ГЛАВА 48
БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТАЯ

Низко наклонив голову, будто в лицо ему бил сильный ветер, хотя в воздухе не чувствовалось ни дуновения, мистер Гибсон стремительно шагал к дому. Он позвонил у двери, чего обычно никогда не делал. Открыла Мария.

— Ступай, скажи мисс Молли, что ее ждут в столовой. Не говори, кто именно.

В тоне мистера Гибсона было нечто такое, что заставило Марию повиноваться беспрекословно и оставить без ответа удивленный вопрос Молли:

— Меня ждут? Но кто, Мария?

Мистер Гибсон прошел в гостиную и закрыл за собой дверь, чтобы хоть миг побыть в одиночестве. Он подошел к каминной полке, оперся на нее, опустил голову на руки и попытался умерить биение сердца.

Дверь отворилась. Он понял, что это Молли, еще до того, как услышал ее удивленный голос:

— Папа!

— Тсс! — оборвал он, стремительно обернувшись. — Закрой дверь. Подойди ближе.

Она подошла, гадая, что могло произойти. Мысли ее немедленно обратились к семейству Хэмли.

— Что-то с Осборном? — спросила она, задохнувшись. Волнение мешало мистеру Гибсону судить хладнокровно — в противном случае эти три слова немало бы его утешили.

Однако, вместо того чтобы искать утешения в косвенных уликах, он произнес:

— Молли, что я слышу? Что ты тайно сообщаешься с мистером Престоном — видишься с ним в укромных местах, исподтишка обмениваешься с ним письмами?

Несмотря на то что он обещал себе ничему этому не верить, да в душе и действительно не верил, голос его прозвучал строго и сурово, лицо было бледным и угрюмым, а во взгляде, устремленном на Молли, читался настойчивый вопрос. Молли задрожала с ног до головы, однако не уклонилась от его испытующего взгляда. Заговорила она не сразу, но лишь миг ушел у нее на то, чтобы напомнить себе, каковы ее обязательства перед Синтией. Пауза была совсем короткой, однако для того, кто ждал негодующего взрыва отрицаний, она растянулась на долгие минуты. Молли приблизилась, отец схватил ее за руки чуть выше запястий; действие это было безотчетным, но по мере того, как нарастало его нетерпение, его кисти, словно тиски, сжимались все крепче, пока она непроизвольно не вскрикнула от боли. Тогда он разжал ладони; она взглянула на следы, оставшиеся на нежной плоти, и глаза ее наполнились слезами при мысли о том, что он, ее отец, мог так с ней обойтись. В тот момент ей казалось более странным, что он мог причинить своей дочери телесную боль, а не то, что он все же узнал правду — пусть и в преувеличенном виде. Жестом ребенка она протянула к нему руку, но ожидаемой жалости не получила.

— Пф! — сказал он, глянув на покрасневшую кожу. — Это пустяк, пустяк. Ответь мне. Ты… встречалась с этим человеком наедине?

— Да, папа, встречалась. Но в этом не было ничего дурного.

Он опустился на стул.

— «Дурного»! — повторил он горько. — Ничего дурного? Что же, мне придется это как-то вынести. Матери твоей нет в живых. Это единственное утешение. Так, значит, это правда? А я-то не поверил, совсем не поверил. Посмеялся над ними втайне за легковерие, а оказалось, что слишком доверчив как раз я!

— Папа, я не могу рассказать тебе все. Это не моя тайна, в противном случае я бы давно тебе открылась. Ты когда-нибудь еще пожалеешь… Скажи, разве я когда-нибудь тебя обманывала?

Она попыталась взять его за руку, но он надежно упрятал их в карманы, не отрывая глаз от узора на ковре.

— Папа, — повторила она умоляющим тоном, — я когда-нибудь тебя обманывала?

— Откуда мне знать? Все это я узнал из городских пересудов. Не представляю, что еще может выйти на свет!

— «Городских пересудов»! — с отчаянием повторила Молли. — Но какое городу до этого дело?

— Город не устоит перед искушением смешать с грязью имя девушки, которая пренебрегает элементарными правилами приличия и благопристойности.

— Папа, почему ты так суров? Я пренебрегла правилами приличия? Я сейчас скажу, что именно я совершила. Сперва я встретила мистера Престона случайно, в тот вечер, когда ты высадил меня на Кростонской пустоши, и в тот день с ним было еще одно лицо. Я встречалась с ним еще раз, на сей раз по сговору, в парке Тауэрс, и в этот раз мы были вдвоем. Вот и все, папа. Ты должен мне поверить. Больше я ничего не могу объяснить. Просто поверь мне.

Он не мог не смягчиться от этой речи — столько правдивости было в тоне его дочери. Однако минуту-другую он не шевелился и не говорил. Потом поднял на нее глаза — впервые с тех пор, как она признала, что, по крайней мере с внешней стороны, пятнающие ее слухи правдивы. Она страшно побледнела, однако на ее лице лежал отпечаток той последней искренности, которая является перед смертью, когда истинное выражение более не искажено сиюминутными масками.

— А письма? — спросил он, будто ему стыдно было допытываться далее.

— Я передала ему одно письмо, написанное до последнего слова не мною, — я даже полагаю, что это был просто конверт без всяких посланий внутри. Передача этого письма и два упомянутых мною разговора — ими и ограничивается все мое общение с мистером Престоном. О папа! Что же они такого наговорили, что смогли тебя так огорчить?

— Не важно. Того, что ты натворила, Молли, достаточно, чтобы начались пересуды, — так уж устроен мир. Ты должна рассказать мне все. Тогда я смогу пункт за пунктом опровергнуть все слухи.

— Но как ты их опровергнешь, если, по твоим же словам, той правды, в которой я только что созналась, достаточно, чтобы обо мне пошла молва?

— Ты утверждаешь, что действовала в интересах другого лица. Если ты откроешь, что это за лицо, если расскажешь всю правду без утайки, я сделаю все, чтобы защитить и ее честь — ибо я не сомневаюсь, что речь идет о Синтии, — одновременно оправдывая твою.

— Нет, папа! — проговорила Молли после недолгого размышления. — Я сказала тебе все, что имею право сказать, все, что касается непосредственно меня. Я дала слово не разглашать остальное.

— Тогда пострадает твоя репутация. Это неизбежно, если не предоставить исчерпывающее объяснение тому, в чем была цель этих тайных встреч. Собственно, меня подмывает заставить Престона самого рассказать все до конца.

— Папа! Я умоляю тебя снова: поверь мне. Если ты спросишь мистера Престона, скорее всего, он расскажет тебе всю правду, но именно ее я и пытаюсь всеми силами скрыть, ибо, выйдя на свет, она принесет тяжелое горе нескольким людям, а ведь с историей этой уже покончено.

— Только не с твоей ролью в ней. Мисс Браунинг специально послала за мной нынче вечером, чтобы рассказать, какая о тебе идет молва. Из ее слов следует, что ты окончательно утратила свое доброе имя. Ты даже не представляешь, Молли, какой малости достаточно, чтобы очернить девушку навеки. Я с трудом вынес ее рассказ, хотя тогда и не поверил ни единому слову. А теперь ты заявляешь, что почти все в нем правда.

— Но, папа, ты же мужественный человек. И ты мне веришь, правда? Мы как-нибудь переживем эти слухи, не бойся.

— Ты не представляешь себе всего могущества злых языков, дитя мое.

— О, вот ты снова назвал меня «дитя», и теперь мне ничего не страшно. Милый, милый папа, мне кажется, самое лучшее — не обращать внимания на эти кривотолки. В конце концов, вряд ли люди судачат со зла. Уж мисс Браунинг-то точно нет. Они постепенно забудут, какого слона раздули из незначащей мухи, а если и не забудут, ты же не заставишь меня нарушить клятву?

— Наверное, нет. Но мне трудно простить человека, который злоупотребил твоей добротой и вверг тебя в эти неприятности. Ты очень молода и считаешь, что зло преходяще. У меня же больше жизненного опыта.

— Тем не менее я не представляю, что я могу сделать прямо сейчас, папа. Наверное, я поступила опрометчиво, но все, что я сделала, я делала по собственной воле. Мне ничего не навязывали. И я убеждена, что не поступилась добродетелью, как бы оно ни выглядело со стороны. Как я уже сказала, с этой историей покончено, причем именно благодаря моим поступкам: ради такого результата я и пошла на все это. Если людям вольно обо мне судачить, я покорюсь. Покорись и ты, милый папа.

— А твоя мама… миссис Гибсон… что-то об этом знает? — спросил он с внезапной вспышкой тревоги.

— Нет, ни слова, ни намека. И я умоляю, не ставь ее в известность. Это может повлечь за собой еще горшие беды. Поверь, я рассказала все, что в моей власти рассказать.

Мистер Гибсон испытал глубокое облегчение, узнав, что внезапно посетивший его страх: жена знает обо всех этих невзгодах, — совершенно безоснователен. Ибо перед тем у него мелькнула страшная мысль: а вдруг та, на которой он женился, дабы у дочери появилась наставница и покровительница, причастна ко всем этим неблагоразумным авантюрам с мистером Престоном, хуже того, вдруг она подтолкнула Молли, дабы выгородить собственную дочь (в том, что первопричиной всего так или иначе является Синтия, у него не было ни малейших сомнений). Теперь, по крайней мере, выяснилось, что миссис Гибсон не повинна ни в каком двурушничестве, — то было единственное утешение, которое он извлек из загадочного утверждения Молли, что, если миссис Гибсон узнает об этих встречах с мистером Престоном, может выйти еще большая беда.

— Так что же теперь делать? — проговорил он. — Слухи гуляют, а я должен выслушивать их, не возражая? Должен улыбаться и изображать полную безмятежность, пока одна досужая сплетница обсуждает тебя с другой?

— Боюсь, что так. Мне очень жаль, я надеялась, что ты никогда не узнаешь об этой истории, а теперь я вижу, что причинила тебе сильное горе. Но ведь если больше ничего не произойдет, а из уже произошедшего не последует никаких действий, сплетни и пересуды стихнут сами собой. Я ведь могу быть уверенной, что ты веришь каждому моему слову, что ты доверяешь мне, папа? Я прошу, ради меня, отнесись к этим злопыхательствам терпеливо!

— Мне это будет нелегко, Молли, — сказал он.

— Ради меня, папа!

— Я все равно не вижу никакого иного пути, — проговорил он мрачно, — вот разве что взять Престона за горло.

— Это самый худший вариант. Вот тогда-то слухи поползут с новой силой. Кроме того, он особо ни в чем не виноват. Хотя, нет, виноват! Но в отношении меня он пока вел себя очень достойно, — добавила она, вдруг вспомнив, что он говорил в тот момент, когда на аллее парка появился мистер Шипшенкс: «Не пугайтесь. Уж вы-то точно не совершили ничего постыдного».

— Тут ты права. Нет ничего хуже ссоры двух мужчин, которая пятнает грязью имя женщины. И все же рано или поздно я вытяну из Престона всю правду. Он еще пожалеет, что посмел поставить мою дочь в двусмысленное положение.

— Он меня в него не ставил. И в первый и во второй раз он не ждал моего появления, да и письмо я ему передавала абсолютно вопреки его желанию.

— Все это крайне таинственно. Не по душе мне, что ты замешана в такой истории.

— Мне и самой не по душе. Но что мне оставалось делать? Я случайно проведала о чужой тайне, но дала слово об этом молчать. Все это произошло помимо моей воли.

— Ладно, все, что я могу на это сказать: уж лучше быть пособницей тайны, чем ее героиней. Что же, полагаю, придется мне поступить по-твоему: пусть скандал сам сходит на нет, я же не стану обращать на него никакого внимания.

— А как еще ты можешь поступить при сложившихся обстоятельствах?

— И верно, как еще? А как ты сама-то все это вынесешь?

На миг жаркие слезы навернулись ей на глаза; девушке, которая за всю свою жизнь не опустилась ни до единого недоброго слова, ни до единой недоброй мысли, трудно примириться с тем, что все вокруг ее осуждают. Однако, отвечая, Молли улыбнулась:

— Это как вырывать больной зуб: рано или поздно все закончится. Было бы гораздо хуже, если бы я действительно была в чем-то повинна.

— Синтия еще узнает… — начал было он, но Молли накрыла ему рот ладонью:

— Папа, ты не должен ни подозревать, ни винить Синтию; в этом случае она покинет твой дом навсегда, ведь она так горда и так беззащитна — ты единственный ее защитник. А Роджер… прошу тебя, ради Роджера, не говорить и не делать ничего, что может заставить Синтию уехать, ведь он доверил нам ее благополучие и наказал любить ее в его отсутствие. Ах, знаешь, даже будь она и правда дурной, даже не испытывай я к ней никакой любви, я и то сочла бы своим долгом заботиться о ней, ибо ему она дороже всего на свете. А она в душе очень хорошая, и я люблю ее всем сердцем. Не смущай Синтию, папа, не причиняй ей боль — помни, что она зависит от тебя!

— Вот уж воистину, мир не сильно бы обеднел, если бы в нем не было женщин. Нет в жизни худшей докуки. Из-за всех вас я совсем забыл про бедного старину Джоба Хоутона, у которого должен был быть уже час назад.

Молли подставила ему губы для поцелуя:

— Ты ведь больше на меня не сердишься, папа?

— Дай мне пройти. — (Целуя ее тем не менее.) — Если и не сержусь, то следовало бы сердиться; ты доставила мне множество хлопот, и, уверяю тебя, закончатся они еще нескоро.

Хотя Молли и держалась с отменным мужеством во время этого разговора, в дальнейшем ей пришлось страдать куда сильнее, чем отцу. Он делал вид, что не слышит никаких сплетен, ей же то и дело приходилось так или иначе бывать в местном обществе. Миссис Гибсон подхватила простуду, а главное — ее совсем не привлекали безыскусные старомодные визиты, каких много было в те дни, ибо приехали две хорошенькие и не слишком тонко воспитанные племянницы миссис Доус, которые хохотали, болтали, уплетали за обе щеки и делали вид, что флиртуют с викарием мистером Эштоном, — правда, он решительно отказывался понимать свою роль в этой игре. Мистер Престон больше не принимал приглашений на холлингфордские чаепития с той охотой и благодарностью, что год назад, — в противном случае тень, висевшая на Молли, пала бы и на него, соучастника тайных встреч, которые столь глубоко возмутили добродетельных жительниц городка. Саму же Молли приглашали, ибо негоже было наносить прямое оскорбление мистеру или миссис Гибсон; однако в силу молчаливого, невысказанного соглашения относились к ней не так, как прежде. С ней были любезны, но не сердечны; в отношении к ней чувствовалась явственная перемена, однако невыразимая словами и не имеющая определенных очертаний. Но Молли, несмотря на чистую совесть и отважное сердце, чувствовала, что ее лишь терпят там, где раньше привечали. Она уловила громкие перешептывания двух мисс Оукс, которые, впервые оказавшись в обществе героини громкого скандала, затеяли бросать на нее косые взгляды и возмущаться неуместной привлекательностью ее наряда, даже не давая себе труда понизить тон. Молли пыталась найти утешение хотя бы в том, что отец ее уклонялся от визитов. Она радовалась даже тому, что мачеха из-за нездоровья нигде не бывает и не видит, с каким пренебрежением и презрением к Молли относятся. Даже мисс Браунинг, ее старый верный друг, говорила с ней крайне сдержанно, с ледяным достоинством, ибо мистер Гибсон не удостоил ее ни единого слова после того вечера, когда она, сделав над собой такое усилие, сообщила ему о слухах, пятнающих имя его дочери.

Одна лишь мисс Фиби относилась к Молли с прежней, если не большей нежностью; и это было для Молли, пожалуй, даже тяжелее, чем все оскорбления, вместе взятые. Мягкая рука, сжимающая под столом ее пальцы, постоянные обращения к ней, дабы она не чувствовала себя в разговоре ущемленной, — все это доводило девушку едва не до слез. Иногда бедняжка задавалась вопросом: а может, перемена со стороны ее знакомых лишь плод ее фантазии, может, если бы не тот разговор с отцом, по ходу которого она вела себя с таким мужеством, она бы и не заметила ничего нового в их обращении? Отцу она никогда не говорила о том, как ранят ее эти мелкие уколы; ведь она уже сделала выбор — она понесет это бремя одна, более того, она настаивала на этом, а потому теперь считала себя не вправе огорчать его малейшим намеком на то, как тяжело ей сносить последствия собственного решения. Поэтому она не искала предлогов уклониться от участия в развлечениях, от общения с холлингфордским обществом. Лишь раз она позволила себе мелкую поблажку: однажды вечером отец сказал, что его сильно беспокоит кашель миссис Гибсон и он хочет попросить Молли не ходить на вечерний прием к миссис Гудинаф, куда они были приглашены все втроем, а в итоге должна была отправиться одна Молли. Сердце ее радостно подпрыгнуло при мысли, что она сможет остаться дома, хотя в следующую же секунду она горько укорила себя за то, что радуется послаблению, купленному ценой чужого недомогания. Впрочем, прописанные мужем лекарства пошли миссис Гибсон на пользу; в тот вечер она была особенно ласкова с Молли, особенно ей признательна.

— Право же, голубка, — проговорила она, поглаживая Молли по волосам, — мне кажется, волосы у тебя делаются мягче, они уже не такие жесткие и непослушные, как раньше.

Тут Молли поняла, что мачеха в добром настроении; жесткость или мягкость ее волос была проверенным индикатором текущего расположения к ней миссис Гибсон.

— Мне очень неприятно, что из-за меня тебе не удастся повеселиться, но наш дорогой папа так заботится о моем благополучии! Джентльмены всегда меня, так сказать, баловали — несчастный мистер Киркпатрик порой даже не знал, как еще меня ублажить. Впрочем, мне кажется, мистер Гибсон любит меня даже сильнее, просто до глупости. Перед уходом он сказал: «Побереги свое здоровье, Гиацинта, — а потом вернулся и добавил: — Если не будешь следовать моим указаниям, я не отвечаю за последствия». Я погрозила ему пальцем и ответила: «Не волнуйся за меня, глупенький».

— Надеюсь, мы выполнили все, что он наказал, — заметила Молли.

— Разумеется! И мне уже гораздо лучше. И знаешь, хотя уже поздно, может, ты еще сходишь к миссис Гудинаф? Мария тебя проводит, а я бы посмотрела, как ты наряжаешься; воистину, походив неделю-другую в мрачных теплых капотах, начинаешь испытывать особую тягу к ярким цветам и вечерним туалетам. Ступай, дорогая, переоденься, а потом ты, может, принесешь мне какие новости: право же, просидев две недели взаперти, только с тобой и с папой, я чувствую уныние и упадок сил, а кроме того, мне так неприятно удерживать молодежь от развлечений, присущих их возрасту!

— Мама, я вас прошу! Мне совсем не хочется идти!

— Что ж, ладно. Вот только, по-моему, это очень эгоистично с твоей стороны, когда я готова пойти на такую жертву.

— Вы же сами говорите: для вас это жертва, а я совсем не хочу идти.

— Ладно; я разве не сказала, что ты можешь остаться дома? Об одном прошу: оставь эти логические выверты. Они крайне утомительны для больного человека.

После этого они помолчали. Миссис Гибсон нарушила молчание, произнеся томным голосом:

— Молли, ты что, не можешь развлечь меня разговором?

Молли извлекла из недр своей памяти несколько полузабытых банальностей, понимая, что это сомнительное развлечение; миссис Гибсон, похоже, была того же мнения, потому что в конце концов произнесла:

— Если бы Синтия была дома!

Для Молли это прозвучало как упрек в недостатке живости.

— Написать ей, попросить, чтобы она приехала?

— Ну, не знаю; от меня столько всего утаивают. Ты ведь в последнее время ничего не слышала о нашем дорогом несчастном Осборне Хэмли?

Вспомнив наказ отца не говорить о здоровье Осборна, Молли промолчала, да ответа и не требовалось, потому что миссис Гибсон продолжила размышлять вслух:

— Видишь ли, если мистер Хендерсон и сейчас настроен так же, как прошлой весной, а что касается Роджера… прискорбно будет, если что-то случится с этим молодым человеком, пусть даже он весьма неотесан, но ведь всем известно, что Африка — место не только нездоровое, но и вовсе дикое, а в некоторых местах там живут людоеды. Я часто перебираю в уме то, что читала про Африку в географических книжках, и лежу по ночам без сна, и если привязанность мистера Хендерсона действительно неподдельна! Господь в мудрости своей скрывает от нас будущее, Молли, в противном случае я бы очень хотела его знать; насколько проще было бы просчитывать свои нынешние поступки, зная наперед, к чему они приведут впоследствии! Нет, думаю, лучше все-таки не тревожить Синтию. Знай мы про все это заранее, мы бы устроили так, чтобы она приехала сюда вместе с лордом Камнором и миледи.

— А они собираются приехать? Леди Камнор достаточно оправилась?

— Разумеется. В противном случае я не стала бы строить планов о том, чтобы Синтия приехала с ними вместе. А это выглядело бы очень недурно, в высшей степени добропорядочно и сильно возвысило бы ее в глазах этих лондонских юристов.

— Так леди Камнор чувствует себя лучше?

— Гораздо. Я думала, папа тебе об этом говорил, впрочем он ведь так щепетилен и никогда не обсуждает состояние своих пациентов. И правильно, это признак хорошего воспитания. Вообрази себе, он и мне почти ничего про них не рассказывает! Да, приедут все, граф и графиня, и леди Харриет, и лорд и леди Каксхейвен, и леди Агнес; а я заказала себе новый зимний капор и черную атласную накидку!

Отправить