4
— Прости мне, — произнёс Томас тихо.
Ему не было нужды говорить громко, потому что обращался он к распятию над алтарём церквушки Сен-Сардос, притулившейся к стенам замка Кастильон д’Арбезон. Томас стоял на коленях. В свете купленных им шести свечей молоденький бледный священник пересчитывал блестящие генуэзские дукаты.
— Простить за что, Томас? — уточнил священник.
— Он знает.
— А ты что, забыл?
— Неважно, отче. Просто отслужи мессу.
— Мессу за твоё здравие? Или за упокой убитых тобою людей?
— За меня и за убитых, — сердито подтвердил Томас, — Я же денег тебе дал достаточно?
— Достаточно, чтобы построить новую церковь. А достаточно ли, чтобы успокоить твою совесть, Томас?
Томас хмыкнул:
— Они же были солдатами, отче, и умерли, в соответствии с присягой защищая своего господина. Дорога им — на небеса.
— Их господин — распутник, который увёл чужую жену, — строго сказал отец Ливонн.
Его предшественник, отец Мидуз, отдал Богу душу с год назад, и епископ БерА прислал взамен юного отца Ливонна. Поначалу Томас заподозрил в новом попике соглядатая. Епископ поддерживал графа Бера, не так давно владевшего Кастильон д’Арбезоном и не терявшего надежды вернуть город под свою руку. Узнав отца Ливонна поближе, Томас изменил мнение. Судя по характеру священника, епископ рад был сплавить его куда подальше.
— Я был для него, как заноза, — смущённо пояснил Томасу отец Ливонн.
— Что ж так?
— Напоминал о грехах, о которых епископ предпочитал не помнить, монсеньор. Епископу мои проповеди не нравились.
С тех пор отец Ливонн научился звать Томаса по имени, а Томас привык советоваться с юным, но неглупым священником. И в этот раз, вернувшись из вылазки на вражескую территорию, Хуктон исповедался и заказал обедни за упокой погибших от его руки воинов.
— Раз Виллон — распутник, отче, то он заслужил быть кастрированным и истечь кровью? Если так, то половине населения этого города можно смело резать глотки и то, что ниже.
— Наказание Виллону установил не я, а Господь. Подумай, какое он установит тебе?
— Я-то что сделал не так?
— Подумай.
— М-м-м… Просто отслужи обедню, отче, а?
— Графиня Лабрюиллад — бесстыдница и распутная жена.
— Мне, что, убить её?
— Господь сам её накажет в свой срок. А вот граф Лабрюиллад ждать не будет. Он постарается вернуть её. Город богатеет, Томас. Я бы не хотел, чтобы его разграбил Лабрюиллад или кто-нибудь ещё. Избавься от неё. Отошли куда-нибудь.
— Лабрюиллад сюда не явится. Жирный дурень меня боится.
— Граф Бера тоже, по твоим словам, дурень. Но он богат, тебя не боится, а, кроме того, ищет союзников, чтобы выдворить тебя из города.
— Чем чаще будет пытаться, тем быстрее станет бедным дурнем, — ухмыльнулся Томас.
Граф Бера уже дважды предпринимал попытки выбить эллекинов из Кастильон д’Арбезона и оба раза неудачно. Город находился на юге графства и был обнесён высокой стеной. Скалу, на которой стояло бывшее владение графа, с трёх сторон прикрывала быстрая река. Вершину утёса венчал замок, небольшой, но крепкий, с новой надвратной башней, построенной вместо старой, разваленной при последнем штурме графа Бера. Над замком реяли звёзды и львы герцога Нортхэмптона, однако все знали, что в нём хозяйничает Томас Хуктон, Ле Батар. Отсюда эллекинам был открыт путь хоть на запад, хоть на север, вглубь вражеских земель.
— Бера придёт опять, — остерёг священник, — И в этот раз с ним может придти Лабрюиллад.
— И не только Лабрюиллад, — угрюмо заметил Томас.
— Новые враги? И почему я не удивлён? — вздохнул священник.
Томас смотрел на распятие. До того, как он захватил город, церковь Сен-Сардос не могла похвастать великолепием убранства. Теперь же статуи святых, заново раскрашенные, обзавелись чётками из полудрагоценных камней. Появились подсвечники и сосуды из позолоченного серебра. Стены украсились фресками на библейские сюжеты. Томас оплатил всё это великолепие, и здесь, и в двух других городских церквях. Окровавленный Христос неодобрительно взирал на командира эллекинов с бронзового креста, и Томас со вздохом признал:
— Новые, отче. Скажи, что за святой стоял на коленях в снегу?
— В снегу? — отец Ливонн, видимо, хотел съязвить что-то, но, видя, что Томас серьёзен, задумался, — В снегу. Мученица Евлалия, например.
— Евлалия? Женщина?
— Женщина. В годы гонений язычники выбросили её на улицу голой, чтобы опозорить, только Господь послал метель, дабы наготы мученицы никто не увидел.
— Нет, там святой — мужчина, и снег под ним как будто растаял.
— Святой Венцеслав, король. Тот, где проходил, там снег таял.
— Нет, этот монах. На картинке он коленопреклонён, вокруг снег, а под монахом трава с цветами.
— Где была картинка?
Томас рассказал священнику о встрече с папой в Салль-дез-Эрсе в Авиньоне, о старой фреске.
— Монахов было нарисовано двое. Один выглядывал из окна хибары, а второму апостол Пётр давал меч.
— А-а… — печально протянул отец Ливонн, — Меч Петра.
Тон священника вселил в Томаса надежду на скорое разрешение загадки:
— Ты так сказал, будто меч — воплощённое зло.
Отец ливонн пропустил его вопрос мимо ушей:
— Как тебе папа?
— Старенький. И очень обходительный.
— Дай Бог ему здоровья. Он — хороший человек.
— Он ненавидит нас. Англичан, то бишь.
— Не все хорошие люди любят англичан, — хохотнул священник, — А фреска для папского дворца и вправду странная. Может, она призвана донести до верующих отказ святого Петра и его преемников от оружия? Мол, сложи оружие и станешь святым?
Томас покачал головой:
— Глубоко копаешь. Скорее всего, это какая-то легенда, отче. Слишком много деталей. Монах в окне. Островок травы посреди снега. Легенда, — он показал на стену, — Ты у себя в церкви зачем роспись заказал? Чтобы неграмотные знали истории святых мучеников, правильно?
— Легенды такой я не слышал. О мече святого Петра мне известно, — священник перекрестился.
— Меч на фреске расширяется от рукояти. Как фальшион.
— «Ла Малис» — тихо произнёс отец Ливонн.
Томас помолчал и продекламировал:
— «На владевших ею семерых проклятье и вина. Ведь лишь владыку всех владык благословит она».
— Меч рыбака, — нехотя сказал отец Ливонн, — Меч святого Петра, навлёкший на себя гнев Иисуса, из-за чего оружие проклято.
— А поподробнее нельзя?
— Нельзя. Нечего рассказывать. Меч зовётся «Ла Малис». Меч проклят из-за гнева Христоваи потому обладает ужасным могуществом. «Ужасным» я не для красного словца ввернул. Каким ещё могуществом может обладать оружие с таким недобрым именем?
— Кардинал Бессьер ищет «Ла Малис».
— Бессьер?
— Да. И ещё ему известно, что меч ищу я.
— Кардинал Бессьер… Да уж, Томас, в выборе врагов ты не мелочишься.
Томас поднялся с колен:
— Бессьер — бурдюк с помоями.
— Он — князь церкви, — мягко сказал отец Ливонн.
— Князь дерьма он, а не церкви. Неподалёку отсюда я его братцу кишки выпустил.
— Так Бессьер хочет тебе отомстить?
— Он понятия не имеет о том, кто именно лишил его драгоценного братца жизни. А по моему следу пойдёт, так как полагает, что я выяснил, где «Ла Малис».
— А ты выяснил?
— Нет, но он этого не знает. Я малость поддразнил Его Высокопреосвященство, теперь от меня он не отстанет.
— Зачем дразнил?
Томас испустил тяжёлый вздох:
— Мой сеньор, герцог Нортхэмптон подрядил меня отыскать «Ла Малис». Бессьер, как мне кажется, тоже землю роет носом в поисках её же. У него шансов найти меч больше, поэтому я хочу оказаться рядом, когда «Ла Малис» приплывёт кардиналу в сети. Держи врагов близко, разве не отличный совет?
— «Ла Малис» едва ли существует, Томас. Это выдумка, порождение веры.
— Нет, отче. На фреске апостол Пётр протягивает монаху не выдумку. Эх, узнать бы, кто этот инок, стоящий на коленях в травке посреди заснеженного поля!
— Бог знает, а я — нет. Может, это какой-то местечковый святой. Как наш Сардос, — священник указал на изображение святого Сардоса, козьего пастуха, отогнавшего волков от Божьего агнца, — Я о нём и не слышал, пока не приехал сюда. Уверен, что в соседнем городишке при имени нашего угодника недоумённо пожмут плечами. Таких святых тысячи. В каждой деревне свой.
— Кто-то же должен знать.
— Учёные люди.
— Я думал, отче, ты — учёный человек.
Отец Ливонн грустно улыбнулся:
— Святых твоих я не знаю, Томас. Зато я знаю, что, если твои враги нагрянут в этот город, погибнет много хороших людей. Замок с нахрапа не возьмёшь, а городу долго не выстоять.
— У меня сорок два латника, отче, и семьдесят три лучника.
— Недостаточно, чтобы удержать городские стены.
— Ну. Положим, пока гарнизоном командует сэр Анри Куртуа, город просто так не взять. Да и зачем моим врагам лезть в город? «Ла Малис» здесь нет.
— Кардинал по твоей милости может думать иначе. Ты хитришь, а платить будут горожане.
— Об этом, отче, голова должна болеть у меня и у сэра Анри, а не у вас, — сказал Томас резче, чем хотел, — Вы молитесь, а сражаться буду я. Сражаться и искать «Ла Малис». Только сначала съезжу на юг.
— На юг? Зачем?
— Потолковать с учёными людьми, конечно. С теми, кто в легендах дока.
— Недобрая вещь эта «Ла Малис», — поморщился священник, — Вспомни, как Христос отнёсся к тому, что Пётр обнажил меч?
— «Вложи меч твой в ножны…»?
— Именно. «Ла Малис» несёт печать отвращения Его, и не явить её миру надо, а уничтожить.
— Уничтожить? — повторил Томас задумчиво.
С улицы донёсся цокот копыт и скрип колёс. Томас заторопился:
— Позже договорим, отче.
Выскочив из церкви, англичанин зажмурился, ослеплённый ярким весенним солнцем. У колодца, под сенью цветущих грушёвых деревьев, дюжина пришедших по воду горожанок глазела на телегу, запряжённую шестёркой битюгов. Воз сопровождал десяток конных эллекинов. Среди них затесалась пара чужаков. Дорогие пластинчатые латы одного из незнакомцев покрывал короткий чёрный жюпон с вышитой белыми нитками розой. Физиономию рыцаря мешал разглядеть турнирный шлем, увенчанный чёрным плюмажем. На боевом жеребце красовалась чёрно-белая попона. Второй чужак был оруженосцем первого, вёзшим знамя с белой розой.
— Эти дожидались внизу на дороге, — объяснил Томасу конный лучник, кивнув на парочку. Лучник, подобно другим эллекинам, носил на ливрее йейла с чашей, — Их там восемь, но мы разрешили въехать в город лишь двоим.
— Томас из Хуктона! — окликнул англичанина рыцарь. Голос его был приглушён шлемом.
Томас не обратил на окрик внимания. Кивнув на телегу, осведомился у лучника:
— Сколько бочонков?
— Тридцать четыре.
— Тридцать четыре? — с неудовольствием переспросил Томас, — Нам надо сто тридцать четыре!
Лучник пожал плечами:
— Шотландцы зашевелились вроде. У короля в Англии на счету каждая стрела.
— Без стрел мы ему Гасконь не удержим.
— Томас из Хуктона! — рыцарь послал лошадь ближе к чёрному командиру.
Тот ухом не повёл:
— Добрались без приключений, Саймон?
— Без.
Томас кивнул, залез на телегу, вышиб рукоятью ножа донце одного из бочонков. Внутри аккуратно, так, чтобы при перевозке не мялось оперение, были уложены стрелы. Томас достал две штуки, покрутил перед глазами, проверяя, прямые ли древки:
— На вид неплохи.
— Пару дюжин мы отстреляли. Нормальные, — подтвердил Саймон.
— Ты — Томас из Хуктона? — рыцарь подъехал вплотную к телеге.
— До тебя дойдёт черёд, — бросил ему по-французски Томас и вновь перешёл на английский, — Что с тетивами, Саймон?
— Целый мешок.
— Отлично. Не отлично, что стрел всего тридцать четыре бочонка.
Стрелы были предметом постоянных забот Хуктона. В окрестностях Кастильон д’Арбезона росло достаточно тисов, из ветвей которых сам Томас и ещё полдесятка стрелков могли смастерить замену изношенным или сломанным лукам, но со стрелами так не получалось. Стрела — штука, на первый взгляд, простая: палка с металлическим наконечником и перьями, но это лишь на первый взгляд. Местные кузнецы не умели ковать наконечники нужной формы, ясеней здесь днём с огнём не отыщешь, как и мастеров, сведущих в искусстве варить клей для крепления оперения. А требовалось стрел много. Хороший лучник в минуту делал пятнадцать выстрелов, и в схватке бойцы Томаса за десять минут могли выпустить десять тысяч стрел. Стрелы собирали и использовали повторно, но немало из них ломались и тупились, так что Томас был вынужден постоянно докупать новые в Бордо, куда из Саутгемптона шёл непрерывный поток боеприпасов для английских войск в Гаскони. Томас вернул крышку бочонка на место:
— Этого хватит нам на месяц — два, — вздохнул он и повернулся к рыцарю, — Ты что за ком с горы?
— Моё имя Роланд де Веррек, — в его французском Томас различил гасконский акцент.
— Я слышал о тебе, — Хуктон с интересом взглянул на закованного в железо всадника.
Имя его гремело по Европе. Роланд де Веррек был известен, как победитель бесчисленных схваток и девственник, осенённый благодатью Девы Марии.
— Хочешь присоединиться к эллекинам? — предположил Томас.
— Граф Лабрюиллад обличил меня высокой миссией… — начал Роланд.
— Жирный ублюдок навешал тебе лапши на уши, — оборвал его Томас, — А если ты хочешь со мной говорить, сперва скинь железный горшок с башки.
— Господин граф поручил мне…
— Шлем сними, — опять потребовал Томас.
На телегу он взобрался не столько ради проверки стрел (Саймону он доверял), сколько ради того, чтобы не говорить с конным чужаком снизу вверх. Не любил он вести беседы, задрав голову. Стоя на телеге, Томас был выше конного де Веррека, и его это устраивало. Десяток эллекинов высыпал из ворот замка. Вышла Женевьева с Хью.
— Ты узришь моё лицо, — напыщенно забубнил де Веррек, — когда примешь мой вызов.
— Сэм! — крикнул Томас лучнику на стене замка, — Видишь этого придурка? Будь готов угостить его стрелой в башку!
Сэм, осклабясь, наложил на тетиву стрелу. Роланд, не поняв ни слова, проследил взгляд Хуктона и закрутил головой, силясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь узкие смотровые щели шлема.
— Стрела из доброго английского ясеня, — по-французски оповестил гасконца Томас, — утяжелённая дубовой вставкой на конце, с тонким, как шило, бронебойным наконечником, прошьёт и твой шлем, и твой череп. Будь у тебя мозги, она застряла бы в них, а так, вероятно, стрела пройдёт навылет. Выбирай сам: или снимешь свою жестянку, или Сэмми попробует её на прочность стрелой.
Роланд выбрал первое. Томас увидел молодого человека с ангельским лицом и голубыми глазами. Светлые кудри были примяты шлемом на макушке и торчали по бокам так уморительно, что Томас расхохотался. Его люди тоже. Один из них, превозмогая смех, выдавил из себя:
— Он смахивает на бродячего жонглёра, которого я видал раз на ярмарке в Таучестере.
Роланд насупился:
— Почему они смеются?
— Считают тебя шутом гороховым, — ответствовал Томас.
— Как бы то ни было, — ледяным тоном произнёс Роланд, — Вам известно, кто я такой, и я имею честь вызвать вас на поединок.
Томас отрицательно мотнул головой:
— К турнирам мы здесь непривычны. Если сражаемся, то сражаемся всерьёз.
— Господин граф Лабрюиллад требует, чтобы вы вернули ему супругу.
— Писание учит нас, что пёс всегда возвращается на свою блевотину. Так что сучка твоего господина вольна вернуться к нему, когда ей заблагорассудится. Твоя помощь ей не требуется.
— Она — женщина, — резко возразил Роланд, — Её дело — подчиняться, а не рассуждать, в чём она вольна или не вольна.
Томас кивнул на замок:
— Кто распоряжается в этих стенах, по-твоему? Я или господин граф?
— Вы. В данный момент.
— Значит, в данный момент, Роланд-откуда-не-помню-ты-там, графиня Лабрюиллад вольна поступать так, как сама пожелает. По крайней мере, до тех пор, пока находится в стенах моего замка, а не замка её мужа.
— Решим это поединком, — гнул свою линию Роланд, — Я вызываю вас!
Он стянул латную рукавицу и швырнул её в телегу. Томас хмыкнул:
— Поединком решим? Интересно, как?
— Когда я повергну вас, Томас из Хуктона, женщина по праву победителя достанется мне.
— А если я повергну, а не повергнусь?
Роланд самодовольно улыбнулся:
— Едва ли. Господь на моей стороне.
Томас лениво глянул на лежащую у его ног между бочек рукавицу:
— Передай господину графу, что, коль Его Брюхатое Сиятельство желает забрать жену, пусть сам является, а не присылает шутов гороховых.
— Этот шут, — вздёрнул подбородок Роланд, — взялся исполнить два трюка: вернуть графу его законную половину и наказать вас за дерзость. Итак, что насчёт поединка?
— Предлагаешь мне драться в этом? — Томас указал на свой наряд: мягкие туфли, штаны и сорочку.
— Можете облачиться в доспехи, — великодушно разрешил Роланд, — Я подожду.
Томас вздохнул и позвал одну из девиц у колодца:
— Жанетта, ма шери, будь так добра, опусти в колодец ведро, наполни и, не торопясь, тяни наверх.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
Томас наклонился, поднял рукавицу из кожи, усиленной стальными пластинами, повертел в руках и протянул Роланду:
— Если к тому моменту, когда Жанетта достанет из колодца ведро, ты ещё будешь в городе, мои лучники нашпигуют тебя стрелами. Возвращайся к Лабрюилладу и передай, что за женой пусть приезжает лично, а не подсылает кого ни попадя.
Роланд покосился на тянущую за верёвку ведро девушку и бросил Томасу, постаравшись вложить в слова всё презрение, на какое только был способен:
— У тебя нет чести, англичанин, и я убью тебя в один прекрасный день.
— Выезжать из города будешь, башку в выгребную яму макни, охолонись, — напутствовал его Томас.
— Я…
— Эй, Сэм! — заорал Ле Батар по-французски, — Конька не задень! Я его себе приберу.
Роланд, чуя, что запахло жареным, счёл, что пора делать ноги и поскакал к южным воротам. За ним последовал знаменосец.
Томас подмигнул быстроглазой Жанетте, бросил ей монетку и, спрыгнув с телеги, пошагал к замку.
— Чего он хотел? — полюбопытствовала Женевьева.
— Сразиться со мной. Он — защитник чести Лабрюиллада.
— Сразиться с тобой, чтобы отвезти Бертилью к мужу?
— Да.
— Он приехал забрать графиню? — вырвалось у незаметно подошедшего брата Майкла.
— А тебе что до того, святой брат?
Монашек сконфузился:
— Я… я беспокоюсь…
— Это легко исправить, — утешил его Томас, — Завтра тебе беспокоиться будет некогда.
— Почему это?
— Поедешь со мной в Монпелье. Ты же туда направлялся? Завтра туда и отправимся. Пакуй пожитки, какие есть.
— Но…
— Завтра, — внушительно повторил Томас, — На рассвете.
Ибо в Монпелье находился университет, а Томас здорово нуждался в совете учёных людей.
Лорд Дуглас был вне себя от ярости. Две сотни бойцов он привёз во Францию, а, вместо того, чтобы кинуть их против англичан, король Франции тянет кота за хвост и устраивает турнир! Чёртов турнир! Англичане жгут города на границах с Гасконью, осаждают замки в Нормандии, а король Иоанн развлекается игрой в солдатики. И лорду Дугласу пришлось принять участие. Не самолично, конечно, тем не менее, когда король предложил выставить против пятнадцати французов пятнадцать шотландцев, отказаться означало бы потерять лицо.
— Из седла вышибай, понял? — наставлял Дуглас тощего земляка со впалыми щеками.
Тот кивал. Звали его Скалли. Он, единственный из бойцов Дугласа, пренебрёг шлемом. Его тёмные, продёрнутые ранней сединой длинные волосы были свиты в косички с вплетёнными в них косточками. По слухам, каждому убитому им англичанину Скалли оттяпывал фалангу пальца, которая затем пополняла коллекцию костей в косицах. «По слухам», ибо напрямую уточнять у Скалли никто не решался. Часть костей вполне могла принадлежать и шотландцам из числа не в меру любопытных.
— Вышиб из седла — и готово! — поучал Дуглас.
Скалли ощерился и без тени шутки спросил:
— Добивать?
— Боже, нет, дурень! Это же вшивый турнир! Просто сбивай с ног и не давай встать.
На исход схватки делались ставки. Больше ставили на французов. В богатых доспехах, на превосходных конях, все они успели прославиться на бесчисленных турнирах. Проезжая мимо зрителей, французские бойцы задерживались перед королевской ложей. Шотландцы на низкорослых лошадках и в старомодных доспехах на фоне противников смотрелись бедными родственниками. Французы, как один, щеголяли в закрытых шлемах, украшенных намётами и клейнодами; шотландцы обошлись лёгкими бацинетами: простыми железными шапками с кольчужной защитой шеи. Скалли, выделявшийся непокрытой головой, вооружился устрашающего вида палицей, не доставая из ножен фальшион.
— Рыцарь, запросивший пощады, неприкосновенен… — терпеливо вещал герольд. Правила и без него знали всё назубок, его никто не слушал, — Копья затуплены. Пользоваться остриём меча в схватке запрещено. Не дозволяется также наносить увечья лошадям…
Король вручил слуге кошелёк и послал сделать ставку на французов. Лорд Дуглас поставил все свои деньги на соотечественников. Сам он принять участие в схватке не пожелал. Не из страха, просто ему нечего было себе доказывать. А вот племянника он включил в число пятнадцати шотландских бойцов. Обета не сражаться с французами Робби не давал, так что пусть все видят, что в неге и роскоши французского двора он не растерял боевых навыков. Сэр Роберт, на щите которого, как и у прочих участников-шотландцев, красовалось багровое сердце Дугласов, оживлённо беседовал с одним из грядущих противников-французов, с которым, очевидно, был знаком.
Тучный кардинал, с утра обхаживавший короля, присел на мягкую скамью к Дугласу. Места рядом с угрюмым шотландцем было достаточно, ибо он одним своим видом отпугивал придворных. Кардинал приветливо улыбнулся шотландцу и представился:
— Мы с вами не встречались до сего дня. Я — Бессьер, кардинал-архиепископ Ливорно, папский легат при дворе короля Иоанна Французского, благослови его Господь. Хотите миндаля?
— Попробовать, разве что… — пробурчал Дуглас.
Кардинал протянул ему миску с миндалем:
— Зачем же пробовать? Берите, не стесняйтесь. Миндаль из моего имения. Не сомневаюсь, что деньги вы поставили на своих ребят.
— На кого ж ещё?
— Не мне вас учить считать деньги, так что вы, вероятно, знаете нечто, чего не знаю я. И что же именно, позвольте полюбопытствовать?
— Я знаю толк в драках.
Кардинал прищурился:
— А если бы я, предположим, пообещал вам треть выигрыша и поставил приличную сумму, вы всё равно посоветовали бы мне ставить на шотландцев?
— А как же. Надо быть дураком, чтобы на них не ставить.
— Ну, в глупости меня пока никто не упрекал, — кардинал подозвал служку и вложил в его руку тяжёлый мешочек с монетами, — На шотландцев.
Слуга ринулся исполнять поручение, а кардинал повернулся к Дугласу:
— Что-то вы невеселы…
— Чему радоваться?
— Жизни. Отличная погодка, солнышко, доброе вино.
— И англичане в Гаскони с Нормандией.
— М-да, англичане, — кардинал откинулся на спинку, водрузив посудину с миндалем на объёмистый живот, — Его Святейшество настаивает на скорейшем заключении мира. Вечного мира.
Он не скрывал сарказма. Не так давно Луи Бессьер намеревался сам стать папой. Дорогу к папскому престолу ему должен был проложить святой Грааль — величайшая из христианских реликвий. В поиски кардинал вложил немало средств и под конец даже тайно заказал поддельный Грааль, но тщетно: обе чаши, и фальшивая, и настоящая, ускользнули от него, а следом — и папская тиара. Однако Бессьер не терял надежды. Новый папа был стар, болен и мог умереть со дня на день.
Ирония в голосе кардинала удивила Дугласа:
— Вы не стремитесь к миру?
— Стремлюсь, конечно. Я уполномочен Его Святейшеством обсудить условия перемирия с англичанами. Ещё миндаля?
— Я думал, папа жаждет поражения англичан?
— Жаждет.
— И настаивает на мире?
— А как иначе? Наместник Господа не может поощрять смертоубийство, — усмехнулся Бессьер, — Он проповедует всеобщее примирение и послал меня торговаться.
— И…?
— И я непременно поторгуюсь. Тогда, когда англичане будут готовы говорить о мире с Францией. То есть, после того, как англичане будут разгромлены. Поражение смягчает сердца и внушает смирение. Так как насчёт миндаля?
Взвыла труба, призывая обе группы участников занять места на противоположных концах ристалища. Церемониймейстеры проверяли копья бойцов, удостоверяясь, что наконечники у всех закрыты деревянными колпаками и не способны пронзить латы или щит.
— Надвигается война, — сказал Дуглас, — а мы здесь в игрушки играем.
— Король боится англичан, — объяснил Бессьер откровенно, — Лучников.
— Лучников можно побить! — горячо воскликнул Дуглас.
— Правда?
— Правда. Есть способ.
— Им… — кардинал кивнул на изготовившихся французских рыцарей, — …этот способ неизвестен.
— Потому что они болваны. Потому что для них война — это дурацкие игрища на глазах у короля, дам и простонародья. Мой отец участвовал в заварушке у Баннокбёрна. Слыхали о такой?
— Увы, нет.
— Мы в пух и прах разнесли английских свиней, лучников и других. Это возможно сделать, возможно и должно.
Десять французов построились в линию, оставшиеся пять встали позади них, готовясь воспользоваться сумятицей, внесённой в ряды шотландцев таранной группой.
— Видите вон того громилу, — кардинал указал на всадника в блестящих доспехах и с бело-оранжевым полосатым щитом, на котором был изображён красный кулак, — Его имя Жослен из Бера. Глуп, как пробка, но боец могучий. Последние пять лет его никому не удалось одолеть, исключая разве что, Роланда де Веррека.
Жослен из Бера был тем рыцарем, с которым беседовал перед схваткой Робби Дуглас.
— Бера, где это? — поинтересовался лорд Дуглас.
— На юге.
— Откуда мой племяш его знает?
Бессьер пожал плечами:
— Понятия не имею.
— На юге Робби бывал. Ещё до мора. Ездил с англичанином, — Дуглас плюнул, — Чёртовым лучником-англичанином.
Кардинал вздрогнул. Чёртова лучника-англичанина, о котором говорил Дуглас, звали Томас Хуктон. Из-за него Бессьер лишился Грааля и шанса занять папский трон. Ради беседы о Хуктоне с Робби Дугласом кардинал и почтил присутствием нынешний турнир.
— Ваш племянник где?
— Среди бойцов, на пегой лошади.
— Мне бы потолковать с ним, — мягко произнёс кардинал, — Не будете ли вы любезны прислать его ко мне?
Прежде, чем Дуглас успел ответить, король дал отмашку, герольд опустил флаг, и всадники ударили коней в шпоры.
Кардинал немедленно пожалел о поставленных деньгах. Низкорослые шотландские коньки не шли ни в какое сравнение с великолепными дестриерами французов. К тому же хозяева ристалища скакали плотно, колено к колену, любо-дорого посмотреть, тогда как строй шотландцев развалился сразу, едва они пересекли отметку. Островитяне двигались неровной линией, в которой зияли широкие прорехи. Кто-то ехал быстрее, кто-то медленнее, французы же накатывались медленно, неукоснительно блюдя строй, и ускорились лишь когда разделяющая соперников дистанция сократилась до пятидесяти шагов. Кардинал покосился на Дугласа, ожидая узреть на лице того такие же разочарование и досаду, как те, что терзали самого Бессьера, но шотландец улыбался с затаённым торжеством.
Копыта гремели всё громче. Толпа вопила, подбадривая бойцов. Король, большой охотник до турниров, подался вперёд. Кардинал перевёл взгляд обратно на поле чести. Французы подняли щиты и нацелили копья. Зрители умолкли, затаив дыхание в предвкушении сшибки.
Что случилось потом, кардинал толком не понял. Позже, за праздничным столом, ему наглядно разъяснили произошедшее, но сразу Бессьер не успел ничего уразуметь.
Шотландцы в последнюю секунду перед сшибкой вдруг сбились в колонну по трое, и колонна прошила французский строй, как гвоздь прошивает лист пергамента. Шотландские копья ударили в щиты, выбрасывая французов из сёдел. Разметав первый ряд соперников, островитяне врезались во второй. Тупой наконечник копья смял металл в основании шлема французского рыцаря. Бедолага опрокинулся, лошадь заржала. Шотландцы избавились от копий и взялись за мечи с булавами. Французы на флангах спешно разворачивались, мешая друг другу, к оказавшимся за спиной противникам, но было поздно. Взлетали и опускались мечи, утяжелённые свинцом палицы с грохотом плющили шлемы и доспехи. Дестриер поволок по земле застрявшего латным башмаком в стремени всадника.
Шотландцы победили, это было ясно даже кардиналу. Скалли, смахнувший с седла одного француза, с разворота вбил палицу в шлем на уровне глаз другому. Тот свалился под ноги коню. Робби Дуглас с товарищем теснили Жослена де Бера. Тот искусно оборонялся, но, получив сзади от Скалли чувствительный удар в поясницу, взвыл, бросил меч и запросил пощады. Робби Дуглас немедленно вклинился между Бера и Скалли, спасая графа от гибельной палицы, уже занесённой над его головой.
Скалли отвернул и жестоким пинком сбил на землю поднимающегося на ноги француза. Добить противника шотландцу вновь помешали, на этот раз герольд, протрубивший в рожок, и соотечественник, придержавший за руку. Зрители хранили молчание. Скалли с рычаньем озирался, но повержены были все французы, кроме сдавшегося Жослена де Бера. Схватка длилась считанные мгновения. Кардинал сглотнул и изумлённо осознал, что с момента сшибки не дышал.
— Впечатляющая демонстрация шотландской доблести, — признался Бессьер Дугласу, переводя дух.
— Ребята представили, что сцепились с англичанами.
— Очень обнадёживает.
На поле высыпали слуги, спеша помочь своим поверженным господам, один из которых лежал неподвижно. Сквозь смотровые щели его сплющенного шлема текла кровь.
— Скоро сведём вас с англичанами, — продолжил Бессьер, — Скоро.
Дуглас внимательно взглянул на церковника:
— Король к вам прислушивается?
— Король прислушивается к мнению церкви.
— Тогда пусть пошлёт нас на юг.
— Не в Нормандию?
— Сорванец Эдди на юге.
— Принц Уэльский?
— Он самый. Он нужен мне. Я заставлю его лизать мне сапоги, моля о милосердии.
— Что так?
— Нам король томится в английском плену…
— Как же, слышал…
— Англичане никак не определятся с выкупом за него. Поэтому мне нужен сорванец Эдди.
— А, — дошло до Бессьера, — Принц в обмен на короля?
— Точно.
Кардинал накрыл руку Дугласа своей ладонью в тонкой перчатке:
— Я непременно поговорю с Его Величеством. Но сперва — с вашим племянником.
— С Робби?
— С Робби.
Бессьер встретился с Робби вечером, на пиру в честь участников. Подавали угрей в вине, баранину в ягодном соусе, жареную оленину и множество других яств, сервированных в огромном холле, где за ширмой наигрывали, услаждая слух пирующих, музыканты. Шотландцы ели вместе под враждебными взглядами хозяев турнира, не исключавших, что их лучших бойцов побили с помощью магии, рождённой в диких холмах на северном острове. Поэтому Робби без охоты покинул товарищей, повинуясь приказу дяди. Слуга провёл шотландца у столу, за которым трапезничал Бессьер с четырьмя прихлебателями.
— Садитесь рядом со мной, юноша, — пригласил кардинал, — Пробовали печёных жаворонков?
— Нет, Ваше Высокопреосвященство.
— Чудесный вкус, нежное мясо, — кардинал положил перед Робби крохотную тушку, — Сражались вы великолепно.
— Мы всегда так сражаемся.
— Я наблюдал за вами. Ещё миг — и вы повергли бы графа Бера.
— Да вряд ли, — скривился Робби.
— Уверен в этом. Если бы не вмешался ваш зверь… — Бессьер нашёл взором Скалли, сметавшего со стола еду с такой скоростью, будто боялся, что отнимут, — Что за кости он носит в волосах?
— Напоминание о тех, кого он убил.
— А кое-кто полагает это колдовством.
— Это не колдовство, Ваше Высокопреосвященство, просто воинская причуда.
Кардинал со вкусом обсосал ножку жаворонка:
— Вы, сэр Роберт, как говорят, больше не дерётесь с англичанами?
— Я поклялся.
— Кому? Человеку, отлучённому от церкви? Женатому на еретичке врагу матери-церкви, безбожному Томасу Хуктону?
— Человеку, заботам которого я обязан выздоровлением от хвори, сжившей со свету половину Франции, — твёрдо сказал Робби, — Человеку, заплатившему за меня выкуп.
Кардинал поковырял в зубах:
— Я вижу человека с костями в волосах; вы, юноша, утверждаете, что излечением от смертельной болезни обязаны еретику. Днём вы шутя справились с полутора десятками лучших турнирных бойцов Франции. Очень похоже, что вам помогает какая-то сверхъестественная сила. Уж не дьявол ли? — Бессьер отпил вина, — Пожалуй, мой долг предупредить братьев-доминиканцев, что ваша душа, сэр Роберт, требует их внимания. А для того, чтобы вернуть заблудшую душу Господу, у них имеется богатый арсенал разнообразных средств: от раскалённого железа до машин, способных разорвать тело, но спасти душу.
— Я — честный христианин, — буркнул Робби.
— Докажите.
— Доказать? Как?
Кардинал похлопал его пухлой, перемазанной в жире ручкой по колену:
— Клятва, данная еретику, — пустые слова для небес. Лишь для сатаны, сэр Роберт, она имеет значение. Я хочу, чтобы вы сослужили мне кое-какую службу. В случае отказа, боюсь, мне придётся оповестить короля Иоанна, что в его королевство проникло зло, и, поверьте, братья-инквизиторы будут биться за ваше спасение до последней капли крови. Вашей, разумеется. Вы так и не притронулись к жаворонку. Позволите?
Робби машинально кивнул и, глядя, как Бессьер забирает румяную тушку и начинает её поглощать, осведомился:
— Что за служба?
— Служба Его Святейшеству папе, — сообщил Бессьер, не уточняя, о каком именно папе идёт речь, ибо в услугах Дугласа нуждался сам Бессьер, твёрдо вознамерившийся стать следующим, для кого отольют кольцо рыбака, — Вам известно об Ордене Подвязки?
— Да.
— Ордене Подвязки, учреждённом во славу Бога, Пресвятой Девы и святого Георгия, да? А об испанском Ордене Пояса? Наконец, о детище короля Иоанна — Ордене Звезды? Носители величайших рыцарских доблестей поклялись в верности друг другу, королю и христианским ценностям. Я уполномочен создать подобный же орден к вящей славе Господа и церкви, — ныне здравствующий понтифик ни на что Бессьера не уполномочивал, он о новом ордене был ни сном, ни духом, но шотландцу об этом знать было не обязательно, — Вступивший в орден будет избавлен от адских мук и страданий чистилища. Наоборот, после смерти он будет вознесён в рай, где святые встретят его пением, и ангелы вострубят! И я предлагаю вам, сэр Роберт, вступить в Орден Рыбака.
Робби молчал, уставившись на церковника. Пирующих развлекал фокусник, который, стоя на ходулях, жонглировал горящими головнями, но Робби ничего не замечал. Его всецело занимала мысль о том, что служба папе — спасение души и прощение грехов.
— Всякий рыцарь Ордена, — добавил кардинал, — может рассчитывать на поддержку святой церкви, не только духовную, но и материальную. Пусть скромную, однако достаточную для содержания слуг и лошадей.
Бессьер выложил на стол три золотые монеты:
— И, конечно, полное отпущение грехов каждому рыцарю Ордена Рыбака, опоясанного вот этим…
Рядом с монетами кардинал положил монашеский наплечник — омофор из белого шёлка с золотой бахромой, затканный изображениями алых ключей. Ежедневно в Авиньон папе римскому присылали груды разнообразных даров. Их сваливали в ризнице, и Бессьер перед отъездом порылся там, обнаружив связку роскошных омофоров, преподнесённых понтифику бургундскими монахинями.
— Воина, чресла коего будут опоясаны таким кушаком, в битву с врагами святого престола будут сопровождать архангелы с огненными мечами, и Христос дарует ему победу. Надо ли упоминать, что воину христову не к лицу блюсти клятву, данную проклятому еретику?
Робби жадно взирал на шёлковую перевязь, мысленно примеряя его на себя:
— У папы есть враги?
— Увы… — горько вздохнул Бессьер, — Дьявол не дремлет. У ордена уже есть задание, благородное задание. Возможно, наиблагороднейшее от начала христианства.
— Какое задание?
Вместо ответа кардинал сделал знак, и к столу приблизился незнакомый Робби священнослужитель с пронзительно-зелёными глазами. Он был полной противоположностью Бессьера. Кардинал был округл, священник — тощ и поджар. Бессьер умел, когда хотел, быть обаятелен; в зелёных глазах священника горел огонь фанатизма. Церковники различались даже одеждой — мантия кардинала была оторочена горностаевым мехом, а священник носил простую чёрную рясу, хотя Робби заметил блеск шёлковой подкладки.
— Это отец Маршан, — представил шотландцу зеленоглазого кардинал, — Капеллан будущего ордена.
— Милостью Господней, — смиренно добавил зеленоглазый, без приязни рассматривая Роберта.
— Посвятите, отче, нашего юного единомышленника, в суть задания, предстоящего Ордену Рыбака.
Отец Маршан тронул висящее на шее распятие:
— Святой Пётр был больше, чем просто рыбаком. Он был первым папой, и Господь доверил ему ключи от рая. Но кроме ключей он обладал мечом, сэр Роберт. Вы помните эту историю?
— Не очень хорошо.
— Когда Спасителя пришли брать под стражу в Гефсиманском саду, святой Пётр обнажил для защиты Иисуса Христа меч. Меч! — отец Маршан вещал с неожиданной горячностью, — Святой Пётр вступился за нашего Искупителя, за Сына Господня! Меч святого Петра, оружие, поднятое ради защиты Иисуса Христа — святыня церкви. Ныне христианство опять в опасности, и церковь вновь нуждается в мече святого Петра. Наш долг — найти меч, так угодно Господу!
— Воистину так, — подключился кардинал, — А, когда реликвия будет найдена, чести хранить её удостоится Орден Рыбака, и сам Господь осенит его своей благодатью. Орден соберёт наиславнейших воителей христианского мира…
Он пододвинул вышитую перевязь к Робби:
— Как сказано в Писании: «… Изберите себе ныне, кому служить», сэр Роберт. Изберите между добром и злом, клятвой отступнику и благословением церкви. Кому вы отдадите верность, сэр Роберт?
Вопрос был риторическим, ибо шотландец со слезами на глазах сгрёб перекрещённый в рыцарский пояс омофор. Деяние, ради которого Господь сохранил жизнь Робби, нашло шотландца, и он был счастлив.
— Благословляю тебя, сын мой, — перекрестил его кардинал, — Ступай, молись и благодари Создателя за то, что он вразумил тебя сделать верный выбор.
Проводив откланявшегося шотландца взглядом, Бессьер повернулся к Маршану:
— Что ж, первый рыцарь у вас есть. Завтра постарайтесь отыскать Роланда де Веррека, а сейчас, — он указал на Скалли, — приведите мне это животное.
Так был основан Орден Рыбака.
— Я никогда не хотел идти в лекари, — жалобно признался Томасу брат Майкл, — Я теряюсь при виде крови, могу и сомлеть.
— А как же призвание?
— Моё призвание — быть лучником. Так мне кажется.
Томас покачал головой:
— Лучников готовят с детства. За год-два им не станешь.
Разговор происходил в полдень на привале. Томас взял с собой два десятка латников для защиты от рыскающих вдоль дорог коредоров. Лучников брать не рискнул. Английский лук был слишком узнаваем, а привлекать внимание Томас не хотел. Все его нынешние спутники свободно владели французским; все были гасконцами, за исключением двух немцев, Карла и Вольфа. Когда германцы явились в Кастильон д’Арбезон предложить свои услуги, Томас поинтересовался:
— Почему вы хотите служить мне?
— Ты удачлив, — ответил Карл.
Бойцом он был искусным, а правую щёку его пробороздили два параллельных шрама, происхождение которых немец не преминул объяснить:
— Медведь цапнул. Я пытался спасти собаку. Пёс мне нравился, а медведю — нет.
— Пёс выжил? — спросила Женевьева.
— Нет. Но и медведь тоже.
Женевьева безотлучно находилась с Томасом. Ей почему-то казалось, что, стоит ей покинуть мужа хоть на полчаса, лапы церкви дотянутся до неё. Вместе с Томасом она отправилась и в Монпелье. Командир эллекинов надеялся выяснить, что же за монах в снегу был изображён на авиньонской фреске.
— Пусть лучник из меня не выйдет, — согласился брат Майкл, — Но солдатам не обойтись без врача.
— На врача, святой брат, тебе ещё надо доучиться. В Монпелье.
— Нечему мне там доучиваться, — упрямился монашек, — Я и без них знаю достаточно.
Томас улыбнулся. Ему пришёлся по душе упрямец в рясе. К тому же, терзавшие сейчас брата Майкла чувства самому Хуктону были знакомы не понаслышке. Отец Ле Батара, сельский священник, надеялся, что незаконнорожденный отпрыск пойдёт по его стопам, и отправил сына в Оксфорд учиться богословию. Но Томас книгам, таинствам и диспутам о триединой природе Бога предпочёл крепкий тисовый лук и стал солдатом. Брату Майклу, впрочем, не кровавые битвы грезились в-первую очередь; он был по-щенячьи влюблён в Бертилью Лабрюиллад. Графиня была с монахом мила, не более, но брат Майкл дерзал питать несбыточные надежды.
Слуга Томаса Галдрик, парень, несмотря на юность, бывалый, привёл от ручья лошадь хозяина и обронил:
— Те ребята остановились.
— Близко?
— Нет. Только сдаётся мне, что они крепко сели нам на хвост.
Томас взобрался на бугор. Километрах в полутора группка людей поила коней из ручья.
— Может, им просто по пути с нами? — с сомнением предположил лучник.
Второй день эти всадники держались за эллекинами, не отставая, но и не делая попытки догнать.
— Скорее всего, это люди графа Арманьяка, — высказался Карл, — Здесь его земля. Его воины ловят на местных дорогах разбойников. Есть разбойники — нет купцов, а нет купцов, с кого брать пошлины?
Под Монпелье тракт стал оживлённее. Два десятка вооружённых неминуемо насторожили бы городские власти, поэтому основная часть отряда разбила лагерь в развалинах сгоревшей мельницы на холме западнее дороги. До ближайшей деревни было с километр. Больше человеческого жилья в долине не наблюдалось.
— Если через два дня нас не будет, — наставлял Карла Томас, — пошлёшь кого-нибудь выяснить, что случилось и тогда кличь подмогу из Кастильона. Отсюда носа не высовывать, сидеть тихо. Город близко.
Южный ветер доносил из Монпелье запах дыма.
— Если местные набредут, поинтересуются, что мы здесь делаем?
— Вы на службе графа Арманьяка, ждёте товарищей, а здесь остановились из-за того, что в городе цены за постой кусаются.
— Ясно, — кивнул Карл, — Будем сидеть тише воды, ниже травы.
В Монпелье отправились всемером: Томас, Женевьева с Хью, брат Майкл, два ратника и Гальдрик. Вечером они достигли городских ворот. Солнце низко висело над горизонтом, расчертив равнину с востока длинными тенями городских башен и церковных шпилей. С высоких стен светлого камня свешивались флаги. Одни несли изображение Богоматери, другие — алого круга на белом фоне. К стенам подступал обширный пустырь. Из бурьяна, которым он порос, поднимались обгорелые трубы очагов. У ближайшей копошилась согбенная старуха с повязанными чёрной лентой космами.
— Ты что, живёшь здесь? — подивился Томас.
Она ответила по-окситански, Галдрик перевёл:
— Жила, пока не пришли англичане.
— Англичане добрались сюда?
Оказалось, что в прошлом году принц Уэльский был под стенами Монпелье. Горожане загодя выжгли предместья, чтобы вражье войско не смогло укрыть среди домов стрелков и осадные машины.
— Спроси её, что она ищет в пепле? — приказал Томас.
— Хоть что-нибудь, — был ответ, — потому что потеряла всё.
Женевьева бросила погорелице монетку. В городе ударили колокола, и Томас, предположив, что это может быть сигнал затворять ворота, заторопился. До самого въезда тянулась череда возов, гружёных лесом, мешками, бочками, но Томас повёл своих людей прямо к воротам. Гальдрик развернул знамя с несущим сноп ястребом, старый флаг Кастильона, которым Хуктон пользовался в тех случаях, когда нежелательно было обнаруживать принадлежность к эллекинам или вассалам герцога Нортхэмптона.
— По делу, господин? — осведомился стражник у ворот.
— Мы — паломники.
— В городе запрещается обнажать меч, господин, — почтительно предупредил страж.
— Мы не собираемся драться, только молиться. Где можно остановиться, не подскажешь?
— Да много где. Прямо по улице езжайте, гостиниц полно. Но лучший постоялый двор — у церкви Сен-Пьер. Там на вывеске — святая Люсия.
— Лучший, потому что принадлежит твоему брату? — предположил Томас.
— Ах, если бы, господин. Шурину.
Томас засмеялся и вознаградил честность стражника монетой. Эллекины миновали арку и выехали на городские улицы. Следуя совету стражника, Томас вёл крохотный отряд прямо. Цокот копыт эхом отдавался от стен домов. Человечек, обряженный в красное с голубым, пыхтя и размахивая трубой, обогнал кавалькаду, на ходу крикнув Томасу:
— Опаздываю, чёрт!
Стражники тем временем начали закрывать ворота. Ездовым один из них рявкнул:
— А вам придётся ждать утра!
— Погоди-ка, — остановил его напарник.
Он углядел восьмерых конников, что есть духу мчащихся к городу:
— Кого-то из благородных нелёгкая несёт.
Над головами всадников развевалось белое знамя с зелёной лошадью, хотя на покрывавших доспехи чёрных жюпонах белела роза.
— А ну-ка, мужичьё, с дороги! — прикрикнул на возчиков первый страж.
— Эй, почему это вы их пускаете, а нас — нет? — возмутился кто-то из ездовых.
— Потому что вы — дерьмо, а они — повидло, — лаконично отозвался стражник, кланяясь приближающимся господам.
Один из всадников бросил на ходу:
— По делу!
Копыта простучали под аркой. Стражники переглянулись, сомкнули тяжёлые створки и заложили их засовом.
— А, да! Спасибо! — затихая, донеслось из арки.
Роланд де Веррек прибыл в Монпелье.
