11
Странная была поездочка.
Чувствовались владеющие страной тревога и страх. Города встречали наглухо запертыми воротами. Крестьяне, завидев конных, прятались в церквях или убегали в лес. Жнецы бросали серпы и давали дёру. Дважды эллекины натыкались на недоеных коров, мычащих от боли в полных молока выменах. Лучники Томаса, сами вчерашние селяне, подоили животин вместо пропавших невесть куда хозяев. Погодка тоже не радовала. Дождь не шёл, однако низкие тучи сулились разразиться им в любой момент. Северный ветер принизывал до костей. Томас взял с собой тридцать четыре латника и сорок четыре лучника. Каждый из бойцов имел по две, а то и по четыре лошади. Верхом передвигались женщины, слуги и оруженосцы эллекинов. Такое обилие коней влекло неизбежные заминки то из-за потери подковы, то из-за хромоты животных.
Новостей доходило немного, и все одна другой противоречивее. На третий день путешествия эллекины издалека услышали перезвон колоколов. Для похорон трезвонили больно заполошно, и Томас оставил отряд в леске, а сам с Робби поскакал в селение, откуда доносился звон. Деревня оказалась крупной, с двумя церквями. На рыночной площади францисканский монах в грязной рясе витийствовал, стоя на ступенях каменного креста, перед толпой местных жителей. С его слов выходило, что французы на днях одержали великую победу.
— Наш король, — вещал монах, — недаром зовётся Иоанном Добрым! Он и есть добрый король! Король — победитель! Он перебил полчища врагов, набрал кучу знатных пленников, и переполнил могилы трупами безбожных англичан!
Монах заметил Робби с Томасом и, приняв их за соотечественников, простёр к ним руки:
— Вот они, наши герои! Воители, стяжавшие беспримерную славу!
Местные, скорее любопытствующие, чем воодушевлённые, оглянулись на двух всадников.
— Я ничего в той битве, о которой ты говоришь, не стяжал. Я даже не слыхал о ней, — отпёрся Томас, — Где, говоришь, она состоялась?
— К северу, — быстро и неуверенно ответил монах, вновь переходя на патетический тон, — Великая победа! Король Англии повержен!
— Король Англии?!
— Милостив Господь! Я видел это собственными глазами! Я видел, как английская гордыня была смирена французской доблестью!
Томас озадаченно взглянул на Робби:
— Король же вроде в Англии?
— С Шотландией сражается, да? — горько продолжил Робби.
— Перемирие, Робби. Будто бы заключено перемирие.
— Лорд Дуглас плевать хотел на перемирия. Поэтому я здесь, с тобой. Потому что заявил ему, что драться с англичанами не могу.
— Я освободил тебя от клятвы. Можешь драться.
— В благодарность за то, что англичанин освободил меня от обета не драться с англичанами, я пойду и весело прирежу парочку англичан. Так, что ли?
Томас ухмыльнулся и пробежал взглядом собравшихся послушать монаха местных жителей. Мальчонка, по виду ровесник Хью, дразнил девчушку, задирая прутиком на ней юбку. Встретившись с Томасом глазами, сорванец присмирел и бросил палку.
— Думаешь, не врёт? — спросил друга Робби, — Была битва?
— Врёт.
В толпу ввинтились двое молодых людей в рясах с деревянными бочонками в руках, и монах громогласно призвал соотечественников жертвовать деньги:
— Наши храбрые воины получили раны! Они пострадали за Францию! Во имя христианской любви и сострадания наш долг — помочь им! Господь отплатит щедрым сторицей! За каждую монету — сотней!
— Мошенник, — сказал Томас Робби, — Придумал байку и сшибает под неё деньгу.
Эллекины двигались на север. К городам не совались, ведь где есть стена, там и арбалетчики найдутся, а Томас терять людей из-за нелепых случайностей не имел желания. Он начал забирать восточнее, надеясь наткнуться на земляков, и действительно встретил их в деревеньке с высокой, устремлённой к небесам церквушкой. Храм был единственным каменным строением, прочие состояли из глины, соломы и дерева. Имелись в селении кузня с горном на заднем дворе и постоялый двор. Подъезжая к селению, Томас приметил целый табун лошадей у водопоя на протекающем рядом с церковью ручье. Полсотни коней означали минимум два десятка бойцов, причём, как здраво предположил Томас, бойцов французских. Однако в следующий миг Хуктон узрел прислонённое к стене корчмы белое знамя с красным крестом святого Георгия и с лёгким сердцем повёл отряд в деревню.
— Свои! Англичане! — оповестил Томас высыпавших на площадь по тревоге латников.
— Святая Богородица! — размашисто перекрестился долговязый воин в жюпоне с золотым львом на усыпанном лилиями синем фоне, — Кто такие будете?
— Сэр Томас Хуктон, — представился лучник.
Он редко пользовался приставкой «сэр», на которую получил право после того, как герцог Нортхэмптон посвятил его в рыцари. Иногда, впрочем, она бывала полезна, как сейчас.
— Бенджамен Раймер, — назвался долговязый, — Мы служим герцогу Уорвику.
— Вы — дозор армии принца? — с надеждой спросил Томас.
— Ха! Эту самую армию мы и ищем!
Раймер поведал, что он и его латники отплыли из Саутгемптона, но их судёнышко отстало от флотилии, подряженной перевезти войска герцога в Гасконь.
— Поднялся ветер, чёртов шкипер запаниковал, и очутились мы в Испании. Остолопу понадобились два месяца, чтобы отремонтировать свою лохань и, наконец, доставить нас в Бордо, — Раймер покосился на лучников Томаса, — Знал бы ты друг, какое облегчение вновь оказаться под защитой добрых английских луков. Наши стрелки плыли на другом судне. Так ты тоже понятия не имеешь, где искать принца?
— Имею, но очень приблизительное, — признался Томас.
— Слепой ведёт слепого. Эля здесь днём с огнём не найти, зато нет недостатка в дурных вестях.
— Вино хоть есть?
— Есть, но дерьмовое. Тоже из Бордо двигаетесь?
Томас покачал головой:
— Мы с востока Гаскони.
— С местностью знаком?
— Не особенно.
— А куда ж ехать?
— На север. Последний слух, дошедший до меня, утверждал, что принц под Туром.
— Знать бы ещё, где этот самый Тур.
— На севере.
Томас слез с лошади и приказал своим:
— Коней расседлать, поводить и напоить. Через час выступаем.
Дальше оба отряда двигались вместе. Каким чудом Раймер ухитрился забраться так глубоко на вражескую территорию, Томас диву давался, особенно после того, как командир латников простодушно полюбопытствовал, зачем Хуктон высылает вперёд разведчиков?
— Здесь что, опасно?
— Здесь всегда опасно. Это же Франция.
Впрочем, враги их не беспокоили. Замеченный издалека замок объехали десятой дорогой. Из крепости их, наверняка, заметили, но попыток выяснить, кто они, не предприняли.
— Скорее всего, большая часть гарнизона ушла на север, — предположил Томас, — В замке осталась горстка, необходимая для его обороны.
— Молю Бога, чтобы мы не опоздали к сражению, — пробормотал Раймер.
— Молю святого Георгия, чтобы сражение не состоялось.
— Да нам побить их — раз плюнуть! — воскликнул Раймер.
Томас вспомнил Креси и промолчал. Чтобы отвлечься от мыслей о той битве, он начал думать о святом Жюньене. Где-то в этих местах находился монастырь с могилой святого. По крайней мере, так представлялось Томасу. Ландшафт менялся, холмы стали ниже, реки шире. Хуктон спрашивал дорогу в деревнях, у редких путников, но крестьяне чаще знали только, как доехать до следующей деревни, а, в лучшем случае, — до города, название которого лучник слышал первый раз в жизни.
— Мы направляемся в Пуатье? — осведомился у Томаса Роланд де Веррек на шестой день.
— Там принц, — сказал лучник с уверенностью, которой не испытывал на самом деле.
— А, может, потому, что там рядом Нуайе?
— Нуайе?
— Где похоронены бренные останки святого Жюньена.
— Ты там бывал?
— Нет. Так мы едем туда?
— Если это по пути — заглянем.
— Потому что ты ищешь «Ла Малис», ведь так?
Прозвучало, как обвинение.
— А «Ла Малис» существует?
— Я слышал, что существует.
— Кардинал Бессьер тоже верит в её существование. И доминиканцы. А мой сеньор, может, и не верит, но приказал мне её найти.
— Чтобы использовать против Франции? — взъярился Роланд.
Он примкнул к эллекинам; он согласился драться за них против армии короля Иоанна, но и первое и второе было ради Бертильи. В душе же Роланд оставался пламенным патриотом Франции. Так вот странно они и уживались в его сердце: Франция и Бертилья. Рыцарь обернулся и посмотрел на предмет своих воздыханий. Бертилья ехала рядом с Женевьевой. Томас изо всех сил противился участию в путешествии обеих женщин, но после того, как он разрешал своим бойцам взять в поездку подруг, Женевьева с Бертильей настояли на своём.
На севере рокотнул гром.
— Боишься, что я найду «Ла Малис»? — спросил Томас.
— Боюсь, что «Ла Малис» попадёт в лапы врагов Франции.
— А в чьи, по-твоему, руки мечу надлежит попасть? — полюбопытствовал Томас, — Церкви?
— Он был завещан церкви, — изрёк Роланд напыщенно, однако вспомнил отца Маршана и осёкся.
— Позволь, я кое-что тебе расскажу. Ты слышал о семи Тёмных паладинах?
— Воины, хранившие сокровища еретиков-катаров? — неодобрительно уточнил Роланд.
— Они.
Томас не стал просвещать рыцаря-девственника, что является потомком одного из этих самых Тёмных паладинов.
— Говорили, что они обладали святым Граалем, — сказал Томас, — Будто бы они унесли его из последней твердыни катаров — осаждённого Монсегюра и скрыли. Прошли годы, другие люди разнюхали об этом и начали поиски реликвии.
— Да, я слыхал.
— Но вот чего ты не слыхал, так это того, что один из них нашёл святой Грааль.
Роланд перекрестился:
— Не может быть. Очередной слух.
— Клянусь тебе кровью и муками Христовыми, — внушительно произнёс Томас, — что Грааль был найден, хотя тот, кто его нашёл, порой и сам в этом сомневается.
Роланд вперился в Томаса и несколько секунд сверлил его взглядом. Уверившись, что тот не шутит, он с дрожью в голосе выдохнул:
— Будь Грааль найден, разве его не оправили бы в золото и драгоценные камни? Разве к нему не стояли бы длинные очереди паломников?
— Наверно, стояли бы. Только парень, который нашёл Грааль, скрыл его от людей вновь. Скрыл там, где реликвию никто и никогда не отыщет. Он бросил Грааль в пучину морскую. Вернул чашу Господу, потому что никого из смертных достойным святыни не счёл.
— Это… это правда?
— Клянусь тебе.
Томас смежил веки. Бултых! — и глиняная чаша с коротким всплеском исчезла в воде. Мир словно замер на мгновенье, поражённый непоправимостью потери. Волны остановили свой бег, крик застрял в глотках чаек, само небо будто затаило дыхание. Лучник открыл глаза:
— Клянусь.
Роланд, не мигая, смотрел на Томаса:
— То есть, если ты найдёшь «Ла Малис»…
— Да. Верну Господу. Человек слаб, обладание такой реликвией не для смертных. Я хочу отыскать «Ла Малис» хотя бы ради того, чтобы она не досталась кардиналу Бессьеру.
С севера вновь донесся удар грома. Дождь так и не пошёл, тучи так и не рассеялись, а эллекины всё так же спешили туда, где готовилась грянуть буря.
Ветер гнал грозовые облака к югу, очищая небо. Сентябрьское солнце пекло почище июльского. Армия принца Уэльского шла на юг, следом за тучами, продираясь по лесистому гребню. Обоз двигался западнее, по идущим через долину дорогам.
Это была гонка, хотя никто не мог сказать, где она закончится. Советники Эдуарда, опытные военачальники, присланные ему в помощь отцом, считали, что надо выбрать подходящее место расположиться там и дать французам сражение. Позицию следовало подыскивать такую, чтобы атакующим французам пришлось наступать по склону холма вверх под смертоносными стрелами английских луков, что гарантировало быструю и славную победу. Советники боялись, что король Иоанн опередит их и вынудить принять бой на своих условиях.
— Атаковать самим — верная смерть, — толковал принцу герцог Саффолк.
— Жарко, чёрт, — отозвался тот рассеянно.
— Оборона — залог победы, — продолжал герцог, едущий справа от Эдуарда.
— Где мы, вообще, находимся? — спросил принц.
— Пуатье где-то в той стороне, — отозвался слева герцог Оксфорд, указывая на восток.
— Дед ваш, уж простите, под Баннокбёрном сглупил, — бубнил Саффолк.
— Сглупил? — наконец, обратил на него внимание принц.
— Он атаковал, сир. И проиграл.
— Он был дураком, — скривился Эдуард, — Я — дурак?
— Нет, сир, — смутился Саффолк, — Вы же помните Креси? Великая победа вашего батюшки. И ваша, конечно же. Под Креси мы оборонялись.
— Естественно. Мой отец не дурак.
— И слава Богу, сир.
— А дед, увы, был им. У белки ума больше, чем имелось у деда. Так говорит мой отец, — принц уклонился от низко висящей ветки вяза, — А вдруг мы столкнёмся с французами прямо сейчас? Будем атаковать?
— Если условия будут нам благоприятствовать, — осторожно заметил Саффолк.
— А если мы так и не найдём подходящего бугра?
— Будем двигаться на юг, сир, пока не найдём холм или не достигнем одной из наших крепостей.
Принц брезгливо приподнял верхнюю губу:
— Терпеть не могу драпать.
— Лучше свободным драпать, чем пленным разгуливать по Парижу, сир, — встрял слева Оксфорд.
— В Париже, как я слышал, проходу нет от хорошеньких девиц.
— Вам, сир, везде от них проходу нет, — развеселился Саффолк.
— Господь добр ко мне, — самодовольно осклабился принц.
— Аминь, — подытожил Оксфорд.
Саффолк же пробормотал под нос:
— Был бы добр, замедлил бы продвижение французов.
По последним сведениям, которыми располагал Саффолк, король Иоанн с войском находился в пятнадцати-двадцати километрах от них, и разрыв этот сокращался с каждым днём. Всё лето французский властитель сидел сложа руки и вдруг преисполнился энергии. Он искал битвы, хотя, как и принц, желал дать её на собственных условиях. Французы надеялись заманить принца в капкан, вынудить драться там, где они захотят, и Саффолк страшился того, что противник добьётся своего. Взятый капталем де Бюш пленный утверждал, что король Иоанн отослал пехоту, но даже без пехоты французы превосходили англичан числом, а насколько превосходили, никто не мог сказать. К тому же, король Иоанн передвигался не по лесам, а по хорошим дорогам, и имел все шансы выиграть гонку, захлопнув ловушку.
Лесистый гребень был единственной надеждой принца обставить французов. Дорога по кряжу экономила день, а день пути нынче стоил дороже золота. Может, на краю гребня отыщется позиция, удобная для того, чтобы подстеречь французов. Ещё Саффолк беспокоился об обозе. Очень уж уязвим он был, двигаясь отдельно от основного войска. К тому же, половину сэкономленного дня придётся потерять, дожидаясь возов с имуществом. Саффолка беспокоили лошади. Кони хотели пить так же сильно, как их всадники — есть. И тем, и другим не светило удовлетворить свои нужды до тех пор, пока армия не доберётся до конца кряжа, где в долинах их ждёт прохладная вода и обильная пища.
В пяти километрах впереди принца и его свиты капталь де Бюш уже достиг края гребня, пологий язык которого сбегал к дороге и реке. Справа, за чередой низких холмов, курились дымы очагов селения, именуемого, как разузнал капталь, Пуатье. Дальний склон долины был разлинован виноградниками.
День выдался отличным. С чистого неба, отмеченного парой крохотных облачков, пригревало солнце. По кронам деревьев щедро разбрызгала яркие краски осень. Отличный день, думал де Гральи, завалиться с красивой девчонкой на речку, купаться голяком, любить друг друга на траве, пить вино и снова любить.
А вместо этого он наблюдал за врагами.
Через долину двигалось войско. Земля по обе стороны от дороги была перепахана и изрыта тысячами копыт. Вернулся боец капталя, посланный на юркой лошадке посчитать вражеские знамёна, доложил:
— Восемьдесят семь, господин.
Капталь поморщился. Только самые знатные вельможи в походе двигались с развёрнутыми стягами, дабы их вассалы знали своё место в колонне. Восемьдесят семь стягов, а сколько под ними собралось воинов? Вельможе зазорно приводить на службу королю меньше сотни бойцов. Значит, десять тысяч всего? Двенадцать? Многовато. Англичане с гасконцами могли противопоставить французским восьмидесяти семи стягам всего сорок. Однако внизу, на берегу сверкающей в солнечном свете реки, капталь видел лишь два знамени и целую толпу коней и людей.
— Это их арьергард? — спросил де Гральи.
— Да, господин.
— Уверен?
— Эти — последние. За ними никто не идёт, — разведчик указал на восток, — Я с километр проехался в том направлении. Никого.
Французский авангард расположился отдохнуть. Спешить было некуда. Они далеко опередили англичан. День принц сэкономил зря. Его противник выиграл гонку. Де Гральи подозвал одного из свих парней и велел отвезти неутешительную весть Эдуарду.
— Сколько их, по-вашему? — спросил у латников капталь.
— Шесть сотен?
— Пожалуй, ближе к семи.
Семь сотен французов наслаждались погодой и передышкой. На макушках у многих вместо шлемов красовались широкополые шляпы с пышными плюмажами — яркое свидетельство того, что противник не ждёт неприятностей. Повозки, на которых перевозились щиты и копья, не охранялись. Кто-то из французов разлёгся на травке, некоторые, разбившись на группки, тянули вино из бурдюков или играли в кости. Слуги водили коней. Стяги без ветра обвисли, и гербы на них капталю разглядеть не удавалось, как он ни старался. Но наличие знамён означало, что среди простых воинов у реки имеются два высокородных аристократа. То есть, два богатых выкупа.
— Они превосходят нас числом вдвое, — объявил своим бойцам капталь, — Но у нас преимущество. Мы — гасконцы.
У де Гральи было триста всадников, все доспешные и готовые к бою. Кто-то подивился вслух:
— С чего это им взбрело задержаться здесь?
— Водопой? — предположил капталь.
Стояла жара, лошадей на марше поить было негде, вот и решили французы из арьергарда утолить жажду коней перед тем, как продолжить путь. Капталь повернулся к оруженосцу:
— Унальд, шлем, щит, копьё. Топор держи наготове.
Подмигнул знаменосцу, скомандовал отряду:
— Ряды сомкнуть!
Накинув кольчужный капюшон, де Гральи надел шлем, взял у оруженосца копье и щит. Первая линия делала то же самое. Остальные доставали из ножен клинки. Гильом, рослый детина верхом на таком же мощном дестриере, вооружился увенчанным пикой моргенштерном.
— Атакуем без сигнала трубы, — распорядился капталь.
Трубить атаку — предупредить врага и подарить ему лишние мгновения, которых может хватить на организацию отпора. Жеребец капталя заржал и ударил копытом.
— За Господа, Гасконь и короля Эдуарда! — рявкнул де Гральи.
И пришпорил коня.
Боже, промелькнула восторженная мысль, что может сравниться с упоением, которое испытываешь в такие минуты? Добрый конь, высокое седло, копьё в ладони и враг в замешательстве! Топот копыт отдавался в ушах, комья земли взлетали в воздух, триста семнадцать всадников вылетели из-за деревьев и помчались вниз по склону. Знамя де Гральи с усыпанным серебряными раковинами чёрным крестом на жёлтом поле хлопало и трепыхалось. Гасконцы разразились кличем:
— Святая Квитейра и Гасконь!
Капталь расхохотался. Святая Квитейра? Девственная христианка, отказавшаяся выйти замуж за могущественного язычника, была обезглавлена. Тело её встало, подхватило окровавленную голову и отнесло её на холм. Святая девственница, покровительница Гаскони! Что ж, пусть ей с мужиками не повезло, зато в чуде Господь ей не отказал, а против восьмидесяти семи знамён чудо, ох, как понадобится!
— Святая Квитейра и святой Георгий! — заорал капталь.
Впереди француз лихорадочно разворачивал коня. Ни щита, ни копья у него не было, и капталь нажал левым коленом бок дестриера, пуская коня чуть в сторону. Копьё гасконца впилось под рёбра противнику почти без отдачи в ладонь капталя, который отпустил оружие и, не глядя, протянул руку назад. Оруженосец вложил в неё топор. Топор де Гральи нравился больше меча. Тяжёлое лезвие легко прорубало пластинчатый доспех, не говоря о кольчуге. Догнав драпающего на своих двоих бедолагу, капталь раскроил ему череп, принял слева на щит выпад меча, но новому противнику ответить не успел — моргенштерн Гильома превратил голову под шляпой с пером в облако кровавых брызг.
Гасконцы рубили врага. Схватка не привела бы в восторг блюстителей рыцарской чести — была она не совсем честной. Нападения арьергард французов не ждал, полагая, что столкнуться с врагом больше шансов у авангарда. Враг же словно с неба свалился. Французы запаниковали и, не помышляя об организованном отпоре, сбились в кучу у брода под ивами. Туда и направил жеребца капталь.
— За мной! — заорал де Гральи, — За мной! Святая Квитейра!
Его бойцы последовали за командиром, сверкая на солнце мечами. Дестриер капталя вбился в толпу французов. Топор взмывал и опускался, сея смерть и боль. Некоторые кричали, что сдаются, некоторые пытались сбежать, вскочив в седло, но гасконцы рубили и кололи всех, кто попадал под удар, без разбора, без пощады. Толчея рассосалась, и де Гральи коленями посылал дестриера вперёд, тот шутя догонял беглецов, топор делал свою кровавую работу, и нажатие колена бросало жеребца к следующей жертве, оставляя след из трупов, умирающих и покалеченных. Гасконцы капталя не отставали от командира, давая выход накопившимся за дни отступления озлоблению и ярости. Возникший перед капталем француз вздыбил коня. Животное с жалобным криком рухнуло набок. Мелькнули в воздухе два притороченных к седлу гуся со свёрнутыми шеями. Всадник заорал, его ногу прижало к земле тушей лошади. Топор капталя оборвал крик. Визжала женщина. Её мужчина удрал, бросив спутницу на милость кровожадных гасконских дьволов.
Капталь подозвал сигнальщика:
— Труби выход из боя!
Гасконцы торжествовали победу. Они перебили уйму народу почти без потерь, захватили трёх знатных пленников, но следовало закругляться, ибо самые резвые из удравших вояк арьергарда вот-вот доберутся до основного войска, и против гасконцев будут посланы горящие жаждой мести тяжеловооружённые всадники. Бойцы капталя потянулись обратно на гребень. Берег реки, ещё недавно такой мирный и тихий, был залит кровью и усыпан телами.
Армии встретились.
— Монастырь святого Жюньена? — переспросил селянин, — Конечно, Ваша Милость, знаю. Там, в конце долины.
Он ткнул заскорузлым пальцем на север:
— Недалеко, Ваша Милость. На бычьей упряжке к утру можно обернуться туда и назад к утру.
Когда эллекины въехали в село, мужик молотил зерно и не подозревал о чужаках, пока их тени не легли перед ним. Крестьянин повернулся, секунду бессмысленно пялился на вооружённых людей, затем бухнулся на колени, мудро отпихнув от себя цеп, чтобы незнакомцы не сочли, что он задумал сопротивляться. Томас, как обычно, начал расспросы с привычных заверений в том, что селянину не причинят вреда. Заданный же в тысячный, наверное, за время поездки раз вопрос о монастыре святого Жюньена; вопрос, на который Томас уже не чаял услышать ответ, — заставил мужика с готовностью закивать.
— Там монахи, в конце долины, — тараторил крестьянин, стреляя глазами в сторону халупы, где, вероятно, отсиживалась семья.
— Кто твой господин?
— Монастырь, Ваша Милость.
— Чей монастырь-то?
Мужик неуверенно ответил:
— Чёрных монахов, Ваша Милость.
— Бенедиктинцев?
— Наверно, Ваша Милость.
— Солдат здесь когда видел последний раз?
Мужик задумался, шевеля губами:
— Э-э… На святую Перпетую, Ваша Милость. Да, точно, на Перпетую. Через нашу деревню шли.
— С тех пор никого?
— Никого, Ваша Милость.
День святой Перпетуи праздновался полгода назад. Томас бросил крестьянину серебряную монету и эллекины двинулись в указанном направлении.
Сгущались сумерки. Пора было искать ночлег. По дну долины вилась речушка, у которой в тени дубовой рощицы виднелись две лачуги. На северном краю долины за леском поднимались дымы то ли села, то ли городка. Там же, должно было быть, если крестьянин не врал, аббатство. Над рекой летали вороны, чернильно-чёрные на фоне блекнущего закатного неба. Звонил колокол, созывая прихожан на вечернюю молитву.
— Город, там, что ли, не пойму? — догнал Томаса Раймер.
— Возможно, но скорее, как обычно, под боком монастыря — деревня.
— Монастыря? — удивился Раймер.
— Туда-то я и еду.
— Молиться? — фыркнул командир латников герцога Уорвика.
— Да, — коротко подтвердил Томас.
Раймер смешался.
Эллекины нахлёстывали коней, и впереди, за рекой, густо поросшей ивами, открылась деревня, над которой возвышались внушительные стены монастыря с торчащим из них шпилем церкви. Дорога, следуя изгибу реки, уходила вбок.
— Мы в деревне подождём, — уведомил Томаса Раймер.
— В трактире?
— Если он там есть.
— Должен быть. В монастырь-то я со всем отрядом не попрусь.
Аббатство больше походило на крепость.
— Это то место? — с сомнением уточнил Томас у Роланда.
— Мне откуда знать? Я там не был ни разу.
— Стены высоковаты для монашеской обители.
Рыцарь-девственник нахмурился:
— Святой Жюньен пообещал святому Петру, что его меч будет в безопасности. Вот и монастырь на замок похож.
— Если это, вообще, монастырь святого Жюньена.
Подъехав ближе, Томас рассмотрел, что массивные ворота обители распахнуты настежь. Очевидно, здесь было принято, как и в некоторых других аббатствах, закрывать ворота лишь с последним лучом светила.
— Святой Жюньен покоится здесь, да? — спросил Роланда Томас.
— Если это — аббатство святого Жюньена, то да.
— Значит, «Ла Малис» может находиться здесь?
— Где, возможно, её и стоит оставить, а?
— Я бы оставил. Но Бессьер не оставит. Мало того, он воспользуется ею не для возвеличивания церкви Христовой, а для возвеличивания себя, любимого.
— А ты нет?
Томас вздохнул:
— Я уже говорил тебе, как намерен распорядиться с «Ла Малис», — он повернулся в седле, — Люк! Гастар! Арнальдус! Со мной. Остальным ждать в деревне. И платить за взятое!
Он выбрал трёх гасконцев в спутники, чтобы не обнаруживать перед монахами своей принадлежности к англичанам. Сопровождать Томаса также вызвались Кин, Робби и де Веррек. Не удалось отделаться от Бертильи с Женевьевой, хотя Хью мать согласилась на время доверить Сэму.
— Почему ты не берёшь лучников? — осведомилась у Томаса Женевьева.
— Я хочу расспросить настоятеля, а не пугать его до смерти. Заехать, перемолвиться словечком и убраться прочь.
— В Монпелье ты тоже так говорил, — едко заметила жена.
— Это — монастырь, — буркнул Томас, — В нём — монахи, не солдаты. Пара вопросов, и мы уедем.
— С «Ла Малис»?
— Если она существует, если она здесь, если-если-если, — Томас ударил коня шпорами и помчался к воротам, чтобы успеть до того, как солнце окончательно скроется за горизонтом. Справа от дороги мальчонка с большим псом пас коз. За выпасом через реку был переброшен каменный мост, от которого дорога разветвлялась. Левое ответвление вело в деревню, правое — к монастырю, окружённому чем-то вроде рва, заполненного по каналу водой из реки. К воротам, не спеша, шагали две облачённые в рясы фигуры. Оглянувшись на догоняющих их всадников, монахи приветливо поздоровались, и один из них спросил:
— Вы за паломниками?
Первым порывом Томаса было отрицательно помотать головой, но, мгновенно взвесив в уме все за и против, он решил иначе и кивнул.
— Они прибыли с час назад. Будут рады охране, ведь болтают, что англичане близко.
— Мы англичан не видели, — заверил Томас.
— Всё равно пилигримы будут рады вас видеть. Для паломничества сейчас не лучшие времена.
— А когда они были лучшими? — философски осведомился Томас, въезжая под арку. Стук копыт эхом отдавался под сводами, — Паломники где?
— В обители, — крикнул вслед монах.
— Нас, что, поджидают? — встревожилась Женевьева.
— Не нас, — успокоил жену Томас.
— И кто не нас поджидает?
— Какие-то паломники.
— Послал бы ты всё же за лучниками.
Томас указал ей на трёх гасконцев, Робби и Роланда:
— Не думаю, что нам страшна горстка богомольцев.
Лошади плотно заполнили тесное пространство между стеной и церковью. Соскочив с коня, Томас привычно проверил, легко ли выходит из ножен клинок. Позади со скрипом захлопнулись ворота, и лёг в пазы засов. На фоне слабо подсвеченного небосклона с яркими точками первых звёзд здания монастыря казались чёрными. На подставках между двух каменных домов, очевидно, монашеских спален — дормиториев, горели факелы. Мощёная дорога шла через монастырь к воротам на противоположном конце обители (открытым, как ни странно), у которых тоже было не протолкнуться от осёдланных и вьючных коней. Томас направился к освещённому двумя факелами входу в собор и решительно вошёл в двери. Внутреннее убранство храма внушало трепет и благоговение: яркие фрески на стенах; резные колонны, поддерживающие ажурные своды; золото алтарей. Монахи в чёрных рясах выводили стройно и строго латинские слова псалма:
— …Quoniam propter te mortificamur tota die, aestimati sumus sicut oves occisionis…
— О чём они поют? — шёпотом полюбопытствовала Женевьева.
— «…Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обречённых на заклание…»
— Не нравится мне здесь, — поёжилась Женевьева.
— Мы в монастыре не задержимся. Дождёмся конца службы, поговорим с настоятелем и уедем.
Его заинтересовали фрески. Страшный суд соседствовал с картинами корчащихся в адском пламени грешников, среди которых Томас с изумлением заметил священников и монахов. Ближе, в нефе, стену украшало изображение Ионы и заглатывающего его кита. Томасу чуднО было видеть огромную рыбину нарисованной так далеко от ближайшего океана. Когда он был мальцом, отец рассказывал ему историю Ионы, и юный Томас часами выстаивал на берегу моря в надежде узреть рыбу, способную проглотить человека. Напротив Ионы Хуктон обнаружил затенённую колонной фреску, на которой коленопреклонённый монах, стоящий на заплатке зелёной травы в заснеженном поле, принимал протянутый ему с неба меч. Святой Жюньен!
— Вот он! — радостно пискнула Женевьева.
Стоящие в задних рядах монахи обернулись на её голос.
— Женщины!? — возмущенно воскликнул кто-то из них.
К Томасу подскочил плечистый инок:
— Паломникам разрешено входить в церковь лишь между заутреней и ноной! — гневно выпалил он, — Не сейчас! Вон отсюда!
Инок растопырил руки и принялся теснить Томаса со спутниками к выходу:
— Вы посмели войти в храм с оружием?! Вон! Вон!
Суматоха привлекла внимание остальной братии. Пение перешло в недовольный ропот. Томасу вспомнились слова отца. Он часто повторял, что толпа монахом может быть страшнее шайки разбойников:
— Народ воспринимает их, как стадо телков, а ведь они не телки, отнюдь не телки. Порой они сражаются, как дикие звери.
Эти смиренные иноки были настроены враждебно к непрошенным гостям, а набилось в храм сотни две монахов. Плечистый упёр Томасу в грудь ладонь и сильно толкнул. С высокого алтаря ударил колокол, и одновременно раздался стук тяжёлого посоха о каменный пол.
— Пусть остаются! — раздался властный голос, — Пусть остаются!
Редкие монахи, продолжавшие тянуть псалом, умолкли.
Томас мягко сказал иноку, ладонь которого покоилась на солнечном сплетении лучника:
— Руку убери.
Тот исподлобья взирал на него, не пошевелив даже пальцем.
Тогда Томас схватил его за руку и без усилий отогнул её назад. Монах, изумлённый силой привыкших натягивать лук мускулов, попробовал вернуть ладонь на место, но Томас резко нажал, что-то хрустнуло, и плечистый с коротким всхлипом отпрянул назад, баюкая повреждённую конечность.
— Я же сказал: убери! — прорычал Хуктон.
— Томас! — воскликнула Женевьева.
Лучник поднял голову и увидел у высокого алтаря пухлого человека в красном. Паломников привёл лично кардинал Бессьер. И немалую долю этих паломников, очевидно, составляли арбалетчики. Они выстроились по обеим сторонам нефа, и Томас кожей ощутил щелчки взводимых спусков. Арбалеты нацелились на эллекинов. Стрелки, которых больше дюжины, носили ливреи с зелёной лошадью на белом. За ними появились латники в тех же цветах, а рядом с кардиналом встал на алтарных ступенях граф Лабрюиллад.
— Ты была права, — покаянно пробормотал Женевьеве Томас, — Надо было взять лучников.
— Схватить их! — повелел кардинал.
Его толстощёкая физиономия расплылась в торжествующей улыбке. Враги угодили в расставленные Бессьером тенета, и кардинал Бессьер, архиепископ Ливорно, папский легат при дворе Иоанна II, не собирался упускать добычу. За спиной кардинала нахохлился вечно угрюмый отец Маршан.
Монахи расступились, и Томаса с его спутниками вытеснили к ступеням алтаря.
— Добро пожаловать! — елейно проговорил Бессьер, — Гильом д’Эвек!
— Томас из Хуктона, — с вызовом поправил его лучник.
— «Ле Батар»! — злобно выдохнул отец Маршан.
— И его еретическая потаскуха — сожительница! — добавил кардинал.
— И ещё моя жена, — пробормотал Лабрюиллад.
— Две потаскухи! — объявил Бессьер довольно и обратился к держащим пленников на прицеле арбалетчикам, — Не спускайте с них глаз!
Он помедлил, упиваясь триумфом, и произнёс со вкусом:
— Томас из Хуктона. Ле Батар. Что же ты делаешь в доме молитвы?
— Исполняю поручение.
— Поруче-е-ение? — насмешливо протянул Бессьер, — Что за поручение?
— Не допустить, чтобы святая реликвия оказалась в грязных руках.
— И что же за реликвия?
— «Ла Малис».
— Да? И в каких же руках она не должна оказаться?
— В твоих, кардинал Бессьер.
— Зрите, христиане, сколь глубоко укоренён во грехе бесстыдный Ле Батар! — сокрушённо воззвал кардинал к монахам, — Руки служителя церкви для него недостаточно чисты! Оно и понятно. Ле Батар отлучён от церкви, извергнут из её святого лона и лишён спасения. И что же? Вместо покаяния он посмел явиться сюда, в храм Господень со своими шлюхами и богомерзкими клевретами, дабы украсть сокровище, дарованное Богом церкви Его!
Он указал на Томаса перстом и возвысил голос:
— Ты же не станешь отрицать, что отлучён?
— Одного деяния я уж точно отрицать не стану! — ответствовал лучник.
— Какого же? — нахмурился кардинал.
— Твой брат, — сказал Томас.
На лицо Бессьера набежала тень. Указующий перст дрогнул, рука опустилась.
— Твой брат мёртв.
— Откуда тебе известно об этом, еретик?
— Я отправил его дьяволу в пасть со стрелой в брюхе! — дерзко выкрикнул Томас.
Он не собирался молить о пощаде, так как Бессьер был не из тех, кого можно надеяться разжалобить. Вызов — всё, что оставалось окружённому врагами лучнику.
— Он подох от стрелы из ветки, срезанной с ясеня на закате и очищенной от коры девственницей. Стрелы с наконечником, выкованным в беззвёздную ночь, и с перьями, взятыми с правого крыла гуся, загрызенного белым волком. А лук, из которого стрела была выпущена, неделю до того пролежал в церкви.
— Колдовство… — прошептал кардинал.
— Их должно сжечь, Ваше Высокопреосвященство! Включая этих двух! — отец Маршан злобно махнул в сторону Робби де Веррека, — Они преступили клятву! Они…
— Клятву тому, кто пытал беззащитную женщину? — оборвал его Томас.
Его чуткий слух уловил цокот лошадиных копыт по брусчатке снаружи собора и гневные голоса.
Кардинал, тоже услышавший что-то, насторожился, посмотрел на двери собора, не увидел ничего подозрительного и объявил:
— Они умрут! Умрут за «Ла Малис»!
По щелчку Бессьера шеренга монахов за престолом раздвинулась. За ними стоял старик в ветхой белой рясе, залитой кровью из расквашенных губ и носа. За его спиной в нише апсиды Томас увидел каменный саркофаг, покрытый резьбой и раскрашенный, покоящийся на двух пьедесталах. Крышка гроба была сдвинута. Из тени апсиды выступил здоровяк в надетом поверх кольчуги пластинчатом нагруднике, о который с щёлканьем бились вплетённые в бороду костяшки. С момента, когда Томас отпустил Скалли к его лорду, костяшек в волосах у шотландца изрядно прибавилось.
— Ты обдурил меня! — пролаял он отрывисто Роберту Дугласу, — Заставил драться за вонючих англичан! Твой дядя сказал, что ты должен сдохнуть! Ты не Дуглас больше, потому что ты кусок собачьей отрыжки! Вот кто ты!
Гордый столь длинной и связной речью, Скалли повернулся к саркофагу и извлёк из его недр меч. Клинок не имел ничего общего с теми, что изображались на фресках в этом соборе и в Авиньоне. Меч походил на фальшион, грубое оружие простолюдинов, годное для резки, как сена, так и глоток. Слегка изогнутый клинок, расширяющийся от рукояти, не был предназначен для колющих ударов, только для рубящих. Лезвие выглядело старым, неухоженным, но Томасу внезапно захотелось пасть перед ним ниц. Иисус смотрел на этот меч, касался его и в ночь ареста запретил спасать себе свободу посредством этого смертоносного куска металла, этого меча рыбака.
— Убейте их! — скомандовал кардинал.
— Проливать кровь в Храме Божьем?! — возмутился седобородый настоятель.
— Убейте! — повторил кардинал и остановил готовых нажать спуск арбалетчиков, — Не болтами!
Он широко ухмыльнулся и изрёк:
— «Ла Малис» — орудие церкви Христовой. Пусть «Ла Малис» и рубит скверну под корень! Вместе с носителями скверны!
Пропела тетива лука, и стрела ударила в цель.
