ГЛАВА 30
СТАРОЕ И НОВОЕ

Мистер Престон обосновался в своем новом доме в Холлингфорде после того, как мистер Шипшенкс удалился в один из городков графства — жить там в покое и почете в доме своей замужней дочери. Его преемник энергично принялся за всякого рода усовершенствования и, среди прочего, вознамерился осушить отдаленную и заброшенную часть пустоши, принадлежащую лорду Камнору и находящуюся вблизи владений сквайра Хэмли — вблизи того участка, на осушение которого сквайр получил государственную ссуду, но который, осушенный лишь наполовину, сейчас лежал заброшенным, и только штабеля замшелой плитки и линии взрытых борозд напоминали о несостоявшихся планах. Сквайр теперь редко ездил в ту сторону, но дом человека, служившего у сквайра егерем в те дни процветания, когда Хэмли могли позволить себе «охрану дичи», стоял вблизи заросшего тростником участка. Этот старый слуга и арендатор был болен и прислал в Холл записку с просьбой повидать сквайра — не для того, чтобы открыть какую-то тайну или что-то особенное сказать, просто, в силу феодальной верности, ему казалось утешением пожать руку и еще раз посмотреть в глаза хозяину и господину, которому он служил и предкам которого его собственные предки служили на протяжении жизни многих поколений. И сквайр так же ясно, как старый Сайлас, понимал обязательства, налагаемые этой давней связью. И хотя мысль эта была ему тяжела и он предвидел, что еще тяжелее будет ему вид участка земли, на краю которого стоял дом Сайласа, сквайр велел седлать лошадь и отправился в путь через полчаса после получения записки. Когда он подъезжал к дому, ему послышался стук лопат и гул множества голосов, совсем как год или два тому назад. Он с удивлением прислушался. Да! Вместо ожидаемого безлюдья и тишины — лязг железа, тяжелый стук опрокидываемых тачек с землей, возгласы и крики работников. Но не на его земле, более достойной расходов и труда, чем эта заросшая тростником глинистая пустошь, на которой сейчас работали люди. Он знал, что это собственность лорда Камнора, знал и то, что лорд Камнор и его семейство достигли больших высот («мошенники-виги!») и в богатстве, и в положении, тогда как Хэмли пришли в упадок. Но все же — несмотря на известные ему факты и вопреки здравому смыслу — сквайр немедленно разгневался, увидев, что его сосед делает то, что самому сквайру сделать не удалось, а этот тип — виг, и семья его в этом графстве всего-то со времен королевы Анны. Ему даже пришло в голову, а не попользовались ли они, то есть работники, его плиткой, благо она сложена поблизости. Все эти мысли, сожаления и вопросы теснились в его голове, пока он подъезжал к жилищу Сайласа и передавал лошадь на попечение парнишке, который до того все утро был занят, играя с младшей сестренкой в «домики» из заброшенной сквайром плитки. Но он был внук старого Сайласа и мог расколошматить всю эту краснокирпичную груду — одну плитку за другой, — и сквайр бы ему и слова не сказал. Он просто не желал, чтобы хоть одна плитка досталась какому-нибудь работнику лорда Камнора, Нет! Ни за что!

Старый Сайлас лежал в небольшом чуланчике, выходившем в общую комнату. Оконце, из которого поступал свет, глядело прямо на «угодья», как их называли, и в дневное время клетчатая занавеска была сдвинута так, чтобы он мог следить, как идет работа. Все вокруг старика, разумеется, сияло чистотой, и Смерть, всеобщий уравнитель, была так близка, что работник заговорил первым и протянул сквайру заскорузлую руку:

— Я знал, что вы приедете, сквайр. Ваш отец приезжал повидаться с моим отцом, когда он помирал.

— Полно, полно, приятель, — сказал сквайр, мгновенно растрогавшись, как с ним всегда бывало. — Не говорите о смерти. Мы вас скоро вылечим, вот увидите. Вам присылали суп из Холла, как я велел?

— Да-да. И еды и питья — всего довольно. Молодой сквайр с мастером Роджером были здесь вчера.

— Да, я знаю.

— Но сегодня я уже к смерти поближе, оно так. Хочу я просить вас, сквайр: вы приглядывайте за подлеском в Западной Заросли, за дроком — там еще нора была у старой лисы, той, что всем такие гонки задавала! Вы, верно, помните, сквайр, хоть и были совсем парнишкой. Я и до сих пор еще смеюсь, как припомню ее штучки.

Тут, сделав слабую попытку засмеяться, он довел себя до такого яростного приступа кашля, что встревоженному сквайру показалось, что он вот-вот задохнется. На звук кашля вошла невестка старика и сказала сквайру, что приступы эти случаются у него очень часто, и она думает, что от одного из них он в скором времени и кончится. Мнение это она высказала просто и спокойно, прямо в присутствии старика: тот, измученный и задыхающийся, откинулся на подушку. Бедняки признают неизбежность и приближение смерти с гораздо большей простотой и прямотой, чем принято среди людей более образованных. Сквайр был шокирован этой, как ему показалось, душевной черствостью, но сам старик видел от своей невестки немало сердечной доброты и заботы, а в только что сказанном ею для него нового было не больше, чем в том факте, что завтра взойдет солнце. Сам он больше заботился о том, чтобы досказать свою историю:

— Эти канавщики — я их канавщиками зову, потому что кое-кто из них пришлые, хотя несколько есть и из тех, кого уволили с ваших работ, сквайр, когда пришли приказания остановить их прошлой осенью, — они выдирают дрок и кустарник для костра, чтобы греть себе еду. Домойте им ходить далеко, вот они здесь и обедают. Так, глядишь, скоро совсем покрытия не останется, если за ними не присматривать. Вот я и подумал — надо сказать вам до того, как помру. Священник тут был, да ему я говорить не стал. Он за графских людей, и его это не заботит. Думаю я, и в церковь его граф пристроил, потому что он все говорил, как это прекрасно видеть — сколько бедных людей работу получили. А ведь ничего такого не говорил, когда вы работы вели, сквайр.

Эта длинная речь много раз прерывалась кашлем и затрудненным дыханием, и, высказав наконец то, что его заботило, старик повернулся лицом к стене и, казалось, стал засыпать. Внезапно он резко приподнялся:

— Я знаю, что выпорол его, знаю. Но он таскал фазаньи яйца, а я не знал, что он сирота. Прости меня, Господи!

— Это он вспоминает про Дэвида Мортона, калеку, что ставил капканы на оленя, — прошептала женщина.

— Да он же давно умер, лет двадцать назад, — удивился сквайр.

— Оно-то так, а только когда наш дедушка засыпает после того, как разговорится, ему, похоже, все старые времена снятся. Он, однако, скоро не проснется, сэр, вам бы лучше сесть, если вы хотите подождать, — продолжала она, выйдя в комнату и обмахивая фартуком стул. — Он мне всякий раз велит непременно будить его, если он заснет, а должны приехать вы или мистер Роджер. Мистер Роджер говорил, что опять будет этим утром, но дедушка может проспать час, а то и больше, когда один остается.

— Жаль, что я не простился. Я хотел бы это сделать.

— Он все время так засыпает, — сказала женщина. — Но если вам угодно проститься, сквайр, я разбужу его на минутку.

— Нет-нет! — поспешил сказать сквайр, когда женщина собралась исполнить свое намерение. — Я приеду снова — быть может, завтра. И скажите ему, что мне было жаль. Мне правда очень жаль. И непременно посылайте в Холл за всем, что вам понадобится. Говорите, что мистер Роджер сегодня приедет? Вот я позже от него и узнаю, как дела. Я хотел бы проститься.

Дав шестипенсовик мальчику, который держал его лошадь, сквайр сел в седло. С минуту он сидел неподвижно, наблюдая, как идут работы, потом перевел взгляд на свой, лишь наполовину завершенный, дренаж. Это была горькая пилюля. Он поначалу был против того, чтобы брать ссуду от правительства, а потом жена уговорила его на этот шаг, и, предприняв его, он был очень горд этой единственной своей уступкой духу прогресса. Он много прочел об этом предмете и весьма основательно, хотя и медлительно его изучил в то время, когда находился под влиянием жены. В агрономии он разбирался вполне удовлетворительно и оказался впереди своих соседей-землевладельцев, когда первым занялся плиточным дренажем. В те дни было много разговоров об этом любимом коньке сквайра Хэмли, и во время торжественных банкетов или ярмарочных застолий в графстве окружающие старались не наводить его на эту тему, чтобы не пришлось слушать долгое повторение аргументов из различных прочитанных им брошюр. А теперь все собственники земли вокруг него занимались дренажем, проценты по правительственной ссуде ему приходилось платить, несмотря на то что работы были остановлены, его плитка обесценивалась. Размышления были неутешительны, и сквайр готов был поссориться с собственной тенью. Ему надо было дать выход дурному настроению, и, внезапно вспомнив о разорении своего кустарника, о котором услышал с четверть часа тому назад, он двинулся по направлению к людям, занятым работой на земле лорда Камнора. Немного не доехав до них, он встретил мистера Престона, тоже верхом, который приехал приглядеть за своими работниками. Сквайр не был с ним лично знаком, но по его манере говорить и по тому почтению, которое ему явно оказывалось, мистер Хэмли понял, что имеет дело с ответственным лицом. Поэтому он обратился к управляющему:

— Прошу простить меня. Я полагаю, вы руководите этими работами?

— Разумеется. Руковожу и делаю многое другое. К вашим услугам. Я сменил мистера Шипшенкса в управлении собственностью милорда. Мистер Хэмли из Хэмли, если не ошибаюсь?

Сквайр сухо поклонился. Ему не понравилась такая манера спрашивать его имя, да еще и высказывать относительно его свое предположение. Равный ему мог предположить, кто он, или узнать его в лицо, низший не имел права на большее, чем почтительно обратиться к нему «сэр». Таково было представление сквайра об этикете.

— Я мистер Хэмли из Хэмли. Полагаю, что вы еще не осведомлены о границах владений лорда Камнора, и потому сообщаю вам, что моя собственность начинается вон от того пруда, у подножия холма.

— Я прекрасно осведомлен об этом факте, мистер Хэмли, — ответил мистер Престон, слегка раздраженный приписываемой ему неосведомленностью. — Но могу я спросить, почему мое внимание привлекается к этому именно сейчас?

Сквайр начинал закипать, но старался сдержать свой гнев. Усилие его заслуживало уважения, так как было чрезвычайно велико. Нечто в тоне голоса и манере красивого и хорошо одетого управляющего невыразимо раздражало сквайра, и раздражение не становилось меньше от невольного сравнения великолепного скакуна, на котором сидел мистер Престон, и его собственной плохо ухоженной, стареющей кобылы.

— Мне сказали, что ваши люди не уважают этих границ, что они повадились выдергивать дрок из зарослей в моих охотничьих угодьях для своих костров.

— Это возможно, — ответил, приподнимая брови, мистер Престон, тоном более беззаботным, чем были его слова. — Они, должно быть, сочли, что в этом нет большой беды. Однако я это выясню.

— Вы ставите под сомнение мои слова, сэр? — спросил сквайр, горяча свою кобылу, так что она нервно затанцевала на месте. — Говорю вам, я услышал об этом не более получаса тому назад.

— Я и не думал сомневаться в ваших словах, мистер Хэмли. Мне бы это и в голову не пришло. Но вы должны извинить меня, если я скажу, что аргумент, который вы привели дважды в подтверждение своих слов, — что «услышали об этом не более получаса тому назад» — не настолько веский, чтобы исключить возможность ошибки.

— Скажите лучше прямо, что ставите под сомнение мои слова, — сказал сквайр, сжимая в руке и слегка приподнимая хлыст. — Мне непонятно, что вы хотите сказать. Слишком много слов.

— Прошу вас, не раздражайтесь, сэр. Я сказал, что я выясню. Вы сами не видели, как люди выдергивали дрок, иначе вы назвали бы виновных. Я, вполне понятно, могу сомневаться в правильности ваших сведений, пока сам все не выясню. Во всяком случае, я намерен действовать таким образом, и, если вас это оскорбляет, мне очень жаль, но все же я поступлю именно так. Когда я буду убежден, что вашей собственности нанесен ущерб, я приму меры, чтобы предотвратить это в будущем, и, разумеется, от имени милорда выплачу вам компенсацию — она составит, вероятно, полкроны, — добавил он негромко, словно про себя, и слегка презрительно улыбнулся.

— Стоять, кобылка, стоять, — сказал сквайр, совершенно не замечая, что сам был причиной ее беспокойных движений, непрестанно натягивая поводья, а может быть, он бессознательно обращал это предупреждение к самому себе.

Ни один из них не видел Роджера Хэмли, который приближался к ним широким, твердым шагом. Он заметил отца от дверей дома старого Сайласа и, пока бедняга все еще спал, хотел поговорить с отцом и подошел достаточно близко, чтобы расслышать следующие слова:

— Не знаю, кто вы, но я знавал земельных агентов, которые были джентльменами, а знавал и таких, которые не были. Вы принадлежите к этим последним, молодой человек, — сказал сквайр. — Мне бы хотелось испробовать на вас свой хлыст за вашу дерзость.

— Прошу вас, мистер Хэмли, — невозмутимо ответил мистер Престон, — умерьте немного ваш нрав и спокойно подумайте. Мне, право, жаль видеть человека вашего возраста в таком возбужденном состоянии.

При этом он все же чуть отодвинулся, но не из страха за себя, а, скорее, желая помешать раздраженному человеку осуществить свою угрозу, из нелюбви к скандалу и пересудам, которые это вызовет. Именно тогда и подошел к ним Роджер Хэмли. Он слегка запыхался, его потемневшие глаза глядели строго, но заговорил он достаточно спокойно и сдержанно.

— Мистер Престон, мне не вполне ясен смысл ваших последних слов. Но в любом случае не забывайте, что мой отец — джентльмен, чей возраст и положение таковы, что он не привык получать советы, как управлять своим нравом, от таких молодых людей, как вы.

— Я хотел, чтобы он не позволял своим людям расхаживать по моей земле, — сказал сквайр сыну. Не желая уронить себя в глазах Роджера, он отчасти сдержал свой гнев. Но если слова его и звучали немного спокойнее, то все другие признаки гнева остались: покрасневшее лицо, дрожь в руках, затуманенный яростью взгляд. — Он отказался распорядиться и усомнился в моих словах.

Мистер Престон повернулся к Роджеру, словно вместо Филиппа хмельного апеллируя к Филиппу трезвому, и заговорил тоном спокойного разъяснения, впрочем, хотя оскорбительные слова в его речи отсутствовали, манера была крайне раздражающей:

— Ваш отец неправильно понял меня. Возможно, это и неудивительно, — добавил он, пытаясь выразительным взглядом передать сыну свое мнение, что отец не в состоянии прислушаться к голосу разума. — Я вовсе не отказывался сделать то, что справедливо и правильно. Я только хотел получить более убедительные доказательства этих правонарушений. А ваш отец оскорбился. — Тут он пожал плечами и воздел брови, как некогда выучился во Франции.

— Тем не менее, сэр! Я с трудом могу примирить слова и манеру обращения, к которым вы прибегли, когда я подходил сюда, с почтением к человеку его возраста и положения. Что же касается факта нарушения границ владения…

— Они вырывают весь дрок, Роджер, — скоро никакого укрытия для дичи не останется, — вставил сквайр.

Роджер почтительно наклонил голову, но речь свою продолжил с того места, где она была прервана:

— …я разберусь с этим сам в более спокойный момент, и, если окажется, что такое нарушение или причинение ущерба имело место, я, разумеется, буду ожидать, что вы позаботитесь положить этому конец. Пойдемте, отец. Я собираюсь проведать старого Сайласа. Может быть, вы не знаете — он очень болен.

Таким способом он попытался увести сквайра прочь, чтобы предотвратить продолжение разговора. Удалось это не вполне.

Мистер Престон был взбешен спокойной и достойной манерой Роджера и послал им вслед прощальную стрелу в форме громкого монолога:

— Положение, изволите ли видеть! А что мы должны думать о положении человека, который затевает такие работы, не подсчитав их стоимости, заходит в тупик и вынужден рассчитать всех рабочих в самом начале зимы, оставив…

Они были уже слишком далеко, чтобы расслышать остальное. Сквайр еще до того готов был повернуть назад, но Роджер взял под уздцы старую кобылу и повел ее через один из болотистых участков, словно выводя на сухую дорогу, но на самом деле он просто намеревался предотвратить возобновление ссоры. Хорошо, что лошадь знала его и к тому же была достаточно стара, чтобы предпочитать спокойствие пляске под седлом, потому что мистер Хэмли резко дергал поводья и под конец разразился бранью:

— Черт побери, Роджер! Я не ребенок. Я не позволю так с собой обращаться. Отпусти поводья, я сказал!

Роджер отпустил; они уже выбрались на твердую землю, и он не хотел, чтобы кто-нибудь, случайно увидевший их, решил, что он каким-то образом ограничивает свободу отца; это его спокойное повиновение нетерпеливым отцовским приказаниям умиротворило сквайра скорее, чем смогло бы сейчас что-либо иное.

— Я знаю, я тогда рассчитал их всех, но что я мог сделать? У меня не было больше денег на еженедельные выплаты, а уж как меня самого это мучило, ты сам знаешь. Этот тип не понимает, никто не понимает, но я думаю, твоя мать поняла бы, как мучило меня то, что я рассчитал их всех перед самой зимой. Я ночами не спал — все думал об этом, и я отдал им то, что у меня было. Денег, чтобы заплатить им, не было, но я откормил трех неплодных коров, и роздал им все мясо до последнего куска, и позволил ходить в лес и собирать все, что падает, и закрывал глаза на то, что они обламывали старые сучья. А теперь я должен слушать, как меня корит этот беспородный пес, этот слуга. Но я продолжу работы, Богом клянусь — продолжу, хотя бы назло ему. Я покажу ему, кто я. Вот именно — мое положение! У Хэмли из Хэмли положение выше, чем у его хозяина. Я буду продолжать работы, вот увидите! Я выплачиваю от ста до двухсот фунтов в год процентов на государственные деньги. Я займу еще, даже если придется пойти к евреям. Осборн показал мне дорогу, и Осборну придется за это заплатить. Я не потерплю оскорблений. Ты не должен был меня останавливать, Роджер! Жаль, что я не отходил этого типа хлыстом!

Он опять вводил себя в бессильный гнев, который сыну было мучительно наблюдать, но тут маленький внук старого Сайласа, который держал лошадь сквайра, пока тот был около больного, примчался к ним, задыхаясь от бега:

— Пожалуйста, сэр, пожалуйста, сквайр, мама меня послала; дедушка вдруг проснулся, и мама говорит, он помирает и чтобы вы, пожалуйста, пришли; она говорит, он примет это себе в большую честь, она уверена.

И они пошли в дом. Сквайр больше не произнес ни слова, но вдруг почувствовал, словно его выхватили из смерча и опустили в безмолвное и ужасное место.

_________________

 Осушение болотистых земель, при котором дренажные каналы обкладываются плитками из обожженной глины.

 Согласно преданию, Филипп Македонский осудил и приговорил к смерти некую женщину, будучи пьян. Она сказала, что будет апеллировать к нему же, когда он протрезвеет.

Отправить