Часть четвёртая
Битва

Оси визжали, как свиньи, забиваемые ввиду близости зимы. Телеги, возы и фургоны, среди которых не найти было двух одинаковых, тащились по насыпной дороге вдоль северного берега. Многие были загружены выше бортов, но дерюга, покрывавшая сверху груз, мешала определить, что именно.

— Награбленное добро, — Сэм проводил их неодобрительным взглядом.

— Сколько же монастырей, замков и церквей надо обобрать, чтобы заполнить добычей один воз? — прикинул вслух Томас.

Первая телега, влекомая четвёркой дюжих коней, катила по броду. Катила, слава богу, гладко. Вода едва достигала осей грубых колёс.

— Это не добыча, это дрянь, — презрительно объяснил Сэм, — Гребут всё подряд: вертелы, котлы, бороны… Лишь бы металлическое.

Всадник со львом Уорвика на одежде озабоченно разъезжал вдоль растянувшейся вереницы возов.

— Быстрее! — подгонял он, — Шевелись!

Сэм фыркнул:

— Оттого, что он орёт, телеги легче не станут.

Поворот к реке был для гружёных фургонов узковат, и ездовые придерживали коней, замедляя продвижение обоза. С ним шло немало женщин и детей, коими неизбежно обзаводится мало-мальски продолжительное время существующая армия. С одним из фургонов мастерски управлялась рослая мужиковатая бабёнка. Шапка в гриве её нечесаных косм смотрелась птенцом в неряшливом гнезде. Рядом с возчицей сидели двое детей. Старший махал деревянным мечом, а младший вцепился в материну юбку. Переполненный фургон украшали цветные ленточки. Баба подмигнула Сэму с Томасом, кивнув на конника:

— Думает, французикам для полного счастья только нас не достаёт!

Она щёлкнула кнутом, и воз с плеском вспенил колёсами мутную речную воду:

— Но! Но!

Лошади тянули шеи в хомутах, волоча телегу к противоположному берегу, а их хозяйка крикнула лучникам:

— Вы, молодчики, тут не задерживайтесь. Нам без ваших луков никуда!

Попадались и пустые телеги. В них перевозили еду и фураж, пока были. Теперь на возах ехали женщины и ребятня. Другие фургоны везли пустые бочонки из-под стрел, и вид их навеял на Томаса не самые приятные воспоминания о его бегстве из Монпелье.

— Давай! Шевелись! — разорялся латник Уорвика, беспокойно косясь на долину, разделявшую занятый англичанами холм и Шамп-д’Александр.

Томас повернул голову. На английских позициях мелькали стяги. Оттуда в сторону реки двигались вооружённые люди, — это герцог Уорвик выступил к броду. Отступление началось. Не пела труба, что означало: эллекинам следовало удерживать брод.

— Да живей же, чёрт вас раздери! — злобно рявкнул конник.

Тяжёлый неуклюжий фургон замедлился, вписываясь в поворот, а потом и вовсе замер. Разъярённый всадник подлетел к нему и, выхватив меч, что есть силы протянул лезвием плашмя ближайшую упряжную лошадь. Та шарахнулась вправо, толкнула второго коня и оба животных дёрнулись в стороны. Ездовой судорожно потянул поводья, да было поздно: колесо съехало с насыпи. Фургон накренился и повалился вниз к броду, с грохотом и лязгом, рассыпая жестянки, миски и прочую дребедень. Брод был перекрыт намертво.

— Твою мать! — в сердцах выпалил герцогский конник.

Через Миоссон успело переправиться две дюжины возов, а на противоположном берегу дожидалось своей очереди втрое больше.

— Твою мать! — эхом повторил Сэм.

И его восклицание никак не относилось к перевёрнувшемуся возу. Он видел знамёна. И видел их не на холме, а в поросшей лесом долине, под деревьями. А под знамёнами, которые Сэм видел под деревьями, он видел всадников. Тучу всадников.

Направляющихся к реке.

Маршал д’Одрегем и лорд Дуглас вели тяжёлую конницу сокрушить лучников на флангах англичан. Вели триста двадцать всадников, морды дестриеров которых закрывали металлические или из вываренной кожи налобники, а грудь защищали латные или опять же кожаные пластины. Броня отягощала животных, но она же их и берегла.

Д’Одрегем и Дуглас первоначально намеревались перемахнуть долину, въехать на Шамп-д’Александр и с холма по лесу Нуайе достигнуть края изгороди, прикрывавшей позиции противника. Обогнув живое заграждение, они бы легко разметали лучников, которые, как предполагалось, находились за ним. Сколько их там могло быть, с тысячу? Разделавшись со стрелками, всадники вернулись бы к своим, спешились и, сняв шпоры, примкнуть к армии, что пешком проутюжит оставшихся без лучников англичан.

Таков был план битвы: тяжёлая кавалерия уничтожает лучников, а пеших латников добивают пешие латники. Увы, выехав на вершину западного холма, д’Одрегем и Дуглас заметили английские стяги прямо за изгородью, и двигались стяги на юг.

— Что эти свиньи делают? — спросил д’Одрегем, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Драпают, — высказался Дуглас.

Восходящее солнце зажгло небо на востоке. Лес казался чёрным, и, тем не менее, знамёна, маячащие среди деревьев, не приметить было невозможно. Дюжина флагов, движущихся южнее, где д’Одрегем узрел блеск воды.

— Переправляться вздумали! — воскликнул маршал.

— Бегут, — поддакнул Дуглас.

Миг д’Одрегем колебался. Не из страха. Бить англичан он учился с юности, ещё в Шотландии, дрался с ними в Бретани, Нормандии, под Кале. Просто не нравилось ему менять планы сражение вот так, на ходу. А менять надо было. Атака дальнего холма, где, как предполагалось, находилось левое крыло англичан, похоже, потеряла смысл. Там теперь кишмя-кишели латники. Напасть-то на них можно, но кто тогда вырежет лучников? И где их искать, этих лучников?

— Там брод внизу, — осмелился сообщить один из воинов д’Одрегема.

— Откуда знаешь?

— Я вырос в этих краях, господин.

— Атакуем брод, — решился маршал.

Он развернул дестриера, и полы синей попоны в диагональную белую полоску хлопнули коня по бокам. Щит маршала нёс тот же герб и даже плюмаж на шлеме состоял из синего и белого перьев.

— За мной! — гаркнул д’Одрегем и повёл тяжёлых кавалеристов на юг.

Скакать вниз, к реке, было не в пример легче, чем если бы они, как задумывалось, гнали коней вверх, на занятый англичанами холм. Броня бряцала и позвякивала, копыта тяжело били землю. Копья прихватил мало кто из всадников, большинство отдало предпочтение мечам. Кони перешли на шаг. Впереди дно долины понижалось, переходя в обширную пойму Миоссона. Там виднелись деревья, а за деревьями д’Одрегем ожидал найти лучников, защищающих брод.

Лорда Дугласа на правом краю атакующих сопровождал десяток шотландцев.

— Начнут пускать стрелы, опускайте забрала, — говорил он своим, — И наслаждайтесь дракой!

Он намеревался насладиться ею в полной мере. Убийство англичан было любимой забавой клана Дугласов, и лорд ощущал возбуждение. Он до последней минуты боялся того, что чёртовы попы уболтают короля мириться, или ещё что-нибудь произойдёт, в результате чего сражение сорвётся, а англичане сбегут.

— Не прохлопайте моего треклятого племянничка! — предупредил Дуглас бойцов, — Столкнётесь с ним — не убивайте! Живым брать!

Едва ли, конечно, в бою судьба сведёт их с Робби, но если сведёт, то взять его лорд хотел непременно живьём, чтобы тот дорого заплатил за предательство.

— Повторяю, живьём! Чтобы было кому потом заливаться горючими слезами от боли, оплакивая предательство!

— Он у меня будет кровью плакать, — пообещал Скалли.

Они въехали под деревья, и всадники смирили бег коней, уклоняясь от веток. Стрелы не падали, противник не давал о себе знать. Дуглас задумался. Прав ли д’Одрегем? Действительно ли англичане решили по-тихому сделать ноги? Дай-то Бог. Вместо топота копыт слышалось чваканье. Твёрдый грунт сменился подтопленной почвой, в которой вязли ноги коней, а вместо дубов начало попадаться больше ив и ольх, а впереди уже сверкала река, рядом с ней скопились телеги, суетились люди. А вот и лучники!

Маршал д’Одрегем заметил перевёрнутый фургон, суматоху, затем ему стало не до обоза, потому что воздух рассекли стрелы. Куда они летят, маршалу не надо было гадать. Радуясь тому, что верно оценил намерения врага, д’Одрегем опустил забрало и ударил коня шпорами.

Лучники герцога Уорвика ещё не дошли до брода. Стрелки Томаса оказались один на один с конной атакой французов. Эллекины были люди опытные, поэтому для ведения огня по накатывающейся лаве приготовили стрелы с широкими треугольными наконечниками. От острия у такого наконечника отходили назад два заточенных железных пера, легко рассекающих при попадании мускулы и крупные кровеносные сосуды. Именно такие стрелы выбивали лошадей при Креси, заставляя захлёбываться конные атаки французов, поэтому и сейчас стрелы с треугольными наконечниками легли на тетивы, лучники натянули свои луки до самого уха.

Боевой лук был высотой в рост человека. Он изготавливался из ветвей тисов, растущих в солнечных краях поближе к Средиземному морю. Жердь обтёсывалась так, чтобы с одного бока оставалась золотистая заболонь, а с другого — тёмная сердцевина. Сердцевина у тиса тугая, она противится сжатию; заболонь, наоборот, пружиниста и упруга. При сгибе они работают вместе, выпрямляя древко с чудовищной силой. Стрелки натягивали такой лук до уха. Целиться в такой стойке, полагаясь на глаза, невозможно, а меткость английских стрелков основывалась на опыте и была почти инстинктивной, выработанной в ходе многолетних тренировок, необходимых также, чтобы нарастить мышцы, без которых было невозможно натянуть самое устрашающее оружие христианского мира — английский длинный лук.

Стрелки отпустили тетивы, те хлопнули по кожаным браслетам на запястьях. Стрелы заполнили небо. Лучники целились в грудь коням, туда, где под кожей и мышцами раздувались лёгкие. Томас знал, что сейчас произойдёт. Кони будут спотыкаться и падать с кровавой пеной, пузырящейся на губах и в ноздрях. Всадники будут вопить, придавленные телами умирающих животных, а стрелы, неумолимые, безжалостные, будут сыпаться и сыпаться…

Только вот ничего подобного не случилось.

Стрелы достигли всадников. А кони скакали себе, как ни в чём не бывало.

Возчики поспрыгивали с телег и бежали на безопасный берег. Конник Уорвика растерянно пялился на французскую кавалерию. Первые лучники Уорвика добрались, наконец, до реки, и их десятник скомандовал им открыть огонь.

А французская конница приближалась, и у Томаса мелькнула мысль, что, не в пример сгинувшим без вреда английским стрелам, они сейчас и выглядят как неумолимо, так и безжалостно. От первых всадников эллекинов отделяло сотни полторы шагов.

Томас пустил стрелу, проследил её полёт до покрывавшей грудь коня попоны с диагональными сине-белыми полосками. И ничего. Лошадь даже с шага не сбилась. В грудь коню ударили ещё две стрелы с тем же результатом. И до Томаса дошло.

— Под попонами — броня! — заорал он своим, — Бейте их бодкинами! Бодкинами!

Перед стрельбой он воткнул в землю у ног с десяток стрел. Сейчас он выдернул из грунта бодкин, рассчитанный на пробитие доспехов, натянул лук и, заметив всадника с сердцем Дугласов на щите, пустил бодкин его коню в грудь.

Но лошадь продолжала скакать. Медленнее, правда, однако стрелы были тут ни при чём. Тяжесть доспехов, вес закованного в броню всадника и подтопленная мягкая почва делали своё дело. Кони начали уставать. Стрела вскользь прошла сбоку по нагруднику лошади шотландца, на которого смотрел Томас, разминулась с коленом всадника и чиркнула животное по крупу. Лошадь дёрнулась от боли. А ведь латы на них лишь спереди…

— Эллекины! — крикнул Томас, — За мной!

Он сгрёб с грунта стрелы и ринулся влево, выдирая с хлюпаньем ступни из жижи, в которую расползалась под ногами земля. Сбоку зайдём, сбоку, твердил он себе. Оглянулся:

— За мной! Живее!

Хоть бы никто не решил, что он наладился драпать с поля схватки!

Он отбежал шагов на двадцать-пятьдесят, взял стрелу с треугольным наконечником, натянул лук и прицелился в бок лошади шотландца, между передней ногой и краем седла. Он не задумывался над тем, как попасть в цель. Он просто смотрел туда, куда хотел всадить стрелу, а остальное делало тело. Пальцы, удерживающие тетиву, разжались, стрела мелькнула над болотом и пронзила коня. Животное споткнулось и покатилось по земле, увеча всадника. За первой стрелой с фланга посыпались другие и только теперь началась та бойня, которую Томас ожидал увидеть немногим раньше. Лучники герцога Уорвика тоже смекнули, в чём секрет неуязвимости коней французов. Всадник в жюпоне с двумя жёлтыми, двумя красными четвертями и белой звездой в верхнем углу погнал стрелков Уорвика к эллекинам:

— Во фланг, ребята! Шевелитесь, шевелитесь!

Французы успели подъехать так близко, что Томас видел бы лица, не закрывай их забрала. На боках попоны лошадей были прорваны шпорами и забрызганы кровью. Французы всё ещё надеялись исполнить задуманное и горячили коней без жалости. Томас пустил стрелу с шиловидным бодкином в стык пластин шейной брони. Животное пало на передние колени, всадник рванулся, освобождая ступни от стремян. Конь ткнулся головой в землю, латника бросило вперёд. Томас пустил ему в торс одну за другой две бронебойные стрелы. Наконечник одной согнулся, вторая пробила латный нагрудник, швырнув француза назад. Лучники заулюлюкали. Раненого качнуло вперёд, и шлем ему продырявил клевцом латник из числа подоспевших конников Уорвика. На англичанина налетел француз, но в незащищённое сбоку брюхо его коня лучники всадили три стрелы, и замахнувшийся мечом рыцарь рухнул наземь вместе с лошадью.

— Добрый Иисус! Бей их! Святой Георгий! — орал за спиной Томаса конник с белой звездой на жюпоне, — Бей, не жалей!

И лучники били, отыгрываясь за растерянность и испуг, что охватили их после того, как первого залпа французы словно бы и не заметили. Лучники могли пускать до пятнадцати стрел в минуту, а лучников на правом фланге у французов собралось сотни две, и лихой кавалерийский наскок не удался. Кони первых рядов были выкошены начисто, редкие счастливцы из задних шеренг, у кого уцелели лошади, поворачивали их и уносили ноги. Латники герцога Уорвика верхом двигались по месту кровавой свалки, добивая раненых лошадей и приканчивая всадников. Двое воинов конвоировали к реке пленника в жюпоне со знакомыми Томасу по началу схватки бело-синими полосами. А где же тот, с сердцем Дугласов? Шотландец слабо барахтался, прижатый к земле мёртвым конём. Томас достал бодкин, прицелился, выстрелил. Стрела пробила плечо Дугласу. Вторую Хуктон всадил тому в бок. Следующую пустить не успел, трое спешенных подхватили шотландца и рывком выдрали его из-под тела коня. Один из спасателей тут же за ретивость поплатился жизнью, а во втором Томас опознал по выбивающимся из-под шлема лохмам с жёлтыми костяшками Скалли. Хуктон натянул лук, но детину с товарищем и раненым Дугласом закрыл мечущийся конь без всадника, а, когда животное умчалось, Томас увидел, как Скалли хлопнул по крупу лошадь, через седло которой был перекинут его лорд, и она, высоко подбрасывая копыта, унесла чёртова Дугласа в лесок. Хуктон выстрелил, стрела щёлкнула о спинную пластину доспеха Скалли, оставив вмятину. Не оборачиваясь, верзила махнул рукой пережившим обстрел соотечественникам, и они впятером порысили на своих двоих следом за лордом.

И Томас вдруг осознал, что атака отбита. Журчала река, пели птицы, жалобно кричали умирающие и раненые лошади.

Лучники снимали тетивы, и луки выпрямлялись. Пленных, частью раненых, частью оглушённых, набралась, как ни странно, немало. Их погнали к броду. Англичане занялись сбором трофеев. С трупов снималось всё, что представляло ценность: доспехи, оружие, с коней — сёдла и сбруя. Изувеченных животных, которые были ещё живы, отстегнув налобник, добивали ударом булавы или клевца. Лучник, раздев французского рыцаря, надел на голову бацинет с хундсгугелем и с удовольствием опоясался богато украшенным мечом.

— Сэм, — окликнул друга Томас, — надо стрелы собрать.

Тот с ухмылкой кивнул и повёл десяток эллекинов к месту бойни. Кроме стрел там есть чем поживиться. Раненый француз поднял руку, показывая подходящему англичанину, что сдаётся. Латник присел к нему, перебросился парой фраз, затем поднял лежащему забрало шлема и равнодушно вогнал в глаз кинжал.

— Слишком беден, чтобы выкуп заплатить, — послышалось за спиной Томаса.

Прикончивший француза воин тем времен обтёр кинжал и принялся обшаривать труп. Тот же голос над плечом Томаса прокомментировал:

— Чёрт, жестокие мы ребята. Зато мы захватили маршала д’Одрегема, и разве это не отличное начало поганого денька?

Томас обернулся. Говорил всадник с белой звездой на жюпоне, командовавший лучниками Уорвика. Забрало было поднято. Лицо с резкими чертами лица украшали пышные седые усы, а, встретившись с властным взглядом прозрачных синих глаз, Томас инстинктивно пал на одно колено:

— Ваша Милость.

— Томас Хуктон, не так ли?

— Да, сэр.

— А я ещё думаю, откуда здесь взяться гербу Нортхэмптона? — благожелательно продолжил по-французски всадник.

Томас приказал надеть эллекинам в бой ливреи герцога, цвета которого хорошо знали в английской армии, потому что нарукавных повязок с крестом святого Георгия, обычным опознавательным знаком англичан, на всех не хватило. Говоривший с Томасом носил на шее цепь Ордена Повязки и был герцогом Оксфордом, родственником сеньора Хуктона, герцога Нортхэмптона. Оксфорд дрался под Креси, потом их с Томасом пути-дорожки пересекались в Англии, тем не менее, лучника удивило то, что вельможа помнит не только его, но и помнит то, что Томас владеет французским. Нортхэмптона Оксфорд по-свойски именовал «Билли»:

— Жаль, что Билли далече, у нас нынче каждый добрый рубака на счету. А тебе я бы посоветовал отвести своих ребят на холм.

— Отвести, сэр? Почему?

— А ты прислушайся.

И Томас прислушался. И услышал бой барабанов.

Когда тяжёлые всадники д’Одрегема атаковали правый край растянутой английской обороны, горстка других рыцарей выехала перед боевыми порядками баталии дофина, вызывая англичан на поединки.

Их было шестеро. У каждого за плечами имелся внушительный список турнирных побед. Их чистокровные скакуны, как и лучшие доспехи, покупались за деньги, выигранные на ристалищах. Приблизившись к английским позициям, поединщики громкими криками известили противника о своём прибытии и намерениях. Англичане никак не реагировали. Даже лучники жалели стрел, ведь какой смысл убивать шестерых идиотов, ожидая нападения тысяч?

Поединщики ждали, и принц Уэльский на всякий случай распорядился:

— Передайте войскам на вызовы не отвечать.

Поединщики, питавшие надежды скоренько убить или сшибить с коня пару-тройку англичан для поднятия духа своего воинства и вящего позора воинства вражеского, стали проявлять признаки нетерпения.

— Эй, вы, бабы! — орали они англичанам, — Что, забыли, как драться?

— Плевать на них, пусть гавкают, пусть хоть лопнут… — цедили своим английские командиры.

Но один неслух сыскался. Собственно, «неслухом» его назвать было бы неправильно. Он не клялся в верности ни единому военачальнику из числа англичан и гасконцев. Неслух взлетел в седло, взял у оруженосца копьё и направил коня к кучке поединщиков.

Жюпона он не надел, а броня, начищенная, как зеркало, сияла. Султан турнирного шлема состоял из нежно-голубых перьев, а в середине смоляно-чёрного щита цвела белая роза без шипов, цветок Девы Марии. Вокруг шеи рыцаря был повязан женский шарф голубого шёлка, дар Бертильи. Де Веррек повёл коня по тропке сквозь виноградник к ровному пятачку на дне долины. Там он лошадь повернул и замер, будто приглашая к поединку любого из шестерых.

И один из них ответил на вызов. Он был парижанин, сильный, как бык, и быстрый, как молния. Тёмная синева его жюпона походила на ночное небо, а доспехи не ведали полировки. Эмблемой его был красный полумесяц, нарисованный на щите и вышитый на гербовой накидке.

— Предатель! — крикнул он де Верреку.

Роланд ухом не повёл.

Парижанин и пятеро его товарищей спустились к де Верреку.

— Эй, предатель! — вновь проревел парижанин.

И опять де Веррек даже не шелохнулся.

— Убивать тебя не стану! — надрывался парижанин по имени Жюль Ланжье, без труда орудовавший пятиметровым ясеневым копьём, — Я тебя не убью! Я привезу тебя в цепях королю, и пусть он казнит тебя! Может, хочешь сбежать? Давай! Я обещаю, что гнаться не буду!

Роланд де Веррек вместо ответа захлопнул забрало и нацелил копьё вперёд.

— Жюль! — предупредил парижанина кто-то из поединщиков, — Следи за его копьём. Он любит в последний миг поднимать наконечник. Голову береги.

Ланжье кивнул и рявкнул де Верреку:

— Эй, девственник! Беги, пока можешь!

Конь Роланда начал разбег. Гасконец заметил, что его путь чуть наискось пересекает продавленная в грунте тележная колея, неглубокая, но достаточная, чтобы лошадь запнулась. Рыцарь нажал коленом, посылая коня чуть левее борозд.

Он отрешился от всего на свете, будто наблюдая за собой со стороны. Хладнокровие и отточенность движений — вот главное на ристалище. С Ланжье он оружие не скрещивал ни разу, но на турнирах его бои видел, и помнил, что тот в атаке низко наклоняется, дабы уменьшить для противника цель, отбивает копьё крепким щитом и в миг, когда соперник пролетает мимо, своё копьё отбрасывает, выхватывая висящую у колена булаву и обрушивая её на противника сзади. Приём был отработан и Ланжье ему не изменял. Наверняка, намеревался применить ту же тактику и сейчас. Если Роланд допустит это, то последнее, что он увидит в схватке (а то и в жизни) — сноп искр перед глазами в мгновенье, когда булава проломит шлем.

— Трус! — рявкнул парижанин, ударяя коня шпорами.

Роланд в ответ вытянул на ходу левую руку и выбросил щит. Он будет сражаться без него. Его жест разозлил Ланжьера. Два всадника сближались. Привычные к турнирам дестриеры в нужный момент сами перешли на галоп. Роланд коленом направлял коня левее колеи. Наконечник копья гасконца находился на уровне глаз Ланжье. Противников разделяли считанные шаги, грохот копыт, казалось, заполнил мир, когда дестриер парижанина споткнулся. Ланжье не понял, что случилось, он жал коленом бок коня, вынуждая выправить бег, а животное вместо этого пало на колени и повалилось на траву, заливая её кровью, потому что копьё де Веррека, направленное секунду назад в шлем парижанина, пронзило грудь жеребца.

— Это тебе не ристалище, — первый раз разомкнул губы Роланд, подъезжая к Ланжье.

От копья он уже избавился, достав Дюрандаль. Парижанин судорожно дёрнулся, но его нога была намертво зажата тушей умирающего дестриера, и, что хуже всего, конь упал на тот бок, где висела палица. Бам! Голова Ланжье мотнулась в сторону от удара мечом по шлему. Бам!

— Сними шлем, — приказал Роланд.

— Иди в задницу, девственник вшивый!

Меч вновь звучно бамкнул по шлему полуоглушённого Ланжье, затем кончик клинка скользнул в щель между верхним краем забрала и шлемом, упёршись парижанину в переносицу.

— Хочешь жить, — невозмутимо растолковал Роланд, — снимай шлем.

Ланжьер непослушными пальцами распустил застёжки. Другие поединщики молча наблюдали, не вмешиваясь. На поле чести третьему не место. Ланжьер скинул стальной колпак, обнажив копну жидких чёрных волос. С проколотой Дюрандалем кожи на переносице сбегала струйка крови.

— Вернёшься к своим, — ровно произнёс Роланд, — передай Лабрюилладу, что «вшивый девственник» намерен его убить.

Настал черёд Ланжье хранить безмолвие.

Роланд развернул коня и, вложив Дюрандаль в ножны, поскакал прочь. Он передал то, что хотел. Англичане, видевшие схватку из-за живой изгороди, разразились приветственными криками. Роланда их ликование не тронуло. Он сражался не ради них.

Ради Бертильи.

Ни одного англичанина лорду Дугласу сегодня укокошить не удалось. Его нога была сломана тушей коня, кость руки перебита стрелой, а второй стрелой пронзено лёгкое. В бессознательном состоянии лорда принесли в дом, где накануне квартировал король. Цирюльник-хирург снял с шотландца броню, вырезал древко стрелы, торчащей из груди. Глубоко засевший наконечник трогать не стал, обильно полив рану мёдом. Приближённым лорда сказал:

— Найдите телегу и везите его в Пуатье. Монахи обители Сен-Жан позаботятся о вашем господине. Везите медленно. Представьте, что везёте молоко и не хотите сбить его в масло. Чем медленнее повезёте, тем больше шансов у вашего лорда увидеть родную Шотландию.

— Так, тащите лорда к этим дурацким монахам, — приказал соплеменникам Скалли, — А я хочу подраться. Хочу убить кого-нибудь.

В дом несли и несли раненых. Они пострадали в атаке под началом маршала Клермона на правый фланг англичан. Как и д’Одрегему, де Клермону тоже удача не улыбнулась. Его тяжёлые всадники угодили в вырытые англичанами ямы да канавы, и были добиты лучниками.

Опозорившиеся на виду у двух армий поединщики возвратились, и французское войско угрюмо двинулось на английский холм. Первую баталию вёл дофин, окружённый рыцарями Ордена Звезды, готовыми закрыть наследника телами от опасности. Баталия принца насчитывала более трёх тысяч бойцов. Они шли, сшибая колышки, к которым были привязаны лозы, и вытаптывая виноград. Над шлемами развевались стяги, а на западном холме гордо реяла орифламма. Пока полоскалось на ветру это двухвостое шёлковое полотнище французы не брали пленных и никому не давали пощады. Любой вояка лелеял мечту захватить в плен богатого вельможу, но сейчас, в начале битвы, было не до расшаркиваний с врагом. Сейчас требовалось проломить строй врага, лишить его уверенности в собственных силах, бить в хвост и гриву. Вот свернут орифламму, тогда и наступит черёд позаботиться о кошельках. Но орифламму трепал ветер, значит, пощады не будет никому. За баталией дофина двигалась баталия его дяди под бой больших барабанов. К славной победе.

Для англичан и гасконцев (по крайней мере, для тех из них, кто мог выглядывать в прорехи живой изгороди) ползущее вверх по склону пешее французское войско представляло собой зрелище устрашающее и величественное. Шёлк и сталь, перья и клинки. Металл доспехов покрывали сюрко: красные и синие, белые и зелёные, яркостью соперничавшие с трепыхавшимися в воздухе знамёнами. Пели трубы, били барабаны. Раздался клич, подхваченный тысячами глоток:

— Монжуа Сен-Дени! Монжуа Сен-Дени и король Иоанн!

С флангов бредущих латников прикрывали арбалетчики. Каждого стрелка сопровождал боец с павезой. За щитом в рост человека арбалетчик прятался во время перезарядки от губительных английских стрел. Первые ряды французского войска настороженно зыркали на виднеющихся в промежутках зелёной изгороди англичан. До первых стрел французы не опускали забрал. Первые шеренги состояли из воинов в пластинчатой броне. Они, за редким исключением, даже щитов с собой не взяли. Многие несли укороченные копья, чтобы при сшибке опрокинуть врага, честь добить которого оставляя вооружённым булавами и моргенштернами товарищам. Мало у кого в руках сверкали мечи. Клинком доспех не пробьёшь, латного лучше бить утяжелённым свинцом оружием, которое плющит, проламывает и гвоздит самые крепкие латы.

Дофин к общему кличу не присоединился. Он настоял на том, чтобы идти в бой в первой шеренге, хотя крепостью тела он с отцом-королём сравниться не мог. Принц Карл был хрупок, длиннонос и бледен до синевы. За короткие ноги и непомерно длинные руки придворные за спиной кликали его «Ле Санж», но если он и был обезьяной, то обезьяной умной. Он знал, что подчинённые не уважают тех командиров, что прячутся за чужие спины. Комплект миланских доспехов дофина был начищен песком и уксусом до блеска, синий жюпон украшали вышитые золотой нитью королевские лилии. В руке принц держал меч. Отец лично настоял, чтобы дофин учился искусству владения клинком, но даже оруженосцы пятью годами младше Карла походя побеждали его в учебных поединках. Потому-то и прикрывали сейчас дофина ветераны, закалённые в сечах.

— Надо было голодом уморить, — буркнул принц, глядя на англичан.

— Сир? — перекрикивая гром барабанов, вопли и трубы, переспросил ближайший к Карлу боец.

— Позиция, говорю, сильная у противника! — повысил голос принц.

— Тем больше славы побить их, сир!

Дофин счёл реплику глупой. Перед глазами просверкнуло что-то белое, и автор дурацкого замечания с такой силой захлопнул дофину забрало шлема, что принц на миг оглох и ослеп. Ратник довольно пояснил:

— Стрелы, сир!

Стрелы летели с боков изгороди, наискось сыплясь на подступающее войско. Часть пускали небольшие кучки лучников перед проломами изгороди. Дофин слышал, как наконечники с глухим стуком впиваются в щиты и, звякают о латы. Забрало шлема давало плохой обзор, и дофин скорее почувствовал, чем увидел, что его соратники ускорились и образовали перед принцем плотный заслон, сквозь который он не имел ни сил, ни желания прорываться.

— Монжуа Сен-Дени! — продолжали драть глотки французы, накатываясь на изгородь.

Лучники скрылись, и только дофин успел подумать, что англичане почему-то никакого клича не выкрикивают, как те грохнули:

— Святой Георгий!

И два строя сошлись с лязгом.

С криками.

И началась резня.

— Где ваши лошади? — повернулся к Томасу герцог Оксфорд.

Оксфорд, как заместитель Уорвика, имел право принимать самостоятельные решения, и вот он решил, что большая часть сил, прикрывающих брод, нужнее там, на холме.

— Лучников Уорвика я оставлю здесь, — озабоченно бросил он Томасу, — А ты бери лошадей и со всей своей братией давай на холм!

Холм хоть и был сравнительно недалеко, но путь верхом экономил время, а сейчас на счету была каждая минута.

— Коней сюда! — заорал Томас через реку.

Слуги и грумы торопливо перевели лошадей по броду, кое-как обойдя опрокинутый воз. Кин, сидя на кобыле без седла, переправился первым.

— Французы, что, задали стрекача? — осведомился ирландец, посматривая в сторону груды железа и мяса, ещё недавно являвшейся сливками французского рыцарства, и рощицы, куда сбежали остатки воинства д’Одрегема.

— Вот ты и разузнай, — ответил Томас.

Он не хотел покидать брод, не уверившись окончательно, что повторной атаки на обоз противник не предпримет.

Кин смерил командира озадаченным взглядом, свистнул псов и порысил на кобылке в рощицу. Латники Уорвика тяжело трусили на холм, прихватив с собой наполненные водой бурдюки. Так распорядился Оксфорд:

— Берите, сколько утянете! Там все от жажды умирают…

Томас на коне, взятом под Монпелье, отыскал в череде возов телегу, наполненную пустыми бочонками.

— Что в них было? — осведомился у ездового.

— Вино, господин.

— Налей их водой и вези на холм.

Возчик испуганно забубнил:

— Господин, лошадки не выдюжат вгору, с полными-то бочками…

— Ещё коней припрягли. И людей толкать возьми. Действуй! Съездишь раз, вернёшься за новой порцией.

Ездовой что-то недовольно пробурчал, но Томас его не слушал. Подъехав к усевшимся на коней эллекинам, он решительно заявил Женевьеве с Хью и Бертильей:

— Вы трое остаётесь здесь! С обозом!

Дав коню шпоры, он помчался к вершине холма. Обогнав пыхтящих латников Уорвика, предложил им:

— Хватайтесь за стремена!

Те благодарно сцапали стременные ремни. Бежать, тем более вгору, держась за стремена, было гораздо легче.

Тем временем Кин вернулся на берег и, обнаружив, что Томас скачет на холм, легко догнал его на своей проворной кобылке.

— Смылись, — доложил шотландец, — А там их видимо-невидимо.

— Где «там»?

— В долине. Тысячи! Иисусе сладчайший!

— Дуй на холм и приведи на брод священника.

— Зачем?

Обещанный Кобхэмом священник до брода так и не добрался.

— Что за вопрос? Людям нужно причаститься.

Кин кивнул и, подозвав собак, помчался наверх.

И до Томаса донёсся жутковатый звук, с которым сшибаются две массы доспешных бойцов. Сталь и сталь, железо о железо.

Баталия дофина ударила в самый центр английской линии, где в изгороди зияла широкая просека, а над рядами бойцов среди других знамён реял стяг, на котором к двум четвертям с английскими львами были вызывающе добавлены две четверти с французскими королевскими лилиями. Флаг принца Уэльского, а под ним верхом на статном жеребце восседал сам Эдуард. И боевая ярость багрово туманила взор французов. Ярость, замешанная на страхе и возбуждении. Охваченные этим чувством бойцы волками рвались к врагу, как и те, чей разум был затенён винными парами. Стрелы сыпались на ряды французов, пробивая щиты, тупясь о броню, иногда находя щель меж пластин, но через павших перешагивали, и вал доспешной пехоты врезался в англичан.

Это первое столкновение было очень важно. Укороченные копья сбивали обороняющихся с ног, топоры и палицы крушили броню, французы орали на пределе лёгких, наступая и продавливая боевые порядки англичан.

И английская линия прогнулась назад.

Качнулась назад под натиском плотной доспешной массы воинов, алчущих вражеской крови. Качнулась и прогнулась, но не прорвалась. Лезвия всаживались в щиты, топоры и палицы дробили черепа и кости. Кровь и мозги разлетались в стороны сквозь искорёженный металл. Убитых и раненых топтали их напирающие сзади товарищи. Напор французов чуть ослабел, но сделал своё дело: от пролома в изгороди англичан оттеснили назад, и бойцы баталии дофина, вливаясь через прореху, растекались, наступая всё более широким фронтом.

Англичане с гасконцами пятились, хотя и медленнее. Их передние ряды были перемолоты в первые секунды, но строй они сохранили в целости. Командиры с высоты сёдел ревели подчинённым одно и то же. Держать строй. Сомкнуться. Французы же стремились к обратному. Разорвать сплошную линию англичан на короткие отрезки, которые можно окружить и перебить по отдельности. Рыча оскорбления и проклятья, люди рубили секирами, кололи копьями, били булавами. Щиты разбивались в щепы, но линия держалась. Опасно выгибалась назад по мере того, как в прореху изгороди вступали новые и новые ряды французов, но держалась. Англичане и гасконцы дрались с отчаянием загнанных в угол и с уверенностью спаянных многомесячным походом бойцов, понимающих, что им не на кого положиться, кроме товарищей, и нечего ждать в случае поражения, кроме смерти. В случае, если линия будет прорвана.

— Добро пожаловать на мясницкий двор Вельзевула, сир, — кисло сказал принцу Уэльскому сэр Реджинальд Кобхэм.

Как и остальные военачальники, они наблюдали за схваткой с коней, находясь позади шеренг бойцов. Сэр Реджинальд ожидал, что французы будут атаковать, как обычно, в конном строю, и их пешее наступление стало для него сюрпризом. Не самым приятным, надо сказать.

— Учатся, сукины дети, — со вздохом добавил сэр Реджинальд.

Был миг, когда он решил, что французам вот-вот удастся задуманное, но англо-гасконская линия устояла, и сэр Реджинальд перевёл дух, а затем дерущиеся перемешались, и разобрать, где кто, стало невозможно.

Задние ряды обеих армий напирали, и там, где оба войска сходились в сече, пространства не хватало на добрый замах. Удар — и короткое мгновение на то, чтобы развернуться к следующему врагу, одновременно восстанавливая дыхание. Обуревавшие воинов в начале драки азарт и гнев схлынули, уступив место холодной злости. Но сквозь дыру в изгороди появлялись и появлялись французы. Плохо, стиснул зубы Кобхэм. Англичане с гасконцами выдохнутся быстрее — жажда и голод последних дней неминуемо скажутся.

— А ведь неплохо всё идёт, сэр Реджинальд? — ухмыльнулся принц.

— Могло быть и лучше, сир.

— Это мальчишка-дофин? — принц приметил в свалке золотую корону на полированном бацинете (по стягу, развёрнутому над первой французской баталией, он понял, какая из особ королевской крови ею командует).

— Дофин, определённо, — присмотрелся сэр Реджинальд. — Или его подменыш.

— Какая разница? — качнул головой принц. — Простая вежливость диктует мне лично засвидетельствовать ему своё почтение.

Улыбаясь, Эдуард перебросил ногу через высокую седельную луку, мягко соскочил на землю и повернулся к оруженосцу:

— Щит и, пожалуй, топор.

— Сир! — воскликнул сэр Реджинальд и осёкся.

Дьявол катнул кости, принц делал то, что должен, и переубеждать его — даром тратить время.

— Вы что-то сказали, сэр Реджинальд?

— Поперхнулся, сир.

— Вот и правильно, сэр Реджинальд. Вот и правильно, — проницательно покосился на него Эдуард.

Опустив забрало, принц ввинтился в плотные ряды латников. Отборные рыцари, долгом которых было защищать наследника престола, последовали за ним.

Его яркий жюпон с двумя четвертями лилий, кощунственно смотрящихся на англичанине для французского взора, не мог остаться незамеченным. Враги взвыли и навалились сильнее.