История вторая
Тень реальности
«Пока я думал, что учусь жить, я учился умирать».
Леонардо да Винчи
25
Солнце, как пятно крови на серой полосе неба, набухало между домами. Внизу, под балконами, перешептывался шорохами сквер – пробуждалось ранним холодком тяжелое городское воскресное утро. Тишину разорвал утробный вой, он начался с низких октав и, завывая, перешел в яростное подвывание, которое слилось с ответными воплями.
В ответ хлестанул выстрел, негромкий, с визгом. Били с малокалиберной винтовки.
Алк вскочил, вышел на балкон. За ним, запахиваясь в халат, последовала мама Катя.
Черно-рыжий представитель кошачьего рода рвал на балконе мужика. Гибкая масса зверюги передними лапами полосовала лысину героя, а задние разрывали горло.
– Фред-людоед! – произнесла девочка, выставила через прутья балкона ручонку, и слабый всплеск сизо-молочной энергии достал вопящего кота.
– О боже! – подхватила женщина на руки дочурку и забежала в спальню. – Наточка, – запричитала, – он, гад, и тебя разбудил…
Громко по телефону вызывали неотложку. Мужик пытался встать, но валился, обхватив руками окровавленное горло.
Алк напрягся взглядом – котяра, растопырив лапы с огромными когтями, взвился в воздух и, повинуясь властной силе, влетел в старую липу. Начал падать, с воплями цепляясь за ветки. А когда оказался на земле, он не бросился наутек, а с рычанием, набирая неимоверную скорость, бросился по стенке на третий этаж.
В этот момент вошла жена с ребенком. Оскалившиеся клыки, горящие глазищи, хриплое шипение предстали перед женщиной. Выставленная рука отбросила жену назад в комнату.
Темной изморозью сверкнули глаза Алка, жуткий котяра влепился головой о низ балкона четвертого этажа, но воинственно тут же с воплем упал на спину Стражу. Миг и когти впились бы в затылок, но, уяснив, что с неизведанным шутки плохи, Алк влепился спиной в стену, прижав животное. Забросил руку за спину и схватил за шкирку кота. Котяра с воплями начал вырываться, но быстро осознал тщетность своих усилий. Желтые демонические глаза встретились взглядом с темными глазами затаившегося среди людей Стража.
– А-а, вздрючили тебя! – злорадно провозгласила соседка. – На опыты его, в клетку!
В глазах котяры мелькнул страх, с шипением он изогнулся, задними лапами вцепился в руку человека. Концы когтей проникли к костям, терпеть боль стало невыносимо. С размаха ударил взбесившуюся тварь о пол.
«Теперь спокойно вырастить и воспитать Натку не удастся, – тяжело вздохнул. – Котяра с демоническим прихватом. Во что бы его завернуть?»
Промедление обозначилось новой трагедией. Кот вскочил, перемахнул на соседний балкон, полоснул когтями по горлу соседку и скрылся.
– Натка, девочка, почему Фред-людоед? – нервно спросил Алк.
Девчушка обняла Стража за шею, прижимаясь.
– Папа Витя, тепель я твоя дочь? – невинно спросила.
В дымке солнце набухало кровью и около деревеньки с названием Блеватинка.
Рослый мужик, машинально сшибая со скособоченного и замызганного стола объедки и посуду, просыпался, мыча что-то нечленораздельное. Над столом показалась небритая харя, мутные от перепоя глаза, налитые алкогольным безумием.
Мужик уж в который раз напивался, его раз за разом будоражило видение подземелья и трескучий свет от соприкосновения Белого Савана и Ада. Он жадно впитывает свет и оживает, и спешит из подземелья в незнаемый мир.
Еще с вечера в открытую настежь дверь запущенного в пьянстве и лени дома забилась под увязку свора собак. Мужик оставался живой, потому что собаки были сыты и мужичок не проявлял страха по причине полного отрешения от действительности.
– Литруда, налей, стерва! – грохнул кулачищем по столу и через некоторое время ернически, насколько позволяло похмелье, добавил: – Литрудочка, стихоплетка, налей…
Но в ответ лишь – ворчание и сопенье собак.
– Пишешь, сука! – вскочил. – Сарайчик оборудовала под благодать и уединение. – И запустил табуреткой в вожака-пса, который возлежал на пороге, перекрывая выход.
Мужик, приостанавливаясь на полугнилых ступеньках, вышел во двор, помочился под вонючее крыльцо. Пошатываясь, направился через заросший бурьяном двор к сараю. Обошел стороной дикие заросли малины и на чем-то поскользнулся. От неожиданности грохнулся на спину. После угрожающей матерной ругани он встал на четвереньки и тупо уставился перед собой. Челюсть мужчины медленно отвисала, обозначая открытый от потрясения рот с гнилыми зубами и пересохшими губами. Перед взором раскинулось порванное клыками человеческое тело. Растасканные по огороду кишки, торчащие кровавые ребра. Но не эта страшная картина потрясла мужчину, а смутный укол подсознания, ибо память не работала: разорванное тело предстало следствием, горло Литрудки было перерезано, и ниже ключицы торчала рукоять ножа.
Он узнал свой нож. Допился до невменяемости!
Взгляд проследил кровавую дорожку, наспех вырытую яму. Собаки разрыли…
Сама Литруда – издалеча, почти год назад встретил ее в городе, промокшую, голодную и изнасилованную. Ушла от родителей – оголтевшее пьянство. А она не такая, несмотря ни на что пыталась хорошо учиться и бесконечно, дура, писала стихи. Хотя и на огороде вкалывала. Кушать хочется. Но, стихоплетка, водку с ним не пила. Все рвалась уйти… Да куда ж ты уйдешь? Никто тебя не хватится, никому ты не нужна. «Страна великая, а сарайчик маленький» – так начинался ее первый стишок. (Карамышев, это Литруда с «ДАРА». Икряной с подземелья, еще когда прихватил Ксендз Алка.)
Рыл яму в бывшем хлеву. Быстрее, пока ввысь не вскинулось отчужденное солнце.
Переоделся в какое-то старье и из задка сарайчика выискал остатки навоза, стал старательно разбрасывать по огороду. А тут соседка из-за цветочков выглянула… Ты чего пялишься, растопырка банковская?! Федька навоз раскидывает… Не Федька, мадам, а Фред! А помнишь, как ты прикатила со своим хахалем, тайная дачка, да? Двадцать первый век – кричала – годы свершения грандиозных экономических планов свободных граждан. Чего зыришь, кикимарь столичная? Я маньяк?
Что связывает его с этим миром, с людьми? Он икряной, наги нашли катализатор – возродили. И не его одного. Нагочеловек… Ха! Он нагочеловек. Гибрид без чешуи и запаха.
Девочка, нужно было отдаться соседскому хахалю, он дал бы тебе денежку. И ты вовремя мне налила бы. Не налила – расплата. «Отдаваться за деньги не буду!» – упиралась. А без денег отдаваться слаще? Девочка, все повязаны деньгами. У меня денег ныне нет и тебя, девочка, нет. Но хахаля я съем, а тебя съели собаки.
Верно внушили в подземелье: люди – это корм, мрачно усмехнулся.
Еще над одной местностью солнце набухало кровью. Но тут оно всегда было таким. Не всходило и не заходило. Для людей его свет был бы утомительным, наводящим тоску. Возможно, это и был тот сумеречный мир, о который фантасты изломали перья. Увы, мир не фантастический. Инфракосмос недр, вибрации которого будут открыты научным гением. Мир простейших духовных правил и законов: все средства подавления хороши, однополярный мир владычества сильного. Мир, являющийся частью параллельных измерений, своими торсионными вибрациями частично влияющий на трехмерный мир людей. Человечество с трудом, с войнами, подлостями, кровью и корыстью отрывается от нижлежащего мира, творя надежду, справедливость, любовь и долг. Мир людей, где с одной стороны нависает термоядерный гриб, с другой – любовь, и ниже – инфернальный мир, порожденный сущностями, для которых люди – ферма, этот мир столетиями рвется к мировому господству. Человеки – в сущности слепая биологическая прослойка, когда-то искусственно созданная, – оказались между двумя жерновами, между злом и добром, адом и раем, спорят: одни ли они в Космосе, существует ли разумная жизнь на других планетах и т. д. Разумная жизнь в форме параллельных миров существует всюду! Всюду, даже на Солнце!
Сознание людей хоть и медленно, но определялось достоинством, справедливостью, человеческой взаимосущностной любовью. Подобное – удар по теневой сущности ануннакков. Росла толпа «слуг народа», но люди ощущали на собственной шкуре – это они слуги, опутанные связями и вольностями зажравшихся перерожденцев. Мир оголтелого неравенства заканчивается войной. Одно дело – война копьем, другое – ракета с ядерной начинкой.
В приемной наместника – района, приближенного к князьям мира Действия, – компьютеры, состоящие из одного кристалла – подарка высокоразвитого шрастра нагов. Блудница пробежала когтистой лапкой по сенсорам и, скорчив гримаску, соединилась с отделом экспертиз. Возник облезлый бес при галстуке и провозгласил:
– Личное заключение самого Янга: эксперимент нагов по вбросу на русскую территорию икряных маньяков близок к провалу, алкоголизм, бессмыслие существования, психпалаты. – Почтенный бес поправил галстук. – Ты фиксируй, лахудра! – надменно указал. – Учти, гулька, это заключение Янга, попробуй пропустить хоть слово! Искусственные мальчики и девочки, жертвы катализатора, сидят по тюрьмам или сдохли. Психическая накачка через патогенные зоны привела лишь к некоторым нравственным жертвам среди человечишек. Наги настойчивы в своем оптимизме и горды тем, что некоторые гуманоидные имитаторы все же приспособились и нуждаются в дальнейшей активации, свойственной сущностям истинного мира. Страх и недоумение неприемлемы, требуется страх панический, массовые выступления. Мир порядка – это мир с Хозяином, который укажет. Но русские раз за разом базланят о многополярном мире. Но это же бардак! А пока, – бес бросил беглый взгляд на грудастую делопроизводительницу, – высвети этого последнего икряного маньячонка, который собрался съесть хахаля. Преподнесем подарок представителю нагов и нашим иллюминатствующим господам.
Секретарша заметалась пальцами по многочисленным сенсорам, даже стучала коготком по мониторам, но ничего не происходило. Где же этот икряной маньяк?
– На заметочку, – оскалился бес. – Я по старинке в блокнотик: «Вместо умилительного исполнения предписаний вожделенно поглаживает свой спелый зад». А этот маньячишка, – быстро пробежал холеными когтями по сенсорам, – наша надежда. Врубил музыку и сидит часами в трансе. И зуб точит на хахаля.
– Но ведь можно, Еремейчик, уладить, – повела провинившаяся грудью.
– Изнасилуем тебя гвалтом, чтобы впосля держалась востро, – хихикнул бес.
От громкой музыки наплывала эйфория. Литрудка, ты утверждала: мир – это державы, которые топчут друг дружку за влияние, призывая к сотрудничеству. Если называть вещи своими именами, то кто тебе позволит называть вещи своими именами, это тот случай, когда попытка – пытка.
– Похоже… – вдруг кто-то вмешался. – Если, озвучив правду, тебя ждет электрический стул – это не человеческое общество, а прогнивающий трупик, заражающий мир гнилью.
Кошмар! Это что бродит по извилинам? Нет, трезвым оставаться никак нельзя…
– Ты кто? – прошептал оторопевший блеватинский маньяк.
– Я Страж, – вспышкой прорезало мозг, – а ты человек?
– Еремей! – словно плетью стегануло в мозгу. – Ты будешь заниматься Утешкиным воспитанием или работать?
Перед затуманенным взором предстал бес в ярком галстуке, подобострастно приблизился с блокнотиком, с трудом сдерживая возбужденное дыхание, гася блеск похабных глазенок.
Хана, вздрогнул Федор, белая горячка…
– Ты пропустил Стража, – ухватил Янг беса за бородку. – Утешку, старый, елозил…
– Не я, а ты пропустил, – промямлил Еремей. – Ты начальник.
– К стенке! – завопил Янг. – Явится Страж и свернет мне шею. Еремей, ищи свинью, опогань его – получишь Утешку на вечное пользование.
– Ищи компромат, – скис Еремей. – Да где я найду компромат на этого новоиспеченного Стража? А вечно Утешкой сам пользуйся, она затрахает тебя до исповедей.
– Обливай помоями… Во имя свободы слова. Этому тебя учить не требуется. Властишкой ни с кем не делятся. Смекаешь? – зашептал Янг. – У него же эта… возрожденная имеется, сила несметная. Зароди подозрение у папашки, и тогда, Ерёма, ты уже мигалка, – подчеркнул Янг с важностью. – И загордись, развались на сиденьице…
– Избавь, – отказался бес, – какая мигалка? Страж сторожит дитя и ни о каких главарях и не помышляет.
– А пусть помышляет! – скорчил угрожающую гримасу двойник. – Ты – мигалка, исключение. Я завидую тебе, Ерема, – засопел Янг, – ибо ты свободная личность, у тебя есть чувство хозяина. Чувство – пожалуйста, но коль ты забудешь, кто хозяин…
Федор сидел на полу, очумевший и притихший. Что за хрень? Зачем, идиот, зарезал Литрудку. Она бы отвлекла. А там нашла бы подход к соседке, за плату покрасила бы забор, было бы за что пожрать и выпить. А без опохмелки одни бесы перед глазами шастают, подключают его к иной реальности. Икряной мальчик… Он и сам помнит. Чего бы пожрать? Какая-то псина сдохла в малине – неплохой шашлык, кстати. Нет, ну без водяры – никак. Опуститься до полного маразма – жрать шашлык, не имея бутылки…
Ворвался в коттеджик, рванул дверцу холодильника, оттолкнув перепуганную соседку. Внизу стояла начатая бутылка вина и полбутылки водки. С жадностью выпил…
– Да ты заешь, Федя, – забеспокоилась соседка, выхватывая из холодильника салат, куски колбасы. – Вот вилочка…
– Иди к себе, Фред, – миролюбиво предложил хахаль. – Вот тебе целая палка колбасы, хлеб. Нам бы еще недельку отдохнуть, а не принимать участие в пьяном угаре.
Он подцепил вилкой круглячок колбаски, пожевал. Хахаль собирал жратву…
– Не надо, – встал и вогнал хахалю вилку в горло.
Ударом в лоб оглушил соседку и за волосы подтащил к расхваленному погребку. Там лежали инструменты и остатки цемента. Втиснул в погребок москвичку. О, топор…
Без злобы и волнения посматривал на кровь и конвульсии хахаля.
Но Литруда далеко не ушла, шепчет, шепчет свои стишки.
А в Междуреченске
Бродят медведи
И рушатся шахты.
Убей косолапого, а олигарха
Сунь мордой в его же откаты.
А тайцы жуют дуриан —
Вкус рая и запах ада —
Готовят рубахи и автоматы.
Арабы восстали, зовут демократию:
«Ах, дэвочка, демо-краткая…»
А русские спасают банки,
Триллион – раскрывай жевала.
Мне бы хоть сто рублей,
Когда я бомжевала.
А на Цейлоне – пальма
Цветет раз в жизни, благоухает.
Плоды прекрасны.
Но, отцветая, пальма засыхает.
И я зацвету, когда умру…
А рядом сопит маньяк,
Ищу его душеньку стылую…
…А если потусторонние прихвостни зафиксировали проблеск Белого Савана, слетевший с ладошек маленькой Натки? – Страж проверял тени: Янг, Ерема, их склочные манеры…
Катя поглядывает вопросительно, кончаются деньги. Кушать хочется… Только не ему. Действие Философской Проекции не иссякало, автоматизм действия кокона он гасил, ибо нерасходованная энергия могла и разрушить. Время от времени раскручивал внешне зеркальную энергетическую сферу, вращением гармонизировал работу своих центров, концентрировался на Аджне. Вот и сейчас воображением вошел в двухлепестковые конуса, девиация вершин расширилась, коснулся холод Пространства, сознание поставило задачу. Под крышей таунхауса жужжали счетчики, шуршали упаковки тугих денежных стопок.
Маленькая спатонька (так изъяснялась Натка) была завалена долларами.
– Папа Витя, – затерла Натка кулачком глазки, – где ты добыл столько башля? Купишь мне мотик на баталейках?
– Я куплю тебе большой дом и кучу мотиков. Но мама хочет забрать тебя у меня и уйти.
– Мамка, шутишь? – уставилась дочка недетским тяжелым взглядом.
– Едем осматривать усадьбу. Договорились о предварительном взносе налом, – объявил.
– Я люблю тебя, – улыбнулась Ната, протягивая руки. – На! – предложила себя. – Когда я выласту, я тоже лаздобуду кучу денежнего мателиала, да? А Болька внизу такой дулак, хочет стать бомжом, чтобы не помыкали. А бомжи на мотиках не гоняют, а просят хлеба. Болька кличит и машет кулаками. Свобода, любовь, блатство…
– Во-во, блатство! – вступает мама в дискуссию.
– Мамочка, бандит – злой дядька, а папа Витя – классный Алк, он отбилает мателиальчик у бандюг, во. А потом купит большой домишко, и у меня будет своя комната.
– Стоп! – зажимает он дочке и не дочке рот. – Ты договор чтишь? – спросил свое чудо.
– А чтоб я сдохла! – в ужасе расширяет бездонные зеленые глаза, и Натка вся корячится от оскорбления. – Да не видать мне мотика и собственность! Могила!
– Во-во! А этого котяру ты чем собиралась припечатать?
– Шаликом. Гляди… – И девочка выставляет друг против друга ладошки.
Через несколько секунд между ладошками начала сгущаться сизо-молочная энергия. Ната чуть развела руки – заиграл переливами словно подвешенный в пространстве шарик. О его колоссальной разрушающей и созидающей силе Натка пока не знает.
– Я с вами сойду с ума, – хлюпает носом Катенька.
– Как это? – таращится Натка. – Витя, – соскальзывает с рук, втянув в себя шарик, – ты занимайся своим делом, а мама Катя мне объяснит: как сходят с ума? Пригодится…
Вот ты и нашла свою маму Катю, Натка.
Но вновь за окном душераздирающие вопли. Жуткий котяра-мутант расправляется с конкурентами. Котяра рвет в открытую, рискуя рано или поздно нарваться на дробь или пулю. А люди умнее, они скрывают свои намерения, но оканчивают тем же: призывами к миру под закладку новых авианосцев и самолетов с лазерами.
Натка замирает, хищно напрягается и крадется к балкону.
– Он будет ам-ам человеческое мясо, – таинственно шепчет мне моя дочурка и не дочурка, будущая ясновидящая и Страж.
– Хватит детских фантазий, – подымается с кровати мама и спотыкается о доллары. – У-у! – разбрасывает американские деньги ногами. – Ей пора завтракать и – на горшок!
О, это жестокое заявление. Привычная к памперсам Натка ненавидит горшок люто.
– Папа мне купит домишко с маленьким туалетиком, – отбивается Натка. – Я большая! Голшок для маленьких. Мама Катя, не понимаешь? – с великим удивлением восклицает.
– Не понимаю, – не смягчается мама. – Какая ты большая? – смотрит на чудо-девочку. – Ты даже не можешь сказать правильно – горшок. Голшок, голшок твоя голова.
Натка шумно дышит, исподлобья уставясь на маму.
– Хорошо, – оправдывается Катя, – скажи правильно «горшок», и я попрошу прощения.
– Сами вы горрршки… Я знаю, – гордо смотрит, – я сильная! Я же знаю… Я такая сильная, что… что… Только захочу. – И вскидывает руки.
Мама взлетает и влепливается в стенку спиной. Падает полка…
Алк испуганно бросается к Натке.
Началась пальба из дробовика, затрещал под окнами мотоцикл. Это было слишком невыносимое испытание для Наты. Она бредила мотоциклами, как нормальные девочки бредят куклами. Полетели баночки с пюре и творогом, раздался отчаянный вопль:
– Мотик! Не трожь меня, блакованная!
– Да сама ты бракованная! – побледнела мама Катя и безвольно опустила руки. – Витя, не могу, – произнесла дрожащим голосом. – Я нормальная женщина, а вы сумасшедшие.
Нет, мама Катя, мы не сумасшедшие. Мы осколки Арктиды.
Алк взял на руки девчонку, вышел на балкон, больно сжал ей щеки.
– Еще раз так обидишь маму Катю – останешься одна! В злобе, холоде и голоде.
– И не стрррашно!
– Глупая ты. Не страшно, пока ты у меня на руках, а мама плачет… И тебе не страшно? Ты действительно еще маленькая и ни бельмеса не соображаешь. Тогда слушайся…
Натка подошла, прижалась к матери.
– Мама Катя, я дула, да?
– Скажи правильно…
– Выходит, я дуррра… Не плачь. Жизнь – сложная штука. Мама Катя, не плачь, а? Ничего уже не исплавить, дула – она и есть дуррра!
– Ты что сказала? Исплавить – это поджарить тебя на огне и расплавить, так жгли ведьм. А исправить… Не надо, оставайся такая, какая есть. Только не обижай людей – аукнется.
Стрельба и кошачий вопль усилились.
– Витя, – рванулась Натка к балкону, – ты лишаешь меня ррразвития! Открой! Или вышибу дверь! – сверкнула глазищами.
Он понимал Натку, взял на руки, вышел на балкон. Кровавый след стелился по асфальту, котяра по горячке еще бежал, уходя от погони, и успел проникнуть в дом, подготовленный к сносу. Разгоряченный погоней мотоциклист, подхватив ружье, ринулся вослед. Мужик не вышел. Его вынесли с разорванным горлом.
Вырезал куски мяса в ванной, костомахи хахаля ночью затащит в яму с известью, куда иногда стаскивали остатки скота с фермы. Грохает люк подвала, глухие вопли. Ах да! Так захотелось женщину, какое совпадение и какое редкое настроение… Чудесное открытие: чтобы ощутить радость жизни, нужно кого-то убить, изнасиловать.
Рывком открыл люк, схватил за волосы, запрокинул головку соседке, зажал рот. Вытащил из погребка, подбил коленки, сунул тряпку в рот. Пощекотал ножом по горлышку… Какая энергия прет! Соседка странно задышала, ишь, кикимарь, раскраснелась, глаза закатывает.
– Расслабилась? – проворковал. – Я маньяк. Будешь сопротивляться – проткну ножом.
– Я что, дура, – прогнусавила соседка через тряпку.
Перегнул ее для начала, как в кино, к столу. Даже Литрудка жаловалась на его слабость, а тут пошло… Не то чтобы сладко – это женщинам, а почувствовать себя зверем…
Тряпку изо рта вынул, соседка прокашлялась и заорала:
– Не останавливайся, тупарь деревенский! Возьми плетку… Там, в шкафу. И ошейник.
Какая плетка?! За волосы потащил ее к шкафу, открыл. Она смиренно подала плеть.
– Мой господин, – нацепила ошейник, – я провинилась. Накажи меня, мой господин, – заканючила пленница, – я твоя рабыня. – Выгнулась с придыханием, завыла кошкой.
Сволочь! Гляди, бежать придется от этой чокнутой. И слегка тыкнул ножом в зад.
Вот психичка, вся в крови, а ее трясет от оргазма.
Пленил эту стерву на свою же голову, какая секс-зверюга оказалась. И что теперь? Не отдышаться… Ну и попал на прорву лохматую! Ведь уже в возрасте, за пятьдесят…
– Я хочу спать, – заявил, – топай в подвал. Или тебя сразу прирезать? Женское мясо пробовал – горчит и сладит, и жир мочой отдает. Явно на любителя…
– Хахаль – слабак, подыгрывал, рычал притворно, – замурлыкала, – туда ему и дорога. А ты зверь истинный. Я помогу тебе вырваться из этой глуши.
Мясорубки у этой корпоративной лошади, сверхпроцентной леди, конечно, нет. А захотелось котлет, сочных, исходящих жирком и кровью. Отбивные – не то. Голод утолить можно, но не то. Нужен неспешно приготовленный, нежный фарш. И так захотелось этих котлет с кетчупом – затрясло. Холодильник забит мясом, мясорубка где-то имелась у Литрудки…
– Фред, хочешь убить – убивай, никуда тут не денешься. Но, балбес, отморозок испитый, не проворонь свое счастье!
– Вот оно, – ткнул пальцем в фарш, – слепи и прожарь котлеты. И чтобы корочка розовая, попробуй пережарь – я тебя убивать буду слишком медленно.
– Я никогда не жарила котлеты, – ужаснулась. – Я простая извращенка городского типа.
– Из фарша свежесть уходит, – угрожающе ткнул пальцем в тарелку.
Но тихо зазвучали стихи. Литруда, да уйди ты!
А в городе —
Куда ни глянь —
Фонарные столбы.
Разврат и мощь прогресса.
Реклама, церкви, колдуны
И жизнь,
В которой мы
Не понимаем ни бельмеса.
Я ждала чистоты сердец,
Души в заветах чистоплюев,
Рычание моторов, мат,
Иконный Иисус.
А я от ханжеских речей
Загнусь.
Мечтаю о любви,
Чтоб в сутолке людей
И призрачных огней
Из жизни уходить…
Куда?
В любовь!
Назло вам всем!
Еремей произнес лишь одно слово – Сиайра, и у Янга глазищи пошли враскос, он, подражая еще тому президенту, вместо галстука начал кусать когти. Президенту хорошо, ему выслали сто штук – жуй, а когтяры изжевать…
Еремей, затаясь, с изяществом любовался судорогами ближнего, сочувствовал, шаркал копытной ножкой.
– Я твоя экспертиза, – хмыкнул Еремей. – Без меня ты и о Сиайре толком ничего не узнаешь, лишь перепуг усвоил. Сиайра – материальность, созданная светлыми силами. Души, как известно, проходят цикл, и кое-кто уходит в Свет.
– Ты посмел это… слово… при мне… – угрожающе рыкнул Янг. – Готовься к пытке! Свобода слова – это конечно! Но как ты посмел?!
– Тупой ты, Янг, – вздохнул Еремей, – наги могут действовать только через нас или через власть своих человекоорудий. Ныне мозги нужны, а не клыки, – усмехнулся. – Силу Стражу дал Адонай. А мы все по старинке: подставить, подсидеть, сфабриковать дельце…
– Заговор я спланирую, – возник Великий Наг и в ярости пнул беса в промежность. – Какая наглость, – замер, – вызов с усмешечкой. Гляди, митинги, сволочь, организует!
– Но искренность, – потупился бес. – Ты же сам учишь, что всегда нужно колебаться вместе с линией, искренно, действенно, прозрачно и демократично.
– Так то ж моя линия, дурень, – рыкнул Наг. – И ты со своим рылом? Ну, знаешь, Ерёма, даже пытать тебя расхотелось. Свободу повсеместно приветствовать – строго приказал. – А Еремеюшку заставь лизать своим поганым языком огненные сковородки.
– Хе-хе, – похлопал копытом Еремей, – а кто тебе правду скажет?
– Ее и так все знают, – усмехнулся Наг.
– Так ты один со Стражем справишься? Очередной воин стишки сочиняет…
Я малая Литрудка,
Семнадцати
Годков неполных.
На совести властей —
Зарубка.
Приют
Стихов прикольных.
Я малая гиперборейка,
Сон это, явь?
Я слышу Космос, редко…
Жаль!
– Ты чего мелешь?!! – отпрянул Наг. – Вконец осмурнел от ласки Утешкиной! Изловить девчонку! Это же будущий матриархат во всех наговских и людских мирах. Литрудочка! Убить ее, разжевать, сжечь, остатки закопать по частям во всех рукавах Галактики!
– Душу изловим, она крутится около икряного самца, – вставил словечко Янг. – Мы его побаловали, подсунули тут же выручалочку с плеточкой.
– Запугиваешь, рыло твое вонючее! – И Наг начал остервенело бить ногами Еремея. – Вот тебе твои проклятые Стражи! – визжал, растаптывая Еремея. – Страж ухмыляется, мои худшие типы для него – лучшие, и переманивает. Ох! – замер. – Этот новенький управ, любимчик Люци, сборище велел собрать, требует на разборку Стража. – Янг, – обернулся с угрожающей гримасой, – подлянка заготовлена?
– По экспертизе, – простонал бес, харкаясь кровью, – на сборище Страж и повяжется одной веревочкой с Литрудой. – И отключился, навсегда впадая в кому, как тот земной журналист, смело поверивший в свободу слова о химкинском лесе.
Тик-так, тик-так отсчитывают время Часы мира. Тик-так, тик-так… Рано или поздно бьет колокол. Те, кто однажды осветился лучом Творца, чувствуют космические вибрации бытия, и им доступна связь явлений мира. Шел к людям, думал Страж, а они говорили: бред сумасшедшего. Рациональность и заземленность – вот их удел?
Алк присел на обломок скалы, перед тем как ринуться в глубину шрастра.
Люди, вас не раз объединял и начнет объединять Страх. Но Страх никогда не был фатален, фатальны сознание и достоинство. Сознание – это сопричастность к вибрациям энергоинформационных потоков торсионных полей, возможность свободы стремлений в любых сферах бытия. Достоинство – вселенская высшая Сила.
Я вижу погибшие миры, навещаю миры угнетенного сознания и падшего достоинства. Существуют миры Бездуховности, туда почти не проникает луч Творца. Клыкастая участь ждет тех, кто сползает в омут Ануннакка.
– Ага, – заторжествовал Наг, – ха! И еще раз – ха! Сейчас тебе, умник, будет не до размышлений. Тебя настигнет шорох неотвратимости. Веки Рока подымаются…
Но Рок ощутил Свет, заупрямился. Мгновения было достаточно, чтобы Страж взвился со скалы, проник в расщелину, в которой когда-то встретился с иномирным лавраком, пронесся по мареву и влепил Сатира по мерзкой роже.
Равнодушное оцепенение Рока ничтожество прерывает по заказу.
Сатир размазал по роже тычок, подобострастно выгнулся, угодливо залепетал о счастье видеть Воина Адоная. Но тут же внутренне прислушался, уловил приближение Презирающего, затаенно взглянул из провалов глазниц и, перекосив свою порочную образину, рыкнул:
– Чревато, Страж! Ты подготовил себе подушку безопасности?
Энергия миллионов человеческих душ, ненавидящих омерзительную несправедливость, засветилась в глазах Алка. Сжавшийся от страха Сатир был отброшен в темный угол, где храпел весь сердоликовый от пропитавшего его вина Дионис, приобщенный новым управом к своему разбою. В многовековой пьянке и развратных оргиях с Сатиром бывший так называемый бог забыл собственное имя, кто звал его Вакхом, кто Бахусом, кто Дионисом. А Сатир, избегая при фантомах общения со своим бывшим хозяином, пренебрежительно бросал: «Эй, габитус!» – то есть просто «внешний облик».
– Вспомни, похотливое отродье, чей ты слуга! – прижал Алк Сатира к скале.
Рядом шумно вздохнул Вельзевул.
– Какая силища в тебе, Страж, – молвил Веля. – Все равно бросим в Пасть Счастья.
– Сила его в людишках, – начал нашептывать Веле Сатир.
– Для Сверки явился? – спросил Янг. – Начнутся дебаты – я за тебя молвлю словечко.
Кто титанически любил пиар, вкусную жратву, властишку, создавая полипы собственных дворцов на тонкой талии народной, пригревались новым управом, Презирающим.
Плененный Вечно Начинающий заиграл на скрипке. Заунывно и нежно зазвучала песнь по загубленным, тоскливая нения, повторяемая в бесконечном остинато. Начинающий ринулся кого-то подымать к Свету. И вновь угодил в наговское ведомство.
В первых рядах обширного амфитеатра Страж увидел оголтелого либерала: «Рынок сам себя отрегулирует!» Чем не девиз, а? Хаос сам себя регулирует? Конечно! Кому вершки, а кому корешки. Рынок сам по себе может нарваться только на кризис. И если не проявить волю и разум – на необратимый кризис.
– А это кто? – толкнул Янга в бок. – Уж этот о либеральном рынке и не помышлял.
Но тут, распространяя асафедитовый запах вони души, явился Кидала Презирающий, тайный и явный приближенный Люцифера.
Наг скрипнул зубами: «Придет время, и с Люцифера будем шкуру драть».
Презирающий выглядел величественно. Просторная демикотоновая накидка, прикрывающая брюки, скрывающие жирноватые и кривоватые ноги. Белоснежный атлас изящно окутывает габитус, пропитанный ядовитыми излучениями, превращающими людей в зомби. Диадема из редкостного отенита с арабеской из черного гагата с пульсирующим электронным алмазом, сверкал над престолом аграф из насторана.
– Заглотни, – протянул Дионис эфирную субстанцию трехгодичного румынского коньяка, – и сбацаем праздничное лансье.
– По какому поводу праздник? – Кидала снисходительно взглянул на шута.
– Управы торжественно объявили об отсутствии у нас организованной преступности. По этому поводу и пьем. Вот нет ее! А еще, говорят, нет чудес. За расцветающую, мощную, уверенно глядящую в будущее… Пьем-с!
Кидала высек искру из пола бронированным наконечником вседержавной власти.
– Сатир, ты почему не на своем рабочем месте?
Веля, глядя во все глаза на Сатира, вдруг гомерически загоготал:
– Ну прямо парангон! – гремел басом, поблескивая лысиной. – Фирма а-ля обкради ближнего, га-га-га! Проворовавшийся генерал от экономической безопасности… Прямо тебе гражданский министр обороны!
– Да, парангон! – желчно молвил Кидала Презирающий. – Он и есть брильянт без изъянов, мой платонический приют и тихая надежда, – поведал смущенно. – Наш кадр! Янг ему и в подметки не годится.
Сатир жантильно улыбнулся начальнику, элегантным жестом поправил очки, активизировал пункты охраны из режима «бдить» на «анти» и заявил:
– Компромисс сознаний определяет концепцию натуралистической традиции. Мы, выразители надежд народа, выражаясь научным сколковским языком…
– Ну да, – перебил Вечно Начинающий, – но как объяснить, что схема псевдоконвенционального анализа определяется аллегорией фальсификаций?
– Нарушения порядка! – рявкнули динамики автоматической слежки.
Страж недоуменно повернулся к Янгу:
– Сатир втемяшил ему, что организованной преступности у нас нет?
– А какая разница? Да ладно, поменяем названия… Успокойся.
– А черт бы вас, умников, побрал! – нетерпеливо выругался наместник.
Тотчас из пространства возник аггел и погнал вилами Сатира и Вечно Начинающего.
– Верни их! – завизжал Кидала, затопав ногами. – Кретины!
В общем шуме Янг наклонился к Стражу:
– Тебя к нам привело любопытство, предписание, наглость, глупость? У враждующих сторон момент дипломатии? Или умыкнуть кого задумал?
– Да кого среди вас, уродов, умыкнешь?! Знаком я с вашим новым управом еще по земной жизни. – И у Стража зажегся нехороший огонек в глазах. – Ах, Ким Никанорович, вот мы еще раз и встретились… Тут ты, Разумовский, именуешься Кидалой, да еще и Презирающим. Воистину, действительно так. И, конечно, завел и тут свои порядки.
Под рев сигнализации возвратились Сатир и Начинающий.
– Реакции твои человеческие непредсказуемы, – злорадно обратился к Алку Вельзевул и кивнул на мигающие огни и рев. – Наместник прав: у нас нет преступности, чтобы кто-то ее организовывал. С организаторами такая морока… Свои же парни!
– Не тяни, Веля! – возмутился Кидала. – У нас перед законом все равны, забыл?
– Извини, да, все равны, – пробасил главнейший секьюрити шрастра, бряцнув наручниками. – Или – ручки, – насмешливо глянул на Стража, – или строго придерживайся нашей линии. Или ты с нами, или – автозак, если начнешь возникать. Подымем дельце, когда ты в первый год своего рождения чего-то там булькал своим поганым языком.
– Вердикт, – провозгласил Презирающий. – Мы утворили кризис всепоглощающий, возрождаем напрасные усилия… Року вся эта хрень похрен, но мы зависим от выродка, который пускается в низы в самостоятельный уклон. Никакой преступности организованной нет, потому что священный распил всюду! Алк, ты мудило первостатейное, довел великого Люцифера и Нага до раздражения. Реприманд! – затопал ногами. – В скобки Стража! – И обрушился гневной диатрибой: – Мне противны твои реакции и поступки, твои действия дерзки, все шрастры становитесь в позу, потому что он извергает семя неотвратимости ответа. Отвратительно! Ишь, инсургент какой. Вот! – передохнул. – Не надейся на абдикацию, я чист перед своей совестью и приведу мир к истинному равенству. Всех уравняем надеждами к лучшему и демократией. А кто не уразумел всеохват – по темечку.
– И я не пойму тебя, Страж, – вмешался Дионис, – кризис – это отброс копыт. А ты выискиваешь свет в душах. Мол, один за всех…
– И все за меня! – назидательно добавил Кидала. – Ave satanas, чего молчишь?
– Я осторожный, – уклончиво ответил Сат. – Стражей приручай сам.
– Ох, росс, – обратился Презирающий, – я бы к тебе со всей душой, да нет ее у меня. Кха-кха-кха, – заквохтал скрипучим смехом. – Чего тебе от нас надобно, гад?!
Разумовский был с трудом узнаваем. Ад высветил его истинные черты: хищные скулы, настороженные блики глаз зверя, непреклонная челюсть, приплюснутый нос гориллы. Покатый, с грубыми складками лоб, массивность фигуры, которая пыталась жеманиться под накидкой, подлаживаясь под сексуальные вкусы Люцифера.
Вельзевул свистнул, явились дебелые черти-наемники с вакуумными стукачами по непокорным головкам, отбивающимся от линии.
– Объяснись, – усмехнулся наместник, – или в принудительном порядке втиснем в тебя нашу вибрацию неотвратимости. Тебя, наглая морда, мы хотели видеть… Теперь, хи-хи, не скоро выйдешь!
– Что касается твоей неотвратимости, – отозвался Страж, – в переводе на земные понятия – это порядочность, которая скоро будет восприниматься как подвиг. Впрочем, не скоро, а уже сейчас – подвиг.
«Жертва, жертва!» – создали наручники вибрацию, выискивая импульсы оправдания.
Страж отвел наручники, и вспышка устремилась к Янгу. Тот вскочил и завопил:
– Почему я?!! Поче… – «Кольца» влепились на кисти Янга и спеленали руки огненным мерцанием. Перепуганный Янг стенал, пытаясь сорвать огненный металл. – Наша непреложная ценность, – завопил привычно, – истинный демократический горизонт…
– Хорошо сказано, – вмешался Наг, – горизонта достичь невозможно. – И сверкнул глазищами в сторону Вельзевула: – Освободить! Кто будет крышевать игровые автоматы? Присвоим Янгу звание почетного прокурора…
Сатир объявил преждевременную поляризацию, активировав изобретение нагов, подземных гениев наукоемкого зла. Страж к подобному «демократическому» выкрутасу был просто не готов. Отказаться от Сверки было поздно, веки Рока открылись. Страж, крайне напрягаясь, вынужден был в ослепительной огненной вибрации воспротивиться.
– Преступление перед общностью высших ценностей – оповестил Сатир.
В неистовстве Страж начал излучать на Кидалу энергию миллионов людских сердец, ненавидящих вероломство изобретаемых на вес унций двойных и тройных стандартов демократии. Всплеск энергии был страшен, Кидала вцепился в скипетр своей власти поистине мертвой хваткой, но Алк стал бить габитусом о скалу, попутно вогнав Сатира в трон так, что все распалось на куски: и трон, и Сатир. У Кидалы отлетела рука, он вцепился зубами в кол одноисходного вседержавия, покатилась диадема, вспыхнули вонючим чадом волосы и накидка. С неотвратимым шорохом кинжальный огонь вырывался из Воина Адоная, поражая все вокруг. Синий резак острой шипящей иглой устремился на голый череп наместника. Череп раскалился, лязгал челюстями и перехватывал скипетр зубами и наконец-то проткнул зубом набалдышник. И вот тут с громовым раскатом и воем, словно взлет ракет с атомных дредноутов, явился сам Люцифер и принял огонь на себя.
И Страж начал терять силу. Миллионы поникших людей, убитые крикливыми и лживыми «демократическими началами», дрожащими перед несправедливостью тех, кто обязан их защищать, дрожащими перед преждевременной смертью от болезней и тревоги, миллионы таивших зло против ближнего, чтобы приумножить блеск золотого тельца и амбицию, миллионы духовно не просветленных, жестоких, подлых, корыстных, лицемерных – миллионы неискренних людей не могли дать Стражу силу, хватательная сущность ящера могла служить и служила великому «светоносному» притворщику Люциферу.
«Еще силен, Люци, – вновь заскрипел зубами Великий Наг, – когда же я буду драть твою кожу и присыпать солью…»
Люцифер замахнулся дубиной, но осторожный Сат отбросил тело Стража и потрясенно указал на индикацию Сверки: Богорожденный Свет Создателя останавливал рвущуюся во все стороны Тьму. «Астрейский Бог высветился», – похолодел Люци.
– Стагнация зла, – констатировал Наг с оскаленной чешуйчатой мордой. – Люци, ты пижон и кровосмеситель, твое зло – это просто падаль, истинное зло – падаль с прибылью.
Кидала лязгал костьми, его всего трясло, челюсть с выломанными зубами свисала набок, из глазниц исходил грязным дымом чад. Он безуспешно пытался приладить сломанную руку, требовал парик, но, когда увидел разметавшегося на серые куски Сатира и груду своего трона, истошно бросился к Люциферу, падая на колени:
– Не губи! Засади Стража в Клеть Безысходного Мрака, он всех достал!
Но тут в пространстве ломаным голоском юной души прозвучало:
Люди,
Я вас люблю
И не люблю.
Вы все мои.
Или похожи?
Как тот алкаш —
Росток Земли —
В котором бес.
И человек порой —
Как уголок отхожий.
Да сколько можно,
Человек?!
Да сколько можно, все Миры,
От Бога
До разверзнувших глубин
Падений и распятий?!
Мы объявляем каждый век
Не радостью любви,
А сбором
Всяческих понятий.
А я светла
И, умертвленная маньяком,
Я маленькой ладошкой —
Просветляю…
Чистый всепроникающий Свет заполнял помещение. Представители воинствующего шрастра корчились, кто таял, кто успевал удрать. Люцифер пришел в себя от постигшего его шока, из дубины вырвалась кромешная Тьма.
Страж зашевелился, впитывая благословенный Свет.
А между тем душа Литрудки не могла пропустить через себя всю силу Господа-Адоная, который вне сил, но подвизает души противиться Аду, напоминая, что люди – дети Сиайры, но угодили в темнеющий процесс, откристаллизовывая свою душу.
– Мне девочка не помеха. – И Люцифер начал теснить ладошки Литрудки.
– Конечно, – согласился Алк. – Но девочка – росска, воспитана на постоянном девизе и кризисах: если мы такие богатые и умные, так почему из года в год полунищие и всё преодолеваем и преодолеваем самих себя? Законы Адоная могут обойти лишь Ануннакки. Ты снюхался с нагами… И тебя утопят в каком-то своем процессе.
– Это меня заботит. Угадал. Давай поговорим тет-а-тет, встреча на высшем уровне.
В этот момент, поджигаемый Светом, на площадку выбежал Янг.
– Спасите! – завопил. – Я же ваш! – И в безумном страхе – тут уж не до галстуков, – ослепленный истерикой, чуть было не сбил Люцифера с ног. Обнял дубину…
Вот тут-то Страж и освободился, и влепил пучком света Люциферу в лоб.
– Проклятье! – зашатался тот. – Уносим ноги! – И поволок за собой Янга.
– Какие дискуссии, какой поиск мира? – бормотал Вельзевул. – Вы чего, людишки, набекрень съехали? О-ха-ха! Коленки печет, но все равно еще раз – ха! – И строго тронул возникшую на лбу кокарду: – Энто он так о нашей демократии?! Так о нашей заботе о людях и нашей благородной поступи? Долой воина, олигарха безнравственности, долой похитителей кировских лесов и самозваных стражей. Долой!
Бесы и наги во всех шрастрах недоуменно замерли, но тут же закивали.
– Как своевременно, – переглянулись и, группируясь вокруг партийного ядра, выдали такую заботу, такой накал демократии, что Страж зашатался, зажимая рукой дрогнувшее сердце. – Постановление! Заткнуть самозванцу не то что рот, а вообще все отверстия!
Кидала тут же ринулся к Сату, который когтем невозмутимо очертил вокруг себя круг и точил клык на никчемную душу девчонки, которая стала проводником Света.
Презирающий втиснулся в круг.
– Оживи Сатира, сотвори явление!
– Да он и так живее всех живых! – огрызнулся Сатан и потрогал острый клык. – Управ, – выпустил из курительной трубки клубы дыма прямо Кидале в лицо, – Сат ни у кого не бегал на побегушках, о таком крупном гешефте даже мечтать не моги. Люци, этот Великий коротышка Наг – безрогие козлы, а мой умишко не позволяет мне служить тебе, дешевка. Если ты Кидала, тогда я кто?
– Приказываю! – закашлялся Презирающий. – Приказ управа – закон.
– Приказывают спецназу, – усмехнулся Сат, – вот с ним и строй кладезь с живой водой.
– На! Возвращаю, – из пространства возникла лапа Люцифера и швырнула двойником-Янгом прямо в растревоженного Сата. Завалила.
– С-суки! – встал на четвереньки Сатан.
– Бунт! – полоснул Кидала черной плеткой по разгибающемуся Дьяволу.
Тот икнул и тут же соединился разрубленными половинами.
– Устанешь, уважаемый, – двинулся на Кидалу. – Страж тебе мозги выжег? О, болван, – приостановился, – у тебя же никогда и не было мозгов. Одни связи с нужными…
– Будет кровушка-а, – ощерился Презирающий, всмотрелся в монитор, который любезно пододвинул к нему чешуйчатый монстр из подземелья. – Рок успел пропечатать картинку взглядом, кровушка будет чистенькая, светленькая. А ты… ты… гадкий самец, – указал одноисходной тыкалкой на Сата, – подставишь оферт, Страж поставит свой параф на приговоре рокового. Парантез! – взвизгнул. – Воин в скобках! – радостно запрыгал. – Пилите лес, а не гирю, Шура… – И по въевшейся привычке, строго сдвинув брови, предупредил: – Мы не оставим фантомов без наших демократических завоеваний! – поправил челюсть. – Убьешь светлую девочку, Страж. Икряной убил тело, а ты душу. Подала голос – арестуй! А не умыкнешь – навсегда ходить тебе по одному и тому же кругу рокового. Кха-кха-кха… Слабеешь, чумазик, поджигатель мелкий.
– Наги и нас заставят страдать, – взревел Вельзевул. – Метишь к чешуйчатым?!
И бесы хищно ощерились.
– Не-эт! – прорычала возникшая рожа Люци. – Кидала уйдет на повышение…
– То-то, – презрительно осмотрел всех Кидала. – Страж в скобках, парантез. Уходят его силы. Он убьет светлячку или исчахнет сам. Вот она, роковая неотвратимость! Вы ничего не поняли, уроды! Люди окончательно зальют дорогу жизни страданием, уже и так порядочно залитую. И придут ко мне, Кидале, а я снисходительно усмехнусь, – сверкнул тяжелым взглядом. – Рок утверждает эту мыслеформу Тленом Дна и пошлет ее в ментальный план человечества. Так ты Страж или страждущий? – подбежал к поникшему Алку. – Ты теперь принадлежен закону фатальности, в скобках рокового. Убей светлую душу! Явился – покорись! На колени! Или ты все еще бредишь Сиайрой?
Вельзевул взмахнул рукой, бесы в один миг водрузили новый трон.
«Я же теперь не скоро вырвусь, если вообще вырвусь, – похолодело в душе, – у Катеньки перебор с совестью, после ее объяснений упрячут Катю в психдом, доллары поделят между собой… А Натка? Останется одна, ей не выжить и во втором своем рождении. Время в этом закутке Кидалы летит быстрее, авось успею… Как говорила когда-то Натка: „Авось – это величайшая тайна русских“».
26
– Хочешь в город? – прижалась к Фреду.
– Неси бутылку! – вызверился. – Как можно базланить без бутылки? Ну вообще – вилы. Ты чего, кино не смотришь? Квартирой манишь, городом? Нет, – вдруг ослаб, – Литрудка была человеком… А к тебе запущу свору собак, на них все и спишется. Неси!
Мрачно таращила глаза на его заглатывающий кадык. Откуда он такой взялся? Его даже судить не будут, пристрелят или засадят в психушку. Людоеды встречались на всем протяжении человеческой истории – нелюдь.
Какая сволочь! Полбутылки водяры выхлестнул ей в горлянку. Она задохнулась, горечь обожгла внутренности, из глаз покатились слезы.
– Ты из сатанистов? – Язык начал заплетаться.
– Я без рода и племени. Меня вырастили из икры те, кому ни Сатана, ни Господь не указ. Они сами по себе. И я сам по себе. Плевать я хотел на сатанистов!
– Но существуют иллюминаты, эти тайно трясут всех, дайте мне, мол, контроль за финансовыми потоками, и я поставлю мир на колени. И получили этот поток, он называется Федеральная Резервная Система, печатают бумажки и ставят всех на колени. Уродина я… – выдохнула. – Меня всегда звали Уродиной. И если даже не в устах, а в глазах прочту…
Фред, мы, женщины, стервы. Все равно обману.
– Да я тебя потом зажарю целиком и отдам собакам. Женское мясо слишком горько-сладкое, как и вообще женщины, они такие… Я тебя даже есть не буду, это будет последнее тебе оскорбление.
– Фред, можно мне лечь? Ты не знаешь глубину тех пучин притворства, по которым блуждает двуногая с крупными сосками. – И упала на кровать.
Она уснула, тяжело и тревожно. Он смотрел в потолок. Бутылку с недопитой водкой отставил. Взгляд стал пустым, немигающим, потусторонним. Транс. Издалека, скрипуче приближаясь, нарастал звук, который негромким дребезжащим позывом заполнял естество. Звук напоминал стрекот сверчка, а заканчивался скрипом дерева о дерево в лесу. И пауза, во время которой вонзалась в мозг игла. Он дергался, вот-вот покинет туманы мистификаций отключения от земного, но пел сверчок, скрипели ветви: страдание что счастье…
Тут же наступило неконтролируемое бешенство. Вскочил сомнамбулой, схватил нож. Последовал пронзающий укол в мозг. Слабо простонал, схватился за голову и выскочил во двор. Зажав в руке нож, диким зверем устремился на улицу. За ним тут же увязались собаки. Самые отчаянные скалились, пытались напасть. Но безотчетный страх останавливал, мрачная вибрация истинного убийцы заставляла скулить одичавших собак и следовать на некотором расстоянии.
Половина третьего ночи, собачье тявканье и шорохи. Деревня будто добровольно вымерла, погрузившись в сон. Он, озлобленный, прошел улицу с огромным ножарой в руке. Призывал как милость ослабления бешенства, но улицы были пусты, он рвал ножом воздух, кусты, низкорослые деревья. Сзади зажглось окно. Оглянулся, фешенебельная дача торгаша, высокий забор, огромная овчарка скалится в прорезь прутьев. Оскалился и он, перемахнул забор, через который, пожалуй, прыгать бы рекордсмену с шестом.
И сошлись два зверя. Тренированный собарь ложным прыжком заставил отмахнуться ножом, миг, едва коснувшись лапами земли, собака взвилась вверх и опустилась сбоку на спину. Челюсти перекусили бы позвонки, но встретили нож, сжались. Отчаянный рык, собака отскочила, не выпуская нож из пасти, окропляя кровью белый «галстук» на груди и землю.
От крыльца громыхнул выстрел, каким-то мягким улюлюканьем просвистела дробь, впиваясь Фреду в мягкое место. Огненные иглы вбуравились в задницу, ногу и часть спины. Он, падая, перекатился через голову и, не вскакивая, ударил овчарку снизу в живот, та утробно рыкнула и выпустила из пасти ножару, на миг припав к земле.
Перекатившись через бок, Фред, лежа, метнул нож в мужика. Тот успел произвести второй выстрел, но тут же нож, сверкнув мимолетно отраженным светом полной луны, вонзился мужчине в горло. А дробь по неимоверному стечению обстоятельств прошила верную овчарку, которая бросилась на Фреда.
Страдая от огня и боли в теле, проковылял к крыльцу, выдернул нож. А потом – к калитке, открыл, дернув засовом. И, жестоко ухмыльнувшись, встретился глазами с предводительницей-сукой, сделал мягкий жест рукой, приглашая…
Свора рванулась во двор. Пиршество!
Юркнул в огороды, вскоре оказался около своей развалюхи.
Бешенство ушло, будто его и не было. Нахлынуло даже какое-то умиление. Хорошо!
– Маиночка, – неловко повернулся боком, полуобняв окровавленной рукой ее плечо, – я хочу в город. Тут пусто. Вот, вышел прогуляться, а в меня приезжий собственник – из дробовика. Вырезай дробь и ничего не бойся. Я буду тебя всегда ждать.
– Какое сладкое вранье, – смущенно склонила голову. – Даже не надеялась.
– На, – протянул нож, – промой водкой и…
– Я не буду выковыривать дробь! – твердо заявила. – Глубоко засевшая дробина всегда останется. Все просто, Фред, когда имеешь деньги и связи. Сейчас я выйду на базу, мне подскажут, кто из частников-хирургов в вашем городе взял кредит. Часть кредита погашу взамен тайной операции. И в один миг, к обеду я уже подыщу тебе квартиру.
Да, и наркоз с инертным газом, не оставляющий отравы в организме, и отдельная палата, и любезные улыбки. А потом ухоженная квартирка какой-то женщины – все, что Фреду никогда и не снилось. А что взамен? Истязать сексом и плеткой Уродину, которая другим не прощала даже предвзятого взгляда. Карманный Зверь? Зависимый… И ведь сама не может не понимать – дура, зверя как ни корми, но у него свои побуждения.
Где деньги? Маиночка, ты рожаешь баксы, куда прячешь малюток, стерва? Оставила без копейки, он что же, до самого вечера не купит настоящей водки с зеленой наклейкой? Будет ей блюдечко с красной каемочкой… В холодильнике говядина, но зачем травить себя говядиной, если рядом столько людей бродит?
Между домами – скверик, рядом ободранный домишко под снос, в случае чего – можно притаиться. Пока оглядывался, его с ног чуть не сбила какая-то женщина. Они в городе культурные, приостановилась, начала извиняться.
– Не видели девочку? – а в глазах с трудом сдерживаемый тихий ужас. – Девочка маленькая, пяти лет. Красная шапочка…
Вот до чего дожились они тут, в городе. Отбежала девочка – на органы, да?
И онемел. Даже дыхание приостановилось. Литрудка! Ожила?… Нет, старше, холеная, красивая… Глаза! Глаза Литруды, с Того Света преследуют.
Я хотела быть
Счастливой,
Желанной, любимой,
Ласковой.
Я могла быть незаменимой,
Молитвой разрушив гордыню.
Но где та молитва,
Без самообмана пропетая?
Не как та женщина,
Только родившись —
Отпетая.
Из подвала полуразрушенного дома выбежала девочка и бросилась к женщине.
– Мама Катя, там Фред-людоед!
Мозг прошибла игла. Это о нем? Фред-людоед! И от кого услышать…
– Наточка, – подхватила женщина девочку на руки и заспешила к дому.
Он инстинктивно двинулся следом. Только у самого подъезда женщина, снедаемая безотчетной тревогой, оглянулась. Он шел за ней напролом, три метра и…
И что? Он сам не понимал, зачем ее преследует? В голове пусто, один сверчок… Убей!
Давит кнопку, это же город – лифт.
– Фред-людоед! – тихо прошептала девочка и резко выставила ладошки.
Какой-то туманный сгусток превращал его в лед. Он почувствовал единственное тепло: горячая моча гадила тело и брюки. Но тут распахнулись дверцы лифта, женщина вскочила в кабинку и лифт, поскрипывая, ушел наверх. Ощущая себя обмочившимся, с черной вонючей штаниной, рванулся по лестнице, вытаскивая из чехла нож.
– Алк!!! – страшно закричала женщина. – Страж поганый, нас убивают!
Вначале полоснуть по горлу девочку… Странный ребенок… Убей!
«Катенька?!! – пришел в себя Страж. – Вибрация страха и отчаяния… Я потеряю последнего своего фантома, или их убьют… Лечу!»
Янг ворвался к Великому Нагу:
– Он ушел! Но я не провалил операцию. Теперь мы через безликого фантома будем его опустошать, а потом и укокошим. Слава Янгу! – провозгласил.
Дверь квартиры резко распахнулась, и крупная ручища втянула Катеньку.
Двухметровая горилла ураганом вышибла дух из Фреда и постыдным пинком пустила его по лестнице. Хруст в локте, нож упал рядом.
Федор из Блеватинки встал, холодным, почти спокойным жестом спрятал нож. Не глядя, ударом в лицо возвратил любопытную старушку в ее квартиру. Теперь, когда ему ничего не угрожало, нарастало хоть и туповато, но яркое удивление: как с ним небрежно и скоротечно разделались, не соизволив задержать. Эта небрежность, будто отмахнулись от мухи, оскорбляла. Он ощущал себя инородным осколком общества, но мнил, что этот осколок свободный, убивающий и независимый. Но кто-то настолько оказался сильнее, что, даже не взглянув на его нож, спустил по лестнице. Такое не забудешь!
Как ни тревожила сломанная рука, спустился по еще крепкому лестничному пролету вниз в подвальные помещения, над которыми красовалась перекошенная вывеска: «Молодежный клуб „Квант“». Ха, квант! Переступил через объедки и матрасы, свет от проема двери далеко не отходит, дальше сумрачно и кто-то, кажется, ворочается. Старый бомжара… Нет, не старый, лет сорок. Он, одутловатый, уничтожает жизнь или жизнь уничтожает его?
– Ты Фред-людоед? – пнул заросшего щетиной мужика.
Бомж вяло указал в угол.
Проклятый город, на каждом шагу непонятки. В углу – здоровенный, но явно измученный котяра черно-рыжего окраса. Котяра с шипением ударил лапой о пол, швыряя опилки по сторонам, но подняться не мог. Задняя нога и часть спины – загноившаяся рана.
– Что с ним? И почему он Фред-людоед? – терпеливо спросил.
– Стреляли в него, дробь. Дерет людей. Ужасный котище!
– А с тобой что?
– Да кто ж знает… Все болячки, от гепатита, тубика и цирроза.
– Тебя добить или предпочтешь сам?
– Добей… Сделай милость, тяжело догнивать.
– Мне вот… руку сломали. Но меня навестит медсестра. Хочешь, я заставлю ее вызвать полицию? Службу спасения…
– Встречаются сердобольные… Чаще эти бывшие менты оскорблены такими вызовами. Попинают ногами, плюнут и уходят.
– Ты кто? Как попал в подвал?
– Риелторы… Выманили квартиру. Бросился в суд… Только усмехнулись. Все по закону. Любая лживая бумажка перевесит человека. Захватчики! Мутилы от демократии…
– Ну вот и изучай кванты в аду или раю, – вынул нож и отмахнул по горлу. – А ты иди сюда, – швырнул кота в какую-то заскорузлую сумку. – Фред! Тезка…
В квартире котяра начал подвывать. У соседей волосы встанут дыбом…
– Видел, как отлетают головы? – ткнул ножом в шею кота. – Я дам воды. Или пей, или уйдешь в мусоропровод.
Кот, лежа, пил воду с жадностью. Отдыхал, пил и молчал.
Он прошел в душ, отмылся. Потом переоделся и взялся за сотовый.
– Маинка, я готов просить извинения за то, что отвлекаю, но у меня сломана рука. Нельзя ли пригнать медсестру пораньше? Я искал деньги. Упал, – ухмыльнулся.
– Зачем тебе деньги? – взвизгнула. – Пока не заработал. Я расплачусь за частный вызов. Жди хирурга или травматолога. В следующий раз потопаешь в приемный покой. Ты, лузер, сам научись зарабатывать деньги!
Через полчаса к подъезду подъехала «Скорая помощь». Мужик осторожно ощупал локоть.
– Лубок и обезболивающую инъекцию сейчас сообразим, – взглянул на медсестру.
Какие-то уколы, временная шина.
– Мы вас отвезем в больницу, – с некоторым сочувствием объявила медсестра. – Вы не беспокойтесь, за все уплачено. В больнице…
– Вряд ли, – загородил проем двери, – вон, – указал в угол, – несчастное животное. Промойте гной. Ищите дробь. Считайте, что перевязали меня.
– Вызывайте ветеринара, – оскорбленно ответил хирург и хотел пройти.
Мужчина был здоровый, крепкий. Но он не ожидал удара ногой в пах.
– Стань рядом, – толкнул Фред медсестру, – похлопай его по щекам, чтоб соображал. Изрежу на куски и спущу в мусоропровод! – буднично молвил пациент, вытаскивая из-под покрывала огромный нож. – На, – протянул сотовый, – договаривайся о цене. И не продешеви, у моей сучки баксов навалом. – И широкий окровавленный нож воткнулся в стол перед оторопевшим взором хирурга. – Мы ведь коллеги, – сардонически усмехнулся пациент, – ты режешь и я режу.
Мужик психово набирал номер.
– Маина Каримовна, – заорал, – и миллионом не откупишься! Это же полная патология, псих с ножом! Всего было, но чтобы я оперировал дворовых ободранных котов!
– Ну, каннибал… – холодно отчеканила банкирша.
Коту помогли, вынули дробинки, промыли раны, перевязали.
Лестница стонала от убегающего медперсонала.
А Фред, поглаживая по голове не отошедшего от наркоты кота, задумался. Поставил перед котом воду, выложил мелко порезанные кусочки хахаля и вышел.
Ждать пришлось недолго, неуклюже сел в такси и тут же ударил таксиста ножом в печень. Вытер нож, быстро обшарил карманы. Около четырех тысяч мятых рублей. Не густо. Усадил ровнее таксиста, тут же вышел и скрылся в каком-то скверике. Пооглядывался…
Город хорош чем? Допоздна работают магазины, лелеют прибыль. Купил бинокль и бутылку водки. Повел биноклем, тут же на балконе соседнего дома на третьем этаже увидел Литрудку. Аж мороз по позвонкам ударил. До чего похожа. А рядом патлатый верзила… Она кричала: «Алк!» Как обнимает ее, как бережно поправляет волосы, как она льнет к нему. Они – люди. А он? Он маньяк. Из безжалостного будущего… Подземный мир материализуется. Для кого-то это не очень приятная, но фантазия. Для кого-то, но не для всех. Мне не место в этой жизни, да? – мрачно разглядывал Алка. Почему? Легко убиваю? А вы, люди, не убиваете? Что мой кровавый след по сравнению с вашим! Но вы – люди, вы убеждаете себя, что вас ведет любовь. А жизнь идет своим исковерканным ходом.
Алк, я тебе устрою пытку, не пытая.
Но вначале разделаться с Маинкой-уродиной. Маина сдаст, он – псих, а она бизнес-леди.
Ну вот, дождался. Явились. Двое. Наверное, час ночи… Ха, поставил иномарку под самое окно дома под снос, из которого он наблюдает. Один ушел в подъезд, другой на подстраховке. Или контролирует, личный служка Уродины. Покуривает, пускает дым в окошко.
Неимоверный прыжок из окна на крышу иномарки и удар ножом в голову вольготно покуривающего амбала. Сломанная рука отозвалась адской болью. Люди боятся душевной боли, но это ему неведомо.
Обыскал. Пистолет, обычный, без глушака. Три тысячи баксов, десять тысяч рублями.
Ага, кошачий вопль и матерная ругань. Быстрее! Всполошатся соседи…
Столкнулись в двери. Рукояткой ножа ударил в горло киллера, отбил ногой «глушак». Втолкнул в квартиру, поспешно закрыл дверь. Включил свет.
Марлевая повязка на котяре висела клочьями, Фред понюхал нож, прошипел и отошел в угол дорывать с себя марлевые слои.
Киллер с хрипом начал подыматься, но получил удар ногой в живот. Связал, обыскал. Тысячи три рублями. Шикарный сотовый, инкрустированный драгоценными камнями, с только-только внедренным голографическим интерфейсом.
Припал пересохшими устами к горлышку, да и пожрать хочется, он не железный. Всего лишь икряной мальчишка… Стоп! Молочный сгусток, ладошки девочки… Он видел уже эту девочку! Тогда она была рослой красавицей с развевающимися солнечными волосами и пылающими глазами. А рядом этот Алк… Какая была бойня! Под громовые раскаты лучеметов и молний Знахаря они и улизнули через подсобку в церкви. О-хо-хо! Этого иного Алка лучше не трогать. Сломает шею. Это не месть – самоубийство.
Жизнь обретает смысл. Смысл – торжественность жизни. Страдание – вот смысл?
Бросил коту кусок колбасы, тот ударом лапы отправил колбасу под батарею.
Какая зверюга! Бросил ему кусок хахаля. Котяра с урчанием набросился на человеческое мясо. Что же его теперь только человеками и кормить? Однако, хватит жрать!
Подобрал кастрюлю, стал набирать холодную воду. Котяра завыл…
– Ты мяукать умеешь? – разозлился. – Из преисподней, воешь страшней волчары?
Котяра налакался воды и независимо отошел.
Вылил кастрюлю воды киллеру на голову.
– У нас разговор, – объявил. – Блефовать не умею, договоримся – будешь жить, не договоримся – убью и съем. Вот с ним, – указал на кота. – Это Фред-людоед, он обожает драть людей. Хочешь, прикажу и он, несмотря на ранение, выдерет тебе глаз?
– Шутишь? – мужественно отозвался молодой парень.
Федор из Блеватинки метнул резкий взгляд на кота и указал пальцем.
– Дери его! – красноречивым взглядом передал вибрацию инстинкта жестокости.
Клекочущий вой всколыхнул ночь, тварь на трех ногах взвилась в воздух и впилась в лицо начинающего убийцы. Одна лапа впилась в череп, другая рвала волосы, когти задней лапы рвали горло. Глухой крик ужаса возвестил о том, что оба Фреда не понимали шуток.
Федор оторвал кота от жертвы, тот, растопырив передние лапы, жутко, с хрипами шипел киллеру прямо в лицо. Парень обезумел от боли и ужаса.
– Молодец, – поднес кота к холодильнику, открыл дверцу.
С рычащим воем лапа с жуткими когтями вогналась в остатки хахаля.
– Бери, бери, – поощрял. – Доедай. Вон еще один сидит… Худой, правда.
– Согласен на все, – прошептал горе-киллер; кровь ему заливала глаза.
Фред спрятал нож за спину в ножны. Поднял изящный пистолет с глушителем.
– Это предохранитель? – спросил.
Киллер удивленно взглянул на здорового мужика с пустоватыми глазами, который тут же ответил и взглядом, и словом:
– Давай ты с волыной, а я с перышком. Хотя ты мне пока живой нужен.
– Предохран находится в самом курке. Предварительный щелчок, – объяснил киллер.
Возвратились в четыре утра, зарыв киллерского сообщника.
– Сдает чистильщикам, – зло объявил парень после звонка Уродине. – Явятся и исполосуют из автоматов. Заходят двое, поливая из «кедров». Третий остается за дверью и вызывает следака. Сопротивление органам… Уходим, а? – взмолился парень. – Допускаю, уложим… Но потом тотальное расследование и преследование.
– Убедил. У меня тут должок… Твой «глушак» останется у меня, а этот, – вынул из-за ремня второй пистолет, прошел и положил за входной дверью, – твой. Уходи. Но она не должна прожить и суток.
– Теперь и у меня должок, – потрогал парень исполосованное когтями лицо.
– Уходи и ты на вольные хлеба, – попытался изгнать кота в открытую дверь. Но не тут-то было, котяра забился под тахту с фигурными ножками и злостно шипел.
Он поднялся на остаток чердака полуразрушенного дома. Через минут двадцать подкатил кроссовер с мигалкой. А еще через пару минут дом всколыхнул дикий человеческий вопль – котяра драл полицию. И ушел, мелькнув рыже-черной тенью.
Проснулся около девяти утра, у знакомого балкона стоял трейлер, выносят всякую милую дребедень. Быстро спустился с верхних этажей, подошел к автобусной остановке. В сторонке стоял «левак», красная раритетная «семерка».
Бросил на переднее сиденье сто долларов.
Ровно в десять утра, за городом, по FM услышал:
– Информационные агентства со ссылкой на источник из органов МВД передают: при выходе из своего персонального авто убита член совета учредителей коммерческого банка Замзибекова Маина Каримовна.
За трейлером следовала спортивная иномарка с встревоженной женщиной за рулем. Иногда мелькала красная детская шапочка. «Порождение нагов преследует Красную Шапочку, – усмехнулся Фред. – Ха, скоро, людишки, начнут сбываться ваши кошмары. Литруда мне объяснила: вначале землетрясения, потопы, жара, эпидемии, кризисы…»
– Что означает предстать пред Господом? Физическая смерть? – спросила Катенька.
– Да, – ответил и взглянул тревожно. – Ты что-то предчувствуешь?
– Муторошно… Эта мразь с ножом… Будто все время рядом. Алк, и все пред НИМ предстают в ответе? Что, церковь права, когда стращает в ответе за грехи?
– Никто в посмертье не перечисляет в церковном понимании грехи или добродетели. В Ином Мире видят «удельный вес» твоей души, как люди не видят воздух, но дышат им. Душа сама подымается или опускается в свой слой Мироздания. Там бы и оставалась, но Господь создал возможность возрождения и просветления. Духовный вес души, которая, тяжкая, падает в низы магм или парит в простор Миров Восхождения. Кто-то беспрестанно молится, пытается задобрить Бога, но ТАМ – Иные Миры и иные законы.
– Кто же предстает пред самим Господом?
– Все, кто взял в руки распятие, призывая люд молиться Ему. Все, кто реализовал себя в физическом мире, прямо или косвенно причисляя себя к деяниям Света. Все, кто в ответе за судьбу своего народа и судьбы народов. Все, кто начал осознавать суть страданий…
– А как выглядит Господь в Ином Мире?
– Как для кого. Из людей наиболее точно ответила прорицательница Ванга: «Огромный огненный шар, на который невозможно смотреть, насколько он ярко светел. Только свет, ничего другого».
– Такая сила! Почему же в мире так много несправедливости и оголтелого неравенства?
– Кэт, ладно бы спросила подрастающая Натка… Как хочется – да? – чтобы за тебя все проблемы решил кто-то. Решить может, но тогда и будущее чужое.
– Папа Витя, клас… Клрра… Не классная, а кррасная машина маячит за нами.
– Я заметил. Пусть маячит. В этом мире, если я начну раздражаться из-за каждого отморозка, – сорвусь и начну их просто уничтожать.
– И сам станешь отморозком, – вставила словечко Катенька.
– Папа Витя, – вновь вмешалась маленькая Натка, – я закрываю глаза, ищу Бога, чтобы не слушать ваши глупости, а вижу черррное марррево. Это что?
Резко взвизгнули тормоза. Катя напряженно сжала руль, тревожно взглянула на мужа.
Страж отключился, обхватив себя руками, склонив голову на грудь. Тонкоматериальный фантом отозвался, но словно с задышкой, смутно и с обидой.
– Вот и переехали, – растер лицо. – Не останавливайся, давай пока за трейлером. Зародыш нагогибрида. Икряной. Достижение катализатора, которому поспособствовал еще Ксендз. Меня наги распяли, но подоспело несколько русских с лучеметами, будущих Воинов Адоная. В бойне до тридцати икряных ускользнули на просторы России. Некоторые дали потомство. Убийцы! Катя, – успокаивающим жестом погладил волосы женщины, – к чертям летят все твои правозащитные убеждения! Или я уничтожу убийцу, или он уничтожит вас – так скоро будет выглядеть альтернатива жизни.
Фред оценивающе прикидывал расстояние.
«Такой уверенный, – чуть оскалился, – давай… к самому окошку. Иди, иди! Уложу… Без проблем и слов. Самоуверенное быдло! Сила, ловкость, а я какая-то пьянь. И любите же вы предупреждать, выяснять… Нож в горло, молча!» – и тут вспомнил о «глушаке».
Достал пистолет. Где этот предохранный щелчок?
– Парень, мы так не договаривались, – забеспокоился старик, взглянув в зеркальце.
– Заткнись! По закону у тебя процесс доживания, хочешь прервать процесс?
Пенсионер оказался тертым калачом. Мгновенно открыл дверцу и вывалился. Пригнувшись, обежал капот, присел.
Фред выскочил из машины и выстрелил прямо в грудь подставившего себя Стража.
Но набирал скорость кокон, пули с воем завращались волчком… Фантом явно слабеет, но еще способен защитить.
– А-аа! – швырнул Фред о землю пистолетом и выхватил нож.
В глазах двоился силуэт, Страж исчезал на глазах. Но против ножа с двух метров…
Алк дернулся, схватился за нож, который, казалось, торчал у него в животе. И метнул лезвие назад. Нож вошел Фреду точно в «солнечное» сплетение по рукоять.
Страж мягко уложил икряного на заднее сиденье истрепанного салона.
– Ты кто? – шепотом спросил Фред. – Тот пленник Ксендза?
– Я Страж, – тихо ответил. – Икряной, тебе не место в этом мире.
Но Фред уже не слышал, его обволакивал холод, невиданный на земле анабиоз. Подземные монстры, до последнего мгновения всегда находящиеся как бы в тени, тут же начали искать путь возрождения своего гибрида. Янг рвал и метал…
– Старик, – позвал Алк, зажимая рану в животе, – вот, – бросил на сиденье пачку долларов, – отвези, только не в морг. Понял?
– Найду убийце местечко, – зло ответил пенсионер. – Много мрази развелось вокруг…
Вскоре «раритет» свернул в лес будто по грибочки – поздние рядовки, лиловые коровячки, а там, гляди, и подорешник какой сохранился.
Тело Фреда покатилось с крутого откоса к далеко внизу журчащему ручью.
Ошибка, старик. Ручей не должен был присутствовать. Огонь, только огонь.
Процесс не завершился. Око подземных монстров засекло ошибку и завершило процесс страданием старика, готовился изощренный гаввах, сладостный.
«Свалились доллары, за всю жизнь столько не видел», – подумал старик. В однокомнатной квартире четырем жильцам было трудновато. Убивали не трудности – осознание безнадежности. Биение жизни затухало, вот когда умрет отец, мать – читалось в усталых глазах сына.
Рядом возник изящный Bentley с гибридным движком, молодые пялились на раритет, хохотали. Затем о чем-то заспорили и стали притирать «семерку» к обочине.
«Бандиты, – подумал старик. – Просто бандиты или высокопоставленные? Ну что им надо?» – тоскливо поглядывал на спешащего к нему франтовато одетого мужчину.
– Батя, не бойся, – застучал по стеклу мужик. – Приоткрой… Да приоткрой, старик, – захохотал, – у меня к тебе деловое предложение.
Ничего не поделаешь, пришлось приспустить стекло.
– Ох, батя… Твой так называемый автомобиль – полнейшая клоунада. Но именно он мне и нужен. Не понял? Объясню. Называй разумную цену, я увеличиваю ее втрое. Без булды! Вот задаток, – бросил пачку долларов, – я даже не считаю, сколько там. Задаток не в счет.
Сегодня целый день доллар маячит перед глазами, не к добру, переполошился.
– Не идет, сынок, – миролюбиво ответил. – Дай проехать.
– Шутишь, старикашка? – похолодел взгляд мужика. – Твоя развалюха ничего не стоит – гроши. А я предлагаю тебе три тысячи зеленых… Для тебя это целое состояние.
– Еще бы, – скривились губы старика. – Но дай проехать. Я врос в это сиденье.
– Верю. И не хочу вырывать. Но вырву! Старик, я понимаю, вокруг провозглашают стратегии, но старорусское страдание как было, так и осталось, если потребуется – ножки я о тебя вытру без колебаний. Бери бабло и не ерепенься, а? Не нервируй меня, батя! – Кисть удальца просунулась в щель, нажала, хлипкий механизм не выдержал, стекло опустилось. Щелк – и дверца распахнулась. – Подвинься, не доводи до греха – вышвырну в отвал.
– А я где? – усмехнулся старик. – Зачем тебе моя развалюха? Сынок у меня гаишник, меня знают – пропускают по местным дорогам. А тебе-то зачем?
– Гаишник? И ты на такой тачке?! – отодвинулся, как от чумного, то ли собеседник, то ли вымогатель. – Не завирайся, батя. Пугаешь? – хохотнул. – Вон там, – кивнул на Bentley, – сидит баба-юрист и ее сынок. Твой гаишник, допускаю, меня может только пристрелить.
– Я не пугаю. А сын, – вздохнул, – такое у него нетипичное самовыражение, работает честно. Но у нас от честного труда одно страдание – выживание. Зачем тебе развалюха?
– Старик, уважу. Я же не отморозок… Завтра на Рублевке, как и в прежние времена, – пир во время чумы. И я подумал, представляешь, подкатываю на твоем раритете – и бах, лимон за билет, а? Какой фурор, хохма, пиар! Вот хохота и статеек будет! Ржачка! Ради пиара и лягушку проглотишь. Старик, пиар – это… это… Это всё!
– Гляди, не подавись лягушонком-то, – еще протяжней вздохнул старик. – А при чем тут баба-юрист и ее сынок?
– Ну, старче! Равные права и свободы, свод законов, которые надежно защищают… Чиновники выпендриваются, да? А я чиновник. Так себе, среднего звена. Так вот, старче, этого сынка снарядили в Бельгию, там даже со статусом иноземца куда как большего можно достичь, чем на родимой с паспортиной гражданина великой… Не хмурься, старик. У меня с Бельгией прогорело, я постигал азы в Петербурге. Да-да, там, где постигали азы наши корифеи… Старик, мы всегда на верном пути! А кто засомневался – твоя личная «демократия», считай, накрылась. Другого выхода у чиновников нет. Выход ведь один – честно работать. А кому это надо? Мы еще от начала двадцатого века не то что «не чуем под собой страны», мы ее начали терять. Вот с тех пор и спасаемся… Но как-то все это слишком уж затянулось. Так что бери баксы и купи честному сыну подержанный Ford. Ну, лады?
– Если не обманешь – лады. Давай «зеленые» или убивай.
– Да Господь с тобой, старче! Чего тебя убивать? На! – стал швырять доллары. – Считать будешь? Никто такую никчемность заказывать не будет, не боись, старик! Честное слово, ты не обижен. А раритет мне твой нужен для хохмы…
– Вот соберу, – ответил старик дрожащим голосом, подбирая брошенные баксы.
– Веселее, старик, – усмехнулся удалец, – сейчас мало кто заметит кровоточащую душу… А заметят – посмеются. Это закон коммерческих будней, а мы их творцы.
Мощная машинка, не спеша, стронулась. А на прицепе его «семерочка».
И тут у старика начало останавливаться сердце. Зашатался… Но зубы сцепились в последнем зажиме стонущего сознания: «Упаду – деньги не донесу семье, обшмонают».
Он доехал, кондукторша озабоченно усадила, помогла выйти. Вошел в дом, переступил порог, еще успел услышать:
– Батя, где же ты так…
И успел произнести:
– Прощайте… – и упал замертво.
Гаввах ушел на консервацию икряного.
