ГЛАВА 40
ГЛОТОК ВОЗДУХА ДЛЯ МОЛЛИ ГИБСОН

Именно в такой форме миссис Гибсон высказала впервые свое намерение поехать с Синтией на несколько дней в Лондон. Она часто пользовалась этим приемом: впервые высказать свой очередной план в присутствии постороннего, чтобы остальные домочадцы, даже если план был им совсем не по душе, в первый момент подавили свое возмущение, а там бы и попривыкли к этой мысли. Впрочем, для Молли уже сама вероятность такого развития событий была пределом мечтаний. Она никогда не признавалась даже самой себе, как сковывает ее присутствие в доме мачехи, но вмиг это поняла, когда сердце так и забилось при одной мысли, что целых три дня — а путешествие займет никак не меньше — она проведет в полной свободе, наедине с отцом; вернутся добрые старые времена; за столом не придется больше каждую минуту помнить о мелких формальностях и хороших манерах.

«Мы будем ужинать хлебом с сыром, и прямо с коленей; мы отыграемся за то, что вечно приходится подцеплять эти водянистые пудинги вилкой вместо ложки, и станем есть прямо с ножа, пока не порежемся. Если папа будет спешить, он нальет чай в блюдечко, а если мне захочется пить, я напьюсь из полоскательной чашки. И — господи боже мой! — если бы только удалось достать, купить, взять на время, украсть хоть какую старую клячу; моя серая амазонка поизносилась, но ничего страшного; какое бы это было невозможное счастье! А ведь, похоже, я еще могу быть счастлива; сколько месяцев мне кажется, что я слишком стара, чтобы еще когда-либо испытать удовольствие, не говоря уже о счастье».

Так текли мысли Молли. И она зарделась, будто почувствовав себя виноватой, когда в один прекрасный день Синтия сказала, будто бы прочитав ее мысли:

— Молли, ты ведь будешь очень рада от нас избавиться, правда?

— От тебя — нет, Синтия. По крайней мере, мне так не кажется. Но если бы ты только знала, как я люблю папу и сколько времени мы с ним проводили вместе в прежние времена…

— Ах! Я часто думаю, что в твоих глазах мы просто вторглись сюда, и мы действительно вторглись…

— Я ничего такого не чувствую. Уж ты-то точно стала для меня новой радостью, настоящей сестрой; раньше я и не подозревала, какое это счастье иметь сестру.

— А мама? — спросила Синтия слегка подозрительно, слегка сочувственно.

— Она папина жена, — тихо проговорила Молли. — Не стану отрицать: мне часто очень тяжело оттого, что я больше для него не главный человек на свете, но только… — Лицо ее покрыл густой румянец, да так, что даже глаза вспыхнули, и она вдруг почувствовала, что вот-вот заплачет; плакучая ива, ее неутешное горе, медленно нисходящее успокоение и тот, кто это успокоение даровал, — все это так отчетливо встало перед ее глазами. — Вот только Роджер! — продолжала она, подняв глаза на Синтию, ибо сумела преодолеть свои колебания и произнесла его имя. — Роджер объяснил мне, как до́лжно относиться к папиной женитьбе, когда, в самом начале, меня так потрясла и опечалила эта новость. О Синтия, какое это счастье — быть любимой таким человеком!

Синтия покраснела и смутилась, явно испытывая удовольствие:

— Полагаю, ты права. Вот только, Молли, боюсь, он ждет, что я всегда буду такой же хорошей, какой сейчас выгляжу в его глазах, и мне придется до конца своих дней ходить на цыпочках.

— Но ты действительно хорошая, Синтия, — возразила Молли.

— Вовсе нет. Ты заблуждаешься, как и он; настанет день, когда я в одночасье упаду в твоих глазах, как упали давеча часы в прихожей, когда лопнула пружина.

— Я думаю, он в любом случае будет тебя любить, — сказала Молли.

— А ты? Ты останешься моим другом, если… если вдруг окажется, что я не всегда поступала осмотрительно? Ты вспомнишь, что порой нелегко мне было поступить как должно? — С этими словами она взяла Молли за руку. — О маме говорить не станем — ради тебя, равно как и ради нас с ней, но ты же видишь, она не из тех, кто может помочь юной девушке добрым советом или добрым… о Молли, ты и представить себе не можешь, как одинока я была именно тогда, когда так отчаянно нуждалась в друзьях! Мама этого не знает; ей не дано понять, что бы из меня могло получиться, попади я в добрые, заботливые руки. Но я-то это понимаю и, более того, — продолжала она, вдруг устыдившись несвойственной ей вспышки чувств, — пытаюсь делать вид, что мне все равно, а это, наверное, и есть самое худшее; ведь если я задумаюсь над всем этим всерьез, я умучаю себя до смерти!

— Как бы я хотела тебе помочь или хотя бы понять тебя, — проговорила Молли, после того как несколько секунд грустно и озадаченно молчала.

— Ты и можешь мне помочь, — ответила Синтия, резко меняя тон. — Я умею украшать капоры и делать прически, но почему-то мои руки отказываются складывать платья и воротнички, а твои проворные пальчики так замечательно с этим управляются! Поможешь мне уложить вещи? Вот это будет настоящее, очевидное доброе дело, а не сентиментальное утешение или сентиментальные причитания, которые мы, скорей всего, только воображаем.

Как правило, только те, кто остается дома, склонны грустить при расставании; отъезжающих, какой бы горькой ни казалась им разлука, ждет перемена обстановки, которая смягчает печаль уже в момент прощания. Но, шагая рядом с отцом к дому после того, как они усадили миссис Гибсон и Синтию в «Арбитр», Молли едва не пританцовывала.

— Свершилось, папа! — сказала она. — Теперь ты на целую неделю в моем единоличном распоряжении. И придется тебе меня слушаться.

— Ну, ты уж очень-то меня не тирань. Я и так запыхался, поспевая за тобой, а кроме того, мы в спешке не поздоровались с миссис Гудинаф.

И они перешли через улицу, чтобы поговорить с миссис Гудинаф.

— А мы только что проводили мою жену с ее дочерью в Лондон. Миссис Гибсон уехала на неделю.

— Господи твоя воля, в самый Лондон — и всего на неделю! Да сколько я помню, туда одного пути-то три дня! Вам, мисс Молли, полагаю, будет очень тоскливо без вашей подружки!

— Да! — сказала Молли, вдруг сообразив, что именно этого от нее и ждут в подобных обстоятельствах. — Я буду очень скучать по Синтии.

— А вы, мистер Гибсон! Прямо-таки как по-новому овдовели! Заходите как-нибудь вечерком выпить со мной чая. Уж мы попробуем поднять вам настроение. Вторник вас устроит?

Молли чувствительно ущипнула его за локоть, однако мистер Гибсон принял приглашение, к большому удовольствию пожилой дамы.

— Папа, ну как можно тратить на такое один из наших вечеров? У нас их всего-то было шесть, теперь осталось только пять, а я столько нам напридумывала всяких совместных дел!

— Каких таких дел?

— Ну, не знаю, всяких невоспитанных, неутонченных занятий, — добавила Молли, лукаво глянув отцу в глаза.

В них промелькнула искорка, лицо же при этом оставалось серьезным.

— Нет уж, не искушай меня. Сколько я положил трудов, чтобы достигнуть нынешних высот утонченности. Не надо тащить меня обратно вниз.

— А я потащу, папа. На второй завтрак мы будем сегодня есть хлеб с сыром. И ты станешь надевать в гостиной шлепанцы каждый вечер, когда сможешь спокойно посидеть дома; и еще, папа, скажи, могу я поездить на Норе Крейне? Я достала старую серую амазонку, — кажется, я выгляжу в ней вполне опрятно.

— А где мы возьмем дамское седло?

— Да уж, старое на эту ирландскую кобылу не натянешь. Но мне все равно, папа; я уж что-нибудь придумаю.

— Вот уж спасибо. Нет, я не намерен скатываться в полное варварство. Может, у меня очень испорченный вкус, но я хочу, чтобы моя дочь сидела верхом как положено.

— Ты представь: мы поскачем вместе по проселкам — дикие розы как раз цветут, и жимолость, и сено повсюду, — как мне хочется снова увидеть ферму Мерримана! Папа, ну пожалуйста, давай хоть раз прокатимся верхом! Я знаю, мы уж как-нибудь исхитримся.

И «уж как-нибудь» все у них получилось. Собственно, «уж как-нибудь» исполнились все желания Молли; лишь одно слегка омрачило эту прекрасную неделю отдыха и счастливого общения с отцом. Все зазывали их на чай. Их принимали точно жениха и невесту. Дело в том, что поздние обеды, которые завела в доме миссис Гибсон, плохо согласовывались с привычным распорядком холлингфордских чаепитий. Как позовешь людей выпить чая в шесть, если именно в этот час они садятся обедать? А если они отказываются от пирога и бутербродов в половине девятого, как убедить других гостей, которые успели проголодаться, самым вульгарным образом приняться за еду под холодным и укоряющим взглядом? В итоге Гибсонов перестали приглашать на холлингфордские чаепития. Миссис Гибсон, у которой была одна цель — втереться в «местное общество», отказалась от этих мелких празднеств с полнейшей невозмутимостью; Молли же скучала по уютным посиделкам, на которых бывала время от времени с тех пор, как помнила себя; так что всякий раз, когда им приносили очередную сложенную треугольником записку, она, немного поворчав, что ее лишили еще одного дивного вечера в обществе папы, с удовольствием отправлялась на привычную встречу со старыми друзьями. Особенно переживали из-за ее одиночества мисс Браунинг и мисс Фиби. Дай им волю, они приглашали бы ее к обеду каждый день; пришлось ей заглядывать к ним почаще, дабы их не оскорбил ее отказ ежедневно являться к обеду. За неделю отсутствия миссис Гибсон прислала мужу два письма. Эта новость чрезвычайно утешила обеих мисс Браунинг, которые в последнее время предпочитали обходить стороной дом, в котором, как они подозревали, им были не слишком рады. В долгие вечера они часто обсуждали семейный уклад мистера Гибсона, а поскольку все их рассуждения строились на одних лишь догадках, тянуться они могли бесконечно, варьируясь день ото дня. В частности, они гадали, как мистер и миссис Гибсон ладят между собой, а еще пытались определить, склонна ли миссис Гибсон к расточительству. Два письма за неделю отсутствия являлись по тем временам весомым доказательством супружеской любви. А больше было бы уже избытком — при цене в одиннадцать с половиной пенсов за марку. Третье письмо уж точно сочли бы расточительством. Сестры переглянулись с одобрительным кивком, когда Молли упомянула о втором письме, которое прибыло в Холлингфорд накануне возвращения миссис Гибсон. Между собой они заранее решили, что два письма можно считать знаком мира и взаимопонимания в семье Гибсон; больше — это уже перебор; одно же явно написано из одного только чувства долга. Мисс Браунинг и мисс Фиби долго строили предположения, кому будет адресовано второе письмо (если оно вообще придет). Написать дважды мистеру Гибсону будет знаком супружеской преданности; написать Молли будет тоже очень мило.

— Говоришь, милочка, вы получили второе письмо? — осведомилась мисс Браунинг. — Полагаю, на сей раз миссис Гибсон пишет к тебе?

— Оно на большом листе. На одной стороне Синтия написала мне, а остальное все папе.

— Право же, это они славно придумали. И что пишет Синтия? Ей там весело?

— Да, судя по всему, очень. Ее дядюшка давал званый обед, а в один из вечеров, пока мама была у леди Камнор, Синтия с кузинами ездила в театр.

— Боже ты мой! И все это в одну неделю? Вот уж развлекаются так развлекаются. Подумать только, в четверг они были в дороге, в пятницу отдыхали, а воскресенье — оно и в Лондоне воскресенье; а письмо, видимо, написано во вторник. Надо же! У меня одна надежда — что по возвращении Холлингфорд не покажется Синтии слишком скучным.

— Ну уж нет! — возразила мисс Фиби, жеманно улыбнувшись и напустив на себя умудренный вид, который никак не подходил к ее доброму безгрешному лицу. — А ты ведь часто видишься с мистером Престоном, Молли?

— С мистером Престоном? — повторила Молли, вспыхнув от неожиданности. — Нет! Совсем нечасто. Вы же знаете, он всю зиму провел в Эшкомбе! И совсем недавно приехал сюда насовсем. А почему вы так решили?

— Так, птичка на хвосте принесла, — ответила мисс Браунинг.

Молли эта птичка была знакома с детства, и она всегда ее ненавидела, да так, что с радостью свернула бы ей шею. Почему не сказать прямо: я не хочу раскрывать имя того, кто принес мне эти сведения? Однако обеим мисс Браунинг очень нравилась эта выдумка, а для мисс Фиби она и вообще была верхом остроумия.

— Пролетала тут на днях одна птичка над Хит-лейн и видела там мистера Престона с молодой дамой — с кем именно, мы не скажем, они прогуливались в самой что ни на есть дружеской манере — в смысле, он был верхом; но тропинка-то проходит выше дороги, там, где этот деревянный мостик через ручей…

— А может, Молли дала слово хранить тайну, и мы не должны приставать к ней с расспросами, — проговорила мисс Фиби, видя сильнейшее смущение и негодование Молли.

— Да уж какая там тайна, — сказала мисс Браунинг, мгновенно забыв о птичке и метнув укоризненный взгляд на прервавшую ее мисс Фиби. — Мисс Хорнблауэр сказала, что мистер Престон, по его словам, помолвлен…

— Но только не с Синтией, это я знаю наверное, — вставила Молли решительно. — И я очень прошу вас положить конец всем этим пересудам; вы и сами не представляете, какой они могут наделать беды. Как я ненавижу эти сплетни! — Молли, безусловно, говорила без должной почтительности, но в тот момент она думала только о Роджере; какую боль причинят ему эти слухи, если дойдут до его ушей (это в самом сердце Африки!); щеки ее залились сердитым румянцем.

— Ох ты, ах ты! Мисс Молли, не забывайте, что по возрасту я гожусь вам в матери и что не пристало воспитанной девушке так разговаривать с нами… со мной! «Сплетни», надо же! Право же, Молли…

— Я прошу прощения, — проговорила Молли не слишком виноватым тоном.

— Я уверена, что ты не намеренно так заговорила с сестрой, — примирительно вставила мисс Фиби.

Молли ответила не сразу. Ей хотелось объяснить, к каким бедам могут привести подобные пересуды.

— Разве вы не понимаете, — продолжала она, причем щеки ее все еще пылали от возмущения, — как нехорошо говорить о таких вещах, да еще вот так? А если кто-то из них испытывает настоящие чувства к кому-то еще — а ведь это вполне возможно. Например, не исключено, что мистер Престон помолвлен с кем-то другим?

— Молли! Жалко мне эту несчастную. Жалко от всей души. Я крайне нелестного мнения о мистере Престоне, — сказала мисс Браунинг, и в голосе ее звучало предупреждение, ибо в голову ей пришла новая мысль.

— Но в любом случае этой женщине или девушке будет очень неприятно услышать такое про мистера Престона.

— Возможно. Но как бы то ни было, уж вы мне поверьте: он великий любезник, и я не пожелаю никакой молодой даме с ним связаться.

— Наверное, они просто случайно встретились на Хит-лейн, — предположила мисс Фиби.

— Я об этом ничего не знаю, — ответила Молли. — Я понимаю, что вела себя неучтиво, но очень вас прошу, не говорите об этом больше. У меня есть веские основания для такой просьбы. — Она встала, услышав бой церковных часов и сообразив, что сильно задержалась, — отец наверняка уже вернулся домой. Наклонившись, она поцеловала мисс Браунинг, хотя та смотрела на нее с сумрачным и бесстрастным видом.

— Как ты быстро растешь, Молли! — заметила мисс Фиби, пытаясь сгладить неудовольствие сестры. — «Рослая и стройная, будто тополек», как поется в старой песенке.

— Прирастай красою манер, Молли, не только лица! — сказала мисс Браунинг, глядя ей вслед. Едва Молли вышла, мисс Браунинг встала и плотно прикрыла дверь, потом села рядом с сестрой и произнесла тихо: — Фиби, это Молли миссис Гудинаф видела в тот день с мистером Престоном на Хит-лейн!

— Господи, спаси нас и помилуй! — вскричала мисс Фиби, приняв эти слова на веру без малейших сомнений. — Откуда ты это знаешь?

— Да вот сообразила. Ты заметила, как Молли сначала покраснела, а потом побледнела и как она сказала, что ей доподлинно известно: мистер Престон и Синтия Киркпатрик не помолвлены?

— Может, и не помолвлены, однако миссис Гудинаф видела, как они прогуливались совсем одни…

— Миссис Гудинаф всего лишь пересекала Хит-лейн у Шир-Оук, когда ехала в своем фаэтоне, — наставительно произнесла мисс Браунинг. — А мы все знаем, что она до ужаса боится ездить в экипажах, так что, полагаю, она мало чего соображала от страха, да еще, надо сказать, она, даже когда стоит на твердой земле, немного подслеповата. У Молли и Синтии совершенно одинаковые новые клетчатые шали, и капоры у них отделаны совсем одинаково, да еще Молли с Рождества почти сравнялась с Синтией ростом. Я всегда боялась, что она останется коротышкой, а вот поди ж ты, какая она стала высокая и стройная. Я ни минуты не сомневаюсь, что миссис Гудинаф видела Молли, а приняла ее за Синтию.

Если мисс Браунинг «ни минуты не сомневалась» в чем-то, то и мисс Фиби принимала это на веру. Некоторое время она сидела молча, обдумывая. А потом сказала:

— В конце концов, не такая уж он неподходящая партия, сестра. — Она произнесла эти слова робко, дожидаясь, когда сестра выскажет собственное мнение.

— Фиби, он совершенно неподходящая партия для дочери Мэри Гибсон. Знай я раньше то, что мне известно теперь, я ни за что не пригласила бы его на чай в прошлом сентябре.

— А что именно тебе известно? — спросила мисс Фиби.

— Мисс Хорнблауэр многое мне пересказала, в том числе и такое, чего тебе лучше не слышать, Фиби. Он раньше был обручен с очень хорошенькой мисс Грегсон из Хенвика — он оттуда родом, — а отец ее начал наводить справки и узнал о нем столько дурного, что заставил дочь расторгнуть помолвку, а потом она умерла!

— Какой ужас! — проговорила, как положено в таких случаях, мисс Фиби.

— Кроме того, он играет на бильярде, заключает пари на скачках, а некоторые даже говорят, что держит скаковых лошадей.

— Не странно ли после всего этого, что граф назначил его своим агентом?

— Вовсе нет! Пожалуй, нет. Он очень ловок во всяких земельных делах, да и в судейских тоже, а милорд не склонен замечать — если он вообще когда это видел, — как непристойно мистер Престон разговаривает, когда выпьет лишнего.

— Выпьет лишнего? Боже, сестра, он еще и пьяница? И мы пригласили его к чаю!

— Я не говорила, что он пьяница, Фиби, — осадила ее мисс Браунинг. — Если мужчине случается порой выпить лишнего, это еще не значит, что он пьяница. Я попрошу тебя не употреблять при мне таких грубых слов, Фиби!

Выслушав этот упрек, мисс Фиби некоторое время молчала, а потом наконец произнесла:

— Надеюсь, это была не Молли Гибсон.

— Можешь надеяться, сколько твоей душе угодно, а я вот почти уверена, что это была она. Впрочем, миссис Гудинаф об этом лучше не говорить; она вбила себе в голову, что это Синтия, пусть так оно и останется. Мы еще успеем рассказать всем, что это была Молли, если окажется, что во всем этом есть хоть доля правды. Кстати, для Синтии, выросшей во Франции, мистер Престон, может, и подойдет: хотя у нее такие очаровательные манеры, но вряд ли она так уж разборчива. А вот Молли он не получит, никогда и ни за что, даже если мне придется лично пойти в церковь и остановить брачную церемонию; вот только… вот только, боюсь, между ними все же что-то есть. Нужно смотреть во все глаза, Фиби. Я стану ее ангелом-хранителем, даже против ее собственной воли.

Отправить