Глава 17
«Глубокое и бесконечное мучение»
Черчилль вернулся в Лондон 7 мая 1916 г.; он покинул окопы навсегда. Но возвращение не сулило никаких перспектив работы в правительстве. Через два дня после приезда он говорил в палате общин о необходимости увеличения численности личного состава и утверждал, что нужно подключить к этому и Ирландию, на которую до сих пор по политическим мотивам закон о призыве не распространялся. «Пришло время не терять силы духа, – сказал он, – преодолеть трудности, а не пасовать с готовностью перед ними». Как только он произнес эти слова, один парламентарий из ирландских националистов выкрикнул: «А как насчет Дарданелл?»
Этот крик будет преследовать Черчилля многие годы. Пытаясь смыть позорное пятно, которое приклеилось к нему, он настойчиво просил Асквита опубликовать документы, относящиеся к Дарданелльской операции. Асквит согласился, и Черчилль начал собирать документы. Прошло двенадцать месяцев с тех пор, как он покинул Адмиралтейство и потерял власть и влияние. «Этот проклятый год наконец закончился, – написал он Фишеру 14 мая. – Даст Бог, в следующем нам с вами повезет больше и появятся шансы помочь стране спастись. Не теряйте бодрости духа. Уверен, судьба не отвернулась от вас».
Уверенность Черчилля не оправдалась. Фишера больше никогда не пригласят на какую-либо ответственную должность. Черчиллю тоже не предложили желанный пост министра авиации. Выступая 17 мая в дебатах по авиации, Черчилль описал свою роль в противовоздушной обороне Британии в самом начале войны и в создании авиабаз во Франции и Фландрии, подчеркнул эффективность воздушных налетов на ангары цеппелинов в Северном море и на Рейне. Он сказал, что его деятельность была искажена, что к нему прилипли обвинения в том, что он не справился и пренебрег противовоздушной обороной Британии в конце осени 1914 г. Он отверг эти обвинения, приведя примеры своей успешной деятельности.
Совет по авиации был создан Асквитом. «Без соответствующего министерства, – сказал Черчилль, – его работа будет неэффективной. Британия утратила превосходство в воздухе, которым обладала перед войной. Но вы можете восстановить его. Ничто не мешает этому, кроме вас самих».
Через шесть дней после этого выступления и за шесть недель до начала битвы на Сомме Черчилль выступил в прениях по ассигнованиям на армию, описывая тяготы положения солдат в окопах, в то время как многие другие военнослужащие, даже находящиеся во Франции, никогда и близко не подходили к линии фронта. «Это, – сказал он, – самое гнусное классовое разделение, когда-либо имевшее место в мире. Палата должна знать о тяжелой участи тех, кто уходит в траншеи на передовую. Я спрашиваю себя каждый день: что происходит там, пока мы здесь заседаем, пока мы уходим обедать или домой спать? Каждые двадцать четыре часа почти тысячу человек – британцев, представителей нашего народа, – замотанных в окровавленное тряпье, уносят в полевые госпитали или в наспех вырытые могилы».
Настаивая на прекращении бесполезных наступательных действий, Черчилль говорил в палате: «Ни в коем случае нельзя позволять вовлекать нас в какие-то действия, не оправданные исключительно военными соображениями. Аргумент «теперь ваша очередь» не имеет никакого смысла. Для победы над Германией и Австро-Венгрией необходимо реальное, существенное превосходство в силе. Только после этого можно начинать наступление. Тогда их преимущество будет раздавлено. И только тогда настанет час окончательной победы. Этот час придет обязательно, если терпение будет сочетаться с энергией и если все ресурсы, имеющиеся в распоряжении союзников, будут безжалостно и максимально задействованы».
Черчилль очень хотел получить возможность влиять на военные действия, обладая реальной министерской властью. Но места для него не было, у него оставался лишь выражающий страдание голос в палате общин. 31 мая, когда в палате общин проходило обсуждение расходов Военного министерства, даже Карсон и его недавно созданная группа поддержки – юнионистский военный комитет – не желали разногласий. Один только Черчилль говорил о недостатках и отсутствии энергии, о неумении использовать ресурсы, в том числе рабочую силу, максимально эффективным образом. «Мы стараемся изо всех сил, – говорил он, – но используем ли мы на полную мощность результаты гигантских усилий нации? Я не могу этого сказать».
Как только дебаты завершились, Черчилль написал Фишеру: «Мертвая рука тяжело лежит на нашем доблестном флоте, а они еще и целуют ее».
Прочитав два выступления Черчилля по поводу армии, несколько солдатских вдов написали ему о примерах бездумного отношения к человеческим жизням на фронте. Это даже было опубликовано в дешевой брошюре под названием «Линия фронта» (The Fighting Line). Но Черчиллю буквально нечем было заняться. Однажды Керзон пригласил его на совещание в совет по авиации поделиться своими соображениями о том, как обеспечить превосходство в воздухе. В этом же месяце, после публикации коммюнике Адмиралтейства о Ютландском сражении, вызвавшего глубокое уныние в обществе, поскольку в нем был сделан акцент на потерях британского флота, Бальфур попросил его написать оптимистичное коммюнике, чтобы исправить ситуацию. Это было все.
5 июня Китченер отправился морем из Британии на север России. На следующий день, готовя доклад для Королевской комиссии по Дарданеллам, Черчилль и сэр Иэн Гамильтон изучали телеграммы Китченера, стараясь, чтобы не был пропущен ни один важный документ, свидетельствующий о колебаниях Китченера, его неуверенности и пренебрежении армией, высадившейся на берег. Они работали в кабинете Черчилля на Кромвель-роуд, 41. Вдруг с улицы донесся крик. «Мы вскочили, – позже вспоминал Гамильтон, – и Уинстон распахнул окно. Мимо проходил разносчик газет. У него под мышкой была пачка газет. Как только мы открыли окно, он прокричал: «Китченер утонул! Никто не выжил!»
«То, что Китченер погиб в тот самый момент, когда мы с Уинстоном собирали неопровержимые доказательства против него, – написал Гамильтон, – стал одним из тех удачных поворотов судьбы, которыми была полна его карьера. Ему не пришлось отвечать». Многие считали, что преемником Китченера на посту военного министра станет Ллойд Джордж. Черчилль надеялся, что в таком случае ему может достаться освободившийся после Ллойд Джорджа пост министра вооружений. Но тень Дарданелл по-прежнему висела над ним. «Вы легко поймете мое желание, чтобы стала известна правда», – написал он Асквиту через два дня после гибели Китченера.
Но Асквит не хотел полностью публиковать документы, в которых сам представал главным сторонником операции в Дарданеллах. Он решил, что в документы, готовящиеся к публикации, вообще не должны быть включены стенограммы заседаний Военного совета. Черчилль узнал об этом ударе 19 июня. На следующий день стало известно, что Адмиралтейство возражает против публикации многих важнейших телеграмм, имеющих отношение к флоту. «Должно пройти много времени, – заявил Асквит в палате общин 26 июня, – прежде чем эти документы можно будет полностью опубликовать». Следующий удар по надеждам Черчилля был нанесен четыре недели спустя, когда Асквит написал ему, что правительство решило вообще не публиковать документы по Дарданеллам.
7 июля Ллойд Джордж стал военным министром. Черчилль сразу же запросил у него разрешение на публикацию. «Личный аспект этого дела не имеет особой важности, – написал он, – за исключением того, насколько он отражает поведение коллег в отношении друг друга. Но общественный аспект очень важен. Наша страна и доминионы имеют право знать правду о напрасно пролитой крови. Правительство само решило, что правда должна быть сказана, и дало формальное обещание парламенту. Теперь оно уклоняется».
Но у правительства не было никакого желания ворошить прошлое. Слишком многие из тех, кто до сих пор находился на высоких постах, так или иначе принимали участие в Дарданелльской операции. Разозленный и беспомощный, Черчилль уехал с семьей в Бленхейм. «Ну разве не проклятье, – написал он в середине июля брату Джеку на Западный фронт, – что я лишен всех реальных возможностей служить стране в такой страшный час?» Тем не менее он все еще надеялся. Ллойд Джордж, по словам Черчилля, был очень доброжелателен, хотя усилия к тому, чтобы сделать его министром вооружений, предпринял весьма вялые. Руководить правительством продолжал Асквит – «пассивно, вяло и величественно».
Черчилль решил не возвращаться во Францию. «Хотя моя жизнь сплошной комфорт и процветание, – писал он брату, – я ежечасно терзаюсь из-за невозможности как следует вцепиться зубами в боша. Но бросаться в непонятный сумбур, когда один поворот колеса Фортуны может дать мне возможность сделать в 10 000 раз больше, – не есть проявление патриотизма или здравого смысла. Для этого времени будет предостаточно. Джек, дорогой мой, я учусь ненавидеть».
Этим летом Черчилль позировал для портрета Орпену. Много лет спустя секретарь Ллойд Джорджа Фрэнсис Стивенсон записала в дневнике: «Орпен описывал мне сцену в студии, где он рисовал Уинстона после того, как тот потерял все посты. У. пришел к Орпену на сеанс, но лишь сидел в кресле перед камином, опустив голову на руки, не произнося ни слова. Орпен ушел на ланч, решив его не беспокоить, а вернувшись, нашел его в той же позе. В четыре часа У. встал, попросил Орпена найти ему такси и отбыл в молчании».
1 июля армии Британии и Французской республики совместно перешли в наступление у реки Сомма. Черчилль давно выступал против фронтального наступления, не обеспеченного преимуществом в живой силе и танках. Летом он написал четыре статьи в Sunday Pictorial, в последней из которых описал изменение отношения общества к войне после ряда сражений – от Лоса до Соммы. «Способности притупились, – писал он, – энергия и энтузиазм уступили место выносливости. Возбуждение исчезло, смерть стала привычна, а горе молчаливо. Мир в сумерках. Лишь из-за тускло мерцающего горизонта слышно уханье орудий».
24 июля, во время обсуждения выделения дополнительных ассигнований на военные нужды, Черчилль вновь выступил в палате общин как защитник солдат с требованием создания более справедливых условий службы на переднем крае: скорейшего присвоения званий фронтовикам и более широкого признания боевых заслуг. «Я не верю, – сказал он, – что люди в нашей стране имеют хоть малейшее представление о том, чем занимаются солдаты в траншеях, как они ведут себя в бою, какие страдания они выносят и какие подвиги совершают». Он также призывал приложить больше усилий для обеспечения безопасности, таких как создание фонарей, не уступающие немецким стальные каски вроде той, какую он сам носил в окопах. «Многие из тех, кого уже нет, могли бы остаться в живых, многие отделались бы ранениями, если бы это предложение не отвергли на ранних стадиях войны. Адмиралтейство тоже должно днем и ночью заниматься усовершенствованиями, то есть тем, что может спасти жизни сотен и тысяч наших людей».
1 августа Ф. Э. Смит по просьбе Черчилля распространил в правительстве меморандум, в котором тот доказывал, что с каждым новым наступлением на Западном фронте сила армии будет распыляться, а это приведет к тому, что Германия сможет отзывать свои войска с Западного фронта и перебрасывать на Восточный, чтобы противостоять наступлению русских.
Понимая, как много идей и практических предложений может дать Черчилль, Ллойд Джордж приглашал его в Военное министерство обсудить их со своими советниками. После нескольких подобных приглашений начались протесты. Лорд Дерби, генеральный директор по персоналу, в августе написал Ллойд Джорджу: «Я знаю и глубоко уважаю ваше к нему отношение, которое не позволяет вам ударить лежачего, но Уинстон никогда не ляжет или, скорее, не признает себя лежачим, и я уверяю вас, что манеры его вызывают в министерстве, мягко говоря, не самые приятные чувства».
Дерби подчеркивал, что Консервативная партия никогда не будет сотрудничать с Черчиллем и что он не поддержит никакое правительство, в состав которого войдет Черчилль. «Мне лично он нравится, – написал Дерби. – Он очень привлекателен как человек, но ему совершенно нельзя доверять, как нельзя было доверять и его отцу, и он должен понять, что он, так же как его отец, может исчезнуть из политики».
Но Черчилль не собирался «исчезать». В начале сентября, узнав, что танки-«гусеницы», на создании которых он так настаивал в 1915 г., собираются впервые применить в сражении на Сомме, он немедленно направился к Асквиту с просьбой не использовать их, пока не накопится достаточно большое количество, чтобы к их технической эффективности добавить элемент внезапности. Асквит слушал внимательно, и Черчилль поверил, что использование танков будет отложено как минимум до начала 1917 г., когда это сможет дать максимальный, возможно, даже решающий эффект. Тем не менее 16 сентября он узнал, что танки в количестве всего пятнадцати штук все-таки были использованы на Сомме. Он был крайне разочарован. «Мои несчастные «сухопутные линкоры» были выпущены преждевременно и в мизерном масштабе, – написал он в этот день Фишеру. – А между тем в этой идее крылась настоящая победа».
В течение августа и сентября Черчилль готовил документы для Королевской комиссии по расследованию Дарданелльской кампании. Поскольку Асквит по-прежнему не давал санкции использовать стенограммы Военного совета, в его показаниях отсутствовали важнейшие источники оправдания. Надежда присутствовать на заседаниях, когда показания будут давать другие, тоже рухнула после того, как председатель комиссии лорд Кромер проинформировал его, что все слушания будут закрытыми и на них будут присутствовать только те, кто дает показания в данный день. 28 сентября он предстал перед комиссией и предъявил документы для иллюстрации того, что он назвал пятью очевидными истинами об операции в Дарданеллах: власть была полной; перспективы на успех обоснованными; более важные интересы затронуты не были; подготовка была проведена со всем возможным вниманием и предусмотрительностью; при исполнении были проявлены сила и решительность.
Черчилль представил обширные доказательства в подтверждение своих заявлений. Он надеялся после завершения работы комиссии опубликовать все материалы. Он даже взялся писать серию статей для ежемесячника London Magazine под названием «Война на суше и на море» (The War by Land and Sea). Через два дня после выступления перед комиссией он написал письмо брату Клементины Уильяму, который воевал в Дарданеллах и в то время командовал крейсером «Эдгар».
«Конечно, я страдаю от невозможности применить свои знания и способности, – писал он. – Я здесь имею значительное влияние в парламенте, и мне многое удается сделать. Но мне необходима власть для борьбы. Поворот колеса может мне предоставить ее снова. Но пока я пребываю в отвратительной праздности. Это самый тяжелый период в моей жизни. Если бы война не была моей единственной заботой, я бы не стремился к политической карьере. Но следить за событиями, видеть, как другие плохо понимают суть событий, и не иметь возможности управлять ими в это великое время, – для меня глубокое и бесконечное мучение. Я мог бы принести пользу армии, если бы Френч остался; тогда бы я мог воплотить мои верные и продуманные идеи. Но его отставка лишила меня возможности действовать шире полномочий полкового офицера, и, хотя пять месяцев, проведенных на фронте, дали необыкновенный, хотя и не самый приятный опыт, они полностью отрезали меня как от информации, так и от реальной деятельности. Именно поэтому, когда мой батальон расформировали, я вернулся сюда, где и нахожусь в настоящее время. Я пишу и с легкостью зарабатываю большие деньги. Кстати, об этом можешь судить по тому, что я своими статьями поднял тираж Sunday Pictorial и London Magazine. У меня много сторонников по всей стране. Меня сильно порадовал успех «гусениц». Это мой последний проект, который все еще продвигается. Хотя их использовали неправильно и в недостаточном количестве, но в их важной роли в этой войне никто не сомневается. Надеюсь, скоро будет опубликовано официальное коммюнике. Видимо, сейчас у тебя скучное время. Но ты исполнил свой долг, и после двух с половиной лет Армагеддона еще дышишь. Voila déjа quelque chose. Скольких уже нет? И скольких еще не станет? Адмиралтейство в глубоком сне, на повестке дня летаргия и инертность. Однако все выглядят довольными. Ни планов, ни инициатив, никаких усилий на пользу общему делу. Сидят на просторном троне и дремлют. И с этим ничего не поделаешь. Очень много времени у меня занимает Дарданелльский комитет. Надеюсь на благоприятный результат. Может, позже найду дело во Франции, если политика позволит. Нелли представила нам сына – заменит ушедших. Дорогой Билли, я часто думаю о тебе. Всегда можешь рассчитывать на меня как на друга».
Эсмонд, сын Нелли, сестры Клементины, лейтенант канадских военно-воздушных сил, погиб в боях в 1942 г.
Консервативные газеты прочно вцепились в старые обвинения. В октябре Daily Mail напомнила о «позорном фиаско Антверпена и непростительном просчете Галлиполи». Черчилль незамедлительно подал протест в Дарданелльскую комиссию, указав, что эта статья «совершенно очевидно показывает, каким нападкам я подвергаюсь, от которых имею полное право защитить себя в палате общин». В октябре он представил новые свидетельства в ответ на то, что рассказывали другие на комиссии. Ему было позволено прочитать это в качестве особой уступки.
Черчилль понимал, что надежды на возвращение в правительство зависят от публикации его свидетельств. Но когда комиссия завершила работу, правительство согласилось опубликовать только общий отчет. Документы, его аргументы, материалы перекрестных допросов остались закрытыми для публики. Черчилля в очередной раз обманули. 20 ноября он сказал Ч. П. Скотту, что он – «самый оскорбляемый человек в стране». Перо осталось почти единственным его оружием. 26 ноября в Sunday Pictorial он опубликовал подробный отчет об экспедиции в Антверпен.
30 ноября Черчиллю исполнилось сорок два. В это время Ллойд Джордж и Бонар Лоу бросили вызов власти Асквита. Черчиллю не нашлось места в этой борьбе. 2 декабря, в разгар кризиса, с ним встретился Эйткен, который позже вспоминал: «Черчилль почти с тоской жаждал новостей». Через три дня Ллойд Джордж, Бонар Лоу и Керзон вышли из правительства. Этим же вечером Асквит подал в отставку.
Король попросил Бонара Лоу сформировать правительство. Вечером Ллойд Джордж и Эйткен ужинали с Ф. Э. Смитом. Черчилль приглашен не был. Перед ужином он с Ф. Э. Смитом был в турецких банях в Королевском автомобильном клубе. Смит позвонил Ллойд Джорджу, чтобы напомнить об ужине, и упомянул, что сейчас с ним Черчилль. Ллойд Джордж тут же предложил Черчиллю присоединиться. «Это предложение, – позже вспоминал Эйткен, – вероятно сделанное машинально, естественно, вызвало у Черчилля предположение, что его рассматривают как одного из новой обоймы военных администраторов, которым вскоре предстоит перехватить штурвал. Разумеется, Ллойд Джордж не стал бы приглашать его на ужин среди прочих, если бы не собирался предложить реальную должность, а под реальной должностью Черчилль понимал только связанную с войной».
За ужином разговор в основном шел о новой администрации. Все присутствующие, в том числе и Черчилль, по словам Эйткена, принимали в нем участие на равных. Во время ужина Ллойд Джорджу понадобилось уйти, чтобы встретиться с Бонаром Лоу. Он попросил Эйткена поехать с ним. По дороге он объяснил, что он и Бонар Лоу испытывают сильнейшее давление, чтобы не допустить Черчилля в состав нового правительства. Он лично, даже если станет премьер-министром, будет не в состоянии предложить Черчиллю никакой министерский пост. Ллойд Джордж попросил Эйткена вернуться на ужин и намекнуть на это Черчиллю.
Сам Эйткен надеялся получить портфель в новом правительстве. Позже он вспоминал: «Вернувшись к ужину, я улыбнулся Черчиллю как старший коллега подающему надежды юнцу. Я действовал, так сказать, осторожно, но двигался. У Черчилля тоже были все основания полагать, что его ждет высокий пост. Мы обсуждали как союзники и как равные персональный состав нового правительства. Черчилль предположил, что меня могут назначить министром почт – должность, соответствующая моим способностям. Затем я сделал ему намек, о котором просил Ллойд Джордж».
Эйткен сказал следующее: «Новое правительство будет весьма расположено к вам. В нем будут все ваши друзья. У вас откроется огромное поле деятельности». О дальнейшем он вспоминал так: «Что-то по моей сдержанности Черчилль понял. Ему внезапно стало ясно, что его ввели в заблуждение, пригласив на ужин, и он вспыхнул совершенно справедливым гневом». Эйткен никогда не слышал, чтобы Черчилль обращался к Ф. Э. Смиту иначе, чем «Фред» или «Ф. Э.». Но теперь он обернулся к нему и произнес: «Смит, этот человек знает, что я не буду включен в состав нового правительства». После этого он вышел.
Вечером Бонар Лоу спросил Асквита, согласен ли тот работать под его руководством. Когда Асквит отказался, Лоу понял, что не сможет заручиться полной поддержкой либералов, и посоветовал королю послать за Ллойд Джорджем. Тот в результате и стал премьер-министром.
6 декабря, размышляя над составом кабинета, Ллойд Джордж пометил на полях списка вероятных министров: «Авиация – Уинстон?» На самом деле министерство военно-воздушных сил создано не было. Как Эйткен и намекал предыдущим вечером, Черчиллю вообще не предложили никакого министерского поста в новом кабинете. Он потом говорил Синклеру: «Это стало крушением всех моих надежд и желаний. Они не были необоснованными, поскольку я мог применить свой дар и свою энергию в военных усилиях страны. Но мое сокровище отвергли». Не повезло ему и в другом. Из-за политического кризиса публикация отчета комиссии по Дарданеллам была отложена. «Но я все еще надеюсь, – говорил он Синклеру, – что общественное мнение изменится. Впрочем, с начала войны для меня все оборачивается в худшую сторону».
11 декабря в качестве дружеского жеста Ллойд Джордж направил к Черчиллю одного общего друга передать, что он не намерен оставить его без поста и что он попробует назначить его председателем совета по авиации. Но сначала должен быть опубликован доклад Дарданелльской комиссии. Черчилль ответил, что, хотя эта должность не предполагает участия в работе Военного министерства, у него нет возражений: «Я соглашусь на любую должность, которая даст мне возможность служить стране. Моя единственная цель – нанести поражение гуннам, и я подавлю свои чувства, чтобы иметь возможность оказать какую-либо помощь».
Черчилль не мог знать, что 20 декабря первый лорд Адмиралтейства Эдвард Карсон написал Бонару Лоу: «Очень опасаюсь трений в результате этого назначения». Долгая битва Черчилля с Консервативной партией была далека от завершения. Синклер спрашивал, не хочет ли он вернуться на фронт. «Когда я буду абсолютно уверен, что нет никаких перспектив вернуть влияние хотя бы частично, – написал в ответ Черчилль, – тогда я снова подумаю об этом курорте и убежище. Если бы я остался канцлером герцогства Ланкастерского, заткнул рот и получал свое жалованье, то сегодня был бы одним из главных персонажей в управлении делами. Плугстерт оказался дорогой экскурсией. В парламенте нет никакого уважения к тем, кто носит военную форму. Ни один из доблестных членов парламента, кто воевал на Сомме во главе своих батальонов, не имеет ни малейшего шанса против менее умных людей, которые оставались болтать дома. Для меня это самый любопытный феномен. Объяснения ему я найти не могу».
Рождество и Новый год Черчилль провел в Бленхейме с Клементиной, Дианой, Рэндольфом и Сарой. Через месяц, вскоре после семидесятишестилетия Фишера, Черчилль писал ему: «Наши общие враги сегодня всемогущи, а дружба ничего не значит. Я просто существую».
5 марта 1917 г., участвуя в обсуждении военного бюджета, Черчилль выступил с призывом приложить больше сил и изобретательности к созданию техники, способной сберечь человеческие жизни и обеспечить победу. «Машины спасают жизнь, – сказал он. – Механическая сила заменяет мускульную. Мозги могут сберечь кровь. До тех пор пока не будут созданы необходимые машины, я не представляю, как мы можем избежать повторения бессмысленного и жестокого кровопролития, которое называется войной на изнурение». Он обратился к правительству с просьбой не планировать в 1917 г. наступательных операций, подобных той, что была на Сомме. Сначала, считал он, нужно быть полностью уверенными в том, что впереди несколько месяцев хорошей погоды и что имеющиеся ресурсы могут дать результат. Сейчас же надо начинать подготовку к кампании 1918 г. Именно тогда союзники обретут такое преимущество в живой силе и технике, какое может обеспечить победу в войне.
К середине марта комиссия по Дарданеллам была наконец готова опубликовать доклад. В качестве жеста доброй воли Ллойд Джордж дал почитать Черчиллю черновой экземпляр, касающийся действий Адмиралтейства. На Черчилля не возлагалось никакой вины. Более того, в докладе говорилось, что, когда де Робек 18 марта дал команду остановить наступление флота, в турецких фортах оставалось по три снаряда на пушку. Но хотя доклад давал понять, что Асквит также был заинтересован в нападении на турок и что именно Китченер не представил Военному совету достаточно подробностей о сухопутной части операции, доклад, по мнению Черчилля, не ответил на многие конкретные обвинения, которые были выдвинуты против него лично. В него не включили ни один из документов, которые он хотел опубликовать. Хуже того, как он сказал Ллойд Джорджу, «цитаты из документов, включенные в доклад, во многих случаях бездоказательны».
В последнем выступлении перед комиссией Черчилль сказал, что доклад не вписывает Дарданеллы в общий контекст военных действий, особенно в окопную войну на Западном фронте. «Пятой части всех ресурсов, усилий, самоотверженности и упорства, употребленных в битве на Сомме для завоевания нескольких разбитых деревень и нескольких квадратных миль опустошенной земли, – заявил он, – будь они вовремя использованы на Галлипольском полуострове, хватило бы для того, чтобы привлечь на нашу сторону Балканы, соединиться с Россией и отрезать Турцию от войны».
«Хорошо управляемая пресса, – писал он, – представила битву на Сомме как череду побед. Тем не менее через несколько лет всем станет ясно, что брошенная на произвол судьбы армия на Галлиполи, действия которой сейчас изображаются так предвзято, была на самом деле в шаге от успеха операции, которая сократила бы страдания мира и обеспечила спасение всего дела. В будущем просто не поверят, что для успеха не хватило всего дюжины старых кораблей, полудюжины дивизий или нескольких сотен тысяч снарядов. Современники проклинают тех, кто хотел завоевать Дарданеллы. История проклянет тех, кто не помог им в этом».
20 марта, обедая с Черчиллем, Ч. П. Скотт спросил, не хочет ли он войти в правительство Ллойд Джорджа. «Ни на каких второстепенных ролях – только на один из главных постов», – категорически заявил Черчилль. Тогда Скотт спросил, не согласится ли он стать военным министром. «Да, это было бы очень хорошо», – ответил Черчилль.
Но этот пост ему не предложили. В тот же день, через два года после наступления в проливе, палата общин обсуждала доклад комиссии по Дарданеллам. Черчилль энергично защищал свою роль и был вполне удовлетворен тем, как приняли его выступление, и вообще ходом дебатов. Позже он написал Синклеру, что они прошли «очень успешно для него». Доклад показал, что и Асквит, и Китченер одобрили операцию и что все те, кто заботится о памяти Китченера, – «а таких было много», и все приверженцы «ортодоксального либерализма» – выступали в поддержку проведения операции. «Именно поэтому, – продолжал он, – сильное общественное мнение защищает меня от враждебной мне прессы тори. Это должно поправить мои дела».
8 апреля в Sunday Pictorial Черчилль опубликовал статью, повторяющую высказанные им в парламенте возражения против возобновления наступательных действий в 1917 г. Тем не менее на следующий день британская армия предприняла весеннее наступление к востоку от Арраса. Через три дня немецкие войска отступили на шесть километров, но удержали позиции, положив конец надеждам Хейга на кавалерийский наскок в глубь территории, занятой противником. «Кавалерия не играет никакой роли на Западном фронте, – написал Черчилль Синклеру. – Ей там просто негде развернуться».
Через шесть дней после письма Черчилля Ллойд Джордж выступил в палате общин за запрет статей в Nation, в которых высказывалось мнение, что немцы перехитрили британские войска на этом участке Западного фронта, предприняв тактическое отступление. После выступления Ллойд Джорджа поднялся Черчилль. В этот самый момент Ллойд Джордж покинул палату. Черчилль прокомментировал этот поступок с большим сарказмом. «Запрет сам по себе, – сказал он, – выдает непомерное стремление к утверждению деспотической власти».
Когда Черчилль сказал, что палата общин глубоко озабочена, Бонар Лоу прервал его: «Мы решим это голосованием». Черчилль парировал со злостью: «Не ищите ссор. Не создавайте их. Дайте возможность каждой партии, каждой силе в стране свободно предлагать свою помощь и поддержку. Снимите барьеры, препятствия и недоразумения, которые ведут к разногласиям между людьми, объединенными одной целью – всеми силами способствовать приближению победы, от которой зависит все наше будущее».
Весной, подыскивая место для семейного отдыха, Черчилль приобрел поместье Лалленден в графстве Суссекс. Посреди сотен гектаров леса находилось небольшое озеро, на обрывистых берегах которого он занимался живописью. В это время его сыну Рэндольфу не исполнилось и пяти лет. Позже тот вспоминал, что любимой игрой у них было гоняться за отцом по лесу. «Однажды он растревожил пчелиное гнездо, а может, и осиное, но успел пробежать. А нас, детей, которые гнались за ним, сильно покусали».
В апреле по предложению Ллойд Джорджа Черчилль дважды встречался с министром вооружений доктором Кристофером Эддисоном, чтобы обсудить свое возможное участие в производстве вооружений. 27 апреля Эддисон сказал Ллойд Джорджу, что Черчилля можно было бы назначить председателем министерского комитета для контроля за созданием танков и прочей военной техники. Ллойд Джордж отклонил предложение Эддисона, но принял сделанное в начале мая предложение Черчилля о проведении закрытого заседания палаты общин, чтобы избежать нападок на его военную политику со стороны недовольных либералов во главе с Асквитом, а также лейбористов и ирландских националистов.
Закрытое заседание состоялось 10 мая. Асквит не строил планов на полномасштабное наступление и не предлагал открыть прения. Эта роль досталась Черчиллю, который вновь выступил против преждевременных боевых действий во Франции. В начале апреля в войну вступили Соединенные Штаты Америки. Но их войска не смогли бы подготовиться к наступлению до 1918 г. «Разве не очевидно, – спрашивал он, – что нам не следует гробить остающиеся французские и британские армии в наступлении, не дождавшись, когда станет ощутима американская военная мощь? Для успешного наступления требуется превосходство как в живой силе, так и в артиллерии. Британия не обладает ни тем ни другим. Она также не обеспечила пока и господство в воздухе. Мы не выработали ни технические, ни тактические способы преодоления нескончаемой череды укрепленных линий немецкой обороны. Дальнейшие наступления будут не чем иным, как новыми кровавыми авантюрами. Следует готовить, усиливать армии союзников, совершенствовать тактику для решающих действий в следующем году».
Ллойд Джордж был против того, чтобы откладывать наступление, и дал понять, что готов решиться на это в 1917 г. После своего выступления он случайно встретился с Черчиллем за креслом спикера. Черчилль позже напишет: «Он заверил меня, что желает видеть меня своим сторонником. С этого дня, хотя и не имея никакого поста, я стал в значительной степени его коллегой. Он неоднократно обсуждал со мной все военные проблемы, а также многие свои тайные надежды и опасения». 19 мая Черчилль обедал с Ллойд Джорджем. Позже Фрэнсис Стивенсон поинтересовалась у премьер-министра, почему тот приближает к себе Черчилля. «Он отвечает, что ему нужен человек, который будет подбадривать его, помогать и поддерживать, который не будет постоянно являться к нему с унылым видом и говорить, что все плохо, – записала она в дневнике. – В настоящее время он вынужден всех тащить на собственной шее».
Первые плоды нового сотрудничества проявились 26 мая, когда с благословения Ллойд Джорджа Черчилль отправился во Францию с письмом от премьер-министра французскому военному министру. В письме выражалась просьба предоставить Черчиллю все возможности для посещения французского сектора фронта. Это стало первой официальной или полуофициальной миссией Черчилля более чем за два года. Его принимало французское высшее командование; он посетил поля сражений 1916 г. и обедал с военным министром. «Все было очень приятно, – написал он Клементине 29 мая, – но меня ни на мгновение не покидали мысли об этой кровавой бойне и разрухе».
Всем, с кем Черчилль встречался во Франции, он старался внушить мысль о разумности отсрочки наступления союзных войск по крайней мере до мая, а лучше до августа 1918 г., когда прибудет мощное американское подкрепление. Сэр Генри Уилсон, командующий Четвертым корпусом, после обеда с Черчиллем в Париже записал в своем дневнике: «Он очень заинтересован (и справедливо) в том, чтобы флот не бездействовал, а воевал. У него глобальные планы по созданию мощных минных полей поблизости от портов противника». Черчилль воспрял духом. «Меня очень стимулируют изменения, новые разговоры с новыми людьми, и у меня полно идей», – написал он Клементине.
Из Парижа Черчилль отправился на британский участок фронта, где провел весь день 1 июня. На следующий день он обедал с Хейгом в Сент-Омере и вновь выразил убеждение, что в 1917 г. наступление преждевременно. Хейг отметил в дневнике, что во время их беседы Черчилль был «сама скромность». А Черчилль чувствовал в себе новые силы, перед ним снова появилась цель. Но враги всячески старались не допустить его возвращения на государственную службу. 3 июня Sunday Times, сообщив слух о том, что Черчилля собираются назначить председателем совета по авиации, писала: «Его назначение на любую министерскую должность таит серьезную опасность для администрации и империи в целом. Его послужной список подтверждает, что он не обладает способностью к взвешенным решениям и лишен дальновидности, необходимой для серьезного руководителя».
Но не только консервативная пресса подняла голос против Черчилля. В первую неделю июня лорд Керзон напомнил Бонару Лоу, что он вошел в состав правительства Ллойд Джорджа при условии, что Черчилля в нем не будет. Лорд Дерби 8 июня лично пришел к Ллойд Джорджу и сделал аналогичное заявление. Вечером того же дня Керзон написал Ллойд Джорджу про Черчилля: «Сейчас, в оппозиции, он представляет собой потенциальную опасность. По нашему общему мнению, если он станет членом правительства, он будет представлять уже опасность реальную».
Ллойд Джордж хотел отдать Черчиллю авиационный совет, но сопротивление было слишком велико. Однако через две недели он пригласил его войти в состав правительства и спросил, какой пост тот хочет занять. Черчилль ответил не раздумывая – Министерство вооружений. Действующий министр, доктор Эддисон, давний поклонник таланта Черчилля, уже заявил Ллойд Джорджу, что готов уступить ему свой пост. На самом деле это была идея Эддисона. О назначении было официально объявлено 18 июля. На несколько дней в консервативной прессе поднялась буря протестов. Morning Post указывала на Дарданеллы и Антверпен как на доказательство «потрясающего самомнения, благодаря которому Черчилль вообразил себя Нельсоном на море и Наполеоном на суше».
Лорд Дерби пришел в ярость, поскольку узнал о включении Черчилля в состав кабинета из газет. Он немедленно выразил протест Ллойд Джорджу. Упреждая угрозу Дерби отставкой, Ллойд Джордж заявил, что, если будет лишен поддержки тех, на чью помощь рассчитывал, он сам подаст в отставку. Среди поздравивших Черчилля была и его тетушка Корнелия, сестра сэра Рэндольфа. Но она предупредила: «Мой совет – держись за вооружения и не пытайся возглавить правительство».
