ГЛАВА 52
СКОРБЬ СКВАЙРА ХЭМЛИ

Ей показалось, что мистер Гибсон спустился очень нескоро. Он вошел, встал спиной к пустому камину и молчал минуту-другую.

— Он лег в постель, — произнес он наконец. — Мы с Робинсоном уложили его. Но когда я уже уходил, он окликнул меня и попросил позволить тебе остаться здесь. Мне это не по душе, но не хочется отказывать человеку в такую минуту.

— Я и сама хочу остаться, — сказала Молли.

— Правда? Хорошая моя девочка. Но как ты тут управишься?

— Не думай об этом. Управлюсь. Папа… — Она помолчала и спросила с благоговейным трепетом в голосе: — От чего умер Осборн?

— От сердечной болезни. Если я пущусь в объяснения, ты не поймешь. Я уже некоторое время этого боялся, но о таких вещах лучше не говорить. Я видел его в четверг на прошлой неделе, и он давно уже не выглядел так хорошо. Так я и сказал доктору Николсу. Впрочем, с этими недугами никогда ничего не предугадаешь заранее.

— Ты видел его в четверг? Но ты ничего мне не сказал! — воскликнула Молли.

— Да. Я не говорю с домашними о пациентах. А кроме того, мне хотелось, чтобы он видел во мне не врача, а друга. Если бы он начал тревожиться о своем здоровье, это лишь приблизило бы катастрофу.

— Так, значит, он не знал, что болен — в смысле, что болезнь его опасна, что его может ждать такой вот конец?

— Нет, он ничего не знал. Если бы знал, стал бы прислушиваться к своим симптомам, что лишь ускорило бы развязку.

— Ах, папа! — воскликнула потрясенная Молли.

— У меня нет времени вдаваться в подробности, — продолжал мистер Гибсон. — А пока не выслушаны мнения обеих сторон, нельзя выносить окончательных суждений. Мы должны вернуться к насущным вопросам. Полагаю, ты останешься здесь до конца ночи, которая и так уже наполовину миновала?

— Да.

— Пообещай, что ляжешь в постель как обычно. Ты, верно, так не думаешь, но я предвижу, что уснешь ты мгновенно. Это нормально для твоего возраста.

— Папа, я думаю, что должна сказать тебе одну вещь. Мне известна важная тайна Осборна, но я дала клятвенное обещание никому ее не раскрывать. Однако мне кажется, что, когда мы с ним виделись в последний раз, он уже предчувствовал нечто подобное.

Рыдания стали душить ее — отец испугался, что дело кончится истерикой. Но, увидев его встревоженное лицо, она овладела собой и улыбнулась, чтобы его обнадежить:

— Прости, папа, я не справилась с нервами.

— Да. Я знаю. Продолжай то, что ты говорила. Тебе давно уже пора в постель, но, боюсь, эта тайна не даст тебе заснуть.

— Осборн был женат, — сказала она, пристально глядя на отца. — Вот в чем состояла его тайна.

— Женат! Какой вздор! С чего ты это взяла?

— Он сам мне сказал. Вернее, однажды я была в библиотеке — я там читала, это было довольно давно; вошел Роджер и заговорил с Осборном о его жене. Роджер меня сразу не заметил, а Осборн — да. Они взяли с меня слово хранить тайну. Мне кажется, я не сделала ничего дурного.

— Дурно это или нет, сейчас не суть; немедленно расскажи мне все подробности.

— Больше я ничего об этом не знала до того дня, полгода назад, когда ты уехал в Лондон к леди Камнор. Осборн зашел к нам и дал мне адрес своей жены, снова взяв с меня обещание хранить тайну; кроме двух этих случаев — да, еще один раз Роджер об этом упомянул, — никто и никогда при мне об этом не заговаривал. Мне кажется, в последний раз Осборн рассказал бы мне больше, но тут пришла мисс Фиби.

— И где она, эта его жена?

— Где-то на юге — кажется, неподалеку от Винчестера. Осборн сказал, что она француженка, католичка; кажется, раньше она была в услужении.

— Фью! — Отец ее обреченно присвистнул.

— И еще, — продолжала Молли, — он говорил о ребенке. Вот теперь ты знаешь все, что и я, папа, разве что у меня еще есть ее адрес. Я его записала для сохранности и храню дома.

Явно забыв, что час уже совсем поздний, мистер Гибсон сел, вытянул ноги, засунул руки в карманы и глубоко задумался. Молли сидела безмолвно — она так устала, что могла только ждать.

— Что же! — проговорил он наконец, вскакивая на ноги. — Сегодня уже поздно что-то предпринимать, но к завтрашнему утру, пожалуй, я что-нибудь придумаю. Бедняжка моя бледненькая! — добавил он, заключая ее лицо в ладони и целуя. — Милая, бледненькая, маленькая моя бедняжка!

После этого он позвонил и приказал Робинсону прислать служанку, чтобы та отвела мисс Гибсон в ее комнату.

— Рано сквайр не проснется, — добавил он на прощание. — Потрясение слишком велико, оно высосало из него все силы. Пошли ему завтрак в спальню, а я буду здесь еще до десяти утра.

И он сдержал слово, хотя уехал совсем поздно.

— А теперь, Молли, — сказал он, — мы с тобой вдвоем должны сообщить ему правду. Не могу предсказать, как он ее воспримет — возможно, даже утешится, но надежды на это мало. В любом случае необходимо поставить его в известность незамедлительно.

— Робинсон сказал, он опять пошел в ту комнату; он опасается, что сквайр заперся изнутри.

— Это нестрашно. Я позвоню и пошлю Робинсона сказать, что приехал и хочу с ним поговорить.

Слуга вернулся со следующим посланием:

— Сквайр шлет свою любовь, однако он не может сейчас принять мистера Гибсона. — А потом Робинсон добавил: — Он и это-то сказал далеко не сразу, сэр.

— Ступайте обратно и скажите, что я могу ждать столько, сколько понадобится. Это неправда, — добавил мистер Гибсон, обернувшись к Молли, как только Робинсон вышел из комнаты. — К двенадцати мне нужно быть уже совсем в другом месте, однако, если я не ошибаюсь, врожденные привычки джентльмена не позволят ему держать меня здесь в ожидании, — это лучший способ выманить его из комнаты, чем любые уговоры и увещевания.

Впрочем, мистер Гибсон почти потерял терпение, прежде чем они услышали на лестнице шаги сквайра; судя по всему, шел он медленно и через силу. Он вошел почти как слепец, ощупью, хватаясь за стулья и стол, но все же добрался до мистера Гибсона. Молча взял врача за руку и долго тряс ее слабым жестом приветствия, низко повесив голову:

— Я совершенно раздавлен, сэр. Полагаю, так было угодно Богу, но мне тяжело это снести. Мой первенец. — Казалось, он говорит с незнакомцем, сообщая тому доселе неизвестные факты.

— Молли здесь, — сказал мистер Гибсон тоже сдавленным голосом и подтолкнул ее вперед.

— Прошу прощения. Я тебя не заметил. Мысли заняты совсем другим. — Он тяжело опустился на стул и, похоже, забыл об их присутствии.

Молли гадала, что будет дальше. И тут вдруг отец ее заговорил:

— Где сейчас Роджер? Мне представляется, он должен скоро оказаться у мыса Доброй Надежды.

Мистер Гибсон встал и посмотрел на одно-два невскрытых письма — они пришли с утренней почтой; адрес на одном из них был написан почерком Синтии. И он, и Молли увидели это одновременно. Сколько времени прошло со вчерашнего дня! Впрочем, сквайр не заметил ни их взглядов, ни выражения их лиц.

— Полагаю, сэр, вам хотелось бы, чтобы Роджер как можно скорее вернулся домой. Вряд ли это случится раньше чем через несколько месяцев, но я убежден, что он вернется при первой же возможности.

Сквайр что-то произнес, совсем тихо. И отец, и дочь напрягли слух, чтобы расслышать. И обоим показалось, что слова были: «Роджер — не Осборн!» Об этом и заговорил мистер Гибсон. Причем говорил со смирением, какого Молли никогда еще в нем не видела.

— Нет! Это нам всем известно. Если бы Роджер мог сделать хоть что-то, или я мог сделать хоть что-то, или кто-то еще, дабы утешить вас, но человеческие утешения тут не помогут.

— Я все пытаюсь смириться с волей Божией, — отвечал сквайр, впервые подняв глаза на мистера Гибсона; голос его будто бы немного ожил. — Но это труднее, чем кажется людям счастливым. — Некоторое время они помолчали. На сей раз тишину нарушил сквайр: — Он был моим первенцем, сэр, и моим старшим сыном. В последние годы мы с ним не… — Голос его сорвался, однако он смог овладеть собой: — Мы не были столь близки, как хотелось бы; я даже не уверен… не уверен, что он знал, как сильно я его люблю.

После этих слов он разрыдался — неудержимо, душераздирающе.

— Так оно лучше! — шепнул мистер Гибсон Молли. — Когда он немного успокоится, не тушуйся. Расскажи ему все, что знаешь, по порядку.

Молли начала. Собственный голос казался ей визгливым и неестественным, будто при ней говорил кто-то другой, однако говорила она внятно. Сквайр даже и не пытался вслушиваться — по крайней мере, поначалу.

— Когда я гостила у вас во время последней болезни миссис Хэмли… — (при этих словах сквайр подавил прерывистый вздох), — в один из дней я была в библиотеке, и тут вошел Осборн. Он сказал, что просто пришел взять книгу, чтобы я не обращала на него внимания, поэтому я вернулась к чтению. А потом появился Роджер — он шел по садовой дорожке под окном (окно было открыто). Я сидела в углу, и он меня не заметил, и тогда он сказал Осборну: «Вот письмо от твоей жены!»

С этого момента сквайр весь обратился в слух; его опухшие от слез глаза впервые встретились с чужим взглядом, он пристально, взыскующе вглядывался в Молли, повторяя:

— Жена! Осборн был женат!

Молли продолжила:

— Осборн рассердился на Роджера за то, что тот заговорил об этом в моем присутствии, и они взяли с меня обещание больше никому об этом не рассказывать, да и при них больше не упоминать. Папе я об этом тоже не говорила до вчерашнего вечера.

— Продолжай, — сказал мистер Гибсон. — Расскажи сквайру про визит Осборна — то же, что рассказала мне!

Сквайр по-прежнему вслушивался в каждый звук, слетавший с ее губ, рот и глаза его были широко открыты.

— Несколько месяцев назад Осборн зашел к нам. Ему нездоровилось, он хотел видеть папу. Но папа был в отлучке, я была одна. Не помню, с чего именно это началось, однако он заговорил со мной о своей жене — в первый и последний раз после того случая в библиотеке.

Она взглянула на отца, словно спрашивая, следует ли излагать те немногие подробности, которые ей еще были известны. Губы сквайра пересохли и онемели, однако он попытался вымолвить:

— Расскажи мне все… до конца.

Молли уловила смысл этих невнятных слов:

— Он сказал, что жена его — прекрасная женщина и он любит ее всей душой; но она француженка, католичка и… — она вновь бросила взгляд на отца, — раньше была в услужении. Это все, вот разве что дома у меня есть ее адрес. Он сам его записал и отдал мне.

— Вот оно как! Вот как! — простонал сквайр. — Что же, теперь все кончено. Кончено. Прошло и забыто. Не станем винить его… нет! Но почему же он ничего мне не сказал? Мы жили под одной крышей — и нас разделяла такая тайна! Теперь мне неудивительно… меня уже ничем не удивишь, никогда больше не удивишь, ибо в чужую душу проникнуть невозможно. Он был женат, и так давно! А мы сидели вместе за столом, жили в одном доме! А я раскрывал ему всю свою душу! Может, даже слишком, ибо не прятал своих страстей, своего неудовольствия! Женат — и так давно! О Осборн, Осборн, почему ты мне не открылся!

— Да, открыться следовало! — сказал мистер Гибсон. — Однако мне представляется, что он предчувствовал, как не по нраву придется вам его выбор. И все равно ему следовало открыться!

— Вы ничего об этом не знаете, сэр! — резко оборвал его сквайр. — Вы не знаете, в каких мы были отношениях. Не в доверительных, не в сердечных. Я часто сердился на него; сердился, что он тоскует, бедняга… А у него такой груз лежал на душе! Но я никому не позволю вмешиваться в мои отношения с сыновьями и судить нас. А Роджер! Он все знал и не открылся мне!

— Полагаю, что Осборн взял с него клятву хранить тайну, как и с меня, — сказала Молли. — У Роджера не было выбора.

— Да, Осборн любого мог уговорить и расположить к себе, — задумчиво проговорил сквайр. — Помню… но что толку теперь вспоминать? Все кончено, Осборн умер, не открыв мне своего сердца. А я ведь мог быть с ним нежен, я мог! Но теперь он уже никогда об этом не узнает.

— Однако из того, что мы знаем о его жизни, мы можем предположить, каково было его самое горячее предсмертное желание, — сказал мистер Гибсон.

— Каково же, сэр? — спросил сквайр, заранее предубежденный против того, что прозвучит дальше.

— Я полагаю, что последняя его мысль была о жене, вы согласны?

— Откуда мне знать, что они вообще были женаты? Вы что, думаете, он вот так взял и женился на первой попавшейся французской служанке? Возможно, это ложный и впустую раздутый слух.

— Перестаньте, сквайр. Я не стану сейчас вступаться за точность или истинность слов моей дочери. Но наверху лежит покойный, душа его теперь с Богом — так подумайте, прежде чем позволить себе новые опрометчивые высказывания, которые бросают на него тень; если она не была его женой, кто же она?

— Простите меня. Я сам не знаю, что говорю. Я в чем-то обвинил Осборна? О мальчик мой, мальчик мой — почему ты не доверился своему папане! Он называл меня «папаней», когда был совсем маленьким, вот такого росточка. — Сквайр поднял руку на нужную высоту. — Я же не хотел сказать, что он не… что он был не таков, каким его до́лжно видеть теперь… ведь душа его с Богом, как вы только что правильно сказали… и я уверен, что она именно там…

— Воистину! Однако, сквайр, — перебил мистер Гибсон, дабы унять эти несвязные речи, — вернемся к его жене…

— И ребенку, — прошептала отцу Молли. Шепот был тихим, но он достиг ушей сквайра.

— Что? — вскинулся он, резко обернувшись к Молли. — Ребенок? И вы об этом молчали? Есть еще и ребенок? Муж и отец — а я ничего об этом не знал! Благослови, Господи, дитя Осборна! Да, именно, благослови, Господи. — Он почтительно поднялся, остальные тоже встали, словно по наитию. Сквайр соединил ладони в краткой молитве. А потом, обессилев, снова сел и протянул руку в сторону Молли. — Ты славная девочка. Спасибо… Скажите, как мне надлежит поступить, так я и поступлю. — Эти слова были обращены к мистеру Гибсону.

— Я озадачен не меньше вашего, сквайр, — ответил мистер Гибсон. — У меня нет сомнений в правдивости этой истории, но мне представляется, что должно быть хоть какое-то письменное подтверждение, и его надо отыскать незамедлительно, еще до того, как мы что-то предпримем. Скорее всего, таковое отыщется среди бумаг Осборна. Можете ли вы пересмотреть их прямо сейчас? А Молли вернется со мною домой и отыщет адрес, который дал ей Осборн, пока вы заняты…

— Она вернется? — истово спросил сквайр. — Вы… она не оставит меня одного?

— Нет! Она вернется к вечеру. Я как-нибудь придумаю, как ее прислать. Сейчас же у нее нет с собой никакой одежды, кроме той, что на ней, а мне нужна лошадь, на которой она сюда прискакала.

— Возьмите мой экипаж, — сказал сквайр. — Берите что угодно. Я распоряжусь. А вы тоже вернетесь?

— Нет. Боюсь, уже не сегодня. Но я приеду завтра с утра. Молли же будет у вас сегодня вечером, как только вам заблагорассудится за ней послать.

— Тогда — днем. Экипаж будет у ваших ворот в три часа. Я не решусь просматривать… просматривать бумаги Осборна без кого-то из вас, но мне не будет покоя, пока тайна не разрешится.

— Я до отъезда распоряжусь, чтобы Робинсон принес сюда его конторку. И еще… могу я немного перекусить?

Мало-помалу он уговорил сквайра проглотить немного пищи; укрепив его физически и ободрив духовно, мистер Гибсон отбыл в надежде, что сквайр возьмется за бумаги еще до возвращения Молли.

Как трогателен был умиленный взгляд, которым сквайр следил за всеми передвижениями Молли. Человек посторонний решил бы, что она — его дочь, а не мистера Гибсона. Смирение, сломленность и заботливость скорбящего отца проявились особенно ярко, когда он подозвал их обратно к своему креслу — встать ему мешал упадок сил — и сказал, как будто только сейчас об этом вспомнил:

— Передайте мою любовь мисс Киркпатрик; скажите, что для меня она — член нашей семьи. Я с удовольствием повидаюсь с ней после… после похорон. Вряд ли до того мне это будет по силам.

— Он еще не знает, что Синтия решила порвать с Роджером, — сказал мистер Гибсон по дороге домой. — У нас с ней вчера вечером был долгий разговор, однако решение ее непоколебимо. Из слов твоей мамы следует, что имеется еще и третий воздыхатель, в Лондоне, которому она уже отказала. Как я рад, Молли, что у тебя нет ни единого воздыхателя, если только не считать таковым мистера Кокса и эту его давнюю неуклюжую попытку!

— Я ничего об этом не знала, папа! — удивилась Молли.

— Ах да. Я и забыл. Какой же я идиот. Помнишь, с какой поспешностью я отправил тебя тогда в Хэмли-Холл — в самый первый твой визит туда? А все потому, что я перехватил отчаянное любовное послание Кокса, адресованное тебе.

Молли слишком устала, чтобы эта новость могла ее позабавить или хотя бы заинтересовать. Перед глазами у нее все стояло распростертое на постели тело — очертания его отчетливо просматривались под простыней: все, что осталось от Осборна. Отец ее возложил слишком много надежд на мерный ритм поездки и перемену обстановки после мрака осиротевшего дома. Он осознал свою ошибку.

— Кто-то должен написать миссис Осборн Хэмли, — сказал он. — Полагаю, у нее имеются официальные права носить это имя, но, даже если это и не так, ее необходимо известить о том, что отец ее ребенка скончался. Ты напишешь или я?

— Ты, папа, прошу тебя!

— Ладно, как хочешь. Вот только, возможно, она слышала о тебе как о друге ее любимого мужа, что же касается меня, простого сельского врача, вряд ли ей вообще знакомо мое имя.

— Если надо, я напишу.

Мистеру Гибсону не очень понравилась ее безропотная готовность, да еще и высказанная столь кратко.

— Вот и шпиль холлингфордской церкви показался, — сказала она немного спустя — они подъезжали к городку, и церковь замаячила за деревьями. — Мне сейчас хочется никогда больше отсюда не уезжать.

— Вздор! — сказал ее отец. — Надеюсь, тебе доведется много путешествовать, а с этим нововведением — железными дорогами, которые, говорят, скоро распространятся повсюду, мы скоро будем с легкостью объезжать весь мир; «верхом на кипящем чайнике», как выразилась по этому поводу Фиби Браунинг. Мисс Браунинг написала мисс Хорнблауэр изумительное письмо с ценными советами. Я об этом слышал у Миллеров. Мисс Хорнблауэр собралась в первое свое путешествие по железной дороге, а Дороти пришла в страшное волнение и прислала ей подробный список указаний, как себя вести. В том числе там был совет не сидеть на паровом котле.

Молли усмехнулась, понимая, что от нее этого ждут.

— Ну вот наконец мы и дома.

Миссис Гибсон встретила ее радушно. С одной стороны, Синтия была в немилости, с другой — Молли вернулась из самого центра событий, с третьей — миссис Гибсон по-своему очень любила падчерицу и ей тяжело было видеть ее бледное, осунувшееся лицо.

— Только подумать — наконец-то, и как внезапно! Впрочем, я уже давно этого ждала. И в какой момент! Как только Синтия порвала с Роджером! Если бы она подождала всего один день! Что обо всем этом говорит сквайр?

— Он совершенно убит горем, — ответила Молли.

— Вот как! А мне-то казалось, что он не особенно одобряет эту помолвку.

— Какую помолвку?

— Как — какую, Синтии и Роджера. Я спросила, как воспринял сквайр ее письмо, где она пишет об их разрыве?

— А… извините, я не поняла. Он сегодня не читал почту. Но я видела письмо Синтии среди других.

— По-моему, это вопиющее неуважение.

— Не знаю. Он ничего такого не имел в виду. А где Синтия?

— Вышла в сад. Сейчас вернется. Я хотела дать ей кое-какие поручения, но она наотрез отказалась идти в город. Боюсь, она очень неловко ведет себя в сложившейся ситуации. Однако она запретила мне вмешиваться. Я совершенно не приемлю меркантильного взгляда на подобные вещи, но мне кажется неразумным отказываться сразу от двух таких блестящих партий. Сперва мистер Хендерсон, а теперь еще и Роджер Хэмли. Когда сквайр ждет возвращения Роджера? Возможно, он сможет вернуться пораньше в связи с кончиной несчастного Осборна?

— Не знаю. Сквайр вообще ни о чем не может думать, кроме Осборна. Мне кажется, он просто забыл обо всем остальном. Одна надежда — новость о том, что Осборн был женат и у него есть ребенок, его всколыхнет.

У Молли не возникло ни малейшего сомнения в том, что брак Осборна был законным; не могла она предположить и того, что отец ни словом не обмолвился о том, что узнал от нее накануне, ни жене, ни падчерице. Но все дело в том, что у мистера Гибсона были определенные сомнения в законности этого брака, и поэтому он не хотел посвящать в дело жену, пока не удостоверится в обратном. В итоге миссис Гибсон вскричала:

— Что ты такое говоришь, деточка? Женат! Осборн женат! Кто тебе это сказал?

— Ах, ну что же это я! Наверное, не следовало об этом упоминать. Я, право же, сегодня даже глупее обычного. Да, Осборн был женат, и уже довольно давно; сквайр, однако, узнал про это только сегодня утром. И мне кажется, это принесло ему некоторое облегчение. Впрочем, не знаю.

— А на ком он женат? Право же, по-моему, это чистый стыд — изображать перед всеми свободного джентльмена, имея при этом жену! Вот уж чего я совершенно не переношу, так это лицемерия. Так на ком он женат? Давай расскажи мне все, что знаешь, будь умницей.

— Она француженка, католичка, — сказала Молли.

— Француженка! Они действительно умеют завлечь, а он столько времени проводил за границей! Ты сказала, у него есть ребенок. Сын или дочь?

— Я не расслышала. И не спросила.

Молли отвечала на вопросы, но решила не открывать ничего больше; ее и так уже смутило то, что она заговорила о вещах, которые отец, по всей очевидности, хотел сохранить в тайне. И тут в комнату вошла Синтия — Молли сразу же подметила безразличное, безнадежное выражение ее лица. Она не слышала, как приехала Молли, и теперь неожиданно увидела ее в гостиной:

— Молли, милая! Это ты? А уж мы тебя дожидались как цветов в мае, хотя ты и отсутствовала-то меньше суток. Как без тебя в доме тоскливо!

— А какие она привезла новости! — вмешалась миссис Гибсон. — Я теперь, пожалуй, рада, что ты написала сквайру вчера, потому что если бы ты отложила это на сегодня… А тогда мне казалось, ты слишком спешишь… он мог бы подумать, что ты разорвала помолвку из меркантильных соображений. Представь себе, Осборн Хэмли был все это время тайно женат и у него есть ребенок!

— Осборн? Женат? — воскликнула Синтия. — А мне казалось, уж кто-кто с виду — типичный холостяк. Несчастный Осборн! Какой он был тонкий, изысканный, элегантный, он выглядел совсем юным, почти мальчиком!

— Да! Он всех нас обманывал, и я ни за что ему этого не прощу. Ты только подумай! А если бы он начал оказывать одной из вас особые знаки внимания и заставил бы влюбиться в себя! Он мог бы разбить тебе сердце, да и Молли тоже. Я, право же, его не прощу, несмотря на то что он умер.

— Ну, поскольку он не начал оказывать ни одной из нас особых знаков внимания и не заставил в себя влюбиться, я сожалею только об одном: что ему приходилось хранить эту тайну, и это, безусловно, доставляло ему сильные терзания.

Синтия знала, о чем говорит, — ведь собственная тайна еще недавно доставляла и ей сильные терзания.

— Так вот, у него наверняка сын, он и будет наследником, а Роджер по-прежнему останется без всяких средств. Надеюсь, Молли, ты постараешься донести до сквайра, что, когда Синтия писала им письма, она ровно ничего не знала об этих новооткрывшихся обстоятельствах. Мне будет крайне неприятно, если кого-то из моего ближайшего окружения заподозрят в меркантильности.

— Он еще не читал письма Синтии. Я тебя умоляю, позволь принести его назад невскрытым! — взмолилась Молли, обращаясь к сестре. — И пошли еще одно письмо Роджеру — сейчас, немедленно; он получит оба одновременно, когда окажется у мыса Доброй Надежды; дай ему понять, которое было написано позже — и содержит в себе правду! Ты только вообрази, одновременно узнать об этом и о смерти Осборна — два таких удара! Прошу тебя, Синтия!

— Ну уж нет, милочка, — воспротивилась миссис Гибсон. — Я не могу ничего такого позволить, даже если бы Синтия и согласилась. Просить о возобновлении помолвки! Теперь ей, как минимум, придется подождать, пока он повторно не попросит ее руки, а там посмотрим, как обернется дело.

Молли все же не сводила с Синтии умоляющих глаз.

— Нет! — твердо сказала Синтия, впрочем не без некоторого колебания. — Это невозможно. Вчера вечером я наконец почувствовала душевный покой, какого не чувствовала уже много недель. Я рада тому, что свободна. Добродетельность Роджера, его образованность и все прочее внушают мне ужас. Все это не для меня, и мне теперь кажется, я не вышла бы за него замуж, даже если бы не узнала про все эти мерзкие сплетни, которые обо мне распространяют и которые он бы тоже услышал и потребовал бы объяснения, и сожаления, и раскаяния, и смирения. Я знаю, что не могла бы быть с ним счастлива, да и он, боюсь, не был бы счастлив со мной. Все должно оставаться так, как есть. Я лучше стану гувернанткой, чем его женой. Он угнетал бы меня каждый день нашей совместной жизни.

«Роджер! Угнетал!» — изумилась про себя Молли.

— Теперь я вижу, что лучше оставить все как есть, — сказала она вслух. — Вот только мне очень, очень его жаль. Ведь он так тебя любит! Больше никто и никогда не будет тебя так любить.

— Ну и ладно. Не будет — и не надо. Кроме прочего, избыток любви меня подавляет. Я вот люблю очень многое, любовь моя обращена во все стороны. Мне трудно сосредоточить ее на одном-единственном возлюбленном.

— Я тебе не верю, — ответила Молли. — И предлагаю прекратить этот разговор. Всё к лучшему. Я просто думала… даже была уверена, что сегодня утром ты пожалеешь. А теперь хватит об этом.

Она молча сидела, глядя в окно; сердце обуревали чувства, но какие и почему, она не сумела бы сказать. Заговорить же она не могла. Она знала, что, если откроет рот, обязательно расплачется. Через некоторое время Синтия тихо проскользнула к ней.

— Ты сердишься на меня, Молли, — начала она нежным голосом.

Молли же резко обернулась:

— Я? Вся эта история вообще меня никак не касается. Тебе обо всем судить. Делай как знаешь. Полагаю, ты поступила правильно. Только я не хочу об этом говорить, не хочу обращать все в потоки слов. Я очень устала, душенька моя, — теперь она заговорила мягче, — и сама плохо понимаю, что говорю. Если слова мои прозвучали резко, прости.

Синтия ответила не сразу. Однако потом сказала:

— Как ты считаешь, может быть, мне поехать с тобою, помочь? Наверное, нужно было сделать это еще вчера. Ты говоришь, он еще не вскрыл письмо, значит он пока ничего не знает. А ведь я по-своему была очень привязана к несчастному Осборну.

— Я не могу судить. У меня нет права голоса, — ответила Молли, плохо представляя себе побуждения Синтии, хотя в данном случае это был всего лишь искренний порыв. — Папа бы, наверное, рассудил, как лучше. Но мне кажется, лучше не стоит. Впрочем, не полагайся на мое мнение; я имею в виду только то, как сама бы поступила на твоем месте.

— Я предложила прежде всего ради тебя, Молли, — сказала Синтия.

— Тогда не надо! Я очень устала, потому что поздно легла, но к завтрашнему дню я оправлюсь; мне не хочется, чтобы только ради меня ты ехала в этот дом в такое печальное время.

— Что же! — сказала Синтия, скорее обрадовавшись тому, что ее необдуманное предложение отклонено; про себя она добавила: «Это было бы в высшей степени неловко».

В итоге Молли двинулась в обратный путь в одиночестве, гадая по дороге, в каком состоянии найдет сквайра, что ему удалось обнаружить в бумагах Осборна и к каким он пришел выводам.

Отправить