Во время жаркой схватки с баталией дофина Роланд де Веррек маялся в седле позади английских боевых порядков. Позади, и не потому, что не имел опыта пеших драк. Просто в линии стояли бойцы, соединённые тесными родственными или дружескими связями, а у Роланда в этом войске не имелось ни родичей, ни друзей. Зато имелась у него цель — найти одного-единственного человека. Когда французы проломились сквозь изгородь, Роланд до боли в глазах вглядывался в реющие над рядами наступающих стяги, выискивая знакомый флаг с зелёной лошадью Лабрюиллада. Выискивая и не находя. Внимательное изучение двух других французских баталий тоже не принесло результатов. Как назло, ветер улёгся, и понять, что за гербы изображены на обвисших стягах не представлялось возможным. Только орифламма угадывалась безошибочно, и то лишь потому, что державший её воин время от времени помахивал ею в воздухе.

Компанию де Верреку составил Робби. Как и у Роланда, у шотландца в армии принца Уэльского ни родни, ни друзей не было. Исключая, конечно, Томаса, но тому Робби столько раз платил за искренность и участие вероломным предательством, что звать себя другом Хуктона Робби было стыдно. Да и Томас после всего, что между ними произошло, едва ли доверил бы Робби свою спину в бою. Поэтому за ходом битвы шотландец следил из тыла английского войска. Он видел бешеный натиск французов, видел, как шатнулись назад англичане с гасконцами. Он слышал вопли людей и звон оружия. Видел, как ярость французов проиграла английской стойкости и сменилась усталостью. Французы отступили, усеяв своими трупами поле боя. Нет, английских тел тоже хватало, но их было меньше, ибо англичане оборонялись. И устояли. Обороняться легче, чем наступать. Даже самый робкий не побежит, пока чувствует рядом плечо товарища, и трусы гибнут вместе с храбрецами. Наступающим тяжелее. Малодушные держатся позади; смельчаков, бросающихся на врага первыми, постепенно выбивают, и натиск, при известной стойкости обороняющихся, ослабевает по мере убыли его вдохновителей. Так вышло с первой волной французов. Но в атаку теперь шла вторая.

— Что же будет? — прервал молчание де Веррек.

Робби, глядя на шагающих по склону врагов, пожал плечами:

— Драка будет.

— Да я не об этом, — гасконец нахмурился, — Хотя драка предстоит знатная. Напоследок они приберегли лучших.

— Лучших?

Де Веррек указал на несколько знамён, колыхающихся при движении, и перечислил:

— Вантадур, Даммартен, Бриенн, О, Бурбон, Поммьер. А вон и королевский штандарт.

— Если ты говорил не об этом, о чём тогда?

— Что будет после битвы?

— Ты женишься на Бертилье.

— С Божьей помощью, да, — кивнул де Веррек, любовно касаясь шёлкового платка на шее, — А ты?

— Я? — Дуглас вздохнул, — Наверно, останусь с Томасом.

— Домой не вернёшься?

— Домой… — задумчиво повторил шотландец, — В Лиддсдейле мне не обрадуются. Да и не только там. Мне надо искать новый дом.

Де Веррек кивнул:

— А мне — мириться с Францией.

— Твои земли ведь в Гаскони?

— Были.

— Так принеси клятву верности принцу Уэльскому, и он тебе их вернёт.

Роланд помотал головой:

— Я — француз, и мне придётся вымаливать у родины прощение, — он тяжело вздохнул, — Бог знает, в какую сумму мне это обойдётся.

— Надеюсь, у тебя получится убить толстяка сразу. Хочешь, помогу?

Роланд рассеянно кивнул. Почудилось, или в гуще знамён и вправду мелькнула зелёная лошадь? Затем до него дошло, что сказал шотландец, и де Веррек оскорбился:

— Сразу? Эй, я же не палач, чтобы запытать Лабрюиллада до смерти! Он, может, и заслуживает мучений, но я таким мараться не собираюсь. Конечно, я его сразу убью.

— Я имел в виду, что его надо прикончить до того, как он пощады запросит.

Роланд воззрился на Робби:

— Пощады? Какой пощады?

— Лабрюиллад — богатенький сукин сын. Станет опасно — сдастся в плен. Заплатить выкуп лучше, чем гнить в могиле.

— Боже… — беспомощно выдохнул рыцарь-девственник.

Поглощённый мечтой о том, как одним ударом верного Дюрандаля он освободит прекрасную Бертилью от ненавистных брачных оков, Роланд совершенно выпустил из вида то, что Лабрюиллад может лишить его такого удовольствия. Он не будет драться. Он сдастся.

— Так что угробить Лабрюиллада надо сразу. До того, как он успеет пасть открыть. Раз — и всё! — Робби перевёл взгляд с гасконца на подступающих французов и уточнил, — Если он, конечно, там.

— Там, — подавленно обронил Роланд.

Знамя с зелёной лошадью моталось на древке в задних рядах королевской баталии на левом фланге. Безнадёжно, отупело решил Роланд. Пока пробьёшься сквозь массу латников, преграждающих путь к Лабрюилладу (да и пробьёшься ли?), у толстяка будет достаточно времени для того, чтобы не только крикнуть о сдаче в плен, но и балладу о том сложить. Безнадёжно.

Стук копыт отвлёк его от скорбных мыслей. Встряхнувшись, он заметил всадников, собирающихся под деревьями. Конная атака?

— Мне нужно копьё, — сказал Роланд.

— Два. Мне тоже, — проследил его взгляд Робби.

Граф Лабрюиллад обо что-то споткнулся. Забрало было поднято, но опустить голову мешал низ шлема, опиравшийся на кольчужный авентейл поверх кирасы. Кое-как извернувшись и скосив глаза, граф всё же ухитрился разглядеть попавшийся под ноги предмет — палицу в пятнах крови с прилипшими клочьями волос. Графу стало тоскливо и страшно. Земля тоже была закапана кровью, видимо, здесь шли раненые в первой атаке на англичан. Лабрюиллад, который и без того не мчал вприпрыжку, замедлил шаг, чтобы оказаться в самых задних рядах баталии. Прямо за спиной графа теперь грохотали барабаны, и ему казалось, что палочки музыкантов ударяют не по туго натянутой козлиной коже их адских инструментов, а по его барабанным перепонкам. Бряцало оружие. Пот тёк по отвислым щекам Лабрюиллада, по лбу и, срываясь с бровей, больно жалил глаза. Прогулка с холма не далась легко тучному графу, а сейчас, когда склон начал подниматься, и вовсе приходилось тяжко. Болели ноги, крутило живот. Он зацепился за притоптанную виноградную лозу и чуть не упал. Завывали трубы.

— А стрел-то нет! — воодушевлённо заметил кто-то, — У сволочей стрелы закончились?

— Эй, парни, можно не захлопывать забрал!

Латник не успел ещё прокричать фразу до конца, как пущенная слева стрела пала с неба и, скользнув по наплечнику, впилась в грунт. Воины поспешно закрыли забрала. Словно смертоносный град, стрелы постукивали по доспехам, иногда находя лазейки в местах сочленений. Тогда раздавался вопль боли. Барабанщик позади графа поймал стрелу, и Лабрюиллад с тайным злорадством слушал, как бедняга верещит. Жаль, мимолётное удовольствие не могло надолго одолеть общей изнурённости, слабости и похмелья. Граф задыхался. Щели забрала пропускали мало воздуха, да ещё и обзора не давали почти никакого. Скорей бы всё закончилось. Как угодно, но закончилось. Пусть храбрые дурашки рвутся в первые ряды, чтобы подохнуть от руки таких же дуралеев, только английских. Конечно, захватить какого-нибудь важного англичанина неплохо, но вторую жизнь себе ни за какие деньги не купишь.

Стрел у лучников осталось мало, поэтому стрелки спрятали луки и взялись за алебарды с палицами.

Король Иоанн шагал к зияющей в изгороди широкой бреши, туда, где над рядами англичан возвышался стяг принца Уэльского. Филипп шёл рядом, бдительно охраняемый четырьмя рыцарями Звезды. Семнадцать других орденцев двигались среди латников баталии, обряженные в жюпоны с королевского плеча, дабы ввести противника в заблуждение.

— Держись ко мне поближе, Филипп, — сказал сыну Иоанн.

— Да, отец.

— Вечером будем праздновать победу в Пуатье. С музыкой!

— И пленниками?

— Десятками пленников. Сотнями. А из жюпона принца Уэльского я прикажу пошить тебе ночную рубашку!

Филипп засмеялся. Он, как взрослый, шёл в атаку с мечом и щитом, хотя король искренне надеялся на то, что сыну не придётся пускать их в дело.

Передние ряды баталии приблизились к изгороди и потеряли стройность. Те из воинов, что посмелее, ринулись вперёд.

— Монжуа Сен-Дени! Монжуа Сен-Дени!

Англичане хранили молчание. В просвете меж мельтешащих впереди спин подданных король успел выхватить взглядом тусклый блеск вражеских доспехов и поблекшие, видавшие виды стяги.

— Сен-Дени! — крикнул король, — Монжуа Сен-Дени!

Кардинал Бессьер следовал за баталией, отстав от неё на сотню шагов. Его сопровождали отец Маршан и три латника. Кардинал злился. Сражение разворачивалось как-то совершенно идиотически. Конные рыцари, которым было поручено превратить в кровавую кашу английских лучников, потеряли коней и погибли сами. Пешую атаку англичане тоже отбили, причём вместе с остатками первой баталии неизвестно куда без спросу ушла в полном составе вторая. Тем не менее, хотя кардинала и выводила из себя крайняя безалаберность и отсутствие порядка во французском войске, в грядущей победе он не сомневался. Королевская баталия была сформирована из самых славных и сведущих бойцов. К тому же, они были полны сил, а англичане порядком вымотаны. И помощь Господа со счётов тоже не стоило сбрасывать.

— Когда мы победим, — повернулся к отцу Маршану Бессьер, — проследите, чтобы наш дрессированный шотландец вернул «Ла Малис».

— Конечно, Ваше Высокопреосвященство.

Бессьер, человек практичный и не чуждый здравого скепсиса, повидал на своём веку немало козлиных костей, выдаваемых за мощи праведников. Однако с «Ла Малис» было не так. Интуитивно Бессьер чуял, что эта реликвия — настоящая, что металл меча хранил память о прикосновениях святого Петра. Чуял и верил: сторона, обладающая такой святыней, не может проиграть. А победа вознесёт Луи Бессьера прямёхонько в кресло римского понтифика.

Эта мысль вызвала у кардинала прилив воинственности. Он приподнялся на стременах и заорал:

— Вперёд, воины Христа!

Славно услышав его, французы бросились на врага:

— Монжуа Сен-Дени!

Томас скакал вдоль английских боевых порядков к их северному краю. В ушах отдавалась дробь вражеских барабанов. Французы опять наступали. О ходе сражения в целом Томас ничего не знал. Две короткие яростные стычки, в которых он успел поучаствовать лично, окончились удачно для англичан, а что происходило на прочих участках битвы, он не имел ни малейшего представления.

— Ты — лучник?

Донёсшийся до него вопрос Томас поначалу не принял на свой счёт. И, лишь сообразив, что спрашивают-то по-французски, осадил коня. Парень в жёлтой ливрее с чёрным, усеянным серебряными раковинами, крестом, повторил:

— Ты — лучник?

— Лучник.

— Мне нужны конные лучники, — несмотря на молодость, голос парня звучал властно и уверенно, — Лучники, но вооружённых для драки, а не для перестрелки.

— У меня таких с полсотни наберётся, — сказал Томас.

— Веди их сюда и поживее.

Французы уже ломились за изгородь. Вновь сталь встретилась со сталью, а плоть с плотью.

— Держать линию! — снова надрывались командиры англичан, — Держать!

Грохотали барабаны. Утробно выли трубы. Томас домчал до южного конца линии, куда пока не докатился противник.

— Карл! Держишь линию, не даёшь ублюдкам прорваться! Сэм, бери всех лучников, сади на коней и с топорами, мечами и прочим за мной!

Пока лучники взбирались в сёдла, Томас подъехал к Кину и попросил:

— Дай-ка мне алебарду!

Ирландец принёс ему оружие и, вскочив на лошадь, осведомился:

— Куда едем?

— Понятия не имею.

— Тайная вылазка, да? Мы дома часто так делаем. Просто садишься на коня и скачешь, куда дорога приведёт. Чаще всего, в таверну.

— Сомневаюсь, что наша вылазка окончится таверной, — буркнул Томас и громко скомандовал, — За мной!

Он повёл лучников обратно к северному краю. Слева разгоралась схватка. Английский строй, хоть и составлял в глубину всего четыре ряда, держался. Задние подпирали передних или кололи из-за их спин короткими копьями, а всадники выискивали тех из французов, кто открыл забрало, чтобы угостить их уколом длинного копья в лицо. Большая часть воинов противника топталась за пределами изгороди, дожидаясь, пока первые ряды оттеснят англичан от бреши.

Парень с раковинами окинул воинство Томаса одобрительным взором, кивнул и скомандовал:

— За мной!

Кроме стрелков Томаса, за парнем последовало несколько дюжин других лучников верхом и шесть десятков воинов в ливреях с его гербом. Томас заметил также Робби с де Верреком и нагнал их:

— Каков план действий?

— Атаковать с тыла, — с ухмылкой просветил его Дуглас.

— А кто наш командир?

— Капталь де Бюш, — на этот раз ответил Роланд.

— Капталь? Что за капталь?

— Де Бюш. Гасконец. Говорят, он чертовски хорош.

Надеюсь, думал Томас, он именно «чертовски хорош», потому что в противном случае атаковать с неполными двумя сотнями легковооружённых всадников целую армию — чистое безумие. Капталя, похоже, соображения подобного рода ничуть не смущали. Держась леса, он далеко обогнул правое крыло английского войска, где оборонялся герцог Сэйлсбери. Там кипел жаркий вой. Склон позволял французам обойти изгородь, и они не замедлили этим воспользоваться. Траншеи и ямы несколько сдерживали натиск врага, и лучники с латниками не давали ему прорваться. Томас вполглаза взглянул на драку и вернулся под сень деревьев. Под копытами коня трещали жёлуди. Дубов здесь было всё же больше, хотя каштанов тоже хватало. Горстка латников везла длинные боевые копья, осторожно лавируя с ними меж стволов и веток, вся группа капталя ехала медленно, приберегая силы лошадей для броска на противника. Звуки сражения ослабевали по мере продвижения на север.

Всадники спустились в долину, перебрались через ручеёк и стали подниматься наверх по пологой стерне. Деревья закрывали горизонт на севере и западе. Капталь оторвался от группы и первым взлетел на гребень в дубовую рощицу. Последовав за ним, Томас обратил внимание на то, что гряда низких холмов севернее кишит отступающими солдатами. Что за чёрт? Неужели, пока эллекины с капталем совершали обходной манёвр, французы успели потерпеть поражение? Но каким образом они тогда успели убраться так далеко?

Ящерка прыснула из-под копыт жеребца. Хорошее предзнаменование или нет? Томас вспомнил высушенную собачью лапу, которую некогда носил на шее, любопытствующим охотно объясняя, что это — мощи святого Гинфорда, собаки, канонизированной церковью. Как можно было возвести в ранг святого обычного пса? Томас перекрестился, с беспокойством подумав, что не исповедался перед битвой и отпущения грехов не получил. Убьют — и привет, преисподняя! Он вздохнул, натягивая поводья. Вся группа остановилась. Лошади били копытами и всхрапывали.

— Знаменосец! — позвал капталь.

— Здесь!

— Английский стяг!

Знаменосец послушно развернул белый флаг с красным крестом святого Георгия.

— Оружие, джентльмены, — скомандовал де Гральи по-английски с жутким акцентом, широко улыбаясь.

Его зубы казались ослепительно белыми на фоне загорелой кожи лица, подтенённого шлемом.

— Итак, врежем им!

С этими словами капталь пришпорил жеребца, и конь вынес его прочь из рощи. Латники с лучниками последовали за предводителем. Мчась со всеми по озарённой солнцем траве, Томас видел впереди на холме штурмующую изгородь французскую армию. Капталь вывел своих бойцов точно ей в тыл. Латники, скачущие первыми, держали пока копья вертикально. У наконечников на ветру полоскались жёлто-чёрные вымпелы. Низкую вытоптанную полосу кустарника миновали, не замедлив лёгкого галопа. Топот копыт вплетался в барабанный бой на холме, сливаясь в бесовской ритм какой-то бесовской мелодии. Французы о грозящей им с тыла опасности не подозревали.

На расстоянии в два выстрела из лука от французов группа широко рассыпалась, миновав овражек, затем склон с изломанными виноградными лозами. Флаг святого Георгия гордо хлопал над головами, наконечники копий спустились, и кто-то заорал:

— Святой Георгий!

— Святая Квитейра! — вторили им гасконцы.

— Бей их! — драл глотку капталь.

Кони неслись во весь опор. Латники в задних рядах французского войска, где пригрелись самые трусливые и расчётливые, оглядывались назад, и при виде летящих на них всадников бросали стяги и пытались спастись, но кони уже сшибали их с ног, копья пронзали закованные в сталь тела, и топоры, мечи, палицы опускались на шлемы да плечи. Томас с удивлением осознал, что из его глотки вырывается клич:

— Святой Георгий!

Ударом алебарды он смял шлем французу. Впереди барабанщик бросил свой инструмент и побежал, но гасконский всадник походя срубил его мечом, разворачиваясь, чтобы сразиться с французским рыцарем. Клинки встретились, и меч француза сломался. Гасконец вздыбил коня, и передние копыта опрокинули француза с обломком клинка наземь. Сэм раскроил череп арбалетчику и возбуждённо проорал Томасу:

— Это как яйца бить! Ну, кто тут на новенького?

— Вместе держаться!

Их было всего сто шестьдесят человек против трёх тысяч французов, но полторы сотни внесли сумятицу в задние ряды трёх тысяч, и задние ряды трёх тысяч стремительно разбегались. Увязшие в битве передние ряды, ощущая, что в тылу творится что-то неладное, попятились. Англичане, напротив, усилили напор, выдавливая врага из-за изгороди. С южного фланга появились другие конники, покусывая французов. Паника нарастала.

Полторы сотни бойцов капталя внесли сумятицу в ряды армии, но их было всего сто шестьдесят человек, и кое-кто из французов, опомнившись, решил воспользоваться численным превосходством. Трое из них окружили лучника-молчуна Пита, и Томас с ужасом смотрел, как лошадь Пита зарубили топором, вытащили из седла его самого и забили боевыми молотами. Томас, хоть и понимал, что Питу уже не помочь, налетел на убийц товарища. Он сходу рассёк алебардой горло одному и повернул коня, уходя от взмаха топора второго француза. Капталь позвал бойцов за собой, и Томас направил лошадь следом. Воины принца воодушевлённо теснили врага, широким фронтом выливаясь из проломов в живой изгороди. Французы драпали к западу, даже не делая попыток перестроиться, подгоняемые, подобно отаре овец, всадниками с юга. Орифламма потерялась, только королевский штандарт ещё реял над толпой отступающих войск.

Всё больше англичан с гасконцами отыскивало своих коней и присоединялось к преследованию врага. Кучки конных врезались в толпу, топча беглецов копытами лошадей, разя оружием. Французы спасались по принципу «каждый сам за себя». Редко кто сбивался в ватажки, защищая друг друга. Аристократы при виде приближающихся англичан вопили, что у них денег куры не клюют, и сдавались в плен. Лучники, оставив луки, орудовали молотами, клевцами и булавами, ревя от ярости. Победители с потными лицами и оскаленными зубами жаждали убивать. И убивали. Французский латник отбивался от двух лучников с топором и алебардой. Отбивался успешно, пока не оступился на трупе и не упал на спину. Мигом позже топор развалил ему плечо. Француз заорал, попробовал встать и рухнул обратно, здоровой рукой с мечом умудряясь отражать удары топора. Физиономия ратника исказилось от боли и напряжения. В этот момент второй лучник всадил ему в бедро лезвие алебарды. Француз издал леденящий кровь в жилах вопль, одновременно с которым алебарда вонзилась бедолаге в живот, а топор расколол череп. Спустя мгновение лучники уже сноровисто обшаривали труп.

Спешенный Кин стоял над выпотрошенным покойником, чей живот был распорот вульжем ирландца. Рядом с мертвецом сидел пожилой мужчина в сюрко с тем же гербом, что и на ливрее трупа — жёлтыми кругами-безантами в голубом поле. Старик с аккуратно подстриженной седой бородкой был обряжен в пластинчатый доспех. С шеи свешивалось золотое распятие. Он не сводил испуганных глаз с Кина, который, очевидно, взял старикана в плен, поскольку держал в руке его шлем с клейнодом в виде креста и длинным фестончатым намётом.

— Сам архиепископ Санса! — похвастался Томасу ирландец.

— Повезло тебе. Присматривай хорошенько, а то уведут.

— Парень хотел его защитить, — кивнул на выпотрошенного Кин, — Не самое умное решение в его жизни.

В гуще отступающих завязалась схватка вокруг королевского штандарта. Томас туда соваться не стал, проехавшись к югу. Часть разбитого войска драпала к Миоссону, где их ожидал тёплый приём со стороны стерегущих брод лучников герцога Уорвика.

Кто-то окликнул Томаса. Он повернулся. Один из его лучников, Джейк, вёл в поводу лошадь с рыцарем на ней. На жюпоне латника был изображён сжатый красный кулак на полосатом бело-оранжевом фоне, и Томас не удержался от смеха. Пленником Джейка оказался не кто иной, как Жослен де Бера, поклявшийся отбить у Томаса Кастильон д’Арбезон.

— Говорит, что сдастся в плен только тебе, — сказал Джейк, — Типа, я не джентльмен.

— Я тоже, — фыркнул Томас и обратился к Жослену де Бера по-французски, — Ты — мой пленник.

— Судьба, — вздохнул граф.

— Кин! — обернулся к ирландцу Томас, — Тут ещё один богатей тебе под охрану!

Джейка предупредил:

— Глаз с них не спускать, ясно?

Джейк, впрочем, в напоминаниях подобного рода не нуждался. В конце сражений часто вспыхивали драки за богатых пленников, но Томас надеялся, что вооружённых до зубов эллекинов хватит, дабы укараулить и Бера, и архиепископа.

Сам Томас помчался на север, обгоняя французов, тянущихся в сторону Пуатье, под защиту его стен. Попадались и конные, разжившиеся трофейными и собственными лошадями. Один из них направил наперерез Томасу знакомого пегого дестриера. Хуктон насторожился, но тут же успокоился, заметив красное сердце на сюрко, обильно измазанном кровью.

— Робби! — обрадовался другу Томас и осёкся.

В седле сидел не Робби, а Скалли.

— Конец Робби! — удовлетворённо оповестил Томаса Скалли, — Конец предателю! Твой черёд.

Скалли помахивал «Ла Малис», на ржавом лезвии которой блестела кровь.

— Выглядит, как хлам, но штука ухватистая, — довольно гыкнул шотландец.

Шлем он где-то потерял, и косточки в его космах постукивали при движении.

— Нытику Робби я снёс башку с плеч. Как обещал: один удар колдунского меча — и нытик Робби в аду. Видишь? — Скалли ухмыльнулся и кивнул на седло, к которому за волосы была привязана отрубленная окровавленная голова Робби, — Подарочек для его дяди. Дядя будет счастлив.

Окаменевшее лицо Томаса позабавило шотландца. Ни англичане, ни гасконцы Скалли не тронули, видимо, рассудив, что едущий не с поля битвы, а в обратную сторону всадник — свой, хоть и не носит креста святого Георгия.

— Может, хочешь мне сдаться? — хохотнул Скалли, пуская дестриера в атаку на Томаса.

Тот едва успел поднять алебарду, неловко рубанув шотландца. От выпада тот увернулся и направил лезвие «Ла Малис» в шею Томасу, намеревались снести ему голову, как снёс Робби.

Томас вздёрнул алебарду вверх. Зазвенел металл. Краткий миг Томас думал, что «Ла Малис», со страшной силой столкнувшаяся со сталью алебарды, не выдержит и разлетится на куски. Не разлетелась. Почти мгновенно Скалли повторил удар. Томас пригнулся, и «Ла Малис» лишь зацепила верхушку бацинета. Томас бросил коня влево, ускользая от следующего выпада. Широкое, похожее на фальшион, лезвие рассекло воздух близко, очень близко. Лучник ткнул шипом алебарды куда-то в сторону шотландца. Скалли легко парировал тычок, новый взмах «Ла Малис», угодивший по шлему, взорвал мир перед глазами Томаса. В ушах звенело, но шлем, к счастью, оказался крепким. Хуктона шатнуло в седле, он почти выронил алебарду.

— Нутро Господне, ну и хлипок же ты, англичанин! — поддел его шотландец, скалясь, — Пора целоваться с сатаной!

Он широко размахнулся, готовясь нанести полуоглушённому противнику последний смертоносный удар. Томасу отчаяние придало сил. Лучник выпустил из рук алебарду и, сбросив со ступней стремена, прыгнул на Скалли. Инерция броска снесла обоих с дестриера. Они рухнули, причём Томас оказался сверху. Вложив всю силу мускулов лучника в удар, Томас вбил в лицо шотландцу кулак, облачённый в латную рукавицу. Хрустнули, сломавшись, нос и скула. Скалли щёлкнул зубами, то ли выругаться хотел, то ли укусить Томаса. Лучник сложил пальцы щепотью и ткнул ими в левый глаз шотландца. Глазное яблоко лопнуло, Скалли заверещал, но крик прервал Томас, резко вбив облачённую в шлем голову в физиономию шотландца. Скатившись с вяло шевелящегося тела, лучник выкрутил из его правой руки «Ла Малис».

— Сволочь, — прошипел сквозь зубы.

Взяв меч одной рукой за рукоять, а другую положив на незаточенный обух, Томас принялся остервенело перепиливать шотландцу шею. Скалли дёргался, кровь из перерезанных сосудов брызгала Томасу в лицо, но он пилил и пилил, вену за веной, мускул за мускулом, и опомнился, лишь упёршись в позвоночный столб.

И Скалли умер.

— О, Господи! — пробормотал Томас, — Господи, Господи…

Он стоял на коленях. Его трясло. Томас уставился на меч, только сейчас обратив внимание на то, что клинок озаботились снабдить новёхонькой деревянной рукоятью, теперь липкой от крови. «Ла Малис». У него.

Томас встал. Жеребец Робби смирно стоял рядом. Повинуясь накатившим гневу и горечи резанул по прядям, за которые была привязана отрубленная голова. Она упала на землю. Надо будет обязательно отыскать тело и предать друга земле. Однако прежде чем Томас успел сообразить, где Скалли мог бросить обезглавленный труп, рассеянный взгляд лучника остановился на Роланде де Верреке, беспомощно топчущемся перед закованным в сталь толстяком, протягивающим ему меч. На белом жюпоне жирдяя красовалась зелёная лошадь. Лабрюиллад. Заднюю часть ножных лат графа покрывали свежие коричневые потёки.

— Я сдаюсь! Сдаюсь! — испуганно провизжал Лабрюиллад.

Томас побежал к ним. Сэм с полудюжиной лучников, поймавшие коня командира, направились туда же.

— Он сдаётся! — грустно сообщил подбегающему Томасу Роланд.

— Сдаюсь! — подтвердил Лабрюиллад, — Заплачу выкуп!

— Прикончить толстопузого! — заорал издали Сэм.

— Нельзя! — удручённо поднял ладонь де Веррек, — Нельзя его убивать. Это «не-бла-го-род-но».

Последнее слово он произнёс по слогам и по-английски.

— Неблагородно? — недоверчиво переспросил Сэм, подъезжая к де Верреку с Лабрюилладом.

— Сэр Томас, ведь человек, который сдался, в безопасности? Законы рыцарства нерушимы, ведь так, сэр Томас?

Не останавливаясь и даже не повернув головы в сторону скорбно вещающего де Веррека, Томас подбежал к Лабрюилладу и столь же молниеносно, как Скалли немногим раньше, взмахнул «Ла Малис». Лезвие врезалось толстяку под нижний край шлема, разрубило кольчужный авентейл и увязло в шее. Томас вырвал меч и ударил второй раз в то же место. Толстяк рухнул на колени, потянувшись руками к рассечённому кровящему горлу. Третий удар «Ла Малис» вышиб из Лабрюиллада жизнь и свалил на землю.

— Сэр Томас! — негодующе воскликнул Роланд.

Томас крутнулся к нему:

— Что? Ты что-то сказал?

— Он сдался.

— Он… что? — переспросил Томас громче, чем следовало, — Мне здорово влепили по шлему. Плохо слышу вот. Он…?

— Сдался!!!

— Проклятье, ни черта не слышу, — огорчённо констатировал Томас и, повернувшись к Сэму, озорно ему подмигнул.

В пятидесяти метрах от них продолжалась свалка вокруг короля Франции. Знаменосца убили, и штандарт путался в ногах у сражающихся. Сын старался помочь царственному родителю, чем мог:

— Отец, слева! Берегись!

Король дрался, как лев, хотя, говоря по справедливости, на жизнь монарха никто не покушался. Его хотели только пленить. Ряженые под короля рыцари давно сгинули, частью погибнув, частью сбежав. Да и надетые на них королевские жюпоны никого не обманули, ибо только шлем истинного монарха венчал золотой ободок короны. Захват короля сулил баснословный выкуп, и схватка шла, в основном, между желающими разбогатеть, а Иоанн добавлял масла в огонь, покрикивая, что именно достанется взявшему его в плен счастливцу.

Пыл дерущихся охладило появление двух всадников на рослых дестриерах.

Герцог Уорвик и сэр Реджинальд Кобхэм осадили коней перед королём Иоанном и его сыном Филиппом, соскочили с сёдел и поклонились.

— Ваше Величество, — сказал Уорвик.

— Я — ваш пленник, — обречённо изрёк король.

— Увы, Ваше Величество, — пожал плечами Кобхэм, — Капризна военная фортуна.

Так был взят в полон король.

Один из лучников играл на дудке, вырезанной из овсяного стебелька. Горели костры, бросая красные отсветы на ветви дубов. Кто-то пел. Кто-то смеялся.

Французский король без удовольствия ужинал в компании принца Уэльского, а на поле битвы вовсю пировали падальщики летающие и нелетающие, и уж они-то на отсутствие аппетита пожаловаться не могли. Мёртвые тела лежали на старой римской дороге вплоть до ворот Пуатье, которые честные горожане накрепко заперли перед носом бегущих соотечественников, опасаясь, что на их плечах преследователи ворвутся в город. Теперь мёртвые французы глядели в ночное небо слепыми глазами, а живые англичане с гасконцами, рассевшись вокруг костров, уплетали за обе щеки съестное, захваченное во вражеском лагере.

Томас с десятком лучников и Сэмом успел принять участие в травле битого врага, но, не в пример подчинённым, отнюдь не ради драгоценностей, доспехов или доброго коня.

— Ты нашёл его? — осведомилась Женевьева.

Она прильнула к мужу с одного бока. С другого к отцу приткнулся Хью.

— Обоих.

— Расскажи, — потребовала она, будто ребёнок, ждущий волшебную сказку.

И Томас поведал жене, как настиг кардинала Бессьера; как Сэм и лучники разделались с защищавшими церковника воинами; как отец Маршан брезгливо объявил эллекинам, что они не посмеют убить священника, и Томас тут же вспорол ему живот «Ла Малис»; как внутренности проклятого попа вывалились на седло, а оттуда на землю.

— Вот тебе плата за глаз моей жены, ублюдок! — мстительно сказал ему Томас.

Было очень соблазнительно оставить его долго и мучительно подыхать, но Томас всё же добил зеленоглазого взмахом неизменной «Ла Малис».

Кардинал Бессьер слёзно молил о пощаде:

— Я — кардинал! У меня много денег, и я озолочу вас!

— Я не вижу кардинальской шапки, — холодно возразил Томас, — Зато я вижу шлем.

Бессьер судорожно дёрнул с макушки бацинет, но поздно — «Ла Малис» рассекла ему глотку.

И тогда Томас повернул коня обратно к месту побоища.

Роланд был с Бертильей.

— Мне следовало докричаться до вас. Я не понял, что вы оглушены, — повинился он перед Томасом.

— Произошла чудовищная ошибка. Я прошу прощения, — слукавил Томас.

— Ну, ваша честь не замарана, — рассудил Роланд, — Вы же не знали, что он сдаётся. Вы были лишены в тот миг слуха, а он держал меч.

— Значит, была на то Господня воля, — произнесла Бертилья, лучась от счастья.

— Значит, была, — согласился с ней Роланд и, помедлив, спросил у Томаса, — А «Ла Малис»?

— Она утеряна навсегда.

— Где?

— Там, где её никто никогда не найдёт.

Он принёс древний клинок к изгороди. Туда, где солдаты складывали пришедшее в негодность оружие, собранное на поле битвы. Сломанные мечи, гнутые топоры, треснувшие арбалеты и ржавые фальшионы.

— Что с ними будет? — поинтересовался Томас у сержанта с тремя перьями принца Уэльского на сюрко.

— Переплавят, и дело с концом, — пожал плечами тот, — Что же ещё?

— И правда, что же ещё… — кивнул Томас и бросил меч рыбака в груду хлама.

По виду «Ла Малис» мало отличалась от гнилого фальшиона, поверх которого легла. Сверху на неё швырнули погнутое копьё, затем меч с лопнувшим клинком. Отойдя на десяток шагов, Томас оглянулся и различить, который из фальшионов некогда принадлежал святому Петру, уже не смог. Скоро «Ла Малис» переплавят с прочим ломом и выкуют что-то иное. Может, орало?

— А мы поедем домой, — сказал Томас Женевьеве, обнимая её и Хью, — Сперва в Кастильон, затем в Англию.

— Домой, — счастливо промурлыкала Женевьева.

Меч святого Петра явил себя миру и вновь канул в небытиё. На этот раз навсегда. И настала пора возвращаться домой.

Навсегда.