7
Конвой явился в камеру Старбака затемно. Проснувшись от того, что с него грубо сбросили одеяло, Натаниэль заорал в ужасе. Конвоиры, не чинясь, выгнали его в коридор и повели по тюрьме. На знакомом повороте сонный дрожащий Старбак привычно пошагал вправо, к комнате, где его обычно допрашивали, но конвоиры тычком направили в противоположную сторону. Тюрьма ещё спала. Коптили тусклые сальные свечки, горящие на стенах каждые пару метров. Холодно не было, но Старбак всё ещё не оправился от пытки кротоновым маслом. Юношу знобило, он был худ и изжелта-бледен. Впрочем, ему уже удавалось проглотить немного гадкой тюремной овсянки с тем, чтобы желудок немедленно не вытолкнул её обратно. Последние пару дней на допросы Натаниэля не вызывали, что он расценивал, как обнадёживающее обстоятельство, хотя ощущение осквернённости и униженности никуда не делось.
Старбака привели в кордегардию, где чернокожий кузнец сбил с его лодыжек кандалы. Картонные карточки в деревянной раме «вечного» календаря на столе показывали 29 апреля 1862 года, понедельник.
«Вечный» календарь
— Как ты, парень? — спросил сержант, сидящий за столом, — Как твой желудок?
— Пуст и саднит.
— Тем лучше. — загадочно сказал сержант со смешком, отхлебнул из кружки, скривился, — Поганый кофеёк из жжёного арахиса. На вкус, как дерьмо Линкольна.
Старбака отконвоировали во двор. Без тяжести кандалов на лодыжках ноги взмывали неестественно высоко, и походка Натаниэля со стороны, наверно, выглядела преуморительно. Старбака впихнули внутрь чёрного тюремного фургона, запряжённого единственной клячей с шорами на глазах.
— Эй, куда меня?
Вместо ответа солдаты захлопнули дверь. Скрипнули под их тяжестью запятки, хлопнул кнут, и фургон тронулся с места. Ни окон внутри, ни ручки на дверце не было. Была скамья — доска, установленная поперёк экипажа.
Снаружи проскрежетали открываемые ворота. Фургон перекатился через канаву и выехал на мостовую. Старбака трясло и кидало в тёмном нутре кареты, но занимал его один вопрос: какое ещё несчастье судьба готовится обрушить на его голову?
Менее чем через полчаса экипаж остановился, и дверь распахнулась.
— Вымётывайся, янки.
Выбравшись из фургона, Старбак осмотрелся. В слабом предутреннем свете взору его предстал Кэмп-Ли, бывшая ярмарочная площадка западнее Ричмонда, ныне превращённая в огромный военный лагерь.
— Туда. — указал конвоир куда-то за фургон.
Старбак повернулся и окаменел. Понять, что за сооружение перед ним, труда не составляло, но сознание миг-другой отказывалось понимать, скованное ужасом.
Виселица.
Свежесколоченный помост метров трёх в высоту, на котором была установлено само орудие казни с верёвкой, петля которой почти лежала на люке в настиле. Наверху, у верхней ступеньки лестницы, курил трубку бородач в чёрной рубашке, чёрных же брюках и не очень чистой белой куртке.
У эшафота толпились военные. Они дымили сигарами, переговаривались, брезгливо поглядывали на Старбака, и под их взглядами он вдруг остро прочувствовал, как грязна его сорочка, как заскорузлы подпоясанные верёвкой штаны, как воняет от его немытого тела. Ноги его, обутые в безразмерные башмаки, покрывала корка струпов на местах, откуда сняли кольца кандалов, волосы были сальными и нечёсаными, борода отросла.
— Старбак? — уточнил у него усатый майор.
— Да.
— Встаньте там и ждите.
Он указал Натаниэлю место в стороне от группы военных. Старбак поплёлся, куда приказано. Услышав, что тюремный фургон уезжает, в страхе оглянулся. Выходит, сосновый гроб, лежащий в траве у помоста предназначен… Ему? Майор, заметив ужас арестанта, нахмурился:
— Виселица не для вас, болван.
Тёплая волна облегчения прокатилась по телу Натаниэля. Ноги стали ватными. Захотелось плакать.
Подъехал другой экипаж, старомодный и элегантный, с лаковыми панелями и вызолоченными втулками осей колёс. Кучер-негр натянул вожжи, застопорил колёса тормозом и спустился, чтобы открыть дверцу пассажиру, — высокому сухопарому старцу с загорелым, изборождённым морщинами лицом и длинными седыми волосами. Одет он был в отлично сшитый чёрный сюртук, не в мундир. В слабом свете посверкивали цепочка часов, многочисленные брелоки, серебряный набалдашник трости. Первые рассветные лучи отражались в глазах старика, взгляд которых, тяжёлый, внимательный, был устремлён прямо на Старбака. Натаниэль из чистого упрямства ответно вперился в старика. Детскую игру в гляделки прервало появление приговорённого.
Процессию возглавлял комендант Кэмп-Ли. За ним шёл священник епископальной церкви, громко читающий двадцать третий псалом. Следом двое солдат вели смертника.
Приговорённый был темноволос, широк в плечах, с располагающим к себе чисто выбритым (исключая верхнюю губу, украшенную пышными усищами) лицом. Одежду его составляли сорочка с брюками. Руки ему связали впереди, ноги — нет, но и без пут шёл арестант с трудом. Каждый шаг давался ему с болью.
Толпа офицеров притихла.
Смотреть на приговорённого, тяжело ковыляющего навстречу смерти, было и без того неприятно, но когда он начал карабкаться на эшафот, смущение зрителей усилилось. Со связанными руками подниматься по крутой лестнице было бы непросто здоровому человеку, а уж смертнику с его больными ногами — почти невозможно. Конвоиры помогали ему, насколько могли; даже палач, выбив угли из трубки, спустился пособить. Смертник страдальчески охал на каждом шаге. Поставив его на люк, палач присел, чтобы связать ему щиколотки.
На помост поднялись комендант Кэмп-Ли и священник. Восходящее солнце тронуло верх виселицы золотом. Комендант прокашлялся и начал читать с листа:
— В соответствии с решением военного трибунала, законным порядком собранного в Ричмонде шестнадцатого апреля…
— В этом позорном судилище нет ничего законного! — выкрикнул срывающимся голосом приговорённый, — Я — американский гражданин, патриот и служу единственному законному на американской земле правительству!
— …Вы, Тимоти Вебстер, приговариваетесь к смертной казни за шпионаж, осуществлённого посредством незаконного проникновения на суверенную территорию Конфедеративных Штатов Америки…
— Я — гражданин Соединённых Штатов! — с вызовом провозгласил Вебстер, — И нахожусь на территории Соединённых Штатов!
— …Каковой приговор должен быть приведён в исполнение согласно оговорённой законом процедуре. — скороговоркой дочитал комендант и отступил от люка, — Хотите ли вы что-то сказать?
— Благослови, Господь, Соединённые Штаты Америки!
Некоторые из офицеров внизу сняли шляпы, другие отвернулись. Палач, встав на цыпочки, надел на голову Вебстера чёрный мешок и затянул на шее петлю. Священник опять забормотал псалом. Лучи солнца высветлили верхушку мешка на голове смертника.
— Спаси, Господи, Соединённые Штаты Америки! — приглушённо выкрикнул из-под мешка Вебстер.
Палач пинком вышиб болт, удерживающий люк закрытым. Зрители ахнули. Крышка пала вниз, следом провалился приговорённый.
Дальнейшее произошло так быстро, что Старбак потом не был уверен, видел он что-либо, или воображение само домыслило детали. Верёвка натянулась под весом тела, как струна, а затем петля с чёрным мешком взмыла вверх, а Вебстер, перепелёнутый по рукам и ногам, рухнул на землю, взвыв от нечеловеческой боли в хрупких, изувеченных болезнью суставах. Старбак вздрогнул от крика. Старец с серебряной тростью всё так же неотступно буравил взглядом Натаниэля.
Одного из зрителей вывернуло, другой припал спиной к дереву, третий истово крестился, а ещё несколько офицеров потянулись за фляжками. Палач, стоя у края провала, тупо таращился вниз.
— Заново! Давай, шевелись! — рявкнул на него комендант, — Тащите его наверх! Доктор, оставьте его в покое!
Последняя фраза относилась к опустившемуся на колени рядом с Вебстером штатскому. Тот отпрянул. Двое конвоиров подхватили стонущего шпиона и потянули к лестнице.
— Шевелитесь! — злился комендант.
— Эй, вы, что, намерены казнить меня дважды? — превозмогая боль, возмутился Вебстер.
— Шевелитесь, шевелитесь! — понукал комендант, близкий к панике.
Солдаты развязали Вебстеру путы на ногах и, переставляя ему ступни с перекладины на перекладину, споро подняли смертника на эшафот. Палач тем временем поймал болтающуюся петлю, а один из офицеров, обнажив саблю, помог ему снизу закрыть люк.
Мешок из петли выпал на землю, и палач заныл, что не может без него казнить.
— Делай своё дело! — оборвал его комендант, — И пошевеливайся, Бога ради!
Священника трясло так, что Библия в его ладонях ходила ходуном. Палач, бурча, вновь связал казнимому ноги, затянул на горле петлю, выведя узел под левое ухо. Священник начал читать по памяти молитву, но от волнения делая это быстро, будто боялся, что может позабыть.
— Господи, благослови Соединённые Штаты! — сипло, со страданием в голосе произнёс Вебстер.
Он едва стоял, согнувшись от боли, затем титаническим усилием воли выпрямился, показывая своим убийцам, что сильнее их. Выпрямился не сразу, но выпрямился, озарённый светом солнца:
— Господи, благослови Соеди…
— Ну? — с угрозой гаркнул палачу комендант.
Бородач во второй раз вышиб ногой болт, люк второй раз пал вниз, увлекая за собой Вебстера. Тело подскочило на верёвке, хрустнули позвонки, и Вебстер умер. Свёрнутая набок голова невидяще смотрела на качающуюся рядом крышку люка. Язык вывалился из губ, с правого ботинка закапало. Выбившаяся из щелей помоста от рывка пыль медленно оседала обратно.
— Снимайте! — приказал комендант.
Зрители большей частью отвернулись. Врач нырнул под эшафот и констатировал смерть шпиона. Старбак, гадая, на кой чёрт его везли через весь город для присутствия на казни, повернулся лицом к поднимающемуся светилу. Давненько он не видел открытого неба. Воздух был чист и свеж. Где-то в лагере прокукарекал петух. За спиной же стучали молотки, — это солдаты заколачивали домовину.
Костлявая кожистая рука легла на плечо Старбака:
— Пойдёмте-ка со мной, молодой человек.
Тот самый старик с серебряной тростью. Он подвёл Натаниэля к своему экипажу, жестом пригласил внутрь.
— Аппетит нагуляли, пора позавтракать. — жизнерадостно сказал старец.
В нескольких метрах от виселицы зияла свежевырытая могила. Коляска прокатилась мимо неё, миновала плац-парад и, влекомая четвёркой лошадей, направилась к городу. Старик, сложив руки на трости, всю дорогу улыбался. Его день начался неплохо.
Принадлежащая старику усадьба Хайд-хаус занимала треугольный участок там, где Брук-авеню косо пересекала несколько других ричмондских улиц. По периметру участка шла кирпичная ограда, отделанная поверху белым ноздреватым камнем. Дорога от увенчанных пиками решетчатых ворот вела к окружённому цветущими деревьями трёхэтажному особняку, некогда роскошному, с верандами, идущими по каждому этажу и крытым подъездом для экипажей. Дождя не было, но в воздухе ощущалась сырость. Обвившие перила веранд ползучие растения бессильно свесили листья. Краска перил облупилась, кое-где не хватало балясин, а ступеньки крыльца, по которому Старбак поднялся вслед за седым, подгнили и заплесневели. Едва старик приблизился к высокой входной двери, она предупредительно распахнулась.
— Это капитан Старбак. — сообщил старец хорошенькой девушке, открывшей дверь, — Покажи ему его комнату. Ванна наполнена?
— Да, масса.
Седой достал часы:
— Завтрак через сорок пять минут. Марта отведёт вас, капитан.
— Сэр? — позвала Натаниэля Марта, поманив за собой к лестнице.
Старбак, за время поездки не перемолвившийся со стариком ни единым словом, вдруг растерялся перед лицом всей этой пышной, хотя и обветшалой роскоши старого поместья.
— Э-э, сэр? — окликнул он старика.
— Через сорок пять минут! — недовольно повторил седой, скрываясь за ближайшей дверью.
— Сэр? — опять позвала Марта, и Старбак сдался.
Девушка препроводила его наверх, в просторную спальню. Много лет назад комната поражала роскошью, но с той поры дорогие обои вздулись и покрылись пятнами сырости, ковёр на полу побила моль. Поверх гобеленового вытертого покрывала на кровати была аккуратно, словно детали дорогого костюма, разложена форма Старбака. Мундир был отглажен; пряжка ремня отдраена; ботинки, стоящие на колодках внизу, начищены. Даже шинель Оливера Венделла Холмса была здесь. Рабыня открыла дверь в небольшую уборную, где паровала толстобокая ванна.
— Хотите, чтобы я осталась, масса? — смиренно осведомилась Марта.
— Нет, не надо.
Старбак не мог поверить в то, что это происходит с ним на самом деле. Войдя в уборную, он опустил ладонь в воду. Горячая. На плетёном кресле лежала стопка белых полотенец, а на умывальнике виднелись мыло, бритва и помазок.
— Если вы оставите вещи, что на вас, за дверью… — несмело начала Марта.
— Вы их сожжёте? — предположил Старбак.
— Я зайду за вами через сорок минут, масса. — сказала она и, присев в реверансе, вышла.
Через час Старбак был вымыт, выбрит, облачён в мундир и сыт. На завтрак им с хозяином дома подали яйца, белый хлеб, ветчину и настоящий кофе под мягкие ароматные сигары (боясь, что желудок взбунтуется, Старбак заставил себя есть мало и медленно). Застольных бесед седовласый, очевидно, не любил и во время завтрака молчал, разве что в начале ядовито высмеял передовицы в утренних газетах. Странный человек, думал Старбак, украдкой разглядывая хозяина. Не добряк, — прислуживавшие за звтраком две юные рабыни относились к нему с трепетом. Кожа у девушек была светлая, да и красотой их Бог не обделил. Впрочем, Натаниэлю после тюрьмы любая женщина показалась бы неотразимой. Старик, заметив интерес гостя к рабыням, сказал:
— Не терплю в доме ничего уродливого, Старбак. Если мужчине позволено иметь рабынь, то надо выбирать лучших, буде ему по средствам. Мне, например, по средствам. Когда им исполняется двадцать пять, я их продаю. Слишком долго держать у себя нельзя. Они осваиваются, узнают подробности вашей личной жизни и начинают мнить о себе невесть что. Покупайте их юными и продавайте вовремя — вот и весь секрет счастья. Перейдём в библиотеку.
Он привёл Старбака через двойные двери в изысканно отделанное помещение, но на этой изысканности, как и везде в доме, лежала печать увядания и тлена. Позолота на резьбе книжных шкафов осыпалась, изящная лепнина высокого потолка потрескалась, а кое-где осыпалась, переплёты книг в шкафах и на столе были оторваны или вздулись от сырости. Сыростью и пахло в комнате, давней сыростью и плесенью.
— Я — демон. — представился старик с усмешкой.
— Демон? — переспросил Старбак, полагая, что ослышался
— Маленькое «Д», апостроф, большое «Э», «М», «О», «Н». Д’Эмон. Французского происхождения фамилия. Мой отец приехал сюда с Лафайетом и домой уже не вернулся. Некуда было возвращаться. Мой отец родился вне брака, принесённый в подоле высокородной шлюшкой, семейству которой вскоре воздала по заслугам грянувшая французская революция. Изобретение доктора Гильотена пришлось борцам за счастье человечества весьма кстати. Ха! — с коротким смешком старик уселся за стол, на котором громоздились вперемешку бумаги, книги, чернильницы, перья, — Благодаря машине Гильотена я бы сейчас мог зваться маркизом, если бы наша распавшаяся надвое родина признавала титулы. Вы верите в джефферсоновскую чепуху, что все люди созданы равными, Старбак?
Жильбер, маркиз де Лафайет, 1757–1834. Французский аристократ, приехавший помочь мятежным американским колонистам в их борьбе с метрополией. После французской революции Лафайет стал командующим Национальной гвардии, чудом избежал гильотины. Воцарение Наполеона встретил без сочувствия, послав императору письмо с обвинением в предательстве интересов революции. Предложение Наполеона принять титул пэра империи гневно отверг.
— Меня так учили, сэр.
— Меня не интересует, какой чепухой забивали вам голову в детстве. Меня интересует, какая чепуха гнездится в вашей голове сейчас. Вы верите, что все люди созданы равными?
— Да, сэр.
— Глупо. Кто-то умнее других, кто-то сильнее. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сделать из этого вывод: тот, кто создал нас такими, желал, чтобы мы жили в восхитительной гармонии общества, построенного на неравенстве. Сделайте всех людей равными, Старбак, и вы лишь разбавите ложку мудрости бочкой глупости. Я часто повторял это Джефферсону, но он был не из тех, кто слушает доводы разума. Садитесь, Старбак. Пепел трусите на пол. Этому дому, как и мне самому, недолго осталось. Впрочем, так и должно быть. Получать богатство по наследству неправильно и вредно. Хочешь жить в роскоши — заслужи, заработав на неё самостоятельно. Обходились с вами в тюрьме неласково, как я посмотрю.
— Да уж.
— Это оттого, что вы — наш. Если нам попадается северянин, будь он хоть трижды шпион, мы с него пылинки сдуваем, как правило, потому что в противном случае нашим разведчикам может придтись несладко в лапах северян. Мы вешаем шпионов, но — ни-ни — не пытаем. Со своими же можно не церемониться. Майор Александер — остолоп.
— Александер — это кто?
— Ах, ну да, с Алексанером вы едва ли встречались. Кто вас допрашивал?
— Заморыш по фамилии Гиллеспи.
Д’Эмон кивнул:
— Блеклая немочь, зацикленная на безумных идейках садиста-папаши. Он, кстати, горит желанием покарать вас.
— За то, что я взятки брал? — презрительно хмыкнул Старбак.
— Очень надеюсь, что брали. Без взяток в «обществе равных» никуда. Нет, Гиллеспи верит в то, что вы — шпион.
— Он — дурак.
— Не могу с вами не согласиться. Как вам понравилась казнь? Меня развлекла. Надо же умудриться наломать дров даже в таком простом деле. Вот что происходит, когда полагаешься на кретинов. Они требуют равных с нами прав, но не могут повесить шпиона как следует! Это, что, так сложно? Убеждён, вы или я прекрасно справились бы с первого раза. Но нам с вами, Старбак, Господь вложил в череп мозги, а не прокисшую кашу. Вебстер страдал от ревматической лихорадки. Худшее, на что можно было бы его обречь, — это подержать месяц-другой в сырой камере, и он всё бы нам рассказал. А мы вместо этого оказали ему услугу, милосердно избавив от мучений. Считался, кстати, самым умелым и блестящим шпионом Севера. Что-то на виселице он не очень блистал, не находите? С другой стороны, то, что мы поймали лучшего лазутчика, внушает надежду на то, что худших мы тоже выловим и перевешаем.
Старик встал и подошёл к окну, затенённому снаружи пышными кронами деревьев.
— Президент Дэвис официально назначил меня своим главным «охотником на ведьм», дабы избавить нашу благословенную Конфедерацию от предателей. Это возможно, как думаете?
— Не знаю, сэр.
— А я знаю. Невозможно. Нельзя провести на карте линию и ждать, что все находящиеся по ту или другую сторону от неё превратятся в верных новому государству граждан. Среди нас живёт множество людей, втайне жаждущих победы Севера. Тысячи, а с чёрными — сотни тысяч! Конечно, среди белых северолюбцев преобладают женщины и попы, едва ли способные принести много вреда, тем не менее, попадаются и опасные. Моя задача и заключается в том, чтобы отлавливать опасных, а прочих использовать для заваливания Вашингтона всяким вздором вместо полезной информации. Прочитайте-ка.
Д’Эмон бросил на колени Старбаку листок.
Бумага, тонюсенькая, была мелко исписана печатными буковками, но в мелких буковках содержалось большое предательство. Старбаку, хоть он понятия не имел о расположении частей армии южан, хватило беглого взгляда на листок, чтобы уяснить: в штабе МакКлеллана её бы сразу пустили в ход. Так он седому и сказал.
— Только в том случае, если бы МакКлеллан решил, что данные соответствуют истине. — возразил д’Эмон, — Наше дело не дать ему подобной возможности. Обратите внимание, кому письмо адресовано?
Старбак перевернул листок и нашёл глазами имя брата. Секунду смотрел на него, затем, осознав, из-за чего провёл в тюрьме несколько жутких недель, спросил:
— Гиллеспи считает, что это написал я?
— Ему хочется в это верить, но он глуп. Ваш брат был в плену у нас, не так ли?
— Да.
— Вы с ним виделись?
— Нет. — ответил Старбак и вспомнил Адама.
Адам часто навещал Джеймса. Натаниэль поднёс письмо к глазам, внимательно вгляделся в строчки. Почерк опознать было невозможно, тем не менее, в груди захолодело: а вдруг это написал его друг Адам?
— Что думаете? — обеспокоенность Старбака не укрылась от д’Эмона.
— Не знаю, что и сказать, сэр. Джеймс не из тех людей, кто чувствует себя в гуще интриг и хитростей, как рыба в воде. — соврал Старбак, думая об ином.
А друг ли ему Адам? Ведь Адам мог добиться свидания с ним в тюрьме, мог попытаться прекратить издевательства Гиллеспи, но, насколько знал Старбак, за всё время его пребывания за решёткой Адам не сделал ничего из перечисленного. Так ли уж сильно его уязвило то, что Натаниэль посмел привести Салли в дом его будущих родственников? Старбаку представился Адам, стоящий на эшафоте, и нагнувшийся связать ему лодыжки палач. Нет, решил Натаниэль, друг или бывший друг, но любоваться тем, как Адаму надевают чёрный мешок и затягивают на шее петлю, он бы не хотел. Тем не менее, он сказал себе: то, что Адам навещал Джеймса, ещё не делает Адама предателем. В Кастл-Лайтнинг пленных посещали по долгу службы десятки других офицеров-южан, и что же, всех их записывать в предатели?
— Кого ваш брат знал в Ричмонде?
— Бог весть, сэр. Перед войной он имел адвокатскую практику в Бостоне. Дела шли успешно, наверно, имелись знакомства среди коллег на Юге.
Нет, думал Старбак, Адама он на расправу Гиллеспи не отдаст. Д’Эмон несколько секунд сверлил Натаниэля испытующим взором, потом зажёг сигару от бумажной скрутки, которую отправил в полный пепла и пыли камин:
— Позвольте мне, Старбак, ввести вас в курс последних новостей, обрисовав тяжёлое положение, в котором оказалась в настоящий момент Конфедерация. МакКлеллан готовится штурмовать Йорктаун. День-два, и мы вынуждены будем отступать. Выбора нет. А, значит, северной армии будет открыт путь на Ричмонд. Джонстон ещё питает, правда, иллюзии относительно того, что остановит врага на реке Чикахомини. Посмотрим. — д’Эмон выпустил облако дыма в сторону картины, лак на которой так потемнел, что разобрать детали изображения было решительно невозможно, — Но, скорее всего, Ричмонд нам тоже придётся оставить.
— Оставить?! — Старбак выпрямился от удивления.
— Вы, что же, всерьёз считаете, что мы побеждаем в этой войне? Господи, Старбак, вы верите в россказни о великом триумфе при Шайло? Под Шайло мы были биты, Старбак. Тысячи бойцов погибли, Нью-Орлеан окружён, форт Макон капитулировал, Саванна под угрозой…
Старбак потрясённо слушал.
— …Север закрыл свои вербовочные пункты и распустил вербовщиков по их подразделениям, потому что на Севере не сомневаются: восстанию конец, война выиграна. Север сорвёт Ричмонд, как зрелое яблоко, а без ричмондских заводов Югу воевать нечем.
Старбак подавленно молчал. Он понятия не имел, что Конфедерация так уязвима. В тюрьме до него доходили неясные слухи о поражениях Юга, но Натаниэль не подозревал, что Север настолько близок к победе, что отправляет по полкам офицеров, вербующих новых солдат. Всё, что надо сделать Северу — это захватить ричмондские домны и литейные, казармы рабов и угольные отвалы, грохочущие паровые молоты и свистящие паровые котлы. И восстание станет историей.
— Однако мы ещё можем победить. — обронил д’Эмон, внимательно наблюдающий за лицом Старбака и отражающимся на нём эмоциями, кивнул на письмо, — Конечно, не в том случае, если подонки, подобные этому, будут продолжать предавать нас. Это послание мы нашли у Вебстера. Он его передать на Север не смог, но рано или поздно автор письма найдёт способ послать свою информацию нашим врагам.
— От меня вы чего хотите? — спросил Старбак, про себя заклиная д’Эмона: не имя предателя, только не имя!
Вместо ответа старик вдруг сам задал вопрос. Неожиданный вопрос, повергший Старбака в растерянность.
— За что вы сражаетесь, молодой человек?
Натаниэль пожал плечами, не зная, что сказать.
— Вы верите в рабство, как социальный институт? — помог ему собеседник.
Натаниэль медленно покачал головой. В доме преподобного Элиаля рабство вообще не рассматривалось, как «социальный институт», только как чистое, бесподмесное зло. Старбак настолько привык так считать, что даже сейчас, после года жизни на Юге, чувствовал себя в присутствии рабов неловко. Да и война-то велась не из-за того, хорошо рабство или плохо. Большинство американцев полагали его злом, и загвоздка крылась лишь в том, что с рабством делать дальше.
— Вас не устраивало правительство Соединённых Штатов? — продолжил расспросы д’Эмон.
— Не сказал бы.
О правительстве Старбак до войны и вовсе не задумывался.
— Тогда что? Верите, что на кону принципы, за которые сражались наши отцы-основатели?
— Нет.
— Так за что же вы сражаетесь?
Старбак замялся. Правду говорить не тянуло. Очень уж по-детски прозвучало бы. Драться за Юг он решил назло отцу, но со временем это переросло в нечто большее, чем просто бунт. Изгой, он обрёл новый дом и место в жизни.
— Я дерусь достаточно хорошо, чтобы не объяснять, за что я дерусь. — воинственно произнёс он.
— То есть, вы намерены драться за Конфедерацию? Несмотря на то, что она руками Гиллеспи с вами проделала?
— Я не за Гиллеспи буду драться, а за роту «К» Легиона Фальконера.
— Вам, возможно, уже и драться не придётся. Возможно, драться уже поздно. — с сигары д’Эмона упал на сюртук столбик пепла, — Возможно, война окончена… Тем не менее, если есть крохотный шанс вышвырнуть захватчиков восвояси, на вашу помощь можно рассчитывать?
Старбак осторожно кивнул. Д’Эмон выдохнул струйку дыма:
— Завтра в газетах появится сообщение о том, что с вас сняты все обвинения, и вы отпущены из-под стражи. Так надо, чтобы ваш брат не усомнился в вашей искренности.
— Мой брат?
— Пораскиньте мозгами, Старбак. — д’Эмон переместился в глубокое кресло у камина. Нависающий с двух сторон широкими рогами подголовник затенил лицо, — Есть шпион, хитрый и осмотрительный. Он знаком с вашим братом. Информацию он посылал через Вебстера, но Вебстера свалила болезнь, поэтому Север подрядил двух молодых ослов, неких Скалли и Льюиса, выяснить, что с Вебстером и получить насущно необходимые сведения от неизвестного нам шпиона. Льюиса и Скалли мы поймали. Вебстер повешен. Но информация-то Северу нужна, как воздух. Значит, янки будут искать каналы для связи с нашим предателем. И тут, словно чёртик из коробочки, объявитесь вы. И привезёте весточку от того самого шпиона. Составленную, правда, мною, но северянам знать об этом необязательно. Вы поплачете брату в жилетку, расскажете, как разочаровались в Юге, поведаете в красках об измывательствах Гиллеспи, развеявших ваши романтические заблуждения относительно мятежа. Упомянёте и о том, что не стеснялись выражать вслух своё возмущение незаконным арестом в Ричмонде, в связи с чем некое лицо передало вам письмо для доставки брату. Также вы изъявите готовность и в дальнейшем оказывать услуги связного родному Северу. Ваша задача — убедить и его начальство, что вам по плечу заменить Вебстера, а самое главное — выудить у брата имя предателя. Выудить и, если вы действительно на стороне Юга, шепнуть имя мне. Вы, мистер Старбак, — главная пружина нашего капкана. Сработаете, как надо, — глядишь, мы ещё разок полюбуемся на рассветную пляску шпиона в петле.
Старбак вообразил Адама на виселице, его русую голову, свёрнутую набок петлёй; прикушенный язык; мочу, капающую с болтающихся в воздухе ног.
— А вдруг мой брат мне не поверит?
— Ну, в любом случае вы всучите им дезинформацию. А это уже немало. Конечно, не в том случае, если вы решите всё же выбрать сторону победителей и вернуться в лоно Севера. А Север победит, мистер Старбак. Но пусть победит такой кровью, чтобы спустя десятилетия эти ублюдки просыпались в холодном поту, вспоминая, какой ценой им досталась победа.
Кончик сигары д’Эмона багровым дьявольским глазом рдел на фоне тёмного рогатого силуэта.
— Как я попаду на Север?
— Есть ребята, промышляющие тем, что переправляют желающих за линию фронта. Проводники. Вас я обеспечу лучшим из них. Сейчас же, если не возражаете, мне надо составить послание для вашего брата. Нелёгкая, признаюсь, задачка. Переплести правду с ложью, оживить на бумаге призрачные полки; вырастить, как зубы дракона, кавалерийские эскадроны; отлить в чернилах вместо металла пушки и вдобавок записать всё это великолепие печатными буквами, похожими на те, которыми писал предатель. Пусть МакКлеллан считает, что ему предстоит драться с тысячами тысяч. Сыграем с генералом шутку, если вы согласны стать моим шутником, мистер Старбак. Вы согласны?
Д’Эмон наклонил голову, и глаза его, поймав отблеск света из окна, блеснули.
— Когда отправляться?
— Сегодня ночью. До того момента мой дом со всеми сопутствующими радостями в вашем распоряжении.
— Сегодня ночью? — опешил Старбак.
Он-то надеялся, что у него в запасе есть хотя бы пара дней на подготовку
— Сегодня, сегодня. — скалился д’Эмон, — Переправить вас на ту сторону займёт двое или трое суток, так что чем раньше начнём, тем раньше закончим.
— Прежде, чем отправиться, мне кое-что нужно. — сказал Старбак.
— От меня? — в тоне д’Эмона прозвучали опасные нотки. Он не привык к тому, что с ним торгуются, — Гиллеспи? Он? Намерены мстить этому жалкому червяку?
— Червяка я в состоянии раздавить и без вашей помощи. Нет, мне надо навестить кое-кого в Ричмонде.
— Кого?
Старбак скупо, уголками рта улыбнулся:
— Знакомых дам.
Д’Эмон скривился:
— А чем вам Марта нехороша, юноша? — он раздражённо махнул рукой за спину, туда, где в задней части дома находились, очевидно, помещения для рабов. Старбак молчал, и седой буркнул, — Если я отпущу вас «навестить кое-кого», вы согласитесь отнести вашему брату моё письмо?
— Да, сэр
— Договорились.
— Договорились. — повторил Старбак.
Он лукавил. Он затеял сложную игру; игру, в конце которой его друг (или бывший друг) не повиснет в петле на рассвете.
— Договорились. — вновь произнёс Натаниэль и стал ждать ночи.
Четыре недели понадобилось северянам, чтобы оборудовать осадные позиции под Йорктауном. Генерал-майор МакКлеллан был сапёром по образованию и энтузиастом осадного дела по призванию. Взятие оборонительной линии южан он намеревался превратить в яркую демонстрацию мощи своей родины. Взгляды мирового сообщества были устремлены на армию МакКлеллана, войско наводнили газетчики из Европы и Америки, военные наблюдатели могущественных держав сопровождали всюду штаб генерал-майора. Под Йорктауном, в колыбели Соединённых Штатов, миру суждено стать свидетелем осады, проведённой по всем правилам новым Наполеоном.
Прежде всего были укреплены дороги от форта Монро к Йорктауну для подвоза по ним артиллерии и строительных материалов. Сотни рубщиков валили тысячи деревьев, возчики волокли лишённые веток стволы из леса и гатили ими дорогу вдоль. Следующий слой брёвен укладывался поперёк, а в низинах, где грязь затапливала оба слоя, настилался поверх двух третий.
Возвели пятнадцать артиллерийских батарей. На начальной стадии работы производились исключительно по ночам, чтобы уберечь строителей от огня вражеских стрелков. Каждая из пятнадцати позиций обносилась земляным бруствером двухметровой высоты, обложенным плетёными матами, чтобы не поплыл от дождей. Толщина стен достигала пяти метров, надёжно укрывая расчёты орудий от разрывов картечи. С фронта позиции защищал ров, земля из которого пошла на постройку брустверов. Перед рвом военные инженеры установили засеки по грудь высотой из переплетения колючих веток. Вражеской пехоте, решившейся атаковать любую из батарей, придётся прорываться сквозь засеку, затем нырять в полный грязи ров, а под конец карабкаться на бруствер, выложенный сверху мешками с песком, и всё это — под непрерывным огнём самого штурмуемого орудия и соседних.
После того, как были готовы рвы, засеки и брустверы, батареи стали готовить для установки орудий. Малым пушкам, четырёхдюймовкам и двенадцатифунтовикам, требовался только деревянный настил, но с крупнокалиберными чудовищами, усилиями которых будет обращена в прах оборона мятежников, дело обстояло сложнее. В котлован, вырытый за амбразурой, засыпалась щебёнка, привезённая из форта Монро, заливалась цементом, образуя каменной твёрдости фундамент, в который, пока не затвердел, вделывался полукруг рельсов дугой в тыл. В самой амбразуре устанавливался штырь. После этого монтировался станок пушки, — пара чугунных балок, идущих с наклоном от амбразуры назад. Балки были снабжены в задней части парой колёс, сцепленных с рельсовым полукругом, а в передней имели штангу со втулкой, насаживавшейся на штырь в амбразуре. Таким образом орудию обеспечивалась свобода горизонтальной наводки. Балки нужны были для того, чтобы гасить отдачу после выстрела, ибо по ним вперёд-назад ходил пушечный лафет, который монтировался в предпоследнюю очередь. В последнюю ставилось само орудие. Пушки были слишком тяжелы для мощёных деревьями дорог, поэтому многокилограммовые стволы доставляли из форта Монро на плоскодонных баржах по вздутым после весеннего разлива водным потокам. С барж пушки перегружали на повозки, представлявшие собой раму на огромных колёсах, между осями которых и подвешивалось орудие. Устанавливали пушки на лафеты по ночам, но южане замечали суету и били шрапнелью в надежде помешать врагам.
Восьмидюймовое орудие, стреляющее 15-тикилограммовыми снарядами, на крепостном лафете
Самые большие из орудий достигали в длину четырёх метров и весили свыше восьми тонн каждая. Заряд картечи для них имел в диаметре двадцать сантиметров и весил под полсотни килограммов. Дюжина пушек меньшего калибра стреляла двадцатипятикилограмовыми картечными контейнерами, но даже эти меньшие пушки были гораздо больше любой из тех, что виднелись в амбразурах на стороне южан.
Но МакКлеллан не был удовлетворён. Он приказал доставить гигантские десятитонные мортиры — короткоствольные, похожие на здоровенные ступки, орудия, швырявшие пятидесятикилограммовые снаряды по навесной траектории. Большие пушки били прямой наводкой по переднему краю вражеской обороны, а мортиры превращали в ад тыл обороны. Бомбардировка по приказу МакКлеллана должна была продолжаться двенадцать часов, и только после этого пехота северян двинется по зелёной весенней травке к тому, что останется от позиций южан.
Пушки были готовы. Каждая из батарей оборудовалась подземным складом боеприпасов, обложенным камнем. Чтобы заполнить эти склады, потребовалось шестьсот раз гонять фургоны из форта Монро, куда боеприпасы доставлялись морем. Сапёры прокопали и «параллель», — траншею, скрытно выводящую пехоту далеко вперёд, на самое острие атаки. Без потерь не обошлось. Меткие стрелки южан выцеливали копающих, мортиры врага собирали кровавую дань, пушки сшибали плетёные щиты, скрывавшие рабочие партии от глаз противника, но метр за метром осадные орудия федералов приобретали законченный вид. Для артиллеристов отрыли убежища, где они могли бы отсидеться в случае контрбатарейной стрельбы. Всё делалось в соответствии с последними требованиями осадного искусства. Каждый залп всех сосредоточенных МакКлелланом орудий весил более трёх тонн.
— … И мы намерены поддерживать подобную интенсивность огня в течение двенадцати часов, джентльмены. — объявил МакКлеллан иностранным наблюдателям в ночь перед бомбардировкой.
По мнению генерала, после того, как на оборонительную линию мятежников обрушатся две тысячи тонн огня и металла, пехоте северян потребуется очень постараться, чтобы отыскать там хотя бы одного живого южанина.
— Полусуточная горячая припарка, господа, — самодовольно вещал МакКлеллан, — навсегда излечит южан от болезненной тяги к мятежам. Завтра к вечеру мы одержим над ними великую победу, вот увидите.
Той же ночью, словно чувствуя, какая судьба уготована им с утра, конфедератские пушки открыли огонь. Снаряд за снарядом с визгом сыпались сквозь дождь на позиции северян, тлеющие фитили чертили огненные линии в черноте небосвода. Жертв, однако, находили немногие: один заряд выпустил кишки мулу; другой накрыл палатку, похоронив обоих её обитателей, ставших первыми убитыми в бою солдатами 20-го Массачусетского со времён его недоброй памяти крещения огнём под Боллз-Блеф. Обстрел прекратился так же неожиданно, как начался, и ночную тишину, звенящую после отгремевшей канонады, нарушали только собачий брёх, ржанье лошадей и голоса крылатых пересмешников.
К утру небо очистилось. На севере, правда, темнели тучи, и местные фермеры божились, что скоро дождь возобновится, но солнце сияло, и слушать крестьян не хотелось. Дым десяти тысяч костров поднимался в синие небеса от бивуака северной пехоты. Бойцы смеялись и шутили, предвкушая лёгкую победу. Главную работу за них сделают артиллеристы, а пехоте предстоит весёлая прогулка по куче дымящейся земли. Осуществив операцию, достойную занесения в учебники, МакКлеллан твёрдо намеревался утереть нос европейцам, продемонстрировав, что американский генерал во главе американской армии может проломить вражескую оборону за каких-то двенадцать часов, а не ковыряться месяцами, как французы с британцами в Крыму (МакКлеллан был американским наблюдателем при штабе союзных войск в Тавриде).
Пушкари-янки заканчивали последние приготовления. Пушки были заряжены, фрикционные воспламенители вставлены в затравочные отверстия, офицеры осматривали вражеские позиции в подзорные трубы. Свыше сотни тяжёлых орудий ожидали сигнала, чтобы превратить в кровавую кашу позиции конфедератов. Целый месяц армия трудилась, не покладая рук, ради этого момента, и ждущим отмашки северянам казалось, что весь мир затаил дыхание. На реке Йорк канонерки приблизились к берегу, готовые влить голоса своих пушек в общий хор. Ветерок шевелил вымпелы кораблей и уносил дым их паровых машин к востроку, за реку.
Семью сотнями метров глубже артиллерийских позиций в чудом избежавшем топоров сосновом бору обретала форму странная жёлтая штука. Вокруг неё суетились солдаты. Одни лили серную кислоту из оплетённых бутылей в чаны, заполненные железной стружкой; другие качали огромными насосами образующийся водород по прорезиненным рукавам в жёлтую оболочку, медленно поднимавшуюся над линией деревьев. Надувать шар начали ещё в сумерках, а к рассвету его уже требовалось удерживать у земли трём десяткам бойцов. В корзину забрались двое: профессор Лоуи, знаменитый аэронавт, чьи навыки требовались для управления аппаратом, а также генерал Хейнцельман, который должен был опытным военным глазом оценить масштабы причинённых артиллерией северян разрушений и доложить по телеграфу МакКлеллану, когда мятежники побегут в панике. Профессор Лоуи проверил телеграфное оборудование и отдал наземной команде приказ отпускать шар.
Профессор Лоуи и генерал Хейнцельман
Медленно, будто встающая из-за леса жёлтая луна, шар пошёл вверх. Пятьсот метров каната, намотанного на барабан лебёдки, связывали его с землёй. Обычно подъём шара вызывал со стороны противника ураган артиллерийской стрельбы, но нынешним утром не прозвучало ни единого выстрела.
— Молятся, что ли? — фыркнул профессор Лоуи.
— Им сегодня стОит. — буркнул Хейнцельман, барабаня пальцами по борту корзины. Он побился об заклад с начальником штаба, что от мятежников останутся рожки да ножки уже через десять часов, а не через двенадцать. Корзина трещала и раскачивалась, но полёт Хейнцельман находил весьма любопытным и необычным. Гораздо интереснее морской прогулки, это уж точно. Шар миновал двадцатиметровую отметку, и генерал направил подзорную трубу на запад, где дымное облако стояло в небе над вражеской столицей.
— Вижу змеиное гнездо, профессор! — известил он Лоуи.
— Ничего, генерал, скоро мы гадюк оттуда выкурим!
Хейнцельман перевёл трубу ближе, на раскинувшиеся, казалось, прямо под корзиной позиции конфедератов. Ощущение при этом было неописуемое. Наверно, так Господь озирает землю из горних высей. Хейнцельман видел вражеские батареи, ведущие к укрытиям окопы, палатки за земляными брустверами. Война никогда больше не будет прежней, думал генерал, с тех пор, как малейшие детали обороны противника стало возможно рассмотреть с воздуха. Хейнцельман направил подзорную трубу на крупнейшую из вражеских батарей. Артиллерия северян не откроет огонь, пока генерал Хейнцельман не отчитается о том, что готов вести наблюдение. Пожалуй, решил генерал, можно докладывать.
— Пора связаться с землёй, профессор. — сказал он профессору.
— Костры не горят, генерал. Мятежники решили обойтись без завтрака? — профессор кивнул на череду крытых дёрном шалашей, перемежаемых редкими палатками. Курилась всего пара слабых дымков, и, насколько рассмотрел Хейнцельман, не дымила ни одно труба на крышах артиллерийских укрытий позади батарей южан.
Хейнцельман вгляделся в пушечные позиции внимательнее. На флагштоке трепетал стяг Конфедерации, но артиллеристов видно не было. Может, в ожидании бомбардировки они попрятались по убежищам? Генерал порыскал трубой по вражеским позициям. Нашёл коновязи, нашёл примятую колёсами пушечных передков траву… Людей не нашёл ни единой живой души.
— Что передаём? — деловито осведомился Лоуи, держа руку на ключе телеграфного аппарата, связывавшего наблюдателей по проводу с землёй, где находился другой аппарат, с которого донесения воздухоплавателей отсылались непосредственно в штаб МакКлеллана.
МакКлеллан находился в постели, ещё с вечера великодушно дозволив пушкарям начинать без него. Адъютант разбудил генерала спустя два часа после восхода солнца:
— Сэр, у нас рапорт с шара.
— Ну? — неприветливо буркнул генерал, продирая глаза.
— Враг бежал, сэр.
МакКлеллан, хмурясь, бросил взгляд на прикроватный столик, где стояли часы, сел, открыл ставню окна. Щурясь от хлынувшего в комнату света, повернулся к адъютанту:
— Что-что?
— Вражеские укрепления, сэр, пусты.
Адъютант, Луи-Филипп-Альбер Орлеанский, граф Парижский, прибывший в духе Лафайета помочь Америке обрести единство, на секунду усомнился в чистоте своего произношения.
— Мятежники отступили, сэр. — сказал он медленно, тщательно выговаривая каждое английское слово, — Укрепления пусты.
Луи-Филипп-Альбер Орлеанский, граф Парижский. Пиар-войну в Европе Север выиграл ещё до начала военных действий: в армию федералов приехало записываться огромное число добровольцев из Старого Света, причём, как аристократов, вроде Луи-Филиппа и его брата, так и представителей противоположного лагеря — ветеранов европейских революций середины XIX века.
— Кто сказал? — гневно рявкнул МакКлеллан.
— Генерал Хейнцельман и профессор Лоуи, сэр. С воздушного шара.
— Они бредят. Бредят! — раскипятился генерал.
Что за глупости? С какой стати мятежникам отступать? Этой ночью они палили из своих пушек; вспышки прорезали мглу, как молнии; взрывы гремели над подтопленными лугами… Генерал зло захлопнул ставню и жестом выдворил аристократа-адъютанта за дверь. Внизу стучал аппарат, принимая новые донесения от воздушных наблюдателей, но МакКлеллан ничего не желал слушать. Он желал спать.
— Разбудите меня в восемь, — приказал генерал Луи-Филиппу, — Пусть наша артиллерия начинает.
— Да, сэр. Конечно, сэр. — пятясь, адъютант выскочил из генеральской спальни и лишь тогда позволил себе подивиться тупости начальника.
Артиллеристы ждали. Позади них, за деревьями, на привязи болтался высоко в небе воздушный шар. Солнце скрылось за тучами, и по прорезиненной оболочке застучали капли дождя. Десяток иностранных атташе и столько же корреспондентов собрались на крупнейшей из батарей федералов, но приказ открыть огонь всё не поступал.
Вместо этого в сторону укреплений южан робко выдвинулся кавалерийский разъезд. Выдвинулся россыпью на случай, если враги никуда не делись и жахнут шрапнелью или картечью. Каждые десять шагов разъезд останавливался, и офицер оглядывал оборону врага в подзорную траву, пока лошади жадно щипали сочную зелёную траву, выросшую без помех на полоске земли между двумя армиями.
Разъезд приблизился к линии укреплений, и стали видны часовые, бдительно стерегущие редуты. Стерегущие даже после попадания в их тела пуль, выпущенных кавалеристами разъезда. Стойкость часовых объяснялась просто: тела их были сделаны не из плоти и крови, а из соломы. Ночью генерал Джонстон отвёл бойцов Магрудера к Ричмонду. Войска ушли тихо, бросив орудия, палатки, кострища и всё, что нельзя унести на себе.
Генерал МакКлеллан, в конце концов, поверивший в произошедшее, приказал преследовать противника, но к преследованию его войска готовы не были. Лошади конницы паслись распряжёнными, кавалеристы дрыхли в палатках или играли в карты. Воевать сегодня всерьёз готовились только артиллеристы, но их цели растворились в ночи.
Дождь усилился, когда северное воинство, наконец, собралось с силами и заняло брошенные позиции южан. Кавалерия оседлала коней, но, не получив подтверждения приказу о погоне, с места так и не сдвинулась. МакКлеллан тем временем составлял депешу в Вашингтон. Йорктаун, рапортовал генерал, пал, едва лишь северное войско поиграло мышцами. Однако, предупреждал МакКлеллан, сто тысяч мятежников при пятистах пушках отступили, по всей вероятности, к Ричмонду, битва за который унесёт немало жизней. К счастью, как писал генерал, сегодня Господь улыбнулся Северу, даровав бескровную победу.
Солдаты Магрудера преспокойно маршировали на запад, а генерал-майор МакКлеллан за поздним завтраком торжественно оповестил адъютантов:
— Мы одержали победу, джентльмены. Возблагодарим за это Всевышнего.
На веранде прогнившего от сырости дома д’Эмон дал Старбаку последние наставления. Дождевая вода с шумом протекала сквозь дыры в прохудившихся водосточных трубах, каскадом лилась с крыши подъезда для экипажей, просачивалась сквозь густую листву деревьев, собиралась в луже на песчаной дорожке, где мокла древняя коляска д’Эмона. Блестела в свете фонарей веранды позолота на втулках колёс.
— Экипаж отвезёт вас к вашим дамам, ИСПРАВИТЬ ВЫШЕ ДАМУ НА ДАМ!!! — последнее слово д’Эмон выделил лёгким изгибом губ, — Только постарайтесь управиться до полуночи. На этот час у вас назначено рандеву с проводником. Тайлер его фамилия. Вот ваши документы.
Д’Эмон протянул один из таких знакомых Натаниэлю паспортов на коричневой бумаге и добавил:
— Обратно вас тоже Тайлер проведёт. Буде, конечно, вы вернётесь.
— Вернусь, сэр.
— Если будет, куда возвращаться. Слышите? — старец махнул рукой в сторону дороги, проходящей за забором.
Оттуда доносился скрип колёс и стук копыт. Бегство из Ричмонда началось сразу, когда весть об оставлении Йорктауна достигла столицы. Те, у кого водились деньги, нанимали кареты и телеги, нагружали их имуществом и ехали к южным границам штата. Те, у кого в кармане было пусто, закапывали ценности на задних дворах. Передние официальных учреждений полнились ящиками с документами, ждущими отправки в южнокаролинскую Коламбию, назначенную столицей Конфедерации в случае захвата врагом Ричмонда. В депо Ричмонд-Питерсбергской ветки железной дороги на Бирд-стрит стоял под парами локомотив с подцепленными бронированными вагонами для эвакуации золотого запаса. Супруга президента, по слухам, то ли увезла, то ли собиралась увозить детей подальше от кровожадных янки.
— С неё станется. — кисло хмыкнул, услышав об этом, д’Эмон, — Что возьмёшь с воспитанницы рыботорговки?
Сейчас, дождливым вечером, старец хотел удостовериться лишний раз, что составленное им подложное донесение, сообщающее о неисчислимых полчищах, сосредоточенных южанами под Ричмондом, надёжно зашиты в пояс брюк Старбака, и Старбак подтвердил:
— У меня оно, сэр. У меня.
— Благослови вас Господь. — коротко напутствовал его д’Эмон и ушёл в дом.
Старбак запахнул шинель Оливера Венделла Холмса, нахлобучил шляпу и двинулся к экипажу. Натаниэль был безоружен. От сабли он избавился после первого же боя, винтовку отдал сержанту Труслоу, а револьвер с щёчками из слоновой кости, снятый с трупа Итена Ридли, украли, пока он сидел за решёткой. Собственно, от пистолета Старбак сейчас не отказался бы, но д’Эмон отсоветовал:
— Ваша цель — благополучно миновать боевые порядки обеих сторон, а не закончить свои дни на суку, будучи принятым в горячке за соглядатая. Идите спокойно, держите руки на виду, в случае чего же врите, как адвокат.
— Это как?
— От чистого сердца, Старбак. Горячо веря в то, что ваши слова — истина Господня. Так это или нет, неважно. Если правда может повредить клиенту, ни один адвокат не станет озвучивать её в суде. Ложь во имя спасения шкуры клиента — добро, а ваша ложь спасёт шкуру целому государству, и я страстно надеюсь, что вы жаждете спасти это государство так же сильно, как и я сам.
Негр-кучер д’Эмона, закутанный в несколько плащей, с головой, покрытой полотняным дождевиком, спросил с облучка Натаниэля:
— Куда едем, масса?
— Давай вниз по Маршалл-стрит. Я скажу, где остановиться.
Сиденья конского волоса в коляске были скрипучими, кое-где из них выбивалась колючая набивка. Старбак открыл шторку потайного фонаря, слабо освещавшего внутренность возка, и подкурил сигару. Катилась коляска медленно, так как с наступлением ночи поток беженцев не поредел. Миновав Тринадцатую улицу, Старбак приказал кучеру подъехать к Медицинскому колледжу. Он нарочно выбрал уголок, достаточно удалённый от того места, куда стремился попасть, чтобы кучер не мог потом доложить хозяину, куда заезжал Старбак.
— Здесь жди. — сказал Натаниэль негру, выбираясь наружу.
Пройдя пешком два квартала, он свернул на Двенадцатую. Искомый им дом находился в дальнем конце Клей-стрит. Вернее, не дом, а усадьба, наверно, самая роскошная в Ричмонде. Приближаясь к ней, Натаниэль невольно замедлил шаг. Не знал он, как подступиться к задуманному.
Ловушка, подготовленная д’Эмоном, была проста и надёжна. Да вот беда — Натаниэль не хотел, чтобы в неё попался Адам. Если, конечно, предателем являлся Адам. Доказательств Старбак не имел, но, на его взгляд, неприятие Адамом войны между Севером и Югом вполне могло толкнуть его на предательство, благо тесное общение с Джеймсом предоставляло для того уйму возможностей.
Да и можно ли было назвать это предательством? Адам (если всё же шпионом был он) просто хранил верность стране, в которой родился. Так же и Старбак хранил верность их давшей трещину дружбе. Пусть не прошла их дружба испытания на прочность, не мог Старбак хладнокровно отдать на заклание Адама. Натаниэль намеревался его предупредить.
Поэтому он поднялся на крыльцо городской усадьбы Фальконеров и потянул бронзовую рукоять, отозвавшуюся где-то в глубинах здания звоном. Когда-то Старбак жил здесь, в те далёкие времена, когда Вашингтон Фальконер был ему покровителем, а не врагом.
Дверь открылась. Служанка по имени Полли вгляделась в промокшего человека на крыльце:
— Мистер Старбак?
— Привет, Полли. Я надеялся застать дома молодого хозяина.
— Его нет, масса. — сказала служанка и испуганно загородила собой дверной проём, заметив, что гость шагнул вперёд.
— Всё в порядке, Полли. — остановился Натаниэль, — Я просто хотел бы написать ему записку.
— Нет, масса. — потрясла курчавой головой девушка, — Сказано вас не пускать. Мистером Адамом сказано.
— Мистером Адамом? — опешил Старбак.
Он не удивился бы, услышав, что приказ исходил от Вашингтона Фальконера, но от Адама?
— Если вы объявитесь, молодой хозяин приказал вас «гнать в шею». — сконфуженно подтвердила Полли, — Извините.
— Да ничего, Полли. — улыбнулся ей через силу Старбак.
Он заметил, что с богато украшенной лестницы за спиной негритянки исчезли картины. На том месте, где, как помнил Натаниэль, висел портрет сестры Адама Анны, сейчас белел квадрат невыгоревших обоев.
— А где мистер Адам, Полли? Мне надо с ним поговорить. Это очень важно.
— Здесь его нет, масса.
Она взялась за дверь, намереваясь её захлопнуть, но позади неё кто-то звучно сказал:
— Адам в действующей армии.
Голос был женский и принадлежал даме, силуэт которой обрисовался в дверях гостиной у подножия лестницы.
— Весьма обязан вам, мэм. — склонил голову Старбак, — Он с бригадой его отца? Или с генералом Джонстоном?
— С Джонстоном.
Говорившая вышла на свет. Джулия Гордон. Старбак снял шляпу.
— С момента оставления Йорктауна, — продолжала Джулия, — такое чувство, что у наших военных каждый офицер на счету. Вы как считаете, мистер Старбак, нам пора спасаться от мести северян?
— Не знаю, мисс Гордон. — струйки дождевой воды стекали по лицу Натаниэля.
— И я не знаю. Адам ничего не пишет, всё покрыто мраком тайны. Почему вы мокнете под дождём?
— Не пускают, мисс Гордон. Запрещено.
— Пустяки, Боже мой. Пустите его, Полли. Я никому не скажу, если вы не скажете.
Полли поколебалась, потом улыбнулась и широко распахнула дверь. Старбак шагнул через порог, накапав на половик. Полли приняла у гостя шинель и шляпу, пристроив их на стремянку, которой, очевидно, пользовались при снятии со стен портретов. Холл опустел: исчезла изысканная мебель европейской работы, исчезли турецкие ковры, даже золочёная люстра над лестницей.
— Всё упаковано и отправлено в Фальконер-Куртхаус. — верно истолковала взгляд Старбака Джулия, — Там, как думает генерал Фальконер, имуществу ничего не грозит. Положение, значит, хуже некуда, так ведь?
— Север закрыл вербовочные пункты. — сообщил ей Старбак, — Вам это о чём-нибудь говорит?
— Говорит о том, что мы проиграли.
Старбак усмехнулся:
— А, может, о том, что мы ещё не начинали драться по-настоящему?
Джулии его бравада понравилась. Она жестом пригласила его в гостиную, из которой вышла:
— Зайдём в комнату? Пусть Полли не тревожится, что кто-то вас увидит и донесёт генералу о её непослушании.
Гостиная освещалась двумя газовыми рожками. Мебели почти не было, только книжные шкафы стояли на своих местах, да посреди комнаты, окружённый корзинами и ящиками, красовался кухонный стол. Старбак поймал себя на том, что ему непривычно слышать, как Вашингтона Фальконера зовут «генералом», но, да, он стал генералом, то есть ещё более могущественным врагом, чем был.
— Перебираю их фамильную библиотеку, — объяснила Джулия, — Генерал не хочет волочить все книги за город, только самые ценные. Вот я и отбираю эти «самые ценные».
— Разве не все они ценны?
Джулия подала плечами:
— Солидные переплёты, но книги, в основном, ничем не примечательны. — она наугад взяла том из стопки на столе, — «Становление Голландской республики» Мотли. Отнюдь не библиографическая редкость, не правда ли, мистер Старбак? Я откладываю книги в дорогих переплётах или с цветными вкладками.
— Разбираетесь в книгах?
— Не сказала бы, но разбираюсь всяко лучше нашего генерала. — с намёком на улыбку ответила Джулия.
Сегодня она была одета в тёмно-синее хлопчатобумажное платье с глухим воротом и кринолином. Чтобы не извозить рукава в пыли, девушка натянула на предплечья холщовые нарукавники. Чёрные волосы она высоко заколола, но несколько локонов выбились и ниспадали на лоб. Выглядела Джулия, подумал Старбак, очень привлекательно. Подумал и устыдился. Невеста Адама, как-никак.
— А почему вы не уехали, мисс Гордон?
— Куда? Мамины родители в Питерсберге, а он, если падёт Ричмонд, недолго продержится. Генерал пробубнил нечто, что при желании можно было бы счесть приглашением в Фальконер-Куртхаус, но о транспорте не заикнулся. Катафалки бедного мистера Сэмуорта реквизированы для военных нужд, наш нехитрый скарб везти не на чем, а мама добро не оставит, хоть и добра-то с гулькин нос. Поэтому мы в Ричмонде со страхом ждём янки. — она взглянула на часы в простом жестяном корпусе, принесённые сюда, похоже, из помещений прислуги, — У нас мало времени, мистер Старбак. Скоро придёт мой отец, чтобы проводить домой. Примите мои извинения.
— Извинения? — удивился Старбак, — Извинения за что?
Она посмотрела ему в глаза:
— За ту ночь в госпитале.
— Да не за что извиняться.
— Есть за что. — возразила Джулия твёрдо, — Американское Общество Евангельского Просвещения Бедных создано, чтобы нести Слово Божье всем бедным, включая и девушек, подобных вашей подруге.
Старбак улыбнулся:
— Ну, я бы не назвал её бедной.
Замечание позабавило Джулию, и она улыбнулась:
— Но вы же с ней дружны?
— Да.
Джулия повернулась к столу и, не переставаяя говорить, принялась сортировать книги:
— Нам нравится думать, что мы в точности следуем заветам Хритса, однако в ту ночь, как мне кажется, Иисус был с вами, а не с нами.
— Нет, наверно… — неловко запротестовал Натаниэль.
— А я полагаю, что да. Адам запретил мне даже упоминать при нём о событиях той ночи. Запретил МНЕ, мистер Старбак! — она не скрывала негодования, — Произошедшее очень его смутило. Он весьма озабочен тем, чтобы не обидеть мою матушку, видите ли. То, что он при этом может обидеть меня, волнует его гораздо меньше!
Она раскрыла книгу, обтерев предварительно с переплёта пыль:
— «Очерки» Маколея… Пожалуй, нет. Вашу подругу надолго выбило из колеи случившееся?
— Да нет, наверно.
— Бэйнс. «Христианская жизнь». Сомневаюсь, что той ночью мы руководствовались изложенными Бэйнсом заповедями. Смотрите, страницы даже не разрезаны. Едва ли она генералу пригодится. — она положила книгу обратно на стол, — Вашу подругу не оскорбит, если я её проведаю?
Вопрос застал Старбак врасплох, и ответил он не сразу:
— Наоборот, ей будет приятно.
— Я пыталась поговорить с Адамом, но он и слышать об этом не хочет. По его мнению, скверна прилипчива, а женщине запятнать репутацию легче, чем мужчине. Вы с ним согласны?
— Наверное, мисс Гордон…
— Я могу понять мою матушку. Она уж точно возражала бы против такого визита. Но Адам?
— Может, он полагает, что жена Цезаря должна быть вне любых подозрений?
Джулия засмеялась. Смех осветил её лицо, и Старбак вновь испытал укол совести.
— Считаете Адама Цезарем? — подначила его девушка.
— Считаю, что он хочет, как лучше. — нейтрально сказал Старбак.
Джулия фыркнула:
— Откуда ему знать, что для меня лучше? Я сама не уверена в том, что знаю это. Я хочу быть сестрой милосердия, мама против, а Адам боится с ней спорить.
Бросив в сердцах книгу Бэйтса к «Очеркам» Маколея, она добавила:
— Адам не знает даже, чего сам хочет, что уж обо мне говорить… — взяв в руки томик в тёмно-красном кожаном переплёте, Джулия задумалась, — «Эйренарха» Ламбарда… Книге больше двух веков, а состояние идеальное. Вы уверены, что Адам знает, что для меня лучше, мистер Старбак?
— Надеюсь на это. Вы же собираетесь пожениться.
— А мы собираемся? — с вызовом осведомилась она, — Адам намерен подождать.
— Ну, война же закончится когда-нибудь.
Она в ответ звонко рассмеялась, и возникшая на миг атмосфера доверительности рассеялась, как дым.
— Адам точно так и повторяет, а мне ничего не остаётся, как подтверждать его правоту.
Джулия положила в корзину сочинение Ламбарда. Пламя газовых рожков померкло, а потом ярко вспыхнуло.
— Постоянно так происходит. Издержки цивилизации. — прокомментировала девушка, — Вы, как я поняла из вашего разговора с Полли, хотели видеть Адама?
— Да. И срочно.
— Хотела бы вам помочь. Его вызвал к себе генерал Джонстон, а куда, я, к сожалению, сказать не могу. Он, вероятно, там, где гремят пушки, так что послушайте, где громыхает, и двигайтесь в том направлении. Не ошибётесь. Может, я смогу ему передать весточку от вас. Рано или поздно Адам вернётся в город, а, может, адрес пришлёт, куда ему написать.
Старбак задумался. С паспортом или без оного бродить по тылам армии в поисках штабного адъютанта ему никто не даст. Проще и вернее воспользоваться помощью Джулии.
— Только не письмом. — вслух сказал он.
— Нет? Почему? — заинтересовалась девушка.
Письма, как было известно Старбаку, вскрывались и просматривались, а он не хотел привлекать к Адаму внимание людей вроде Гиллеспи.
— При личной встрече, но именно при личной, передайте ему, что я настоятельно советую ему прекратить любую переписку с моим… — Натаниэль хотел сказать «братом», но решил выразиться более расплывчато, — …моим семейством. Понимаю, что звучит совет туманно, объясню при случае тет-а-тет.
Джулия несколько секунд смотрела на него молча, затем заключила:
— Звучит действительно туманно.
— Боюсь, что для вас таковым оно и останется.
Джулия вновь склонилась к книгам:
— Адам говорил, что вы попали в тюрьму?
— Сегодня выпустили.
— Значит, вы невиновны?
— Чист, как падающий снег.
— Правда? — улыбнулась Джулия. Долго сохранять серьёзность она, похоже, не могла, — В газетах писали, будто вы брали взятки. Я рада, что это оказалось поклёпом.
— Это не поклёп. Взятки я брал. Да все берут.
Джулия отложила книгу, которую взяла в руки и удостоила Натаниэля нового внимательного взгляда:
— Ну, по крайней мере, в нечестности вы честны. Чего не скажешь о дружбе. Адам запретил нам общаться с вами и вашей подругой, вы запрещаете ему общаться с вашей роднёй. Нам, что, всем хранить обет молчания? Так я собираюсь его нарушить, навестив вашу подругу мисс Ройал. В какое время к ней лучше придти?
— Ближе к полудню, полагаю.
— Под каким именем мне её спрашивать?
— Настоящее её имя Салли Труслоу, но, наверно, лучше спрашивать мисс Ройал.
— «Труслоу»… — Джулия записала фамилию Салли, адрес на Франклин-стрит и покосилась на часы, — Сейчас придёт мой отец. Надо успеть вывести вас до его появления, чтобы он не терзался относительно степени моей осквернённости после общения с вами. Может быть, когда-нибудь жизнь вновь нас с вами сведёт?
— Очень на это надеюсь, мисс Гордон.
В холле Старбак натянул мокрую шинель:
— Вы поняли, что передать Адаму, мисс Гордон?
— Чтобы он не переписывался ни с кем из членов вашей семьи.
— И, умоляю, никому не слова. Только Адаму. И ни в коем случае не письмом…
— Мистер Старбак, необходимость повторять мне по два раза что-либо отпала с тех пор, как я повзрослела.
Старбак виновато улыбнулся:
— Простите, мисс Гордон. Сказывается солдатчина.
С улыбкой на устах он вышел в дождь. Милое лицо Джулии стояло у Старбака перед глазами, он замечтался и едва не попал под едущий на восток фургон. Негр-возчик успел окриком предупредить пешего ротозея и щёлкнул кнутом над холками коней. Фургон был с верхом набит мебелью, прикрытой куском просмоленной парусины.
Старбак шагал от одного пятна света уличного фонаря к другому, а в груди было до странности пусто. Он мог хорохориться перд Джулией, утверждая, что Юг ещё не начал драться по-настоящему, но думал сам иначе. Война, по всей видимости, кончена; бунт почти подавлен, север почти победил. Старбаку, присоединившийся, на свою беду, к стороне побеждённой, представился шанс начать жизнь заново. Он остановился и оглянулся на усадьбу Фальконеров. Миг прощания. Долгий отрезок его жизни, начало которому положила завязавшаяся в Йеле дружба, а конец — бегство в ночи. Что ж, рассудил Натаниэль, во всяком случае, он прощается с этим куском жизни без сожаления и стыда, сохранив самоуважение. Его друг от него отказался, но он нашёл в себе достаточно благородства, чтобы не предать былую дружбу, и предупредил Адама. Адам не будет вздёрнут на виселице, он женится на Джулии и будет жить долго и счастливо.
Старбак резко отвернулся от дома Фальконеров и поспешил туда, где его ждала коляска д’Эмона. Улицы оглашали ругань возчиков и грохот окованных железом колёс по брусчатке. Внизу, в долине, железнодорожный состав разводил пары, нагоняя тоску свистком. Рабы и слуги грузили в вагоны чемоданы с баулами, кричали дети. Где-то на востоке, скрытое ночью и расстоянием, вражеское войско надвигалось на город, и Старбак озаботился собственным спасением.
Он вошёл с чёрного хода в кухню, где чернокожие Грейс и Чарити жарили оленину на отдраенной грифелем плите. Рабыни завизжали было, но, разглядев, кто к ним вломился, засыпали Натаниэля градом вопросов, попутно охая и ахая по поводу его худобы и состояния одежды.
— Отощал-то как! — причитала Грейс, — Кожа да кости!
— Да, не хватало мне вашей стряпни. — признался Старбак и сказал, что пришёл повидаться с мисс Труслоу, — Она занята?
— Занята? Занята с мертвецами! — неодобрительно и загадочно отрезала Грейс.
Объяснять ничего не стала, скинула передник и, наскоро пригладив курчавые волосы, умчалась наверх. Спустя пять минут она вернулась с докладом, что Старбаку велено подниматься к Салли в комнату, но воспользоваться задней лестницей.
Спальня Салли находилась на третьем этаже с окнами на запущенный сад и хозяйственную пристройку. Старбак нашёл взглядом тёмное окно своего бывшего пристанища и отвернулся. Стены комнаты Салли были оклеены элегантными обоями в бледно-зелёную полоску, кровать украшал зелёный же балдахин. На каминной полке стояла позолоченная ваза с засушенными цветами. На стенах висели пейзажи в лакированных рамах. Освещали комнату два газовых рожка, но свечи, на случай отключения подачи газа, тоже имелись. Не комната — воплощение американского идеала домашнего уюта; комната, которой могла бы гордиться, например, мать Натаниэля.
Дверь открылась, и внутрь влетела Салли.
— Нат! — она ринулась к нему на шею и принялась целовать, — О, Боже! Я с ума сходила от беспокойства! Пыталась тебя найти, в тюрьму ходила, клиентов просила помочь, но всё без толку…
— Ну, вот он я. Всё хорошо. — мягко прервал её Старбак.
— Ты похудел.
— Будет куда отъедаться. — ухмыльнулся он и повернул голову к полуоткрытой двери, через которую снизу донёсся взрыв хохота.
— Вызывают духов. — скривилась Салли.
Отпустив, наконец, Старбака, она сняла с причёски шиньон, положила на туалетный столик. Без фальшивых кудряшек она сразу стала моложе и проще.
— Нарезались в дымину и вызывают призрак Джорджа Вашингтона посоветоваться, — презрительно объяснила Салли, — Янки близко, и все хлещут виски, как индейцы.
— Все, но не ты?
— Миленький, в моём ремесле если хочешь срубить деньжат — забудь, как пахнет спиртное. — она подошла к двери, заперла её, потом спохватилась, — Ой, а ты, может, вниз хочешь пойти? Ко всем?
— Нет, я заскочил ненадолго.
Она напряглась:
— Ты уходишь? Куда?
Он показал ей паспорт:
— К янки.
Взгляд её стал колючим:
— Будешь сражаться за Север, Нат?
— Нет. Да и никто ни с кем сражаться не будет, Салли. Сукины дети выиграли. Они так уверены в победе, что закрыли вербовочные конторы. Понимаешь?
— Понимаю. Уверены в победе. И что? Когда это янки были в чём-то не уверены? Чёрт, на то они и янки. Надутые и самовлюблённые, учащие курицу яйца нести, но пока я что-то не видела на Франклин-стрит ни одного их солдата. А мой папаша любит повторять, что рано коптить свиной окорок, если свинья ещё визжит.
Салли взяла из хумидора на столе две сигары, подкурила их от газа, передала одну Натаниэлю и уселась на коврик у камина, зашуршав юбками. Она была одета в платье из белого шёлка с открытыми плечами, поверх которых она накинула вышитую жемчугом кружевную шаль. В ушах у неё сверкали серьги с жемчугом же, и нитка жемчуга обвивала шею.
— Ты пришёл попрощаться?
— Нет.
— Тогда зачем? За этим? — она кивнула на кровать.
— Нет.
Внизу звенели бутылками и пьяно гоготали.
— Весёленький спиритический сеанс. — ухмыльнулся Старбак.
Последнее время спиритизм был очень популярен в Ричмонде. С пеной у рта осуждаемый со всех церковных кафедр, он давал надежду семьям погибших на то, что дорогой им человек обрёл достойное посмертие.
— Разве это сеанс? — наморщила нос Салли, — Залили зёнки и дрыгают стол ногами.
Она помолчала и выжидательно взглянула на Старбака:
— Так зачем ты пришёл, Нат?
Старбак глубоко вздохнул. Адама он предупредил, теперь предстояло другое, не менее важное дело.
— Помнишь ночь в госпитале? Ты говорила, что хочешь быть, как все. Просто, как все. Магазинчик открыть, а? Так пойдём со мной. По этому паспорту мы пройдём за линию фронта. — в последнем Натаниэль не был уверен, зато был уверен в том, что без Салли, если она откажется, он никуда не пойдёт, — У меня есть разрешение, потому что я кое-что делаю для правительства.
Салли нахмурилась:
— Для какого правительства? Нашего?
— Я должен доставить письмо, — видя, что она всё ещё подозревает его в намерении драться за Север, добавил, — В Ричмонде есть шпион, очень опасный. Они хотят его поймать с моей помощью. Для этого мне надо доставить на Север письмо.
— И они разрешили тебе не возвращаться? — уточнила Салли.
— Ну, не совсем… — уклонился от прямого ответа Старбак.
Он и так открыл Салли больше, чем должен был, и не знал, как рассказать остальное: об Адаме, которого посчитал шпионом; о мысли не возвращаться в Ричмонд, чтобы не обрекать друга на виселицу. Старбак подумывал доставить письмо и уехать вместе с Салли куда глаза глядят, предоставив армиям мериться силами без него. Конфедерация продержится ещё месяц, может, два, а, когда дом рушится, лучше сбежать загодя, чтобы не раздавило обломками.
— Бери то, что успела накопить, — сказал Натаниэль, — и поехали на Север. Можно в Канаду, можно в Мэйн. Откроешь галантерею. А, хочешь, на запад рванём?
Он засопел, злясь, что выражается так сбивчиво и путано:
— В общем, ты сможешь начать всё сначала, а я за тобой присмотрю.
— За мои деньги?
— У тебя и моих там наберётся горсть. Пусть не очень много, но нам хватит. Чёрт, Салли, мы можем поселиться, где захотим! Только ты и я.
Она подымила сигарой, настороженно глядя на Старбака:
— Ты предлагаешь мне руку и сердце, Нат Старбак?
— Ну да!
— Ох, Нат. — улыбнулась Салли, — Ты же уже решил бежать, так и беги один.
— Я не решил. — угрюмо буркнул он.
Не заметив того, что сделала ему больно, она продолжила:
— Иногда я очень хочу замуж, а иногда нет. И когда хочу, видит Господь, тебя я в мужья хочу больше, чем кого-то ещё. — она одарила его сконфуженной улыбкой, — Только ты от меня устал.
— Нет.
— Тсс… — она приложила палец к его губам, — Я помню, как ты смотрел на ту библейскую девицу в госпитале. Тебе в жёны нужна девица твоего круга, Нат.
— Это не так.
— Так, миленький, так. Мы с тобой добрые друзья, но семейной четы из нас не получится.
— Салли!
— Тише, Нат. Война меня не касается. Придут янки, я буду плевать в них. Плевать и обирать до нитки. Я не знаю, что будет дальше, но бежать… Нет, я никуда не побегу.
— Я не бегу. — возразил он, сознавая, как неубедительно звучат его слова.
Она помолчала и нежно сказала:
— Послушай, Нат, я хорошо знаю таких парней, как ты. Ты не привык жить, преодолевая трудности. Тебя надолго не хватит, — на этот раз она увидела, что задела его самолюбие и, протянув ладонь, коснулась щеки Натаниэля, — Может, я ошибаюсь. Я забыла, что Юг — моя родина, но не твоя… Понимаешь, рано или поздно приходит срок слезть с отцовских плеч и встать на собственные ноги. Так мой папаша повторяет. А я не из тех, Нат, кто всю жизнь перелазит с одного загривка на другой.
— Я…
— Не кипятись, миленький. Насчёт победы янки… Ты же сам говорил, что их пятеро надо, чтобы убить одного нашего?
— Я просто расхвастался.
— Как все мужчины, — она улыбалась, — Только не забывай, свинья ещё визжит, миленький. Мы ещё не разбиты.
Старбак растерянно попыхтел сигарой. Он почему-то и мысли не допускал, что Салли откажется с ним идти. Ему рисовалась идиллическая картинка их совместного бегства от бед и забот этого мира.
— Нат, а чего ты хочешь? По-настоящему?
— Ну, этой зимой я был счастлив. Командовал своей ротой. Мне нравится быть солдатом.
— Так добивайся того, что тебе по душе. Мой папаша считает, что мир никому ничего не должен, и, коль тебе что-то надо, пойди и вырасти это или, на худой конец, укради. Ты честно послан, чтобы шпиона могли словить?
— Честно.
— Так иди, миленький. Пообещал — сделай. Только если ты решился слинять после этого, линяй без меня. — она приблизилась к нему и поцеловала, — Но если всё же решишь вернуться, я буду здесь. Я — твоя должница.
Ради Салли Натаниэль прикончил Итена Ридли, и она никогда этого не забывала. Бросив в камин окурок сигары, осведомилась по-деловому:
— Деньги твои тебе отдать?
Он покачал головой:
— Нет, не надо. — он помялся, — Можешь сделать для меня кое-что?
— Смогу — сделаю.
— Напиши отцу.
— Папаше? — сжалась она, — Зачем? Ему только цидулок от меня не хватает!
— Не хватает. Поверь.
— Но я же пишу ещё через пень-колоду. — Салли покраснела, стыдясь недостатка грамотности.
— Он тоже читака тот ещё. — успокоил её Старбак, — Просто напиши ему, что я вернусь. Обязательно напиши ему, что я вернусь. Во что бы то ни стало вернусь до лета ещё.
— А Фальконер? Выродок же не потерпит тебя в Легионе?
— Справимся и с Фальконером.
Салли засмеялась:
— Минуту назад, Нат, ты собирался бежать без оглядки в Канаду, а сейчас тебе сам чёрт не брат, не то, что генерал Фальконер? Конечно, я напишу папаше. Уверен насчёт денег?
— Пусть у тебя хранятся.
— Значит, ты вернёшься?
Он усмехнулся:
— Свинья ещё визжит, не так ли?
Просияв, она поцеловала его, поднялась, подошла к туалетному столику, прикрепила на место шиньон, расправила.
— Надеюсь, скоро увижу тебя, Нат.
— И я надеюсь. — глядя, как она выходит, вспомнил, — Салли, постой! Библейская девица!
— Что «библейская девица»? — повернулась она, держась за ручку двери.
— Она хочет навестить тебя.
— Меня? — изумилась Салли, — А зачем? Об Иисусе поболтать?
— Может быть. Ты не против?
— Если Иисус не против, мне бы с чего возражать?
— Она казнит себя за ту ночь в госпитале.
— За что казнить-то, я забыла и думать об этом, — фальшиво хохотнула Салли, но осеклась, — Нет, чёрт, вру. Не забыла. Хотела бы забыть. Пусть приходит. Глядишь, и я её чему научу.
— Чему, например?
— Как отличить настоящего мужчину от слюнтяя, миленький. — она подмигнула.
— Не очень-то резвись смотри! — запоздало воскликнул он, сам дивясь накатившему вдруг приступу заботы о Джулии, однако Салли его уже не слышала.
Старбак неспешно прикончил сигару. Убежать от хлопот не вышло. Значит, придётся ловить предателя? Где-то в ночи часы на церкви пробили время, и Натаниэль устремился во тьму.
