ГЛАВА 27
ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ

В Хэмли-Холле обстановка не улучшалась. Не произошло ничего, что могло бы вызвать перемену в том состоянии неразрешившегося разлада, в которое погрузились оба — сквайр и его старший сын, и эта долгая неразрешенность, несомненно, сама по себе углубляла разлад. Роджер делал все, что в его силах, чтобы сблизить отца и брата, но порой задумывался, не лучше ли предоставить их самим себе, потому что у обоих стало входить в привычку делать его поверенным и, таким образом, давать определение своим чувствам и мнениям, которые обладали бы меньшей определенностью и необратимостью, оставаясь невыраженными. Повседневная жизнь Холла почти не приносила облегчения, не позволяя всем им стряхнуть с себя мрак, и это сказывалось даже на здоровье как сквайра; так и Осборна. Сквайр похудел, кожа, как и одежда, висела на нем, его здоровый цвет лица сменили красные полосы, отчего щеки стали походить на яблоки сорта «пипин ирдистонский», уже не напоминая «грушу „катерина“ на ближней к солнцу стороне». Роджер считал, что отцу вредно подолгу сидеть и курить в кабинете, но уговорить его прогуляться в полях было трудно: он слишком боялся наткнуться на следы прерванных дренажных работ или заново впасть в раздражение при виде своего не оцененного по достоинству строительного леса. Осборн был целиком погружен в идею подготовки стихов к публикации и осуществления своего желания независимости. Он ежедневно писал жене письма, которые сам относил в отдаленную почтовую контору и получал там письма от нее, а еще тщательно правил и отделывал свои сонеты и прочие стихи, позволяя себе время от времени навестить Гибсонов и получить удовольствие от общества двух приятных молодых девушек, и потому находил мало времени на то, чтобы побыть с отцом. Осборн был слишком склонен потакать себе, или, как сам он это определял, слишком «впечатлителен», чтобы легко сносить приступы мрачности сквайра или его частую чрезмерную раздражительность. Постоянное сознание скрываемой тайны также заставляло Осборна чувствовать себя неспокойно в присутствии отца. К счастью для всех, Роджер не был «впечатлительным», потому что в противном случае порой бывало бы трудно сносить мелкие вспышки домашней тирании, посредством которых отец пытался утвердить свою власть над обоими сыновьями. Одна из таких вспышек случилась вскоре после Холлингфордского благотворительного бала.

Роджер уговорил отца пройтись вместе с ним, и сквайр по совету сына взял с собой свою давно заброшенную трость. Вдвоем они зашли далеко в поля. Должно быть, старший счел, что дорога была чрезмерно длинной для него, потому что на обратном пути, когда они уже приближались к дому, с ним, как говорят няньки о детях, «сладу не стало»: он готов был накинуться на спутника по поводу любого высказанного им замечания. Роджер инстинктивно понял причину и терпел все нападки со своим обычным добродушием. Они вошли в дом через парадную дверь, которая оказалась у них прямо на пути. На старой треснувшей плите желтого мрамора лежала визитная карточка с именем лорда Холлингфорда, которую Робинсон, явно карауливший их возвращение из окна буфетной, поспешил подать Роджеру:

— Его светлость очень сожалел, что не застал вас, мистер Роджер, и его светлость оставил вам записку. Я полагаю, ее взял мистер Осборн, когда проходил мимо. Я спросил его светлость, не желает ли он видеть мистера Осборна, который, как я думаю, дома. Но его светлость сказал, что он спешит, и просил меня передать его извинения.

— Меня он разве не спрашивал? — недовольно вопросил сквайр.

— Нет, сэр, не могу сказать, чтобы его светлость спрашивал о вас. Он не подумал бы о мистере Осборне, если бы я о нем не упомянул. Ему был очень нужен именно мистер Роджер.

— Очень странно, — сказал сквайр.

Роджер промолчал, хотя, естественно, чувствовал некоторое любопытство. Он вошел в гостиную, не замечая, что отец идет следом. Осборн сидел за столом у камина с пером в руке, просматривая одно из своих стихотворений, выправляя буквы и время от времени задумываясь над заменой какого-нибудь слова.

— А, Роджер! — сказал он, когда вошел брат. — Здесь был лорд Холлингфорд. Хотел тебя видеть.

— Я знаю, — ответил Роджер.

— И он оставил для тебя записку. Робинсон пытался убедить его, что она адресована отцу. Тогда он приписал карандашом «младшему» (Роджеру Хэмли, эсквайру, младшему).

Сквайр к этому времени уже вошел в комнату, и то, что он успел услышать, еще более раздосадовало его. Роджер взял свою нераскрытую записку и прочел ее.

— Что там сказано? — спросил сквайр.

Роджер подал ему записку. В ней содержалось приглашение на обед для встречи с мсье Жоффруа Сент-И., чью точку зрения на ряд предметов Роджер отстаивал в статье, о которой лорд Холлингфорд рассказывал Молли, когда танцевал с нею на Холлингфордском балу. Мсье Жоффруа Сент-И. был сейчас в Англии, и предполагалось, что он нанесет визит в Тауэрс на следующей неделе. Он выразил желание встретиться с автором статьи, которая уже привлекла внимание французских специалистов по сравнительной анатомии; лорд Холлингфорд добавлял несколько слов о своем желании познакомиться с соседом, чьи интересы так близки его собственным; далее следовало учтивое приглашение от лорда и леди Камнор.

Почерк лорда Холлингфорда был неразборчивым и весьма нечетким. Сквайр не сразу смог прочесть послание и, пребывая в состоянии раздражения, отклонил всякую помощь в расшифровке. Наконец он разобрал написанное:

— Значит, мой лорд-наместник наконец выказывает некоторое внимание семейству Хэмли. Приближаются выборы, не так ли? Но я им могу сказать, что нас так просто не заманишь. Я так понимаю — капкан поставлен на тебя, Осборн? Что ты такого понаписал, что этот французский мусью так сильно заинтересовался?

— Это не я, сэр! — сказал Осборн. — И письмо, и приглашение — для Роджера.

— Мне это непонятно, — заметил сквайр. — Эти виги никогда не обращались со мной подобающим образом — да мне от них это не очень-то было и нужно. Герцог Дебенхэм имел обыкновение проявлять должное уважение к Хэмли — старейшему роду землевладельцев в графстве, но с тех пор, как он умер и его сменил этот захудалый лорд-виг, я больше ни единого раза не обедал у лорд-наместника.

— Но мне кажется, сэр, я слышал, как вы говорили, что лорд Камнор имел обыкновение приглашать вас, только вы не считали нужным ездить к нему, — сказал Роджер.

— Да. А что ты хочешь этим сказать? Ты же не предполагаешь, что я готов был отказаться от принципов своей семьи и искать расположения вигов? Нет уж, предоставь это им. Они готовы пригласить наследника Хэмли, когда приближаются выборы в графстве.

— Я же говорю вам, сэр, — сказал Осборн раздраженным тоном, каким говорил иногда с отцом, когда тот бывал особенно неразумен, — лорд Холлингфорд приглашает не меня, а Роджера. Роджера начинают признавать тем, кто он есть: настоящим молодчиной, — продолжал Осборн, и в его словах укор самому себе примешивался к великодушной гордости за брата. — Он становится известен. Он пишет о новых теориях и открытиях французов, и этот иностранный ученый, вполне естественно, хочет с ним познакомиться, потому лорд Холлингфорд и приглашает его на обед. Все совершенно понятно. — Понизив голос, он обратился к Роджеру: — Политика тут совершенно ни при чем — хоть бы отец понял это.

Конечно, сквайр расслышал это короткое замечание с досадной неточностью, характерной для начинающейся глухоты, и то, как оно подействовало на него, было заметно по усилившейся желчности его речи.

— Вы, молодые, думаете, что все знаете. Говорю вам — это явная хитрость вигов. И чего ради Роджеру — если этому человеку на самом деле нужен Роджер — заискивать перед французом? В мое время считалось, что их положено ненавидеть и побеждать на войне. Но ты, Осборн, просто из самомнения пытаешься представить дело так, точно не ты им нужен, а твой младший брат. А я тебе говорю, что — ты. Они считают, что старший сын непременно бывает назван в честь отца: Роджер — Роджер Хэмли-младший. Это же ясно как день. Они понимают, что меня им на мякине не провести, так они затеяли эту выдумку с французом. С какой стати ты взялся писать об этом французе, Роджер? Мне казалось, что ты слишком здравомыслящий человек, чтобы обращать внимание на их фантазии и теории, но если они и в самом деле тебя приглашают, то я не потерплю, чтобы ты ехал встречаться с иностранцами в доме у вигов. Им следовало пригласить Осборна. Он представляет дом Хэмли, если уж не я, а меня им не дождаться — пусть-ка попробуют. К тому же в Осборне есть что-то от мусью — это оттого, что он так любит ездить на континент, а не возвращаться в свой добрый старый английский дом.

Он на все лады повторял уже сказанное, пока не вышел из комнаты. Осборн продолжал отвечать на его бессмысленное ворчание, что только приводило отца в еще больший гнев, и, когда сквайр наконец удалился, Осборн повернулся к Роджеру и сказал:

— Ты, конечно, поедешь, Роджер? Десять против одного, что он завтра будет в другом настроении.

— Нет, — ответил Роджер довольно резко: он был чрезвычайно разочарован. — Не стану рисковать рассердить его. Я откажусь.

— Не делай такой глупости! — воскликнул Осборн. — Отец ведет себя совершенно неразумно. Ты же слышал, как он постоянно сам себе противоречит. И чтобы такой человек, как ты, был в подчинении, словно ребенок, у…

— Не будем больше говорить об этом, Осборн, — сказал Роджер, быстро строча пером по бумаге. Когда записка была написана и отослана, он подошел и ласковым жестом опустил руку на плечо Осборна, который сидел, делая вид, что читает, на самом же деле — сердясь на отца и на брата, хотя и по разным причинам. — Как идет дело со стихами, старина? Надеюсь, они уже почти готовы предстать перед светом.

— Нет, не готовы, и, если бы не деньги, мне было бы все равно, будут ли они когда-нибудь изданы. Что толку в славе, если не можешь пожинать ее плоды?

— Брось, не будем больше говорить об этом, давай поговорим о деньгах. На следующей неделе я еду на свой соискательский экзамен, и у нас у обоих появятся кое-какие деньги, потому что им и в голову не придет не дать мне соискательство теперь, когда я первый выпускник. Сейчас у меня с деньгами туго, и я не хочу беспокоить отца. Но когда я стану младшим научным сотрудником, ты повезешь меня в Уинчестер и представишь своей маленькой жене.

— В понедельник будет уже месяц, как я от нее уехал, — сказал Осборн, отодвигая свои бумаги и глядя в огонь, словно пытаясь вызвать перед собой ее образ. — В своем сегодняшнем письме она просит передать тебе такую милую весточку. Ее бессмысленно переводить на английский — прочти сам, — добавил он, указывая на пару строчек в письме, которое достал из кармана.

Роджер подозревал, что одно-два слова были написаны с ошибками, но их смысл был таким нежным и любящим и в них чувствовалась такая простодушная, уважительная благодарность, что он снова невольно потянулся душой к маленькой, никогда им не виденной невестке, с которой Осборн познакомился, помогая ей отыскать какую-то одежку, потерянную одним из детей, которых она вела на ежедневную прогулку в Гайд-парк. Дело в том, что миссис Осборн Хэмли была не более чем французской бонной, очень хорошенькой, очень грациозной и совершенно затерроризированной буйными детьми, порученными ее попечению. Она была молоденькой сиротой, которая очаровала путешествующую английскую супружескую пару, когда принесла в отель некоторые предметы lingerie для мадам, и была поспешно нанята ими в качестве бонны для их детей — отчасти будто ручной зверек и игрушка, отчасти потому, что детям полезно учиться французскому у местной уроженки (из Эльзаса!). Очень скоро ее хозяйка перестала уделять особое внимание Эме в суете Лондона и в лондонской веселой жизни, но, хотя с каждым днем девушка чувствовала себя все более и более одинокой в чужой стране, она всеми силами старалась исполнять свой долг. Однако одного прикосновения доброты оказалось достаточно, чтобы забил фонтан и они с Осборном, естественно, погрузились в идеальное состояние любви, от которого их грубо пробудило негодование матери семейства, когда случай открыл ей привязанность, существующую между бонной ее детей и молодым человеком, принадлежащим к совершенно иному классу общества. Эме правдиво отвечала на все вопросы своей хозяйки, но ни житейская мудрость, ни уроки, которые можно извлечь из чужого опыта, ни в малейшей степени не поколебали ее абсолютную веру в своего возлюбленного. Возможно, миссис Таунсенд не более чем исполнила свой долг, отослав Эме назад в Метц, где впервые ее встретила и где, как можно было предполагать, живет какая-то оставшаяся у девушки родня. Но в целом, ей было известно так мало о том, к каким людям и на какую жизнь она отправила свою низвергнутую протеже, что Осборн, выслушав в нетерпеливом возмущении лекцию, которую прочла ему миссис Таунсенд, когда он настоял на встрече с ней, чтобы узнать, что сталось с его любимой, поспешно отправился прямиком в Метц и молниеносно женился на Эме. Все это случилось предыдущей осенью, и Роджер узнал о шаге, предпринятом братом, лишь тогда, когда этот шаг сделался необратимым. Потом наступила смерть матери, которая, помимо простоты и очевидности своей всепоглощающей скорби, принесла с собой потерю доброй, нежной посредницы, всегда умевшей смягчить и направить отцовское сердце. Однако сомнительно, что даже ей удалось бы это, поскольку у сквайра были великие, даже грандиозные планы относительно жены своего наследника. Он терпеть не мог всех иностранцев, а католики внушали ему ужас и отвращение, сродни той ненависти, которую его предки питали к черной магии. Все эти предрассудки усиливались его горем. Доводы всегда отскакивали, не причинив вреда, от его щита полной нелогичности, однако добрый порыв мог в счастливый момент смягчить его сердце к тому, что он сильнейшим образом ненавидел в былые дни. Но счастливые моменты теперь не приходили, а добрые порывы подавлялись горечью его частых угрызений совести не менее, чем его растущей раздражительностью, поэтому Эме одиноко жила в маленьком коттедже близ Уинчестера, где Осборн поселил ее сразу, как она приехала в Англию уже в качестве его жены, и окружил изящной обстановкой, ради которой и вошел в такие большие долги. Дело в том, что Осборн руководствовался в покупках своим утонченным вкусом, а не ее детски простыми желаниями и предпочтениями и смотрел на маленькую француженку скорее как на будущую хозяйку Хэмли-Холла, чем как на жену человека, который в настоящее время всецело зависит от других. Он выбрал южное графство как наиболее удаленное от тех средних графств, где имя Хэмли из Хэмли было широко и хорошо известно, так как не желал, чтобы его жена хотя бы и на время приняла имя, которое не принадлежало бы ей по закону и справедливости. Во всем этом устройстве он с искренней готовностью стремился всецело исполнить свой долг по отношению к ней, и она платила ему страстной преданностью и восторженным благоговением. Если его тщеславие встретило преграду, если его достойное стремление к университетским отличиям потерпело крах, он знал, куда идти за утешением, где искать утешительницу, чьи хвалы лились потоком так, что слова, толпясь, не поспевали за мыслью, чей крохотный сосуд негодования изливался на каждого, кто не признавал достоинств ее мужа и не склонялся ниц перед ними. Если ей когда-нибудь и хотелось поехать в «замок» — которым был для нее дом мужа — и быть представленной его семье, Эме никогда об этом не обмолвилась и словом. Единственно, чего она жаждала и о чем молила, — это чтобы муж чуть больше бывал с нею; и веские доводы о необходимости для него так подолгу отсутствовать убеждали ее, когда он был рядом с нею и приводил эти доводы, но они теряли всякую силу, когда она пыталась воспроизвести их для себя в его отсутствие.

К концу того дня, когда приезжал лорд Холлингфорд, Роджер, шагая через три ступеньки, поднимался по лестнице и на повороте столкнулся с отцом. Это была их первая встреча после разговора о приглашении на обед в Тауэрс. Сквайр остановил сына, став прямо у него на пути.

— Собираешься ехать на встречу с этим мусью, мой мальчик? — сказал он полуутвердительно-полувопросительно.

— Нет, сэр. Я почти сразу послал с Джеймсом записку с отказом от приглашения. Для меня это не важно, то есть это большого значения не имеет.

— Зачем было ловить меня на слове, Роджер? — раздражительно сказал отец. — Все меня нынче ловят на слове. Неужели нельзя человеку немного посердиться, когда он устал и у него тяжело на сердце?

— Но, отец, я ни за что не хотел бы оказаться в доме, где к вам выказали неуважение.

— Нет-нет, мой мальчик, — слегка оживившись, ответил сквайр. — По-моему, это я выказал неуважение к ним. Они меня приглашали на обед после того, как милорда сделали наместником, раз за разом, а я у них ни разу не появился. Я считаю, что это я выказал к ним неуважение.

Ничего больше не было сказано на этот раз, но на другой день сквайр вновь остановил Роджера:

— Я тут заставил Джема примерить ливрею, которую он года три или четыре не надевал. Он слишком растолстел для нее.

— Ну, так ему не надо больше ее носить, правда? А парень Доусона будет ей только рад — у него совсем худо с одеждой.

— Да-да, но только кого же послать с тобой, когда ты поедешь в Тауэрс? Будет только вежливо съездить, после того как лорд Как-его-там взял на себя труд приехать сюда. Но я бы не хотел, чтобы ты ехал без грума.

— Дорогой отец, я не представляю, что мне делать с человеком, который едет у меня за спиной. Я сам могу найти дорогу к конюшне, или там будет кто-нибудь, чтобы взять у меня лошадь. Не беспокойтесь об этом.

— Ну, ты не Осборн, уж это точно. Может быть, с твоей стороны им это и не покажется странным. Но ты должен держаться достойно. И не забывай: ты из тех Хэмли, что жили на одной и той же земле сотни лет, а они — мишура, виги и появились в этом графстве только при королеве Анне.

_________________

 Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772–1844) — зоолог, специалист по сравнительной анатомии, упоминаемый Чарльзом Дарвином в предисловии к «Происхождению видов».

 Нижнего белья (фр.).

Отправить