12
Владимир Кириллович Барков разыгрывал роль работника Министерства образования, его настораживали откровения классной руководительницы.
– Скорее в психклинике ему организовать бы государственное обеспечение, – мрачно заметила учительница, – судя по его останавливающемуся взгляду, после которого деревенеешь. Опасный он, неуправляемый, молча и неотвратимо плюющий на любые принятые условности человеческого бытия. И я не удивлюсь, что убийства в городке – это его рук дело. Необщительный он, всегда сам в себе – явные задатки маньяка. Крепыш! С детсада… Такой красивенький, голубоглазенький и добренький рос. А потом, после той ночки, когда рыбка чуть не откусила руку, его словно кто подменил. Из Крепыша оборотился в Алка.
Угодил в психичку, превратился в Лаврака. Был голубоглазенький…
– Давай, вундеркинд, знакомиться. Я – Владимир Кириллович. – И протянул руку, заглянув на лодочную.
– Ы-ы, – отрицательно из стороны в сторону мотнула головой явно тренированная детина и спрятала руки за спину. – Не внушаете доверия. Вы действительно из министерства?
– Ну… Ну да. – Подполковника проняло хрипотцой, и он заполошно подумал: «Да этот вундер вполне мог замочить Разумовского. Месть. Только вот расколи амбала…»
Владимир Кириллович перешел на официоз:
– Вы должны дать ответ: согласны ли на обучение в Москве в закрытом институте для одаренных лиц на полном государственном обеспечении? В спецучреждении один из первейших законов: свой интерес ученик выбирает сам. Вы определились с этим?
– Ментал, астрал и все такое… Батя бредил торсионной составляющей Поля. Но вы темните. С меня достаточно и одного законченного института, после чего меня определили в психбольные…
– Я знаю. Но заверяю вас, Семиоков, вы заново пройдете все мыслимые тесты и освидетельствования, которые только подвластны науке.
– Мне похрен. Так называемая наука – это видимость материалистических представлений о мире. Ваша «кина» забавляет. Киношник не пьян, но свечи в задымлении, – произнес туманную фразу и, резко шагнув, ушел.
Алк подошел к скале, пнул ее ногой и нервно заходил около полуистлевших тюфяков. Убери отцовское ружье со скалы, завтра будет поздно.
Бегом обогнул скалу, зашел со стороны развала, привычно вошел в транс, создал вокруг себя зеркальный энергетический кокон, который, вначале в воображении, начал медленно вращаться, а затем рванулась запредельная скорость, началась девиация оси, болевая вибрация в солнечном сплетении и головной чакре совпала с дрожью оси вихря, и Алк, не ощущая веса тела, двинулся вверх по вертикальной скале. Упал на выступе, напряжение давалось нелегко. Отдышался, прополз по краю и вытащил из углубления ружье. Черная автомобильная краска потрескалась, голый алюминий покрылся белым налетом коррозии. Алк привязал к себе ружье остатками стеклоткани и, войдя в транс, бросился вниз.
Почувствовал чье-то присутствие у скалы. Закрыл глаза, вообразил знакомый до каждого кустика ландшафт. Смутные ауры обнаружил сразу. Трое… Метров сто между ними и скалой. Покосился на припрятанное ружье с генератором и рванулся навстречу фигурам, замер у валуна. Кокон крутанет в крайнем случае, под грудью горит, но минут пять выдержит.
Впереди, спотыкаясь, шел Сашко-Неувядающий, поселковский юродивый, алкаш. Но позади… Она! Холеная, но жирновата. Павушка! А еще позади, оглядываясь, шпарит… (Карамышев, это я, Натка, чокнутая девица. Проходу Алку не давала, «…такой потрясной мальчишечка-а! А он, гад, ради своего генератора женился на Павушке».)
Изобразил «тренировку», стал со злостью десантными берцами лупить по осине. Его увидели. Павушка тут же из сумки вытащила бутылку водки и отдала Сашку. А тот уже изнемог, зубами сорвал фольгу, отпил грамм двести и запрыгал, волоча ногу, загорланил: «Соловей-соловей, пташечка! Раз поет, два поет, на три – баксы, баксы, орет. Оп-па, – пританцовывал, – Америка-Европа, оп-па».
– Вот он, – пожирает его глазами Натка. – Хотела посмотреть на своего бывшего муженька – смотри.
– Зверь! Долбит с разворотами невинное деревцо, земля вздрагивает. Долдон!
– Долдон? Смутный тип фаловал его в закрытый спецушный институт. Поселок гудит.
И тут Алк на замахе исчез, нацепил на голову тюфяк и возник позади женщин.
– Хочу кровушки-и! – замогильным голосом провыл, схватив Павушку за горло.
Павка обмякла и тихо завалилась в обмороке. От нее резко завоняло мочой.
Натка же первой пришла в себя и рванула по дороге, по ходу сбив с ног Сашка. Бутылка отлетела в сторону, юродивый подхватил булыжник…
– Зарежу! – потрясал булыжником Сашок.
Старшая, Павушка, затравленно пооглядывалась и на четырех, в позе рака, задом двинулась к дороге.
Затопленная баржа покоилась в метрах ста от берега, пусть среди тонн искореженного, обросшего водорослями металла отследят отцовский «кольцевой генератор». Когда стемнело – подплыл, распластался на слабой волне и без всплеска пошел ко дну, вытянув руку с ружьем. Вокруг под ним метров двадцать глубины, но баржа лежит на косе, если точно нырять – всего метров десять. Прогнулся около штырей, скрылся в водорослях, воткнул ружье в песок, глубже, глубже…
Детище Николая Васильевича Семиокова скрылось в пучине.
В пещерке детского «штаба» Алк переоделся, вышел на дорогу и вскоре вошел в поселок. На танцплощадке гремела музыка, дискотека. Чуть в сторонке – милицейская машина, участковый, заменивший Петьку, мужик солидный, с животиком, усищами и маленькими, свинячьими глазками. Не успел Алк перемолвиться словечком с одним-другим – подкатил нестандартно-мощный спорткар с молодой москвичкой за рулем. (Карамышев, из моей иномарки вышел злой, как бес лишенный гавваха, старший лейтенант МВД.)
– Вот же, – бросилась Натка к парню, – ты видел вампира у скалы?
– Видел, – невозмутимо подтвердил.
– Кто этот хулиган? – сквозь зубы спросил мент, уже зашуганный реформой, метивший в полицейские. – Эти дамочки скоро президенту начнут звонить! Не Сашко ваш Неувядающий балует?
– Ага, – завелась москвичка, – ну и тупые! Я сбила этого урода с ног… Это не он! Сто раз говорила. Вам бы скорее только кого-нибудь повязать… У вампира была жуткая полосатая морда и гнилью загробной воняло. А алкаш гнался за мной, хотел зарезать.
– Молодой человек, – насупил брови дознаватель, – вы подтверждаете?
– Конечно, подтверждаю.
– Ага, слышали?! – Девушка преданно схватила Алка за руку.
Милиционер беспомощно взглянул на участкового. Тот вмешался:
– Семиоков, наш юрод никогда не берет в руки нож. До потери пульса боится крови.
– Натка выбила у него из рук бутылку. Он бежал за ней с булыжником в руках.
– Ага, тогда почему он кричал: «Зарежу!» Кричал? – возмутилась девушка. (Карамышев, я не просто симпатичная была, знала – красивая, но перед Алком ощущала себя уродиной, на которую он и не глядит.)
– Юроду все можно кричать. Сашко зарезал бы тебя кирпичом, – нагло заявил Алк.
– Все вы уроды! – взбеленился мент.
– Виталик, ты того… – подтолкнул его в сторону участковый. – Садись, – указал на «уазик», – к молодой жене… Я сам тут разберусь. Поверь, разберусь и доложу.
– Ух, Степаныч! Будь человеком, отведи от греха. – И рванул тугую дверцу УАЗа.
– Чего бы покрепче, – намекнул Степаныч. – Ты чего с этими истеричками связался?
– И то верно. Коньяк подойдет? «Старый Кенигсберг» уважаешь? Тут даже подделки нет, но спорткар не китайцы в подвале варганили, а?
– Скоро доживем и до этого, – проворчал участковый.
Алк увлек за собой девушку.
– В город, – сказал, как приказал, – покорми, селедкой с картошкой задолбался.
Тут же взревел двигатель, лихо скрипнули шины на развороте.
– Это я вас напугал у скалы. Нужен коньяк на откуп, – заявил.
Завизжали тормоза.
– Какой же ты гад! – Девушка грустно поджала голову руками. – Павушка до сих пор в истерике, с недержанием мочи борется. А мне можно – на твои тренировки?
– Да зачем тебе? Но если это мой откуп – валяй.
– Ну хоть какой-то откуп, – кисло скривилась. – Мне так худо… Скоро на панель пойду, – плаксиво скривила личико.
– Не пойдешь, а подъедешь на спорткаре, – зло отозвался.
– Отец не успел на меня отписать дачу. А Павушка мягко стелет, да жестко спать. Присвоила себе все! Своего добра, дач, денег, квартир, машин… Она найдет очередного мужика, а мне как с ними жить? У отца – миллионы! А его убил правдолюбец, мститель. Жизнь моя другой становится, и я другой стану. Я слушала себя… Закрою глаза… Ухожу из этого поганого мира. Открываю глаза и… знаю!
– Да ну? Потом ты эти знания в бензобак сливаешь?
– Не смейся, мальчик. Я знаю! Не надо бы мне слушать себя…
– Это я мальчик? Был… Стал Лавраком.
За столиком, с небрежностью столичной ханы бросила официанту:
– Бутылку «Старого Кенигсберга» и снеди поприличней. Мой красавец голодный. Бутылку не открывай. – Официант поклонился, плотоядно ощерясь. – Алк, я тебе ни чуть-чуть не нравлюсь? – с грустью во взгляде спросила.
– Посмотрим, как я покормлюсь.
– Хам. Провинциальный хам. Но покорил девушку даже своим хамством.
Официант выставил бокалы и торжественно водрузил коньяк. Тут же, жонглируя подносом, поставил на стол закуску.
– Это что, оскорбление?! Мальчик, покажи бицепс, – потребовала. – Всего – по три порции! Видишь голодный блеск в колдовских очах? И поживей! Подсунул подделку, – кивнула на коньяк, – мальчик, ткнешь его кулачиной…
Наконец «мальчик» набросился на еду. Официант не успевал подносить. Девушка с потрясением поглядывала на пустые тарелки.
– Вить, а Вить, – с тревогой спросила, – а в будущем ты сам позаботишься о еде или это станет обязанностью твоей очередной несчастной жены?
Домой катила медленно, вразумительно. Съехала с автострады и юркнула под деревья.
– Ох, ох! Брюхо поджал руками, постанывает. Выматывайся! Я хочу, чтобы ты со мной квитался. Но ты обожрался. Тогда обещай.
– Выматывайся? – уставился. – Отсюда до скалы километров сорок.
– Ах да. Алк, я в том году школу закончила и так… еще кое-что. Как ты теперь живешь один? Бредишь своим «кольцевым генератором» и Иными Мирами?
– Батя там… В Ином Мире. Поможет, если я невинных трогать не буду.
– Какая же я невинная, Витенька? – удивилась. – Ты меня трогай, женщины созданы для этого. Ты меня вот не трогаешь, а я вся дрожу… А тронешь, наверное, обмороком изойду и все прозеваю.
– Вот чмо столичное, – отодвинулся.
– Да пошел ты! – тихо произнесла. – Я себя жалею. И тебя жалко-о, – зашморгала носом. – Ты, Алкидик, без греха грешный, ты – Иной. И я Иная… Не понимаешь? – жалко усмехнулась. – Мне все снится и снится какая-то другая родина, вся цветная, чистая, светлая. А потом – вдруг галактический корабль рептоидов… Представляешь? И я точно знаю, что это нелюди. Они бьют по комете, а я трясусь и плачу, когда мы на сверхпределе гонимся за кометой. И жуткое торможение, корабль трещит… И все, просыпаюсь.
– И мне снится, – потрясенно уставился, – ты в кого пошла, в маму или папу?
– Скажешь такое… Конечно, в маму. Она его начала презирать. Особенно, когда перед этой сучкой, Павкой, папа на задних лапках… Мама пожалела бы меня. Убили ее… Я слушала себя. Убил папа. Не он лично.
– Убили маму Катю? Не врешь?
– Это святое, Алк. У тебя батя… У меня мама Катя.
– Иди ко мне, – протянул руки, – я тебя жалеть буду. Простишь? «Кольцевой» ум застил, прости мне Павку. А ты школьница… и только странно смотрела на меня.
– Какой ты глупый мальчик! Жалей… Только всегда жалей!
Население поселка составляло тысяч пять человек, и добрая половина людей поглядывала на странный «камуфляжный» вертолет, зависший над скалой.
Алк примерял костюм.
– Натка, выглянь в окно. Что там за переполох? Хочу разузнать, чем сейчас бывший участковый Петька занимается после того, как его из милиции турнули?
– Останавливают фуры. Водилы исчезают, а фуры где-то перегружают. Дачку себе Петька прикупил, бабы голые визжат…
– Подожди, Натка. Визжат, значит, им так хочется, это их дело. А ты почему вчера плакала, я же тебя жалел, обнимал? Если ты знаешь, где Петька фуры останавливает, почему эта «полицейская» милиция этого не знает?
– Ну да, не знает. Скажешь такое… Он с кем-то делится, сам на такое решился бы – враз прихватят. А товар реализовать… Без прикрытия, мальчик, такие вещи не отфурыжишь.
– Не называй меня мальчиком…
– Буду. Вот мальчик и… все. И хочется погладить тебя по головке. А галстук? Хочу увидеть тебя при галстуке. Ты до этого хоть раз был в ресторане?
– Давай галстук…
Девушка машину не гнала.
– Стоп! – приказал. – Сдай назад. Остановись около кафе.
Взгляд становился отрешенным. Под балахоном ларька мужчины пили пиво:
– Весна, девки бешеные, рыщут в поисках самца, а тут я в своем роде монстрило, – слышалось.
Что-то смешивалось с сознанием и комаром зудело в мозгу. Алк выскочил из машины, девушка заглушила двигатель и бросилась к парню. Он вытянул руку и, не прикасаясь, каким-то энергетическим пинком толкнул ее к дереву.
– Не хило, – потрясенно прокомментировала.
Он шагнул к дереву, ткнул изумительное создание грудью и лицом в ствол, задрал топик выше застежек лифчика и другой рукой оторвал невзрачную горошинку. Отпустил и, не успело изумительное создание загореться возмущением, одним вспыхнувшим взглядом заставил молчать. Снял с себя пиджак, из лацкана рукава оторвал такую же «горошинку». С переднего сиденья, из подголовника выдрал очередной «горох». Немного подумал, аккуратно выложил на асфальт устройства прослушки и растоптал.
От его взгляда девушка, как рыба на ветру, пару раз раскрыла рот и бессильно села прямо на землю, измазав грязью свои броские бриджи.
Чернобровый и черноусый чел, обвешанный фотоаппаратами, тронул парня за плечо.
– Я туточкы новэнькый… Така гарна дивчина, цэ нэ добре… Встань-ко, панночка!
Натка медленно поднялась и рванулась к фотографу. Схватила ремешок фотоаппарата, дернула на себя и при этом что есть силы всадила коленом мужику в пах. Хохол замер на асфальте в позе зародыша.
Спорткар рванул с места, будто его обжег огнем инопланетный дракон.
Въехали в лесок, черный крутой спорткар с погашенными огнями лишь изредка отсвечивал, когда по трассе проносились грузовики, сверкая фарами.
– Мальчик мой, – решительно заявила, – это ты вкатил шарик в лоб моему папочке. Я себя заставляла ненавидеть тебя, шептала: «Ты влюбилась в убийцу!» И я указала бы, где ты прятал это исчадие, ружье с генератором. Но мама Катя… Он убил ее. И я была готова убить его. Ты опередил меня.
– Он убил моего батю! – по-мужски, прихватив в кулаках хлипкую Наткину одежонку, прокричал. – Он убил самое дорогое в моей жизни! Я доверял бате, я его любил… А он, паскуда, убил. Чужими руками. Любой суд, даже без подкупа, его выгородил бы. И пусть орут: маньяк, самосуд не пройдет. Пройдет!
– Успокойся, мальчик. Оборвал на мне всё… С голыми титьками баранкой вертеть?
– А там, в кафе, сидел тот, кто батю добивал. Он на воле и продолжает добивать шоферюг. Кто нацепил «жучки», ты?
– Правда в яйцах хохла… И я ему их отбила. Крутился возле всех, щелкал, тыкался камерой – так цикаво. Ну нет, что такое «цикаво»?
– У хохла спроси… Батю кто, кроме твоего папочки, гробил, знаешь?
– Узнаю. Дядя Коля мне не чужой… Я росла с ним в одном доме. А потом он бросил все и обменял квартиру.
– Вышли на меня… Фактов у них пока никаких. Прессовать начнут. И тогда – война.
– Дай руку. – И прижала к голой груди. – Это женское сердце, что оно тебе говорит?
– Убью, если великую разведчицу разыгрываешь.
– Да я разыграла бы. Ради чего? Сколько этих разведчиц погибло ради светлого будущего, теперь предавать ради демократии и капитализма? Или, чтобы изобличить убийцу папочки, которого сама хотела убить? Ради чего я могла бы тебя предать, Алк? Растолкуй мне.
– Руку отдай, – дернулся. – Зачем тебе панель, хвасталась – у тебя триста тысяч долларов. Твои денежные переводы лежат нетронутыми…
– Тогда пусть все пользуются такой умницей и красавицей, – обиделась.
– Неужели так запросто можно обманывать?
– Можно. И предать… Только скажи при этом: «Ничего личного».
– Не на панель ты тогда пойдешь, а в гробину! – вырвал руку.
– С радостью. Там мама Катя… Там и мой папочка. Он пожурит и укажет на ошибки. Предавать, скажет, нужно, но только ради власти и больших денег. А мама Катя не простит. И это самое страшное: предавать, когда знаешь, что мама Катя не простит.
– Убедила. Но, Натка, если пошатнется доверие к тебе… Мне наплевать…
– Не плюй, мальчик, в колодец, из которого любовь собираешься пить.
Лучи фар задержались дольше обычного, задрожала земля от движения по трассе.
– Красивые у тебя груди, Натка, – неуверенно притронулся. – Черт! – вскочил, ударившись головой о верх салона. – Фу, – потер голову. – Это же фуры! – выскочил из машины.
Поперек съезда к скале стояла милицейская Лада, перед ней выстроились две фуры. Из кабины огромного MAN свисал труп пожилого шофера с простреленной грудью.
– Петухан, давай этого – в кузовок и гони.
Бандит крался к кабине второй фуры. Приложил что-то около ручки и, отскочив, нажал на кнопку. Глухой хлопок взрыва, и дверца с лязгом открылась. Бандит сунул автомат в кабину, но раньше показался дробовик, и картечью разворотило голову нападавшему. С другой стороны ударил автомат. Стрелявший прокричал:
– Буля, оторви зад, займись фурой. Барсук убит!
Не спеша открылась дверца «лады», вышел с автоматом дородный офицер милиции, но так и замер, когда, мелькнув маревом, перед ним возник франт в черном костюме, белой рубашке и, что возмутительно, в вызывающе алом галстуке.
– Степаныч?!! – потерянно прохрипел франт, опуская кулак.
– Семиоков?! Хе-хе. – И офицер без раздумий вскинул автомат.
В ту же секунду франт прогнулся назад, выбрасывая правую ногу вверх, подбивая ствол. Грохнула глухая очередь, но в небо. Тут же нога франта угодила офицеру прямо в лицо. Мужик опрокинулся на спину, но автомат не выпустил. Прыжок в сторону, нога франта безжалостно воткнулась каблуком Степанычу в горло. Мент дернулся, разжал пальцы…
Громила, добивающий водил, открыл огонь, но пули раскручивались вокруг энергетического кокона, и одна из них угодила громиле прямо в лоб.
Черный силуэт исчез, остались трупы и занемевшие в шоке водилы МАЗа. Взревел двигатель, фура стронулась с места, по обочине объезжая мертвого Степаныча.
Алк рванул дверцу спорткара:
– Петька-участковый уходит… Гони!
Разорванный топик был зашпилен сзади, ниспадающие волной волосы закрывали глаза.
– Дорви, мальчишечка, – выхватила из-под сиденья лифчик, – и стяни волосы…
Настигли. Спорткар пошел на обгон. Лаврак щелкнул дверцей и на сумасшедшей скорости прыгнул на подножку кабины фуры, ухватившись за зеркало.
– Буйняк!!! – завопил Петька, выхватывая из-за пояса пистолет. – Сейчас я тебя, психотроп, пристрелю.
Рука мстителя отбила пистолет и рванула вниз, срывая другую руку с руля. Бывший участковый инстинктивно нажал на курок, но лишь прострелил себе ногу. Без замаха кулак врезался в Петькин кадык. Хруст и хрип горла… Тяжелая фура, оставшись без управления, не вписалась в небольшой поворот и пошла напрямик к дорожному откосу, за которым темнел провал. В последние секунды Алк взвился маревом, перелетел через фуру и упал на крышу спорткара.
MAN где-то внизу грохнул ударом о глыбы и вспыхнул чадным пламенем. Спорткар, повизгивая колесами, слишком резко вписался в поворот, его развернуло, и он ткнулся в кусты. С крыши тяжело свалился самопровозглашенный мститель.
– Я знала, что ты дикий… Но не до такой же степени, малыш мой! – вскричала Натка.
– Ходу! Крышу здорово погнул?
– Малыш, – усмехнулась, – у моего четырехколесного дружка крышу не прогнуть.
Парень в горячке не придал этим словам значения.
Автомобиль помчался в сторону города.
Алк покосился на свой целый, но грязный костюм, скосил глаза на порванный топик и вызывающе вверх устремившиеся затвердевшие Наткиные соски, топорщащие материю.
– Не косись! У меня сюрприз… – и чуть не протаранила Ford Scorpio впереди. – Мальчик, ты такой грубиян? Хватаешь меня, словно я жлобка базарная. А я кто?
– Если честно, Натка, ты очень красивая водила. Что-то подсказывает мне – ты необыкновенная. Но я не умею с такими девушками водиться. Прости.
– О, это уже лучше. И я с пеленок знала, что у меня будет необыкновенный…
Вошли в ресторан. Подскочивший метрдотель уставился на соски, едва прикрытые рваным топиком.
– Мы будем пудрить носик, – усмехнулась.
Алк только тут обратил внимание на сумку через плечо у девушки. Направился в туалет…
Умылся, очистил костюм. Вышел в зал и оторопело уставился на сногсшибательную женщину, которая через весь зал направлялась к нему. Золотистые волосы живыми струями отзывались на каждое движение незнакомки. Изящные туфельки, сверкающее нежной зарей платье, открывающее плечо с полуобнаженной грудью. Красивый бант на плече, почти не тронутые губной помадой губы. Алк ощутил несвойственную ему робость, его загоняли в иноматериальный угол, где возможны только преклонение и любовь.
– Заробел, малыш? Не груби мне, пожалуйста. Я так тебя люблю, мой мальчик! Ну, скажи мне что-нибудь приятное, похвали мое платье, например.
– Черт-те что и сбоку бантик…
– Спасибо. Это так впечатляет, – увлекла его к столу.
Однако ни шампанское, ни еда не лезли на этот раз Алку в горло.
– Сегодня ты не в ударе, – через некоторое время вздохнула, – зато «скорпы», соседи по автостоянке, пьют. Нам лучше уйти, а? Уж больно они пялятся…
– Не могу забыть, – склонил голову Алк, – вроде нормальный мужик, новый участковый. Как я успел подбить автомат? Бандой заправлял… Буля!
– Я теперь соучастница преступления, поздравь меня, мальчик.
– Банда явно ментовская… Ее не скоро обезвредят, если вообще обезвредят.
– А ты мститель? Зачем тебе это? Хочешь геройски исправить этот мир?
– Не хочу. Петька при следователе избивал батю. Этого я подонку не прощу. Бил и приговаривал: ты ветошь. Это мой батя ветошь? Кстати, меня навещал эфэсбэшник…
– Они ищут убийцу моего папочки. И, думаю, им уже все ясно. Ищут подходы. Считай, что кончилось твое геройство во имя справедливости. Ныне должности и деньги правят страной. И ты надеешься, что они так запросто отдадут тебе свой хлеб?
– Не надеюсь. Но когда действительная ветошь обвиняет невиновного человека…
– В конечном итоге ты замахиваешься на власть. А ты знаешь, что ждет тех, кто в нашей стране… О боже! – вскочила. – Быстрей, – схватила его за руку и потянула в зал. – Я не хочу с тем рылом танцевать! А он прет прямо ко мне… Алк, топчись на месте и подставляй руку, когда вроде падать буду, остальное – я сама.
Тело вибрировало, прогибалось, вертелось, выставляло груди, Алк только неуклюже поворачивался в разные стороны и бросался подставлять руки, боясь уронить драгоценность.
И в этот момент его толкнули.
– Отвали, лох! Зырь как бацают танго…
Алк скорчил гадливую гримасу, на мгновение исчез и резко выставил руки. Пьянствующие «скорпы» вместе со стульями и столом влетели в стенку. Слегка подпрыгнул и коленом поддел подбородок непрошеного любителя танго.
Не спеша катили по дороге, не зная, куда приткнуться. И тут полоснуло фарами, прогремели выстрелы. Били по шинам.
– Ха, – усмехнулась девушка, – долго они палить будут. Не переживай, я – гонщица.
Нажала кнопочку, работа двигателя превратилась в вой.
– Ната, – глянул уважительно, – сверни куда-нибудь, и пусть наступит покой.
– И любовь, – улыбнулась.
– Как-то не до любви.
– Ты совсем не бережешь меня, – с грустью потупилась.
– Я буду беречь. Но сегодня мне плохо.
– Тогда я зачем тебе? Я существую для того, чтобы тебе не было плохо, – это любовь.
Беззаботно светила луна, верещали кузнечики, дальними лучами мигали фарами автомобили, и только настороженными темными клубами надвигались деревья.
– Судьбина гложет, малыш? – тихонько целовала его в висок, щеки и глаза. – Да, ты влип в такие обставы… Ты, конечно, вундер и все такое… Вдвоем, любя и доверяя друг другу, мы продержимся. Мальчик, а ты когда-нибудь догадаешься меня поцеловать?
– Тебя страшно целовать… Слишком красивая, юная и умная.
– Так мне так и загибаться?! – растерялась. – Чертов Алкид, – вскрикнула, – ты политизированный маньяк, а я живая женщина. Пусть я из другого мира круто обеспеченных, но мой мир принадлежит тебе! Нас не разделяет пропасть. Я брошусь за тобой в пропасть. Пусть преследуют, отстреливают, но в тюрьму мы не сядем при любом исходе. Твой мир – свобода, мой мир – любовь, вместе – свобода и любовь. Свобода и любовь – девиз Вселенной, той ее части, которая не поражена рептоидным миром инфракосмоса. Люби меня!
– Натка, а ведь ты права, – погладил ее по волосам. – Но я боюсь тебя.
– Ну, наконец-то! – взвизгнула красавица и умница. – Чувствуешь дрожь моего тела? Чувствуешь, какая я вся горячая? Чувствуй, любимый, и не сопротивляйся…
Поутру долго валялся в постели, привычная картина квартиры срывалась в трех местах. А по мобилке: «Как мне теперь хорошо и легко, какое прекрасное утро, мальчик мой, когда я тебя увижу?»
– Очнись, – буркнул. – Какое утро? Час дня. В четыре у магазина… – И отключился.
Взял отвертку, вскрыл телефон. Неказисто-серенький архисовременный «жучок» смотрелся красиво на пыльных внутренностях доисторической «бахты». Залез в шкафчик на кухне, нашел зудящий «горох». В комнате проверил люстру, видео… Четко произнес:
– Неопровержимым доказательствам намерен подчиниться. Начнете играть в подлую игру – это равносильно объявлению войны. Нас не рассудит суд и тюрьма. Если надоело жить – начинайте!
13
Корнеич, начальник погранзаставы, встретил у ворот настороженной улыбкой.
– К нам на отдых подкатил армейский чемпион. Пояса у него, титулы, непобедимая десантная каста. Хочешь, познакомлю?
– Корнеич, я расслабился…
– Да уж, такая кого хочь расслабит, – уставился капитан на Натку.
– Организуй платную встречу, покруче рекламу закати, чтобы и в городе заинтересовались. Тебе, Корнеич, за организацию – двадцать процентов.
– Затребую отпуск, на службе я этот номер не проверну. По документам ты – вялотекущий шизофреник. Я лично в это не верю, гольцам от госбезопаса что-то было нужно от твоего бати и от тебя. На камеру бы заснять бой, так какая-то сучка, говорят, припечатала между ног заезжего фотографа.
– В милицию пусть заяву подаст, – отозвалась Натка. – Десантник – это Селиванов, да?
– Чего? – дернулся Корнеич. – Ты знаешь капитана Селиванова? А фотографа за что?
– Пожирал меня глазищами и голенькую жаждал отпечатать. Такие во все отверстия печатают… Я вас, Корнеич, в свидетели запишу.
– Меня?! – потерянно замер командир. – Да ты, девка, совсем охренела!
– А его «цикаво»? Он меня в загул фаловал…
– Она что, свихнутая? – возмутился пограничник. – Цикаво – это в переводе интерес, интересно, мол. В какой загул – ложь!
– Будет ему цикаво, – пригрозила, – я свидетелей прикуплю, адвокат у меня «зеленку» словно жвачку потреблять будет. – Уроды! – рванула автомобиль с места. – Он посмел «жучка» внедрить в спорткар. А ты – не урод?! – набросилась на парня. – Зачем тебе этот бой? Селиванов – капитан ФСБ. Они начали свою игру. А Барков, ишь, в Министерство образования подался, еще тот урод, но, прямо скажу, – честный урод. А этот хохол – урод из уродов! Стэпан Стэпановыч Стэпанов. Сексуальный маньяк, дешевая уродина! Знаю я их… Зачем тебе этот бой? Селиванов таких, как ты, зараз троих уроет!
– Заедем за Мишкой, – начал терять терпение Алк. – Женщины – суетные существа!
– Почему не в коляске? Что за дела у тебя паршивые? – вскоре спросила Мишку.
– Эксперимент, – вяло отозвался калека. – Алк проверял свою энергетику, собрал курган из камней и энергетическим ударом шибанул… Коляске хана. На позвоночнике образовывается опухоль, говорят, рак. Я два года назад на мотоцикле влетел в колдобину на дороге.
– Хочу тебя вылечить…
Мишка сгримасничал в кривой усмешке и плюнул под ноги.
Через некоторое время, мягко урча мотором, Натка подкатила на спорт-каре, на крыше была увязана инвалидная коляска. Не глушила движок и сидела в облегающем со всех сторон кресле мрачная, как загнанная охотниками волчица.
Алк помрачнел, отошел в сторонку, отключился. И вздрогнул… Скала была напичкана видеоподслушивающими устройствами. Молча отвезли Мишку домой.
За чертой поселка девушка зло активировала «Сю» император. Салон замерцал дисплеями, огнями, наполнился гулом. Остолбеневший Алк уставился на круглый экран, по которому бегал луч поисковика. Тренькал аварийный звонок. Бубнящий голос с маниакальностью твердил: «Фиксация электронного преследования…»
– Видишь, – ткнула в сонар, – эти два урода за мной следили, когда я коляску закупала, а потом передавали по цепочке, словно я преступница или шпионка. Я посмотрю сейчас, на что эти охотнички способны. – Двигатель рыкнул, словно лось по весне, подзывая самку.
На прямых участках, казалось, спорткар взлетает. Такое Алк себе и представить не мог. Обошли проселком и оказались позади преследователей БМВ-спец. Рявкнули динамики:
– Уступите дорогу! – и взвыла сирена. – Вгоню в развал! За последствия ответите у генерала Максимова, если в живых останетесь.
Оба BMW прижались к ограждению.
– Ты знаешь генерала Максимова? – тревожно, с перехватом горла, спросил Алк.
– Сю, принимай управление. Параметры стандартные.
Алк с закипающей жутью в глазах смотрел на самовращающийся руль.
Салон автомобиля наполнился Наткиным хохотом.
– Крепа – так я тебя зову по ночам, когда прижимает… Крепа, я пылкая и ласковая девушка… А это, – мельком взглянула на подмигивающие огоньки, – японский робот, управляющийся с голоса.
– Банзай! – умалишенно заорал робот воплем камикадзе.
Спорткар, словно муха, вильнул вбок и тут же с неимоверной скоростью задом рванул по дороге. Впереди прогремел взрыв… Автомобиль развернулся на узкой дороге и понесся к видневшимся вдали BMW.
– Мальчики, – обратилась к офицерам, – конкуренты бьют с гранатомета.
На глазах у офицеров Алк исчез. Позы и лица стражей застыли…
Вскоре показался, одного подрывника тащил на плече, а другого просто волоком, локтевым изгибом прихватив за голову.
– Вот чертяка! – уважительно воскликнул офицер. – Вам знакомы задержанные? – наступал в официалке служивый.
– Еще бы! Конкуренты по стрит-рейсингу. Приличные суммы на кону бывают. В третий раз пытаются меня взорвать. И все, дядя! Завтра Баркову обрулят ситуацию…
Офицер бросился к капоту, загородил дорогу.
– На колени! – приказал Алк. Офицер зашатался. – На колени! – бросил руки вниз.
Офицер упал на колени, с ужасом пожирая взглядом молодого человека.
Напарник потянулся к наплечной кобуре.
– Опусти руку! – прикрикнула Натка. – Опусти, если хочешь жить. Не угроза – совет.
Офицер неуверенно, но все же выхватил пистолет.
В ту же секунду Алк метнул резкий взгляд, и пистолет, неведомой силой вырванный из руки, полетел под колеса BMW. Неуловимым полуразмытым движением парень возник перед шокированным мужчиной.
– Тебе хороший дали совет. Так в чем дело? Кто такой Барков?
– Подполковник… Владимир Кириллович Барков. Герой России… Мы в его группе.
– Передай ему: неумно нарвется – начнутся сплошные похороны. Я не хочу этого. А он хочет? Спроси… Запомнил?
Спорткар, обогнув какой-то хуторок, шмыгнул мимо кустов и замер под мощным дубом. Низкие ветви, вечер и густой подрост скрыли штучное чудо японской техники.
Воцарилась тягостная тишина.
– Натка, – вкрадчиво-металлически прозвучал голос, – я буду петь песнь победы.
– Император Сю, ты в третий раз спас мне жизнь. Заслужил!
Раздались душераздирающие вопли на японском языке, торжествующие и с угрожающим железным скрежетом. За подвыванием с хрипотцой последовал ритмичный припев, и закончилась песнь назидательными возгласами.
– Сю пел о том, – объяснила, – что точный расчет – хорошо, достоинство – убедительно, но превыше всего – честь. Если ты не смог победить врага – полбеды. Если ты не смог победить себя – позор. И – харакири. С опозоренной честью жизнь не имеет смысла. Эта песня сотворила великую японскую нацию. Имеют клочок суши без полезных ископаемых и – передовые позиции в мире. Когда же хоть один наш министр, депутат или губернатор, испоганив честь, сотворит себе сеппуку?
Натка прижалась лбом к лицу парня.
– Сю меня спас, ты, Крепа, сегодня меня убил. Ты уронил свою честь. Ставить перед собой человека на колени… Мама Катя мне этого не простила бы. Бодаться, даже с властью, – это одно, а унижать, как порой это делает та же власть – другое. Так с кем ты: с батей твоим, с мамой Катей или с отродьями?
– Я на колени этого властьдержателя потому установил, что в свое время генерал ФСБ загнал меня в психстрогач, я отказался с ним сотрудничать. И я найду этого генерала Максимова и урою.
– Не сотрудничай, но не унижай человека.
– Ната, ты говоришь глупости. Имеется аура, в этих полях иномирья жизнь, судьба человека. Тот, которого я поставил на колени, имеет черную ауру. Напарник – нормальный мужик. Черная аура – это образ, символ. На самом деле черных аур не бывает, а темное иномирье отсвечивает густым кровавым ореолом, что свидетельствует о наличии низкочастотных инфракрасных вибраций – энергетический след рептоида с сирианцем и человеком.
– Не поняла? – вскинулась девушка.
– Или «черный» поставит на колени меня, или я его. Ставить на колени, чаще не в буквальном смысле, – это их подсознательный импульс. Когда видишь ауры, многие человеческие понятия выглядят глупостью. Когда стреляют и убивают – это всего лишь последствия настоящего боя. Для многих людей, к сожалению, невидимого боя. Существа, контролирующие этот мир, не смогут продолжать издеваться над людьми, если люди осознают их присутствие и как они работают, как жрут людскую энергию. На пороге четвертый рейх…
– Но если ты сильнее, значит, ты чернее? – ужаснулась. (Карамышев, если бы ты знал, как я тогда ужаснулась.)
– После встречи с детенышем Пасти Счастья, потусторонним лавраком, аура у меня помутнела, но остался золотистый ореол. Я не светлый и не черный, я – Алкид. Людей учат слепо верить в то, что священнослужители отпускают грехи человеку. Это страусы с головой в песке, желаемое, но не действительное. А, проще говоря, обман…
– Какая еще, к хренам, Пасть Счастья? – встревожилась девушка.
– Будущий мир Анти-Христоса, темный иномир материализуется.
– Ты такой умный мальчик, – уважительно заметила. – А какая у меня аура?
– Она имеет серебристо-синий, но вместе с тем и какой-то «молочный» фон, под оболочкой кокона переливается сжатая энергия. После твоей… э… любви я потерял половину своей силы. Раньше я этого «черного» поставил бы на колени одним взглядом.
– Да уж, – вздохнула. – Но так хочется тебя любить… Конечно, я дорвалась. Но любить так любить! Выходит, я своей аурой отбираю у тебя чернь?
– Может быть. Но тогда эфэсбэшного чемпиона мне не победить. На данный момент мне требуется быть не светлее, а сильнее.
– А как ты исчезаешь? Это же невообразимо!
– Это совсем просто… В воображаемой голографической проекции часть конфигурации ДНК проецируется в желаемое место, в месте проекции создается энергетический импринт, то есть шаблон. Скорость кокона слегка сдвигает вибрацию времени данного локального пространства…
– Импринт? – погрустнела Натка. – У меня… глянь как они вздымаются, как прерывисто дышат, – погладила выпуклые бугорки грудей под топиком, – какие они жаждущие…
– Натка! – взмолился парень.
– Нельзя, девочка, нельзя, – стала бить себя по груди. – Мой миленок станет добрым, но в мире этом добро уже не катит. Добрые начинают влачить жалкое существование, чиновный зубохват любого доброго вмиг доведет до остервенения и инфаркта. Не боись, Крепа, – жарко обняла парня. – Ты набей морду этому чемпиону, а? Выйдешь на ринг, – шептала, – весь в губной помаде, разит от тебя падшей женщиной, и эфэсбэшник тягостно не решает: бить или не бить? Все так мрачно, малыш, – тихонько вздохнула. – А любовь?
– Любовь превращается в вечную мерзлоту, обнажаясь глобальным потеплением секса, – зло ответил.
– Жаль, – пожаловалась, – после видений страшно болит голова, я целый день – труп. Мы продержимся, мальчик! Сю распознает взрывчатку и вооруженных людей, уходит даже от самонаводящей… Папочка мечтал – как он говорил – лазерный секатор установить и кастрировать дешевую технику органов и криминала. Установить «секатор»?
– Как я понял, тебя прикрывает генерал Максимов, кто он – отцовский дружок?
– Ох, Крепа, хрен к нему подберешься! Миллионы у папочки откуда? Коррупция? На этом поприще он грел руки. Но основные миллионы – это триметилфентонил.
– Я и слова такого не знаю, – удивленно ответил.
– Можешь и умереть незнающим… И умирают. За последние два года смерть от наркомании увеличилась в сорок раз. Синтетический наркотик, известный под названием «белый китаец». Точно рассчитать одну наркодозу практически невозможно, она составляет всего около двух десятитысячных грамма. (Карамышев, ты мент, но даже ты, да что там – даже я не могла знать, что суть метилфена может быть другой, страшнее, чем просто убийственный наркотик.)
– И твой папочка поставлял в Россию эту смерть?
– Папа и генерал Максимов – пешки. Осуществляется целенаправленное ослабление Руси, всегда осуществлялось западными разведками. И не только разведками…
– И что от тебя им потребно? – Новость ошарашила парня.
– Скорее всего – заменить папочку. Я прошла такую подготовку… Большая часть отцовских миллионов – в иностранных банках. Мне откроют счета взамен сотрудничества. Мама Катя знала о происхождении этих счетов и… Ей организовали дозу «белого китайца». Я ему это и в гробу не прощу, папочка убедил следака, что моя мама Катя была наркоманкой. В день неизбежного – продержусь несколько часов.
– Слушала себя?
– Нет. Боюсь… Будущее – страшная вещь. Всегда неучтенными остаются с первого взгляда незначительные факторы. Время эти факторы превращает или в смысл сущего, или в прах. И наши ошибки… Кукловоды, спецслужбы всех расцветок, тайные организации с первых веков нашей эры и до наших дней. Колыбель всех тайных орденов раскручивается еще с 1099 года от аббатства Нотр-Дам дю Мон де Сион в Иерусалиме. Это «Сионский приорат», с 1306 года взявший имя «Ормус». Цивилизация Сион с планеты Малдек. Зомбирование людей, – глянула вызывающе, – началось задолго до навязывания людям ложных религий. Religare – по латыни «заново привязываться», навигаторы «Ормуса» становились впоследствии организаторами более известных тамплиеров и самого ненавидящего Россию общества «Баварские иллюминаты». После разрушения общественного строя, – тихо объясняла, – группировка, прикрываясь взбешенной толпой, захватывала власть и насильственно «воспитывала» сознание. «Спартак» в Германии, РСДРП в России – это тогда, а сейчас таких захватов не счесть. Последний – Сирия с прицелом на Иран, Украина. Еще раньше кровавый разгул Французской революции, уничтожение миллионов людей. – И затихла, сжала руки парню. – Ленин даже не предполагал, в чьих руках он был пешкой, из чьих рук получал кайзерские марки. А уж какой-то генерал и депутат… Восставший народ валит опостылевший диктат, чтобы на волне справедливого гнева зародился другой, более продвинутый и лицемерный диктат, хаос, террор, разруха.
– Ната, – сдавленным голосом спросил, – и что… генерал Максимов?
– Мама Катя… Она знала, кто собирал компромат на отца, кто втянул его в преступную наживу и откуда ноги растут всех этих революций, настырность справедливости и якобы демократии. Сознание – это сопричастность знанию. Сопричастность информационному Полю, а не людским идеологическим фобиям. Человеческому сознанию, – криво усмехнулась, – еще далековато до сопричастности знанию. Кто обрабатывает души людей разложением, убивает людей руками самих же людей, а? Кризисы, войны, моральный распад, генетическая деградация.
– И что? Я тут при чем? – возмутился Алк. – Я честно предупредил весь мир: я никому не позволю не ответить за издевательства над батей. Параноики, сбивающие в стаю психически неустойчивых и обездоленных лиц, именуют себя сатанистами. Дерут кошку, чертят на кладбищах пентаграммы, иногда распинают детей, священников. Это, другими словами, иллюминаты? – спросил Алк.
– Это шелупонь для отвода глаз, – ответила. – Злобный, но морок. Истинный интерес некоторых тайных лож – президентские и правительственные, правоохранительные и финансовые структуры, организация подрывных компаний в СМИ – вот кто такие действительные иллюминаты. Тайные вершители судеб мира. И они очень стремятся к тому, чтобы любое упоминание о них выглядело забавной фантастикой. А рассуждения о рептоидах – это вообще пусть смахивает на какую-то моду, чем на действительную реальную угрозу.
(Карамышев, ты меня прости. Я замучила тебя своими воспоминаниями. Но это мое самое дорогое… Прости. Я живу своими воспоминаниями, у меня две жизни… Ты меня встретил в моем втором рождении, а я бесконечно вспоминаю свою первую жизнь, первую и навечную любовь. И свою гибель.)
…В коридоре Баркова увлек за собой Корнеич.
– Степаныч у нас был, участковый. Недавно схоронили. Герой, один против банды… Семиоков утверждает, что два водителя остались живы и они видели, кто на самом деле Буля.
– Буля? – вскинулся Барков. – Мне только какого-то Були не хватало! И что?
– Буля, по слухам, руководил бандой. Но суть не в этом. Я парнише: давай заявим в УСБ. А он – сообщи Баркову. Баркову и – баста. Разумовская его одергивает, хмурит бровки… А я так скажу: парень он смекалистый, просто так намекать не будет. То в милицию заявит он – отмахнутся или замучают допросами и повяжут, а другое дело вы…
Вскоре собрались у скалы. Взяли с собой и Мишку.
– Я чувствую-ю, – подвывала Натка, – что-то страшное! – и прижималась к парню. И тут же вспоминала: – Становись, я покажу тебе его самый подлый ударчик. Он как бы уходит от удара, почти поворачивается спиной и из-под груди в полузамахе сильно бьет ногой. Если ты успеваешь отскочить, он уже с полного оборота лупит другой… Только подумаешь его ударить, а он опережает тебя.
– А ты не думай, а бей, – нервничает парень. – Так мне что, сдаваться? Чего ты ноешь? (Карамышев, все вы, мужчины, малыши. Вот смотришь и чувствуешь – малыши. Какой он Алк? На самом деле он мой малыш.)
– Разрядка! Разрядка!!! – раздался хриплый голос Сю. – Наташа плохая!
Начали вместо отдыха бросать в Алка теннисными мячиками, тренируя реакцию, он ловко уходил от бросков.
– Ишь ты! – подошла ближе. – На, бросай и ты, – уложила мячи Мишке в коляску.
Калека старательно размахнулся и утробно простонал, начал медленно падать, судорожно хватаясь за подлокотники. Только неимоверный бросок Алка, который в прыжке подставил руки, спас Мишку от еще большей беды.
– Ненавижу твой рак!!! – неистово закричала девушка.
Над ее руками образовалась серебристая воронка, и Натка с размаху в стихийном порыве швырнула этот сгусток Мишке в нижний отдел спины. С шипением и потрескиванием, с запахом озона энергия стекала с Мишки, краями уходя в землю.
– Ненавижу твой рак!!!
– Мамочка, – застыла маленькая девочка со странным именем Наука, – как чудно тетя лечит дядю… Он может умереть.
Дива удивленно расширила глаза, включила все свои духовные сенсоры Тонкого Мира, не увидела ничего, но по небольшому всплеску недоступной энергии догадалась: где-то всколыхнула мглу Белого Савана индиго-ведьма или, скорее всего, Богиня. Янг их уничтожает лично. Белый Саван тяготеет к созиданию, так как является переходом от Тьмы к Свету.
– Спаси дядю, – попросила маленькую дочурку.
– А зачем? Нити его времени уже вплетаются в бестелесный континуум.
– Останови! Наука, деточка моя, этот паренек не успел жить, пораженный Тьмой. Он потеряет века в бестелесном мареве.
– Не успел жить? Ладно. Но ты мне потом объяснишь, мамочка.
– И мне, – подошел несколько растерянный Вечно Начинающий.
– Рано тебе умирать, – зашептала девочка, зашевелила пальцами, будто расплетая невидимую паутину. – А ты, – выставила ладошку, – усмирись, Богиня! Твой разум дымит…
– Что это было? – испуганно спросил Алк, вставая с бездыханным Мишкой на руках.
– Я его убила? – испуганно задрожала девушка. – Я его убила?!! – неистово закричала, бросаясь к Мишке, прижимая пальцы к сонной артерии. – Пульса нет. – И потерянно отступила, споткнулась и упала.
– Мамочка, она красивая, эта странная Богиня… И не злая. Откуда она взялась?
– Оставь ее в покое! Ты упустила нить времени калеки?
– Его зовут Миша. Медвежонок… Нет, я держу его время, но оно истекает из рук.
– Я не могу тебе помочь! – вскрикнула Дива. – Я не владею потоками и нитями времени.
– Тогда я возьму его к себе.
– Возьмешь. Но он должен прожить свое время. Время – не игрушка! Сделай все, что сможешь, – прошептала женщина-фантом.
Наука превратилась в сияющее изваяние, жили только маленькие кулачки, которые что-то тянули, перехватываясь. Кулачки напряглись, дернули нить, и девочка потускнела и упала на руки матери.
Мишка судорожно всхлипнул, хватая ртом воздух, словно вокруг был и не воздух, а высокогорная пустота, забился в конвульсиях.
– Что я наделала?! – несмело подошла Натка. – Я знала, что ненавистью могу убить.
Натка разогналась нагонять километры для зарядки аккумуляторов, но отвлекла мелодия сотового. Втайне надеялась, что позвонил Алк, ее Крепа, малыш.
– Добрый день, Наталья Акимовна, – услышала басовитый мужской голос.
– Чего тебе надобно, придурок? – слегка озлилась.
– Вам минус, Разумовская. С каких это пор вы меня за придурка держите?
– Узнала, – буркнула. – Извините. Вам минус – только это и слышала.
– Жду там, где фура не вписалась в поворот, – строго молвил Барков.
… Подполковник по рации передал номер Scorpio, из которого стреляли по спорткару.
– Местный ЧОП, так и называется – «Скорп», – ответили.
– Не смею задерживать, – уступил дорогу подполковник. – Но ты темнишь, Наталья.
(Карамышев, Барков не дал мне зарядить аккумуляторы, отнял время. Это дорого обошлось Алку, а значит, и мне. Весь сюжет жизни перевернулся, исказился. Жизнь пошла по сюжету, по дороге которого, наверное, и должен был пройти Страж.)
На танцплощадке, недалеко от моря, был водружен деревянный настил с набитым сверху синтетическим покрытием. По углам крепкие, наскоро обструганные стойки, от них – по паре толстых морских канатов.
Натка поставила авто между газелью и новеньким Land Cruiser.
«Зарядка – 56 %. Активная защита не функциональна, – загорелось табло. – Сканирование пространства невозможно», – появилась следующая строка.
А со стороны ринга уже слышалось:
– Смертельных и болевых приемов не применять, броски запрещаются, в пах не бить, – объявлял Корнеич. – Прошу противников поприветствовать друг друга…
Заунывно, с переливом, гонгом зазвучал рельс.
Алк отошел почти на середину и стоял на месте, слегка пританцовывая.
Коля Селиванов творил чудеса, плетя кружева с хитроумных движений, наседая ложными замахами, словно на тренировке. Как-то незаметно бросился в атаку, припечатал парня серией ударов и закружился, каждую секунду меняя направление легких, летающих перемещений и быстрых, казалось, свистящих ударов, которые – пока! – пролетали мимо корпуса и головы претендента. Но вот в один из моментов, когда капитан мелкими, изящными шажками отбегал назад и чуть вбок, красиво опустив левую руку, а правой защищая подбородок, претендент вдруг без всякой подготовки с невероятной скоростью приблизился и без малейшего замаха ударил ногой чемпиона в кость ниже колена. Нестандартный и резкий удар на мгновение ошарашил капитана, но тут же последовал от претендента бесхитростный, но «пудовый» удар в грудь, от которого чемпион пролетел по воздуху метра полтора и врезался спиной в канаты. Надо отдать должное чемпиону, он с остановившимся дыханием прыгнул вперед, перевернулся через голову и вскочил в боевой стойке, готовый ко всему. Тут же с разворотом в воздухе, когда правая нога пролетает мимо, а бьет левая, претендент нанес бы сокрушительный удар, но тренированное тело чемпиона чуть развернулось, и удар по касательной прошелся по голове. Капитан, понимая, что его сейчас добьют, прихрамывая сам пошел в неистовую атаку. Сказалась быстрота и точность, на Алка обрушилась серия ударов, локоть, крюк левой, удар коленом в прыжке сбоку в ребра…
– Отходи! – завизжала Натка, прижимаясь к стойке в красном углу.
Но и тут претендент поступил неожиданно. Он просто упал на спину, нырнув при этом между ногами капитана, и сильнейшим ударом ногой сзади и сбоку в бедро бросил того вперед, а сам перекатился через бок и вскочил в стойке, собранный и спокойный.
Ударил гонг, вернее, оглушительно замолотили молотком в рельс.
В синем углу хохол, Стэпан Стэпанович, подставил стульчак Селиванову.
– Ни хрена себе! – тяжело дышал чемпион. – Проверь, слегка…
– Давай, Коля, на всю железку. Опозорит!
А в красном углу Ната шептала:
– Молодец, Крепа! Впечатай его в настил! Женщины любят победителей…
Парень покосился на девушку, но промолчал, потирая перчаткой ребро с левой стороны.
– Сейчас он начнет молотить тебя. Зажимай, продержись раунд.
Да, Селиванов ураганом налетел и не отступал ни на шаг. И бил, бил… Мелькали ноги, локти, перчатки, колени, подсечки…
– Селиванов, я тебя пристрелю! – визжала Натка.
Локоть капитана угодил в травмированное ребро, Алк простонал и от болевого шока склонился на канат, повернувшись спиной.
Подскочил Корнеич, встал, растопырив руки.
– Ты считай! – гаркнул хохол.
Корнеич опомнился, начал счет, затягивая паузы. На «шесть» Алк выпрямился.
– Говори бой, – зло произнес, а в глазах высверк, словно меч отразил свет факела.
– Бой! – уныло крикнул Корнеич и отскочил в сторону.
Капитан Селиванов рванулся закрепить успех, но парень с места, что было невообразимо для его роста, крутанул сальто и выставленной ногой угодил чемпиону в живот. Упали оба, Алк медленно поднялся, а капитан остался лежать.
Корнеич, уже как заправской рефери, начал счет, взмахивая рукой:
Коля Селиванов поднялся, пошатываясь. Ударили в рельс…
Хохол помогал другу восстановить дыхание.
– Дыши… Не ожидал? Соберись! Печатай, гада! Еще один такой удар…
Натка молчала. Прикладывала тряпку с холодной водой к ребру своего «малыша» и… молчала. Алк, запрокинув голову, морщился от боли в боку.
Жалобно ударил рельс. Толпа притихла. В тишине Корнеич сипло произнес:
– Бой! – и бросился к солдатам. – Приготовиться! – предупредил.
Коля Селиванов уже не плел «кружева», он пошел, как говорят, ва-банк. С разгона бросился боковым сальто, и, когда парень отскочил, капитан, приземлившись на обе ноги, почти спиной к парню, из-под груди, как и предупреждала девушка, махнул ногой… Но, увы, ее Крепа не отбил ногу, а вильнул корпусом в сторону. Тут же последовал полноценный на полузамахе удар правой ногой. Натка явственно услышала хруст его ребра, ей было так больно… Однако Крепа устоял. Обхватил капитана обеими руками за шею…
Капитан возмущенно вырвался и начал серию из нескольких ударов, но Алк развернулся спиной и через плечо влупил ногой капитана по голове, словно березу у скалы.
Селиванов заточился, раскинув руки, но тут же сгруппировался.
В глазах темнело от боли в боку, пять-десять секунд – победа или упадет на канаты после очередного удара. А капитан не спешил нападать, в глазах двоилось от грубого, но вместе с тем и красивого удара в голову. Вундер явно не в себе, непонятно, что с ним? Завершающая серия: голень, подбрюшье, подбородок или лоб, если успеет уклониться. Но Селиванов опоздал на долю секунды, будто из какого-то провала возникла нога… Колено – хруст, ребра – хруст… Падает и краем сознания замечает, что вытянутая нога остановилась без завершающего смертельного удара.
Пронеслось в мозгу: «Он насмотрелся боевиков… Ван Дамм хренов», – и впечатывается в настил, теряя сознание.
Алк, ухватившись за левый бок, полусогнувшись, упал на канаты в красном углу.
– Что с тобой, Крепа?! – запаниковала Натка.
– Ребро… Выводи меня.
Из-за кормы здорового черного внедорожника высунулась обычная раскладывающаяся на несколько звеньев удочка, на конце было укреплено на строительной мастике небольшое взрывное радиоуправляемое устройство. Как только устройство коснулось присоской колеса, раздалась оглушительная сирена.
– Угроза подрыва! Наташа!
Наверху начиналась паника. Натка начала осторожно обходить авто, приближаясь к колесу. Увидела на мощной широкой шине небольшое пятнышко пластита и приготовилась в прыжке сорвать и отбросить взрывчатку.
– Красавица, – показалась рожа из-за внедорожника, – станцуй-ка танго!
Взрыв разнес колесо, осколки литого диска ударили Натку по ноге и в бок. Она упала, обливаясь кровью, но тут же перевернулась на спину, выхватила небольшой пистолет и, только из-за вездехода выбежал громила, всадила ему пули в ногу и плечо.
В нахлынувшей панике кто-то сзади набросил на лицо Алку тряпку с хлороформом, и три увальня потащили его к неприметной Газели.
Хохол из девятимиллиметровой «беретты» начал бить по колесам, но навалилась обезумевшая толпа. Подбежали пограничники и подполковник Барков.
– Белая Газель, подымайте Контору… Селиванова он припечатал намертво, – мрачно молвил хохол. – Разборка, а то и отставка от дела… Владимир Кириллович, этого вам не миновать. Максимов все разложит по полочкам. У Коли перелом колена, перелом нескольких ребер, разрыв диафрагмы.
– Давай, Степан, в больницу. Не буди лихо, пока оно тихо.
Вот именно. Проверили. Анализы на активность ДНК показали наличие еще одной пары, пока в недоумении искали ошибку, сенсы уверяли: учитывая связи Натальи Разумовской, этот вундер действительно может устроить бой. Ведь совершенно не соображаешь, чего от него можно ожидать.
После операции Натка лежала в палате одуревшая от наркоза. Рваная рана в боку и осколок, застрявший в ноге выше колена, который благополучно удалили.
– Твоего разлюбезного «малыша» не нашли, – уселся рядом подполковник, – ни единой зацепки. Этот лаврачище покалечил Селиванова, – зло заметил.
– У него сломано ребро… Будут издеваться… – залилась слезами в ответ.
Капитан Степанов прошептал Баркову:
– Истерика. Она женщина, к ней потребно не так…
– И что, молиться на нее?! – взъярился подполковник.
– Да, – кивнул капитан. – Поэтому у меня и успех… Можно мне?
Владимир Кириллович раздраженно встал, уступая стул капитану.
– Умница, красавица, – начал хохол обцеловывать руку девушки, – ты самая умопомрачительная, светлая и чистая, но… Ната, зачем ты такая? Ведь нет ее, любви. Нет! Имеются лишь трагические стечения обстоятельств, которые называются любовью.
Натка притихла, вмиг перестала плакать, потом открыла глаза, полные ярости.
– Это у тебя, кобелины, нет любви. Хохол, все равно я когда-нибудь отобью…
Капитан усмехнулся и вышел из палаты.
– Барков, теперь тебе не сносить головы. Жалко… Доверять тебе трудно, но верить… Понимаешь, как в символ, как в Иисуса, но не распятого. Понимаешь?
– Нет, не понимаю. У тебя, девочка, имеется хоть какая-нибудь зацепка?
– Их десятки, Барков. Тебе и жизни не хватит. А пока займись вот чем. Тип, которого я подранила, заимелся в забегаловке танцевать со мной танго. Его и припечатал Алк. Ты ведь пробил номерок Scorpio. Держать там Крепу не будут… Неожиданный обыск! Лично… Максимову докладывал? Затягивай, налегай на оперативную необходимость. Я тоже в Максимова верю, но как в символ Сатаны. Степе приказали… Хохол похилялся, оставил «жучок». Я его по горячке и припечатала… Код не поменяла. Не знаю код доступа к коду. Секретка была у Максимова. Изъял у меня, урод.
– Мочи всех, кто позарится на твою жизнь, – воткнул Барков под подушку Наткин небольшой французский Five-seveN.
Обыск ничего не дал. С тем и ушли бы, но в последний момент Барков «нарвался» на изощренно-злорадную усмешку бригадира.
– Рожи корчим? – подошел к немолодому мужику с заметным шрамом от уха вниз. – Что-то мы упустили, – подытожил. – Простучать еще раз… Что внизу комнаты?
– Стандартный котел для обогрева. Котел «просветили», пуст.
Сошли вниз. Барков прикрыл глаза, в воображении сравнивая плоскость стен.
– Тут шире, – ткнул ногой. – Проверяли?
И вот тут-то замаячила удача. Обнаружился сейф. Взломали камуфляж стены.
– Открывай, – усмехнулся Барков. – Зачем так злостно ухмылялся?
– А как я его открою? Секрет только у Були и Ксендза. Булю, скорее всего, зашиб тот крутой лодочник. Подтвердят водилы – на кусочки изрежут вундера.
– Куда его увезли?
– А я почем знаю… У каждого свой обхват. Секретные лазы знает один Ксендз.
– Отчего кличка такая?
– Он поляк. Никто не знает его имени в натуре.
Прилепили на секретник сейфа взрывчатку.
– Оп-ля! – раскрыли рот оперативники. Сейф был забит долларами.
Взломали верхний отсек, убрав подгоревшие ассигнации.
– А это что? – подивился подполковник, осматривая небольшой цилиндрический контейнер. В руки брать не стал, осторожно сунул в целлофановый пакет.
– Как выглядит Ксендз? Какой он? Низкий, высокий, блондин, чернявый?
– Особая примета – глаза. Черные, жуткие, повелевающие. Высокий, чернявый.
Через некоторое время женщина-эксперт заявила:
– Дело дрянь, подполковник. Пальчиков на контейнере нет. Дозы нам и раньше попадались… Но не при таком высшем качестве. Этим количеством, разбодяжив, можно вытравить несколько городов. И главное: наркотик не китайского криминала.
К реанимационной подошла медсестра с огромным стерилизатором в руке.
– Он тяжелый, я поставлю на пол, – молвила медсестра, наклонясь.
– Эй, лекарь! – чуть заглянул в палату Степанов.
Медсестра молниеносно подняла крышку, выхватила «гном», и капитан с продырявленной головой упал в открытую дверь. Женщина одной рукой сильным движением втащила рослого мужчину в палату, прикрыла дверь и вынула из кармана фотографию.
Женщина влепила хирургу пулю в лоб, перешагнула, сверилась с фото, нашла с ужасом глядящего на нее бандита, тут же послала и ему между глаз пулю.
Барков со спецназовцами входил в вестибюль больницы, навстречу шла рослая медсестра со стерилизатором. Подполковник посторонился…
– Спасибо, – учтиво поблагодарила женщина.
Кодовый замок на двери был захлопнут. Постучали – тишина. Постучали громче…
Ну, Степанов, возникло возмущение, забалагурился где-то с медсестрами.
А по коридору спешила молодая женщина-врач.
Видавшие виды мужики застыли в шоке, когда была открыта дверь.
Спецназовцы ломанулись к выходу, подполковник – на второй этаж. Натка жива?
– Террористы! – уныло констатировала медсестра и выпучила глаза, когда прямо на нее из-за лестницы с «гоблином», пистолетом-пулеметом в одной руке и «гномом» – в другой, налетела баба с неподвижным взглядом.
Круглая запекшаяся дырочка во лбу навечно успокоила прозорливую медсестру, а женщина, беспрестанно стреляя, устремилась по коридору.
Два спеца с перебитыми ногами упали. Барков, прикрытый рослыми бойцами тоже упал, крутанулся через бок, и загромыхал его натовский Glock 17.
От пола стрекотнул автомат, но тут же умолк, спецназовец получил пулю в глаз, не помогла и каска. Но автомат сделал свое дело, с перебитой ногой жуткое исчадие ползло и стреляло. Бронежилет на женщине кое-как задерживал пули, зомби поднялась на колено, палила наугад. Барков, в крови, с левой руки тоже бил без особого прицела.
Чуть приоткрылась дверь палаты, Натка, стоя на одном колене, довольно хладнокровно прицелилась и несколькими выстрелами перебила руку сумасшедшей. «Гоблин» с глушаком отлетел в сторону. Убийца разъяренно завыла, упала и, перевернувшись на спину, выхватила из кармана халата маленький пневмоинъектор и приложила его к шее. Вместе со шприцем из кармана вылетели фотографии. На одной – чоповец, на другой – Барков. Этим и объяснялось, почему женщина вернулась.
Зомби, как фантастический манекен, дергалась частями тела, а лицо ее размягчалось, застывало маской неземного блаженства.
Барков, тяжело опираясь о стенку рукой, перебросил тело ближе к женщине. На него с пола уставилось собственное фото. Оглянулся…
– Ната, – выдохнул, – ты мне спасла жизнь.
– Не ваша там фотка, а? – подала голос. – Очень вас поздравляю. А в шприце – «белый китаец». Можете и не проверять… Барков, за вами должок… – И завалилась.
Пуля навылет прошила правую руку, вторая – сверху вниз прошла по ребрам, перебилась артерия. Пока сращивали, зашивали рану, перевязывали, прошло часа полтора, еще через час слегка отошел от наркоза. Как же иногда шалит судьба: спецназовцы в бронежилетах и касках мертвы, а он в одной рубашке… Спецам пули попали прямо в глаз.
У палатейки, чуть дверь приоткрылась, Баркову в лоб был направлен пистолет.
– Гнусная зомби! – с ненавистью прошипела девушка. – Откуда она взялась, стерва?
– Обнаружил сейф с баксами, контейнер с «китайцем»… Зарисовался какой-то Ксендз.
– Чтобы такую волчицу отзомбировать, – отозвалась, – десяток сенсов требуется. Хотя…
– Наталья, не темни. Ты постоянно о чем-то недоговариваешь. Итак?
– Крепа как-то признался, что мог покидать свое тело, но паранойей власти поражен не был. А некоторые, – наморщила лоб, – слиперы, покидая свое тело, внедряются в чужое сознание, взяв на вооружение страшненькую практику экстрасенсорного и гипнотического изменения личности, внегласного внешнего руководства этой личностью. И этим в основном занимаются спецслужбы. Так, Барков?
– Так, – кивнул. – Но эти отделы сверхсекретны. Я никогда не имел и не имею доступа. Но при чем тут какое-то шизо из курортного поселка?
Вошел милиционер и передал личные вещи капитана Степанова.
– Код кода, гражданка, будете искать? – ехидно спросил Барков.
– А когда он успел его сбагрить? Кому-то передал? Но это уж слишком: мне веры нет, тебе, Барков, и подавно, а кто-то шастает с кодом от моего автомонстра. А код у дяди?
– У Максимова.
– Был. Но хохол никак не мог успеть вернуть.
– Гражданка, вы кто такая? Личная шифровка Максимова? Агент по найму?
– Ооо! – глухо воскликнула. – Вот он… Пока лишь частотный накопитель. Эту штучку я видела у отца, но потом ее прихватил Максимов. Просто отобрал у меня, урод!
– Так мы работаем врозь? – спросил.
– Прямо перевербовка какая-то, – обозленной кошкой прошипела ему в лицо. – Да, я личная шифровка генерала Максимова. Могла бы я вставать… Русскому человеку код не запомнить – восемнадцать иероглифов. Первая девятка включает сам код к коду. Барков, мы вместе… Топай в морг!
– Послушай себя, – усмехнулся, – куда и зачем уволокли «малыша»?
– Послушала бы… Распорот у меня бок, нарушена биополевая конституция, не работает. Да что я… У Крепы сломано ребро, кокон не сработает. Иначе он уже был бы тут. И во всем виноват ты, Барков. Ты не дал мне зарядить аккумуляторы. Степанов обожал женщин удивлять татуировками. Код из восемнадцати иероглифов он как тату где-то себе налепил. И еще, Барков… Максимов обязательно пришлет своих архаровцев изъять код. Скорее всего, мы уже опоздали, но проверить надо. Хочу освободиться от Максимова… И не только. Алк клялся уничтожить какого-то генерала, загнавшего его в психушку. И ты, Барков, прекрасно знаешь этого генерала.
Морг находился на территории больницы, но поодаль. Иероглифы Барков увидел сразу. Бицепс Степана опоясывала нехилая «тату», сияющие металликом знаки.
Незаметно сорвал на лавсановой ленте «тату» и вздрогнул от зычного окрика:
– Всем оставаться на местах! Федеральная служба безопасности.
Кое-как сложив ленточку, собрался, в случае чего, проглотить.
– Да это же сам подполковник Барков, – прямо в грудь ткнули редким в наших краях штатовским «аресом», и тип вытащил у него из-за пояса «глок».
Амбалы в экипировке стояли неподвижно – странно!
– Господин Барков, где код? – и получил железом под дых, в боку что-то оборвалось.
Владимир Кириллович, от боли теряя сознание, упал, сунул код в рот.
А Натка, услышав говор за окном, взглянула. Такси… Беременную доставили.
– Эй, – позвала, – не уезжай. Плачу баксами! – затянула куском простыни бок.
– Давай, проныра, – подошла, запыхавшись, – через те ворота, что у морга.
– Нет там никаких ворот, – набычился таксист.
– Есть там ворота. В небеса! – ткнула в подбородок стволом. – Гони!
Ударила плечом в дверь и в одну секунду все поняла. Падая на спину, начала яростно палить из пистолета, и… мираж развеялся. Исчезли шлемы с щитами и грозное оружие, да и самих спецназовцев словно ветром сдуло. «Полковник» Федеральной службы превратился в высокого худощавого и жгуче-черноволосого типа с глубоко запавшими черными глазами. Он бил очередями в сторону двери, но Натка перекатилась за роскошную пальму в кадке и меняла обойму. Долговязый тип подхватил неподвижного Баркова и, прикрываясь телом, двинулся к выходу. Бросил Баркова и вскочил в свой крутой кроссовер.
Подъехавшие эфэсбэшники сразу признали Баркова.
– Товарищ подполковник, – козырнули, – генерал Максимов вас срочно отзывает в Москву. Мы уполномочены забрать тело капитана Степанова. Вам, Разумовская, тоже предложено вернуться в Москву.
– Чего? – уставилась. – А я присягу давала? Плевать мне на ваши предъявы…
– Нас по второму разу зашивать будут, – объяснил Владимир Кириллович.
Утром прибыл генерал Максимов Михаил Константинович, колоритно-мощный мужик с решительно-командными установками на любой случай жизни. Генерал подытожил:
– Итак, вместо поиска хитроумного орудия убийства Кима Никаноровича Разумовского и немедленного задержания Виктора Семиокова вы устроили эксперимент рукопашного боя.
Трудно было предвидеть появление зомби. Но вот что я совершенно не намерен понимать. – И приоткрыл дверь.
– Владимир Кириллович, что происходит? – заголосила женщина-эксперт. – Зачем вы сдали, а затем изъяли триметилфентонил? Вот ваше требование, – протянула бумагу.
Тупо посмотрел на бланк ФСБ с требованием изъять для оперативной разработки…
– Хочу спросить, – обратился к женщине, – в какое время затребовали «китайца»?
– Около девяти вечера. С вами была жуткая охрана в сверхбоевой готовности.
– Но я в это время был на операционном столе! Позовите дежурного хирурга Когана…
– Но это невозможно! – вспылил генерал. – По оперативной сводке этот Коган с медсестрой попали в автомобильную аварию. Увы, насмерть. Странные у вас ссылки!
– Тогда приведите Разумовскую. Он ее после меня штопал.
– И это невозможно, – сочувственно развел руками генерал Максимов. – У девушки непонятной этимологии токсикоз, она бредит. Врачи созывают консилиум.
С закрытыми глазами легче изобразить лицо безучастным. «А ведь ждет генерал… Баркова посадил на крюк гипнолог! А какую такую заначку он ему втемяшил в подсознание? И надолго ты не у дел окажешься, подполковник Барков. А как мне теперь эту кодяру тянуть из нутра? Прямо солитер бычий…»
