10
Две кости прокатились по столу. Стол был орехового дерева, со столешницей, украшенной изображениями единорогов, выложенными серебром и слоновой костью. Покрывала стол тёмно-синяя бархатная скатерть с золотой бахромой. Бархат глушил стук кубиков, за движением которых напряжённо следили пятеро мужчин.
— Кишки Господни! — охнул младший из них, когда кости замерли.
— Опорожнённые в аккурат вам на макушку, сир! — хохотнул второй игрок, склоняясь над столом, — Причём, в третий раз подряд!
Ему пришлось нагнуться, потому что точки на грани кубиков из слоновой кости были нанесены золотом, и в сумраке палатки, куда тусклый свет проникал сквозь полотняные, в жёлто-красную полоску, стены, разглядеть, что выпало, представлялось непростой задачей в ясную погоду, а уж тем более сегодня, когда небеса затянула свинцовая пелена туч. Игрок вопросительно посмотрел на того, кого назвал «сир». Тот махнул рукой, и его партнёр сгрёб оба кубика со стола:
— Два и один, сир, в сумме образуют три, увеличивая, что характерно, ваш долг мне ровно до трёх сотен!
— Твоя радость выходит за рамки приличий, — беззлобно урезонил его принц.
— Но это не делает её меньше, сир, — ухмыльнулся его собеседник.
— Боже, нет! — простонал принц, возводя очи горе, к потолку шатра, по которому тяжело забарабанили капли дождя.
Накрапывало помалу всё утро, но теперь хляби небесные разверзлись, и полило, как из ведра.
— Господь ко мне явно не расположен!
— Зато, сир, расположен к моей мошне!
Принц хмыкнул. Он был молод, двадцати шести лет отроду. Белокурые волосы его казались в полумраке палатки темнее. Глубоко посаженные на сухощавом лице глаза были непроницаемы, как пуговицы из чёрного янтаря, украшавшие ворот его синего жакета, короткого, модно приталенного. Обшитые жемчугом фестоны подола, подбитые жёлтым шёлком, оканчивались золотыми кисточками. На ремне красовались вышитые серебром эмблемы принца — три белых пёрышка. Не пристёгнутый к поясу меч в ножнах лежал на кресле у входа. Принц отодвинул полог палатки и выглянул наружу:
— Чёрт, прекратится этот дождь когда-нибудь?
— Стройте ковчег, сир.
— И какими тварями его набивать по паре? Женщинами? Пара блондинок, пара брюнеток, рыжих парочка для разнообразия…
— Женщины лучше животных, сир.
— Откуда такая уверенность? Из личного опыта?
Присутствующие дружно засмеялись. Люди всегда смеялись шуткам принца, и смеялись искренне, ибо Эдуард Вудсток, принц Уэльский, герцог Корнуэлла и Честера, господин Бог ведает скольких ещё земель был человеком прямым, весёлым и щедрым. Высокий и симпатичный, он покорял бы женские сердца даже не будучи наследником английского трона. Кроме английского, если верить стряпчим его отца, Эдуард являлся наследником трона французского, с чем, естественно, не мог примириться король Иоанн II Французский. Его несогласием, собственно, и было вызвано присутствие английских войск во Франции. Назло Иоанну II в личный герб принц добавил к трём английским золотым леопардам на красном две четверти французских королевских лилий в лазурном поле. По верху получившееся четверочастное изображение перечёркивала серебряная полоса — ламбель с тремя идущими к низу выступами — знак старшего сына и наследника. В бою, впрочем, принц чаще пользовался щитом с личной эмблемой — тремя белыми перьями на чёрном фоне.
Принц кисло оглядел прохудившийся небосклон:
— Проклятый дождь…
— Всё когда-нибудь кончается, сир.
Никак не реагируя на реплику, Эдуард перевёл взгляд вперёд, где между двух дубков, стерёгших, словно часовые, вход в шатёр, слабо виднелся сквозь пелену дождя город Тур. На неприступную твердыню он не тянул. С цитаделью, конечно, придётся повозиться — каменные стены, башни; зато бурж, средоточие городских богатств, защищал лишь ров и проломленный кое-где частокол. Закалённым годами войны бойцам принца эти укрепления — тьфу, если бы не чёртовы дожди. Из-за них Луара вышла из берегов, превратив окрестные поля в непроходимые болота.
— Проклятый дождь, — повторил принц, и небо ответило громовым ударом, столь близким и неожиданным, что все в палатке вздрогнули.
Вспышка молнии скрала на миг цвета. Громовой удар вновь сотряс барабанные перепонки. Дождь усилился, кипятя грязные лужи на грунте. Вода собиралась в ручейки, журча сбегавшие с холма, на котором стояла палатка.
— Иисусе… — пробормотал принц.
— Он вас не слышит, сир. У святого Мартина, вероятно, слух тоньше.
— Причём тут святой Мартин?
— Он — покровитель Тура, сир.
— Он утонул?
— Если мне не изменяет память, сир, мирно скончался в собственной постели.
— Наверняка, изменяет. Если он не утонул, с чего бы мошенник вознамерился утопить нас?
У подножия холма появился всадник. Попона лошади настолько промокла, что разобрать герб не представлялось возможным, а грива прилипла к изогнутой шее, сочась водой. Наездник в кольчуге и бацинете направил животное вверх по раскисшему пологому склону, крикнув:
— Его Величество здесь?
— Здесь! — гаркнул в ответ Эдуард.
Из-за шума дождя им обоим приходилось орать.
— Не спешивайся! — запоздало разрешил принц, но всадник уже плюхнулся в слякоть и, помедлив, воспользовался дозволением на свой лад: вместо того, чтобы пасть на одно колено, просто поклонился:
— Я послан сообщить Вашему Величеству, что мы начинаем очередной штурм.
— Вы что, плыть туда собираетесь? — буркнул принц и махнул гонцу рукой, показывая, что вопрос риторический, — Скажи — я приеду.
Нырнув обратно в шатёр, он щёлкнул пальцами, подзывая слугу:
— Плащ! Шапку! Лошадь!
Молния, змеясь, ударила в руины церкви Сен-Лидуар, камни которой горожане использовали для починки стен цитадели.
— Сир, — обратился к принцу один из игроков, — вам же ехать необязательно.
— Идя на штурм, ребята должны видеть, что я с ними.
— Хотя бы доспехи наденьте, сир.
Принц поморщился, подняв руки, чтобы слуга смог привесить ему к поясу меч. Другой слуга принёс чёрный плащ.
— Не этот, — покачал головой Эдуард, — Красный дай. Тот, что с золотой бахромой.
— Полиняет ведь, сир.
— Пусть линяет. Я должен быть заметен. И шапку неси, ту, маленькую. Конь готов?
— Как всегда, сир.
— Который?
— Фудр, сир.
Принц улыбнулся:
— Имечко подходящее для такой погоды, да?
«Фудр» по-французски означало «молния», а принц в своём кругу разговаривал только по-французски, переходя на английский лишь для общения с простыми солдатами. Поёжившись, Эдуард вышел в дождь. Трава была мокрой, принц поскользнулся и удержался на ногах, успев вцепиться в грума.
— Помоги-ка мне в седло забраться, — приказал ему Эдуард.
Он уже промок насквозь. Взявшись за поводья, принц повернулся к слуге:
— Когда я вернусь, мне надо будет переодеться в сухое.
И пришпорил Фудра.
— Эй! — раздался сзади окрик.
Принц не остановился. Он скакал сквозь дождь, щурясь от заливающих глаза струй. Фудр шарахнулся от колеблемого ветром низковисящего дубового сука. Во вспышке молнии известковые откосы на противоположном берегу реки полыхнули ослепительно-белым, и пару секунд спустя донёсся громовой раскат.
— Вы — дубина, сир! — принца догнал один из приближённых.
— Промокшая до последней щепки дубина! — со смехом уточнил Эдуард..
— Мы не можем идти на штурм в такое ненастье!
— Надеюсь, враг думает так же!
Жеребец принца перебирал копытами по промокшему лугу в направлении ивовой рощи, набитой солдатами. За деревьями виднелась река, поверхность которой была мелко изрыта дождевыми каплями. Слева от принца, ближе к частоколу пригорода, отделённые от него залитым водой полями, мокли лучники. Стрел они не пускали и луков не натягивали.
— Сэр Бартоломью! — крикнул принц, въезжая в рощу.
— Тетивы промокли, дьявол бы их подрал! — отозвался сэр Бартоломью Бургерш, приземистый, смуглый и годами не намного старше Эдуарда.
Сэр Бартоломью Бургерш был знаменит ненавистью ко всему французскому, кроме, разумеется, их вина, золота и женщин.
— Из-за чёртова дождя плевки лучников будут лететь дальше, чем их стрелы! — бурчал сэр Бартоломью, — Выступаем!
Толпа латников подтянулась к лучникам.
— С чего вдруг взбрело на штурм идти? — спросил принц.
— Да перебежчик сообщил, что бойцов с частокола сняли и перебросили в цитадель, — пояснил Бургерш.
Его воины, пешие, с мечами, топорами и щитам, с чваканьем выдирали из грязи ноги, пригибая головы от швыряющего горсти капель в лица ветра. Он был столь силён, что гнал по реке и по укрывшей подтопленные поля воде волны с белыми гребешками. Принц выехал в тыл строящимся воинам и окинул частокол испытующим взором. Неужели правда, что защищать пригород некому? Хотелось бы надеяться. Воинство Эдуарда лагерь разбило там, где повыше и, соответственно, посуше. Везучие заняли немногие хижины, запасливые поставили палатки, остальные довольствовались кое-как сляпанными из веток и листьев шалашами. Взять предместье означало получить сухие и тёплые убежища, в которых нестрашна непогода.
Сэр Бартоломью подъехал на отличном дестриере к Эдуарду:
— Кое-кто из лучников сможет стрелять, сир. Наверное.
— Перебежчик ничего не перепутал? Солдат за частоколом точно нет?
— Он клялся-божился, что нет. Якобы граф Пуату приказал всем отступить в цитадель.
— Чарли-сосунок здесь? — поднял бровь Эдуард.
Под «Чарли-сосунком» он подразумевал дофина Карла, наследника Иоанна II.
— Успел-таки из Буржа, гадёныш. Что-то не верится мне, чтобы он вот так запросто сдал нам предместье, — Знамёна его всё ещё на частоколе.
На убогой ограде пригорода тяжело полоскались флаги. Они напитались влагой и потемнели, но можно было разобрать на некоторых изображения угодников и королевские лилии. Наличие стягов предполагало и наличие за деревянным забором его защитников.
— Хотят, чтобы мы думали, что они всё ещё там, сир, — предположил Бургерш.
— Все мы чего-то хотим. Я вот город этот хочу, — сказал принц.
Он вёл из Гаскони шесть тысяч солдат, и они жгли города, брали замки, разоряли деревни, резали скот. Они захватывали богатых пленников, выкупы за которых оправдывали половину военных расходов, и нагребали столько добычи, что не могли всё унести. Только из сокровищницы Сен-Бенуа-дю-Со вывезли больше четырнадцати тысяч золотых экю, каждое из которых равнялось трём серебряным английским шиллингам. Сопротивления почти не встречали. Замок Роморантен продержался пару дней, пока зажигательные стрелы не выкурили обороняющихся из пылающей костром твердыни. Духовник принца подсчитал, что войско проделало путь в двести пятьдесят километров, двести пятьдесят километров разорённой, обезлюдевшей, выжженной земли, с которой французскому королю долго ещё не выжать ломаного гроша.
Тем не менее, принц беспокоился. И было отчего. Его войско было крохотным. Шесть тысяч воинов в самом сердце Франции, готовой выставить против горстки англичан десятки тысяч бойцов. По слухам, король Иоанн спешно собирал армию, но толки умалчивали о её численности и вооружении. Одно было ясно и без слухов: французское воинство будет гораздо многочисленнее армии Эдуарда. Потому-то принцу и нужен был Тур. Здесь Эдуард мог соединить силы с отрядами герцога Ланкастера, двигающегося из Бретани. Армии разделяла Луара, а мост имелся в Туре. Следовательно, во что бы то ни стало надо было захватить город, ибо соединённая армия могла штурмовать хоть Париж, хоть небеса, а без Тура обоим воинствам оставалось бы лишь убираться обратно несолоно хлебавши.
Лучники шлёпали по воде к палисаду. Один из них пустил стрелу, но она, не долетев до кольев, бессильно нырнула невысокую волну.
— Стрелы впустую не трать! — рявкнул на него десятник, — Для французов их прибереги!
— Если там будут французы, — скривил губы Бургерш, — Похоже, не соврал перебежчик.
— Не знаю, не знаю, — продолжал сомневаться принц, — Ну, с какой радости дофину оголять первую линию обороны?
— Сдуру, сир. По молодости, — пожал плечами Бургерш.
— Дофин, говорят, страшен, как чёрт, — заметил Эдуард, — но не глуп.
— Ваша полная противоположность, да, сир? — со смешком вмешался в разговор сопровождавший принца от палатки всадник.
Бургерш, покоробленный непочтительностью, зыркнул на него, но принц искренне захохотал.
Некоторые лучники, действуя луками, как посохами, прощупывали под водой путь. Частокол был безлюден. Ближняя к реке группа стрелков отыскала полоску грунта повыше и цепочкой порысила по ней к жалкой ограде, отделявшей их от богатых усадеб и наполненных серебром и золотом церквей предместья. К полоске потянулись другие лучники, к которым присоединились и латники.
И полетели первые арбалетные болты.
Арбалетчики засели на верхних этажах домов за палисадом. Тетивы у находящихся под крышами стрелков были сухи, и болты разили лучников напропалую. Пара англичан попробовала ответить, но их стрелы даже не достигали частокола, за которым объявились, наконец, воины с копьями, топорами и клинками.
— Иисусе! — принц привстал на стременах.
— Нам бы выиграть ещё шагов пятьдесят, — пробормотал Бургерш.
Пятьдесят шагов, и стрелы английских луков найдут себе жертв за кольями. Только арбалетчики не собирались давать врагу пройти эту полусотню шагов. Болты сыпались градом. Лучник, на которого смотрел принц, опрокинулся на спину с болтом в окровавленной глазнице, подняв облако брызг.
— Командуйте отход! — приказал Эдуард.
— Но, сир…
— Командуйте!
Бургерш подозвал трубача, и тот подал сигнал отступать. Труба пела звонко, перекрывая шум дождя, ветра и триумфальный вой защитников.
— Сир, вы подобрались слишком близко! — предостерёг Эдуарда его язвительный спутник, гасконец Жан де Гральи, носивший титул капталя де Бюш. — Слишком близко!
— Четыре сотни парней подобрались намного ближе меня.
— Вы в красном, сир. Отличная мишень.
Капталь сплюнул и послал коня ближе к принцу. Хотя черноглазый гасконец и был ровесником принца, он успел завоевать репутацию толкового командира. К войску принца он примкнул не в одиночестве, а с небольшим отрядом латников, обряженных в сюрко с гербом де Гральи — пятью серебряными раковинами на чёрном кресте в золотом поле. Плащ гасконца в чёрно-жёлтую полоску неприметным едва ли кто назвал бы, и цель он тоже представлял лакомую.
— Если болт попадёт в вас, сир…
Закончить фразу де Гральи помешала арбалетная стрела, просвистевшая у самого лица и заставившая гасконца отшатнуться.
Принц Эдуард хмуро следил за откатывающимися назад лучниками.
— Сэр Бартоломью! — окликнул он де Бургерша, руководившего отступлением.
— Сир?
— Тот сукин сын, что ввёл вас в заблуждение, где он?
— В лагере, сир.
— Повесьте его. Медленно.
Болт поднял фонтанчик жидкой грязи перед мордой Фудра. Ещё два пронзили воздух совсем рядом. Принц не обратил на них внимания.
— Я не доставлю им удовольствия полюбоваться на мою спину, — сказал он капталю.
— Думаю, их вполне устроит зрелище вашей гибели. Лучше бежать, чем умереть, сир.
— Не всегда. Репутацию, друг мой, надо беречь.
— Бесславная смерть до срока репутацию не улучшает.
— Мой срок не пришёл. Мне предсказывали будущее как-то в Аржантене.
— Кто?
— Грязная старушенция. Народ верил, что она провидит грядущее. А воняло от неё, как от выгребной ямы.
— И что же она вам напророчила?
— Напророчила величие и славу.
— Она знала, что вы — принц Уэльский?
— О, да.
— Ха, кто же принцу станет пророчить случайную гибель в грязи под дождём? Лучше предсказать ему кучу хороших вещей и получить от него за это кучу деньжат. Вы ведь не поскупились, сир?
— Нет, конечно.
— Вот! А, вероятнее всего, старуху надоумил кто-то из вашей свиты. Успех у женщин пророчила?
— Да.
— Его смело можно пророчить любому принцу. Будь принц даже на жабу похож, от одного титула у девчонок ноги слабеют и раздвигаются сами.
— Я, слава Богу, на жабу не похож.
Принц обтёр лицо рукой. Дождь смывал с капюшона плаща краску, и размазанные по щекам алые струйки походили на кровавые разводы.
— Поедемте, сир, — настаивал на своём гасконец.
— Ещё минуту, — попросил принц.
Он намеревался покинуть место несостоявшегося штурма последним.
Арбалетчик в мансарде дома бондаря, стоявшего у южных ворот, заметил двух конников в ярких плащах. Стрелок закрутил рукоять трещотки, натягивая тетиву до щелчка, вложил болт, выбрав поострее и поровнее. Прижав приклад к плечу, арбалетчик водрузил оружие на подоконник. Прикинув, что ветер дует слева, дал поправку, затаил дыхание и прицелился в красного всадника. Оба конника не двигались с места, пропуская мимо пеших солдат, ряды которых прореживали товарищи арбалетчика из соседних зданий. Стрелок мягко нажал спуск. Арбалет толкнул хозяина в плечо, послав в дождь оперённую кожей сталь.
— Может, хоть к вечеру тучи истощат свои запасы влаги, — безнадёжно произнёс принц.
Арбалетный болт разорвал принцу штанину с внутренней стороны бедра, не задев кожу, пробил дерево седла и на излёте ткнулся Фудру в ребро. Жеребец взвился на дыбы и заржал. Успокоив коня, Эдуард пощупал разорванные штаны и хмыкнул:
— Бог мой, чуть выше и меня в любой хор кастратов приняли бы с распростёртыми объятиями.
— Как хотите, сир, а я вас забираю отсюда, — с этими словами де Гральи решительно ухватил Фудра за уздечку и дал шпоры своему жеребцу. Принц не противился, машинально потирая бедро.
— Завтра! — по пути подбадривал он уныло бредущих солдат, — Завтра отплатим! Завтра Тур будет наш!
Однако следующее утро не принесло улучшения погоды. Ветер не стих, небеса обрушивали на землю потоки воды, сверкали молнии, гремел гром. Господь, казалось, твёрдо вознамерился уберечь Тур от англичан, а без турского моста оставаться здесь не имело смысла.
Со дня на день к городу могла подойти армия короля Иоанна II, и войско Эдуарда оказалось бы в ловушке.
И принц дал приказ отступать.
Оружие хранилось в подземельях донжона замка Кастильон д’Арбезон. Повалов было пять, в один запихнули юного Питу дожидаться, когда его папаша соберёт деньги и пришлёт с пленными эллекинами. Ещё два пустовали.
— Тут мы держим пьяниц, — объяснил Хуктон Кину.
— Святые угодники! Должно быть, в них всегда яблоку негде упасть!
— Редко, — скупо обронил Томас.
Он привёл ирландца в самый большой подвал, превращённый в арсенал. Абеляр с Элоизой забегали вперёд, вынюхивая что-то в углах, возвращались к хозяину.
— Парни знают, — продолжал Томас, — Они могут пить, сколько влезет, но не тогда, когда дело требует от них выкладывается по полной.
Он повесил фонарь на вбитый в стену крюк. Слабый огонёк свечи давал немного света.
— Понимаешь, здесь ты жив, пока умеешь прыгать выше головы.
Кин ухмыльнулся:
— Выше головы? Трезвым?
Томас шутки не принял:
— Выше головы — только трезвым. Тебе придётся сражаться с людьми, которые воюют не первый год, быть быстрее их, сильнее, хитрее. Пьяный не удержит меч, промажет стрелой и не выложится на всю катушку. И умрёт. А мы — маленький отряд, и вокруг нас — враги, так что мы должны уметь прыгать выше головы. Трезвыми.
— Бывает, что человек просто не в состоянии выкладываться?
— Бывает. Тогда я его выгоняю. Благо, найти замену просто. Мы неплохо зарабатываем.
Кин ухмыльнулся:
— Коредоры, только со своим замком, да?
Вежливо улыбаясь, Томас думал о том, что ирландец недалёк от истины. «Коредорами» в этих местах звали согнанных с земель крестьян, промышляющих от безысходности грабежом на большой дороге и порой осмеливавшихся даже нападать на маленькие селения. Бесконечные войны наплодили множество банд «коредоров», и, хотя крупные тракты Франции охранялись богатыми сеньорами, вроде Арманьяка, на дорогах помельче безраздельно властвовали коредоры. Их ненавидели и боялись. Так же, как ненавидели и боялись эллекинов. Разница между ними имелась — тонкая, почти неразличимая. Эллекины служили Томасу, а Томас был вассалом Уильяма де Боуна, герцога Нортхэмптона, находящегося где-то на англо-шотландской границе. Разница состояла в том, что, не в пример коредорам — вольным птицам, Томаса с его эллекинами прислал в Гасконь герцог приглядеть за формально принадлежащими ему землями. Так что совесть Хуктона, как будто, была чиста. Или всё же золото и серебро в церквях Кастильон д’Арбезона говорили об обратном?
— В этом подвале я впервые встретился с Женевьевой, — сказал Томас, чтобы отвлечься от невесёлых мыслей.
— В этом?
— Её собирались сжечь, как еретичку. Уже был готов костёр с растопкой и связками сырых прутьев, чтобы горела помедленнее и мучилась.
— Господи…
— Можешь себе представить Иисуса, мечтательно раскладывающим для кого-нибудь костёр? А потом хлопающим в ладоши, оттого, что догадался сырые прутья доложить, и жертва умерла не сразу?
Кин, несколько напуганный прозвучавшим в голосе Томаса гневом, осторожно ответил:
— Не очень.
— Я — дьявольское отродье, — горько молвил лучник, — поповский сын. С церковниками я не раз сталкивался, и что-то мне подсказывает — вернись Иисус на землю, он бы здорово удивился, увидев, во что превратилась его церковь… А ведь меч тебе и даром не нужен.
Кин, сбитый с толку, молчал, и Томас пояснил:
— Чтобы управляться с ним достаточно ловко, тебе потребуется лет пять усердных занятий. А вот это будет тебе как раз впору.
В подвал сносилось всё трофейное оружие подряд: арбалеты, мечи, топоры, копья. Часть нуждалась в починке, часть годилась лишь в переплавку, в основном, однако, хранящееся оружие было — хоть сейчас с ним в бой. Томас выбрал вульж и передал Кину. Ирландец примерился:
— Жуткая штука.
— Конец утяжелён свинцом. Обращаться с ним умения не надо, а дури у тебя довольно. Немного практики, и ты — гроза полей сражений!
— Этой штукой рубят?
— Эта штука именуется вульж. Рассматривай его, как дубину с лезвием. Можно колоть, можно рубить, можно просто гвоздить по башке.
Вульж был не слишком длинным, метра полтора, с толстым древком. Кованое продолговатое лезвие с пикой имело со стороны обуха острый крюк, а подток древка снизу тоже представлял собой пику.
— Видишь ли, меч против бойца в броне слабоват. Рубящий удар клинка остановит кольчуга и даже куртка вываренной кожи. Мечом кольчугу легче проколоть, а вот этому молодцу, — Томас любовно тронул лезвие топора, — какая угодно броня на один зуб.
— Почему же тогда столько народу пользуется мечами?
— В битве большая часть не пользуется. Палица, моргенштерн, клевец, цеп, на худой конец. В сражении, где сходятся доспешные, меч — оружие вспомогательное, а бал правит всё, что справляется с бронёй, — Томас постучал пальцем по крюку, — Этим сдёргиваешь врага с седла или валишь с ног, затем добиваешь топором. Нравится оружие — забирай, только тряпья намотай под топором.
— Тряпьё зачем?
— Кровь впитывать, а то рукоять будет скользить в ладонях. И Сэма попроси накрутить тетивы в местах хвата. Кузнеца городского знаешь?
— Того, которого называют Кривым Жаком?
— Он тебе наточит вульж до бритвенной остроты. Сейчас иди во двор и освойся, поруби колышки. У тебя два дня на то, чтобы наловчиться.
Во дворе бойцы упражнялись с оружием под присмотром сэра Анри Куртуа. Томас сел с ним рядом на верхнюю ступеньку лестницы донжона. Старый воин помассировал лодыжку, кривясь.
— Всё ещё болит? — участливо спросил Томас.
— Болит. В моём возрасте постоянно где-нибудь, да болит, — хмуро отозвался сэр Анри, — Десяток дашь?
— Шестерых.
— Всего? А стрел сколько?
Томас помедлил:
— Стрел у нас мало.
— Шесть лучников и ни одной стрелы. Замечательно. Может, нам распахнуть настежь ворота и не морочить себе голову? Столько стрел сэкономим.
— Хорошая мысль, — ухмыльнулся Томас, — Ладно, дам тысячу стрел.
— А почему мы не можем изготавливать стрелы здесь?
— Я сделаю лук за два дня, а с одной-единственной стрелой буду возиться неделю, — посерьёзнел Томас.
— Но ты же можешь попросить стрел у принца Уэльского?
— Могу и попрошу. Ему их везут тысячами тысяч. Возами целыми.
— И что, над каждой мастер корпит неделю?
— Производством стрел занимается много людей. Одни режут древки, другие куют наконечники, третьи собирают перья, четвёртые клеят перья к древкам, пятые пропиливают паз под тетиву, а мы выстреливаем готовый продукт.
— Тысяча стрел и десять парней, — сэр Анри лукаво прищурился.
— Семь.
— Восемь, иначе с латниками выйдет тринадцать, несчастливое число.
— С тобой четырнадцать, а скоро будет семнадцать.
— Откуда возьмутся ещё трое?
— В обмен на того балбеса, что сидит у нас в подвале, его папаша освободит Гальдрика и двух наших латников. Прибудут со дня на день. Так что с тобой будет восемнадцать. С такой бандой я бы мог защищать Кастильон д’Арбезон до Судного Дня!
Они вкратце обсудили вопросы обороны замка. Томас намеревался взять с собой на север как можно больше бойцов, но совсем оголять оборону было тоже нежелательно. В замке накопилось немало золота и серебра, приготовленного к вывозу в Англию. Треть добычи принадлежала сеньору Хуктона, герцогу Нортхэмптону, а на остальные две Томас мечтал обзавестись поместьем.
— …В Дорсете, — вырвалось у него, — дОма.
— Я думал, это твой дом? — обвёл рукой замок сэр Анри.
— Предпочитаю жить там, где на ночь не надо выставлять часовых.
— Звучит чертовски заманчиво.
— Так в чём дело? Поехали с нами в Дорсет.
— И каждый день слушать вашу английскую тарабарщину? — хмыкнул Куртуа.
Он прожил почти пять десятков лет и три с лишним десятка из них он посвятил военной службе. У старого графа Бера сэр Анри командовал латниками, но старый граф отдал Богу душу, а его наследник посчитал ветерана слишком старым и слишком осторожным. В знак презрения новый сеньор пообещал назначить Куртуа на пост коменданта замка Кастильон д’Арбезон после того, как тот будет отбит у эллекинов (назначение оскорбительное, так как Анри Куртуа с должности коменданта Кастильона начинал службу графам Бера). Осада окончилась пшиком, граф удрал, бросив Куртуа, а Томас, которому пришлись по душе здравомыслие и немалый опыт пленного, предложил сэру Анри сменить нанимателя, сделав таки его комендантом (как сулился граф), и ни разу о том не пожалел. Сэр Анри отличался честностью, благоразумием и обладал житейской смёткой. Графу же Бера, пренебрегшему его услугами, оставалось лишь кусать с досады локти.
— Жослен будто бы едет на север, — сообщил Томасу сэр Анри.
Имя Жослен носил граф Бера, упрямый детина, всё ещё лелеющий планы отвоевания у эллекинов Кастильон д’Арбезона.
— В Бурж?
— Вероятно.
— Где находится Бурж?
— На севере, — неопределённо ответил сэр Анри, — Лично я доехал бы до Лиможа, а там спросил дорогу.
— О принце Уэльском ничего не слышно?
— Судачат, что он как раз где-то под Лиможем.
— Кто судачит?
— Монах забредал неделю назад. Он и болтал, дескать, англичан видели в окрестностях Лиможа.
— А Лимож где? Бурж его восточнее или западнее?
— Гораздо севернее, это точно… И, пожалуй, чуток восточнее. Отец Ливонн объяснил бы лучше. Он по Франции колесил больше моего.
Томас мысленно нарисовал приблизительную карту и попробовал соотнести на ней расположение армий. Французы сосредоточивали силы; южане съезжались в Бурж, северяне — в Париж, под начало короля. Принц Уэльский сегодня был в Лиможе, а где будет завтра?
— Будь я на твоём месте, я бы направился на запад, — посоветовал сэр Анри, — Для начала к Лиможу, затем к Пуатье и оттуда — к Туру. Где-нибудь, да пересечётесь с принцем.
— Пуатье где? В Пуату?
— Да.
— Подонок, что покушался ослепить Женевьеву, может быть там, — сказал Томас, умолчав, что там же может быть «Ла Малис».
— Кстати, с Джинни как? Она останется в замке?
Томас вздохнул:
— Святой Павел говорил, что добрая жена повинуется мужу. Джинни — добрая жена, беда лишь, что с речениями святого Павла не знакома.
— Как её глаз?
Томас ответил гримасой. Женевьева пошила себе чёрную кожаную повязку на глаз, но надевала её редко, предпочитая ходить вовсе без неё. Повреждённое глазное яблоко стало белым, как молоко.
— Она считает, что стала уродиной, — неохотно признался Томас, — Брату Майклу удалось спасти глаз, но видеть им она не будет.
— Дженни не станет уродиной, даже если очень постарается, — галантно заметил сэр Анри, — Брата Майкла берёшь с собой?
Томас усмехнулся:
— Он весь в твоём распоряжении. Выдай ему арбалет, пусть потренируется во владении им, а то отстрелит себе ненароком что-нибудь.
— Почему не хочешь с собой его взять?
— И смотреть, как он чахнет по Бертилье?
Сэр Анри хихикнул:
— Ох, и быстрый же стервец!
Он, конечно, имел в виду не бывшего монаха, а Роланда де Веррека, который во дворе сошёлся в учебной схватке с двумя латниками. Меч гасконца порхал в воздухе с немыслимой скоростью, причём рыцарь не запыхался, а с обоих воинов пот лил градом; было ясно, что выпады де Веррека они парируют на пределе возможностей.
— Он-то, наверняка, едет с тобой, да?
— Так он сам решил, — пожал плечами Томас.
— А знаешь, почему? Зачесалось кое-где, и наш герой больше не желает оставаться девственником.
— Легко исправимо, — хохотнул Томас, — Странно, что он продержался от момента встречи с Бертильей до сегодняшнего дня.
Сэр Анри прищёлкнул языком, не отрывая от Роланда восхищённого взгляда:
— Он великолепен! Как ловко отвёл этот удар, а?
— Мастерство и практика.
— И чистота. Он верит, что его мастерство зиждется на непорочности.
— Боже, — фыркнул Томас, — Как мало я, оказывается, смыслю в военном деле. И что?
— Да ничего. В штанах у него зудит, а покончить с этим зудом самым простым и подсказываемым природой способом он не может, потому что его непорочность, как он верит, — залог непобедимости, а непобедимость ему понадобится, чтобы сделать Бертилью вдовой, жениться на ней и вот тогда покончить с зудом в штанах самым простым, подсказанным природой, а, главное, законным способом.
— Как сложно, — хохотнул Томас.
— Ага. Сейчас он считает, что с Бертильей как бы обручён, хотя, видит Бог, мне трудно понять, как можно обручиться с замужней дамой? Забавно, что мысль прикончить Лабрюиллада нашему Галахаду невольно подсказал отец Ливонн. Видя взаимный любовный угар парочки, он отправился напомнить сэру Роланду о том, что церковь не одобряет разводов, а тот сделал из его душеспасительных увещеваний собственные выводы. Теперь отец Ливонн волосы на себе рвёт с досады.
— Ну, отцу Ливонну не было бы необходимости терзать шевелюру, стоило ему лишь сообразить вовремя и растолковать де Верреку, насколько малы шансы Лабрюиллада сдохнуть в битве.
— А они малы?
— Ничтожны. У графа же денег — хоть солИ их. Кто позволит Роланду де Верреку ради успокоения чесотки между ног прикончить мешок с огромным выкупом?
— Сомневаюсь, что Роланд способен воспринимать доводы разума, — покачал головой Куртуа, — А как насчёт сэра Робби?
Томас помрачнел:
— С собой возьму.
— Не доверяешь ему?
— Скажем так: хочу, чтобы он был у меня на виду.
Сэр Анри растёр лодыжку:
— Земляк его на север отбыл?
Томас кивнул. Скалли горел нетерпением вернуться к лорду Дугласу, так что Хуктон поблагодарил его, дал коня, кошель денег и отпустил.
— Напоследок он с детской непосредственностью уведомил меня, что при новой встрече оттяпает мне башку.
— Парень — душка.
— Само очарование, — согласился Томас.
— Как думаешь, доберётся он до французской армии?
— Думаю, если бы Скалли предстояло ехать не через Францию, а через ад, то единственное, что меня беспокоило бы в этом случае, — переживёт ли эту поездку старик Люцифер.
— «Скалли». Шотландское имя?
— Он говорил, будто мать его — англичанка, а отца нет. Скалли взял себе имя матери. Её захватили шотландцы в Нортумберленде в одном из набегов и скопом оприходовали.
— Получается, он — англичанин?
— Он так не считает. А я очень надеюсь, что от встречи с ним в бою меня Бог упасёт.
Два дня ушло на подготовку. На натирку луков жиром из овечьей шерсти, на выравнивание оперения стрел, на чистку сбруи, на заточку мечей и топориков, на предвкушение добычи и на нелепые предчувствия. Томаса неотступно преследовали воспоминания о Креси. Рваные, обрывочные, они всплывали перед внутренним взором в самые неподходящие моменты. Вой раненых, скулёж умирающих, сцепленные в сече всадники с пешими и над всем — густая удушающая вонь свежей крови с дерьмом. Помнился шум тысяч стрел, покидающих тетивы; помнился всплеск ярких лент на бацинете с модным забралом-хундсгугелем падающего с лошади француза. Звучал в ушах барабанный бой, посылающий тяжёлых всадников на стрелы англичан; ржание дестриеров, на полном скаку ломающих ноги в заранее вырытых ямах-ловушках. Стояли перед глазами рыдающие женщины, ищущие после битвы убитых мужей; псы, дерущиеся из-за человеческой руки; втоптанные в грязь стяги; крестьяне, с оглядкой обирающие мертвецов.
И он знал, что французы собирают войска для новой битвы с принцем Уэльским.
И долг Томаса — примкнуть к Эдуарду.
И, едва осень тронула деревья золотом, он повёл эллекинов на север.
Жан де Гральи, капталь де Бюш, сидел на коне в тени могучих дубов. Всякий раз, когда его жеребчик переступал копытами, слышался хруст лопающихся желудей. Осень. Слава Богу, дожди, отогнавшие войско от Тура, прекратились, и установилась долгожданная ясная погода.
Оделся нынче капталь неброско. Вместо яркого жёлто-чёрного плаща он надел такую же, как у его трёх десятков бойцов, бурую накидку. Под стать плащу цветом был гнедой жеребчик, которого предпочёл сегодня Гральи дестриеру за живость и выносливость.
— Вижу шестнадцатерых, — доложил сбоку капталю латник.
— Остальных деревья закрывают, — уточнил другой.
Капталь молча наблюдал за маячащими на границе леска и пастбища французами. Доспехами Гральи отягощаться не стал: кольчужная безрукавка на кожаной основе, бацинет без забрала, да щит — вот вся защита. Кроме клинка на боку, у Гральи имелось при себе лёгкое копьё с вымпелом гербовых цветов, по которому только и можно было опознать в нём благородного.
Армия принца находилась километрах в полутора позади, двигаясь по лесным дорогам на юг. Её глазами и ушами были маленькие отряды вроде того, что возглавлял сейчас де Гральи. А толкущиеся на опушке за пастбищем солдаты являлись разведчиками французскими, и значило это, что главные силы врага где-то неподалёку.
Разъезды противника не выпускали армию принца из виду ни на день с момента выступления её из Гаскони, но теперь их стало больше, и были они многочисленнее. С дюжину отрядиков вились вокруг англичан, пускаясь наутёк при малейшем намёке на сближение. Ясно, что донесения они слали напрямую французскому королю, но где их король?
Принц Уэльский, оставив попытки соединиться с Ланкастером, спешил вернуться с добычей в Гасконь. Конными были все, даже лучники, а награбленное везлось в лёгких повозках. Войско двигалось быстро, да только французы не отставали. Последний болван понимал, чего добивается король Иоанн: перехватить англичан и вместе с их гасконскими союзниками перебить, как бешеных собак.
Так где же французы?
В небе на востоке де Гральи разглядел едва заметную дымку. Она походила на рассеивающийся дым от множества костров, потушенных на рассвете. Неужели французы настолько близко? Расстояние до вероятного ночного бивуака было слишком малым, рукой подать, до Гаскони — ещё слишком большим. Язык, захваченный два дня назад, утверждал, что король Иоанн по примеру англичан взял с собой только конных. Пехота связывала стремительность преследования, а король Иоанн жаждал выиграть у англичан гонку, призом в которой стало бы сражение.
— Насчитал уже двадцать одного, — сказал первый латник капталя.
Де Гральи, покусывая губу, смотрел на французов. Не приманка ли жалкая кучка из двадцати одного всадника, выставившихся напоказ, чтобы дать возможность сотне товарищей, скрытых в лесу, всласть порубить клюнувших на приманку англичан с гасконцами? Приманка, приманка… Мысль, пожалуй, дельная.
— Унальд! — окликнул капталь оруженосца, — Давай сумку! Од! Как обычно, ты, твоя лошадь и двое парней.
Унальд соскочил с коня и начал шарить по земле, накладывая в кожаную сумку булыжники потяжелее. Камней попадалось немного, и быстро наполнить суму не вышло. Французы, к счастью, никуда не спешили, внимательно поглядывал на запад. Держались они настороженно, и, капталь сделал вывод, что в лесу большой отряд не прячется, иначе разведчики вели бы себя смелее.
Сумку привязали к правой передней ноге лошади Ода.
— Готово, господин, — сказал оруженосец.
— Езжай.
Трое бойцов де Гральи выбрались из-под сени деревьев и направились к югу. Два латника ехали верхом, Од вёл коня в поводу. Жеребец шёл медленно, припадая на ту ногу, к которой был привязан груз. С расстояния создавалось полное впечатление, что животное охромело. Троица представляла собой лёгкую добычу, а один из них вполне мог оказаться дворянином, способным выплатить выкуп, и французы купились.
— Всякий раз срабатывает, — довольно буркнул капталь, пересчитывая мчащихся наперерез трём гасконцам врагов.
Тридцать три. Возраст Христа, хмыкнул про себя де Гральи. Французы на ходу рассыпались широким охватом и сменили копья на мечи. Они скакали наперегонки, каждый стремился раньше товарищей достигнуть врагов, чтобы захватить пленника. Капталь выждал пару ударов сердца и с копьём наперевес пришпорил жеребчика.
Двадцать девять гасконцев ринулись по лужку к врагу, изготовив копья для таранного удара. Копья у французов были обычными, а не укороченными, что дало бы им преимущество, но они в чаянии лёгкой поживы убрали их к сёдлам. На то, чтобы их достать, как и на то, чтобы развернуться к атакующим, ушли драгоценные мгновения, которых хватило людям капталя, чтобы с маху врезаться в ряды противника.
Копьё Гральи скользнуло под низ щита вражеского конника. От сильного толчка капталя, наверно, вынесло бы из седла, если бы не высокая задняя лука. Наконечник пронзил кольчугу француза, кожаный поддоспешник, увязнув в мускулах и мягких тканях. Седло окропила кровь, а капталь, бросив копьё, выхватив меч. Развалив раненому шлем вместе с черепом, Гральи дал жеребчику шенкеля, поворачивая вправо, к вражескому всаднику, на копьё которого в спешке наскочил его же соратник. Заметив угрозу, француз оставил, наконец, попытки высвободить пику и судорожно цапнул висящий на бедре клинок, когда лезвие меча капталя снесло ему с плеч голову. Тяжкий удар сотряс щит гасконца, но нападающего отвлёк один из парней де Гральи. Жалобно ржала лошадь. По траве полз выброшенный из седла ратник. Щели его смятого бацинета сочились кровью.
— Мне нужен пленник! — оповестил своих капталь, — Хотя бы один!
— И коней их поберегите! — крикнул кто-то.
Оставшиеся в живых французы дали стрекача, и капталь их не преследовал. В стычке его парни убили пятерых, семерых ранили, захватили пленных и коней.
Де Гральи отвёл отряд обратно в дубовую рощу, где допросил языков. На боках взятых с боя лошадей было выжжено клеймо нормандского графа О — стилизованный лев. Пленные, болтавшие по-нормандски же, охотно рассказали, что к армии французского короля присоединились отряды графа Пуату с юга. Нормандцы также подтвердили подозрение капталя: бивуак был разбит там, где де Гральи видел дымы, километрах в семи от этого места.
Французы были рядом. Они получили подкрепления и рвались отрезать англичан от безопасной Гаскони. Они жаждали битвы.
Капталь поспешил найти принца и передать ему то, что поведали пленные.
И отступление продолжалось.
