ГЛАВА 46
ХОЛЛИНГФОРДСКИЕ ПЕРЕСУДЫ

— Молли, голубушка, что же ты не пришла и не пообедала с нами? Я так и сказала сестре: пойду-ка поругаю ее за это. О мистер Осборн Хэмли, вы ли это? — На лице мисс Фиби столь отчетливо отразилось совершенно превратное истолкование их тет-а-тет, что Молли поймала понимающий взгляд Осборна, и оба невольно улыбнулись. — Разумеется, я… да уж, иногда приходится… как я вижу, наш обед был совсем… — Тут она наконец собралась с мыслями и произнесла связную фразу: — Мы только что узнали, что за миссис Гибсон прислали из «Георга» пролетку, так как сестра послала нашу Бетти заплатить за парочку кроликов, которых поймал в силки Том Остлер (надеюсь, нас не сочтут браконьерами, мистер Осборн, ведь на ловлю в силки не требуется специальное разрешение?), и она узнала, что Том уехал на пролетке в Тауэрс и повез туда вашу дорогую маму, а это потому, что Кокс, который обычно за кучера, растянул лодыжку. Мы-то как раз отобедали, но, когда Бетти сказала, что Том Остлер не вернется до самого вечера, я и говорю сестре: «Боже, а наша бедная голубушка осталась там одна-одинешенька, а матушка ее нам такая близкая подруга», — в смысле, была ею при жизни. Уверяю вас, я очень рада, что ошиблась.

Осборн сказал:

— Я пришел поговорить с мистером Гибсоном, не зная, что он в отъезде. Мисс Гибсон любезно угостила меня вторым завтраком. Теперь мне, однако, пора.

— Боже мой, мне так неловко! — залепетала мисс Фиби. — Я вам помешала, однако уверяю, это из лучших побуждений. Я с самого детства была такой вот mal-a-propos.

Она даже не успела закончить свои извинения — Осборн поднялся и вышел. После этого мисс Фиби устремила на Молли странный взгляд, полный трепетного предвкушения; взгляд этот и в первый момент удивил Молли, а впоследствии у нее было немало причин его вспомнить.

— Как это мило и как кстати, а я тут явилась в самый неподходящий момент и все испортила. Ты удивительно незлопамятна, моя дорогая, особенно если принять во внимание…

— Что принять во внимание, мисс Фиби? Если вы намекаете, что нас с мистером Осборном Хэмли связывают некие романтические отношения, вы просто не представляете, сколь вы далеки от истины. Если я правильно помню, я вам уже об этом говорила. Поверьте, я не лукавлю.

— Ах да! Я помню. А сестра почему-то вбила себе в голову, что речь шла о мистере Престоне. Я не забыла.

— Эта догадка соответствует истине не больше первой, — проговорила Молли с улыбкой, пытаясь сохранить полную невозмутимость, хотя при упоминании мистера Престона лицо ее залилось густым румянцем.

Ей и без того непросто было поддерживать разговор — она искренне переживала за Осборна, ее очень опечалили перемены в его внешности, его грустные предчувствия, а также то, что она узнала про его жену: француженка, католичка, служанка. Молли, помимо своей воли, пыталась при помощи домыслов придать какую-то стройность этим фактам и с трудом следила за непрерывной болтовней добронамеренной мисс Фиби. Впрочем, она очнулась от мыслей, когда голос собеседницы смолк, и сумела восстановить общий смысл последних слов мисс Фиби: судя по выражению ее лица и интонации, которая все еще звучала у Молли в ушах, это был вопрос. Мисс Фиби интересовалась, не хочет ли Молли к ней присоединиться. Мисс Фиби намеревалась посетить лавку Гринстеда, холлингфордского книготорговца, который, помимо своей основной профессии, выступал агентом Холлингфордского книжного общества: получал подписные издания, вел счета, заказывал книги из Лондона, а кроме того, за небольшую плату позволял членам общества держать книги на полках в своей лавке. Общество было местом, куда стекались все новости, — своего рода клубом маленького городка. Все местные жители, претендовавшие на благородное положение, состояли в его членах. Собственно, членство в обществе и было скорее показателем благородства положения, нежели образованности или любви к чтению. Ни один лавочник никогда бы и не подумал заикнуться о вступлении, будь он даже записным мудрецом и книгочеем; при этом в членах общества состояли почти все благородные фамилии графства, хотя некоторые поддерживали членство лишь из чувства долга, проистекавшего из их общественного положения; что до чтения книг, этой привилегией они пользовались крайне редко, а среди жителей городка было немало таких, кто рассуждал, подобно миссис Гудинаф, и втайне полагал, что чтение — это бессмысленная трата времени, каковое куда лучше посвятить шитью, вязанию и выпечке. Однако и она состояла в членах клуба, ибо это подчеркивало ее положение; те же самые добропорядочные матроны точно так же сочли бы, что крайне низко пали в глазах общества, если бы вечером хорошенькая горничная не пришла сопроводить их домой после чаепития. Словом, Гринстед служил своего рода общей гостиной и для этой цели подходил прекрасно. С этим мнением членов Книжного общества были согласны все.

Молли поднялась наверх переодеться для выхода; открыв один из ящиков комода, она увидела оставленный Синтией конверт, где лежали деньги, предназначенные для мистера Престона; он был аккуратно запечатан, будто письмо. Именно его Молли, вопреки доводам благоразумия, обещала доставить адресату — и тогда в этом деле окончательно будет поставлена точка. Молли с отвращением взяла конверт в руки. На какое-то время она вовсе о нем забыла, но вот он снова перед ней, и она обязана предпринять попытку от него избавиться. Она положила его в карман — мало ли что произойдет во время их прогулки, — и на сей раз фортуна, похоже, решила ей благоволить: едва они вошли в лавку Гринстеда, где, как обычно, находилось два-три посетителя — они, как всегда, держались кучкой, делали вид, что листают книги, или деловито вписывали названия новинок в бланки заказов, — как она увидела мистера Престона. Когда они вошли, тот поклонился. Этого он не мог избежать, однако, заметив Молли, он немедленно принял самый сумрачный и раздраженный вид. В его мыслях она была теперь связана с поражением и задетой гордостью, а главное, вызывала в памяти то, что он превыше всего прочего хотел теперь забыть, а именно твердое понимание, почерпнутое из прямых и честных слов Молли, той неприязни, с какой относится к нему Синтия. Если бы мисс Фиби успела заметить гримасу на его красивом лице, она, возможно, развеяла бы в прах все предположения своей сестры касательно мистера Престона и Молли. Однако мисс Фиби считала, что девичья честь не позволяет ей подойти, встать неподалеку от мистера Престона и разглядывать книжные полки в столь непосредственной близости от джентльмена, поэтому нашла себе какое-то занятие в другом конце лавки и углубилась в выбор писчей бумаги. Молли тискала в пальцах бесценный конверт, по-прежнему лежавший в кармане; решится ли она пересечь лавку, подойти к мистеру Престону и отдать послание? Пока она колебалась, набираясь храбрости и одергивая себя в самый последний момент, мисс Фиби, покончившая с покупками, обернулась и, бросив горестный взгляд на спину мистера Престона, шепотом обратилась к Молли:

— Может, сходим пока к Джонсону, а за книгами зайдем попозже?

И они отправились на другую сторону улицы, к Джонсону, но едва они вошли в мануфактурную лавку, как Молли принялась упрекать себя за трусость и за то, что упустила такую прекрасную возможность.

— Я сейчас вернусь, — сказала она, как только мисс Фиби углубилась в разглядывание товара.

Молли же, не глядя по сторонам, перебежала через дорогу обратно к Гринстеду; все это время она следила за дверью и знала, что мистер Престон оттуда не выходил. Молли вбежала внутрь; мистер Престон стоял у прилавка, беседуя с мистером Гринстедом; Молли, почти помимо собственной воли и к немалому его удивлению, вложила конверт ему в руку и, развернувшись, поспешила назад к мисс Фиби. В дверях лавки в этот момент стояла миссис Гудинаф — она замерла на пороге, уставившись на Молли круглыми глазами, которые за очками казались еще круглее и еще более похожими на совиные; она видела, как Молли Гибсон передала мистеру Престону письмо, он же, почувствовав на себе ее взгляд и отдавая дань привычке делать все втайне, быстро сунул конверт в карман, даже не вскрыв. Возможно, будь у него время подумать, он воспользовался бы возможностью окончательно опозорить Молли, вернув ей послание, которое она так настойчиво ему всучила.

Предстояло пережить еще один бесконечный вечер в обществе миссис Гибсон, однако на сей раз его скрашивало хоть одно приятное событие — обед, который занял не менее часа; одна из прихотей миссис Гибсон, которые вызывали у Молли душевную тоску, состояла в том, что трапеза должна быть обставлена с одинаковой торжественностью вне зависимости от того, сколько в ней участвует сотрапезников, двое или двадцать. А потому, хотя Молли прекрасно знала, и мачеха ее прекрасно знала, и даже Мария прекрасно знала, что ни миссис Гибсон, ни Молли не притронутся к десерту, он был водружен на стол с той же церемонностью, как если бы Синтия была дома — а она была очень охоча до изюма и миндаля — или как если бы дома был мистер Гибсон, который никогда не мог устоять против фиников, хотя и утверждал, что «людям их положения не по чину каждый день баловать себя десертом».

Сама же миссис Гибсон не преминула оправдаться перед Молли, точно в тех же выражениях, которыми часто оправдывалась перед мистером Гибсоном:

— Это никакое не излишество, да и есть сладкое нет никакой надобности — лично я никогда не ем. Однако это выглядит благопристойно, да и Марии внушает понимание, из чего состоит повседневная жизнь любого благородного семейства.

Весь вечер мысли Молли блуждали в далеких далях, хотя ей и удавалось делать вид, что она внимательно слушает миссис Гибсон. Ее тревожил Осборн, его краткое, незавершенное признание, его болезненный вид; она гадала, скоро ли вернется Роджер, и жаждала его возвращения — как ради Осборна (это она отметила в своих мыслях), так и ради себя самой. Тут она одернула себя. Ничто не связывает ее с Роджером. С чего ей так жаждать его возвращения? Этого пристало желать Синтии, хотя, с другой стороны, он был для Молли таким верным другом, что она привыкла видеть в нем крепкую опору во все трудные времена, которые уже в тот вечер, по ее мнению, были не за порогом. Потом на первый план вышли мистер Престон и сегодняшнее маленькое приключение. Какой у него был разгневанный вид! Как могла Синтия так прельститься этим человеком, что попала в столь ужасную переделку, впрочем теперь это уже все в прошлом! Мысли и домыслы Молли бежали дальше, и ей было решительно невдомек, что в этот самый вечер всего в полумиле от того места, где она сидела за рукоделием, идут всевозможные толки, из которых следует, что «переделка» (так это называла Молли на своем полудетском языке) еще далека от завершения.

Летом скандалы дремлют, если можно так выразиться. Природой своей они прямо противоположны садовой соне. Теплый благоуханный воздух, долгие прогулки, огородные хлопоты, цветы как предмет разговора, варенья как предмет изготовления — все это на целое лето усыпило злобного бесенка, обитавшего в приходе Холлингфорд. Но вот вечера стали короче, и жители начали собираться кружочком у камина, вытягивать ноги к огню — не опираясь ими на каминную решетку, это считалось непозволительным, — тут-то и настало время доверительных разговоров! Велись они и в паузах, когда разносили на подносах чай между карточными столами, — пока люди более мирного нрава пытались умерить жаркие споры о «странных выходках» и пресечь довольно утомительные дамские попытки «сунуть под мышку костыль да показать, как побеждают в битвах», — тут-то по крошке, по клочку и пошли всплывать на поверхность свежие новости вроде того, что «Мартиндейл поднял цену на лучшие филейные части на полпенни за фунт», или «Ох уж этот сэр Гарри, снова заказал книгу по ветеринарии для Книжного общества; мы с Фиби попытались ее прочесть, но там, право же, нет ничего интересного обыкновенным людям», или «Что, интересно, станет теперь делать мистер Эштон, Нэнси-то выходит замуж! А она прослужила у него целых семнадцать лет! Экая глупость в ее возрасте вообще думать о замужестве; я ей так и сказала, когда встретила ее нынче утром на рынке!»

Это произнесла в означенный вечер мисс Браунинг; рядом с ней на обитом зеленым сукном столике лежала ее талья, сама же она угощалась сдобным кексом, испеченным некой миссис Доус, которая совсем недавно переехала в Холлингфорд.

— Замужество — вовсе не такая скверная вещь, как вам кажется, мисс Браунинг, — вмешалась миссис Гудинаф, вставая на защиту священных уз, которыми связывала себя дважды. — Ежели бы мне повстречалась Нэнси, я бы ей сказала совсем другое. Великое это благо — решать, что будешь есть на обед, и не слушать при этом больше ничьего мнения.

— Когда бы только это! — сказала, выпрямляя спину, мисс Браунинг. — Уж с этим-то я бы управилась, да, пожалуй, получше многих особ, которым приходится потрафлять мужьям.

— Ну, про меня-то никто не скажет, что я не потрафляла своим мужьям, причем обоим, — хотя у Джереми вкусы были похитрее, чем у бедного Гарри Бивера. Но я, бывало, говорила тому и другому: «Уж что подать на стол, я сама решу; оно и лучше ничего не знать заранее. Желудок — он любит сюрпризы». И хоть бы один из них когда раскаялся в своем доверии! Уж вы мне поверьте, как появится у Нэнси свой дом, бобы с грудинкой покажутся ей повкуснее всех сдобных булок и молодых цыплят, которых она готовила все эти семнадцать лет для мистера Эштона. Вот только будь моя воля, я бы вам рассказала кое-что поинтереснее — а то старая Нэнси собралась за вдовца с девятью ребятишками, эка невидаль! — про то, как наша молодежь встречается наедине, да еще и тайком, хотя вряд ли стоит раскрывать их секреты.

— Я уж всяко не хочу слышать про тайные встречи между молодыми людьми, — объявила мисс Браунинг, вскидывая голову. — Я считаю, что это просто позор — вступать в романтические отношения без дозволения родителей. Знаю, что нынче взгляды на этот предмет переменились, но, когда несчастная Грация выходила за мистера Бирли, он сначала написал моему отцу, причем в письме не было о ней ни единого доброго слова, а с ней он говорил только о самых обыденных, тривиальных вещах; и тогда отец с матушкой позвали ее в отцовский кабинет, а бедняжку, по ее словам, обуял такой страх, какого она еще в жизни не испытывала, — и они ей сказали, что это великолепная партия, что мистер Бирли весьма достойный человек и они надеются, что, когда нынче вечером он придет ужинать, она будет вести себя с ним должным образом. И вот с того момента ему дозволялось наносить по два визита в неделю до самой свадьбы. Мы с матушкой сидели за рукоделием у эркера в гостиной пасторского дома, а Грация с мистером Бирли на другом конце комнаты; когда часы били девять, матушка всегда обращала мое внимание на какой-нибудь цветок или растение в саду, ибо именно в этот час ему полагалось уходить. Не хочу задеть чувства никого из присутствующих, но я склонна рассматривать брак как слабость, которой подвержены даже самые достойные люди, но уж если им без этого никак не прожить, нужно подойти к делу с толком и совершить все достойно и благопристойно. А если вместо этого выходит какое озорство и всякие тайные встречи, так я об этом даже и слышать не хочу! Кажется, ваш ход, миссис Доус. Уж простите, что так чистосердечно рассуждаю по поводу замужества! Миссис Гудинаф может вам подтвердить, что я вообще человек прямолинейный.

— Дело не в прямолинейности, а в том, что вы мне вечно перечите, мисс Браунинг, — сказала миссис Гудинаф, разгневанная, однако готовая в любой момент сделать следующий ход.

Что же до миссис Доус, она так жаждала попасть в самое что ни на есть избранное (холлингфордское) общество, что не решилась бы ни в чем возразить мисс Браунинг (которая на правах дочери покойного священника представляла собой самые сливки тесного городского кружка), что бы та ни отстаивала — безбрачие, брак, двоеженство или многоженство.

Таким образом, весь остаток вечера никто больше и не вспомнил о секрете, которым миссис Гудинаф так не терпелось поделиться, разве что одно замечание, сделанное apropos du rien мисс Браунинг, пока все обдумывали ставки, имело хоть какую-то связь с предшествующим разговором. Ни с того ни с сего она проговорила отрывисто:

— Уж и не знаю, что должно произойти, чтобы я пошла в рабство к какому-либо мужчине.

Если она имела в виду непосредственную опасность связать себя брачными узами, которая вдруг возникла у нее в воображении, то беспокоиться ей явно не стоило. Впрочем, никто не обратил внимания на эту реплику, все были слишком увлечены очередным роббером. Только когда мисс Браунинг довольно рано удалилась (мисс Фиби была простужена и по нездоровью осталась дома), миссис Гудинаф выпалила:

— Ну что же! Теперь-то уж я могу говорить без оглядки, и ежели кто из нас и состоял в рабстве, так точно не я, пока Гудинаф был жив; и вообще, негоже мисс Браунинг этак-то похваляться своим девичеством в присутствии четырех вдов, у которых на всех было шестеро честных, достойных мужей. Не в обиду вам будет сказано, мисс Эйр! — Это относилось к несчастной старой деве, которая после ухода мисс Браунинг осталась единственной представительницей незамужнего сословия. — А я бы уж порассказала ей об одной барышне, ее любимице, которая того и гляди выскочит замуж, да такими окольными путями, каких я еще не видывала; ходит в сумерки на свидания со своим возлюбленным, будто моя прислуга Бетти или ваша Дженни. Да и звать-то ее Молли — что, на мой взгляд, обличает дурной вкус тех, кто дал ей такое прозвание, имя-то пристало разве какой посудомойке. Впрочем, суженого она себе выбрала не из простых: он и собой хорош, да и умом не обижен.

Все, кто сидел за столом, внимали этим откровениям с пристальным любопытством, за исключением хозяйки дома миссис Доус, которая понимающе улыбалась одними глазами и многозначительно поджимала губы, пока миссис Гудинаф не договорила. А потом скромно произнесла:

— Вы, полагаю, имеете в виду мистера Престона и мисс Гибсон?

— Господи, вам-то кто сказал? — вопросила миссис Гудинаф, оборачиваясь к ней в изумлении. — Уж не я, это точно. Мало ли в Холлингфорде Молли и кроме нее, впрочем, пожалуй, из таких благородных-то больше и не одной. Я ведь не называла имен.

— Нет. И все же я знаю. Мне тоже есть что порассказать, — продолжала миссис Доус.

— Вот как! И что же? — осведомилась миссис Гудинаф, терзаемая любопытством и отчасти ревностью.

— А вот что. Мой дядюшка Шипшенкс видел их на подъездной аллее в поместье — говорит, здорово их напугал, а когда он поддел мистера Престона, что тот, мол, встречается этак со своей возлюбленной, тот не стал отпираться.

— Что же! Раз уж столько всего вышло на свет, и я расскажу все, что знаю. Вот только, дамы, я вовсе не хочу чем-то повредить бедняжке, вы уж сохраните то, что я вам поведаю, в тайне.

Разумеется, они ей это пообещали; что может быть проще.

— Моя Ханна, она еще замужем за Томом Оуксом и живет в Пирсон-лейн, всего неделю назад собирала сливы и видит: по дороге торопливо шагает Молли Гибсон — явно торопится к кому-то на встречу, а тут Ханнина малышка Анна-Мария упала и ударилась, и Молли (а у нее, как известно, доброе сердце) подняла ее; так что если до того у Ханны и были какие сомнения, то с тех пор уж их не осталось.

— Но она ведь была одна, верно? — поторопила рассказчицу одна из дам, ибо именно в этот драматический момент миссис Гудинаф отвлеклась, чтобы откусить кусок кекса.

— Одна. Я же сказала, у нее был такой вид, будто она торопится на встречу, а некоторое время спустя из леса, прямо за Ханниным домом, выбегает мистер Престон и говорит: «Дайте мне, добрая женщина, стакан воды, там даме дурно, или истерика у нее, или еще что». Он-то Ханну не знал, а она его — да. «Том Дурень не знает всех, кто знает Тома Дурня» — да простит меня мистер Престон; уж он-то кто угодно, только не дурень. И я вам еще кое-что порасскажу — уж это-то я видела собственными глазами. А видела я, как Молли передала ему письмо в лавке у Гринстеда, и было-то это только вчера, а он глянул на нее, мрачный как туча, потому как она-то меня не заметила, а он — да.

— Но они более чем подходящая партия, — заметила мисс Эйр. — Почему же они делают из этого тайну?

— Некоторым по нраву таиться, — отозвалась миссис Доус. — Тайные свидания — это так романтично!

— Да, без того оно им — как еда без соли, — вставила миссис Гудинаф. — Вот только я всегда думала, что Молли Гибсон не из таких.

— Гибсоны очень много о себе понимают? — воскликнула миссис Доус, скорее вопрошая, нежели утверждая. — Миссис Гибсон как-то нанесла мне визит.

— Еще бы, вас ведь тоже рано или поздно будет пользовать наш доктор, — сказала миссис Гудинаф.

— Она вела себя весьма любезно, притом что она на короткой ноге с графиней и со всем семейством из Тауэрс; да и сама — настоящая леди: обедает, говорят, очень поздно и вообще сама утонченность.

— «Утонченность»! Да когда Боб Гибсон, ее муж, впервые сюда приехал, ему было не до утонченности — радовался бараньей котлете у себя в приемной, потому как другого очага у него тогда и вовсе не было; мы тогда, помнится, звали его Бобом Гибсоном, а теперь вряд ли кто решится на такую фамильярность. Боб! Подумать только! Все равно что назвать его трубочистом!

— Сдается мне, все это представляет мисс Гибсон в нелучшем свете, — проговорила одна из дам, стремясь вернуть разговор к куда более интересным недавним событиям. Но едва услышав это вполне естественное замечание по поводу своих откровений, миссис Гудинаф тут же напустилась на говорившую:

— Ничего подобного, и я попрошу вас не говорить в таком духе о Молли Гибсон; уж я-то ее знаю с колыбели. Да, это странно, если хотите. Но у меня и у самой в ее возрасте были странности, — например, я в жизни не съела с тарелки ни одной ягоды крыжовника, мне обязательно надо было пойти и самой сорвать их прямо с куста. А вот некоторым оно так по нраву — пусть даже оно не по нраву мисс Браунинг, которая считает, что все ухаживания должны происходить только под носом у родителей. А сказать я хотела одно: что уж от кого не ждала, так от Молли Гибсон; скорее на такое способна эта хорошенькая вертихвостка Синтия, или как там ее; право же, я одно время готова была поручиться, что это по ней сохнет мистер Престон. А теперь, дамы, позвольте пожелать вам доброй ночи. Терпеть не могу, когда зря транжирят добро, а моя Хетти, ручаюсь, уже спалила свечу в фонаре до самого основания, вместо того чтобы вовремя ее потушить, как я ей и велела сделать, коли ей придется меня ждать.

Дамы церемонно присели в реверансе и на том расстались, не преминув поблагодарить миссис Доус за приятнейший вечер; в те времена еще придерживались этих старомодных правил вежливости.

_________________

 Вечно появляющейся некстати (фр.).

Отправить