ГЛАВА 36
ДОМАШНЯЯ ДИПЛОМАТИЯ

Вечером того дня, когда мистер Гибсон нанес визит сквайру, дамы сидели втроем в гостиной: работы у мистера Гибсона было много, и он задержался допоздна. Обед отложили до его возвращения, и, когда наконец еду подали на стол, на некоторое время все слова и действия сосредоточились на процессе поглощения пищи. Из четверых сотрапезников мистер Гибсон, пожалуй, был более других удовлетворен итогами прошедшего дня: необходимость объяснения со сквайром тяжелым грузом лежала у него на душе с того самого момента, когда он услышал об отношениях Роджера и Синтии. Ему крайне тягостно было сообщать сквайру об их взаимном увлечении почти сразу после того, как он высказал твердую уверенность, что никакого такого увлечения не существует: приходилось признать ошибочность своих суждений, что большинству мужчин дается с великим трудом. Не будь сквайр человеком столь простодушным и не склонным к подозрительности, он мог бы прийти к совершенно превратным выводам, возомнить, что его намеренно держали в неведении, и усомниться в том, что мистер Гибсон вел себя в сложившихся обстоятельствах с безупречной честностью; однако сквайр был не из таких, и подобного недопонимания мистер Гибсон не опасался с самого начала. При всем при том он прекрасно знал, что ему придется иметь дело с человеком крутого и вспыльчивого нрава, и ожидал услышать выражения даже более несдержанные, чем в результате услышал; принятое в итоге решение, согласно которому Синтия, ее мать и Молли — а уж она-то, улыбнулся про себя мистер Гибсон, обязательно всех помирит и поможет найти общий язык — должны были посетить Холл и познакомиться со сквайром, представлялось мистеру Гибсону великим дипломатическим успехом, причем успех этот он приписывал по большей части себе. Словом, был он в приподнятом и миролюбивом настроении, чего давненько с ним не случалось; перед ужином он зашел на несколько минут в гостиную, прежде чем отправиться с визитами в город, и даже посвистел себе под нос, пока стоял спиной к камину, глядя на Синтию и думая о том, что недостаточно расхвалил ее в разговоре со сквайром. Тихое, почти беззвучное посвистывание было для мистера Гибсона что мурлыканье для кота. Он никогда не свистел, если был встревожен состоянием кого-то из больных, или раздражен человеческой глупостью, или обуреваем чувством голода, — при подобных обстоятельствах для него это было совершенно немыслимо. Молли чутко уловила его состояние и, заслышав негромкое и, по правде сказать, немелодичное посвистывание, ощутила, сама того не сознавая, прилив счастья. А вот миссис Гибсон эта мужнина привычка была вовсе не по душе: она считала его свист неутонченным и даже «неартистичным». Вот если бы к нему можно было приложить это изысканное слово, она бы, пожалуй, сумела смириться с недостатком утонченности. Нынче же свист особенно действовал ей на нервы, впрочем она чувствовала, что пребывает в некоторой немилости после разговора про помолвку Синтии, и сочла за лучшее не вступать с мужем в пререкания.

Мистер Гибсон начал так:

— Ну, Синтия, я нынче виделся со сквайром и выложил ему все начистоту.

Синтия стремительно подняла глаза, в которых застыл вопрос; Молли оторвалась от рукоделия, вслушиваясь. Все молчали.

— В четверг вас ожидают ко второму завтраку; сквайр пригласил всех, и я от вашего имени принял приглашение.

Вновь никакого ответа, — пожалуй, это было естественно, но несколько обескураживало.

— Ты ведь рада, Синтия? — спросил мистер Гибсон. — Возможно, поначалу будет страшновато, однако я надеюсь, со временем вы придете к взаимопониманию.

— Благодарю вас! — вымолвила она с усилием. — Однако… однако не приведет ли это к огласке? Мне так не хочется, чтобы по этому поводу пошли пересуды — по крайней мере, до возвращения Роджера и до приближения дня свадьбы!

— Я не понимаю, о какой огласке ты говоришь, — возразил мистер Гибсон. — Моя жена отправляется на второй завтрак к моему другу и берет с собой дочерей — что, помилуй, в этом такого?

— А я не уверена, что поеду, — вставила миссис Гибсон. Она и сама не до конца понимала, почему у нее это вылетело, ибо, едва услышав слова мужа, приняла твердое решение поехать; однако, раз уж вылетело, теперь нужно было хоть некоторое время держаться за свои слова, а муж ей достался такой, что на нее должна была неминуемо свалиться тяжкая и неприятная повинность — обосновать свою точку зрения. Что и воспоследовало без малейшего промедления.

— Отчего же? — осведомился он, поворачиваясь к ней.

— Ну, потому что… потому что мне кажется, что он первым должен нанести визит Синтии; мне, при моей обостренной чувствительности, крайне тяжело выносить мысль, что ею пренебрегают только потому, что она бедна.

— Вздор! — отрезал мистер Гибсон. — Уверяю тебя, ни о каком пренебрежении нет и речи. Он не желает сообщать о помолвке никому, даже Осборну, — таково ведь и твое желание, да, Синтия? Более того, он не намерен упоминать о ней при вас, когда вы туда приедете; однако он хочет познакомиться со своей будущей невесткой, и это, на мой взгляд, вполне естественно. Если же он резко изменит своим привычкам и приедет сюда…

— Вот уж чего я совсем не хочу, так это чтобы он приезжал сюда, — прервала его миссис Гибсон. — В тот единственный раз, когда он здесь был, он вел себя не слишком учтиво. Уж такова моя природа, я не в силах стерпеть, когда людям, которых я люблю, выказывают пренебрежение лишь из-за того, что им не улыбнулась фортуна. — В конце предложения она не без театральности вздохнула.

— Ладно, тогда не езди к нему! — отрезал мистер Гибсон, задетый за живое, но отнюдь не склонный вступать в длительные пререкания, тем более что он чувствовал: терпение его на исходе.

— А ты хотела бы поехать, Синтия? — спросила миссис Гибсон, отчаянно выискивая предлог пойти на попятную.

Дочь ее прекрасно сознавала, чем именно вызван этот вопрос, и невозмутимо ответила:

— Да не особенно, мама. Я охотно откажусь от приглашения.

— Оно уже принято, — напомнил мистер Гибсон, почти дозревший до того, чтобы принести мысленную клятву, что никогда больше не станет вмешиваться ни в одну ситуацию, в которой замешаны женщины, — это фактически означало отказ от соучастия в любых романтических историях. Он был тронут сговорчивостью сквайра, доволен тем, что, как считал, разрешил чужие затруднения, — и вот чем кончилось дело!

— Синтия, поезжай, пожалуйста! — проговорила Молли, умоляя и словами, и взглядом. — Я прошу тебя! Я убеждена, сквайр тебе очень понравится; а там так красиво, а ты его так расстроишь, если откажешься!

— Не хотелось бы поступаться собственным достоинством, — сдержанно проговорила Синтия. — И ты же слышала, что сказала мама!

Это был в высшей степени коварный ход. Она однозначно была настроена поехать, а кроме того, была убеждена, что мать ее уже прикидывает в уме, какой наряд ей стоило бы надеть. Зато мистер Гибсон, который, хотя и будучи хирургом, так и не научился анатомировать женские сердца, принял все это за чистую монету и не на шутку разгневался и на Синтию, и на ее маменьку — разгневался так сильно, что даже боялся заговорить. Он стремительно шагнул к двери, дабы выйти из гостиной, однако его остановил голос жены:

— Дорогой, а ты хочешь, чтобы я поехала? Потому что если так, я готова забыть про собственные чувства.

— Конечно хочу! — сурово отрубил он и вышел.

— Тогда я поеду! — произнесла она голосом невинной жертвы — слова были адресованы мужу, но он вряд ли их услышал. — Наймем в «Георге» двуколку и нарядим Томаса в ливрею — я давно уже этого хотела, вот только дорогому нашему мистеру Гибсону мысль эта была не по душе, но уж по такому случаю, уверена, он не станет возражать. Тогда Томас сядет на козлы, и…

— Мама, у меня тоже есть чувства, — напомнила Синтия.

— Не говори глупостей, детка! Все так замечательно устроилось!

И в назначенный день они отправились с визитом. Мистер Гибсон знал о перемене их планов, о том, что в итоге они все же решили поехать, однако его уж очень возмутило то, как его жена приняла приглашение, которое, на его взгляд, свидетельствовало об особой любезности, каковой он не ожидал в свете того, что знал о сквайре и его представлениях о будущем своих сыновей; в итоге миссис Гибсон не дождалась от мужа ни интереса, ни любопытства относительно самого визита, а также относительно того, как именно их приняли. Безразличие Синтии к тому, состоится визит или нет, также вызвало неудовольствие мистера Гибсона. Он плохо еще разбирался в ее взаимоотношениях с матерью и не понял, что она намеренно напустила на себя это безразличие в противовес аффектации и показной чувствительности миссис Гибсон. При этом, несмотря на раздражение, мистеру Гибсону крайне любопытно было узнать все подробности их визита, поэтому он воспользовался первым же случаем, когда остался с Молли наедине, дабы расспросить ее, как накануне прошел второй завтрак в Хэмли-Холле.

— Ну, так как — вы вчера в итоге все-таки поехали в Хэмли?

— Да; я думала, ты тоже приедешь. Сквайр, похоже, тебя очень ждал.

— Я поначалу собирался было поехать, однако что-то я стал переменчив, как и некоторые другие. Не понимаю, почему это переменчивость должна оставаться монополией женщин. Ну и как оно прошло? Полагаю, весьма приятно, ибо и твоя мама, и Синтия вчера вечером были в приподнятом настроении.

— Да. Наш милый сквайр надел самое лучшее платье и пребывал в самом лучшем настроении, и он был так мил и учтив с Синтией, а она была так очаровательна — ходила с ним под руку, так внимательно слушала его рассказы про сад и хозяйство. Мама была утомлена и оставалась в доме, а они прекрасно поладили и очень много времени провели вместе.

— А моя малышка поспешала следом?

— Ну конечно. Ты же знаешь, я там почти как дома, а кроме того… конечно же… — Молли залилась густой краской и не закончила фразу.

— А ты как считаешь, она его достойна? — спросил ее отец с таким видом, будто она договорила до конца.

— Достойна ли она Роджера, папа? О, кто же может быть его достоин! Но она такая добрая и совершенно очаровательная.

— Может, и очаровательная, только я не в состоянии ее понять. Зачем ей все эти тайны? Что мешало ей, не чинясь, отправиться к отцу Роджера и тем самым исполнить свой долг? А она приняла приглашение с таким равнодушием, будто я всего лишь предлагал ей сходить в церковь.

— Ну уж равнодушием это никак невозможно назвать. Пожалуй, я тоже не всегда ее понимаю, но тем не менее люблю всем сердцем.

— Гм. Я-то предпочитаю понимать людей до конца, однако мне известно, что женщинам это не кажется необходимым. Так ты считаешь, что она его достойна?

— Ах, папа… — проговорила Молли и осеклась; ей хотелось высказаться в защиту Синтии, но никак не удавалось подобрать удовлетворительный ответ на повторно заданный вопрос.

Впрочем, мистеру Гибсону, похоже, было все равно, ответит она или нет, мысли его текли своим чередом, и в итоге он спросил у Молли, получала ли Синтия какие-нибудь вести от Роджера.

— Да, в среду утром.

— А тебе она письмо показывала? Ах, ну разумеется, нет. Кроме того, я читал письмо к сквайру, в котором все сказано.

Надо сказать, что Синтия, к удивлению Молли, предложила ей прочитать это письмо, если она захочет, однако Молли смутилась и не воспользовалась позволением — ради Роджера. Ей представлялось, что он, скорее всего, изливает душу одному-единственному человеку, и считала, что ей негоже будет выслушивать его тайные признания.

— А Осборн был дома? — спросил мистер Гибсон. — Сквайр мне сказал, что он вряд ли успеет вернуться. Но этот юноша так переменчив…

— Нет, его не было.

Тут Молли густо покраснела, сообразив, что Осборн, скорее всего, уехал навестить свою жену — таинственную жену, о существовании которой она случайно проведала, но больше не знала почти ничего, а отец ее и вовсе ничего не знал. Мистер Гибсон встревожился, приметив ее смущение. Что бы оно могло означать? Будто мало неприятностей из-за того, что один из драгоценных сыночков сквайра влюбился в девушку «из низших кругов»; как же тогда поступит и что наговорит сквайр, узнав про нежные чувства между Осборном и Молли! Мистер Гибсон тут же и высказал эту мысль, дабы облегчить душу от новых тревог:

— Молли, романтические чувства Синтии и Роджера Хэмли стали для меня неожиданностью; если и у тебя есть что сказать, лучше сознайся сразу, прямо и откровенно. Я понимаю, тебе неловко отвечать на подобный вопрос, но я бы и не стал его задавать, не будь у меня к тому веских оснований.

Произнося эти слова, он взял ее за руку. Она подняла на него чистые, правдивые глаза — к концу ее речи они наполнились слезами. Она и сама не понимала, откуда эти слезы, — возможно, дело было в том, что силы у нее теперь были уже не те.

— Папа, если ты опасаешься того, что Осборн станет думать обо мне так же, как Роджер думает о Синтии, то ты заблуждаешься. Мы с Осборном друзья, и не более того, — и никакие иные отношения между нами невозможны. Более я ничего не могу тебе сказать.

— Мне и этого довольно, малышка. Ты сняла бремя с моей души. Мне очень не хочется, чтобы какой-нибудь молодой человек взял да и отобрал у меня мою Молли вот так сразу; мне будет так ее не хватать.

Не сдержавшись, он вложил в эти последние слова весь жар своего сердца и был поражен тем, как подействовали на его дочь эти несколько нежных фраз. Молли обвила его шею руками и горько разрыдалась, уронив голову ему на плечо.

— Ну, тише, тише! — проговорил он, поглаживая ее по спине и подводя к софе. — Успокойся. Мне на сегодня и так уже хватило слез, которые, кстати, проливали по делу, избавь меня от них дома, где, надеюсь, дела не так плохи, чтобы их проливать. Ничего ведь серьезного не случилось, радость моя? — продолжал он, чуть отстраняя дочь, чтобы заглянуть ей в лицо. Она улыбнулась сквозь слезы; он не увидел в ее глазах грусти, которая вернулась туда только после его ухода.

— Ничего, милый мой, милый папа! Теперь — ничего. Как замечательно быть вот так с тобой вдвоем — как я счастлива в такие минуты!

Мистер Гибсон осознал подоплеку этих слов, равно как и то, что у него нет способов изменить положение, являвшееся следствием его собственного поступка. Лучше не говорить всю правду до конца — так будет легче им обоим. Поэтому он просто поцеловал ее и произнес:

— Ну, вот и хорошо! Теперь я оставлю тебя с легким сердцем, — право же, я и так задержался за всеми этими пересудами. Ступай прогуляйся — если хочешь, пригласи с собой Синтию. А мне пора. До свидания, малышка моя.

Эти незамысловатые слова помогли Молли взять себя в руки. Мистер Гибсон для того их и произнес, и в этом заключалась истинная доброта по отношению к дочери. И все же, уходя от нее, он ощутил острый укол боли, которую, однако, довольно быстро сумел приглушить, самозабвенно отдавшись чужим заботам и треволнениям.

Отправить