Часть третья
9
Армия южан заняла позиции по дуге северо-восточнее Ричмонда. Генерал Джонстон оттянул войска так далеко назад, что северяне слышали перезвон церквей вражеской столицы, а западный ветер доносил до их ноздрей амбре табачных фабрик и дым.
Газеты наперебой стенали, что янки подпущены слишком близко к Ричмонду, а врачи обеих армий били тревогу из-за того, что личный состав вынужден дышать гнилыми испарениями болот у реки Чикахомини, из-за чего лазареты переполнялись умирающими от лихорадки военнослужащими. Доктора умоляли передислоцировать войска в местность суше и здоровее, но генерал Джонстон отвечал, что судьба Ричмонда может решиться только здесь, поэтому придётся потерпеть. Такова стратегия, говорил Джонстон, и этот военный термин заставлял медиков замкнуть уста и беспомощно смотреть, как угасают их пациенты.
В конце мая, душным пятничным вечером Джонстон собрал своих адъютантов растолковать им свой план. Пришпилив в гостиной занятого под штаб дома к стене карту, генерал заговорил, пользуясь вилкой на длинной ручке, как указкой:
— Полагаю, джентльмены, вы теперь видите, с какой целью я волок за собой генерала МакКлеллана к Чикахомини? Он вынужден был разделить свою армию. — Джонстон постучал по карте сначала севернее, затем южнее синей змеи Чикахомини, — Как вам известно, главное правило войны состоит в том, что полководец перед лицом врага не должен разделять своё войско, но МакКлеллан об этом правиле забыл.
Иногда на Джонстона находило, как сегодня, настроение читать лекции, и тогда он вёл себя так, будто стоял на кафедре в Вест-Пойнте, а перед ним были не офицеры, а зелёные курсанты.
— Так почему же нельзя разделять свою армию, джентльмены? — осведомился генерал, выжидательно глядя на своих адъютантов.
— Потому что в этом случае она может быть разгромлена по частям, сэр. — ответил кто-то.
— Точно так. И завтра на рассвете нам предстоит разгромить вот эту часть войска северян. — Джонстон постучал вилкой по карте, — Разгромить в пух и прах, джентльмены.
Он обвёл зубцами вилки часть карты восточнее Ричмонда к северо-западу от Чикахомини. Верховья реки лежали к северо-западу от города, оттуда её русло, расширяясь, уходило вкось к северным предместьям Ричмонда и вниз через болота восточнее, чтобы влиться в полноводную Джеймс-ривер. Водительствуемая Джонстоном армия Конфедерации находилась к югу от Чикахомини; силы же МакКлеллана были рассечены рекой на северную и южную группировки. Джонстон намеревался воспользоваться густыми туманами, затягивавшими болота по утрам, и разбить южную половину армии янки до того, как ей на помощь успеет придти поспешно наведённым переправам половина северная.
— …И сделаем мы это, джентльмены, утром. Завтра утром. — объявил генерал и не сдержал довольной усмешки, видя крайнее изумление на лицах подчинённых.
Он радовался, потому что ошарашённые физиономии адъютантов свидетельствовали: он добился своего. О плане Джонстона не знал никто, даже его заместитель, генерал Смит. Даже президент Дэвис. Слишком много шпионов было в Ричмонде, да и в армии мог найтись мерзавец, готовый перебежать к врагу с предупреждением, а успех плана зависел от внезапности, и Джонстон молчал, как рыба, вплоть до сегодняшнего вечера, вечера накануне удара, когда адъютантам предстояло развезти приказы дивизионным командирам.
Честь возглавить наступление выпала дивизии Дэниела Хилла. Она должна была атаковать центр боевых порядков янки.
— Задача Хилла — связать северян боем, — просвещал Джонстон адъютантов, — связать, дав нам время подобраться и опрокинуть их фланги. Здесь и здесь.
Генерал ткнул вилкой в карту, показывая, в каких местах два крыла трезубца вспорют оборону янки, наколотых на центральный зубец дивизии Хилла.
— Лонгстрит ударит по северному краю, а генерал Хьюджер — по южному, и к полудню, джентльмены, если Бог даст, на болотах Уайт-Оук-Суомп не останется ни одного янки, который бы не был или мёртвым или пленным.
Джонстон предвкушал победу. В его ушах уже звучал восторженный рёв толпы; мысленно он выезжал на Капитолийскую площадь Ричмонда, отмечая с удовлетворением зависть на лицах соперников-генералов Борегара и Ли. План, он был в этом уверен, не имел ни единого изъяна. И от славы генерала отделяла только сама битва, что начнётся на рассвете, когда солдаты в сером под покровом белёсого тумана двинутся на врага. И если они застанут противника врасплох, верил Джонстон, победа им обеспечена.
Трём адъютантам были выданы три пакета приказов для доставки командирам трёх дивизий. Адаму Фальконеру выпало ехать в штаб генерала Хьюджера, находящийся почти в черте Ричмонда.
— Ваш пакет приказов, — протянул Адаму толстый запечатанный конверт Мортон, всегда обходительный и вежливый начальник штаба Джонстона, — Вот здесь распишитесь, Адам.
Поданный вместе с приказами Адаму листок представлял собой расписку в получении конверта.
— И, уж будьте так добры, проследите, чтобы Хьюджер, взяв приказы, тоже расписался. Старик, наверняка, залучит вас на ужин, но, умоляю, не засиживайтесь. К полуночи мы ждём вас обратно. Предстоит трудный день, нам всем надо выспаться. Да, ещё, Адам, очень вас прошу: удостоверьтесь в том, что Хьюджер понимает свою завтрашнюю задачу.
Для этого-то Джонстон и тратил время, разъясняя план адъютантам. В случае, если у дивизионных командиров возникнут вопросы, на них будет кому ответить. К себе вызывать генералов Джонстон не решился, потому что сбор высших офицеров насторожил бы солдат, и кто-нибудь обязательно рванул к северянам сообщить о том, что запахло жареным.
Адам поставил в документе подпись, удостоверяя, что взял конверт, и положил бумагу в кожаный планшет на поясе.
— Я бы на вашем месте поспешил. — дружески сказал полковник Мортон, — А то дождь вот-вот польёт. Пусть Хьюджер непременно распишется в получении. В крайнем случае, его начальник штаба и никто другой.
Стоя на веранде, Адам дожидался, пока оседлают его лошадь. Густой воздух был тяжёл, под стать настроению. Адам повертел в руках конверт, в котором, возможно, лежало крушение всех его надежд. Завтра, может быть, из-за этого конверта северная армия побежит так же безоглядно, как бежала у Булл-Рана. Ему представились несчастные, избиваемые южной солдатнёй на болотах Уайт-Оук-Суомп с тем же остервенением, с каким избивались северяне у Боллз-Блеф. Адам так живо вообразил красную от крови Чикахомини, несущую в Джеймс трупы, что, будь готова лошадь, он вскочил бы в седло и, не помня себя, поскакал бы мимо дозоров южан прямиком к северянам. Лишь подумав об отце, чьё сердце будет разбито, и о Джулии, Адам образумился. Да, война была неправильной, но он оставался Фальконером, наследником славы предков, воевавших плечом к плечу с Джорджем Вашингтоном. Никогда Фальконеры не пятнали своей чести дезертирством к врагу.
Но может ли быть врагом Фальконера страна, основанная Джорджем Вашингтоном?
Адам опять взглянул на конверт и в тысячный раз спросил себя: почему «юный Наполеон» не проявил свойственной Наполеону решительности? Адам подробно и ясно расписал ему слабость обороны южан на полуострове и ждал, что армия МакКлеллана обрушится на врага, подобно сонму ангелов мщения, а вместо этого северяне ползли вперёд со скоростью улитки, дав конфедератам достаточно времени, чтобы укрепиться под Ричмондом. И теперь, когда войско федералов находилось на расстоянии неспешной вечерней прогулки от мятежной столицы, южане намеревались нанести противнику неожиданный удар в самое сердце, и Адам, глядя с веранды на тёмные грозовые облака над лесом, с горечью понимал, что не в силах ничего изменить. Дезертировать у него духу не хватало.
— Адам! Юноша! Вы ещё не уехали? Слава Богу! — полковник Мортон высунулся сквозь муслиновые занавески окна на дальнем конце веранды, — Ещё один пакет для вас!
— Минутку, сэр.
Адам приказал приведшему лошадь ординарцу привязать её к перилам. Конь опустил голову к узкому островку жухлой поросли у крыльца. Раб владельца снятого под штаб дома вяло копался на стоптанных лошадями грядках. Заморившись, негр опёрся на заступ передохнуть, но вспомнил о маячащем на веранде Адаме, смахнул со лба пот и вновь принялся за работу. Адам, глядя на него, вдруг испытал острый прилив иррациональной ненависти ко всей чёрной расе. Господи, зачем в Америку принесло этих убогих созданий, без которых страна была бы счастливейшей землёй на свете? Злость мгновенно сменилась стыдом. Рабы не по своей воле прибыли сюда, их привезли насильно. Белые привезли, и белые же развязали эту войну.
— Жарко сегодня, не правда ли? — окликнул Адам раба приветливо, словно в искупление предыдущих размышлений.
— Даже слишком, масса.
— В такую жару надо чаще отдыхать.
— На небесах отдохнём, благодарение Господу Иисусу, масса. — сказал негр, вонзая лопату в красную вязкую землю.
На веранду, звеня шпорами, выбежал полковник Мортон:
— Мы решили передать часть бойцов Хьюджера Питу Лонгстриту. Хьюджеру это не понравится, но Лонгстрит ближе к янки, и раньше ввяжется в бой, так что дополнительные стрелки лишними ему не будут. И очень вас прошу, будьте с Хьюджером повежливее.
— Как скажете, сэр. — Адам принял второй конверт, — А мне…
Он хотел спросить, надо ли ему расписываться за второй конверт, но Мортон нетерпеливо махнул рукой:
— Поспешите, юноша, пока хляби небесные не разверзлись. И умоляю, помягче с Хьюджером. Он обидчив и мнителен, как старая дева!
Адам скакал на запад. Там, где дорога проходила по лесу, дышать было, вообще, нечем. Листья деревьев не колыхало ни единое дуновение ветерка, и это было неестественно и жутковато, но последние дни всё казалось Адаму дурным сном, даже Джулия. Она написала ему, прося приехать для разговора. Из её письма следовало, что разговор предстоит не личного свойства, но Адам всё же подозревал, что Джулия собирается положить конец их отношениям. Последнее время Адам начал думать, что никогда по-настоящему не понимал Джулию, и страшился того, что она гораздо глубже, чем казалось ему. На первый взгляд, она была простой, набожной, благовоспитанной юной леди, однако Адам чувствовал: под этой оболочкой дремлет вулкан страстей, который его, Адама, пугал до дрожи в коленках. В Джулии он узнавал свою мать и, хорошо изучив нрав своего отца, подозревал, что брак его родителей умер из-за подобной же несхожести характеров.
Натянув поводья, он остановил коня в роще вдали от полковых бивуаков. Путь его пролегал мимо доброго десятка таких лагерей, но сейчас Адам был один в вымершем тихом лесу, и у него появилась смутная, не оформившаяся до конца идея. Он достал оба конверта, внимательно осмотрел их, взвесил в руках. Пакеты были одинакового светло-коричневого цвета, одинаково запечатаны одинаково красным сургучом, подписаны одинаковым почерком. Единственное, что их отличало друг от друга, — конверт с приказами был чуть толще и тяжелее.
Адам достал расписку. В ней упоминался лишь один пакет. Как заворожённый, Фальконер уставился на оба конверта. А могло статься, что он забыл бы отдать пакет с приказами? Могло. Всякое случается. И Хьюджер поутру не пошёл бы в наступление. И тогда северяне завтра бы победили, взяли Ричмонд. Кто бы вспомнил в этом случае о потерянном пакете приказов? Никто. Но даже если допустить, что Юг победит без дивизии Хьюджера, хватятся ли, начнут доискиваться, почему Хьюджер не участвовал в битве? Начнут, обязательно начнут, в этом Адам не сомневался. Но кто квалифицирует его поступок, как измену? Никто. Как рассеянность, головотяпство, в худшем случае — халатность. А последствия? Ну, из штаба Джонстона его, конечно, попросят, но Адама с распростёртыми объятиями примет отец начальником штаба бригады. И кто знает, может, всем будет от этого лучше?
— О, Господи Боже… — прошептал Адам, но его слова были данью привычке, а не мольбой о помощи, потому что решение он уже принял.
Медленно и обстоятельно Адам разорвал конверт с приказами о наступлении пополам, затем ещё раз пополам, и ещё, и ещё… Он рвал конверт с документами торжественно, словно рвал саму ткань истории. Когда от пакета осталась груда клочков, Адам брезгливо стряхнул их в заполненную водой придорожную канаву. И почувствовал умиротворение. Он лишил победы целую армию. И от этой мысли тяжкий груз сомнений и тоски, тяготивший последние дни, исчез с его плеч долой. Адам выпрямился в седле и погнал коня на запад.
Спустя полчаса майор Фальконер подъехал к домику, в котором расположился генерал Хьюджер со штабом. Для начала он с настойчивостью на грани грубости добился того, что Хьюджер поставил закорючку в расписке, и лишь после этого выдал генералу конверт с приказом о передаче Лонгстриту части солдат. Хьюджер распечатал пакет и вчитался в предписание. Генерал Хьюджер был человеком тщеславным, гордящимся своими французскими корнями. В армии развалившихся США он сделал головокружительную карьеру и находил удовольствие в том, чтобы сравнивать бывших работодателей с нынешними не в пользу последних.
Генерал-майор Бенджамин Хьюджер (1805–1877). Чарльстонец, внук героя войны за независимость США Бенджамина Хьюджера. Вест-Пойнт окончил в 1825 году, участвовал в американо-мексиканской войне, возглавлял много лет арсеналы в форте Монро, затем в Харперс-Ферри, побывал в качестве военного наблюдателя в Крыму.
— Я не понимаю… — сварливо сказал генерал Адаму.
— Простите, сэр?
Фальконер стоял с адъютантами Хьюджера на веранде, выходящей к ручью Гиллис-крик. Дом был расположен так близко к Ричмонду, что Адам видел крыши и трубы города за пристанями Рокетт-лэндинг, у которых торчали мачты и реи дюжины судёнышек, запертых здесь запрудой у Друри-Блеф. В конце луга, уставленного фургонами и пушками дивизионной артиллерии протянулось вдоль ручья полотно Ричмонд-Йоркской железнодорожной ветки. В меркнущем свете уходящего дня по дороге с пыхтеньем двигался локомотив, волокущий в сторону города состав платформ, на которых разместились воздухоплаватели Конфедерации. Для того, чтобы сшить им воздушный шар, модницы Ричмонда пожертвовали своими шёлковыми платьями. На одной из платформ была установлена лебёдка с шаром, на других — химическая аппаратура, вырабатывающая водород. Воздухоплаватели катались по участку дороги до станции Фэйр-Оук-стейшн (за которой дороги были разобраны), оглядывая вражеские позиции, и сейчас возвращались назад.
— Насколько я понял, — седовласый Хьюджер вперил в Адама недоброжелательный взгляд поверх очков для чтения, — моих людей отдают под начало генерала Лонгстрита?
— Да, сэр. — кивнул Адам.
Хьюджер издал серию коротких сопений, очевидно, изображающих иронический смешок:
— А генералу Джонстону известно, что я старше генерала Лонгстрита по званию?
— Уверен, известно, сэр.
Хьюджер не отказал себе в невинном удовольствии присыпать рану, нанесённую его самолюбию, солью:
— Генерал Лонгстрит, помнится мне, в старой армии заведовал казной? И был простым майором. Едва ли в обычных условиях он поднялся хотя бы до полковника, да и доверили бы ему что-либо более ответственное, чем выдавать войскам жалование, вот в чём вопрос? А теперь, извольте полюбоваться, он будет отдавать приказы моим подчинённым!
— Только некоторым, сэр. — вежливо уточнил Адам.
— И с какой стати? Джонстон дал какое-нибудь разумное объяснение этому нелепому приказу?
Джонстон-то дал, но пересказывать это объяснение Хьюджеру не входило в планы Адама, и он промямлил, что генерал Лонгстрит ближе к вражеским позициям, а потому нуждается в усилении.
— Это временная мера, сэр. — закончил Адам, глядя мимо генерала на поезд.
Состав медленно тормозил. Барабан лебёдки вращался, наматывая последние метры привязи шара. Клубы дыма из паровозной трубы выглядели неожиданно бело и ярко на фоне грозовых туч.
— Нет, я не жалуюсь. — продолжил генерал со скандальными интонациями в голосе, — Я выше жалоб, потому что чего ещё ожидать от этой армии? Тем не менее, со стороны Джонстона было бы просто вежливо разъяснить причины, по которым он отбирает у меня солдат ради того, чтобы передать их бывшему счетоводу. Вежливо, всего-навсего. Разве нет?
Он вопрошающе воззрился на двух своих адъютантов. Те согласно закивали.
— Уверен, что генерал Джонстон и в мыслях не держал вас обидеть, сэр. — сказал Адам.
— Не сомневаюсь, молодой человек в том, что вы искренне верите в свои слова. Только я прожил на свете дольше вашего и лучше разбираюсь в подобных тонкостях. Может, генералу Джонстону понадобились мои бойцы охранять армейское жалование, а?
Полагавший себя аристократом Хьюджер покосился на адъютантов, и те отозвались смешками.
— Были времена, — жёлчно произнёс генерал, складывая приказ, — когда всё в армии Северной Америки шло должным порядком, как и во всякой правильно организованной армии.
Он брезгливо положил приказ на скамью, на цепях подвешенную к потолочным балкам веранды и холодно бросил Адаму:
— Что ж, молодой человек, приказ Джонстона вы мне передали, хотя смысл его от меня ускользнул. Вы, вероятно, торопитесь вернуться до того, как начнётся дождь, так что не смею вас задерживать.
Намёк был оскорбительно прозрачен, но Адам и не думал обижаться. Наоборот, было бы хуже, если бы Хьюджер забыл о самолюбии и попытался расспросить Адама. Пришлось бы хитрить, Хьюджер что-нибудь заподозрил, и всё пошло бы прахом… Сердце Адама сжалось, когда он представил ад, который устроил бы ему Джонстон за головотяпское обращение с пакетом, вскройся оно. Но не вскроется, успокоил он себя. Да и не головотяпство, а гораздо хуже.
Адам бережно спрятал расписку с закорючкой Хьюджера в планшет и взобрался в седло. Сегодня была пятница, значит, семейство Джулии, как обычно, проводит богослужение в госпитале Чимборазо. Фальконер чувствовал себя виноватым из-за того, что так и не выбрался к невесте, но сегодня до полуночи его у Джонстона не ждали, и Адам решил навестить Джулию. Он проехал мимо одного из звездообразных фортов, которыми Роберт Ли окружил Ричмонд. Укрепление было поверху выложено мешками с землёй. Кружки кройки и шитья сотнями мастерили мешки из лоскутов, поэтому оборонительные сооружения в мутном недобром свете подступающей ночи выглядели пёстро и диковато. Поднялся ветер. Он расправил на флагштоке над разноцветными бастионами стяг Конфедерации и разогнал липкий предгрозовой зной. Местность за рекой озарили лучи прорвавшегося сквозь тучи на западе солнца, и земля стала ярче неба. Адам предпочёл увидеть в этом знак Божьего одобрения совершённому им акту измены.
На заставе у въезда в город Фальконер предъявил часовому штабной пропуск. Издалека донёсся рокот грома, похожий на канонаду. Часовой скривился:
— Буря грядёт, майор. Сильная буря.
— Да уж.
— Не припомню такой поганой весны… — реплику солдата прервал новый громовой раскат, — Может, ливень нынче утопит пару-тройку янки. Всё меньше нам убивать.
Адам молча забрал у него пропуск и пришпорил коня. Молнии рассекли небо на севере. Адам пустил лошадь рысью. У самого госпиталя его настиг дождь. Уточнив у санитара, в каком бараке проводится служба, майор направил коня туда. Ливень барабанил по жестяным крышам бараков и полотняным — палаток, поставленных в дополнение к баракам. Отыскав нужное здание, Адам привязал коня к крыльцу и пошёл внутрь. За спиной майора небо расколола молния, и ливень хлынул, как из ведра, заглушая голос вещающего раненым преподобного Джона Гордона. Джулия радостно улыбнулась из-за фисгармонии. Фальконер притворил за собой дверь и осмотрелся. Миссис Гордон видно не было, но она иногда позволяла себе пропустить службу. Зато присутствовал неизменный мистер Сэмуорт, нервно втягивающий голову в плечи при очередном громовом ударе.
Преподобный перекрикивал стихию, а Фальконер встал у окна. В опустившейся на Ричмонд мгле сверкали молнии, заливая город ярким неживым светом, и Адаму показалось на миг, что в небесах тоже бушует война. Преподобный Гордон тем временем, сдавшись, махнул Джулии. Девушка нажала на клавиши, запела «Хвали Господа, благодать источающего», на последних тактах преподобный едва слышно за шумом грозы благословил присутствующих, и на том служба закончилась.
— Скоро прекратится! — крикнул преподобный Гордон Адаму скорее для себя, чем для него.
Гроза, вопреки его прогнозу, разыгрывалась всё сильнее. Крыша барака текла в дюжине мест, и Адам принялся помогать отодвигать койки от холодных струй. Джулия, желая видеть буйство природы собственными глазами, накинула пальто и вышла на заднюю веранду. Спустя минуту к невесте присоединился Адам. Некоторое время оба молча наблюдали, как под громовые удары землю терзают молнии. Где-то рядом выла собака. Целые реки мутной воды стекали с пригорка, на котором стоял госпиталь, вниз, к ручью Блади-Ран.
— У мамы мигрень. У неё всегда мигрень перед грозой. — сказала Джулия весело, даже чересчур весело, на взгляд Адама, но она всегда любила бури, видя в них отголоски хаоса, царившего в природе до того, как Господь создал землю.
Девушка плотнее запахнулась в пальто, и при очередной вспышке молнии Адам заметил, как блестят от возбуждения глаза Джулии.
— Ты хотела меня видеть? — спросил Адам.
— А ты меня нет? — поддразнила его Джулия¸ надеясь в глубине души на пылкий ответ в духе того, что он бы промчал сквозь тысячу гроз ради встречи с ней.
— Конечно, хотел. — обманул её ожидания Адам.
На веранде, кроме них двоих, никого не было. Тем не менее, Адам, следуя правилам приличия, стоял особняком от Джулии, хотя, как и она, прижался спиной к стенке барака, куда долетало меньше брызг.
— Ты написала, что у тебя разговор ко мне. — произнёс Адам.
Джулия, успевшая почти забыть о том давнем письме, столь давнем, что девушка сомневалась, актуальны ли до сих пор таинственные слова Натаниэля Старбака.
— Есть. — подтвердила Джулия, — Насчёт твоего друга Ната Старбака.
— Ната? — удивился Адам, внутренне приготовившийся услышать предложение расстаться.
— Он после тюрьмы искал тебя. Я перебирала книги в усадьбе твоего отца, когда Нат пришёл. Я помню, что ты не велел его пускать, но дождь был почти такой же сильный, как сегодня, а он выглядел таким потерянным, и я его пожалела. Ты не против?
Порыв, заставивший Адама запретить слугам пускать Натаниэля в дом из-за того, что он посмел притащить к Гордонам падшую женщину, давно остыл, и Адам просто осведомился:
— Чего он хотел?
Ответить Джулии помешал раскат грома. Чёрное небо растрескалось молниями. От одной из них за Джеймс-ривер в окрестностях городка Манчестер вспыхнул пожар, за несколько секунд погашенный дождём.
— Он просил тебе кое-что передать на словах. Я его послание не очень-то поняла, но он сказал, что ты поймёшь. В общем, он просил передать, чтобы ты перестал переписываться с его семьёй.
Адам окаменел, невидяще глядя перед собой.
— Адам? — окликнула его Джулия.
Он, не в силах отделаться от представившейся вдруг петли, свисающей с деревянной балки, хрипло переспросил:
— Что я должен перестать?
— Переписываться с кем-либо из его семьи. Тебе не кажется это странным? А мне кажется. Ведь семья Старбаков живёт в Бостоне, как бы ты мог с ними переписываться? Я, правда, перемолвилась с парой людей, получающих письма с Севера. Все твердят, что переписка связана с уймой сложностей, и с чего бы тебе идти на такие хлопоты ради возможности написать преподобному Элиалю Старбаку? Нат, правда, сказал, что объяснит всё так скоро, как сможет, но когда и где — тоже покрыто мраком тайны.
— О, Господи… — только и вымолвил Адам, объятый страхом и стыдом.
Как будет убит горем отец, когда выяснится, что его гордость — его сын, предал Виргинию. От кого Нат узнал? Может, от Джеймса? Другого объяснения не могло быть, от кого же ещё? И кто знает, кроме Ната?
— Где он? — напряжённо осведомился у Джулии Адам.
— Не знаю. Откуда мне знать?
На самом деле некоторое представление о возможном местопребывании Старбака у Джулии имелось, но в силу того, что сведениями поделилась с ней Салли Труслоу, мисс Гордон считала разумнее промолчать. Джулия всё же собралась с духом и явилась в усадьбу к Салли, вооружённая Библией и сумкой, полной брошюр, описывающих муки грешников в преисподней. Но крестовый поход вышел не таким, каким она себе его воображала. Вместо того, чтобы наставлять грешницу на путь истинный, Джулия с неожиданным для себя удовольствием пересмотрела внушительный гардероб Салли. Потом они много смеялись, и болтали, болтали, болтали: можно ли для вуалей использовать не тюль, а прокрахмаленную кисею; о батисте и атласе, о рюшиках и тесёмках, обо всех женских радостях, беседа о которых позволила забыть о нависшей над городом опасности. Джулию несколько покоробило, когда Салли поделилась с ней планами создания во флигеле усадьбы спиритического салона, но Салли так честно и восторженно рассказывала обо всех уловках, с помощью которых намерена дурачить клиентов, и Джулия про себя решила, что цинизм Салли искупается простодушием. Забота «мисс Ройал» о Старбаке тронула Джулию, а когда Салли по секрету поведала ей, что Нат к невесте друга неровно дышит, почувствовала себя почему-то польщённой. Нет, положительно Адаму о том визите говорить не стоило. Ничего, кроме праведного гнева, у него известие о посещении его невестой дома греха не вызвало бы, хотя «гнездо разврата» выглядело не менее респектабельно, чем приличные дома Ричмонда и было гораздо чище многих из них. Но Адаму знать о визите всё же не стоило, как и матушке Джулии.
— А зачем тебе знать, где Нат? — поинтересовалась мисс Гордон.
— Наверно, незачем.
Адам беспокойно переступил с ноги на ногу. Звякнули шпоры, тихо, едва различимо на фоне гула дождя и воя ветра.
— Так что же его послание означает? — прямо спросила Джулия.
От неё не укрылось то, что Адам после загадочного сообщения Старбака стал сам не свой, и её разбирало любопытство.
— Тут дело вот в чём… — начал Адам, лихорадочно подыскивая правдоподобное объяснение. Врать он не умел. Чтобы скрыть смущение, он отлепился от стены и, шагнув вперёд, положил руки на мокрые перила веранды.
— Вот в чём… — повторил он, — Это когда Нат у нас впервые появился. Я пытался, отец тоже. Ну, помирить Ната с его родными. Это казалось важным. Наверно, Нат имел в виду наши попытки.
— Зачем же тогда ему было столько тумана напускать? — осведомилась Джулия, не поверившая ни одному слову.
— Не знаю.
Они замолчали. Заходился в вое несчастный пёс, ржали кони, хлопали на ветру тканевые стенки палаток.
— Что он натворил? — прервала затянувшуюся паузу Джулия.
— То есть?
— Из-за чего рассорился с семьёй?
Адам помедлил, затем пожал плечами:
— Сбежал.
— И всё?
Адаму не хотелось посвящать Джулию в то, как Старбака окрутила, впутала в кражу и бросила актрисулька.
— Вёл он себя плохо. — понимая, насколько глупо фраза прозвучала, Адам поправился, впрочем, тоже не очень удачно, — Он сам-то не плохой человек, просто…
Адам замялся, подыскивая подходящее слово, и Джулия пришла жениху на помощь:
— Увлекающийся?
— Да. — благодарно подтвердил Адам, — Увлекающийся.
От продолжительного громового раската, казалось, содрогнулась земля, освещённая вспышкой очередной молнии.
— Когда придут янки, — сменил тему Адам, — тебе лучше побыть дома.
— А ты полагал, что я намерена встречать их хлебом-солью? — съязвила Джулия.
— Флаг у тебя есть? Я имею в виду, флаг Соединённых Штатов?
— Нет.
— На Клей-стрит у меня в комнате должен быть один. Скажи Полли дать его тебе. Вывесишь дома в окно.
Джулия внимательно посмотрела на жениха и настороженно произнесла:
— Ты, кажется, не сомневаешься в том, что они возьмут Ричмонд?
— Возьмут. — выдохнул Адам пылко, — Этого хочет Бог.
— Да? Тогда почему же Бог, вообще, довёл до войны?
— Мы объявили войну, а не Бог, — упрямо сказал Адам, — И довели страну до войны люди, а не Бог. Юг довёл.
Он помолчал, собираясь с мыслями:
— Когда отец твердил мне, что Америка нуждается в кровопускании, чтобы сбить владеющий ею жар, я поверил. Одна битва, уговаривал меня отец, и мы все опомнимся. Но мы не опомнились! Мы вязнем всё глубже и глубже!
Последнюю фразу он почти выкрикнул, затем помолчал и добавил угрюмо:
— Мы заслужили быть наказанными.
Джулия слушала Адама, не веря своим ушам. Невольно вспомнилась бравада Старбака, и процитированные им задиристые слова Джона Пола Джонса.
— Мы же ещё и не начинали драться по-настоящему. — вслед за Старбаком повторила она и подивилась собственной воинственности.
Джулия никогда не относила себя к поборникам войны, но вопросы войны и мира сейчас слишком тесно переплелись с зашедшими в тупик отношениями между ней и Адамом.
— Что же, Адам, предлагаешь нам сдаться без боя?
— Мы заслужили, чтобы быть наказанными. — сказал Адам, — Мы спустили с привязи зло, и оно осквернило нас. Я сам тому был сегодня свидетелем.
Он замолчал. Джулия, предположившая, что Адам видел в течение дня какое-то особенно ужасное ранение или страшную смерть, из деликатности тоже хранила молчание. Наконец, Адам заговорил. Он рассказал о том, как увидел раба, как мысленно завиноватил в этой войне всех чернокожих, и о том, какой стыд испытал, одумавшись.
— Война будит в нас всё самое худшее. Лопаются нити, связывающие нас с Господом, и мы дрейфуем без руля и ветрил, влекомые рекой зла в ад.
Джулия подняла бровь:
— То есть, ты считаешь, что Юг заслужил проигрыша в войне только потому, что ты плохо подумал о каком-то рабе?
— Америка — единая страна, вот как я считаю.
— Звучит, на мой взгляд, так, — произнесла Джулия, пытаясь справиться с поднимающейся в её душе волной гнева, — будто ты сражаешься не на той стороне.
— Может быть. — пробормотал Адам, но не настолько тихо, чтобы его слова скрыл от Джулии шум дождя.
— Тогда ты должен ехать на Север. — холодно рассудила Джулия.
— Должен ли? — слабо вопросил Адам, словно и вправду просил у Джулии совета.
— Надо сражаться за то, во что веришь. — убеждённо сказала она.
Адам кивнул и, помявшись, спросил:
— А ты?
Джулия посмотрела на него, словно видела в первый раз. Салли Труслоу в разговоре с ней обмолвилась, что мужчины, как бы ни пыжились, на деле беспомощны, словно слепые котята. Тогда высказывание показалось Джулии нелепым, но сейчас…
— А что я?
— Ты готова оставить Юг?
— Ты зовёшь меня с собой, Адам?
Джулия затаила дыхание. По сути, она подсказывала Адаму ответ. Предложи он ей в эту минуту руку и сердце, она, не задумываясь¸ пошла бы за ним на край света, ибо великие чувства надо доказывать великими жертвами. Джулия подсознательно жаждала любви, сокровенной и непостижимой, как церковные таинства, но при этом яростной и неистовой, как беснующаяся над столицей Виргинии буря. Адам её ожиданий не оправдал, на диво твёрдо сказав:
— Я хочу, что ты сделала то, что велят тебе сердце и совесть.
— Что ж, моё сердце принадлежит Виргинии, — ледяным тоном подвела итог Джулия, — А, следуя велениям совести, я, пожалуй, всё же пойду в госпиталь сестрой милосердия. Мама будет недовольна, но я настою на своём. Ты не будешь возражать против того, чтобы я стала медсестрой?
— Нет. — помотал головой Адам с потерянным видом, похожий сейчас на заблудившегося в чужих краях странника, одинокого и бесприютного.
От необходимости говорить что-либо ещё Фальконера избавил преподобный Гордон. Выглянув на веранду через приоткрытую дверь, отец Джулии пробурчал с лёгким укором:
— Я уж начал бояться, что вас смыло.
Миссис Гордон сочла бы неприличным то, что молодая пара уединилась на веранде, но её муж смотрел на жизнь проще.
— Не смыло, отец. — ответила Джулия, — Просто любуемся бурей.
— «…И подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» — процитировал Евангелие от Матфея преподобный.
— «Не мир пришёл я принести, — вспомнила другие строки того же евангелиста Джулия, — но меч.»
Говоря, она не сводила глаз с Фальконера. Адам же, взирая на сполохи молний, думал о клочках бумаги, плавающих в придорожной канаве. Да, он встал на путь измены, но это был также путь мира. Путь, который принесёт победу северянам и в конце концов соединит всё, что распалось.
Завтра.
Раскисшая земля исходила паром в лучах утреннего солнца. Наступление должно было начаться ещё два часа назад, и предполагалось, что к этому часу янки уже будут сброшены в болота Уайт-Оук-Суомп, однако на всех трёх дорогах, ведущих с позиций южан к врагу, царили тишь да гладь.
Эти три дороги Джонстон намеревался использовать по плану, чтобы вонзить смертельный трезубец дивизий Хилла, Хьюджера и Лонгстрита в сердце южной группировки северян. Первым по центральной Вильямсбург-Сейдж-роуд должен был выдвинуться Хилл, нанеся удар по засевшим у станции Фейр-Оук янки. Те, по замыслу Джонстона, для отражения атаки начали бы подтягивать соседние части, и в этот-то момент на них с севера налетели бы бойцы Лонгстрита, а с юга — Хьюджера. Хиллу не имело смысла начинать, пока от фланговых дивизий не придёт подтверждение того, что они выступили из лагерей под Ричмондом: Лонгстрит — по тракту Найн-Майл-роуд у Олд-Тэверн, а Хьюджер — по Чарлз-Сити-роуд мимо Уайт-Тэверн.
Только вот незадача, на обеих дорогах не было ни души. Покой оставленных ночным ненастьем луж тревожил лишь ветер. Из-за его порывов (давным-давно рассеявших рассветный туман, на который возлагал столько надежд генерал Джонстон) янки так и не осмелились поднять два воздушных шара с наблюдателями.
Джонстон послал адъютантов искать пропавшие дивизии.
— Отыщите их и выясните, в чём дело! — напутствовал офицеров генерал.
Первым вернулся адъютант, ездивший к Хьюджеру, и доложил, что застал генерала в постели.
— Где? — опешил Джонстон.
— В постели, сэр. Он спал. И весь его штаб тоже.
— В постели?! А приказ? Они, что, не получили приказ?
Адъютант, приятельствовавший с Адамом, замялся, не желая подводить товарища под монастырь.
— Ну? — грозно осведомился Джонстон, — Получали или нет?
— Начальник штаба сказал, что приказа о наступлении они не получали, сэр. — промямлил адъютант, виновато косясь на Адама.
— Чёрт бы их подрал! — выругался Джонстон, — Мортон, вы послали Хьюджеру пакет с приказами?
— Да, сэр. Майор Фальконер отвёз. Вот расписка о получении с подписью Хьюджера.
Джонстон недоумённо воззрился на протянутый листок:
— Что же Хьюджер, проспал, что ли?
— По-видимому, сэр.
Ноздри Джонстона раздувались от ярости.
— Допустим, этот проспал. Лонгстрит где? — прорычал он.
— Ищем, сэр. — доложил Мортон.
Адъютант, посланный на дорогу Найн-Майл-роуд, будто растворился в воздухе вслед за дивизией Лонгстрита.
— Ради всего святого! — взревел Джонстон, — Найдите же мне мою проклятую армию!!!
Если генералу Хьюджеру намеренно подложил свинью Адам Фальконер, то генерал Лонгстрит устроил кавардак по собственной инициативе и легкомыслию. Дорога Найн-Майл-роуд показалась ему слишком залитой водой, и он решил двигаться вперёд по Чарльз-Сити-роуд, для чего повёл свою дивизию к лагерю частей, подчинённых Хьюджеру, которого в тот момент как раз осчастливили приказом выступать на восток по этой самой Чарльстон-Сити-роуд, уже запруженной войсками Лонгстрита.
Генерал Джеймс Лонгстрит, 1821–1904. Окончил Вест-Пойнт в 1842 году, несколько лет охранял от индейцев границы Миссури (там близко сошёлся с будущим генералом северян Грантом), участвовал в американо-мексиканской войне.
— Проклятый счетовод. — проворчал Хьюджер и распорядился подать завтрак.
Через полчаса «счетовод» заявился лично.
— Надеюсь, вы не против того, что я воспользовался вашим просёлком, — учтиво спросил он, — Просто на отведённом мне грязи столько, что хоть на лодке плыви.
— Кофе хотите? — предложил Хьюджер.
— Вы чертовски хладнокровны для человека, которому предстоит драка. — восхитился Лонгстрит, глядя на тарелки с ветчиной и сыром, стоящие перед коллегой.
Хьюджер, понятия не имевший, что его марш на восток должен простираться до позиций противника, выказывать неведение перед каким-то «счетоводом» почёл ниже своего достоинства. Тревожась, что пропустил нечто важное, он делано безразлично поинтересовался:
— И что же у вас за приказ?
— Тот же, что у вас, полагаю. Шагать на восток, пока не наткнёмся на янки. Как наткнёмся — атаковать. Хлеб свежий?
— Угощайтесь. — натянуто улыбнулся Хьюджер, дивясь, не сошёл ли мир с ума, — Только мне затруднительно «шагать». Вы же на моей дороге.
— Да я уступлю вам путь. Через ручей перейдём, и я дам моим парням передохнуть. Потом двинусь за вами следом. Как вам такой вариант?
— Берите ветчину, берите яйца, не стесняйтесь, — Хьюджер встал из-за стола, — У меня что-то аппетит пропал.
Чёрт побери, думал Хьюджер, почему о предстоящем сражении он узнает в последний момент и не от командования, а от коллеги? Нет, в старой армии порядка было больше. Значительно больше.
А в штабе армии генерал Джонстон в сотый раз щёлкнул крышкой часов. Наступление должно было начаться четыре часа назад, но ещё не прозвучал ни один выстрел. Ветер покрывал рябью поверхность бесчисленных луж, однако с сыростью справиться не мог. Ружья сегодня будут быстро грязниться, подумалось Джонстону. В сухую погоду порох прогорал без остатка, а в такую, как сегодня, гарь быстро забивала стволы, и стрелкам приходилось прикладывать немалые усилия, орудуя шомполами.
— Куда же они подевались? — процедил сквозь зубы Джонстон, имея в виду Хьюджера с Лонгстритом.
Дивизия Хилла с самого рассвета ожидала отмашки. Бойцы засели в лесу, деревья которого кое-где были расщеплены и подпалены ночью молниями. Передние ряды видели передовые посты янки на дальнем конце широкой прогалины. У грубых шалашей из веток, где дозорные прятались от ненастья, кое-где были вывешены на просушку мундиры и рубахи. Один северянин, не подозревая о том, что опушка леса за поляной наводнена войсками противника, взял полотенце и побрёл вдоль линии деревьев. По пути он приветливо помахал в сторону вражеских позиций, предполагая, что где-то там сидят такие же дозорные, как и он сам (только в других мундирах), с которыми они через день меняли кофе на табак и северные газеты на южные.
Генерал Хилл посмотрел на циферблат и раздражённо спросил:
— Новости есть?
— Нет, сэр. — помотал головой адъютант, проскакавший до Уайт-Тэверн и Олд-Тэверн, но никого не встретивший.
Генерал Дэниел Харви Хилл, 1821–1889. Вест-Пойнт закончил в 1842 году, (вместе с земляком Лонгстритом, с которым там подружился), участвовал в американо-мексиканской войне. Небольшой штришок, показывающий, насколько тесен был мирок Юга: кроме дружеских связей с Лонгстритом и Джонстоном, Хилл приходился свояком Джексону «Каменной стене» (они были женаты на сёстрах).
— А что от Джонстона?
— Ничего, сэр.
— Дьявольщина. Так войну не выиграть. — Хилл спрятал часы в карман и крикнул артиллеристам, батарея которых должна была тремя выстрелами дать знать дивизии, что пора выступать. — Огонь, ребята!
— Мы, что, атакуем без поддержки? — спросил адъютант, поражённый тем, что генерал собрался воевать с половиной армии северян один на один.
— Они всего-навсего янки, парень. Побегут, как миленькие. Ну, чего ждём, ребята? Огонь!
Три резких пушечных выстрела разорвали утреннюю тишину. Первый снаряд промчал сквозь кроны сосен дальнего бора, сшибая иглы и тяжёлые капли. Второе ядро шмякнулось в мокрый грунт луга и, отскочив, ударилось в ствол дерева, а после третьего снаряда пошёл отсчёт битвы.
— Джонстон не решится перейти в наступление. — уверял брата Джеймс Старбак.
— Почему ты так думаешь?
— МакКлеллан знаком с ним с довоенных времён. Хорошо представляет себе образ его мыслей. — объяснил Джеймс, нисколько не смущённый тем обстоятельством, что уж кто-кто, а секретная служба должна иметь более точные источники информации о намерениях противника, чем предположения главнокомандующего и гадания на кофейной гуще. Джеймс пододвинул к себе бекон и наложил себе полную тарелку. Едоком он всегда был отменным, поэтому, умяв половину жареной курицы, потребовал подать оставшийся от столь же плотного завтрака бекон.
— Бери, Нат. — предложил он брату.
— Да я сыт.
Натаниэль перебирал газеты: луисвилльский «Джорнел», чарльстонский «Меркьюри», кейпский «Кодмэн», «Нью-Йорк Таймс» и «Нью-Йорк Геральд», «Миссисипиэн», «Нэшнл Ира», «Харперс-Уикли», цинцинаттская «Гэзетт», джексонвилльский «Рипабликэн», филадельфийский «Норт Америкэн» и чикагский «Джорнэл».
— Эти газеты кто-нибудь читает? — полюбопытствовал Натаниэль.
— Я. Когда удаётся улучить минутку. Только редко удаётся. Людей нам не хватает. Ты вон на ту кипу взгляни. — Джеймс оторвался от газеты, которую читал за едой, и указал на целый ворох нерасшифрованных телеграмм, — Может, ты этим занялся бы, Нат? Шефу ты нравишься.
— Почему бы и нет? После возвращения из Ричмонда, конечно.
— Отлично. — порадовался Джеймс, — Уверен, что не хочешь бекона?
— Уверен.
— Ты совсем, как отец. — Джеймс отмахнул ножом краюху только что испечённого хлеба и щедро намазал маслом, — А я телесной статью в матушку пошёл.
Он перевернул газетную страницу и поднял голову на вошедшего Пинкертона:
— Как генерал?
— Хворает. — Пинкертон стибрил с тарелки Джеймса ломтик бекона, — Доктора закутали его во фланель и пичкают хинином.
Генерала МакКлеллана, как и многих его подчинённых, свалила лихорадка болот Чикахомини, и он в своих апартаментах то обливался потом, то стучал зубами. Секретное Бюро расположилось в соседнем доме (генерал не любил далеко ходить за нужными сведениями).
— Мыслит генерал, тем не менее, ясно. — объявил Пинкертон, — И он согласился со мной, что тебе самое время возвращаться.
Тем, что осталось от кусочка бекона, он указал на Ната.
— О, Боже Всеблагий… — пробормотал Джеймс.
— Ты можешь отказаться, Нат. — сказал Пинкертон, — Если тебе это кажется опасным, вполне можешь.
Отправив остатки бекона в рот, Пинкертон подошёл к окну и взглянул на небо:
— Эх, для воздухоплавателей наших, жаль, ветрено больно. Давно я такой бури, как прошлой ночью, не видал. Выспался хоть?
— Да. — кивнул Натаниэль, скрывая охватившее его возбуждение.
Он уже начал подозревать, что генерал никогда не закончит список интересующих его вопросов, и вернуться в Ричмонд Натаниэлю не судьба, как и узреть вновь Салли или её отца. Старбак умирал от скуки и, если быть честным, больше всего на него наводило тоску общество брата. Джеймс был, без сомнения, добрейшей душой на белом свете, но сносно поддерживать беседу мог лишь на четыре темы: еда, семья, Господь и МакКлеллан. Когда Старбак шёл к северянам, он втайне побаивался, что при виде «Звёзд и полос» у него взыграет ретивое, но общение с Джеймсом надёжно подавляло любые позывы былого патриотизма.
К тому же он слишком привык рассматривать себя, как изгоя, и в армии южан за ним закрепилась слава северянина-отступника, сорвиголовы, не боящегося ни Бога, ни чёрта, а в войске федералов он всегда будет молодым массачусетцем, одним из многих, заложником надежд, возлагаемых на него семьёй. На Юге, думал Старбак, он сам решал, чего хочет, сам ограничивал свои амбиции, и воспринимали его соответственно, а на Севере он всегда будет только лишь «сыном Элиаля Старбака».
— Когда? — спросил Натаниэль Пинкертона коротко.
— Сегодня вечерком. Точнее скажу позже.
Пинкертон и Джеймс давно составили легенду, объяснявшую, где болтался Старбак после того, как исчез из Ричмонда. Согласно ей Натаниэль якобы предпринял поездку по южной оконечности Конфедерации для поправки расшатанного заключением здоровья, но задержался из-за непогоды и запаздывающих поездов. Ни Пинкертон, ни Джеймс не подозревали (к счастью), что Натаниэлю легенда не нужна. Всё, что ему от них требовалось, — это список вопросов к шпиону, который Старбак отдал бы д’Эмону, его могущественному ричмондскому покровителю.
— То, что генерал слёг, по крайней мере, позволило ему сосредоточиться на нашем деле. — довольно поведал Пинкертон, — Так что получай свои вопросы.
Он протянул Натаниэлю свёрток. Вопросы генерала к Адаму, так же, как и фальшивое донесение Адама перед тем, было зашито в клеёнку. Натаниэль принял свёрток и опустил в карман. Он носил старый синий мундир брата, висевший на нём складками, как на вешалке.
— Нам надо знать всё об обороне Ричмонда. — продолжал Пинкертон, — Дело идёт к полноценной осаде, Нат. Наши пушки против их укреплений, и ваш друг должен указать нам форты, которые слабее других.
Он посмотрел на Джеймса:
— Хлеб свежий, Джимми?
Джеймс, не слыша начальника, потрясённо уставился на страницу лежащего перед ним ричмондского «Экзаминера»:
— Надо же, а я и не знал…
— Джимми?
— Генри д’Эмон скончался. — сообщил в никуда Джеймс, — Надо же, а я и не знал…
— Кто-кто? — спросил Пинкертон.
— В возрасте восьмидесяти лет! Хороший возраст для дурного человека.
— Да кто он такой-то, Джимми?
— Генри д’Эмон. — повторил Джеймс так, словно имя всё объясняло, глядя на газетные строки, — Конец целой эпохи, не меньше. Пишут, что умер во сне. Ловкач из ловкачей был.
Натаниэль застыл, как громом поражённый. Умер Генри д’Эмон. Может, это был другой д’Эмон, не тот, что послал Натаниэля сюда? Однофамилец?
— А почему ловкач? — полюбопытствовал Пинкертон.
— Обман он возвёл в ранг искусства, и овладел этим искусством в полной мере. — с ноткой восхищения растолковал Джеймс. Как христианин он не одобрял д’Эмона, но как адвокат завидовал ему белой завистью, — Единственный, с кем Эндрю Джексон отказался драться на дуэли. Вероятно, потому что к тому времени на счету д’Эмона уже имелось шесть убитых в поединках противников. Смертельно опасен, что с пистолетом, что со шпагой. Что в зале суда, кстати. Судья Шоу мне как-то рассказывал, что д’Эмон похвастал ему однажды, мол, в общей сложности послал на виселицу человек шесть, заведомо зная, что они невиновны. Шоу был шокирован, но д’Эмон только посмеялся. Дескать, дерево свободы поливают кровью, а разницы, чья это кровь: виновных или невиновных, нет.
Джеймс покачал головой:
— Д’Эмон утверждал, что наполовину француз, а Шоу уверял, что он на самом деле был сыном Томаса Джефферсона. Но я уверен, что это пустые сплетни. — спохватился он, — Людям нравится придумывать всякую чепуху. Что ж, теперь он предстал перед верховным судией. Джеффу Дэвису будет его недоставать.
— Почему?
— Они были повязаны между собой, как воры. Д’Эмона молва называла серым кардиналом Дэвиса.
— Тогда возблагодарим Господа за то, что сукин сын остывает в своей постели. — весело произнёс Пинкертон, — Так что насчёт хлеба, Джимми? Свежий?
— Да, шеф. Очень свежий.
— Оттяпай мне горбушку, будь добр. И ножку куриную я, пожалуй, съем. — жуя, он повернулся к Натаниэлю, — Переправлять тебя будем через Джеймс-ривер. Пара часов прогулки до Питерсберга, а оттуда на север. Как, справишься?
— Уверен, сэр. — отрапортовал Старбак, дивясь тому, насколько бодро прозвучал ответ.
Потому что бодрости отнюдь не испытывал. Наоборот, голова его шла кругом, и тошнило от ужаса. Д’Эмон мёртв. И к кому в Ричмонде в таком случае Натаниэлю обратиться? Кто подтвердит, что Старбак не дезертир? Натаниэль вдруг отчаянно замотал головой. Ему нельзя возвращаться! Только д’Эмон знал, зачем Старбак перешёл линию фронта, следовательно, смерть седого делает Натаниэля дважды перевёртышем, дважды предателем. Без д’Эмона ему никогда не вернуться в Легион.
— Ты нервничаешь, Нат, — мягко констатировал Пинкертон, — Из-за возвращения, да? Волнуешься?
— Пройдёт, сэр.
— Не сомневаюсь в этом. Все мои лучшие агенты нервничают. Лишь дуралеи не чувствуют страха перед опасным дельцем вроде тайного похода на Юг.
Шотландец выпрямился и недоумённо прислушался. Где-то далеко громыхали пушки.
— Это канонада? — спросил Пинкертон, — Или опять гроза?
Он подошёл к окну и широко его распахнул. Пушечная пальба раскатисто гремела вдали, затихала и усиливалась, поддержанная новыми батареями.
— Может, пушкари тренируются? — с сомнением предположил Пинкертон.
— Дайте мне коня, и я мотнусь посмотрю. — вызвался Натаниэль.
Старбаку до зарезу требовалось побыть одному, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше теперь, когда его покровитель отдал Богу душу. Ему представился д’Эмон, лежащий на кровати с ехидной усмешкой на мёртвых устах в ветхом, рассыпающемся от старости и сырости доме. Возможно, седой оставил записку, выгораживающую Старбака? Почему-то Натаниэлю это казалось маловероятным, и его продрал, несмотря на жару, холодный озноб.
— Возьми мою лошадь. — предложил Джеймс.
— Но к шести будь здесь, как штык. — предупредил Пинкертон, — В шесть придёт парень, который перевезёт тебя через реку.
— К шести, так к шести. — кивнул Натаниэль и, томимый страхом и неопределённостью, побрёл в конюшню.
Пинкертон занял его стул и занялся остатками курицы:
— Славный юноша у тебя брат, Джимми. Славный, только очень уж чувствительный.
— Всегда этим отличался. А табаком с алкоголем усугубляет природную слабость своей нервной конституции.
Пинкертон лукаво ухмыльнулся:
— Я ведь ими тоже не пренебрегаю, Джимми.
— Вы — крепко сложены, сэр, а мой брат субтилен. Такие люди, как мы с вами, сэр, страдают от болезней печени, почек, желудка. Такие же, как мой брат, склонны к заболеваниям нервического характера. Он в этом похож на нашего отца.
— Эх, здорово быть образованным. — позавидовал Пинкертон с набитым ртом, не обращая внимания на звуки канонады, — А вот моя бабушка, царство ей небесное, часто говаривала, что нет на белом свете хворобы, которую не излечил бы глоток доброго виски. Ты с ней, возможно, не согласишься, Джимми, но она прожила долгую жизнь и на здоровье не жаловалась.
— Почему же не соглашусь? — хмыкнул Джеймс, — Ни один разумный человек не станет отрицать целительную силу спиртного, но прискорбно, когда его хлещут, как воду.
— Ты имеешь в виду брата?
Джеймс вздохнул:
— Нат — заблудшая душа. Он свернул не на ту дорожку и слишком долго по ней прошёл, прежде чем одумался. Теперь ему придётся долго идти в обратном направлении и лишь тогда ему откроется путь к спасению.
— Ну да, ну да. — пробормотал Пинкертон.
Он не любил, когда его начальника канцелярии прошибало на проповеди. При этом шотландец отдавал себе отчёт, что редкие приступы душеспасительной словоохотливости Джеймса — невеликая цена за тот идеальный порядок, который майор Старбак навёл в делопроизводстве службы.
— Мы можем помочь Нату утвердиться на истинном пути, сэр. — продолжал Джеймс, — Он будет нелишним на должности у нас в бюро, сэр. Персонала нам катастрофически не хватает. Туда хотя бы взгляните!
Он ткнул пальцем в сторону груды неразобранных телеграмм.
— Пусть смотается в Ричмонд, — сказал Пинкертон, — и подумаем над этим. Обещаю.
Шотландец повернулся к окну и нахмурился:
— Что-то артиллеристы чересчур разошлись. Уж не затеяли южане наступление?
— Мы бы знали, сэр. — дёрнул плечом Джеймс.
За несколько дней до наступления со стороны противника начинали перебегать дезертиры, приносившие весть о готовящейся операции, но последние пару суток никто линию фронта, установившуюся между двумя армиями, не пересекал.
— Ты прав, Джимми. — Пинкертон опять склонился к тарелке, — Может, на канонерках муштруют орудийные расчёты. Ничего, скоро мы будем располагать самой точной и подробной информацией о намерениях врага.
Он углубился в передовицу джексонвилльского «Рипабликэна» недельной давности, хвастливо повествующую об очередном «прорывателе блокады», обведшем вокруг пальца военные суда северян у южнокаролинского побережья. Судно привезло ткани из Генуи, французскую обувь, британские капсюли, малайскую гуттаперчу и одеколон.
— На кой чёрт южанам одеколон? — изумился Пинкертон, — В какой отрасли военной промышленности они собираются его применять?
Джеймс не ответил, сосредоточенно поглощая бекон с хлебом.
Дверь распахнулась от хорошего пинка, и в комнату влетел высокий полковник с суровой физиономией. Его форма и сапоги были обильно заляпаны дорожной грязью, свидетельствуя, что полковник скакал верхом издалека.
— Вы кто такой? — осведомился Пинкертон, глядя на незнакомца поверх газеты.
— Торн. Подполковник Торн из ведомства генерального инспектора. Вы кто?
— Пинкертон.
— Ладно, Пинкертон, где Старбак?
— Сэр? — Джеймс встал, стаскивая с шеи салфетку, — Я — Старбак.
— Натаниэль Старбак? — с нажимом уточнил Торн.
Джеймс покачал головой:
— Нет, сэр, я его брат.
— Да к чёрту! Где Натаниэль Старбак? Вы его арестовали?
— Арестовали? — брови Пинкертона поползли вверх.
— Я телеграфировал вам вчера. Вы телеграмм не читаете, что ли? — в голосе Торна звучала горечь. Письмо Делани с сообщением, что Старбак — предатель, слишком долго лежало на столе в Вашингтоне, — Так где же он?
Джеймс слабо махнул за спину:
— В конюшне. Наверно.
— Ведите меня туда! — приказал Торн, доставая из кобуры револьвер и прилаживая на один из шпеньков барабана колпачок капсюля.
— Могу ли я спросить… — начал Джеймс беспокойно.
— Не можете! — отрубил Торн, — Я не для того скакал, дьявол вас дери, из Вашингтона, чтобы любоваться тем, как вы тут краснеете, будто девица в первую брачную ночь! Ведите, живо!
И майор Старбак повёл подполковника в конюшню. Дверца стойла, отведённого лошади Джеймса, сиротливо поскрипывала, колеблемая ветром. Коня в стойле не было.
— Он собрался проехаться посмотреть, что за пальба, — беспомощно промямлил Джеймс, напуганный напористостью Торна.
— К шести должен вернуться. — подсказал догнавший их Пинкертон.
— Молитесь, чтобы вернулся. — зло ощерился Торн, — Где МакКлеллан? Пусть даст мне кавалеристов, попробуем догнать чёртова проныру.
— Но зачем? — спросил Джеймс, — Что он натворил?
Но подполковник уже убежал. На горизонте гремели орудия, дымная белая пелена поднималась из-за деревьев. Нат уехал на запад, и заварилось что-то непонятное. У Джеймса защемило в груди. Молясь, чтобы его опасения не оправдались, он пошёл искать себе лошадь.
Пехота конфедератов полушагом-полубегом рысила по грунту, где-то твёрдому, где-то расквасившемуся в слякоть. Дозорные северян, заметив высыпавших из леса солдат в серой и коричневой униформе, поспешили к своим с вестью, что мятежники сподобились перейти в наступление.
Тревожно запели трубы в лагерях федералов, разбросанных вокруг ферм южнее станции Фэйр-Оук-стейшн. Генерал МакКлеллан хорошо вымуштровал своих солдат и мог бы гордиться скоростью, с которой они изготовились к бою. Полки мгновенно бросили недописанные письма и недоваренный кофе, бросили бейсбол и карты, расхватав составленные в козлы ружья и заняв позиции позади засеки в пояс высотой. Застрельщики выдвинулись вперёд к линии стрелковых ячеек, отрытых за сотню шагов до засеки. Ячейки, хоть и находились на более высоком участке земли, были заполнены доверху дождевой водой, поэтому застрельщики залегли рядом с ними, доставая из стволов затычки, предохранявшие от попадания внутрь влаги. Остальные роты поднятых по тревоге полков, построившись в два ряда на душном и сыром ветру, напряжённо вглядывались в линию деревьев, откуда только что ретировались дозоры. Солдаты заряжали винтовки и цепляли медные шляпки капсюлей.
Засеки, сложенные из поваленных деревьев, не были сплошными, прерываясь проходами для застрельшиков и земляными валами перед позициями пушек. Орудия (в основном, двенадцатифунтовые Наполеоны и десятифунтовые Парроты) были заряжены картечью. Пушкари стягивали с зарядных ящиков просмоленную парусину, вставляли фрикционные запалы в затравочные отверстия и раскладывали заряды для второго и третьего выстрелов. Побеспокоенные ломящимися по лесу мятежниками, в небе метались птицы. Пара оленей выскочила с опушки и галопом промчалась перед боевыми порядками необстрелянного батальона из Нью-Йорка.
— Не стрелять! — рявкнул сержант прицелившемуся в животных солдату, — Цельтесь ниже, ребята, когда появятся ребы. Выбивайте в первую очередь офицеров.
Сержант прошёлся вдоль ряда бойцов:
— Помните, они — не демоны, не черти с рогами, а обычная вонючая деревенщина, и если всадить им пулю в башку, подохнут, как вы или я. Только цельтесь ниже.
Молодой парень бормотал имя Христа, как заведённый. Руки его тряслись. Кое-кто из бойцов достал шомпол и воткнул в землю перед собой, чтобы ускорить перезарядку в бою.
— Ждём, ребята, ждём. — приговаривал сержант, видя, как напряжены юные лица солдат. За их спинами прогарцевал полковник. Копыта его лошади выдирали влажную землю целыми пластами.
— Где они? — не выдержал какой-то рядовой.
— Скоро увидишь. — ответил ему товарищ.
Посередине батальонных шеренг ветер трепал яркие на фоне тусклого неба полковые знамёна.
Откуда-то справа донеслась ружейная пальба. Бухнула пушка, резко и неожиданно. Послышался рёв сотен глоток, и над мокрым грунтом с правого фланга пополз пороховой дым, но в поле зрения нью-йоркцев враг пока не появлялся. Ударило второе орудие, выбросив дымный язык метров тридцати длиной. Шрапнельный снаряд разорвался в воздухе позади нью-йоркцев. Очевидно, у южан действовала на этом участке целая батарея полевых орудий. Одного из нью-йоркцев вывернуло кофе и галетами на траву.
— Тебе полегчает, когда ребы заявятся. — похлопал его по плечу сержант.
Из-за деревьев выскочил ещё один олень, прыснул к северу подальше от дыма и шума, застыл на миг и, развернувшись, промчался перед засекой. Среди сосен обозначились силуэты, блеснуло оружие, и мелькнули знамёна.
— Товсь! Целься! — крикнул полковник нью-йоркцев, и семь сотен прикладов легли к семи сотням плечей.
Застрельщики уже открыли огонь, и ветер потянул облачка дыма к северу.
— Ждать! Ждать! — распорядился сержант.
Лейтенант срубил саблей сорняк. Сглотнуть не получалось, в горле было сухо. Неделю его мучил запор, а сейчас, как назло, прослабило.
— Спокойнее! Ждём! — повторял сержант.
Во все глаза таращились нью-йоркцы на врага, о котором столько читали, столько шутили, столько говорили. Врага, обряженного в рваные коричневые и серые мундиры. Врага, редкой цепочкой приближающегося от зубчатой стены сосен.
— Пли! — взмахнул саблей полковник.
Засечная черта утонула в клубах дыма.
— Пли! — скомандовал капитан-артиллерист, и пушки плюнули картечью.
Расчёты засуетились, баня стволы и перезаряжая орудия.
— Остановите их, парни! Удержите! — воодушевлял нью-йоркцев полковой священник, потрясая револьвером и Библией, — Пошлите их души к Создателю! Прикончите подонков! Во имя Господа, цельтесь ниже!
— Пли!
И жестяные короба картечных зарядов рвались у дельного среза, швыряя в противника рои пуль. Мятежников опрокидывало наземь; лужи, оставленные ночной грозой, окрашивались свежей кровью. Стальные шомполы лязгали в стволах винтовок. Дым первого залпа подрассеялся, и нью-йоркцы могли видеть, что враг по-прежнему наступает, только теперь южане разбились на малочисленные группки. Они замирали на миг, стреляли и вновь двигались вперёд. При этом конфедераты издавали жуткий улюлюкающий вой — знаменитый «боевой клич ребов».
— Пли! — крикнул сержант нью-йоркцев, и заметил мелькнувший в дыму залпа шомпол, забытый кем-то в стволе.
Пули южан щёлкали по брёвнам засеки и жужжали над макушками солдат-федералов. Дым густо затянул поле боя, похожий на рваную полупрозрачную штору, за которой виднелись смутные тени вражеских солдат, озаряемые вспышками выстрелов. У залитых водой стрелковых ячеек отступивших застрельщиков северян сменили застрельщики конфедератов.
Пушки били по врагу, и жестокая отдача глубоко вбивала хвостовики лафетов в мокрую почву. Оборудовать артиллерийские гнёзда по всем правилам, с твёрдым настилом, не успели, только насыпали земляные брустверы, из-за которых пушки сейчас извергали смертоносную картечь. В каждый из двенадцатифунтовиков забивали сразу два заряда поверх килограммового мешка с порохом, так что выстрел метал во врага разом пятьдесят четыре пули, переложенные мгновенно выгорающими опилками. Четырёхсантиметровые пули с треском врезались в стволы сосен за спиной южан, взбивали в лужах фонтанчики грязи и рвали человеческие тела. Каждый выстрел отбрасывал пушки всё дальше назад, вгоняя хвостовики всё глубже в грунт, а у артиллеристов не хватало ни времени, ни сил на то, чтобы извлекать тяжеленные махины из липкой слякоти. Казённики опускались из-за вязнущих в земле хвостовиков, и наводку приходилось корректировать, но пока артиллерия с возложенной на неё задачей справлялась, сдерживая натиск южан. Дикий, нечеловеческий клич «ребов» захлебнулся.
— Вы показали им, где раки зимуют! Вы побили их! — ликующе вскричал полковник нью-йоркцев, привстав на стременах, — Вы — храбрецы! Горжусь вами!
Пуля пробила ему горло над впадинкой выше ключиц, и полковник захрипел, дёргая шеей, как человек, которому давит слишком тугой воротник. Вместо слов изо рта вылетели брызги слюны с кровью. Полковника повело в седле назад. Выпавшая из руки сабля воткнулась в грунт.
— Ребята отлично себя проявили, сэр! — подскакавший к командиру со спины майор осёкся, увидев, что полковник медленно вывалился из седла и его, застрявшего сапогом в стремени, поволокла по земле лошадь.
— О, Господи… — растерянно пробормотал майор и отчаянно заорал, — Врача! Врача!
Вновь ударила пушка с характерным для картечи гулким звуком, но на этот раз картечь хлестнула по рядам нью-йоркцев. Затрещали под свинцовым градом брёвна засеки, и четверо солдат повалились в крови. Майор быстро огляделся. Южане выкатывали на левом фланге второе орудие в пару к первому и на подходе были ещё два. Майор пришпорил коня и поспешил туда, потому что крайняя рота при виде вражеских пушек уже начала откатываться назад, оставляя фланг голым. Соседний полк находился далеко, к тому же они были связаны собственной схваткой.
— Держаться! Держаться! — надрывался майор.
С прибытием артиллерии у южан словно бы открылось второе дыхание, и серо-коричневая волна покатилась к засеке. Огонь южан стал точнее, раненые нью-йоркцы отползали в тыл, зовя на помощь музыкантов, исполнявших в бою функции санитаров. Мёртвые падали, живые смыкали над их телами ряды. Рты бойцов пересохли от пороха скусываемых патронов, лица почернели от гари, в которой пот прокладывал светлые дорожки. Солдаты заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, несмотря на то, что ладони саднили, изрезанные шомполами, а плечи, разбитые прикладами, превратились в сплошные синяки. Пространство до засеки было усеяно телами убитых и раненых, лежавших гуще там, где их косила картечь. Новый стяг Конфедерации, алый, рассечённый синим косым крестом с белыми звёздами, картечь не пощадила тоже, но один из наступающих южан поднял его треснутое древко и понёс вперёд. Пуля янки пробила ему ногу, однако стяг не успел коснуться земли, подхваченный другим бойцом, на которого немедленно навели винтовки с десяток нью-йоркцев.
Их сержант, скользя взглядом по ряду своих бойцов, обратил внимание на то, что шомпол одного из них, юного, с пушком вместо усов на верхней губе, утапливается в ствол неглубоко, всего сантиметров на пятьдесят, не больше. Сообразив, в чём дело, сержант метнулся к парнишке и отобрал у него оружие:
— Сынок, положено сначала выстрелить одну пулю, прежде чем заряжать другую.
Мальчишка в горячке забил в ствол подряд несколько зарядов, всякий раз забывая надеть на шпенёк капсюль. На его счастье, сержант поспел до того, как он установил бы всё-таки медный колпачок и поплатился за оплошность увечьем, а то и жизнью. Сержант отшвырнул ружьё мальчишки прочь и дал ему взамен винтовку убитого:
— Хочешь убить мятежника, а не себя, не забывай о капсюлях. Действуй.
Майор нью-йоркцев проскакал мимо тела своего полковника в обратном направлении и осадил коня, подняв тучу грязных брызг, у ближайшего орудия янки:
— Можете заткнуть тех поганцев? — спросил он, ткнув саблей в направлении орудий южан.
— Рады бы, да пушки увязли. — угрюмо ответствовал ему лейтенант-артиллерист.
Орудия северян намертво засели в грунте. Ни лошадями, ни усилиями помогавших животным солдат сдвинуть пушки с места было невозможно. Шрапнель мятежников с протяжным стоном мелькнула в воздухе и разорвалась в тылу над палатками нью-йоркского полка. Два орудия северян выстрелили, но их стволы из-за врывшихся в землю лафетов были задраны слишком высоко, и картечь стегнула небо над головами южной пехоты.
А в цепи наступающих тем временем вновь родился боевой клич, и, пожалуй, именно этот нечеловеческий вой, от которого стыла в жилах кровь, более, нежели пули и картечь южан, окончательно уверили нью-йоркцев, что свой долг они исполнили и пора делать ноги. К чести северян, они не побежали. Нет, медленно и с достоинством они отступали от засеки, угощая свинцом противника и неся потери сами.
— Спокойнее, парни, спокойнее! — приговаривал майор.
Раненые молили взять их с собой, но каждый здоровый думал о том, что, взявшись помочь увечному товарищу, он должен будет повесить винтовку на плечо, значит, мятежники получат парой пуль меньше. А огонь нью-йоркцев и без того слабел, но они отступали, огрызаясь и не паникуя.
— Молодцы, ребята! — надсадно крикнул майор сухим ртом.
Что-то ударило его в левую руку, больно и тяжко, будто кувалдой. Из рукава закапала кровь. Он попытался сжать кисть в кулак, но пальцы остались недвижимы, только слегка дёрнулся мизинец. Майор согнул руку в локте и поднял вверх, чтобы остановить кровь. Наползла предательская слабость, но майор усилием воли совладал с ней.
— Молодцы, парни! Так держать! — заорал он, глуша страх.
Рукав на локте потемнел от крови.
Южане подобрались к засеке и палили, положив ружья на брёвна, из которых она была сложена. Местами мятежники начали разбирать преграду, другие отыскали проходы и немедленно ими воспользовались. Пушкари северян, заставив занервничать и перейти на бег пехоту, бросили застрявшие пушки и дали стрекача на спинах орудийных коней. Не все, впрочем. Офицер-артиллерист метался у пушек, пытаясь заклепать гвоздями запальные отверстия, пока его не подстрелили прорвавшиеся южане. Умирающего бедолагу добили штыками и принялись шарить по карманам.
Майор из Нью-Йорка кое-как наложил турникетную повязку на руку выше локтя. Лошадь его тем временем забрела между рядов полковых палаток, час и вечность назад приготовленных для утреннего смотра. Боковые и входные клапаны были подвёрнуты, подстилки выметены, постели сложены. Костры догорали. Над одним всё ещё висел котелок с давно выкипевшим кофе. Валялись рассыпанные игральные карты.
Преодолев засеку, конфедераты поднажали, и нью-йоркцы покатились через бивуак дальше, к перекрёстку с отдельно стоящими семью величественными соснами, где виднелись пушки покрупнее калибром, чем брошенные двенадцатифунтовики; где проходила засека посолиднее, чем взятая южанами; и где войск северян имелось побольше, чем разбитый нью-йоркский батальон. А лагерь нью-йоркцев, полный еды, кофе, всяких полезностей и приятностей, присланных любящими семьями воинам, ведущим святую борьбу за сохранение Союза, достался дерущимся за право жить по своему разумению южным оборванцам.
Шестью километрами дальше, на просёлке, покрытом липкой слякотью, дивизия генерала Хьюджера ждала, пока её командир выяснит, куда их занесло. Часть людей Хьюджера, перемешавшись с арьергардом Лонгстрита, попросту заблудилась, когда он приказал своим поворачивать к дороге, по которой им следовало наступать в соответствии с планом Джонстона. Влажный тёплый воздух искажал звуки, иногда приглушая их, так что казалось, будто пальба доносится откуда-то издалека, а временами — вообще, с востока. Две дивизии, которым предписывалось сомкнуться, подобно волчьим челюстям, на горле янки, вместо этого выписывали друг возле друга кренделя, но генерал Джонстон находился в полном неведении относительно их манёвров, местонахождения, а также того, что дивизия Хилла уже вступила в бой, даже не удосужившись поставить об этом в известность своего командующего. Джонстон маялся в Олд-Тэверн, куда должна была подойти дивизия Лонгстрита.
— От Лонгстрита вестей нет? — спросил он в десятый раз за последние полчаса.
— Никак нет, сэр. — мрачно ответил Мортон.
Дивизия Лонгстрита будто испарилась. От них не было ни слуху, ни духу.
— Хьюджер, сэр, начал наступление. — порадовал Мортон Джонстона, умолчав о том, что двигается дивизия старого генерала так медленно, что поспеет добраться до янки, дай Бог, к вечеру.
— Кто-то за это должен ответить, Мортон. — процедил сквозь зубы Джонстон, — Я хочу знать, кто виноват в творящемся безобразии, вы меня поняли, Мортон?
— Да, сэр. — рассеянно кивнул начальник штаба, прислушиваясь.
Влажная жара продолжала шутить шутки со звуками, и Джонстон, отвечая на недоумённый взгляд начальника штаба, гром пушек безапелляционно отнёс к заварушке где-то на реке:
— Канонерки перестреливаются с береговыми фортами. Хилл ведь не дурак, чтобы сунуть голову в пасть шакалам без поддержки с флангов.
В Ричмонде, на расстоянии десятка километров, канонада слышалась яснее, эхом отдаваясь на вымытых ночной грозой улицах. Народ взбирался на крыши и колокольни полюбоваться поднимающимся на востоке дымом. Президент, обеспокоившись, послал гонцов в штаб армии выяснить, что происходит. Может, пора грузить золотой запас на поезд и укатывать в Питерсберг? Генерал Роберт Ли, как и президент, никем не предупреждённый о грядущем наступлении, дал Дэвису мудрый совет не пороть горячку, пока точно не станет известно, что делается на востоке. Незачем, сказал генерал, провоцировать новую волну паники и бегства из столицы.
Не всех взбудоражили непонятные военные действия к востоку от Ричмонда. Джулия Гордон раздавала Новый Завет в госпитале Чимборазо, а на другом конце города Салли Труслоу, воспользовавшись отсутствием клиентов, затеяла в заведении генеральную весеннюю уборку. Простыни вытряхивались и вывешивались в саду, шторы с коврами выбивались от пыли, стеклянные плафоны вымывались от копоти, деревянные полы натирались, а оконные стёкла чистились смоченной в уксусе газетной бумагой. Во второй половине дня привезли огромный круглый стол красного дерева для будущего спиритического салона Салли, и стол тоже отдраили и отполировали. В кухне исходили паром бадьи с греющейся водой и пахло щёлоком. Салли, с покрасневшими руками и блестящим от пота лицом, работая, пела во всё горло. Её отец мог бы ею гордиться, но Томас Труслоу крепко спал. Бригала Фальконера находилась в резерве, сторожа переправу через Чикахомини северо-восточнее Ричмонда, и солдаты, игравшие в карты, подковывавшие коней, просто бездельничающие, прислушивались к далёкой пальбе и благодарили Создателя, что эта драка проходит без их участия.
Старбак ехал на юго-восток по дороге, ведущей к Чикахомини. Он плохо себе представлял, куда, собственно, направляется и что ему делать теперь. Д’Эмон, с которым были связаны все его надежды, умер, и Натаниэль остался у разбитого корыта. Во время пребывания у северян Старбак привык к мысли, что может быть раскрыт в любой момент. Адам, например, сумеет передать настоящее донесение, да мало ли? Но Старбак и думать не мог, что судьба нанесёт ему удар с другой стороны, поэтому сейчас ощущал себя затравленным зверем, которому куда ни кинь — везде клин. Он вспомнил о списке вопросов, отданном ему Пинкертоном, и горько ухмыльнулся. Из пропуска обратно в Легион документ превратился в бесполезный клочок бумаги. Д’Эмон с того света ничем не поможет. Путь в Легион отрезан. И от этой мысли Натаниэля охватило отчаяние, беспросветное, что хоть в петлю. Мелькнула безумная мысль: а может, раз терять нечего, записаться рядовым в какой-нибудь полк северян? Сменить имя, получить винтовку и затеряться в рядах самой большой армии за всю историю Америки?
Лошадь Старбака трусила по разбитому колёсами просёлку, а её всадник старался выцедить хоть каплю надежды из водоворота беспросветности и страха в душе. Ветер гнал рябь по дождевой воде, заполоняющей глубокие колеи, разъезженные в красной матовой грязи. Вокруг расстилались поля, перемежаемые островками рощ и ручьями с топкими берегами, а впереди вставала гряда пологих холмов, где взятому у Джеймса коняге идти будет легче, благо там должно быть суше.
Орудийная пальба больше не смолкала. Очевидно, одна из воющих сторон твёрдо вознамерилась выбить противника с его позиций, но в тянущихся вдоль дороги лагерях жизнь шла своим чередом. Обитатели бивуаков вели себя так, словно за рекой дрались какие-то совершенно посторонние армии каких-то совершенно посторонних держав. К лавке маркитанта выстроилась очередь желающих приобрести что-нибудь из предлагаемого торговцем нехитрого набора житейских радостей. Вдвое больше солдат стояло к палатке, где продавались сушёные устрицы. Один из покупателей подмигнул Старбаку и выразительно щёлкнул по фляжке, намекая, что здесь приторговывают из-под прилавка выпивкой. Старбак невесело улыбнулся и покачал головой. А если сбежать к чёрту на кулички, на неосвоенные земли, на запад? Вспомнил, с каким пренебрежением встретила эту идею Салли, и понял, что никуда не сбежит. Надо драться за то, к чему стремишься.
Он миновал превращённый в госпиталь баптистский молельный дом, по соседству с которым стал лагерем гробовщик. На полотняных боках крытого фургона красовалась выведенная алым надпись: «Итен Корнетт и сыновья. Ньюарк, Нью-Джерси. Бальзамирование, недорого и качественно. Гарантированное избавление от инфекции и запаха». Второй воз был нагружен сосновыми гробами, на каждом из которых имелся ярлык с адресом, куда гроб должен быть доставлен. Накачанные химикалиями покойники прибудут домой в Филадельфию и Бостон, Ньюпорт и Чикаго, Баффало и Сен-Пол; там их торжественно схоронят под жалобные стенания близких и высокопарные речи друзей. Обычно погибших погребали на месте, но некоторые, умирая в госпиталях, успевали оплатить доставку тела домой. Как раз в эту минуту одного такого усопшего вынесли из госпиталя и положили на стол у палаток гробовщика. Ступни покойника были пришпилены друг к дружке, на лодыжке болталась бирка. Мужчина в жилете надел покрытый пятнами передник и с широким тесаком в руке подошёл к столу.
Старбак дал коню шпоры, спеша убраться подальше от густой дурманящей вони бальзамировочных препаратов. Дорога пошла вгору к полосе леса, за которой стоял крохотный хутор. Ограда полей фермы была разобрана служивыми на растопку. На крытой дёрном крыше бревенчатой хижины полоскался самодельный флаг. Полосы были сделаны из лент светлой и тёмной мешковины, а крыжом служил прямоугольный лоскут выгоревшей синей ткани с тридцатью четырьмя выжженными хлоркой пятнами, изображающими звёзды. Лачуга, по всей видимости, принадлежала семье свободных чернокожих. Седой старый негр ковырялся на грядках, при виде Старбака отсалютовал ему граблями:
— Устройте им ад, мистер! Так хочет Бог, мистер! Бог, слышите, мистер?
Старбак молча кивнул. Впереди сверкала река, а за ней поднимались дымы, и казалось, будто дальше леса объяты пожарами. Там шёл бой, и Старбак, придержав лошадь, вспомнил свою роту. Интересно, там ли они? Труслоу, Деккер, близнецы Коббы, Джозеф Мей, Исайа Уошбрук и Джордж Финни? Хотел бы он сейчас быть с ними. Чёрт, до чего же не вовремя умер д’Эмон, подумал Старбак, глядя на стоящее почти у самого горизонта тёмное облако смога над Ричмондом и чувствуя, как накатывает тоска по Салли.
Он достал из кармана сигару, подкурил от спички. Жадно вдохнул дым. Кладя спички обратно в карман, наткнулся пальцами на зашитый в клеёнку пакет, похожий очертаниями на сигару в упаковке. Список вопросов МакКлеллана должен был стать его пропуском в Легион, но, найди пакет военная полиция южан, станет его пропуском на виселицу. От этой мысли ожили старые страхи, и вновь захотелось бежать прочь от обеих армий.
— Устройте им ад, мистер! Да, сэр, так хочет Бог, сэр! — послышалось сзади, и Старбак удивлённо обернулся, полагая, что чёрный обращается к нему, и увидел, что по дороге скачет другой всадник, нахлёстывая лошадь. За спиной конника, примерно в полукилометре, горячила лошадей группа северных кавалеристов — единственный признак активности, замеченный нынче Старбаком по эту сторону Чикахомини.
Натаниэль дал шпоры лошади, гоня её вперёд, к реке и к далёким дымам, откуда слышался гул канонады. Сзади Старбака окликнул чей-то смутно знакомый голос, и беглец понял, что вновь влип в неприятности.
