Глава 18
Министр вооружений
Первую неделю в должности министра вооружений Черчилль провел в Лаллендене. 22 июля 1917 г. в гости на чай к нему пришел Морис Хенки, который жил неподалеку в Лимпсфилде. «Мы очень интересно с ним побеседовали, – записал он потом в дневнике. – Побродили по его дикому и красивому поместью. Ллойд Джордж познакомил его с моим докладом о военной политике, он уже был вполне в курсе ситуации и хорошо представлял себе наши военные планы, которые я считал совершенно ошибочными. Утром он завтракал с Ллойд Джорджем».
Вечером Черчилль написал Ллойд Джорджу и повторил свои возражения: не начинать наступления в этом году во Франции и ограничить последствия любых наступлений, в отношении которых решение уже принято. «Сожалею вместе с вами, – писал он, – о необходимости уступать желанию военных возобновить активные действия на Западе». Черчилль также предположил, что пришло время для подготовки десантной операции в европейской части Турции, используя для этого пять или шесть дивизий, которые бездельничают в Салониках и численность которых убывает, вместо того чтобы увеличиваться. После того как турецкая армия в Европе будет вынуждена сдаться, союзные войска в Палестине в следующем году смогут развернуться в Италии или Франции. Черчилль закончил письмо просьбой к премьер-министру, который был в это время на пути во Францию: «Не попадите под торпедную атаку. Если я останусь один, ваши коллеги меня съедят».
Министерство вооружений располагалось на Нортумберленд-авеню, в реквизированном правительством отеле «Метрополь» у Трафальгарской площади. Насколько мог судить его предшественник доктор Эддисон, члены секретариата министерства не очень дружелюбно отнеслись к приходу Черчилля. Эддисон представил его 24 июля. Один из старших чиновников министерства, Гарольд Беллман, позже вспоминал, что новый министр был принят довольно холодно. Однако, по словам Беллмана, Черчилль начал разговор с заявления: «он понимает, его «популярность равна нулю». Затем резко перешел к разговору о наращивании производства вооружений. Пока он разворачивал перед нами свои планы, атмосфера ощутимо менялась. Те, кто пришел, чтобы проклясть его, остались, чтобы поддержать».
Между тем враждебное отношение к Черчиллю сохранялось. 3 августа Morning Post писала: «Опасная и неопределенная величина, мистер Уинстон Черчилль – эта блуждающая почка в теле политики – снова в Уайтхолле. Мы не имеем ни малейшего представления, чем он намерен заниматься, но, судя по прошлому опыту, рискнем предположить: всем, чем угодно, кроме своего дела».
Через четыре дня ему предстояло пройти первое испытание в ранге министра – заняться разрешением длящегося полтора года трудового конфликта, который привел к остановке работы оружейных заводов сэра Уильяма Бердмора и других заводов в районе Клайда. Нескольких лидеров забастовщиков не только уволили с завода Бердмора, но арестовали и запретили находиться в Глазго. Три министра – Ллойд Джордж, Эдвин Монтегю и Эддисон, все, кстати сказать, либералы – поддержали решение суда.
Стремясь разрешить конфликт, Черчилль пригласил лидера «изгнанников из Клайда» Дэвида Кирквуда, своего ровесника, в министерство. В мемуарах Кирквуд вспоминал: «Я ожидал столкнуться с высокомерием, армейской четкостью и резкостью, но, как только появился Черчилль, понял, что был не прав. Он вошел с широкой улыбкой на свежем лице, поздоровался просто, без чванства и начальственных манер. Я почувствовал, что нашел друга». Перед началом беседы Черчилль позвонил в колокольчик и сказал: «Давайте-ка выпьем по чашечке чая с кексом». Кирквуд был поражен: «Человек, который, казалось, должен быть выше мелочей, предлагает мне чай с кексами – своего рода хлеб-соль дружбы. Это было потрясающе. Мы обсуждали дело за чаем».
Кирквуд потребовал восстановления уволенных в обмен на обещание, что они вернутся к работе. Черчилль оценил патриотизм Кирквуда и дал обещание немедленно оказать давление на Бердмора, чтобы тот восстановил их. Через три дня забастовка закончилась. Кирквуду предложили должность управляющего на патронном заводе Бердмора «Майл Энд» в Лондоне. «Неизлечимый зуд сделать что-нибудь поразительное, – написала Morning Post, осуждая соглашение, – уже сказался на мистере Черчилле. Он отметил свое пребывание на посту предложением дружбы «изгнанникам из Клада», шайке опасных и отъявленных подстрекателей, как всегда провоцирующих беспорядки среди трудящихся». Через шесть недель после восстановления на работе Кирквуд придумал схему поощрения рабочих, которая подняла производительность на заводе «Майл Энд» на самый высокий уровень в Британии.
15 августа Черчилль представил в палате общин проект закона о продукции военного назначения. Законопроект, как он объяснял, был направлен, с одной стороны, на увеличение производства, с другой – на сохранение согласия в промышленности. Для высококвалифицированных специалистов предлагалось специальное денежное поощрение. Кроме того, ни один рабочий не должен быть наказан за принадлежность к профсоюзу или за участие в трудовом конфликте. «Хотя в некотором смысле это может нанести вред производству, – объяснял Черчилль, – но зато снимает подозрения в нечестных намерениях. Войну не выиграть, если мы не будем опираться на поддержку огромных масс трудящихся нашей страны. Если они не окажут поддержку своей лояльностью и добровольной решимостью, нас могут ожидать катастрофические результаты».
Черчилль не входил в число военных министров, но посещал те заседания, где обсуждались вопросы вооружений. 15 августа он по собственной инициативе высказал мнение о выделении России британской полевой артиллерии. Дерби выразил протест Ллойд Джорджу и уговорил сделать то же самое начальника имперского Генерального штаба сэра Уильяма Робертсона. На втором совещании в этот же день он высказался в пользу передачи морских пушек из флота в армию. Задачей Черчилля была организация производства военной продукции в Британии и удовлетворение запросов на нее. Соответственно, он полагал, что должен указывать, каким образом лучше ее использовать. Существовало значительное количество пушек, от которых отказалось Адмиралтейство. Он сказал, что военное министерство могло бы использовать их на суше. Первый лорд Адмиралтейства сэр Эрик Геддес, не присутствовавший на этом совещании, узнав о выступлении Черчилля, немедленно подал протест. И он, и Дерби пригрозили отставкой, если вмешательства Черчилля не прекратятся.
Через три дня после этого совещания Черчилль объявил о новой структуре министерства. Это были изменения, направленные, как он сказал, на то, чтобы «более экономичными, более расчетливыми и гармоничными действиями способствовать дальнейшему укреплению военного могущества». Вместо пятидесяти полунезависимых отделов он учредил совет по вооружениям, состоящий из одиннадцати членов, каждый из которых должен был отвечать за несколько связанных между собой производств. Секретариат совета должен был координировать и контролировать методы работы. Руководителем секретариата Черчилль назначил своего бывшего секретаря в Адмиралтействе Джеймса Мастертон-Смита, а своим личным секретарем Эдварда Марша.
Совет по вооружениям собирался раз в неделю. Специальные вопросы передавались на рассмотрение комитетам совета. В течение пятнадцати месяцев их было создано семьдесят пять. Десятки бизнесменов и промышленников принимали участие в деятельности министерства, работая бок о бок с государственными служащими. Черчилль читал доклады комитетов и визировал их. 4 сентября на совещании он поднял вопрос об авиации. «Слишком долго, – заявил он, – авиация была обузой для других родов войск. Но в настоящее время есть только два способа победить в войне, и оба начинаются с буквы А. Один способ – аэропланы, другой – Америка. Это все, что осталось. Все остальные способы исчерпаны».
Черчилль оказался в своей стихии: работа и четкий план. «Если четко знаешь план военных действий, тебе легко работать с имеющимся материалом», – заявил он коллегам. А через пять дней написал Ллойд Джорджу: «Это очень серьезное министерство, почти такое же интересное, как Адмиралтейство, с гигантскими возможностями сражаться как с адмиралами, так и гуннами. Мне очень нравятся эти умные деловые люди, которые стремятся максимально помогать мне. Очень приятно работать с компетентными людьми».
12 сентября Черчилль впервые отправился во Францию по делам Министерства вооружений. Из Кале они с Маршем поехали в зону боевых действий. В Месене, как им сказали, было опасно, поэтому они направились к хребту Витсхете, который два месяца назад заняли Ирландский и Ольстерский полки. Не успели они добраться до хребта, как в пятидесяти метрах от них начали рваться немецкие снаряды; осколки падали на расстоянии четырех-пяти метров. «Уинстон вскоре решил, что оставаться здесь глупо, – написал Марш приятелю, – и мы начали пробираться назад по Витсхетскому лесу через вывороченные с корнями деревья и обходя воронки». Из Витсхете Черчилль направился в Сент-Омер, где ему предстояло два дня вести переговоры с Хейгом и его штабом.
Хейг отдал приказ в недельный срок начать крупномасштабное наступление, решив прорвать немецкую оборону на Ипрском выступе. Он поставил цель наступать на Брюгге вплоть до Зебрюгге, тем самым желая покончить с тупиковой ситуацией окопной войны. 13 сентября, после первого дня, проведенного с Черчиллем, он записал в дневнике: «Уинстон признает, что они с Ллойд Джорджем сомневаются в возможности одолеть немцев на Западном фронте».
Из Сент-Омера Черчилль съездил в Поперинге навестить брата, который служил в штабе австралийско-новозеландской дивизии. На обратном пути в Сент-Омер он проезжал мимо войск, направлявшихся в траншеи. «Многие узнавали Уинстона и приветствовали его, махая руками, – записал Марш. – Он был доволен как Панч».
Вечером 16 сентября, прежде чем отправиться на восток, в сторону фронта, Черчилль председательствовал на конференции по вооружениям в Аррасе. «Уинстона увлекает зрелище рвущихся снарядов, – написал Марш другу. – Мы вышли, надели стальные каски, повесили на шею противогазы и полчаса шли в сторону взрывов. Шум был страшный. Снаряды свистели у нас над головами, некоторые падали, но в отдалении от нас. Мы, похоже, не успели подойти достаточно близко. Артобстрел прекратился, и через полчаса повернули обратно. Пренебрежение Уинстона временем, когда он хочет что-то сделать, потрясающее. Он как будто твердо уверен, что оно его подождет».
В полночь Черчилль добрался до Парижа. Его ждал номер в «Рице». 17 сентября он встретился со своим французским коллегой Луи Лушером, который выступал за создание межсоюзнического Совета по вооружениям. Черчилль не возражал. Его главной заботой было представить американцам согласованные предложения Британии и Франции. На следующий день он провел совещание с французскими экспертами в области артиллерии по вопросу наиболее эффективной транспортировки тяжелых пушек по железной дороге. Вечером ужинал в Амьене, после чего уехал на побережье, откуда эсминец доставил его в Дувр.
Хейг начал наступление 20 сентября. Через тринадцать дней, 3 октября, он направил Черчиллю запрос о срочной поставке снарядов для 6-дюймовых гаубиц. Сокращение поставок, предупредил он, воспрепятствует дальнейшему наступлению. Черчилль дал указание британской миссии в Вашингтоне передать запрос американскому военно-промышленному комитету. Член комитета, ответственный за поставки, Бернард Барух согласился поставить требуемые снаряды. С тех пор Барух и Черчилль поддерживали постоянные контакты по телеграфу, порой ежедневно. Они никогда не встречались, но благодаря обмену телеграммами у них установились тесные деловые партнерские отношения.
12 октября войска Хейга начали наступление у деревни Пасхендале, последнего укрепленного пункта перед предполагаемым броском вперед. Но после двенадцати дней ожесточенных боев, нередко переходивших в рукопашную, наступление захлебнулось. В этот же день в Италии немецкие и австрийские войска совместными действиями в районе Капоретто нанесли поражение итальянской армии. Более миллиона итальянцев обратились в бегство. Когда весть о масштабе этой катастрофы дошла до Лондона, Черчилль был в Лаллендене. Ллойд Джордж, который находился в Уолтон-Хит, в тридцати километрах, позвонил Черчиллю и попросил приехать. «Он показал мне телеграммы, которые, при всей своей сдержанности, обнажили поражение огромного масштаба», – позже написал Черчилль.
Черчилль придал Ллойд Джорджу мужество, на что тот и рассчитывал. На помощь Италии решено было отправить британские и французские войска; премьер-министру следовало лично посетить Италию; Черчиллю же сделать все возможное, чтобы обеспечить удовлетворение растущих запросов на пушки и боеприпасы. Это была задача огромной сложности: британские заводы, уже работающие на пределе своих мощностей, не смогли в октябре удержать уровень сентябрьского производства. «Нужно проявлять осторожность и действовать согласно нашему плану, – говорил Черчилль на совещании у себя в министерстве 7 ноября. – Не следует распылять силы поровну между истощенными странами».
В этот же день у Черчилля произошла первая встреча с консультативным комитетом женских профсоюзов. В сфере ответственности его министерства находилось около миллиона женщин. Восемью месяцами ранее он голосовал за расширение избирательного права – это впервые в британской истории предоставило право голоса женщинам. В результате принятия нового акта право участия в выборах получили шесть миллионов женщин. Теперь главной темой дискуссии была более справедливая оплата труда. Интересы женщин представлял тридцатишестилетний профсоюзный лидер Эрнст Бевин. Через двадцать три года он войдет в состав правительства Черчилля.
Черчилль благожелательно отнесся к требованиям женщин. На собрании он сказал, что женский труд не должен быть лишь прецедентом военного времени, а в конце встречи отмел подозрения, вызказанные Бевином: «Если вы думаете, что я хочу вас каким-то образом обмануть и что мы собрали вас для того, чтобы утихомирить женщин, вы глубоко заблуждаетесь. Об этом мы думали меньше всего. Время слишком серьезное для подобных игр. Это действительно честная попытка понять проблемы женщин, занятых в промышленности и в производстве вооружений во время войны».
Через два дня после этой встречи Черчилль заявил на Военном совете, что требования по зарплате рабочих, занятых в производстве вооружений, ни в коей мере не превышают ни роста стоимости жизни, ни степени напряженности труда. А напряженность нарастала. В первые две недели ноября Черчилль выдвинул соображения, как сократить спад производства бомбардировщиков и как увеличить производство авиационных двигателей. 18 ноября он вернулся в Париж, чтобы скоординировать с французами и итальянцами потребности Италии в боеприпасах. Уже через три дня запросы итальянцев были удовлетворены.
20 ноября, когда Черчилль еще был в Париже, британцы предприняли первую в ходе войны танковую атаку при Камбре. В течение двух недель немецкая линия обороны была смята. Британцы отвоевали более ста квадратных километров территории. В первый день сражения Черчилль пошел в палату депутатов послушать нового премьер-министра и военного министра Франции, семидесятишестилетнего Жоржа Клемансо, который заявил: «Больше никаких пацифистских кампаний. Никаких интриг с немцами, ни предательских, ни полупредательских. Война, ничего, кроме войны». «Это было замечательное выступление. Он метался от одной стороны трибуны к другой, – позже вспоминал Черчилль, – без каких-либо справочных записей, выкрикивая резкие, отрывистые фразы по мере того, как новые мысли возникали в его мозгу. И дело было не в словах и умозаключениях. Язык, красноречие, аргументы – все это было в тот момент несущественно. Главное – на тропу войны вышел рычащий разъяренный старый неустрашимый хищник».
Сорок третий день рождения Черчилль встретил во Франции. Он оставался там до 4 декабря. За это время был доработан план размещения британского пушечного завода в Крее, к северу от Парижа, с тем чтобы тяжелые пушки можно было ремонтировать и усовершенствовать на месте, не отправляя в Британию. По просьбе Бернарда Баруха он также занимался поиском и закупкой материалов военного назначения, которые могли бы понадобиться американским войскам, когда они высадятся в Европе. Черчилль приобретал эти материалы во Франции, Испании и даже Канаде. В их числе было 452 аэроплана.
В Париже Черчиллю удалось договориться о постройке англо-американского танкового завода в Бордо, на котором собирали бы танки из деталей, присылаемых из Британии и США. К июлю 1918 г. завод должен был выпустить 1500 тяжелых танков. Черчилль был уверен, что именно с помощью этих танков может быть добыта победа. Танки следует использовать, говорил он на заседании правительства по возвращении в Лондон, не только как замену артиллерии, но и как необходимое дополнение к пехоте. В доказательство он указал, что в сражении при Камбре, которое завершилось двумя днями ранее, эти сто восемь квадратных километров территории были отвоеваны ценой менее 10 000 человек убитыми и ранеными, а на боеприпасы было израсходовано 6 600 000 фунтов. В то же время во Фландрии с августа по ноябрь того же года захват ста сорока квадратных километров обошелся потерями в 300 000 убитыми и ранеными и расходами 84 миллионов фунтов на боеприпасы. «Первым делом, – заявил он в правительстве, – необходимо набрать от тридцати до сорока тысяч бывших кавалеристов для службы в танковых войсках».
Черчилль испытал большое облегчение, узнав, что битва на Ипре завершилась. «Слава богу, наши наступления закончились, – написал он Синклеру. – Пусть они теперь бродят по перепаханным взрывами полям. Пусть время от времени занимают места, от которых остались одни названия; мы будем наносить внезапные удары то здесь, то там, вооруженные научными знаниями при поддержке превосходящей артиллерии. Таким образом мы сломим им дух и лишим всех ресурсов к концу кампании 1918 г.».
По мере того как 1917 г. подходил к концу, энергия Черчилля сосредоточивалась на кампании следующего года. Но возникла новая опасность: в России правительство большевиков, пришедшее к власти в начале ноября, заявило, что намеревается заключить мир с Германией. Это означало, что немцы смогут высвободить большие силы с Восточного фронта и направить их на Запад, создав численное превосходство в живой силе и технике. Чрезвычайно встревоженный, Черчилль 19 января 1918 г. обратился к Ллойд Джорджу с призывом немедленно привести все войска в полную боевую готовность. Приоритет по-прежнему должен оставаться за флотом, указал Черчилль и продолжал: «Для меня это непостижимо. На Западном фронте надвигается опасность. Кризис разразится до июня. Поражение станет катастрофическим. Прошу, не допустите, чтобы раздражение от армейских ошибок, которое я целиком с вами разделяю, привело вас к недооценке предстоящей кампании или к лишению армии всего, что ей требуется. Вы знаете, насколько выше я ценю современную оборону по сравнению с наступлением. Но мне не нравится сложившаяся в настоящее время ситуация, и я совершенно не считаю, что делается все возможное для ее исправления. Представьте, если здесь нас будет поджидать неудача! Посмотрите, что произошло в Италии. Одна ночь может моментально уничтожить целую армию. Необходимо ограничение импорта товаров и продовольствия ради увеличения количества снарядов, самолетов и танков. Колючая проволока и бетон в максимально возможном объеме. Грамотный, заранее разработанный план контрударов, чтобы снять напряжение на направлении возможных атак. Если и это не сработает, все пойдет плохо. Мне это внушает беспокойство. Немцы – сильный враг, а их генералы лучше наших. Необходимо тщательно все обдумать, а затем действовать».
Черчилль действовал в соответствии со своим ощущением опасности. В конце января он потребовал от министра авиации не допускать снижения выпуска авиационных двигателей ниже заказанных четырех тысяч в месяц. Если будет сочтено необходимым, написал он, Министерство вооружений поддержит увеличение до пяти и даже шести тысяч. 18 февраля он на один день переправился во Францию, чтобы обсудить с британским армейским командованием потребности в боеприпасах, танках и горчичном газе, полный решимости выполнить все заявки. Затем через три дня вернулся продолжить обсуждение, а заодно осмотреть траншеи на переднем крае.
Черчилль побывал и у своих бывших траншей в Плугстерте. «Все разнесено вдребезги, – рассказывал он Клементине. – Постоянно сильный артобстрел. Мы продвинулись вперед на милю, но знакомые мне фермы – просто груды кирпича и рваных мешков с песком. Однако укрепленная землянка, которую я соорудил на ферме Лоренс, выстояла все два года боев и используется до сих пор. Сохранились и подвалы монастыря, которые я осушил и назвал «боевой рубкой». Все остальное – руины».
Из Плугстерта Черчилль отправился на север, к Ипру. На Мененской дороге, рассказывал он, «гунны начали обстрел. Это их любимое пристрелянное место. Его называют «Адский угол». Никто, впрочем, не обращал на это ни малейшего внимания. От «Адского угла» Черчилль прошел по дощатому настилу к рощам Гленкорс и Полигон – местам ожесточенных боев в сентябре и октябре этого года.
В какой-то момент он проходил всего в пятистах метрах от укрепленного пункта немцев – замка Полдерхук. «Зрелище было поразительное, – написал он Клементине. – Мусор, грязь, ржавая проволока, земля, изрытая воронками. Солдат почти не видно, в основном они в блиндажах, захваченных у немцев. Над головой аэропланы. Их постоянно обстреливают. Хребет слишком далеко, но вся огромная арена бойни видна хорошо. За три с половиной года непрекращающихся столкновений здесь были ранены или сложили головы почти 800 000 британских солдат. Среди них многие наши друзья и мои ровесники. Смерть здесь считается обычным явлением и волнует не больше, чем волнует гробовщиков. Совершенно естественное обыденное событие, которое может случиться с каждым в любой момент, как это уже случилось со многими тысячами, кто лежит на этом гигантском кладбище, – благородные люди, достойные вечной славы и памяти за мужество».
Черчилль был поражен тем, как теперь солдаты ведут себя в зоне боевых действий. «Они гуляют словно по улице – никакого укрытия и даже камуфляжа, – писал он. – Люди ходят, но не слышно ни единого выстрела. В мое время в Плугстерте это означало бы верную смерть. Полагаю, все настолько устали от войны, что даже не в силах убивать случайных прохожих. Мы, помню, стреляли в каждого, кто попадался на глаза. На обратном пути к машине мы прошли мимо сумасшедшего дома, разрушенного нормальными людьми!»
26 и 27 февраля Черчилль занимался в Париже вопросами вооружений. Затем вернулся в Лондон. В меморандуме от 5 марта он предложил правительству продумать условия новой наступательной стратегии на 1919 г., в которой главная роль отводилась бы авиации и танкам – новому виду вооружений, который привел бы не к бессмысленным потерям, а к победе. Через три дня он объяснял Ллойд Джорджу, что считает применение большого количества танков неотъемлемой составляющей будущих сражений. Сэр Генри Уилсон, новый начальник Имперского Генерального штаба, присутствовавший при этом разговоре, выразил озабоченность минными полями, которые могут препятствовать продвижению танков. Через восемь дней Черчилль предложил различные контрмеры и потребовал начать работы по обеспечению безопасного преодоления танками минных полей. Среди его предложений были «большой стальной молот», выдвинутый на шесть метров впереди каждого танка, специальный прочный танк, который мог бы выдержать взрыв мины и который сможет прокладывать путь остальным; тяжелый каток или ряд катков перед танками и пр. Он отметил, что это лишь примерные идеи, которые могут впоследствии привести к конкретным решениям.
Черчилль учредил в своем министерстве «Танковый совет». Он поставил цель иметь 4459 танков к апрелю 1919 г. и удвоить это количество к сентябрю того же года. Он хотел также удвоить и силы британской авиации, будучи уверенным, как отметил в меморандуме от 5 марта, что результаты войны будут зависеть от того, сможет ли какая-либо из сторон конфликта сбрасывать не по пять, а по пять тысяч тонн бомб на города и промышленные объекты противника.
18 марта Черчилль снова был во Франции. Это был его пятый визит за восемь месяцев пребывания на посту министра вооружений. В Сент-Омере он узнал, что ожидается крупное немецкое наступление. К северу от Уазы группировка немецких войск вдвое превышала по численности британскую.
На следующее утро он посетил штаб-квартиру танкистов в Монтрейле. До официальной встречи во Франции оставалось двое суток. Вместо того чтобы вернуться в Лондон, он решил навестить своего друга генерала Тюдора, ныне командующего 9-й дивизией. 19 марта он переночевал у Тюдора в Нюрлю, а на следующий день они осмотрели всю линию обороны дивизии – от артиллерийских позиций в Авринкуре до траншей в лесу, занимаемых южноафриканцами.
Черчилль ночевал в Нюрлю. Проснулся он рано, в начале пятого. Полежав с полчаса, услышал шесть или семь громких взрывов на расстоянии нескольких километров. Он подумал, что это британские пушки, но на самом деле это взрывались немецкие мины. «А затем, – позже вспоминал он, – буквально как пианист пробегает пальцами от высоких нот до басов, началась такая страшная канонада, какой мне никогда не доводилось слышать».
Началось немецкое наступление. Черчилль быстро оделся и поспешил к Тюдору, который сказал, что британская артиллерия сейчас начнет ответный огонь. Черчилль ее не слышал. «Грохот немецких снарядов, взрывающихся на передовой километров за семь от нас, был настолько подавляющим, – записал он позже, – что залпы наших почти двухсот пушек, расположенных гораздо ближе, были практически не слышны». После шести утра немецкая пехота пошла в наступление. Позиции южноафриканцев в лесу были смяты. Черчилль хотел остаться в расположении дивизии, но Тюдор уговорил его уехать. Он поехал через Перонну на север, в Сент-Омер. К ночи дорога от Нюрлю была уже перекрыта.
До конца дня Черчилль пробыл в Сент-Омере. 22 марта он присутствовал на совещании по вопросу применения газа, а на следующий день британцы оставили Нюрлю. Черчилль вернулся в Лондон. На Даунинг-стрит Ллойд Джордж принялся подробно расспрашивать его, можно ли удержать линию фронта теперь, когда пришлось оставить все хорошо укрепленные позиции. «Я сказал ему, – вспоминал Черчилль, – что любое наступление со временем теряет силу. Это все равно что опрокинуть ведро с водой на пол. Вода сначала хлынет потоком, а потом будет вытекать все медленнее, и в конце концов это прекратится, разумеется, если не вылить новое ведро. Так и здесь. Через пятьдесят-шестьдесят километров наступит передышка, и, если постараться, линию фронта можно будет восстановить».
Вечером Ллойд Джордж и Генри Уилсон ужинали у Черчилля на Экклстон-сквер, 33. В дневнике Уилсон записал про Черчилля: «Настоящая находка в кризисе». На следующий день на заседании правительства Черчилль заявил, что всех сотрудников оружейных заводов попросят отказаться от пасхальных выходных. Он также готов освобождать рабочих оружейных заводов от службы в армии. Всю ночь на 26 марта он проработал в министерстве: требовалось в кратчайшие сроки обеспечить отправку во Францию максимального количества артиллерийских установок. Следующую ночь он тоже провел в министерстве. Утром 28 марта немецкие войска завладели плацдармом на Сомме, отбитым у них ценой огромных потерь в 1916 г., и теперь угрожали врезаться клином между французской и британской армиями. Хейг перевел свою штаб-квартиру из Сент-Омера в Монтрёй, ближе к Ла-Маншу.
Ллойд Джордж хотел из первых рук знать, хватит ли французским и британским войскам стойкости и материальных ресурсов, чтобы остановить продвижение немцев. Для сбора информации он опять решил отправить на фронт Черчилля. Кроме того, ему хотелось знать наверняка, готовы ли французы, до сих пор относительно слабо задействованные, совершить решительное наступление с юга, чтобы уменьшить напряженность на британском участке фронта. Все это должен был выяснить Черчилль. Утром Ллойд Джордж отправил телеграмму Клемансо, сообщив, что Черчилль направляется в штаб-квартиру французской армии.
Критики Черчилля немедленно забили тревогу. Пока он ехал, Бонар Лоу и Генри Уилсон отправились к Ллойд Джорджу и заявили, что неправильно посылать Черчилля с военной миссией во французскую армию. Ллойд Джордж поддался и отправил телефонограмму Черчиллю, в которой написал, что ему лучше остановиться в Париже, а не в штаб-квартире французской армии, там встретиться с Клемансо и оценить ситуацию.
Но сообщение от Ллойд Джорджа до Черчилля не дошло. Переправившись на эсминце в Булонь, он на машине добрался до нового штаба Хейга, где обнаружил полное спокойствие. Сам главнокомандующий отправился на верховую прогулку. В Монтрёе Черчиллю сообщили, что за последнюю неделю британская армия потеряла более 100 000 убитыми и попавшими в плен и лишилась тысячи с лишним пушек. Самое опасное заключалось в том, что немецкие войска продвигались к северному участку британского фронта, где еще не было боевых действий. Возникла угроза, что британцы будут оттеснены к побережью Ла-Манша. Французское наступление с юга становилось поэтому крайне необходимым, но в штабе Хейга никто не знал ни намерений французов, ни какими силами они располагают, чтобы прийти на помощь британцам.
Из Монтрёя Черчилль поехал на юг, в Амьен, который уже подвергся бомбардировке немцев. В полночь он добрался до Парижа, как он написал позже, до «роскоши почти пустого «Рица». Только там ему передали депешу Ллойд Джорджа.
29 марта утром, в Великую пятницу, немецкий снаряд попал в одну из парижских церквей. Погибли восемьдесят прихожан. «Надеюсь, когда начинают стрелять дальнобойные пушки, ты уходишь в укрытие», – писала ему Клементина. Утром Черчилль получил сообщение, что Клемансо не только сам готов с ним встретиться, но организует ему встречу со всеми командующими армиями и корпусами. В шесть вечера встреча состоялась. «Четкий и смелый курс на пределе возможностей с использованием всех доступных ресурсов, – телеграфировал Черчилль Ллойд Джорджу. – Они уверены в своих силах. На мужество Клемансо можно полностью положиться».
Ллойд Джордж зачитал сообщение Черчилля на заседании кабинета 30 марта. Министр без портфеля лорд Милнер, соперник Черчилля в предыдущее десятилетие, выразил протест против его миссии, даже ограниченной визитом к Клемансо, заявив, что это прямой удар по нему как министру, который обычно вел дела с французами. Однако Ллойд Джордж понимал, что сообщения Черчилля чрезвычайно важны для понимания ситуации и оценки возможностей Франции в оказании помощи британским войскам.
В восемь часов утра 30 марта Черчилль появился у Клемансо. «Мы покажем вам все, – сказал тот. – Мы вместе побываем везде и посмотрим все своими глазами». Через два часа они были в Бове. Маршал Фош ждал их в городской ратуше. Черчилль позже вспоминал: «В кабинете Фош немедленно схватил большой карандаш, без всяких предисловий ринулся к карте и стал обрисовывать положение». Оживленно жестикулируя, с громкими восклицаниями он продемонстрировал продвижение немцев с начала их массированного наступления 21 марта. Он рассказал о замедлении наступления с каждым последующим днем. По словам Черчилля, «в нем ощущалась какая-то жалость к этому несчастному клочку земли, который отвоевал противник в последний день. Было ясно, что это просто ничтожное достижение по сравнению с первыми днями наступления. Силы врага иссякали».
«Стабилизация линии фронта произойдет неизбежно и скоро, – заявил Фош. – А потом… Потом – это моя забота». Гости ушли и направились в Друри, где располагался штаб генерала Роулинсона, командующего 4-й армией. Черчилль поинтересовался, смогут ли они удержать линию фронта. «Этого никто не может сказать, – ответил Роулинсон. – Сейчас у нас только крайне истощенные и дезорганизованные части». К тому же солдаты 5-й армии, на которую пришелся главный удар противника, были полумертвыми от усталости и недосыпания и медленно отступали. У них практически не осталось сил.
Хейг прибыл в Друри и обратился к французам за помощью. Клемансо тут же отдал приказ двум французским дивизиям переправиться через реку Анкр на помощь британцам. «Если ваши устали, – сказал он, – а у нас есть свежие части, наши люди сейчас же придут вам на помощь». Кроме наступления на юге французы были готовы оказать непосредственную помощь на самом ослабленном участке британского фронта. Известие об этом сразу же вызвало огромное облегчение у изможденных до предела солдат. Об этом Черчилль телеграфировал Ллойд Джорджу.
Клемансо продолжал: «Но я требую награды. Я хочу переправиться через реку и посмотреть, как идут бои». Роулинсон заявил, что ситуация за рекой Люс нестабильна. «Очень хорошо, – ответил Клемансо, – мы ее стабилизируем. Проделав такой путь и направив вам две дивизии, я не могу вернуться, не побывав там». Предложив Черчиллю следовать за ним, Клемансо сел в машину. Позднее Черчилль рассказывал Клементине, что они проезжали мимо британских солдат, которые брели из зоны боевых действий как во сне. Большинство их них не обращали никакого внимания на автомобили с яркими флажками. Некоторые, впрочем, узнавали Черчилля и махали рукой, как наверняка приветствовали бы любого другого, кто вызвал бы у них воспоминания об Англии и о прекрасных днях мира.
Когда они добрались до берега реки, артиллерийская стрельба уже была близко. «Итак, мистер Черчилль, мы на британском участке фронта, – произнес Клемансо. – Возьмете командование на себя? Мы сделаем так, как вы скажете». – «Как далеко вы хотите продвинуться?» – спросил Черчилль. «Как можно дальше, – ответил Клемансо. – Но решать вам».
Держа карту в руках, Черчилль велел водителю своей машины возглавить колонну. Они проехали по мосту. «Снаряды со свистом летали у нас над головами в обе стороны, – вспоминал Черчилль. – Колонна подошла на триста-четыреста метров к последней высоте, остающейся в руках британцев. В лесу были слышны винтовочные выстрелы, снаряды начали рваться перед ними на дороге и на залитых водой лугах».
Черчилль решил, что дальше продвигаться не стоит. Клемансо не возражал, вышел из машины и взобрался на небольшой пригорок у обочины. Он оставался там около четверти часа, расспрашивая отставших людей. «Все были чрезвычайно оживленны и безответственны, как школьники на каникулах, – вспоминал Черчилль. – Но французские штабные офицеры были крайне озабочены безопасностью премьер-министра. Они попросили меня уговорить его вернуться. Клемансо согласился. Когда мы подошли к дороге, неподалеку в группу лошадей, которых вели в поводу, попал снаряд. Всех разметало. Одна раненая лошадь понеслась галопом в нашу сторону. Бедное животное истекало кровью. Клемансо в свои семьдесят шесть метнулся к раненой лошади и с невероятным проворством схватил ее под уздцы, заставив остановиться. Один французский генерал пытался его образумить. Он неохотно повернулся к машине, но по пути искоса взглянул на меня и произнес вполголоса: «Quel moment délicieux!»
Колонна вернулась в Друри, затем направилась на север через Амьен. На Черчилля произвел большое впечатление французский генерал на правом фланге обороны Роулинсона, уверенно заявивший, что сможет удерживать свой сектор в течение двадцати четырех часов до прихода подкрепления. К вечеру вернулись в Бове. Главнокомандующий французскими войсками генерал Петен встретил их у подъезда своего «роскошного военного дворца», как выразился Черчилль.
«Все время, – вспоминал он, – мы по двенадцать часов в день либо носились с огромной скоростью по дорогам, либо вели беседы с разными влиятельными людьми. Я очень устал. Но железный организм «Тигра», казалось, вообще не знал усталости». Петен описал ситуацию, как он ее представлял. Он был уверен, что немецкое наступление захлебнется, и объяснил, что наступила «фаза подразделений», из которых будет сформирована новая линия фронта, после чего настанет «фаза пушек». Укрепленные артиллерийские позиции будут готовы за двое суток. Боеприпасы подвезут в течение четырех дней.
Поужинав с Петеном в его поезде, гости к часу ночи вернулись в Париж. Перед тем как лечь спать, Черчилль отправил телеграмму Ллойд Джорджу. Он советовал как можно быстрее направить во Францию пополнение. «Необходимо сократить превосходство противника. Клемансо великолепен в своей решительности и энергичности». В воскресенье Черчилль написал и Клементине про «Тигра»: «Его дух и энергия неукротимы. Вчера пятнадцать часов носились в автомобилях по плохим дорогам на бешеной скорости. Я был без сил, а ему ведь 76! Он производит на меня такое же впечатление, как Фишер, только гораздо более энергичный и всегда готовый укусить!»
Ллойд Джордж хотел, чтобы американцы приступили к немедленной отправке во Францию значительных сил, в идеале – по 120 000 человек ежемесячно. Черчилль, по просьбе Ллойд Джорджа, передал это Клемансо. Вместе они набросали текст телеграммы президенту Вильсону, подчеркнув срочность. Опираясь на все, что они выяснили за предыдущий день, Клемансо под руководством Черчилля написал: «Теперь я имею возможность сообщить вам, что отныне, что бы ни случилось, мы начинаем отвоевывать землю шаг за шагом, и уже сегодня уверены, что в состоянии остановить врага».
Президент Вильсон согласился направить войска в требуемом количестве. Проведя еще один день на фронте, Черчилль вернулся в Париж и в полночь отправил очередную телеграмму Ллойд Джорджу: «Французы хорошо закрепились и имеют солидную поддержку артиллерии. Немецкий рывок на юг больше не вызывает тревоги».
Ночью он еще раз встретился с Клемансо, затем снова телеграфировал Ллойд Джорджу, призывая того срочно прибыть во Францию, чтобы лично обсудить с Клемансо детали. «Вы с ним можете заключить хорошее соглашение, – убеждал он премьер-министра. – Никто другой этого не сможет». Ллойд Джордж прибыл в Булонь утром 3 апреля с Генри Уилсоном. Черчилль встретил их и поехал с ними в Монтрёй. Но по настоянию сэра Генри его не допустили до обсуждения военных вопросов, которое состоялось в Бове. На совещании пришли к мнению, что Фош будет назначен генералиссимусом всех союзнических войск во Франции, включая британские и американские.
Отстраненный от обсуждения, Черчилль провел 3 апреля, занимаясь проблемами вооружений, а вечером присоединился к Ллойд Джорджу. Они переправились из Булони в Фолкстон и в половине третьего утра прибыли в Лондон.
Тем временем большевики подписали мирный договор с Германией. Черчилль искал способы убедить их возобновить военные действия и активизировать действия на Восточном фронте. В записке кабинету он написал: «Если большевиков удастся убедить действовать сообща с Румынией и начать совместные операции против Германии, то имеет смысл направить в Москву достаточно авторитетных представителей союзников. Это придаст правительству большевиков легитимность и возможность соглашения со всеми классами русского общества».
Черчилль полагал, что, если бы бывший американский президент Теодор Рузвельт, который в это время находился в Париже, или бывший военный министр Франции Альбер Тома оказались в нужный момент рядом с Троцким, можно было бы предложить идею достаточно привлекательную для русских, выработать какую-нибудь общую формулу вроде «защиты плодов революции». Это позволило бы заключить необходимое, учитывая нарастающее давление немцев, соглашение. Представитель Антанты тогда мог бы даже войти в русское правительство.
Черчилль был убежден, что Британия и большевики могут действовать заодно. «Давайте не забывать, – говорил он, – что Ленин и Троцкий сражаются с петлей на шее. Они уйдут со своих постов только в могилу. Если предложить им реальную возможность усиления их власти, какую-то защиту от контрреволюции, они ухватятся за нее. Но к этому их должны подтолкнуть события и помощь. Без внешней поддержки они ничего сделать не смогут. Пока их надежды связаны с другим, но, если им помочь, чувство самосохранения должно вынудить их пойти по нашему пути».
Во второй записке кабинету, поданной в апреле, Черчилль отметил: «В целом интеллектуалы России, в том числе и большевики, должны, что бы ни случилось в отдаленной перспективе, испытывать враждебность к прусскому милитаризму, а следовательно, стремиться к парламентской демократии стран-союзников».
Черчилль искал любые способы давления на Германию. За день до предложения сделки с Лениным он писал о необходимости увеличения производства снарядов с горчичным газом и подчеркнул, что является сторонником максимально возможного развития газовой войны при использовании направления ветров. В течение месяца более трети всех снарядов, выпущенных британской промышленностью, были газовыми. Однако первая успешная газовая атака была проведена немцами в полночь на 7 апреля на северном участке британской линии фронта у Армантьера. Через три дня Армантьер был взят.
Все достижения третьей битвы на Ипре были потеряны. Леса на Ипрском выступе, которые обследовал Черчилль в феврале, снова оказались в руках немцев. Черчилль предупреждал Ллойд Джорджа об опасности вклинивания немецких войск между французскими и британскими войсками с возможностью выхода к Ла-Маншу в районе Аббевиля. «Разве не разумно, – написал он Ллойд Джорджу, – стоять вместе, отступать вместе, поворачивать вместе и атаковать вместе, как мы действовали после Марны?»
По возвращении из Франции Черчилль удвоил усилия, направленные на производство вооружений. К 21 апреля он уже направил Хейгу вдвое больше пушек, чем было потеряно или выведено из строя с начала наступления немцев. То же самое можно было сказать и про аэропланы. Кроме этого он смог заменить все подбитые танки на более новые и усовершенствованные. Чтобы точно выяснить потребности Хейга в снарядах для тяжелых пушек, он 27 апреля опять отправился во Францию. Вечером Хейг записал в дневнике: «Он на самом деле значительно увеличил выпуск вооружений».
Вернувшись из Франции, Черчилль обнаружил заявку американцев на две сотни тяжелых пушек, которые он обещал им пятью месяцами ранее. Они должны были очень скоро потребоваться частям, прибывающим во Францию. Несмотря на британские потери после 21 марта и отправки резерва итальянским войскам, он сумел выполнить обещание. Но главной его заботой этим летом был выпуск вооружений, которые потребуются в 1919 г. – раньше, по его мнению, победу одержать не удастся. Ради этого Черчилль теперь жил и ночевал в здании министерства. «Это предоставляло большие удобства с точки зрения организации работы, – рассказывал он одному другу. – Можно было работать до ужина, во время ужина получать документы и начинать работать с ними с самого раннего утра, если необходимо».
Летом Черчилль впервые организовал регулярное воздушное сообщение с Францией для министров и других официальных лиц. Первый такой полет совершил он сам 18 мая из аэропорта Ле-Бурже, расположенного к северу от Парижа, с тем чтобы как можно быстрее вернуться в Лондон на конференцию союзников по вопросам вооружений.
1 июня мать Черчилля сочеталась третьим браком с Монтегю Порчем, сотрудником британской государственной службы в Нигерии. Ее предыдущий муж, Джордж Корнуоллис-Уэст, ушел от нее в 1913 г. и женился на актрисе Патрик Кэмпбелл. Порч был на двадцать три года моложе леди Рэндольф и на три года моложе самого Черчилля. «Уинстон надеется, что такие браки не станут модой у дам в возрасте его матери», – написал в дневнике друг семьи. Леди Рэндольф было шестьдесят четыре. Черчилль с женой были среди тех, кто подписал свидетельство о браке. Клементина в это время была на четвертом месяце беременности. Через два дня после свадьбы матери Черчилль улетел во Францию. Клементина провожала его. «Это было трогательное зрелище, – написал он ей из Франции. – Ты и два твоих котеночка быстро уменьшались в размерах, аэродром со всеми ангарами таял вдали, а меня уносило прочь».
Немцы, воодушевленные мартовскими победами, предприняли новое наступление, прорвав линию обороны французов между Эной и Марной. В Париже забеспокоились, что столице может угрожать опасность. Самолет Черчилля приземлился в Эдене. Оттуда он на машине приехал в Париж. «Воздушный налет продолжается, – написал он Клементине из Парижа вечером 6 июня. – Я никак не могу улечься в постель. Что же касается военной ситуации в целом, то я сохраняю надежду. Но судьба столицы висит на волоске, до нее всего 45 миль. В следующий раз (если он будет) ты должна полететь со мной».
8 июня Черчилль посетил французские передовые позиции к северу от Компьеня. Два французских генерала, которые его встретили, со спокойной уверенностью говорили, что ждут нападения. «День выдался тихим, – позже вспоминал он, – и безмятежность летнего вечера не нарушали даже пушечные выстрелы. Французские солдаты, ожидавшие очередного удара, были очень спокойны и даже веселы. На следующий вечер вся территория, по которой меня водили, уже была в руках немцев, а большинство тех, с кем я разговаривал, погибли или попали в плен». В ходе стремительного наступления немецкие войска захватили 60 000 пленных.
Днем 9 июня Черчилль из Парижа сообщал жене: «Сражение имеет очень важное, даже решающее значение. Если французы не смогут отбить наступление немцев, трудно представить, каким должен быть наш следующий шаг. Впрочем, фронт надежно удерживается, и есть хорошие резервы». В этот же день в Париже два снаряда дальнобойной немецкой артиллерии разорвались в 150 метрах от здания, где проходило совещание, на котором присутствовал Черчилль.
Немцам не удалось взять Компьень. 11 июня французы перешли в контрнаступление, а на следующий день Черчилль улетел в Англию. Во время полета что-то случилось с двигателем. «Я чуть было не окончил богатую событиями, хотя и не слишком радостную жизнь в соленых водах Ла-Манша, – рассказывал он Синклеру. – Мы едва дотянули до берега».
По настоянию недавно назначенного военного министра лорда Милнера правительство постановило продолжить мобилизацию мужчин с оружейных заводов, несмотря на то что это стало сказываться на сроках выпуска танков. Такое решение вызвало недовольство Черчилля. Он начал сомневаться в способности Британии выиграть войну в 1919 г. «Существуют ли средства для нанесения поражения Германии на Западном фронте в 1919 г.? – задавал он вопрос в записке правительству от 22 июня. – Можно ли найти достаточно людей? Если да, должны быть продуманы механизмы. У нас еще есть время. Есть ли у нас воля и решимость заглянуть вперед и необходимым образом скоординировать действия?» Когда кабинет публично объявил, что в праздник Тела Господня британская авиация не будет работать по территории Германии, Черчилль гневно написал Ллойд Джорджу: «Отмените это. Это малодушие».
Очередная угроза бесперебойному производству вооружений на 1919 г. возникла в конце июня, когда на многих заводах начались забастовки, вызванные отказом владельцев обсуждать с профсоюзами повышение заработной платы. Особенно серьезная ситуация возникла на заводе Alliance Aeroplane, где забастовка началась в связи с увольнением цехового старосты. Выпуск аэропланов прекратился. Черчилль предпринял решительные действия: восстановил уволенного и разрешил заводскому комитету продолжить свою деятельность. Он также поддержал рабочих, заявивших, что «фирма препятствует законной деятельности цехового старосты и заводского комитета».
Через неделю на ряде других заводов начались забастовки в знак протеста против перевода рабочих с одного предприятия на другое без их согласия. Это было необходимо из-за непрекращающейся отправки мужчин на фронт. Столкнувшись с угрозой остановки производства танков, Черчилль хотел вернуть забастовщиков на предприятия, пригрозив им отменить освобождение от воинской повинности. Встретившись с Черчиллем 25 июля, Бонар Лоу возражал против этого, не желая, как он заявил, чтобы «акт о воинской повинности использовался как инструмент в решении производственных конфликтов». На следующий день 300 000 рабочих оружейных заводов в Лидсе пригрозили начать забастовку с 29 июля. Тут вмешался Ллойд Джордж, который поддержал Черчилля и выпустил специальное заявление о том, что все забастовщики подлежат отправке на фронт. Забастовка сорвалась, производство танков восстановилось. Надежды на победу в 1919 г. сохранялись.
8 августа 4-я британская армия под командованием генерала Роулинсона перешла в наступление. В нем принимали участие британские, канадские и австралийские части. В этом сражении были задействованы все семьдесят два танка, выпущенные благодаря усилиям Черчилля. Желая увидеть танки в действии, он сам прилетел во французский город Хесдин, откуда на машине доехал до замка Вершок, который Хейг предоставил в его распоряжение для будущих приездов во Францию.
К вечеру 8 августа танковое наступление смяло передовые линии немецких укреплений. Было захвачено 400 пушек и почти 22 000 пленных. «Очень рад, что все прошло так удачно», – телеграфировал Черчилль Хейгу. Тот ответил: «Всегда с благодарностью буду вспоминать энергию и предвидение, которые вы проявили на посту министра вооружений и тем самым сделали возможным наш успех». Черчилль переслал телеграмму Хейга Клементине с запиской: «Безусловно, приятно добиться доверия и доброжелательности от предубежденных военачальников».
9 августа Черчилль поехал повидаться с генералом Роулинсоном в его штаб-квартиру во Фликсекуре, а потом с братом Джеком на передовую. «По дороге на фронт, – написал он Клементине, – мы видели примерно 5000 военнопленных, помещенных в клетки или отдыхающих длинными рядами по обочинам дороги. Среди них было более 200 офицеров. Я подходил к клеткам и внимательно их разглядывал. Они, казалось, сохранили твердость духа, хотя некоторые были совсем молоды. Я не мог не испытывать жалости к ним, вынужденным прошагать многие мили без еды и отдыха, а перед этим пережившим все ужасы боя. Тем не менее очень рад был видеть их там, где они оказались».
Вместе с братом Черчилль добрался до линии фронта у деревни Ламотт, которая еще предыдущим утром находилась на расстоянии полукилометра в немецком тылу. «Везде очень хорошо были видны следы гусениц танков», – с гордостью сообщил он Клементине.
К 10 августа британская армия, продолжая наступление, взяла в плен еще 10 000 солдат. «Ситуация переломилась, – написал Черчилль Клементине в этот день. – Это наша победа, добытая преимущественно нашими войсками, под британским командованием и во многом благодаря непобедимым танкам, которые изобрели и создали британские умы». По-прежнему думая о 1919 г., он вечером написал Ллойд Джорджу о необходимости набрать еще 100 000 человек к следующему июню, если танки подтвердят свою эффективность. 11 августа Черчилль вернулся в зону боев. «Немцы почти не стреляют, – сообщал он Клементине, – в то время как наши батареи грохочут вовсю. В этом секторе больше убитых немцев, чем в других местах, где я побывал. Вся местность усеяна трупами наших верховых лошадей, это, конечно, безобразная картина. Я видел, как упал сбитый наблюдательный аэростат, но экипаж успел выпрыгнуть с парашютами».
«Очень надеюсь, мы не будем зря губить наших солдат сейчас, когда рывок закончился», – написала Клементина мужу 13 августа. «Твое замечание насчет бережного отношения к солдатам показывает, что ты очень мудрая и здравомыслящая военная кошечка», – ответил Черчилль. В этот же день он уехал из замка Вершок в Париж, чтобы председательствовать на межсоюзническом совещании по вооружениям. Его задачей было принятие программы на 1919 г. Он встретился с Клемансо, которого беспокоили возможности Британии в части людских ресурсов. «То, что мне известно, у меня тоже вызывает тревогу, – написал Черчилль Клементине. – Мне кажется, у нас не хватает резерва».
16 августа в Париже Черчилль договорился о производстве танковых двигателей и пушек, необходимых 3-й армии американцев. Через два дня он обратился к Лушеру за помощью в проектировании и производстве бомбардировщиков дальнего действия, которые смогли бы нести повышенную бомбовую нагрузку. «Наступает момент, – пояснял он, – перевести войну на территорию противника, дать ему ощутить, что его собственные города и население погружаются в тот хаос, который он сеял в Бельгии и Франции. Необходимо перед приходом зимы воздействовать на его моральный дух и немедленно сбросить бомбы на его голодные и подавленные города».
На три дня Черчилль вернулся в Вершок. 19 августа он на один день слетал в штаб Хейга во Фреване. «Он всячески старается нам помочь, – записал Хейг в дневнике, – и спешит обеспечить нас снарядами 10-го калибра, газом, танками и пр. Все его планы рассчитаны на завершение войны к следующему июню!» Вернувшись в сумерках на аэродром близ замка Вершок, Черчилль поговорил с группой молодых летчиков, которые готовились к вылету на ночное бомбометание в Германию. «Слушай, – сказал он своему пилоту, – а ведь дома люди и понятия не имеют, чем занимаются здесь эти парни».
Черчилль пробыл в замке еще неделю. К 24 августа британские войска на Сомме вернули себе почти все территории, захваченные немцами в марте. «Очень радостно свободно продвигаться вместе с армией, – написал он в тот день Клементине. – Но я успеваю регулярно заниматься своими делами». На следующий день он улетел в Англию. С аэродрома в Кенли он отправился сразу в Лалленден, чтобы побыть с семьей.
31 августа большевики ворвались в здание британского посольства в Петрограде. Среди офицеров, находившихся там, был и британский военно-морской атташе капитан Фрэнсис Кроми. Ему удалось застрелить трех нападавших, но сам он был убит. Как только об этом стало известно Черчиллю, он продиктовал записку для кабинета министров: «Кроми был очень одаренным человеком исключительно высоких профессиональных качеств. Икренне надеюсь, что правительство, несмотря на множество других забот, постарается найти тех, кто совершил это преступление. Репрессии против различных большевистских ничтожеств, которые могут попасть к нам в руки, реального значения не имеют, хотя и ни в коей мере не могут быть исключены. Единственной эффективной политикой является выявление тех в большевистском правительстве, к которым должно быть применено правосудие. И не имеет значения, сколько времени на это потребуется. Они должны понимать, что их наказание станет важной задачей британской политики и мы будем постоянно иметь это в виду как во время войны, так и при заключении соглашений».
Черчилль вывел из отдельного инцидента важный общий принцип. «Усилия, которые готова предпринять страна для защиты своих граждан от насилия, – написал он, – являются вернейшим показателем ее величия как организованного государства. Тот факт, что тысячи людей гибнут на справедливой войне, не должен притуплять наше внимание к событиям подобного рода». 4 сентября на заседании кабинета было решено направить телеграмму советскому правительству с угрозой репрессий против Троцкого, Ленина и других руководителей правительства, если жизни британских подданных не будут защищены.
В августе Черчилль провел переговоры с правительством Чили о приобретении союзниками производимых в Чили нитратов – важнейшего компонента для производства боеприпасов. 7 сентября он направил телеграмму Бернарду Баруху в Вашингтон с просьбой уточнить, какое количество боеприпасов ежемесячно потребуется американской армии в 1919 г. Ему необходимо было согласовать действия союзников. Днем он с женой и детьми отправился на краткую приморскую экскурсию в залив Сент-Маргарет близ Дувра, к вечеру уехал в Лимпн, а оттуда улетел в замок Вершок.
Клементина понимала необходимость длительных отлучек мужа, но ее тревожило участившееся количество полетов, которые он совершал. Он умолял ее не беспокоиться. «Полеты рождают у меня потрясающее чувство покорения пространства, – написал он. – Уверен, тебе бы это тоже понравилось». На следующий день он слетал в Монтрёй, в штаб Хейга. Там все были убеждены, что победа будет одержана до конца 1918 г. «Всегда надо делать скидку на завышенный оптимизм, – написал он Клементине. – Впрочем, у любой задачи всегда есть окончание, и в какой-нибудь день оптимисты окажутся правы».
Черчилль старался бывать на всех участках наступления британской армии, чтобы понять, как используются боеприпасы, горчичный газ и танки. 9 сентября он осмотрел только что захваченные немецкие позиции в Дрокуре. «Деревня полностью в руинах, – написал он Клементине. – Всюду страдание, мусор, грязь и мерзость запустения. Время от времени то тут, то там рвутся снаряды противника, на которые работающие, спящие, едящие, моющиеся или марширующие солдаты уже не обращают ни малейшего внимания. Большинство погибших британцев похоронены, но много синих и серых германских мундиров еще лежат на земле».
Черчилль не стал описывать жене всю ситуацию в Дрокуре. Но он подробно описал ее Ллойд Джорджу, стремясь показать, что происходит, когда наступающая пехота остается без поддержки танков. «Все укрепленные немецкие позиции захвачены, кроме щелей, из которых вели огонь пулеметчики, а наступающие части были лишены поддержки танков, – писал он премьер-министру 10 сентября. – На одном небольшом участке шириной менее четырехсот метров только что похоронили почти четыреста канадцев и очень немного немцев. Вы были бы шокированы происходящим там, где наше наступление на время захлебывается. Это похоже на полосу водорослей или мусора, которую оставляет после себя на берегу гигантская волна».
Черчилль не уставал предупреждать Ллойд Джорджа, что в результате интенсивного расходования боеприпасов на Западном фронте с начала августовского наступления возникает серьезная опасность их дефицита в 1919 г. С учетом того, что произошло в Дрокуре, он стремился в будущем году существенно увеличить количество танков и соответственно увеличить число экипажей. «Дело в том, – писал он, – что экипажей требуется намного больше, чем танков, поскольку невосполнимые потери среди личного состава велики, тогда как поврежденный танк, как правило, очень быстро можно восстановить». Наряду с ремонтом танков Черчилль также упорно продвигал идею о проектировании более крупных, более мощных, более быстроходных танков и их изготовлении к лету 1919 г.
Хейга тревожило, что Черчилль делает упор на кампанию 1919 г. Вечером 10 сентября он направил к нему их общего друга, чтобы тот передал ему: «Мы должны стремиться закончить войну сейчас и не откладывать поставку танков до тех пор, пока испытания не подтвердят их совершенство». Но в одном случае мнения Хейга и Черчилля совпадали. 12 сентября он написал Клементине из Парижа: «Я хочу дать немцам первую хорошую порцию горчичного газа до конца месяца. Хейг в этом очень заинтересован. Думаю, у нас его достаточно. Их скулеж при поражении будет очень приятно слышать».
Тогда Черчилль впервые заговорил о неотвратимом поражении Германии. Это была десятая годовщина их свадьбы. «Десять лет назад, дорогая моя, – писал он жене, – мы катили в специальном поезде в Бленхейм. Ты помнишь? Это большой этап на жизненном пути. Как ты думаешь, мы были менее или более счастливы, чем средняя супружеская пара? Я очень ругаю себя за то, что не смог сделать для тебя большего. Но в любом случае за эти десять лет солнце никогда для нас не заходило. Мы никогда не засыпали с неразрешенными разногласиями. Моя дорогая и любимая, я молюсь и надеюсь, что грядущие годы принесут тебе спокойные и благополучные дни, полные плодотворных занятий. Уверен, ты найдешь себе дело по душе в новом мире, который открывается для женщин, и найдешь интересы, которые обогатят твою жизнь. И всегда рядом с верной и нежной дружбой до своего последнего вздоха будет твой вечно преданный, пусть и не совсем тебе соответствующий У.».
Из Парижа Черчилль вернулся в Вершок. Он начал заниматься американским заказом на 2000 пушек, благодаря которым, как он написал Клементине, «они смогут вооружить примерно пятнадцать дополнительных дивизий, или почти полмиллиона человек, до начала кризиса следующего года». Он также закупил в Америке три тысячи авиационных двигателей. «Мои дни здесь плодотворны в плане бизнеса, – рассказывал он жене. – Я заставляю крутиться многое из того, что в противном случае остановилось бы. Груз горчичного газа в пути. Надеюсь, 1000 тонн этого дьявольского яда до конца месяца достанется гуннам. Меня больше не раздражают политические комбинации или невозможность управлять общей политикой. Я вполне удовлетворен взаимодействием с великолепной машиной британской армии и множеством возможностей, которые есть у меня для помощи ей».
17 сентября Черчилль вернулся в Англию. Через девять дней, на начальном этапе сражения за линию Гинденбурга, британская артиллерия провела трехдневный обстрел немецких позиций снарядами с газом, что дало потрясающий эффект. 27 августа, когда Черчилль снова был в Париже, болгарская армия подписала акт о безоговорочной капитуляции. Первый из союзников Германии и Австро-Венгрии вышел из войны. Балканы, которые три года назад Черчилль надеялся развернуть против Австрии и Германии, теперь стали ахиллесовой пятой центральных держав.
На Западном фронте армии Хейга захватили еще 10 000 пленных и 200 пушек. 7 октября, выступая перед рабочими оружейных заводов в Глазго, Черчилль предостерег от разговоров о быстром завершении конфликта. «Возможно, ход боевых действий пока лучше, чем мы могли надеяться, – сказал он, – но нельзя полагаться или рассчитывать на слишком благоприятное развитие событий. Мы начали это дело и должны и дальше прилагать максимальные усилия, чтобы в следующем, 1919 г. враг не имел возможности противостоять нам».
Этот прогноз был слишком осторожным. 15 октября, обессиленная кровопролитием, перед лицом надвигающегося голода из-за морской блокады и опасаясь полномасштабного кризиса на Балканах, Германия запросила перемирия. Президент Вильсон, который уже предъявил условия союзников, в том числе возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии, отверг просьбу Германии. Он дал понять, что война продолжится до капитуляции Германии. Выступая в этот день в Манчестере, Черчилль одобрил решительный ответ Вильсона.
На этой неделе британская авиация усилила бомбардировки немецких заводов, складов боеприпасов и продовольствия, аэродромов. 17 октября британские войска освободили Лилль, который четыре года находился под немецкой оккупацией. Черчилль в это время опять находился в замке Вершок. Клементина, которая более трех лет занималась организацией столовых для работниц оружейных заводов, писала ему 18 октября: «Возвращайся домой и подумай, как быть с рабочими, когда закончится война. Даже сейчас, пока она еще продолжается, твое присутствие необходимо. Я хочу, чтобы тебя оценили и как гения восстановления, а не только как демона горчичного газа, танкового гиганта и крылатый ужас. Не говоря уже о том, что заслуги за все эти страшные достижения будут приписаны подчиненным. Разве не могут рабочие начать строить города-сады и сносить страшные трущобы в Бетнал-Грин, Ньюкасле, Глазго, Лидсе и т. д.? Разве не могут женщины с оружейных заводов производить красивую мебель, детские кроватки, серванты и пр.? Возвращайся домой и организуй все это».
20 октября Германия объявила, что ее подводные лодки прекращают охоту за торговыми судами. Через пять дней Черчилль в компании с Маршем отправился во Францию осмотреть только что освобожденные территории. 26 октября он побывал в Ле-Като, на месте одной из первых побед немцев в сентябре 1914 г., освобожденном спустя более четырех лет. Но попытка проехать дальше к линии фронта не удалась из-за взорванного немцами железнодорожного моста. 27 октября он приехал в Лилль, где переночевал. На следующий день его пригласили на трибуну для почетных гостей присутствовать при марш-параде британских войск. Рядом с ним на трибуне оказался молодой британский офицер майор Бернард Мотгомери. Черчиллю пришлось уйти до окончания марш-парада, потому что его пригласил на обед его друг генерал Тюдор в Харлебеке, по ту сторону бельгийской границы.
После обеда Черчилль с Тюдором поехали к передовой. Оказавшись у церковной колокольни, они поднялись, чтобы осмотреть местность. Пока они разглядывали немецкие траншеи, начался сильный артобстрел. Марш сопровождал их. «Генерал, – писал он, – почувствовал запах горчичного газа и заставил всех прижать ко рту носовые платки, пока мы спускались к машине». Горчичный газ применялся обеими сторонами.
28 октября Черчилль остался ночевать в штабе Тюдора. «Во время ужина, – записал Марш, – аэроплан гуннов сбросил довольно крупную бомбу совсем близко от дома, но она оказалась единственной». На следующий день Черчилль с Маршем поехали на машине в Брюгге. Эта поездка чуть не закончилась катастрофой. Они приехали в деревню Десселгем и начали искать мост через реку Лис. Неделей позже Черчилль писал Тюдору: «Я с удивлением увидел, как крестьянин вдруг бросился под стену дома. Что-то мне показалось очень странным, но я был настолько уверен, что мы находимся в десяти километрах от линии фронта, что не сделал никаких выводов». Черчилль не знал, что от деревни до ближайших немецких позиций было меньше двух километров, и она является объектом интенсивного артобстрела. Крестьянин продолжал прижиматься к земле, а в это время в пятидесяти метрах перед машиной разорвался снаряд. Полагая, что он далеко от фронта, Черчилль решил, что это бомба, сброшенная с аэроплана. Но через пару секунд вокруг произошла уже целая серия взрывов. По-прежнему думая об аэроплане, он решил не выезжать на открытую местность, чтобы его большой и яркий автомобиль не стал целью. «Впрочем, – вспоминал он, – я очень удачно решил проехать вперед, потому что на том самом месте, где я собирался выйти, почти тут же разорвался еще один снаряд».
Стало ясно, что Десселгем подвергается артиллерийскому обстрелу, а не бомбардировке с воздуха. Но Черчилль еще не понимал, насколько близко он от линии фронта. «Я продолжал тупо размышлять, – писал он, – над странной манерой гуннов обстреливать из дальнобойных орудий какую-то деревушку в десятке километров от них». Только добравшись до Брюгге, Черчилль узнал, насколько близко они подъехали к передовой. Он рассказал Тюдору, что скорость машины была около 60 километров в час, и они могли запросто ворваться в немецкие окопы. «Какими же болванами мы могли оказаться!» – сказал он.
Из Брюгге Черчилль поехал на юг, через недавно освобожденную бельгийскую деревню Пасхендале, преодолел бывшие окопы союзников и попал на «Адский угол». Там, оглядев разрушенные здания в центре городка, он сказал Маршу: «Хотел бы я превратить это в военное кладбище с газонами, цветниками и именами погибших».
Ночь Черчилль провел в замке Вершок, а на следующий день улетел в Англию. Турция тем временем капитулировала перед союзниками. Капитуляция Австро-Венгрии ожидалась со дня на день. «Осколки империй взлетели в воздух», – записал Марш слова Черчилля.
Австро-Венгрия прекратила сопротивление 3 ноября. Черчилль в Лондоне занимался обеспечением себе места в послевоенной политике. За завтраком с Ллойд Джорджем 6 ноября он говорил о деградации министра, отвечающего за политику. Ллойд Джордж заверил его, что все министры, работавшие на войну, в мирное время получат место в кабинете.
7 ноября немецкая делегация перешла линию фронта на французском участке и попросила перемирия. В течение трех дней обсуждались условия, предложенные союзниками. 10 ноября Ллойд Джордж пригласил Черчилля на специальное совещание кабинета министров обсудить ход переговоров. Во время совещания пришло сообщение, что кайзер бежал в Голландию. На следующий день в 5 часов утра немцы приняли все условия: боевые действия прекращаются с 11 утра; в течение четырнадцати дней немецкие войска выводятся с территории Франции, Бельгии, Люксембурга, Эльзаса и Лотарингии; все немецкие войска покидают Рейнскую область; союзные и американские войска оккупируют Германию к западу от Рейна.
10 ноября на совещании кабинета обсуждалось будущее немецкой армии. По общему мнению, она должна была быть распущена как можно скорее. Черчилль проявил предусмотрительность. «Нам может понадобиться немецкая армия, – сказал он. – Из-за распространения большевизма важно, чтобы Германия встала на ноги».
Утром 11 ноября Черчилль со своими советниками обсуждали распродажу излишков военного снаряжения и проблемы заводов, все еще работавших на полную мощность, но чьи снаряды, пушки и танки уже не были нужны в прежних количествах. За несколько минут до одиннадцати – назначенного срока капитуляции Германии – Черчилль подошел к окну своего кабинета в отеле «Метрополь», выходящего на Нортумберленд-авеню. «После всех пережитых опасностей и рисков пришла абсолютная, полная победа, – писал он позже. – Все короли и императоры, с которыми мы воевали, оказались либо в бегах, либо в изгнании. Все армии и флоты подавлены или разбиты. В этом Британия сыграла заметную роль и сделала все возможное от начала и до конца. Материальные цели, на которых была сосредоточена деятельность людей, которые определяли их существование, разом превратились в ничто. Весь огромный бизнес вооружений, еще вчера составлявший смысл жизни, – все исчезло, как ночной кошмар, оставив после себя пустоту». Теперь его голова была занята проблемой демобилизации: чем будут заниматься три миллиона человек? Как перестроить заводы? Каким образом перековать мечи на орала?
«Ровно в одиннадцать, – вспоминал он, – прозвучал первый удар часов. Я снова взглянул на широкую улицу подо мной. Она была пустынна. Из подъезда одного из больших отелей, превращенного в правительственное учреждение, метнулась фигурка девушки, отчаянно размахивавшей руками под очередной удар Биг-Бена. Затем со всех сторон на улицу стали стремительно выскакивать мужчины и женщины. Потоки людей хлынули на улицу. Нортумберленд-авеню заполнилась народом. В отеле «Метрополь» поднялась суматоха. Хлопали двери. В коридорах слышался звук бегущих ног. Все побросали ручки и бумаги и выскочили из-за своих столов».
Черчилль посмотрел на Трафальгарскую площадь. Она тоже была полна народа. Словно по волшебству появились флаги. Клементина, которая на этой неделе должна была разрешиться четвертым ребенком, явилась в «Метрополь», чтобы быть рядом с мужем. Они решили вместе поехать в резиденцию премьера поздравить Ллойд Джорджа, но, как только сели в машину, на нее запрыгнуло около двадцати восторженных лондонцев. Так, сопровождаемые восторженными воплями, они добрались до Даунинг-стрит.
Вечером Ллойд Джордж пригласил Черчилля на ужин. Кроме него были только Ф. Э. Смит и сэр Генри Уилсон. «ЛД хочет расстрелять кайзера, – записал в дневнике Уилсон. – Уинстон не хочет». Тяготы войны закончились. Начались сложности мирного времени.
