Книга:
1356
Назад:
7
Дальше:
9
8
Томас прибыл к замку Лабрюиллад на закате. На измотанных до последней степени конях его отряд приблизился к дубовой роще, откуда раздался неприветливый окрик:
— Эй, вы кто?
— Не слишком-то разумно вопить тут по-английски, Саймон, — ответил Томас.
— Чрево Господне! — Саймон опустил лук, — Мы уже думали, что тебя в живых нет.
— Ну, живым я себя не ощущаю.
Весь день они скакали, как проклятые, а, добравшись до Лабрюиллада, принялись прочёсывать окрестности в поисках подмоги из Кастильон д’Арбезона, не будучи даже уверенными, успело ли подкрепление достигнуть этих мест. К счастью, как выяснилось, не только успело, но и закрепилось на лесистом бугре, откуда просматривался единственный вход в замок.
Томас сполз с седла.
— Мы пытались помешать им, — сказал Сэм.
— Всё правильно сделали, — тускло одобрил Томас, выслушав отчёт друга о безрезультатной стычке с людьми Лабрюиллада.
Может, итог её был бы иным, но Сэм и его лучники поспели к броду всего за несколько минут до того, как там появился отряд де Веррека, и времени устроить засаду по всем правилам не имели.
— Наперекосяк пошло, — признал Сэм, — Сукин сын приставил к шее Хью нож. Хотя нескольких мы упокоили.
— Но Женевьева в замке?
— Да. И Хью.
Томас внимательно оглядел замок. С наскока не взять. В гаснущих лучах солнца стены казались вымазанными плохо отмытой кровью. Блестела вода во рву, сверкали шлемы часовых. Ну, положим, пробить закрывающий въезд подъёмный мост с помощью пушки труда не составит, а как через ров перебраться?
— Я привёз твой лук, — сказал Сэм.
— Ты же, как будто, не ожидал меня встретить? Или для себя лук приберёг?
Сэм сконфузился на миг и перевёл разговор:
— С нами графиня.
— И где она?
Сэм кивнул на юг:
— На хуторе. Пит её стережёт.
— Привезли её зачем?
— Как зачем? На Женевьеву менять. Отец Ливонн подсказал. Он, кстати, тоже здесь.
— Его-то сюда зачем притащили?
— Сам притащился. Ему, по правде, эта меновая торговля не по душе, но… — Сэм скорчил кислую гримасу.
— Мне тоже не нравится, тем не менее, это простейшее решение.
Простейшее, продолжил мысленно Томас, и быстрейшее. Навалилось как-то разом: поиски «Ла Малис», приведшие к пленению Женевьевы с Хью; надвигающаяся война. Принц Уэльский, по слухам, вновь опустошал Францию. Его лучники и латники разоряли поместья, жгли деревни, грабили города, вынуждая французскую армию решиться снова, как десять лет назад, встать лицом к лицу с англичанами в пределах досягаемости стрел их длинных луков. Место Томаса было там, в рядах войска принца. Вместо этого он терял время, стараясь освободить жену и сына. Проще всего, хотя и противно до невозможности, было пожертвовать Бертильей Лабрюиллад, рискуя навлечь потом на себя гнев Женевьевы. Ничего, вздохнул про себя Томас, гневная и на свободе лучше, чем беспомощная и в цепях.
— Дозорных выставил? — для порядка поинтересовался у Сэма Томас.
— На опушке. Парочка на восточной дороге, дюжина вокруг хутора.
— Отлично.
В синем закатном небе обозначилась луна. Томас позвал Кина и отправился на хутор, где поместили Бертилью. По пути растолковал ирландцу, что хочет ему поручить:
— Подъедешь на лошади к замку так, чтобы они тебя слышать могли. Поедешь без оружия и руки будешь держать широко разведёнными. Пусть видят: ты едешь поговорить.
— Без оружия?
— Ну да.
— Иисусе! Как далеко летит арбалетный болт?
— Дальше расстояния, на котором два человека могут друг друга услышать, если ты об этом.
— Об этом, о чём же ещё. Друг, ты надеешься, что меня пристрелят?
— Если я поеду сам, — недовольно сказал Томас, — меня они пристрелят точно. Тебя же они не знают, и язык у тебя хорошо подвешен.
— А, заметил, да?
— Они тебя не пристрелят, — веско проговорил Томас, искренне уповая на то, что это правда, — Пожелают выслушать.
Кин щёлкнул пальцами, и два волкодава подбежали к нему, молотя хвостами:
— И что же они услышат?
— Скажешь, что я предлагаю обменять Женевьеву и Хью на графиню. Обмен будет произвадится на половине пути от замка до леса.
— Так что же, весь переполох из-за графини? — заинтересовался Кин.
— Муж жаждет вернуть её.
— Как трогательно. Очень любит и желает воссоединиться?
Томас предпочитал не задумываться, что желает сделать с Бертильей жирдяй-супруг. Но уж точно не воссоединиться. Бертилью было Томасу жаль, но Женевьеву и сына жаль больше.
— И когда же мне предстоит сыграть роль гонца любви?
— Сейчас. Как только в лунном свете можно будет разглядеть, что ты безоружен.
— Ага, разглядеть и прицелиться из арбалета.
Поникшая графиня сидела за столом в просторной хуторской кухне, с потолочных балок которой свисали пучки сухих трав. С Бертильей были отец Ливонн и Питт. Питт был высок, сутул и немногословен. Худое лицо, длинные волосы, перевязанные старой тетивой, глубоко посаженные глаза. Вырос он в Чешире, а к эллекинам примкнул в Гаскони — просто выехал из леса во время стычки и молча занял место в шеренге стреляющих лучников. Обладал он черноватым чувством юмора, был скрытен, и Томас подозревал, что Питт дезертировал из другого вольного отряда, а то и не из одного. Но из лука он стрелял на загляденье и воевал явно не первый год.
— Рад видеть целым и невредимым, — поприветствовал Питт командира.
— Томас! — облегчённо выдохнул отец Ливонн, привставая со стула рядом с Бертильей.
Томас махнул ему рукой не трудиться вставать. Перед Бертильей чадно горели две свечи. Рядом на коленях стояла служанка, нанятая для неё в Кастильон д’Арбезоне Женевьевой. Графиня подняла на Хуктона взгляд. Веки её распухли от слёз.
— Отдадите меня ему, да?
— Увы, мадам.
— Но, Томас… — начал отец Ливонн.
Лучник резко оборвал его:
— Отдадим, святой отец.
Бертилья зарыдала:
— Знаете, что он со мной сделает?
— У него моя жена и дитя.
Она плакала.
— Иисусе! — прошептал за спиной Томаса Кин.
— Простите, мадам, — сказал Томас.
— Когда? — еле слышно спросила она.
— Сегодня, вероятно.
— Я скорее бы умерла.
— Томас, — вмешался отец Ливонн, — Позволь мне пойти и побеседовать с графом.
— Зачем?
— Позволь.
Томас покачал головой:
— Граф Лабрюиллад — злобная скотина. К закату он пьян в стельку. Допускаю, отец Ливонн, что ты войдёшь в замок, только никогда не выйдешь.
— Пусть. Я — священник, и мой долг наставлять заблудших на путь христианской добродетели, не щадя себя. Позволь мне побеседовать с ним.
Томас подумал секунду:
— Позволю, если говорить будешь снаружи, не входя в замок.
Ливонн поколебался, затем кивнул:
— Хорошо.
Томас прихватил за локоть Кина и вывел ирландца во двор:
— Смотри, чтобы отец Ливонн не сунулся в крепость, а то подарим им ещё одного заложника. Понял?
До ирландца, пленённого красотой Бертильи, не сразу дошёл смысл сказанного командиром. С трудом сосредоточившись, он зажмурился, кивнул:
— Ага, не пускать в замок, — ирландец вытаращился на Томаса и горячо затараторил, — Кровь Христова! Ох, и прехорошенькая же цыпа!
— «Цыпа» Лабрюиллада, — печально уточнил Томас.
— Звёзды меркнут перед её красотой! — захлёбывался от восторга Кин, — Она способна свести мужчину с ума!
— Она замужем.
— Волшебное создание! — ирландец токовал, как тетерев, — Глядя на неё, понимаешь, что Господь действительно любит нас!
— Пошли свежую лошадь тебе подберём, — прервал его излияния Томас, — И двигай с отцом Ливонном на переговоры с Лабрюилладом.
Лучник оглянулся. Отец Ливонн вышел следом за ними во двор.
— Отче, — обратился к нему Томас, — я буду только рад, если ты убедишь владетельного борова отпустить Женевьеву просто так. Веришь?
— Верю.
— Ну, а не убедишь, я обменяю своих на графиню. Мне надо разделаться со всем этим сегодня, потому что завтра мы отправляемся на север.
На север. Искать принца Уэльского. Искать «Ла Малис».
Душа Роланда де Веррека воспаряла на крыльях веры над облачной грядой сомнений; воспаряла белой птицей, подобной благородным лебедям, плававшим во рву у стен замка Лабрюиллад, в часовне которого стоял на коленях перед алтарём рыцарь-девственник. Сердце его колотилось, как бешеное, и Роланду чудилось, что не сердце стучит, а душа бьёт белоснежными крыльями. Роланд де Веррек был на вершине блаженства.
Только что он узнал о новообразованном Ордене Рыбака. Отец Маршан поведал Роланду о целях Ордена и поисках утраченной реликвии — «Ла Малис».
— Да, я слыхал о ней, — подтвердил Роланд.
— Слыхал? — удивился отец Маршан, — И что же ты слыхал, сын мой?
— Это меч святого Петра, — с готовностью ответил Роланд, — Он поднял его в защиту Спасителя в Гефсиманском саду.
— Святое оружие, — вкрадчиво обронил зеленоглазый святоша.
— Святое, но проклятое, отче. Так говорят.
— Говорят, — согласился отец Маршан, — Ведь Христос не одобрил поступок Петра.
— «Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in virginam…», «…Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны…», — процитировал священник и запнулся, обратив внимание на то, что Роланд его не слушает, — В чём дело, сын мой?
— Подумал вот, отче… Попадёт меч к закоренелым грешникам, зло в нашем мире обретёт такую власть!
— Для того и создан Орден, — терпеливо объяснил отец Маршан, — Позаботиться о том, чтобы «Ла Малис» вернулась в руки церкви.
— Я к чему, отче… — воодушевлённо продолжал Роланд, — Проклятье можно снять!
— Снять? — живо заинтересовался отец Маршан.
— Да, будто бы. Надо лишь отвезти меч в Иеручалим и освятить в Храме Гроба Господня. Проклятие будет снято, и меч станет орудием Божьим.
Да, с замиранием сердца думал Роланд, ни один меч, ни Дюрандаль Роланда, ни Жуайез Карла Великого, ни Экскалибур Артура, тогда не сравнятся с «Ла Малис». Священнейшее оружие на свете. Только бы проклятие снять.
Отец Маршан, собиравшийся съязвить, мол, путешествие в Иерусалим по нынешним временам — подвиг не меньший, нежели поиск «Ла Малис», различил благоговение в голосе Роланда и осёкся. Благосклонно кивнул:
— Значит, в список предстоящих Ордену деяний добавилось ещё одно, сын мой.
Роланда исповедали, отпустили грехи, и душа его трепетала от восторга. Его принимали в Орден Рыбака! Горели свечи. За ним, склонившим колена у алтаря, стояли его новые товарищи, в числе которых Роланд с радостью обнаружил Робби Дугласа. Второй шотландец, Скалли, вызывал у де Веррека противоречивые чувства. С одной стороны, воин с косточками в волосах удостоился посвящения в рыцари Рыбака, следовательно, обладал рядом неоспоримых достоинств. С другой стороны, шотландец ругался, как сапожник, вонял и больше походил на зверя, чем на человека.
— Он — простая душа, — так сказал Роланду отец Маршан, — Но Господь смог человека создать из простой глины.
«Простая душа» Скалли чесал ногу, бурча что-то о впустую теряемом времени. Другие рыцари хранили молчание, пока отец Маршан сыпал звучными латинскими фразами. Он благословил меч Роланда, возложил на темя рыцаря-девственника длани и повесил ему на шею вышитый ключами святого Петра кушак. Обряд был долгим, свечи догорали одна за другой, как в Страстную пятницу. Потухла последняя свеча, и часовню освещали только луч лунного света, падавший сквозь одинокое стрельчатое окно и лампадка перед серебряным распятием, на которое с обожанием взирал Роланд. Рыцарь-девственник нашёл своё Деяние, подвиг, достойный его чистоты, и Роланд верил, что непременно отыщет «Ла Малис».
И тогда закричала Женевьева. И закричала опять.
Кин с отцом Ливонном подъехали со стороны подъёмного моста. Кин окликнул часового на стене. Тот мельком взглянул на парламентёров и продолжил мерить шагами парапет.
— Эй, ты слышал меня? — проорал Кин, — Передай своему господину, что у нас его женщина. Он же хочет её вернуть, а?
Подождав и не получив ответа, Кин возмутился:
— Иисусе, парень, ты меня слышишь? У нас графиня твоя!
Часовой снова выглянул в щель меж зубцов и снова спрятался.
— Ты, что, глухонемой?
— Сын мой! — подключился отец Ливонн, — Я — священник! Мне нужно побеседовать с твоим господином!
Без толку. Лунный свет заливал замок и серебристо дробился на колеблемой ветром поверхности воды во рву. Кроме часового никого на стенах замка видно не было. Кин чувствовал себя неуютно. Он знал, что Томас и его люди присматривали за парламентёрами из-за деревьев, а кто сейчас взирал на двух всадников около рва из бойниц замка? И хорошо, если просто взирал, а не взводил арбалет. Овчарки, поскуливая, вились вокруг лошади Кина.
— Эй! — надрывался Кин, — Меня слышит хоть кто-нибудь?
Флаг над крепостным донжоном трепыхнулся и опал. Где-то заухала сова, обе собаки насторожились, нюхая воздух. Элоиза тихо зарычала.
— Тише, девочка, — успокаивающе проворковал ей Кин, — Потерпи. Завтра пойдём зайца затравим, а то и оленя.
— Англичанин! — раздался голос со стены.
— Сам ты англичанин! — окрысился Кин.
— Утром приезжай! С первым светом!
— Мне надо поговорить с твоим господином! — закричал отец Ливонн.
— Ты — поп?
— Да!
— Вот ответ лично тебе, отче!
Тренькнула спущенная тетива арбалета, и в десятке шагов от парламентёров в грунт воткнулся болт.
— Похоже, нам, правда, придётся ждать утра, святой отец, — сделал вывод Кин, поворачивая лошадь.
До утра, так до утра.
Граф Лабрюиллад ужинал. Ему подали оленину, жареного гуся, окорок и любимое кушанье — блюдо откормленных на просе пичужек-овсянок. Его повар умел готовить их правильно: топя птичек в вине и быстро поджаривая на открытом огне. Граф поднёс тушку к носу. Ноздри задрожали, втягивая исходящий от птахи аппетитный дух. Голова поплыла, и граф вгрызся в нежное мясо. Жёлтый жир потёк по всем подбородкам Лабрюиллада. Кроме овсянок, повар графа запёк трёх вальдшнепов, вымочив их в соусе из вина и мёда.
Поесть граф любил. Его неприятно задело то, что гости: тощий отец Маршан, сэр Робби Дуглас и придурковатый девственник де Веррек, проявили возмутительное неуважение, занимаясь чепухой вместо того, чтобы разделить с хозяином замка трапезу. Ждать их он не собирался. Иглоклювые вальдшнепы остынут, да и овсянки хороши, пока горячие.
— Де Веррек отлично справился, да? — поинтересовался граф, отрываясь от овсянок.
— Да, Ваше Сиятельство, — ответил управляющий.
— Парнишка привёз жену Ле Батара! Роланд, хоть и дурень, но не бесполезный, — граф хихикнул, — Давай-ка взглянем на неё!
— Сейчас, Ваше Сиятельство?
— Развлечение всяко получше, чем вой этого пса! — граф ткнул полуобглоданным скелетиком в бренчащего на арфе менестреля.
Тот исполнял балладу собственного сочинения прославляющую подвиги Лабрюиллада (также сочинённые трубадуром).
— Наутро всё готово? — спросил, обсасывая костяк птички, граф.
Управляющий, дёрнувшийся было привести Женевьеву, остановился:
— Что подразумевает Ваше Сиятельство под «всё»?
— Оружие, броня, жратва… Чресла Господни, кто из нас двоих управляющий, я или ты?
— Всё готово, Ваше Сиятельство.
Лабрюиллад неопределённо хрюкнул. Герцог Бери призвал его на службу. Надо было ехать в Бурж. Герцог, тоже мне, скривился Лабрюиллад. Сопляк. Граф хотел бы, как и прошлые два раза, игнорировать вызов, а потом отговориться тем, что не получил его, но сопляк был не просто сопляком, а сопляком, в чьих жилах текла кровь короля, к тому же в тексте арьер-бана имелось деликатный намёк на то, что троекратный отказ от исполнения вассального долга может повлечь за собой конфискацию земель. Оканчивалось послание так: «…Мы уверены, что Вам подобные санкции не грозят никоим образом, ибо Вы известны крайней щепетильностью в исполнении взятых на себя обязательств, а посему мы с нетерпением ожидаем в Бурже Вас в сопровождении Ваших латников и мастеров стрельбы из арбалета…»
— «Мастеров стрельбы из арбалета»! — фыркнул граф, — Почему не написать просто «арбалетчиков»? Или «стрелков»?
— Что, Ваше Сиятельство?
— Да герцог, остолоп ты этакий. Он же мальчишка ещё! Сколько ему? Шестнадцать, пятнадцать? Младенец мокроносый. «Мастера стрельбы из арбалета», Боже всеблагий!
В Бурж граф намеревался привести с собой сорок семь «мастеров стрельбы из арбалета» и шестьдесят семь латников; больше, чем он брал с собой в поход против Виллона. Лабрюиллад, которому не улыбалось бить зад в седле, рисковать драгоценной жизнью, ночевать чёрт знает где и есть чёрт знает что на службе мокроносого герцога, почти решился послать вместо себя в Бурж одного из капитанов, оставшись в безопасности и уюте родного замка под защитой двух десятков арбалетчиков и шестнадцати латников, но мало ли как истолкуют в Бурже отсутствие графа… Вотчину же терять Лабрюилладу не хотелось. Он представил завтрашнюю поездку, последующий поход, тяжело вздохнул и, заметив, что управляющий всё ещё ждёт дальнейших распоряжений, вызверился на него:
— Ну?! Девка где?
Тот опрометью ринулся в коридор, а граф принялся за вальдшнепов. Мясо отдавало мёдом, но овсянки были нежнее. Граф отложил недоеденного вальдшнепа и взял с блюда десятую по счёту певчую пичужку.
Он как раз успел с ней разделаться, когда управляющий привёл Женевьеву с сыном в малый зал, где последнее время трапезничал граф. Бойцы Лабрюиллада по-прежнему обедали в большом зале, хотя, конечно, ни овсянками, ни олениной их не баловали.
Граф обсосал косточку и сделал ею знак подвести Женевьеву ближе к обеденному столу, на котором в подсвечнике ярко горели большие свечи.
— Щенка зачем приволокли? — недовольно буркнул Лабрюиллад.
— Она настояла, Ваше Сиятельство, — ответил один из латников, приведших пленницу.
— Настояла? Она не в том положении, чтобы на чём-нибудь настаивать. Тощая. Повернись кругом, ты!
Женевьева не шелохнулась.
— Я сказал: повернись! Медленно! — взвизгнул граф, — Эй, Люк! Если она не послушается, ударь её.
Державший Женевьеву латник по имени Люк замахнулся, но она, дёрнув плечом, освободилась от хватки, повернулась кругом и с вызовом уставилась толстяку-графу в глаза. Лабрюиллад обтёр платком губы и подбородок, хлебнул вина:
— Раздень её.
— Нет! — запротестовала Женевьева.
— Я сказал: раздень её, Люк!
Люк шагнул к пленнице, но тут дверь распахнулась, и в зал ввалился Жак, назначенный старшим над капитанами графа:
— Они прислали двух парламентёров, Ваше Сиятельство. Предлагают обменять женщину на графиню.
— И?
— Готовы хоть сейчас, Ваше Сиятельство.
Граф встал и поковылял вокруг стола. Рана в бедре заживала, однако становиться на ногу было больно. Спускаясь с помоста, Лабрюиллад непроизвольно поморщился. Встал перед Женевьевой:
— Твой муж бросил мне вызов.
Она молчала.
Граф, не отрывая от неё мутных буркал, приказал Жаку:
— Гони к чёрту парламентёров. Пусть возвращаются на рассвете.
— Будет исполнено, Ваше Сиятельство.
— А я развлекусь с его сучкой! — сорвался на крик граф.
Им овладела ярость. Его унизили. Дважды. Сначала жена, затем Ле Батар. Он и ел с недавних пор отдельно от своих людей, подозревая, что они втихомолку посмеиваются над ним. Да что его люди? Вся Франция насмехалась над рогоносцем Лабрюилладом, а граф был гордым человеком. Багровая пелена гнева заволокла сознание, он вцепился в платье Женевьевы и рывком разорвал.
Женевьева закричала, отшатываясь.
Крик только раззадорил Лабрюиллада. Месть! Он отплатит унизившему его Ле Батару! Он подарит ему рога столь же ветвистые, как свои собственные! Граф шагнул к жене проклятого еретика и рванул висящую лохмотьями ткань. Женевьева закричала снова, запахиваясь остатками платья.
— Сука! — ревел граф, — Покажи свои сиськи, шлюха!
Он поднял руку для удара. В зальчик вбежало с полдюжины мужчин.
— Остановись! — крикнул Роланд де Веррек, — Остановись! Она под моей защитой!
Народу в зале прибывало. Робби Дуглас смотрел во все глаза на скорчившуюся у ног Лабрюиллада Женевьеву. Скалли ухмылялся. Латники графа нерешительно поглядывали то на обезумевшего от злобы и похоти хозяина, то на подчёркнуто спокойного де Веррека, между которыми встал отец Маршан.
— Девушка, — внушительно вещал графу зеленоглазый, — пленница Ордена, Ваше Сиятельство.
Брови Роланда взлетели вверх. Он-то полагал её своей пленницей. Граф тяжело дышал и видом напоминал затравленного вепря. Секунду казалось, что здравый смысл возобладает, затем Лабрюиллад повёл налитыми кровью зёнками т заорал:
— Убирайтесь!
— Ваше Сиятельство… — примиряющим тоном начал отец Маршан.
— Вон! — взревел граф, — Это мой замок!
Никто не двинулся с места.
— Ты! — он указал на Люка, — Выкинь их отсюда!
Люк опасливо попытался оттеснить к выходу священника и рыцарей Рыбака. Роланд стоял, как вкопанный:
— Она под моей защитой.
— Так пусть подерутся за девку, и дело с концом, — благодушно предложил Скалли.
Робби шикнул на него. Вступив в Орден Рыбака, Дуглас верил, что все его прежние терзания и сомнения остались в прошлом. В Женевьеву он влюбился, только увидев в подземелье замка Кастильон д’Арбезон, где она ожидала казни, и безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом и стала причиной множества глупых и неблаговидных поступков, от вины за которые, как он верил, его очистило вступление в Орден Рыбака. Женевьева подняла голову, и в её замутнённых болью очах, устемлённых на него, Робби прочёл тень удивления и узнавания.
Де Веррек взялся за рукоять Дюрандаля. Движение не укрылось от Лабрюиллада. Граф потянулся к своему мечу. Отец Маршан простёр к ним руки:
— Во имя Господа! — священник схватил Роланда за руку и повернулся к графу, — Во имя Господа! Ваше Сиятельство, ну же! Вы в своём праве. Это ваш замок, и, что бы ни происходило в его стенах, мы не вольны вмешиваться…
Отец Маршан учтиво склонил голову и продолжил мягко:
— Тем не менее, церковь нуждается в сведениях, которыми обладает эта женщина. Его Святейшество папа нуждается, и король Франции тоже. Уверяю, Ваше Сиятельство, и Его Святейшество, и Его Величество будут признательны вам, если вы позволите мне, вашему покорному слуге, допросить её.
Отец Маршан очень удачно приплёл папу с королём. Упоминание властей, светских и духовных, остудило пыл Лабрюиллада.
— Я в своём праве? — тупо переспросил он.
— Конечно! Буде мы чем-то невольно обидели вас, я приношу искренние извинения.
— Папе и королю она нужна?
— Как ни странно, Ваше Сиятельство, да. Я послан допросить её кардиналом Бессьером, и нижайше прошу вас, верного сына и защитника церкви, не чинить мне препятствий.
— А когда допросите, что с ней будет?
— Как я уже говорил, Ваше Сиятельство, это ваш замок.
— Ага, только пусть ваши молодцы это накрепко зарубят себе это по носу!
— Непременно, Ваше Сиятельство. Непременно.
— Ладно, забирайте её, — разрешил граф.
— Церковь не забудет беспримерного великодушия Вашего Сиятельства, — веско уронил отец Маршан, жестом приказывая Скалли и Робби увести Женевьеву. Указал на Хью, — Ребёнка тоже.
И Робби вздохнул с облегчением.
Томас в десятый раз спросил:
— Что вам сказали?
— Возвращаться с первыми лучами солнца, — терпеливо повторил в десятый раз Кин.
Миновала полночь. Что могут сотворить с Женевьевой до рассвета? Вопрос этот мучил Томаса, а воображение подсовывало ответы один страшнее другого. Хуже всего было то, что спасти жену Томас не мог. Не мог преодолеть ров, не мог взобраться на стену. Не имел ни войска, ни времени.
— Поспите, — обратился он к соратникам, бдящим вместе с ним на опушке, — Сколько в замке может быть бойцов?
— Под Виллоном у жирдяя было человек сто, — прикинул Сэм.
— Вряд ли все они в замке, — скривился Томас.
— Ну, замок здоровенный, — возразил Кин.
— У нас тридцать четыре лучника, — сказал Томас.
Карл дополнил:
— И латники.
— Арбалетчиков у жирного было четыре десятка, — вспомнил Сэм.
— Так сейчас обменивать женщин они отказались? — в который раз уточнил Томас.
— Утром, — произнёс Кин, — Я бы поболтал с ними, только нам намекнули из арбалета, что не склонны к беседам, и мы с отцом Ливонном сочли невежливым настаивать.
Томас сжал и разжал кулаки. Если Женевьеву хоть пальцем тронут, он забудет о «Ла Малис», о принце Уэльском, обо всём на свете до тех пор, пока не привяжет жирную тушу Лабрюиллада к столу и не обкорнает так, как толстяк обкорнал несчастного Виллона.
— На рассвете, — процедил Томас сквозь зубы, — мне понадобится каждый стрелок и каждый латник. Покажетесь, только так, чтобы вас из арбалета не достали.
Пусть видят, думал Томас зло. Пусть боятся.
— Сделаем, — кивнул Сэм.
Как и остальные стрелки, он не расставался с луком, с которого сейчас тетива, чтобы не промокла от росы, была снята и спрятана в шапку.
— Вам надо поспать, — приказал Томас, — Всем, кроме дозорных, спать.
— Спать, так спать.
До рассвета.
Отец Маршан положил на плечо Роланду руку:
— Ты прав, сын мой. Она — твоя пленница, и твой долг защищать её. Однако тебе следовало бы быть осмотрительнее.
— В чём?
— Здесь властвует граф. Здесь он устанавливает правила, — священник улыбнулся, — Впрочем, Господь с ним. Ты же понимаешь, что пленницу тебе должно передать нам?
— Пленницу? Она заложница, отче.
Отец Маршан поколебался несколько секунд:
— Что ты знаешь о ней, сын мой?
Роланд нахмурился:
— Ну, она низкого происхождения и замужем за Ле Батаром. Пожалуй, всё.
— Тебе она по душе, не правда ли?
Роланд замялся, затем вспомнил, что обязался говорить правду:
— Поначалу она мне не понравилась, отче, но потом… В ней есть стержень, да и ума не занимать. Да, по душе, отче.
— Она околдовала тебя, — твёрдо заявил отец Маршан, — и вины твоей в том нет. Она отлучена от церкви и приговорена к костру за ересь. Её сожгли бы. Помешал Ле Батар. Оказавшись на свободе, она, подстрекаемая сатаной, убила доброго пастыря, изобличившего её мерзостные связи с нечистым. Ты понимаешь, сын мой, что нельзя позволить ей разгуливать на воле, смущая умы и распространяя заразу ереси. Церковь приговорила её.
— Я поклялся защищать её, — мрачно произнёс Роланд.
— Вступление в Орден освободило тебя от любых клятв.
— Она кажется вполне честной женщиной.
— Кажется, сын мой. Именно кажется. Дьявол всегда рядит порок в белые одежды и прячет злобу за медоточивыми речами. Эта женщина запродалась сатане, как и её муж. Они оба еретики, оба отлучены.
Зеленоглазый повернулся к слуге, вынырнувшему из прохода, принял у него ястреба. Натянув кожаную перчатку, посадил птицу на руку:
— Тебе известно, Роланд, зачем еретики наведывались в Монпелье?
— Женщина говорила, что они сопровождали английского монаха, направленного в Монпелье закончить обучение.
Улыбка зазмеилась на тонких губах отца Маршана:
— Она солгала тебе, сын мой.
— Солгала?
— Да. Её муж ищет «Ла Малис».
— Не может быть!
— По моим предположениям, до них, видимо, дошли какие-то слухи, что святое оружие может быть в Монпелье.
Роланд покачал головой:
— Глупость какая… В Монпелье «Ла Малис» никак не может оказаться.
Отец Маршан напрягся:
— Не может? Почему?
— С другой стороны, — задумчиво продолжал Роланд, — У них могут быть более свежие, более полные сведения, чем те, которыми обладаю я…
— Нам стало известно, что «Ла Малис» в Матаме. К сожалению, мы не нашли там ни меча, ни следа, который бы мог к нему привести.
— В Монпелье-то вряд ли, — неуверенно заметил Роланд, — Её бы вернули на положенное место.
— Положенное место? — осторожно повторил священник, поглаживая пальцами мягкую кожу колпачка на головке ястреба.
Роланд скромно улыбнулся:
— Моя матушка, благослови её Господь, происходит из старинного рода графов Комбре. Они были великими воинами, но один из них избрал духовную стезю, пойдя в монахи. Жюньен, так его звали. Семейное предание говорит, что ему явился святой Пётр и вручил меч, сказав, что только человек, соединивший в себе качества святого и воина, может стать хранителем «Ла Малис».
— Святой Жюньен?
— Да. О явлении ему святого Петра упоминают редко. Шире известен другой эпизод жития: Жюньен сладко спал в голом поле, а вокруг бушевала метель без вреда для подвижника…
Отец Маршан до боли стиснул его плечо и прерывисто спросил:
— Где… где он похоронен?
— В Нуайе, в бенедиктинской обители, отче.
— Нуайе? Где это?
— Это под Пуатье, отче.
— Благослови тебя, Господь, сын мой!
Роланд расслышал радость в голосе зеленоглазого и забеспокоился:
— Я не уверен, отче, что «Ла Малис» там.
— Но может быть, сын мой. Может быть!
Отец Маршан умолк, пропуская слугу с ночным горшком.
— Такой след лучше, чем ничего, ведь мы понятия не имеем, где её искать, вот в чём дело. Есть надежда, что проклятый Ле Батар знает местонахождение реликвии, — заговорил он вновь, когда служка скрылся в боковом коридоре, — Поэтому надо точно выяснить, что привело еретиков в Монпелье.
Он погладил ястреба и, приподняв руку с сидящей на ней птицей, ласково сказал:
— Скоро, дорогуша. Скоро мы снимем с тебя колпачок.
— Зачем? — полюбопытствовал Роланд.
Глухая ночь, замок, для охоты с ястребом как будто не время и не место?
— Птица — калад, — ответил отец Маршан.
— Калад?
— Не просто калад. Обычные калады зрят хворь в человеке, — с затаённой гордостью поведал зеленоглазый, — А эту птицу Господь одарил талантом различать правду и ложь.
Он покосился на Роланда:
— У тебя усталый вид, сын мой.
Роланд потёр глаза:
— Да. Я плохо спал последние несколько ночей.
— Иди отдохни, сын мой. Выспись.
Отпустив Роланда, отец Маршан жестом подозвал остальных рыцарям Рыбака, терпеливо ожидающих в конце коридора:
— Приведите еретичку и её сына.
Он открыл ближайшую дверь, вошёл и осмотрелся. Это была крохотная каморка, заставленная винными бочонками, теснящимися вокруг стола. Шагнув к нему, священник смёл со столешницы кувшины, воронки, кубки и приказал:
— Свечи принесите! — он погладил ястреба, — Моя дорогуша голодна? Ничего, скоро насытишься.
Робби втолкнул в комнату Женевьеву, судорожно стягивавшую на груди обрывки платья.
— Вы, кажется, встречались с еретичкой ранее? — уточнил у Робби священник.
— Да, отче.
— Не только встречался, но и предать разок успел! — плюнула в лицо Робби Женевьева.
— Он посвятил себя Спасителю, — надменно изрёк отец Маршан, — А ты проклята перед ликом Иисуса.
Скалли затащил внутрь Хью и пихнул к столу.
— Свечи, — напомнил шотландцу зеленоглазый, — Позаимствуй парочку в зале.
— Хочешь разглядеть её получше, а? — осклабился Скалли, кивнув на Женевьеву.
— Иди, — поджал губы священник и повернулся к Робби, — На стол её. Будет сопротивляться, разрешаю поколотить.
Женевьева не сопротивлялась. Понимала, что Робби сильнее, не говоря уже о верзиле с костями в волосах, который приволок две свечи и установил их на бочки.
— Ляг на спину, — скомандовал Женевьеве отец Маршан, — как если бы ты была мертва.
Он видел, что пленницу бьёт дрожь. Она повиновалась, по-прежнему удерживая ладонями разорванный лиф. Священник развязал путы на ногах ястреба и пересадил птицу на грудь женщине. Когти вминались в кожу, и Женевьева всхлипнула.
— In nomine Patris, — нараспев произнёс отец Маршан, — et Filii, et Spiritus Sancti, amen. Во имя отца, Сына и Святого Духа, аминь. Роберт?
— Да, отче?
— Писца, к сожалению, у нас нет, поэтому, Роберт, прошу слушать внимательно показания грешницы и запоминать.
— Да, отче.
Священник обратился к Женевьеве, лежащей с закрытыми глазами и скрещёнными на груди руками:
— Грешница, ответь, зачем вы ездили в Монпелье?
— Провожали английского монаха.
— Зачем?
— Чтобы он мог учиться медицине в университете.
— То есть, по-твоему, Ле Батар проделал долгий и трудный путь в Монпелье ради того, чтобы помочь монаху?
— Томаса обязал его сеньор.
— Открой глаза, — велел священник.
Она исполнила приказ.
— Ответь мне, слышала ли ты о святом Жюньене?
— Нет.
Сидящий на груди у пленницы ястреб не шелохнулся.
— Ты отлучена от церкви?
Она помедлила, кивнула.
— И ты поехала в город, полный служителей церкви, ради жалкого монаха?
— Да.
— В твоих интересах говорить мне правду, — отец Маршан расшнуровал колпачок и снял его с головы ястреба, — Птица вещая. Она чувствует ложь.
Женевьева встретилась с ястребом взглядом и содрогнулась. Отец Маршан улыбнулся уголками губ:
— Итак. Ответь, грешница, зачем вы приезжали в Монпелье?
— Я же говорила, монаха сопровождали.
И её крик многократно повторило эхо.
