Дугласа, рыцаря Рыбака. И Робби, клянясь в верности братьям по Ордену, истово верил в это.
— Встаньте! — приказал отец Маршан, — И возблагодарим Господа, моля, чтобы Он ниспослал нам успех в предстоящем нам великом подвиге!
— Спасибо, Господи! — проникновенно выдохнул Робби.
А Скалли с шумом испортил воздух и пробормотал:
— Иисусе! Кажись, я обделался.
Так получил путёвку в жизнь Орден Рыбака.
— Секрет, — объяснил Томас, — состоит в том, что перед выстрелом надо зарядить в арбалет болт.
— Болт?
— Ну. Стрела такая.
— Ага, — кивнула дама, — Я чувствовала, что забыла что-то. Такое часто случается в моём возрасте. Постоянно что-то забываешь. Мой благоверный давным-давно показывал, как обращаться с этой штуковиной… — она положила арбалет на деревянную скамеечку между двух апельсиновых деревьев, — Стрелять я из него не стреляла, ни разу, а то, грешным делом, пристрелила бы муженька. Ты, юноша, сбежал, что ли?
— Можно и так сказать.
— Пойдём-ка внутрь. Сыро тут.
Дама, сухонькая, древняя, макушкой не доставала Томасу до груди. Одежда покроем напоминала монашеские одеяния, но была пошита из дорогой ткани и подбита горностаем.
— Куда я хоть попал? — поинтересовался Томас.
— В обитель. Обитель Святой Доркас. Наверно, надо сказать «Добро пожаловать»?
— Что за святая Доркас?
— Жутко добродетельная, как мне говорили, и, вероятно, такая же скучная.
Старушка нырнула в дверку с низкой притолокой. Томас прихватил с собой арбалет и рассмотрел его поближе. Изящное оружие с ореховым ложем, отделанным серебром.
— Арбалет принадлежал моему супругу. Я и сохранила эту штуку, как память. Не то, чтобы я сильно хотела его помнить… Он был редкостной свиньёй, и сынок весь в него.
— Его сын? — опустил Томас арбалет на стол.
— И мой тоже. Граф Мальбюссон, а я, соответственно, вдовствующая графиня.
— О, графиня, — Томас отвесил церемонный поклон.
— Святые угодники! Манеры? — изумилась графиня, усаживаясь в мягкое кресло.
Она похлопала себя по коленке, и Томас недоумённо воззрился на старушенцию: его, что ли, приглашает присесть? В следующий миг на колени к хозяйке запрыгнул серый кот, а графиня неопределённо махнула рукой, предлагая Томасу располагаться, где захочет. Садиться он не стал. Комната была невелика и тесно заставлена мебелью, явно рассчитанной на более просторные помещения. Рядом с массивным столом стояли три кресла, подпёртые скамьёй и двумя сундуками. На столе были расставлены четыре серебряных подсвечника, блюда, кубки, кувшины, набор резных шахмат. Белёные стены украшало распятие и три расписные кожаные панели. На одной был изображён пастух, на другой — пахарь, на третьей — сцена охоты. Гобелен с вытканными единорогами занавешивал вход в альков.
— А ты кто? — спросила графиня.
— Меня зовут Томас.
— Томас? Ты — англичанин или нормандец, да?
— Англичанин. Отец был французом.
— Обожаю полукровок. От кого бежал?
— Долгая история.
— А я никуда не спешу. Меня заперли здесь, чтобы я не тратила деньги, которые моя невестка считает своей законной добычей, так что поболтать мне не с кем, кроме монахинь, а они женщины любезные, но нудные. На столе, если хочешь, есть немного вина. Вино не очень, но лучше, чем ничего. Мне нравится мешать его с водой, она в испанском кувшине. Кто за тобой гонится?
— Да все.
— Ты — сорвиголова! Как интересно. И что же ты натворил?
— Меня обвиняют в ереси и похищении чужой жены.
— Боже! Будь любезен, передай мне одеяло. То, тёмное. Тут редко бывает холодно, но сыро сегодня. Так ты еретик?
— Нет.
— Тебя же сочли еретиком за что-то. За что? Ты отрицаешь Троицу?
— Дорогу кардиналу перешёл.
— Не очень умно с твоей стороны. Какому кардиналу?
— Бессьеру.
— А-а. Мерзкий человечишка. И опасный.
Она задумалась. За дверью, ведущей в обитель, послышались голоса. Стихли.
— К нам сюда доходят кое-какие вести снаружи. Бессьер, говорят, искал Грааль?
— Искал, да не сыскал.
— Понятно, — хихикнула графиня, — Трудно сыскать то, чего нет и в помине!
— Наверно, — дипломатично согласился с ней Томас.
Уж кто-кто, а он точно знал, что Грааль существует. Вернее, существовал, пока Томас не зашвырнул легендарную чашу в море, дабы она больше никогда и ни на кого не навлекла несчастья. А если найдётся «Ла Малис»? Что, её тоже в море?
— А у кого ты увёл жену?
— У графа Лабрюиллада.
Графиня хлопнула в ладоши:
— Вот это да! Отлично, отлично! Лабрюиллад — скотина. Мне всегда было жаль эту девочку, Бертилью. Такая хорошенькая. Каково ей приходилось в постели с мужем-образиной? Жуть! Будто с сопящим бурдюком прогорклого жира! Ей удалось сбежать к юному Виллону?
— Да. Меня наняли вернуть её мужу, а я вернул и опять увёл.
— Коротковат рассказ для долгой истории. Начни-ка с самого начала, — она вдруг замолкла, сложилась пополам и издала сквозь зубы мучительный стон.
— Вам плохо? — всполошился Томас.
— Я… умираю… — тяжело дыша, сказала она, — Что, дивишься? Полон город врачей, а вылечить некому? Один намеревался меня распанахать, я не далась. Остальные старательно нюхают мою мочу и советуют молиться. Я и молюсь.
— И что, нет какой-нибудь микстуры?
— От восьмидесяти двух прожитых лет? Увы, юноша, старость неизлечима, — старушка откинулась на спинку и перевела дух, — На столе зелёная бутылочка. В ней мандрагоровая настойка, монахини любезно делают её для меня. Боль снимает, но я от неё делаюсь какой-то снулой. Плесни мне в чашку, пожалуйста, только водой не разбавляй, и поведай мне свою историю с самого начала.
Томас налил настойки, передал графине и рассказал, как его наняли отнять Бертилью у Виллона, как Лабрюиллад попытался надуть эллекинов.
— Так Бертилья в твоём замке? — осведомилась старушка, — Из-за того, что твоя жена её пожалела?
— Да.
— Дети у Бертильи от Лабрюиллада есть?
— Нет.
— Слава Богу! Были бы дети, Лабрюиллад воспользовался бы ими, чтобы заставить её вернуться. А так, ты можешь просто убить его и сделать Бертилью вдовой. По-моему, лучший выход для всех. У вдовы возможностей больше.
— Поэтому вы здесь?
— Я здесь потому, что мой сын терпеть меня не может. Невестка тем более, а я уже слишком стара для нового замужества. Поэтому я здесь с моим Николя, — она погладила кота, — Значит, Лабрюиллад хочет твоей смерти? Но в Монпелье же его нет? Кто тогда за тобой гнался?
— Лабрюиллад послал за мной кое-кого. А этот кое-кто студентов на помощь свистнул.
— И кто же этот «кое-кто»?
— Его зовут Роланд де Веррек.
— Боже правый! Юный Роланд? Мы дружили с его бабушкой. Слышала, что мальчик — воитель, хоть куда, жаль, на голову слаб.
— То есть?
— Мозги забиты романтической чепухой. Рыцарские доблести и прочая дребедень. Он в матушку пошёл, та тоже умом не блистала, начиталась дурацких романчиков, всю жизнь грезила о благородных паладинах и терпела мужа-хряка. И у сына под матушкиным влиянием мозги набок сдвинулись. Рыцарь — девственник, надо же! — она издала смешок, — Дуралей великовозрастный. Ты слышал о явлении ему Девы Марии?
— Слышал, как не слышать?
— Сильно подозреваю, что его безумная мамаша подлила ему чего-нибудь в питьё. Делать Богоматери больше нечего, только являться и портить жизнь молодым парням! Уверена, Роланд воображает себя рыцарем Круглого стола, так что тебе, боюсь, придётся отправить его на тот свет.
— Зачем это?
— Чтобы избавиться, зачем же ещё? Иначе он от тебя не отстанет. Ты же для него — злой колдун, захвативший принцессу, а он — рыцарь короля Артура. На край земли за тобой последует.
— На край, не на край, в Монпелье он за мной приволокся, — печально подтвердил Томас.
— Тебя-то в Монпелье что привело?
— С учёными мужами хотел побеседовать, загадку разрешать.
— Учёных мужей в Монпелье, как собак нерезаных. Каких угодно. Днями напролёт они спорят о всякой ерунде, наверно, так и надо? О какой загадке идёт речь?
— Интересует меня один святой…
— Что за святой?
— Видел его на фреске… — Томас в двух словах описал монаха на пятачке зелёной травы посреди снежного поля, — …Ясно, что фреска живописует какую-то легенду, но какую? Что за святой там изображён?
— Очень озябший святой, должно быть. А святой тебе зачем?
Томас, поколебавшись, ответил честно:
— Мой сеньор поручил мне найти одну вещь. Святой, похоже, ниточка к ней.
Старушенция хихикнула:
— Ещё один рыцарь в поиске! Вы, часом, с Роландом не родственники? Среди посуды на столе лежит книга. Подай-ка мне её, дорогуша.
Томас повернулся к столу. В коридоре раздались шаги, и в дверь нерешительно постучали:
— Мадам?
— Чего тебе?
— Вы одна, Ваша Милость?
— Нет, у меня тут мужчина, молодой и симпатичный. Ты была права, сестра Вероника. Если усердно молиться, Господь посылает желаемое.
Монахиня, очевидно, толкнула дверь, однако внутренний засов был задвинут.
— Э-э, мадам? — позвала графиню сестра Вероника.
— Не глупи, сестра! — разозлилась пожилая дама, — Я читала вслух, только и всего!
— А, понятно, мадам…
— Давай книгу сюда, — вполголоса приказала графиня Томасу, едва за дверью стихли шаги.
Фолиант был увесист, хотя и невелик, чуть больше ладони Томаса. Графиня развязала тесёмку и стянула покрывавший томик лоскут мягкой кожи:
— Манускрипт принадлежал моей свекрови. Хорошая была женщина, упокой Господь её душу. Ума не приложу, как у неё уродилось такое чудовище, как мой Анри. Наверно, звёзды в момент зачатия не благоприятствовали или Сатурн доминировал. От ребёнка, зачатого под Сатурном, ничего хорошего не жди. Мужчины этого понимать не желают, а зря. Красивая, правда?
Она бережно перелистнула страницы и подала книгу Томасу. Это был псалтырь. Такой же имелся у отца Томаса, не столь, впрочем, богато изукрашенный и без ярких, тронутых кое-где золотом, рисунков. Буквы в псалтыре графини были крупные, на странице помещалось всего два-три слова.
— Свекровь плохо видела, — пояснила старуха, — поэтому монахи-переписчики расстарались для неё.
Картинки изображали святых. Томас опознал Радегунду в короне на фоне строящейся церкви; святого Леодегара, которому выкалывал глаз злобный палач.
— Жутко, да? — спросила графиня, вытянув шею и рассматривая рисунки вместе с Томасом, — Они ему ещё и язык вырвали. Анри тоже всё грозился вырвать мой. А это Клементин.
— Он тоже мученик?
— А как же. Мучительная смерть — обязательное условие, без неё святым не стать.
На следующей иллюстрации Томас узрел святого Ремигия, крестящего голого человека в котле.
— Крестит Хлодвига, — подсказала старуха, — Первого французского короля.
Она перевернула лист. Святой Христофор нёс на плечах малолетнего Иисуса. На заднем плане избиватель младенцев со зверской физиономией стоял у груды детских трупиков.
— У Христофора такой растерянный вид, словно он вот-вот уронит маленького Христа. Наверно, Иисус его обписал. Мужчины всегда теряются, оставшись один на один с младенцем. Ох, бедняжка!
Восклицание относилось к святой Апполине. Её распиливали два солдата. Живот святой был разворочен, под ней натекла лужа крови, а из облаков на неё безмятежно взирали ангелы.
— Всегда удивлялась, почему ангелы не спустятся и не помогут ей? О, а этот меня раздражает.
Раздражал графиню святой Маврикий, на коленях молящийся среди перебитых воинов его легиона. Маврикий уговорил своих товарищей принять смерть, но не предавать мечу христианского города.
— Почему он не сражался? — кипятилась графиня, — У него было шесть тысяч солдат, а он вместо боя убедил их дать себя прикончить, как овец. Мне он всегда казался слишком глупым для святого.
Томас перевернул страницу с Маврикием и у него перехватило дыхание. Монах. В снегу. Тот самый.
Графиня хихикнула:
— Что, не понадобились учёные мужи? Оказалось, довольно одной старой перечницы?
Иллюстрация отличалась от авиньонского изображения. Монах с нимбом не стоял на коленях, а свернулся калачиком посреди окружённого снегом клочка травы. Глаза были закрыты. Он, видимо, спал. Святой Пётр отсутствовал, зато имелся в наличии и домик, и второй монах в окне. Над избушкой и спящим раскинулось звёздное ночное небо, с которого смотрел вниз одинокий ангел.
— Святой Жюньен, — прочёл вслух Томас имя угодника, вплетённое в затейливую вязь рамки, — Никогда о нём не слышал.
— О нём мало кто слышал.
— Жюньен, — задумчиво повторил лучник.
— Он был сыном благородных родителей, — просветила его графиня, — Очень благочестивым. Надумав напроситься в ученики к святому Аманду, он проделал долгий путь и постучал в дверь будущего наставника поздно ночью. Святой Аманд, тот ещё пентюх, побоявшись, что к нему нагрянули разбойники, не открыл. Почему Жюньен не растолковал ему, кто таков, почему Аманд сам не рассмотрел гостя — тайна за семью печатями. Как бы то ни было, недотёпа Жюньен прилёг на травку и заснул. Ночью повалил снег, однако Господь в милости своей не дал будущему святому замёрзнуть и, когда наутро Аманд выглянул из окошка, он узрел чудо — снег лежал всюду, только не вокруг мирно спящего Жюньена. Волнующая история, да?
— Как малоизвестный святой попал в эту книгу наряду с чередой знаменитых мучеников?
— Вернись к первой странице.
На первом листе красовалась эмблема: вздыбленный красный лев в белом поле.
— Мне незнаком этот герб, — сказал Томас.
— Это герб Пуатье. Свекровь моя родилась и выросла там. Не знаю, как связаны с городом прочие святые из книги, но Жюньен точно имеет отношение к Пуатье.
— А святой Пётр?
— В Пуатье святой Пётр не бывал.
— Может, святой Жюньен с ним встречался?
— Юноша, я могу поверить в то, что на небесах святые регулярно встречаются, сплетничают, играют в кости и меряются ранами, но земную юдоль святой Пётр покинул задолго до рождения Жюньена.
— Может, и так. Только какая-то связь между ними быть должна.
— Мне она неизвестна.
— Но она может быть известна жителям Пуатье. Надо ехать туда, — рассудил Томас.
— Чтобы ехать в Пуатье, — ехидно заметила графиня, — надо для начала выбраться из Монпелье.
— Обратно в монастырь через забор. Делов-то.
— Ты уверен, что тебя там не караулят? Есть способ проще. Тебе же всё равно надо дожидаться темноты?
— Если я вас не стесню… — расшаркался Томас.
— Не стеснишь. Стемнеет, выберешься из моей кельи и прокрадёшься по коридору до крайней двери слева. Она ведёт в комнату для раздачи подаяний, там выход на улицу, он никогда не запирается. Только до темноты ещё насколько часов, — старуха пожевала губами, затем хитро взглянула на лучника, — Ты в шахматы играешь?
— Немного.
— Я когда-то играла хорошо, но с тех пор прошло много лет. Да и ум потерял остроту… — она вздохнула, с грустью глянув на кота, — Николя сейчас, наверно, умнее меня. Так что мы с тобой на равных. Сыграем?
— Если вам игра доставит удовольствие.
— Доставит. Только предлагаю играть на деньги. Небольшие, исключительно ради острых ощущений. Не против?
— Не против.
— Скажем, по леопарду за игру?
— По леопарду?! — глаза у Томаса полезли на лоб.
Леопард соответствовал пяти английским шиллингам, недельному заработку искусного ремесленника.
— Только ради острых ощущений, — повторила графиня, — Сам посуди, юноша: я старая, мозги и так плохо работают, да ещё настойка их затуманивает. Соглашайся, леопард-другой у меня найдётся выигрыш заплатить. Тебе — прибыток, мне — забава.
— Ладно, по леопарду, так по леопарду, — уступил Томас.
Морщинистое тёмное личико озарилось триумфальной улыбкой. Старушенция укзала Томасу на шахматный набор. Лучник поставил доску на тонконогий столик перед креслом графини.
— Твои фигуры серебряные, — она дождалась, пока Томас сделает первый ход и добавила хищно, — Будет больно. Очень больно.
