30
Они возникли не в очень уютной спартанской комнатенке. Худой седой мужчина занемел от неожиданности, затем утробно икнул, схватился за живот и попятился.
– Дядя Паша, – рванулся за ним Алк.
– От твоего появления меня сразу прошибло, – вскочил в туалет бывший подполковник.
– А я думала, он рванулся закладывать, – произнесла Натка и почему-то всхлипнула.
Девочка была бледная до синюшности и как-то вмиг постарела лицом и взглядом. Прижалась к «папе» и вздрагивала.
– Отпускай мой образ, – прошептал ей на ухо Алк. – Чего ты испугалась? Поведай, пока боец невидимого фронта тоже борется с испугом.
– Я не боец, – послышался голос из туалета, – я чувствительный сенс, и попрошу не врываться вот так.
– Какие уроды, – шептала девочка, стуча зубами, – эти оглодки… Я буду сдержанная, я буду послушная, – зашевелилась. – Да ни фига они от меня не получат. Клянусь!
– Уйди, – выскочил Лобов, – дай руки помыть. А девчонке после перехода объясни: люди могут сколько угодно давать клятвы, а россы меняют торсионно-информационную сущность Поля, и может последовать факт – сдохнешь, если нарушишь клятву. Люди, которые в искреннем эмоциональном экстазе клянутся, тем самым кодируют торсионные вибрации, то есть кодируют себя. Кто ты? – мрачно спросил Лобов.
– Умница и красавица, – усмехнулся Алк. – Натка, отпускай образ, ответь дяде.
– Думала, что за тип мне все по ночам снится, – обернулась девочка. – А это «высшей категории сенс» натурой. Я вас, дяденька, до конца следующих жизней запомнила. Это вы по губам прочли, что я кричала, когда меня Дуг-Па прихватил?
– Неужто вызволил свою Натку??! – вытаращился сенс.
– Не отвечай ему, – закрыла девочка рот Алку. – Я с ним потом сама разберусь. Он у меня еще не раз рванет на горшок.
– Да сколько ей лет? – возмутился Лобов. – Пигалица, а ворчит, как старая грымза.
– Чего?! – вскинула росска ладошки. – Я старая грымза? Ты сейчас закодируешь себя…
– Ты сдержанная! – заполошно прикрикнул Алк. – И клялась. Дядя Паша тебя спасал.
– Папа Витя, я очень сдержанная… Да чего он спасал, – тут же вскинулась, – щелкнул мегапиксель, ха. И еще, папа Витя… Тревожно мне. Слишком мы легко разделались с этой новой наговской «матрицей». Я вижу пропасть и тайну. Папа Витя, эта тайна угрожает тебе смертью, – прошептала непослушными губами.
– Это она о чем? – Лобов осторожно присел на топчан. – Тайна, смерть… Роль нагов, Сатаны и его бесов – создать условия для ануннакков, люди – генераторы страданий. Семиоков, ты совсем молодой, не понимаешь, что, например, педофил, гомосексуал не потому, что развратник, не потому, что ищет изощренное удовольствие, а потому, что внизу, у заднего прохода находится первичная чакра, и наги таким образом получают активную энергию низших миров. Детская энергия – десерт, удовольствие. Боль, страдание ребенка – это во много раз усиленная кристаллом энергия. Ученым подобное не втолковать, они сами тебя примут за сумасшедшего. На это и расчет: не допустить людей к познанию энергий, заставить их быть полуразвитыми невеждами, техникой кое-как компенсируя свою ущербность. Прозревший человек – это смерть для рептоида о двух ногах с чешуйчатым телом и зловонным запахом. Мы тут, а их как бы нет… За кадром.
– А почему ты до сих пор живой? – ехидно спросила девочка. – Ты же прозрел…
– Да, – спокойно подтвердил сенс. – Слегка живой… Ты вот спроси своего отца, он свою энергию и ум за просто так отдаст галактическому паразиту?
– Не отец он мне, – с вызовом молвила девочка. – Любимый…
– Фу-у, – аж отпрянул Лобов, – приехали… – И резко повернулся к Алку: – Витя, так ты теперь у нас педофил? – кивнул на Натку.
Страж рассмеялся.
– Вы какой-то зашуганный, Павел Александрович. Хотел бы я увидеть, что останется от того педофила, который захочет Натку. У девочки две жизни – ребенка и женщины, которая родила мне Ксюшку. Мы вовремя подоспели, да? Павел Александрович, вы такой замученный… Ну так повозмущайтесь, энергия молчания вас разрушает.
– Знаю, – буркнул сенс. – Там, – ткнул пальцем в небо, – имеются те, кто выше и сильней. Люди низко пали, извращенные пытки и убийства детей… Уходи, гиперборейский арий. Тут нас очень скоро, оптимистов и пессимистов, постигнет огонь. Уходи, чтобы возвратиться. Мир, наполняемый террором и нелюдью, – это война, которую люди никак не осознают, их не допускают к этому. Только плодятся разговорчики о больном воображении разных там писак, маргинальных психонедоумков.
– Лобов, я не хочу пережидать в четвертом измерении, – вдруг заявил Алк. – Убийство с садизмом, с растлением детей, с замыканием контактов на «поясе шахидки» – смертная казнь, тут не до игр в невиданную гуманность. Сейчас Чикатило сохранили бы жизнь, добивая души тех людей, чьим сыновьям и дочерям нелюдь уничтожила судьбы, – это страдание. Гитлеру в порыве невиданной гуманности сохранили бы жизнь? А как же иначе, по закону новейшей гуманности. Жизнь нелюди важнее, чем души матерей, отцов, сестер и братьев, казненных нелюдью. Кому это на руку, а? Да, закон Божий – жизнь. Жизнь человеческая, а не жизнь нелюдей, которые пополняют ее за счет нашей жизни. Как еще доказать, что нелюдь – это не фантазия, а плод чуждых человеку энергий! Творят эту слепую гуманность к нелюди обманутые люди, нефилимские проводники страданий. Им нужно самим увидеть багровую энергию пожирания, увидеть чуждую нефилимскую расу. Но не увидят… Но то, что было фантазией, через мгновение лет превращается в суть. Сохранение жизни зверю в человеческом обличье – это пропуск в каналы разрушения жизни.
– Девочка, – холодно молвил сенс, – ты должна сразу усвоить: легче застрелиться, чем что-то осуществить в нашей стране. Над нами хорошо поработало и работает так называемое западное свободное общество. Зачем, Алк, ты явился ко мне? – мрачно спросил.
– Меня хотели арестовать. Натка уничтожила «отпетых». Мы можем уйти из этой страны, легко и просто уйти. Но это как бегство… А убивать своих же парней не могу. Материализм въелся в души и умы людей. Анти-Христос уже мрачно так усмехается, а наши чмо разглагольствуют о маргинальности, психэкспертизах и невиданной гуманности. Для них Антихрист – это вопль сектантских фанатиков и интернетовских маргиналов. Для них Ад в нас самих – недоразумение. Эти ануннакки, дядя Паша, знают свое дело…
– И ты надеешься, что я попытаюсь навести хоть какой-то мосток между расами?
– Надеюсь. Тебя кто послал ко мне, когда Натка рожала?
– Генерал Тихомиров Игорь Сергеевич. Это он остановил генерал-полковника… как его? Ах да, Колободина. Ты хочешь, чтобы я вас свел?
– А что толку, мы уже «свелись». Это он меня несколько дней назад арестовывал.
– Тихомиров – человек суровых реалий, – молвил бывший подполковник ФСБ, – он знает, что пресловутый человеческий фактор в перспективе сильнее и опасней ракет. Помнишь: «Мы живем, под собою не чуя страны». За эти строки жизнь Мандельштама превратили в ад. Кто уничтожал души? А все те же…
– Знаешь, – помрачнел Страж, – когда батю забрали, на столе действительно лежала книжица стихов Мандельштама:
Мне стало страшно жизнь отжить —
И с дерева, как лист, отпрянуть,
И ничего не полюбить,
И безымянным камнем кануть;
И в пустоте, как на кресте…
Мне казалось, – грустно взглянул Алк, – эти строки – исповедь моего бати: «И в пустоте, как на кресте…»
Блики фар проносящихся автомобилей отсвечивались в мерцающих другим временем глазах Натки, загорались в темных глазах Алка сполохами ристалищ Зова…
– Ладно, прости, дядя Паша, за неожиданный визит. – Алк шагнул к входной двери.
У Павла Александровича заныла душа и, как это иногда бывает у экстрасенсов, ворвалась в сознание траурная мелодия. Лобова коснулся хлад мрака, упала завеса туманного кладбища с полнолунием, луна застывшая, наливается кровью.
Веки Сата тяжело прикрыли заиндевевшие глаза, тускло мерцающие щели глазных провалов колдовским вихрем на миг меняли калейдоскоп судеб.
Хлопнула дверь, тот киллер, с исполосованным кошачьими когтями лицом, ждал другую жертву, но палец почему-то сам спустил курок. Пуля прошила сердце Стража, он даже не зашатался, упал подкошенным стеблем. Натка вскрикнула и бесплотно устремилась за крупной энергетической сущностью, которая отделилась от тела любимого, терзаемого преждевременным ощущением Времени.
– Девку изведем, а тебя – на колени, – сверкнул глазом Сатана. – Прошу в мой Ад, в мое царство, где отжимается гаввах. На колени!!!
Черная воронка засасывала Стража вниз, в марево страдалищ, в слои, где отжимали из Божьих душ гаввах, питаясь человеческим страданием. Были слышны вой и стоны людские. Изможденные тени с огромными круглыми глазами, налитыми страданием и духовным голодом, с прерывистым клекотом отпрянули от двух светящихся силуэтов. Но замученных призраков становилось все больше, свет угасал. Страж панически пытался остановить шок угасания жизни. В эти секунды пронеслась вся картина его поступков, слов, мыслей. Он инстинктивно концентрировался на светлых деяниях, ибо просто светлые помыслы тут ничего не решали, сила Света двоилась, словно в его жизни в одном и том же действии присутствовали воедино как Свет, так и Тьма. Всем своим бесплотным ратхом, сущим ощущением сознания, он переполнялся жгучей вибрацией опасности, смертельной, невозвратной, последней в его жизни.
– Натка, – взвыл непонятно какой вибрацией, – останови падение! Бей, любимая, в Тьму. А мое сердце прошила подлая пуля.
– Папа Витя, – хладнокровно отозвалась девочка, – так бы сразу и сказал…
Высверк Белого Савана ударил по сущностям Ада, падение с визгом остановилось.
– Хе-хе, – возник в своем страшном потустороннем облике бородавчатый, клыкастый, рогатый Сатана в клубящемся Тьмой коконе. – Ловко ты девчонку науськал. Успокойся, Адонаев недоразвиток, вспомни Данте… Вспомни, вспомни. Вот ты, так называемый воин, и есть та комедия. Думаешь, Божественная? Нет, дорогой, моя комедия. Я хоть тысячу лет теперь буду гноить и ставить тебя на колени перед моей властью. Гаввах россов, ариев питателен, омолаживающий. Представляешь? Нет, пока не представляешь. На колени!!! – от жуткого рыка вздрогнул адовый слой, изможденные призраки и аггелы пали ниц. – Хе-хе, а твоя Натка повоюет маленько… И каюк. Перекрою ее Саван моими опричниками. Страж, я добрый, падай на колени сразу, не мешкая. Получишь владычество. И ставь на колени других. Покорись или вгоню в суглинок! Покорись и страдай тончайшим душевным страданием. Имеются ценители…
– Страшный дяденька, – напряглась Натка, – хочу спросить тебя, можно?
– Спрашивай, дитя, – отвисла губа у монстра, оголяя наползающие друг на друга зубы.
– Дяденька, ты настоящий или из телика? Если настоящий, скажи: случалось ли такое в твоем владычестве, чтобы ты на колени так и не поставил?
– Случалось. – И во мраке неспешным, но неодолимым сиянием распространился Свет.
Сатана с вспыхнувшей ненавистью в глазищах, с утробным оскалом отпрянул.
– Воины? – хмыкнул возникший старик, переливающийся Светом. – Какие же вы воины, однако… Подымайтесь. – И Свет начал выталкивать россов наверх, в сияющую Светом твердь, с солнцами, травами, цветами, пением птиц и улыбчивых людей. Старец молвил: – В тонкоматериальную Олирну я, однако, вас временно определил. Девочке можно… Но рано. А у тебя, Страж, небольшое испытание. Гляди, чтобы оно не обратилось большим. Тогда – Сатана и… на колени. И кто знает, может, ты и выстоишь. Но это непотребство, глумит и останавливает жизнь. Не по-Божески.
– Да кто вы?! – вскричал Алк.
– Ну, коли ты сам нарек себя Воином Неба, тогда я кто?
– Почему спасли меня?
– Память, сынок… Память до дрожи души. Меня ставили на колени. Но не поставили. Не узнал? А кто тыкал в меня на пятом уровне мечом?
Алк, усмиряя взбесившиеся эмоции, вгляделся в твердый, несгибаемый, пронзительный взгляд старца.
– Шестая Раса, – выдохнул. – Страж Неба. Прости меня, я не ушел от пули.
– Не ушел, – кивнул старец. – Но это не самое страшное. Самое страшное, когда ты творишь добро, а тебя ставят на колени, пинком отправляя в тюрьмы, зачитывая бубнящим туповатым голосом приговоры. Девочка останется здесь, будет ждать… А у тебя, Страж, как и во времена Гипербореи, испытание Духа. Возвращайся в физический мир и будь начеку. У тебя двенадцать земных часов… Число двенадцать наиболее употребляемое, потому что во Вселенных двенадцать уровней, а ты пройди до конца свой уровень. – И исчез.
Страж оказался перед стволом «глушака».
Мгновение выстрела совпало с его падением на спину, ударом ноги, лежа, согнул киллера в три погибели, вторым ударом вышиб пистолет. Третий смертельный удар в пах уничтожал мужчину навсегда. Но удержал ногу… «Будь начеку…» – застучало в висках предупреждающим напоминанием.
– Нет, ты не испытание, – отшвырнул киллера. Отошел в сторону, прошептал самому себе: – Куда-нибудь в глушь, на природу, в одиночество. – И с натугой сдвинул кокон.
Осознал себя на берегу могучей реки, аж задохнулся от величия скал, тайги, свинцовых волн, от которых отдавало холодом и бесстрастностью.
– Да как я, – захлебнулся криком, – пройду испытание, о котором ни слухом ни духом?!!
– Чего кричишь, волчара? – несмело выглянула из-за глыбы местная жительница, придерживая за шею сибирскую лайку. – Ты меня, однако, так напугал.
Уставился на женщину…
– Свят, свят, – истово перекрестилась аборигенка, – ты кто, чужак? От твоего взгляда у меня в штанах мокро стало… Фу, убегу-ка я, – скрылась за глыбой.
Собака вырвалась и бросилась на ария. Энергетическим ударом отшвырнул псину. Подошел к насмерть перепуганной женщине с раскосыми глазами.
– Якутка? Расслабься, – успокоил. – Что это за река?
– Енисей… Енисей-батюшко, однако. Спаси и сохрани, Господи, милостивый и любящий нас, – перекрестилась с вызовом двумя пальцами.
– Ясно, староверка. Откуда в этой глуши познала слово русское, Божье?
– От мамы, а она от русского врачевателя. Хирург, однако. Всех лечил, не брал плату, кормился со всеми. Ссыльный. Священник.
– Так хирург или священник?
– И хирург, и священник, и ссыльный. Шибко умный был, всех вылечил. Маму спас. И сотни людей, верующих и не верующих, молодых и старых. Мой отец говорил: «Прямо арктид какой-то…»
– Имя этого врачевателя знаешь?
– Лука. Святитель Лука. Книжку имею… Если ты, чужак, слово русское разумеешь…
Пришли. Рыбачьи сети, таежная хибара.
Полистал книжицу и затвердел лицом.
– Он! Это же он, – потерянно уселся на какой-то пенек. – Крестный ход святителя Луки.
И портрет с затвердевшим взглядом Расы Небожителей.
Бормотал, читая, выхватывал строки глазами, спешил, познавая суть.
«Из всех заключенных священнослужителей только одного епископа Луку не удалось сломать. Он отрицал в течение всего периода своего заключения какое бы то ни было участие в создании контрреволюционной организации, шпионской и диверсионной деятельности. Выдающийся хирург и епископ Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий спас в Русско-японскую, Первую мировую и Гражданскую войны жизнь десяткам тысяч человек, включая детей, путем операций».
Глаза выхватывали строки, дальше, дальше…
«Выдающийся, в свое время всемирно известный хирург и епископ Православной церкви подвергался арестам, этапам – голод, холод, вши, Енисей, Заполярный край, издевательства и пытки полуграмотных следователей… Высказывал контрреволюционные взгляды о неизбежности гибели советской власти и восстановления капитализма в СССР.
…Умер 11 июня 1961 года. Архиепископ Симферопольский Лука причислен к лику святых. Покоится в кафедральном Свято-Троицком соборе г. Симферополь. Могила и святые мощи избавляют искренне верующих людей от болезней».
– Ага, – воссиял Страж, – ясновидящая Раса – вот кто первый предсказал гибель советской власти. Как же ты выжил, старик? Ослеп от побоев… Шесть расстрельных статей навешали тебе строители новой светлейшей жизни. Вот он, Ад, в нас самих… Ад! Ад! Ад!!!
«О, как тяжело мне ходить по улицам Тамбова, видя и чувствуя, что чужд я и не нужен огромному большинству народа. Не нужны им мои призывы на путь Христов, мое служение, не знают они тоски моей от ожесточения их сердец… Как тяжко нам всем переносить то, что видим вокруг себя, – как давит нас нечестие, воровство, грабительство, расхищение государственного имущества, которое должно всем принадлежать, а попадает в руки хищников. Как тяжко видеть доныне существующее взяточничество, как давит нас убийство, кровопролитие. Это тяжкое бремя, общее для всех нас. И мы утомлены от того, что видим вокруг себя» (Лисичкин В. А. Крестный ход святителя Луки).
Глухо застучал движок баркаса, который причаливал к бревнам.
Возник Страж не на Енисее, а в комнатке сенса, Павла Александровича Лобова.
– Святитель хочет поставить меня на колени перед Господом, да? Войно-Ясенецкий…
– Заткнись! – побагровел от крика сенс. – Зачем святителю и Господу твои колени? Одного пялили на кресте, другого – по камерам и ссылкам. Они, Страж, ведь из тех, кто спасает, а не покоряет. У святителя к тебе может быть единственное испытание: перед взором всюду – Господь и Россия. Я звякаю Тихомирову…
– Уважаемый Игорь Сергеевич, сидит напротив меня Семиоков Виктор Николаевич по кликухе Алк. Закладываю его, мне зачтется? Говорит, несколько часов у него осталось. А потом упал-отжался, на коленки Сат установит и будет мытарить душеньку. Чего? Да, пьян.
От горя. Тебя, генерал, известили о смерти Семиокова?
Алк вырвал аппарат.
– Генерал, я жду. Прихватишь спецов – не взыщи, отправлю на Тот Свет. – И грохнул спецрацией о стенку, детальки с визгом разлетелись.
Через сорок минут хрипло прозвучал у двери звонок.
– Ах, гражданин генерал-полковник, – заерничал сенс, открывая дверь, – я котомку собрал, Колыма давно по мне плачет.
Генерал был в полевой форме, поистертой, темнели погоны, темнели награды, темнели мрачно насупленные глаза.
– Вот, – поставил на стол небольшой приборчик, – фиксирует встречу. Я на службе. Оружия не имею. Спецы отсутствуют. Поставлен в известность помощник президента.
– Об стенку? – услужливо подал Лобов приборчик россу. – Генерал, докладываю: этот бандит раздолбал об стенку твой секрет-передатчик.
– У меня еще больше зачесалась ладонь, – сумрачно ответил Тихомиров.
– К деньгам? Запродашь росса? – сузил глаза Лобов. – Ладонь чешется к деньгам.
– Нет, к пощечине. За спецов, за гордыню, за неверие. За самосуды, которые он устраивал. За глобальными проблемами спасения мира похерил проблемы своей родной России…
Генерал встал и шагнул к Алку.
– Стой! – панически преградил дорогу Лобов. – Еще на подходе останешься без головы. У нас не разбазаривают свои способности только те, кто в единых рядах…
Генерал-полковник отшвырнул сенса. Встал перед Алком, уставился в неподвижно-темнеющие глаза и, коротко размахнувшись, влепил гиперборею пощечину.
Страж не шелохнулся.
– Заслужил, – отошел генерал. – Свободой и демократией сейчас все бредят, особенно сопляки, не пролившие за эту свободу ни капли крови, не надрывая сердце. Если ты из древних времен Страж, рисковал и рискуешь жизнью, если имеешь сверхспособности – помоги России отбросить кандалы несвободы, хамства, мздоимства, безответственности, рвучей наживы и тупости. А ты готов спасать мир, а свою мать по-волчьи бросил. Возомнил себя Гражданином Вселенной. Ну, прямо чуть ли не бог…
– Я не молчу, – негромко отозвался Алк, – я думаю. Да, я хотел бы с чистой совестью, без приказов статусной ренты, без недоверия к власти, без двойной морали сказать: служу России. – И тут же неуловимым движением приблизился к генералу и, сминая погоны, награды, притянул к себе: – Но во имя избавления, а не покаяния. – Оттолкнул генерала и бросил через плечо: – Выйду на Лобова, если останусь в живых. – И исчез.
Окинул взглядом местность, все те же скалы и тайга, могучий Енисей, рыбацкая хибарка, но вот только якутка уплыла на баркасе. На душе было пусто, и от усталости дрожали веки и ныли плечи, словно он взвалил на них огромный груз. Прилег на какой-то топчан. Хотелось забыться, уснуть, но боялся проснуться в клубящейся Тьмой воронке Аида. Прислушался к сердцу… Понимал, он убит. Только святой мог возродить двойника-фантома и на время вырвать его из клыков Дьявола.
Разлилось сияние, вначале возник лик, а затем святитель и хирург предстал в физически-призрачном воплощении.
– Получил пощечину, – заметил тут же, – почему допустил, не дал сдачи?
– Да у него в глазах была такая решимость, словно шел на смерть. Но, святитель, я разочарую всех святых: я никогда не приму ваше терпение, смирение, подставь другую щеку… Кто навязывает людям, прикрываясь святостью, эту муть?
– Почему именно ты лично не примешь смирение?
– В вашем смирении нет жизни. Красивая философия имеется, жизни нет. Или это отзвуки и требования другой жизни. «Мир унаследуют кроткие…» Но тогда никто ничего не унаследует. Смирением и кротостью не откроешь новый физический закон, не напишешь хоть чем-то трогающую сердце и ум книгу, не остановишь преступника, не уйдешь в просторы Космоса и не преодолеешь переход в Тонкий Мир. Унаследуют кроткие… Это не призыв Бога, а возжелание чешуйчатого Противобога. Он разводил и разводит людей, кротость и смирение – что еще нужно власть имущим! Власть и церковь всегда переплетаются, они нуждаются друг в друге, пока или власть не начинает пожирать церковь, или церковь не становится властью, не спеша проникая даже в физико-квантовые подразделения, обучая теологии и кротости.
– И это ты говоришь тому, кто спас тысячи жизней… Даже будучи почти слепым, определял диагнозы и совершал операции, которые совершают только сейчас, используя технику. Говоришь мне, кто в застенках не предал Господа и Церковь. Это кротость?
– Святитель, ты же был явным экстрасенсом, хирургом от Бога. Таких единицы… Ты – Сын Неба и Гипербореи. Церковь, как и власть, признает только своих сенсов.
– В моей жизни нет места смирению, кроме смирения в любви.
– Я верю тебе. Отправляй меня в Ад, но другим я не стану.
Святой Лука усмехнулся.
– Страж, тебе только кажется, что ты прежний. Воронка Ада высосала твою Силу, даже на Енисей ты совершал переходы с моей помощью. Если я оставлю тебя, ты, как беглый зэк, попытаешься выбраться из этих дебрей… И до прихода очередного баркаса ты умрешь. По-настоящему, ибо я не смогу возвратить тебя, как под ствол… Тот ствол – происк Сатаны, а сейчас ты сам – и не случайно – избираешь свой путь. Смерть от ощущения потери веры в себя и людей. Но если в твоей душе – Бог, значит, от потери веры в Божественное. И ритуалы, церковные ветхие несуразицы, догмы и каноны тут ни при чем. Божественное всегда в человеке без всяческих канонов. Или душа закрывается от Бога, оскудевает, покрывается струпьями нечувствительности, тонет только в материальном. И захлебывается после смерти физической – смертью духовной и опускается в страдалища, чтобы вновь и вновь начать восхождение к Свету. Вот за эту возможность Восхождения, чтобы набрать силу реального самовозгорания в делах, наш Господь был распят… Кем? Нами распят, неразумными.
– Я не потерял веру в себя! – вскочил Алк. – Все, святитель, время на исходе. Я не собираюсь смиренно становиться на колени ни перед тобой, ни перед Сатом, ни перед Богом. Если Бог во мне, значит, тогда, кривляясь и уничижаясь, я должен встать на колени перед самим собой. Но ныне двадцать первый век, век кромсаемый катастрофами, пасть ниц перед Богом на колени – это исступление пещерного человека. Я Страж и буду ползти к свободе, пока не остановится дыхание. Вы называете это гордыней… Да называйте как хотите! Человеческое достоинство не должно стоять на коленях. На колени людей установил не Бог, а Противобог. Прогибайтесь, выпрашивайте милость…
– Страж, ну и зачем мне твое коленопреклоненное смирение, зачем твое рукоцелование? А уж Христу и подавно. Я же не девица и не священник в церкви, приученный к мысли, что он владыка, проводник Божьих замыслов. Церковь – это или совесть Бога, или скопище человеческих представлений о совести Бога. Да кто ты такой, чтобы тебе руку целовать в Храме Христа?! Если Господь – Владыка, то служитель культа, смертный и грешный, почему себя тоже возвеличил во владыки? Тогда Господь кто, если вы владыки? Вы вровень?! И засуетитесь, на святую веру поползновение… И втихую нашепчете власти… Только не на веру «поползновение», а на гордыню вашу. Мало вас, фарисеев, гнал Господь, – вздохнул святой. – Не всех изгнал. Не успел… Распяли. Значит, ты не потерял веру в себя? Но это означает: ты не потерял веру в то, что Бог в тебе. Каждый человек ценен для Господа, ему все равно – лобызаешь ли ты при этом руку под сводами, почитаешь или безразличен к интересам церкви (а они ох как материальны), но Ему небезразлично: идешь ли ты на поругание, НЕ смиренно принимаешь поругание тех, кто сами погрязли в бесчестье. Страж, ты предстань в лике обычного человека, каково ему, а? Жизнь, и власть, и вера в Господа оживают и умирают лишь в результатах: от неправедно, непостижимо исступленно-бесстыдно роскошных яхт до беспризорного ребенка. Глядишь на меня исподлобья, – усмехнулся. – Страж, уразумей меня: кому кадило, а кому меч. А ты ослаб… Дух твой можно испытать, оставив тебя один на один с Енисеем. Но на некоторое время я предлагаю тебе Олирну, ты восстановишь силы, и мы вместе с тобой осмыслим нашу мятежность.
– Валерий Феликсович, ты справился с Енисеем, а чем я хуже?
– Что касается Сата, вот, – протянул крестик, – я освятил, Сатана не приблизится.
– У меня уже есть, – показал, – карандашик бати. Давай и крестик… Благослови меня, святой, и уходи. А я уж останусь один на один с этими скалами и могучим Енисеем.
– От твоей философской Проекции не осталось и следа, – поднялся святой. – Тебе не преодолеть тайгу и не пробить переход, Батя тебя не услышит. И не надейся.
31
Через часа полтора-два опустится прозябшим колпаком ночь. Жуть заползала в душу, заныло нечеловеческим одиночеством. Попривык к сверхвозможностям Деяния, а просто смертный перед бесстрастностью и жестокостью дикой природы? На сотни километров вокруг тайга. И предбереговые скалы не преодолеешь коконом Тонкого пространства.
В России живут сильные люди, другие не выживут.
Режущий спазм сжал живот, хлынула через рот из желудка кислота. Отплевался… Организм требовал еды. Да так требовал, через несколько лет воздержания, что стало ясно: идти никуда не придется, ночь он в муках голода не переживет. А думалось, стоит только начать работу с чакрами… Какие чакры, когда трясет от голода и холода! Все, вытянуться на этой лавке – присел – и комфортно умереть. «Комфортно не получится, – прижал скрещенные руки к животу, зажимая боль. – Вот и убеждай себя, что тебе Адонай непременно поможет». А с какой стати Он тебе будет помогать? – взглянул на небо. Адонай, ты где? Почему подымаю глаза к небу? Значит, призываю недоступную бездну звезд и Космоса?
Пока совсем не стемнело – обшарить хибару. Хоть что-то, пригодное для жизни, люди по случайности, но оставили. Оказалось, не по случайности. Закон тайги: оставь, что можешь, скитающемуся. От сумы и тюрьмы не отвертишься – так узнавали Россию.
Жить можно, повеселел. Карта, спички и соль в запечатанном целлофане, чай, листовой табак, намотана на палку леска с тремя большими рыболовными крючками и грузилами, бинт, нож с деревянной рукояткой, старая зэковская телогрейка и резиновые сапоги с толстыми шерстяными носками. Записка: «Ты, однако, иди против течения. В тридцати верстах заимка на берегу, рыбу вялить, однако, будем». Быстро собрал сухую траву, мелкие веточки, обрывки газет и оберточной бумаги, приготовил более крупные ветки. Якутка, вымученно улыбнулся, написала бы, на что рыбу ловить? И еще, милая якутка, ты компас бы оставила, однако. Тебе компас по хренам, а вот мне…
Стал ножом ковырять у берега рыхлую землю. Вырыл огромного червяка, насадил на крючок. Закинул лесу и стал ждать. Вскоре ждать стало невмоготу. Червь в воде быстро сдох, рыба и намеком не проявилась. Насадил какую-то сороконожку – результат тот же. А скалы на закате чуть-чуть отсвечивали солнцем, а вокруг сгущалась темнота. Все, темнело в глазах, организм идет вразнос, несколько лет не жрать… Учитель, Арни мой, отозвался бы, а? Почему ты погиб в этой пещере доисторического нага?
И тут от конвульсий и резких движений, под стон зажимаемого живота, он ногой сбил кору на пеньке и углядел белого короеда, изгибающегося от возмущения. Ага, червячок совсем другой формации. Стал ковырять пень, добыл еще пятерых белых и липучих созданий с черной головкой. Ну, если и на этих не клюнет, значит, нет рыбы в Енисее. Забросил и только хотел обязать леску вокруг пня, чтобы уйти в лес и поискать ягод каких и грибов, как дернуло… Леска вырвалась из рук и с хлестом ушла в воду. Минус крючок, добыча только долбанула хвостом по воде.
Раздолбал ногой трухлявый пень, нацепил на крюк короедов, но вначале леску привязал. Войдя в азарт, на другой крюк нацепил подвернувшегося лягушонка.
Клюнуло, да так, что не мог удержать лесу, резало пальцы. Перекинул через плечо и, как бурлак, стал отступать от воды. Вытащил приличную рыбку на килограмм семь. Дальше было делом разделочной техники и костра. Пока кипело, пошел проверить лягушонка. Только подошел, раздался треск. Сук с куском дерева метнулся к реке. Упал в прыжке плашмя на сук, намотал лесу на руку. Локоть рвало и метало. Какой же это монстр заглотнул бедного лягушонка? Ползком, рывками подтягивая лесу, тянул добычу. Возился долго. Вытащил какое-то бревно с усами и черным хвостом. Килограмм за двадцать…
Рези в желудке стали невыносимы. Хотел похлебать вначале навара, с тоской отметил.
Счистил со стенок сгоревшую рыбу, налил воды. Но со стоном… Вот чего он не ожидал: организм не принимал пищу, приучать придется постепенно. Выпил две кружки горячей воды, сунул пальцы в горло. Рвота была тягучая, злостная. Пришлось пить еще… От рвоты и натуги стоял звон в голове, кололо тело изморозью, слабость оглушала. Якутка, как я к твоей заимке доберусь? Ах, сердцем читай… А мир, узкоглазая, познается желудком.
Однако желудок успокоился и требовал еды. Согбенный пошел за водой. Темень… Споткнулся о рыбьего монстра с усами, о котором и забыл, покатился и плюхнулся аккурат в Енисей. Обожгло огненным холодом, но на берег выполз.
– Вот теперь хана, – констатировал стучащими зубами, дрожа от холода.
Снял мокрую одежду. Облачился в зэковский ватник, толстые носки и резиновые сапоги. Краем сознания понимал: вид у него жалкий. Вот потешается святой… Наклонился над кое-как тлеющими углями, потирал голые коленки. После купания в Енисее точно загнусь, трезво оценил ситуацию и затих.
– Отключайся, – с прежним холодно-упорным спокойствием произнес. – Нет боли, нет голода, нет этого мира… Уходи в безмолвие.
Не ушел. Транс обозначился лишь незначительным онемением. Космическая Пустота, как прежде, его не навестила. В маленьком оконце лишь мерцали морозные звезды темного небосвода. Натуральные. Не потусторонние.
Рези в желудке кое-как вернули его к действительности. Под утро вдруг получил оплеуху. У него отвисла челюсть от потрясения. Лупила его собака. Огромная пушистая сибирская лайка дружелюбно, но с опаской, закрученным хвостом стегала его по морде.
– Ты чего, сука, пристала! – вскочил и замер. У собаки были странные синие глаза.
Тошнота подступила к горлу, липкой слюной заполняла рот. Выбежал за дверь и… в утреннем полусумраке его двадцатикилограммового монстра с усами терзал с утробным ворчаньем какой-то худой ободранный зверь. Медведь!
– Наварчик? – сплюнул. – Ушица, да? Все, выберусь и в тайгу ни ногой…
И что-то кольнуло: Ты, милок, еще выберись.
Собака сорвалась и побежала к косолапому. Заскулила, поползла на брюхе. Облезлый на нее и не взглянул, продолжал разбой. Собачка быстро оторвала от рыбины кусок, отбежала и начала с жадностью заглатывать.
– Ну, это уж слишком! – зашелся в злобе. – Я голоднее вас всех…
Собака насытилась, оторвала еще кусок рыбы и в зубах притащила ему.
Жизнь усложнялась. Бережок слегка обрывистый, воду можно было зачерпнуть только у поката, около растерзанной рыбины. А медведь обожрался, покатался на спине и завалился около остатков рыбки спать.
Подхватил здоровенный обломок камня и вначале тихо крался, а когда до медведя осталось метров десять, приостановился. Главное – неожиданность… Лайка не вмешивалась, настороженно поводила острыми ушами, глядя на него с мучительным прощанием. Это его подстегнуло. И он заорал хриплым воплем умалишенного и ринулся на медведя. За метра три от бурой туши швырнул камнем прямо в голову наглой зверюге.
Медведь взвился, обосрался, обгадил все вокруг и, сшибая кусты, рванул в тайгу.
А он отдышался и пошел за чугунком. Зачерпнул студеной енисейской водички, осмотрел своего бывшего монстра. От него даже усов не осталось.
– Ну что, сучара, – пошел прямо на лайку, – уже схоронила меня… – Собака в ужасе отскочила. – Но за кусок спасибо, – счистил ножом грязь с остатков «монстра» и бросил в котелок. – Я пошел за дровами, попробуй тронь, – пригрозил.
Натаскал сухостоя, только собрался развести костер, глянул и обомлел. Кровавая водичка из котелка была выпита, белела только обглоданная кость. Женского рода собачка поняла: деликатного обхождения не будет. С визгом расшибла головой окошко и удрала.
– Вот отродье, – констатировал, – окно угробила, теперь совсем комарье закусает.
Пришлось, зажимая рукой боль в животе, начать все сначала. Вначале у воды, в том самом месте, где вчера был клев, разжег костер и на палках развесил мокрую одежду. Насшибал под корой древоточцев. С лягушонками побоялся экспериментировать. Наловил мелкой рыбы, стал варить уху. Облачился в сухую, теплую одежду. И ногам тепло. Настроение улучшилось. Попил слегка подсоленный отвар рыбки. Стало легче дышать, боль в желудке затихала. Саму рыбу не ел, побаивался. Ушел за дровами, пришел и в ярости швырнул валежником. Стая каких-то наглых птичек начисто склевала его отваренную рыбу.
Взялся по-новому за рыбную ловлю. Не вышло, «маза» ушла. Пробовал в разных местах – пусто. Побрел в лес за ежевикой и грибами. В узком проходе между глыбами его начал сбивать с ног холодный северный ветер. А вот и причина отсутствия клева…
Пожевал ягоды ежевики, от кислоты свело челюсти. Но не подыхать же от спазм желудка и вынужденной голодовки, схватил нож и выбежал из хибары. Он ничем не лучше и не хуже китайца или француза.
Молодые лягушки, как сказочные попрыгунчики, выскакивали из-под сапог.
– А, зелень пучеглазая, – орал, – спасайте вундера, – и рубил у лягушек задние ножки.
Притащил в хижину, слегка проварил, опасаясь бацилл и яда, воду вылил. А затем загрузил чистую воду, соль, пучок мяты и вскоре обсасывал лягушачьи лапки. Желудок протестовал, но слегка. Что-то ворчало там и перекатывалось, отдавало икотой, но мятка создавала аромат и холодила гортань. Хорошо! Хотелось невыносимо спать, но с трудом поднялся, при свете огня насадил на крючки приготовленных заранее лягушат и вскоре забросил в шипящие волны. Обе лески привязал к нетолстому, но живому деревцу. Холод и ветер сшибали с ног, с проклятиями добрался до поскрипывающей под напором ветра хибарке.
Проспал всю ночь. Дрова прогорели, задубел от холода. Организм требовал: «Я готов, – докладывал желудок, – дать тебе кое-какую силенку».
Поковылял проверять улов. На одной леске какая-то мразь отгрызла крючок. Сердце от отчаяния сжалось. На другой – сидела водяная крыса, притворялась мертвой.
– Крыс жрать, – растерянно сел на землю, – они же падалью могут питаться…
Стал искать лягушек, и повторилось отсечение конечностей. Вошел в хижину и чуть отпрянул. У разбитого окна сидела лайка и виновато, исподлобья посматривая, подняла с земли, зажала в пасти какую-то зверюшку, а потом покорно уложила у его ног.
– Никак зайчишка, – потерянно прошептал. – Просишь прощения? – выложил перед собакой свою добычу. Лайка гадливо отвернулась, но покачала хвостом. – Учти, как только ты являешься, возникает, как из преисподней, этот ободранный твой дружок…
Замечание оказалось пророческим. Как только хижина наполнилась ароматом мяты и распаренной зайчатины, с ревом просунулась в окошко жуткая медвежья морда. Разъяренные глазки жаждали реванша, крови. Мощным ударом медведь расширил лаз, но осторожничал, пугал только страшным ревом и огромными желтыми клыками.
Алк больше от испуга, чем от соображаловки, почти машинально куском тряпки обхватил ручки котелка и плеснул кипятком в наглую морду. Медведь откатился кубарем, страдальчески заревел и, мотая головой, отбежал в высокие заросли ивняка. А лайка между тем подхватила исходящего паром зайчонка и выскочила в дыру.
– Ах ты, б…е! – задрожал от такой подлости. – Я это тебе никогда не прощу. – И придержался за стенку, ноги подкашивались, в глазах темнело. – Почему же ты так, сука, ненавидишь людей? Щенята, – догадался, – кто-то убил твоих детей. Даже с медведем снюхалась, это же непостижимо иметь такую месть, додумал растерянно.
Но медвежий рык привел его в чувство. Из последних сил, преодолевая слабость, встал и стал шарить взглядом по хижине. Разошедшиеся бревна сруба образовали щели, и рыбаки их забили брезентом и кругляком от молодых деревьев. Стал сбивать колья. Один ствол оказался недавно приколоченным, крепким. Хлипкая палка против разъяренного медведя?
Стал ножом сбивать край деревца, заострил. Копье питекантропа?
Страшный рев приближался, увидел в разбитую дыру несущегося к хибаре медведя. Таран проломил стену, одним ударом вышиб из рук Алка с такой старательностью заостренный кол. Росс увернулся от зубов, успел выбежать, повис на двери, подтянулся, перекинул ногу и на миг сел на дверь, дотянулся до выступа крыши. Срывая толь и слежавшиеся листья, вскарабкался, опираясь ногами на крепко сколоченную дверь.
Медведь несколькими ударами невообразимо когтистых лап сорвал дверь, встал на задние лапы во весь рост и ревел, пытаясь тоже забраться на крышу. Не получилось. Тогда он начал рушить хибару, заваливая стену и крышу со стороны бывшей двери.
Разлилось сияние, возник лик святого. Медведь отпрянул, скрылся в лозняке.
– Уйди, святой!!! – не своим голосом заорал Алк. – Уйди и больше не являйся!
– Какой же ты упрямый дурак… В Олирну немедленно! У тебя задачи поопасней, чем этот мишка. Он ведь растерзает тебя и будет ждать, когда ты протухнешь.
– Уйди, святитель! – тише потребовал Алк. – Бой – это не идейки раздухаренных небесных госдельцов. Или тебя растерзают, или ты победитель – вот что такое бой. Да кому я это говорю, – перевел сорвавшееся дыхание.
– Но ведь глупо все это, – пытался возразить небожитель.
– Глупо не глупо – плевать. Или эта ободранная зверюга меня растерзает, или он свои кишки оставит на всех близлежащих кустах. Уйди, святой!
Разлилось сияние, и лик со вздохом исчез.
Медведь только и ждал окончания этого общения между небесами и земным грешником. Бурая, худая, но мощная громадина медленно, угрожающе прижимая голову к земле, прижав уши к загривку, выходила из лозняка. Страж метнулся с крыши, среди обломков едва успел найти свой заостренный кол. Убегать не стал, да и куда убежишь… И встретились лицом к лицу два упрямца: хозяин тайги и иной гражданин иной страны, то ли теряющие мужество и смысл сущего, то ли их приобретающие.
Медведь на миг приостановился, не ревел, только страшно оголял клыки, вздыбив загривок. Их глаза встретились: побелевшие от злобы глазки зверя и все в красных прожилках темные провалы воина, шатающегося от изнеможения.
– Был пацан – и нет пацана, – успел произнести строки песни.
Зверь прыгнул, стремясь подмять наглеца, который посмел предстать вызовом пред стихией тайги, осмелился не признать зов небес и слушать зов собственного сердца, предпочитая смерть, чем быть рабом обстоятельств.
И инстинкт воина сработал. Алк поднырнул под падающую тушу с растопыренными когтями, оказался сбоку и успел вогнать свой кол в заднюю ногу зверя и тут же отскочил в сторону. Медведь взвыл, припадая на ногу, развернулся. Рывок и страшная лапа, вырвав клок волос воина, по касательной распорола плечо. Теперь мы квиты, будто сипло прорычал зверь. Он поднялся во весь рост и, ударяя жуткими лапами, пытался достать Алка, который хладнокровно и сосредоточенно уходил от ударов. Медведь опустился на все четыре и снова прыгнул. Алк высоко взвился в воздух в переднем сальто, перелетел через тушу и ударил колом все в ту же раненую ногу. Это на миг остановило зверя, он поджал кровоточащую ногу и заревел, сосредотачиваясь взглядом разъяренного бойца.
– Уйди, – жестко произнес Страж, – или убью!
Опущенные глаза перед более высокодуховным существом обнадежили и слегка отвлекли. Но мгновенный рывок хозяина тайги подмял его под себя, прижал к земле смертельной хваткой. Удар лапы размозжил бы голову, но рука не выпустила кол, даже в этом безнадежном положении подставила острие под лапу. Медведь напоролся на кол в разъяренном стремлении покончить с врагом. Кол прошел между ребер и застрял в сердце.
Туша навалилась на Стража всей своей тяжестью, агония сотрясала зверя.
Дышать было нечем, неимоверная тяжесть сдавила грудную клетку и правую ногу. Кол, торчащий в груди зверя, другим концом сдавливал ребра. И не отодвинуться, ребра прогибались, два ребра наверняка сломаны. Ударом, задыхаясь от тяжести и смрада, подбил конец кола вверх, обсыпав себя комьями земли. Теперь выдернуть другой конец из медведя. Дернул, в груди разлилась адская боль. Сломаны ребра… Покосил взглядом на окровавленное плечо, заражение обеспечено… Как же выбраться из-под этой туши? Выдернуть кол, переправить его в левую руку. Опираясь на кол, по сантиметру выдергивать себя из-под навалившейся тяжести.
Первый рывок закончился кратковременной потерей сознания. Слишком ослаб от изнеможения, голодухи, нервного перенапряжения. Пришел в себя, и вовремя: синеглазая бестия с рычанием набросилась на него.
– Уйди, зараза! – колом, плашмя, останавливал зубы, в ярости грызущие дерево.
Лайка сейчас изловчится и схватит его за руку, измордует мышцы. Ткнул острием беснующуюся собаку. Та заскулила, отбежала чуть в сторону. Вогнал кол в плечо медведя и, превозмогая боль в груди, тужась, используя кол как опору, рывками освободил тело. Чуть откатился в сторону, задыхаясь. Лежал, тоскливо косясь глазами на друга человека, собаку, та вроде бросалась, глухо рыча, и тут же отступала в смятении. Чуть в сторонке опустился здоровенный ворон с полуоткрытым клювом, их стайка обклевала останки рыбьего «монстра», а стая в небе сгущалась. Учуяли…
– Ну ты, разведчик… – вяло швырнул в ворона комом земли, но тот даже не отскочил, деловито прохаживался, осторожно, с отскоком, клюнул медведя в глаз. Алк вздрогнул, богатое воображение тут же зарисовало отвратную картину: он, подыхающий, с выклеванными глазами. И, зажимая сломанные ребра, с задышкой, заунывно и назло всему миру Страж громко завыл: – Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой? Ты добычи не дождешься, черный ворон… – И простонал, не столько от боли и безнадеги, а от подступающей тоски. – Черный ворон, я весь твой… А хрена вам! – вскочил.
Лайка тревожно и с визгом тявкнула, не решаясь бежать за странным человеком с полубезумными глазами. А тот на взводе отрешенной отчаянности, широким и неровным шагом приблизился к притухающему костру, нашарил в траве нож и сунул лезвие в угли. Ждал молча, исподлобья изучая воронью стаю.
Вскоре захватил побольше в легкие морозного воздуха и приложил потрескивающий искорками нож к распоротому плечу. Завоняло паленой кожей и спекающейся кровью. И только разжал зубы, а тут снова сияние и лик.
– Уйди, святой! – четко и здраво потребовал.
– Но я не могу, – прозвучало в ответ. – Я врач. Ты видишь и слышишь меня, а это дорогого стоит… Ты от от Зова расы россов, я знал Стражей, которые предпочитали смерть, но не коленопреклонство. И всегда я твердил себе: Боже, Ты их караешь за гордыню и вызов? И Бог, как правило, карал. Страдание… Убийство тех, кто бросил вызов судьбе и жизни. Если Ты милосердный, зачем Тебе страдание? Или это какой-то другой бог, думал, а мы ждем милосердия? Я врач, я спасал… И это как вызов. Но я не мог иначе… Я спасал. Потом эти космические – и не только – вселенские «боги» на своих вездесущих «тарелках». Срастание иллюминатов с психометрическими технологиями тонких вибраций сущего. Взрыв будто бы неожиданных и всеохватных восстаний. И что тогда для нас, малоразумных, Бог? Кто карает, тот всеведающий и справедливый? Милостивый Бог, как любая власть, не терпит непослушания? Почему все упорней торится дорожка к Антихристу? Ведь в отход идут чаще творческие человеки, сжигающие себя ради людской правды. Пути Господни неисповедимы, не нам разуметь… А кому? Тем агнцам, идущим на заклание? Не щадить ни мать, ни сына в преданности Богу. Молитвы, бесконечные молитвы, чтобы он смилостивился… Это добрый Бог? Кому порой молимся, перед кем падаем ниц? Где Бог, а где Противобог?
– Ну, святой, – аж задохнулся Алк от удивления, – уж чего я мог ждать, но только не таких от тебя откровений. Как же я тебя зауважал… Ты не заводная святая кукла, бездумно, а то и склерозно-безумно все отдающая на откуп Богу. А Господь, по моему пониманию, всего только и хочет, чтобы мы приобрели свои собственные мозги в любви к ближнему. Но я успел прочесть твои проповеди, когда ждал этого Тихомирова, божка от госбезопасности. Святитель, в твоих проповедях такой фанатизм старообрядного поклонения Богу…
– Да, это так. Так было. Но грядет другая реальность. Наверное, Господь и был бы рад обойтись без шоковой терапии, но люди зарвались, напрочь стали забывать, что они одно племя, наглое неравенство и, выражаясь твоим языком, юноша, базланство и жадность.
– Святой, я проникся… С одними божками я встретился в подземелье, на одре духовной смерти от них отрекся даже Ксендз. Я верю, – решительно заявил Алк, – и всегда буду верить в человека, науку, прогресс, человеческое достоинство и справедливость. Я всегда верил и буду верить в того отчаянного Астрейца от Божеской цивилизации, который жертвовал своей жизнью, распинаемый рьяными почитателями Всевышнего. Он проповедовал Истину, а потом многоликие касты присвоили себе монополию на эту Истину. Вера у нас теперь как мода…
– Алк, – вздохнул святой, – какому богу мы поклоняемся – пусть каждый сам себе ответит на этот вопрос. Любовь и Страдание – два бога. Восхваляем Бога любви и пребываем в страданиях. Кому мы молимся, если по-прежнему продолжаем страдать и убивать?
Потом услышал глухие выхлопы двигателя баркаса.
– Ронка, – бросилась якутка перед собакой на колени, – хаски ты моя синеглазая, прости меня… Прости меня, Роночка. Глупая я, обкурилась… Не тех духов увидела. Но один, однако, выжил… – И женщина со слезами из-за пазухи вытащила щенка.
Только тут якутская хаски простила, обнюхала, облизала пушистый комок.
– Проваливай со своими духами! – взъярился Страж. – Послушай, женщина неизвестной национальности, – начал вставать, – и даже неизвестной наружности, – схватился за ребра. – Ну и везет мне… Спирт имеется? Протри раны, перевяжи туго ребра, и проваливайте. Жратвы оставьте…
– Однако ты глупый… Сейчас разделаем косолапого – жри печень. Из желчи я – лекарство… Плечо и ребра вмиг, однако… Помогу, ты золотоборец, зверя одной палкой…
Хаски, бережно удерживая в пасти кутенка, подошла к Алку, заискивающе и виновато взглянула и положила свой драгоценный пушистый и дрожащий комочек ему на грудь.
– Самое драгоценное доверяет, – удивленно констатировала якутка.
– Ладно, прощаю, – улыбнулся и погладил маленький комочек.
Ронка радостно взвизгнула.
– Как тебя зовут? – спросил у женщины.
– Якутка, – удивленно ответила.
– Вот те на, – сконфузился. – С духами дружишь? И что ведают?
– Говорят, глупый ты, но отчаянный. Дали знак мне, святого Луку подозвали… А он все метался душой… Кому-то ты рявкнул, что у тебя избавление, а не покаяние. Смирись! Перед кем смирись, пред Богом? А почему Он требует смирения? А кто же будет кусать зло, однако? Поклонами и молитвами зло не преодолеть. Не преодолеть!!! Смирением зло невозможно преодолеть… Поэтому и призывают к смирению. Кротость – это залог вечности зла.
Через пару дней немного окрепший Страж наотрез отказался садиться в баркас.
– За помощь спасибо, но к заимке я выйду сам. И верну свою силу.
Якутка только вздохнула, положила у ног карабин, пачку патронов. Вынула из вещмешка поллитровку, наполненную бурой жидкостью.
– Растирай тело… Но осторожно. Два раза в день – здоровье вернется.
Рыбак бросил к ногам рюкзак с прокопченным медвежьим мясом.
– Ронка, – позвал собаку Алк, встряхнув рюкзаком. – Якутка, дай щенка…
Алк сунул себе за пазуху теплый синеглазый комок и кивнул лайке.
Хаски зевнула, посмотрела на Якутку, что, мол, с этим глупым человеком поделаешь, ведь без меня пропадет, и одним прыжком оказалась у ног ария-росса.
…Как-то к исходу дня с возвышенности Страж увидел дымок заимки. Погладил Ронку по голове, присел, прижал к себе.
– Вот и вышли… Привал, – вытащил из-за пазухи щенка. – Корми. И пусть побегает…
А сам отошел, встал на краю заиндевевшей от инея поляны.
– Адонай, – прошептал, – сколько мне еще этого одиночества? Если Ты вершитель, чего Тебе от меня надобно? Я воин, и меч разит. Но только точка отсчета времени и правды подымает и опускает тот разящий меч. Не ты ли изрек: «…не мир пришел Я принести, но меч». Рай – в тени мечей. Адонай, мне не нужно твое прощение. Призови святителя Луку, пусть вершит суд. Я верну Силу и сам, но жалко будет упущенного времени…
32
– В душе ты чтишь себя Стражем в преддверии своего подвига, – тут же произнес святой, – но без веры нет подвига, а значит, и Стража. Был такой земной человек Гордон Диксон. Только его слова о вере должны войти тебе в душу, если ты Страж. Вот они: «Вера – это особый взгляд на вещи, свойственный только тем, кто заплатил за него слишком высокую цену. Это нечто, что выходит далеко за рамки слепого поклонения». Страж, ты за свой особый взгляд на вещи заплатил слишком высокую цену? Когда наступит такой миг – заплати, и тогда ты обретешь веру Стража. Слово «скраинг» тебе что говорит?
– А ничего не говорит, – обиделся Алк.
– Так чего хорохоришься? Ну, с «третьим глазом» мы все поголовно знакомы, об этом не спрашиваю. С Мишелем де Нострадамусом, отошедшим с земли в 1566 году, – тоже. Его «Центурии» только ленивый не вспоминает. Все, которые мнят себя современными, бросаются словами – даузинг, скраинг, психометрия, рецептивное сознание, доска Оунджа, доктор Ди, Эдвард Келли, Дональд Тайсон, Кейси, Ванда, Мессинг, монах Авель… Ну, если ты, Алк, затребовал источник, этих уважаемых личностей признаешь?
– Отчасти, – отчеканил. – В этих «Центуриях» сам черт ноги поломал…
– Очень хорошо, – обрадовался старец. – А как насчет третьего глаза?
– Имеется шишковидная железа, которую у некоторых индивидуумов окончательно не добили наги. Был орган, подарок Бога, который возрождал ум и долгую жизнь, реагирующий на тонкоматериальность. Ануннакки низвели его у людей почти до кальцинита.
– Так ты не Страж, не арий космической Арктиды россов?
– Я Страж, – зло почесал зудящие, только зажившие ребра. – Но иногда кажется: лучше бы мордой в лохань с пивом, – прошептал. – Если ты Страж, и врагу такой судьбы не пожелаешь. Меня Дива убедила, что я расколочу их главный Кристалл. Понятия не имею, как это я раздолбаю Кристалл, который не стронет с места и атомная бомба?
– Усвой, – встал святой Лука, – этот самый скраинг, почувствуй спиной своего Ангела-хранителя, который бессчетно раз спасал тебя, как-то раз и навсегда определись с этим источником. Требуешь источник? Так возьми! Вот суть – возьми!
– Чувствовал, – буркнул Алк, – постоянно маячит за спиной какой-то тип.
– Ага, чувствовал… Так поставь, как Мишель, медный треножник, налей родниковую водичку, возьми в руки палочку вербены или лавра и спроси… И ты увидишь и, если Господь с тобой, так и услышишь.
– Святой, а твои проповеди? Гадание – грех, колдовство – сатанизм, хрустальный шар – око Сатаны.
– Так чаще всего и бывает. Это зависит от света души, в нашем мире, загаженном темными энергиями, велика опасность прозреть к темным духам. Учти, «Центурии» – это не зашифрованные послания, как принято считать. Мишель «нарвался» на духа, который неизменно изъяснялся стихами. У духов время чистое, единое, нет разделения на прошлое и будущее, настоящее – это единая страница времени. И уразуметь такого духа непросто. С позиций человеческой жизни иногда невозможно – символы. Но если за спиной у тебя «маячит» Свет, твой Ангел-хранитель будет стараться помочь тебе. А ты произнеси от всей своей заскорузлой души одно: СПАСИБО.
* * *
– Покажи, как ты работаешь с духами, – через несколько дней попросил Якутку.
– Ни за что, – возмутилась таежная ясновидящая, – это святое место, не для твоей разбойной рожи. Всех моих духов перепугаешь, убегут.
– Покажи-и, – просительно выдохнул. Обнял Якутку, начал гладить по черным с сединой волосам. – Очень прошу тебя.
– Не обнимай, – чуть дернулась таежница, – я слабая до мужиков… Все равно не покажу. Пусть твой Лука попросит моих духов, успокоит их.
– Покажи… Всю ночь готов любить тебя.
– Молодой ты, как бык сохатый. Хочется, – простодушно призналась. – Что делать?
– Якутка, – усмехнулся, – если я обласкаю тебя, значит, я обласкаю и твоих духов, а?
– Хитрец, однако. Ты не бык, а лис. Думаешь, пожалею? Бесоватый ты черт! Но очень хочется… Тогда – в баню, а? – вопросительно вскинула глаза. – Зачем тебе мои духи? Как обхаживаешь… У меня уже все аж заболело внизу от непривычки. Так в баню?
…сегодня луна хорошо светит, – шепотом поведала Якутка, заглядывая в окошко. – Ты ладно любил моих духов, я рада. А дальше не ходи за мной… Я открою заступ в пещере, камень должен напитаться лунным светом. Я буду каждую ночь уговаривать духов, убеждать их, что ты не злой Ях в обличье искусителя.
А потом он увидел этот самый… скраинг в таежном исполнении. Если бы не присутствие святого Луки, наверное, все сорвалось бы. Он начал бы хохотать, а духи, затаившие обиду, – это кранты. «SCRY» – смотреть, перенос сознания как в далекое прошлое, так и в будущее. Эта Якутка не имеет никакого понятия о рецептивном сознании – состояние, в котором отделы мозга раскрываются для иноматериальной информации. Хотя понятия можно и не иметь, но пользоваться тем, что позволяет тебе твой Ангел-хранитель.
Якутка непостижимо преобразилась: отстраненный от всего земного вид, губы сжатые. Волосы распущены, искрятся от лунного сияния, полушубок из волчьего меха, темная юбка и… неуклюжие, жуткого вида туфли на высоченном каблуке.
Даже улыбнуться не дал святой, в голове прошепталось: «В магии скраинга применяется обувь с высокими каблуками. Когда пятка женщины приподнята над землей – этим символически подчеркивается, что такая женщина является живым воплощением Богини и может служить объектом поклонения».
Недалеко от входа, на скалистом дне пещерки – пласт из серой яшмы перед слегка наклоненным небольшим черным камнем. Вначале он подумал, что это обсидиан, но святой поправил: «Обсидиан дает отражения, видения искажаются, нужно искать нужный угол. У Якутки камень из гагата – черный янтарь – она его любовно месяцами полировала. Теперь камень собирает энергию, в том числе даже электрическую».
На пласту из яшмы в форме воображаемой окружности лежали вылитые из воска семь семиконечных звезд, в центре которых были отлиты из олова знаки астрологических звезд по иерархии духов. С самого верха по часовой стрелке знаки Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Меркурия, Сатурна и Луны.
Якутка зажгла свечи. По углам пласта расположились печати с пентаграммами. На левом верхнем диске какой-то алеющей таежной краской вписаны буквы AL, на правом – PhA. В нижнем ряду, к северу, на левом диске – OME, на правом – GA. То есть получилось ALPhA и OMEGA (Альфа и Омега).
Якутка смотрела на камень из гагата как на живое существо, как на ребенка. Она омыла его теплой водой, насухо вытерла мягкой чистой тканью.
Алк удивленно подумал, что так со своими куклами обращаются дети. «Да, – прозвучал голос святого, – потусторонние светлые духи – это чаще всего чистые, невинные девочки, погибающие в земном воплощении или в огне, или от рук извергов. Эти духи не хотят, да и не могут принести человеку зло, только помощь. Страж, ты не усмехайся… Невежество делает свои выводы всегда в пользу господствующего клана. Например, камень черный, значит, ты поклоняешься Сатане. А на самом деле обман в другом: можно противопоставить хрустальный шар или обычное зеркало, но тогда скраинг хрустального шара должен проходить в темноте, ты накрываешься от бликов свечей или никаких видений ты не увидишь. Когда иные знахарки, мнящие себя ясновидящими, окружают себя свечами и дымными благовониями, таращась на шар, – это обман. Будь у тебя самый активированный эпифиз, без ритуала – никак. Ритуал требует уединения, веры в другие миры. Если твое наитие – зло, ты призовешь злых духов».
А тем временем Якутка на коленях преклонилась перед камнем, несколько раз затянулась самокруткой, облегчала себе переход в транс. Якутка медленно, мягко и нараспев запела:
О великая богиня Селена! Ты, находящаяся в венце Высшего Бога,
дарующего обильный свет всему сущему, отца земного света,
ты, чье сияние неугасимо и бессмертно, ты, сияющая океаном
неба, в чьей руке часть величия и могущества Высшего Бога,
явись мне в образе Бейкале, покажи себя; ответь мне на все,
о чем спрошу я сегодня; я буду славить тебя в небе и на земле
перед людьми, буду славить тебя перед Высшим Богом,
восседающим на Своем высшем престоле, перед Ним, величайшим
и могущественнейшим, имя которому Саваоф! О Величайший
Высший Бог, находящийся выше самых высоких небес, в Чьей руке
прекраснейший и всемогущественнейший Жезл, ты, не богами
созданный, но Сам создавший всех богов, явись мне в образе
Бейкале, даруй глазам моим дабы я смогла лицезреть Тебя,
даруй ушам моим, дабы я смогла услышать, что говоришь Ты,
и ответь мне на каждый вопрос, который задам я тебе сегодня.
Камень вначале стал серым, а затем началась смена различных цветов: голубой, пурпурный, зеленый, розовый, фиолетовый… Цветные клубящиеся облака. «Начался скраинг „облаков“, – зашептал святой, – теперь, если ты с почтением и верой спросишь, движение вверх означает „да“, вниз – „нет“, вправо – продолжение сеанса, влево – окончание».
Потом в камне возникла ангельской красоты девочка восьми-девяти лет по земным меркам. «Когда папа зло закричал, что все блажь, и оторвал голову кукле, с которой беседовала девочка, отказывающаяся спать, девочка сознательно ушла за куклой, она уснула… Навсегда. И очнулась в своем мире, где все живое, доброе и радостное».
– Спрашивай, – отстранилась от камня Якутка, – Онита (так теперь зовут девочку) не боится тебя, она подружилась с Наткой.
– Натка вернется?
– У Натки больная душа, если она сейчас вернется – будет уничтожать всех, кто злой и корыстен. Ее душа очерствеет… Она возомнит себя воином и начнет терять в себе женщину, только как голодная львица будет удовлетворять свой сексуальный зов. А у тебя, Воин Адоная, одинокий путь… Путь Стража. Твоя тоска, смертельное страдание и Зов победный уже у тебя за спиной…
Но пока он видит всего лишь вертолет, в спину толкают генерала с заломленными в наручниках руками. Тихомиров! Генерал-полковник госбезопасности, командир элитных ударных групп… Кадры менялись, все убыстряясь, как в гадком сне. Привязанный к стулу растерянный генерал, нависшая над ним харя, в руках шприц.
– Это бред, – с трудом произнес.
Но возник в призрачном воплощении святой.
– Быстрее соображай, если начал спрашивать об иллюминатах! – холодно произнес.
Только после этого Страж в неистовстве крутанул свой пространственный кокон, опрокидывая и Якутку, и ее свечи, и камни, и лик святого.
Возник, как и хотел, возле генерала, привязанного к стулу. Рожа с явно нерусской физиономией вогнала иглу в шею. Страшный удар вколотил рожу в пол, грозный зэк маревом метнулся к автоматчикам, тех постигла та же участь.
– Вертолет сможете поднять? – тихо спросил Алк. – И приходите в себя… Или вам не уйти живым. – И скальпелем перерезал веревку.
– Ты? – тихо отозвался генерал и тяжело склонил голову на грудь. Но тут же бросился к поверженным автоматчикам, набил карманы зарядами для подствольника, опоясался ремнем с запасными рожками к «Кипарису». – Иной, спасибо, – разогнулся. – Вертушку не поднять… Электронный ключ запуска. Я очнулся при приземлении. За штурвалом был майор… Код у него. Так ты Страж Арктиды? Можно верить Лобову?
– Еще бы, – хмыкнул Алк. – Вспомните Натку? И ее слова о том, что вас убивают в третий раз, а вы даже не догадываетесь. Как вас взяли?
– При выходе из клиники. Ощущаю недомогание и боли, да и жену проведал… Охрана… Я думаю, до сих пор никому ничего не известно. При помощи психотропа хотели что-то выведать, а потом… траур, торжественные похороны.
– Генерал, не отставайте… Я пробью путь к вертолету, а там и майора освободим.
– Хватай «гээмку» и «Клен» прихвати. Ишь, сволочи, лазерный указатель, глушитель…
– Да зачем они мне сдались… А что такое «гээмка»?
Генерал с удивлением взглянул на Алка:
– ГМ-94… Магазинный компактный гранатомет.
В коридоре было тихо. Где-то у выхода суетно витал гортанный говор. Приблизились. Потешались над майором, русским. Дверь выходила во двор коттеджного строения с площадкой для вертолета. Около «вертушки» лежали трупы купленной охраны.
– Возьми живым майора, – прошептал Тихомиров. – Я был полковником в Чечне. Мстят.
– Не надейтесь – морок. Третий, а то и четвертый след.
Марево настигло боевиков, пятеро не успели и вскинуть глаза. Майора швырнуло в коридор, тот был жив, но без сознания.
– Ни шагу, – приказал Страж. – На крыше три снайпера. И не подымайте шум.
Вскоре с крыши свалились в темных комбинезонах фигуры, но без шума не получилось. Начал приземляться еще один вертолет с красным санитарным крестом. Вышли типы в белых врачебных халатах, покатили перед собой тележку.
– Меня ищете? – злобно спросил генерал и вскинул пистолет-пулемет.
– Нас вызвали-и… – переполошился врач.
Возник Алк.
– Простите, – извинился. – Это охрана, – насмешливо взглянул на генерала. – А приступ вот у майора… Грузите его.
Врачи тревожно оглядели хмыря в волчьей шапке, но повиновались.
После приземления санитарного вертолета обнаружился побег генерала. Со всех щелей рванулись боевики.
– Наконец-то! – выдохнул Тихомиров и начал садить из подствольника.
– Дай сюда! – Алк вырвал из рук генерала пистолет-пулемет. – Через минут пять я с ними разделаюсь, меня не ждите… С майором и врачами – в вертолет! Потом к Лобову…
– Зачем к Лобову? – нахмурился Тихомиров.
– Без Лобова клубок этот не уразуметь.
С налитыми усталостью глазами Игорь Сергеевич и явился в комнатенку Лобова. Генерал понимал, что с его здоровьем происходит что-то не то. Терпел, но все откладывал основательное обследование.
– Давай свои сказки об иллюминатах… – И спохватился: – Росс, если бы не ты – лафет, торжественность похорон, речи, цветы и залпы. Для всех ты – Никто. Президент рвется из собственных рук вручить тебе награду… Раскрывать тебя – всем дороже. Так ты теперь, уважь, «служу России» или как?
– Что-то теплое в душе осталось…
– Как же ты вышел на этот заговор? Ума не приложу…
– Не я вышел. Это Якутка. Любительница скраинга.
Генерал вскочил, потом медленно сел.
– Тайная сеть «россов», совершенно не контролируемая государственными структурами? Лобов, – удавом просычал генерал, уставясь налитыми кровью глазами, – и ты в этой непонятно какой организации?
– Я теоретик, – важно заметил тот. – Часто думаю, а не для этого россы создали Интернет, чтобы мы не как тени проходили мимо друг друга? У государственных дельцов – уж тень так тень, а у особистов… А у полиции, наследницы славной милиции, а? А чиновники – да это же рекордсмены по захавке своей достопочтенной тени. Послушаешь наших руководителей – так не при них бюрократы и разная мразь озолотилась, не при них государственные органы коррупционно сращиваются с криминалом. Генерал, ты думаешь, мне легко с этим вурдалаком в комнатенке? Чего только его волчья шапка стоит…
– Ты к чему это? – угрожающе спросил генерал. – Только сразу умоляю: не долбай мне мозги Бильдербергской группой, «MJ12», «комитетом 30» и «комитетом 300», «черепом и костьми» – все ясно без твоих… гм… открытий.
– Ну да, росс, непонятный ты наш, получи награду… Да из священных рук. А этот Страж без кола и двора, формально, без гипноза, не имеет ни копейки, прожирает мою скудную пенсию, ютится на раскладушке, брезент порвал, ножки погнул, подстелил под себя зэковский бушлат. Служу России! Как стонут иные души под вашим контролем, а на самом деле вы контролируете лишь неприкосновенность своих теней. Вы кормите тени своей бесконечной самосохраняемостью.
– Фу-у, – выдохнул Тихомиров, – замотался… Росс, тебе вернут коттедж.
Алк сумрачно опустил глаза: что ему одному в том коттедже теперь делать.
– Ага, замотался… В России Стражи – это утеха для душевнобольных. Но там, где осуществляются тысячи неправомерных действий, власть о модернизации и своих возвращающихся россах может только мечтать. Что она и делает.
– Ну-ну… А я насторожился, неужто, думаю, и вправду иллюминаты.
– И вправду, – кивнул Лобов.
– Но-но, – насупился Тихомиров, – вы парни бредовые, но не настолько же.
– Настолько. Вроде как всем теперь поведали: Государственная Печать США – глаз, Всевидящее Око над недостроенной пирамидой и надпись: «Novus Ordo Seclorum». Новый Мировой Порядок, вопя о демократии и свободе личности, строится то в Ираке, то в Ливии, то в Сирии. Добираются к Украине. А вот о другой стороне печати помалкивают: Aeterna Maiestas (Вечный Повелитель). Что же это за вечный повелитель такой? А кто упорно нас убеждает, что illuminati – это разгромленная в свое время секта просвещенных ученых, которые восстали против засилья католической церкви? Вот я лично и жду того момента, когда вскроются километровые хранилища Ватикана. Когда тайное станет явным – мир вздрогнет. Domisus vobiscum! (Бог с вами.) Сколько же с этим напутствием было сотворено подлых убийств отравленными кинжалами, пулями, медленно действующими ядами. Знала бы пастушка Лючия Сантос, получившая третье послание от Девы Марии, хотя бы тысячную часть этих кровавых заговоров и убийств, она никогда бы не ушла в монастырь. Послание должно было обнародовано в 1960 году. Разные религии были созданы для человеческого раздрая, страдания и жертв фанатизма. Ах, наш доблестный генерал, – заерничал Лобов, – тебе не интересно? А ты не спеши с выводами, потерпи, послушай…
– Не могу больше! – простонал Тихомиров. – Даже я купился. Думаю, все же экстрасенс, что-то новое услышу об этих мифических иллюминатах.
– Услышишь. Современный контроль над людьми на уровне гибридного исполнения начался в середине восемнадцатого столетия. Как известно, в 1743 году на Франкфурте-на-Майне родился Майер Амхель Бауэр. Потом он (с чего бы это?) из еврейско-иудейского Амхеля стал Ротшильдом, что означало – красный щит. Красный флаг (герб Ротшильдов) стал символом победы революционных евреев в России, «свобода, равенство, братство». И русские «встали на бой, кровавый и правый». Россия умертвляла себя в ядовитом пламени Гражданской войны. Генерал Тихомиров, вы это «проходили» в академии?
– Увы, – усмехнулся генерал. – Именно Ротшильд поручил Вейсхаупту проработать идею мирового правительства, которое провозгласит «свободу, равенство и братство». А евреев не упоминай… Не разжигай! Ротшильд – это русский, да? Рокфеллер – украинец, Морган – белорус, а Дюпон – якут. Банкиры, которые повязали мир и разжигают войны. И не упоминай? Избранный народ… Кем избранный, Богом? Ведь сами себя провозгласили избранными… Так Богом или англо-американское древо давно избрано Противобогом?
– И доктор Адам, профессор католического церковного права университета в Ингольштадте, основывает орден иллюминатов. Урожденный еврей переходит в католическую веру и, вообще, почему именно illuminati? Кто они такие? Но не выдумал же Адам красивое словцо… Позже иллюминаты заключили договор с расой Грейс. Звучит фантастически, да? Грейс – это известные многим уфологам Серые, первый (но не единственный) гибрид рептоида с сирианами.
– В гробу я видел такие комментарии! – вспылил генерал. – Говори по делу!
– Скучно, да? Миллионы убитых в Первую мировую, пятьдесят миллионов погубленных жизней в гражданских войнах, миллионы замученных в концлагерях, двадцать семь миллионов только русских, убитых во Вторую мировую войну. И это сказки? А на данный момент – тектоническое, климатическое оружие, искусственно вызванные землетрясения, цунами, сотни тысяч человеческих жертв. Кому нужны эти жертвы? Кто стремится к глобальному контролю, страху и страданиям? Кому нужны тупоголовые людишки, готовые потреблять, набивая животы, чураясь тех знаний, от которых зависит их свобода и жизнь?
– Грейс? – менее раздраженно спросил генерал. – Отчеты о «тарелках» читал сотнями, я, генерал госбезопасности, наличие инопланетного разума на планете не отрицаю. Но приказано молчать. А время поджимает… Какой теперь смысл в этом молчании? Понятно, в США фактически взяла власть в руки иудейски-фашистская группа людей. В 1978 году на базе Дьюльс начался мятеж людей против Грейс. Длинноносые, вислоухие, острозубые, в полтора метра ростом, создающие обманку самых различных человеческих обличий, владеющие подключением к человеческому подсознанию, повелевающие людской психикой…
– Грейс, – подхватил Лобов, – напрямую связаны с рептоидами, являясь их гибридами. Люди, особенно русские, потенциально опасные для расы нелюдей, всегда существовали и существуют под колпаком, мы ничего не знаем, что на самом деле происходит в действительности. А узнаешь – тебя тут же определят психически нездоровым, зашельмуют, десятки ученых с тупо-серьезной физией будут убеждать, что illuminati – это мираж в наши дни, ничего подобного не существует. А между тем еще в 1987 году началась реализация проекта, названного «Moonscan» (лунное сканирование), суть – установить на Луне аппаратуру для контроля над разумом людей. Ать, – зло, аж скулы побелели, продолжил сенс высшей категории, – а на Луне обнаружились такие контролеры… В это время потерпела аварию «тарелка», и на борту были обнаружены части человеческих тел в огромном количестве, и целые тела людей в заморозке. Вот продолжение этой истории и произошло на многослойной базе Дьюльс. В одном из уровней рабочими-людьми были обнаружены целые склады из человеческих тел. Начался мятеж людей против Серых. Много ли русских знает об этом факте, о котором твердят бывшие цэрэушники? Серые тыкали договорами, где в обмен на технологии они отлавливают людей, и на базе еще интенсивней приступили к работам в области контроля над разумом и генной инженерии. Подземные лаборатории, где людей делают неполноценными духовно и физически. Зачем? И кто этим занимается? – Лобов усмехнулся. – А что генералу известно о планете Малдек?
– Ты в натуре выжил из ума, Лобов? Когда я впервые услышал от тебя, что сионисты – это цивилизация Сион с планеты Малдек, я подумал, что сумасшедший не ты, а я.
– Так точно, мой генерал! – вскочил сенс по стойке «смирно». – Истинно болван! Сумасшедший! Слезно прошу поместить меня в палату за номером шесть. Это принципиально.
– Перестань ерничать… Росс, – повернулся к Алку, – ты слышал о планете Малдек?
– Без понятия. Я боевик – так вы меня окрестили. Но знаю точно: в нашем мире много страшных тайн, определенная группа людей владеет этими тайнами. С какой целью?
– Только правильно будет так сказать: какая-то группа людей и НЕ ЛЮДЕЙ владеет страшными тайнами. Для этой группы атомная энергия – примитивный процесс с однопроцентным коэффициентом полезного действия. Но скорость света в 1,1 миллиард км/час на основе не атомного, а Абсолютного Оружия достижима. И это не фантазия для баз S-4 и Грум Лайк. Вывод на орбиту ударного космического корабля – тоже. Мир держать в страхе и повиновении – вот это и есть действительная цена рокфеллеровской свободы.
– Дядя Паша, не отвлекайся, – недовольно произнес Алк. – Так что с этим Малдеком?
– Авторитетные чмо, – разошелся Лобов, – объявляют иллюминатов и нефилимов фантазией, игрой больного воображения. И номер этот проходит лишь потому, что сам человек в античеловечность самого человека просто не может поверить. Не потому, что страшно, а потому, что человека создавала Галактическая Сиайра и он не может осознать саму возможность нечеловеческой алчности и жестокости. Мы не верили в Дахау и Освенцим, не верили в ГУЛАГ – поверили. Сейчас вопим о фантазиях маргиналов и фанатиков-уфологов… Мы не верим в рептоида Противобога – поверим. Люди задыхаются от жары и наводнений, тонут в цунами, сотрясаются от землетрясений, базланят о календаре майя и конце света, – кричал Лобов, – а этот «конец» рукотворный, глобальный заговор спецслужб. HAARP, программа высокочастотных активных авроральных исследований. Авроральные – это течения солнечного «ветра» вдоль магнитных линий Земли, разогрев ионосферы, геофизическое и климатическое оружие. Свечения в небе, плазменные шары – это работают «харпы». Разогрев моря, заживо варятся дельфины, погибают птицы, хватаются за автоматы вполне обеспеченные люди – это «харпы». Утопает Европа, начнет тонуть Китай – работают «харпы». Импульсная «раскачка» тектонических плит, испробовано на Гавайях, Индонезии, Японии – сотни тысяч жертв. Геноцидные войны… Третья мировая война началась – уничтожение половины человечества. Кто за этим стоит? Планета Земля – живой организм, «харпы» возбуждают в ней агрессию и нестабильность. Идет подготовка землян к пришествию «Бога» на Землю. «Бог» призовет к мировому правительству, явится на огромной «тарелке». Под брендом свободы – рабство. Цель – внести в мир хаос и смятение, и… единственное спасение – мировое правительство, которое выйдет из тени. И перепуганные людишки будут его приветствовать. Приветствовать BLUE BEAM (Синий Луч) – средство глобального контроля над сознанием. Воздействие на поведение масс людей, страх – вот средства для «пришествия» якобы конца света и космического «избавителя». А тот «Бог» действительно космический, и имя ему АНУННАКК. Демокрит как-то высказался: «Или ничто не истинно, или истинное нам неизвестно». Известно! – заорал Лобов. – ИЗВЕСТНО! Но люди жрут, срут, трахаются, копят доллары и тупо идут на заклание. Если ты на краю пропасти – прыгай немедленно в эту пропасть. И не пытайся искать смысл жизни. Его нет. Ибо вокруг не человеческий смысл. Надеть бы черные очки, чтобы ничего не видеть. Наш мир удивительно шизеет…
– Ну давай все же под занавес, – произнес генерал, – о цивилизации Сион.
– Он познает… – с тоской в глазах взглянул сенс на Алка. – Из братства ученых, ведущих борьбу против инквизиции, вдруг возникло общество иллюминатов. Леонардо да Винчи, Галилео Галилей, Николай Коперник, Исаак Ньютон, поэт Гёте… Но как-то незаметно ученых и писателей потеснил нефтяной бизнес, – вызывающе сузил глаза Лобов, – мощные производства и торговые организации. Их люди наводняют политические коридоры власти, а министров нередко закупают на корню. Как это сочетается с основным учением иллюминатов оккультизмом? Оказывается, легко. Просвещенных заменили имена Астор, Коллинз, Фриман, Ли, Рассел, Онассис, Рокфеллер, Морган, Ротшильд, Ван Дуйн, Рейнольд, Крупп, Сорес, Мак Дональд, Клинтон, Буш… Конечной целью этих господ является создание своего надмирового правительства и нового мирового порядка истинных господ и рабов.
Последний символ иллюминатов – «Победный ветер Морайи». А Морайя – это родная планета нефилимов, уже непригодная для жизни. Высший Разум для людей – это НАГ из мира подземных лабораторий. Захват происходит на наших глазах…
AETERNA MAIESTAS!
– Ребята, – встал генерал, – вы бредовые типы. Да, в мире действительно что-то не так. Не вы одни ощущаете смертельные удары последующих кризисов. Мы обленились, нам проще объявлять иллюминатов плодом домысла. Я готов задуматься… Поймите, в этом мире все держится на власти. И власть истинная – это иллюминаты, нефилимы, ануннакки?
– Сядь! – жестко приказал бывший подполковник.
– Так мне с этими мифическими «меровингами», «дюпонами», «ротшильдами» бороться? Да, они навязывают конкуренцию, порой волчью. Но я человек конкретный…
– Неверное сравнение, – вскользь заметил Лобов, – волчий оскал – это всего лишь любезная ухмылка теней Ада. Любезность… Например, я, Лобов Павел Александрович, подполковник ФСБ, не умеющий стрелять, давно не при исполнении. А ты меня защитил, генерал? И ты сделал вид, будто поверил в то, что я «загудел», потому что упустил росса. Нет! Подполковник сунул нос в кое-какую систему. Мои способности ясновидящего увидели такое в родных органах… И вот тут-то меня нашли на лавочке в парке в алкогольном маразме. Меня пожурили, простили. Улыбнулись… Но я ясновидящий, я волчий оскал почувствую и в гробу. И я не «понял» намека. Меня во второй раз нашли на лавочке… А ты, генерал, тут же почему-то поверил, что Лобов спился, увлекся мистикой. Мне в назидание, чтобы не тревожил тени, – минимальная социальная пенсия.
– Пусть так! – вскочил побагровевший Тихомиров. – Но при чем тут иллюминаты?
– Вот те на… Какой же ты недогадливый, Игорь Сергеевич. Иллюминаты создают систему. Мировую СИСТЕМУ! И система отбрасывает или ввинчивает свои винтики. Система тотальной коррупции, приспособленчества, воровства, неприкрытой корысти, изоляция неугодных. Бандиты вперемешку с правоохранительными органами, бесконечные секреты – вот отсчет, когда белоснежный пароходик бросил якорь у берегов Мальты и седогривый, прямодушно-доверчивый русский президент с кислой улыбкой сошел по трапу, ведущему прямо к масонам. Иногда с системой бороться просто невозможно… А что делать с россами? Пересажать? Ну да. Заткнуть рот! Покалечить? Бейсбольными битами отбить пальцы и мозги. Перестрелять! Объявить их шизо и выдумщиками, вначале…
Тихомиров Игорь Сергеевич, генерал госбезопасности, словно сдутый мяч, мостился на колченогом стуле. Дышал размеренным дыханием бойца, но лицо вытянулось.
– Тут курить дозволено? – зло спросил. – Иной, росс или как там тебя… – негромко произнес генерал-полковник. – В сущности, ты одинок… Но мы сопротивляемся этой бесчеловечной мировой системе! – страдальчески закричал генерал, и его лицо исказилось от боли, он дрожащей рукой пытался зажать живот. И все же спросил: – Наши «просветленные» тебя не достанут, а illuminati?
– Достанут. Но у меня Учителя – мой Арни, русский святой Лука, Якутка, Лобов. У меня Натка… Больная душа. И за спиной Ангел-хранитель, у него красивое имя – АУРИ-ЭЛ.
Генерал Тихомиров мертвенно начал бледнеть, сквозь зубы тихо простонал и упал. Метастазы все же поразили несгибаемого генерала.
Лобов бросился к аппарату, оставленному генералом на столе.
– Не санкционированное проникновение! – тут же ворвалась спецгруппа.
– Это мне ни к чему, – тихо произнес Страж и исчез.
