ГЛАВА 26
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ БАЛ

В настоящее время на публичных балах бывает мало людей, кроме танцоров и их сопровождающих или родственников, в той или иной степени интересующихся ими. Но в дни юности Молли и Синтии — до появления железных дорог и, как следствия этого, экскурсионных поездов, которые в наши дни кого угодно довезут до Лондона, чтобы вволю насмотреться там на веселые толпы и красивые наряды, — посещение ежегодного благотворительного бала было позволительным и любимым развлечением для всех добрых старых дев, заполнявших городки провинциальной Англии, — даже если все мысли о танцах покинули их много лет назад и нет надобности кого бы то ни было туда сопровождать. Они получали таким образом возможность появиться на людях в своих старинных кружевах и в своих лучших платьях, увидеть местную аристократию, посплетничать со сверстницами, обсудить романы молодых — с любопытством, но при этом с дружелюбным участием. Сестры Браунинг сочли бы себя несправедливо лишенными самого веселого события в году, если бы что-то помешало им присутствовать на благотворительном балу, и старшая мисс Браунинг была бы возмущена, а мисс Фиби огорчена, если бы их не пригласили в Эшкомб или Корэм живущие там приятельницы, которые, подобно им, завершили танцевальный период своей жизни лет двадцать пять тому назад, но по-прежнему любили посещать места прежних увеселений и наблюдать, как продолжает танцевать молодое поколение, «о неизбежном не заботясь». Они прибыли на место в одном из двух портшезов, все еще находившихся в пользовании в Холлингфорде, где такие вечера, как этот, приносили регулярный доход двум старичкам, которые, в так называемых городских ливреях, трусили рысцой взад и вперед с грузом дам и пышных нарядов. Существовали, конечно, и почтовые кареты, и одноконные экипажи, но мисс Браунинг, по здравом размышлении, решила все же держаться привычного портшеза, который, как сказала она мисс Пайпер, одной из своих гостий, «прибывает прямо в вашу гостиную, набирается там теплого воздуха, подхватывает вас и несет в удобстве и уюте до другой теплой комнаты, где вы можете выйти из него, не спускаясь и не поднимаясь по ступенькам и не показывая при этом ног». Конечно, поместиться в нем мог только один человек, но и тут, благодаря умелым распоряжениям мисс Браунинг, все устроилось самым замечательным образом, как заметила другая их гостья, мисс Хорнблауэр. Сия дама отправилась первой и оставалась в теплой гардеробной, пока не прибыла мисс Браунинг, после чего обе дамы направились в бальную залу и выбрали удобные места, откуда могли видеть всех прибывающих и беседовать с проходящими мимо знакомыми, пока не появились мисс Фиби и мисс Пайпер, чтобы занять места, сбереженные для них заботой мисс Браунинг. Эти две более молодые дамы вошли также рука об руку, но с некоторым робким трепетом во взгляде и движениях, столь непохожим на спокойное достоинство старших (на два-три года). Когда все четверо вновь собрались вместе, они перевели дыхание и начали беседовать.

— Право же, я считаю, что этот зал гораздо лучше нашего здания суда в Эшкомбе!

— А как замечательно он украшен! — вступила в разговор мисс Пайпер. — Как хорошо сделаны розочки! Но у вас у всех в Холлингфорде такой прекрасный вкус.

— А вон миссис Демпстер! — воскликнула мисс Хорнблауэр. — Она говорила, что ее с двумя дочерьми пригласили остановиться у мистера Шипшенкса. Мистер Престон тоже должен был приехать, но я думаю — не могут же все собраться сразу. Смотрите, а вот и молодой Роскоу, наш новый доктор. Похоже, весь Эшкомб сюда съехался. Мистер Роскоу! Мистер Роскоу, идите сюда и позвольте мне представить вас мисс Браунинг, моей подруге, у которой мы остановились. Могу сказать, мисс Браунинг, мы очень довольны нашим молодым доктором.

Мистер Роскоу поклонился и расплылся в улыбке при этой похвале. Но мисс Браунинг не могла допустить, чтобы при ней хвалили доктора, который приехал, чтобы обосноваться на самой границе практики мистера Гибсона, о чем она и сказала мисс Хорнблауэр:

— Я полагаю, вы можете радоваться, когда есть кого вызвать в случае большой спешки или ради какого-нибудь пустяка, из-за которого не стоит тревожить мистера Гибсона, и думаю, что мистер Роскоу сочтет большой удачей воспользоваться возможностью, которая ему непременно представится, наблюдать мастерство мистера Гибсона!

Возможно, мистер Роскоу был бы больше огорчен этими словами, если бы его внимание в этот момент не было отвлечено появлением того самого мистера Гибсона, о котором шла речь. Почти не дослушав суровую и пренебрежительную речь мисс Браунинг, он спросил у своей приятельницы мисс Хорнблауэр:

— Кто эта очаровательная девушка в розовом, которая только что вошла?

— Да это же Синтия Киркпатрик! — сказала мисс Хорнблауэр, поднимая к глазам массивный лорнет в золотой оправе, чтобы удостовериться. — Как она выросла! Да и то сказать — она уже года два или три как уехала из Эшкомба. Она тогда была очень хорошенькая. В городе говорили, что мистер Престон от нее в восторге. Но она была так молода!

— Вы не могли бы меня представить? — спросил нетерпеливый молодой врач. — Я хотел бы пригласить ее на танец.

Когда мисс Хорнблауэр вернулась, поздоровавшись со своей бывшей знакомой, миссис Гибсон, и выполнив просьбу мистера Роскоу представить его, она поделилась с мисс Браунинг некоторыми своими суждениями:

— Однако! Какие мы сделались важные и снисходительные! А я помню еще, как миссис Киркпатрик ходила в старом платье из черного шелка и за то была благодарна и так вежлива, как и подобает школьной учительнице, которая должна зарабатывать себе на жизнь. Теперь она носит атлас и едва может вспомнить, кто я такая, разве что очень постарается. А давно ли миссис Демпстер приходила ко мне посоветоваться, не оскорбится ли миссис Киркпатрик, если послать ей отрез лилового шелка на платье вместо того, на которое прислуга миссис Демпстер пролила кофе накануне вечером? И она приняла его и была благодарна, при всем том, что теперь разодета в жемчужно-серый атлас! И она очень была бы рада выйти замуж за мистера Престона в те дни.

— По-моему, вы говорили, что он был в восторге от ее дочери, — напомнила мисс Браунинг своей раздраженной приятельнице.

— Ну что ж, может быть, я говорила, и, может быть, так оно и было; точно сказать не могу. Он очень часто бывал у них в доме. Сейчас в том же доме держит школу мисс Диксон, и я уверена — она делает это гораздо лучше.

— Граф и графиня очень привязаны к миссис Гибсон, — сказала мисс Браунинг. — Я знаю, потому что леди Харриет говорила об этом, когда приходила к нам пить чай прошлой осенью. Они хотели, чтобы мистер Престон был к ней очень внимателен, когда она жила в Эшкомбе.

— Бога ради, не повторяйте то, что я говорила про мистера Престона и миссис Киркпатрик ее светлости. Всякий может ошибаться, и вы ведь знаете, я только сказала «люди говорили».

Мисс Хорнблауэр была явно встревожена, как бы ее сплетня не была пересказана леди Харриет, бывшей, по всей видимости, в таких близких отношениях с ее холлингфордскими друзьями. А мисс Браунинг не стала рассеивать эту иллюзию. Ведь леди Харриет и в самом деле пила с ними чай и, может быть, сделает это снова, и во всяком случае, страх, в который она вогнала свою приятельницу, был для той недурным наказанием за восхваление мистера Роскоу, оскорблявшее преданность мисс Браунинг мистеру Гибсону.

Между тем мисс Пайпер и мисс Фиби, которым не было надобности поддерживать репутацию esprit forts, говорили о нарядах присутствующих, начав с комплиментов друг другу.

— Какой очаровательный у вас тюрбан, мисс Пайпер, и, если позволите мне так сказать, как он подходит к вашему цвету лица!

— Вы так думаете? — сказала мисс Пайпер с плохо скрываемым удовольствием: не так уж плохо иметь «цвет лица» в сорок пять лет. — Я купила его у Брауна в Сомертоне специально для этого бала. Я подумала, что надо чем-нибудь оттенить платье, которое уже не совсем новое, а таких красивых драгоценностей, как у вас, у меня нет. — При этом она с восхищением глядела на большую миниатюру в оправе из жемчужин, которая служила щитом, прикрывающим грудь мисс Фиби.

— Она действительно хороша, — ответила та. — Это изображение моей дорогой матушки, а у Дороти — изображение отца. Обе миниатюры были сделаны одновременно, и примерно тогда же умер мой дядя и оставил нам в наследство каждой по пятьдесят фунтов, которые мы согласились потратить на оправу для миниатюр. Но оттого, что они такие ценные, Дороти всегда хранит их под замком вместе с нашим парадным столовым серебром, а шкатулку куда-то прячет и ни за что не хочет сказать мне куда; говорит, потому, что у меня такие слабые нервы и, если грабитель приставит мне к голове заряженный пистолет и спросит, где мы храним свое столовое серебро и драгоценности, я непременно ему скажу, а сама она ни при каких обстоятельствах и не подумает этого сделать. (Я, конечно, надеюсь, что ей не придется этого испытать.) Но по этой причине я не ношу ее часто — сегодня я ее надела только во второй раз. Я даже не могу добраться до нее, просто чтобы на нее поглядеть, а мне бы иногда хотелось. Она не была бы на мне и сегодня, если бы Дороти сама мне ее не дала: она сказала, что это будет должный знак уважения по отношению к герцогине Ментейт, которая должна сегодня быть здесь в своих бриллиантах.

— Боже мой! Неужели?! Вы знаете, я еще никогда в жизни не видела герцогини. — Тут мисс Пайпер выпрямилась и вытянула шею, словно намереваясь «держаться подобающим образом» (как ее тому учили в пансионе тридцать лет назад) в присутствии «ее светлости». Немного погодя, внезапным движением вернувшись в прежнюю позу, она сказала Фиби: — Смотрите, смотрите — это наш мистер Чолмли, мировой судья, а это миссис Чолмли, в платье красного атласа, и мистер Джордж и мистер Гарри из Оксфорда, подумать только, и мисс Чолмли, и хорошенькая мисс Софи. Я бы хотела пойти и поговорить с ними, но это так неудобно — идти через весь зал без сопровождения джентльмена. А вот мясник Кокс и его жена! Да здесь собрался весь Корэм! И как миссис Кокс смогла позволить себе такое платье, мне совершенно непонятно — я знаю, что Кокс с трудом расплатился за последнюю овцу, которую покупал у моего брата.

Как раз в этот момент оркестр, состоявший из двух скрипок, арфы и случайного кларнета, кончив настраиваться и объединившись, насколько это было возможно, заиграл живой контрданс, и партнеры быстро заняли свои места. Миссис Гибсон втайне немного досадовала, что Синтия была одной из тех, кто поднялся с места на этот ранний танец: в нем участвовала главным образом пунктуальная плебейская публика Холлингфорда, которая, если уж бал назначался на восемь часов, не намеревалась приходить позже и, таким образом, пропускать часть развлечения, за которое были уплачены деньги. Она поделилась своим неудовольствием с Молли, которая сидела рядом с ней, всей душой желая танцевать и маленькой хорошенькой ножкой отбивая ритм веселой музыки.

— Твой дорогой папа всегда так пунктуален! Сегодня об этом можно чуть ли не пожалеть: мы оказались здесь раньше, чем хоть кто-нибудь из наших знакомых.

— О, здесь так много людей, которых я знаю! Вон мистер и миссис Смитон и эта славная девочка — их дочь.

— Книготорговцы и мясники — не угодно ли?

— Папа нашел с кем поговорить — тут много его друзей.

— Не друзей, дорогая, а пациентов. Есть несколько приличного вида людей, — добавила она, заметив семейство Чолмли. — Но я полагаю, что они приехали из окрестностей Эшкомба или Корэма и просто не рассчитали время. Хотела бы я знать, когда приедут из Тауэрс. А вот мистер Эштон и мистер Престон. Ну что ж, зал начинает наполняться.

Так оно и было, потому что заранее прошел слух, что бал будет очень хорош, и ожидался приезд большого общества из Тауэрс, и в том числе герцогини в бриллиантах. Ожидалось, что все известные дома в округе в подобных случаях полны гостей, но в этот ранний час танцевальная зала почти всецело принадлежала самим горожанам; важные персоны появлялись позже, и наиважнейшим среди них был лорд-наместник из Тауэрс. Но сегодня они необычно задерживались, и при отсутствии в атмосфере бала аристократического озона ощущалась некоторая вялость в танцах тех, кто считал себя выше плебейского ранга торговцев. Однако и они чувствовали себя отлично, припрыгивая и подскакивая в танцах так, что глаза блестели и щеки пылали от быстрых движений и возбуждения. Кое-кто из наиболее благоразумных родителей, помня о завтрашних обязанностях, уже подумывал, когда бы следовало отправиться домой, но всеми владело высказанное или невысказанное любопытство и желание увидеть герцогиню и ее бриллианты, поскольку бриллианты Ментейтов были знамениты в более высоких кругах, чем те, к которым принадлежали собравшиеся, и слава их уже просочилась сюда через посредство горничных и экономок. Мистеру Гибсону пришлось покинуть бальную залу, как он и предполагал, но он намеревался вернуться к жене, как только исполнит свои обязанности, и во время его отсутствия миссис Гибсон держалась несколько отчужденно относительно обеих мисс Браунинг и тех знакомых, которые охотно вступили бы с ней в беседу. Она надеялась примкнуть к обществу из Тауэрс, когда они здесь появятся. Если бы только Синтия не принимала с такой готовностью приглашение любого партнера! Среди гостей Тауэрс непременно будут молодые люди, высматривающие хорошеньких девушек, и кто знает, чем может обернуться танец? Молли тоже, хотя танцевала не так хорошо, как Синтия, и из-за своей застенчивости была менее грациозной и легкой, уже была ангажирована на много танцев вперед и, надо признаться, готова была танцевать каждый танец — не важно с кем. Даже она могла бы рассчитывать на более аристократических партнеров, появление которых предчувствовала миссис Гибсон. Она испытывала крайнюю досаду по поводу всего происходящего в этот вечер и тут вдруг почувствовала, что неподалеку от нее кто-то есть, и, слегка повернувшись в сторону, увидела мистера Престона, стоящего, так сказать, на страже над стульями, которые только что покинули Молли и Синтия. Вид у него был настолько мрачный, что, если бы глаза их не встретились, она предпочла бы не вступать с ним в разговор, теперь же она сочла, что этого не избежать.

— Сегодня здесь не очень хорошее освещение — не правда ли, мистер Престон?

— Да, — ответил он, — но кто смог бы хорошо осветить эту старую, обветшалую покраску, да еще вдобавок при всех вечнозеленых растениях, которые всегда затемняют любую комнату?

— А это общество! Я считаю, что свежесть и яркость одежды, как ничто другое, оживляют и делают светлым помещение. Взгляните, что за люди здесь: большинство женщин одеты в темный шелк, который по-настоящему уместен лишь в утреннее время. Это место вскоре будет выглядеть совсем по-другому, когда знатные семейства графства начнут прибывать в несколько большем количестве.

Мистер Престон не ответил. Он вставил в глаз монокль, видимо, затем, чтобы наблюдать за танцующими. Если бы можно было проследить точное направление его взгляда, то оказалось бы, что он неотрывно и гневно смотрит на легко порхающую фигурку в розовом муслине; кроме него, многие присутствующие неотрывно смотрели на Синтию, но гневно — никто. Миссис Гибсон не была столь тонким наблюдателем, чтобы понять происходящее, но рядом оказался приличный и привлекательный молодой человек, с которым она могла поболтать вместо того, чтобы присоединиться к обществу неподходящих для нее людей или сидеть в полном одиночестве, пока не приедет компания из Тауэрс. Поэтому она продолжила беседу:

— Вы не танцуете, мистер Престон!

— Нет! Дама, которую я ангажировал, видимо, ошиблась. Я жду случая объясниться с ней.

Миссис Гибсон промолчала. На нее, казалось, нахлынули неприятные воспоминания. Она, как и мистер Престон, наблюдала за Синтией. Танец окончился, и Синтия шла через залу с легкой беззаботностью, никак не предчувствуя того, что может ее ожидать. Вскоре ее партнер мистер Гарри Чолмли довел ее до места. Она опустилась на свободный стул рядом с мистером Престоном, оставив стул рядом с матерью для Молли, которая несколько минут спустя вернулась на свое место. Синтия словно совсем не заметила присутствия мистера Престона. Миссис Гибсон наклонилась вперед и сказала дочери:

— Твой последний партнер был джентльмен, дорогая. Твой выбор улучшается. В предыдущем танце мне было просто стыдно за тебя, когда ты выделывала фигуры с адвокатским клерком. Молли, ты знаешь, с кем ты танцевала? Я выяснила, что он книготорговец из Форэма.

— Так вот почему он так хорошо знаком со всеми книгами, о которых я давно хотела узнать! — живо отозвалась Молли, с тайной искоркой насмешки в душе. — Он, право, был очень приятным, мама, — добавила она, — он выглядит совершенным джентльменом и чудесно танцует.

— Очень хорошо. Но не забудь: если ты будешь так продолжать, то завтра утром тебе придется пожимать руки над прилавком кому-нибудь из твоих сегодняшних партнеров.

— Но я просто не знаю, как можно отказывать, когда мне кого-то представляют и меня приглашают, а я очень хочу танцевать. Вы же знаете, это благотворительный бал, и папа сказал, что на нем все танцуют со всеми, — проговорила Молли умоляющим голосом, так как никогда не умела радоваться сполна, если не находилась с кем-то в полном согласии. Что ответила бы миссис Гибсон на эти слова, теперь уже никогда не будет известно, потому что прежде, чем она смогла что-либо ответить, мистер Престон слегка выдвинулся вперед и сказал голосом, которому он пытался придать тон холодного безразличия, но который дрожал от гнева:

— Если мисс Гибсон находит трудным отказать партнеру, ей следует лишь обратиться за советом к мисс Киркпатрик.

Синтия подняла свои прекрасные глаза и, остановив их на лице мистера Престона, сказала очень спокойно, словно лишь определяя суть дела:

— Вы, по-моему, забываете, мистер Престон: мисс Гибсон дала понять, что она желала танцевать с человеком, который ее пригласил, — в этом вся разница. Я не могу давать советы, как поступить при таком затруднении.

Остальной части этого короткого разговора Синтия, казалось, не слышала, и ее почти тотчас пригласил следующий партнер. Мистер Престон сел на оставшееся пустым место, к большой досаде Молли. Поначалу она опасалась, что он собирается пригласить ее на танец, но вместо этого он протянул руку за букетом Синтии, который, вставая с места, она оставила на попечение Молли. Он основательно пострадал от жары в помещении и уже не был таким пышным и свежим, как букет Молли, который, прежде всего, не разбирался на части, чтобы вытянуть из него алые цветы, что сейчас украшали ее волосы, и с которым все это время обращались с большей заботой. Однако от букета Синтии осталось достаточно, чтобы ясно показать, что это не тот букет, который был прислан мистером Престоном, и, вероятно, именно для того, чтобы убедиться в этом, он грубо попросил дать ему взглянуть на букет. Но Молли, следуя, как она полагала, желанию самой Синтии, не позволила ему прикасаться к букету и лишь крепче прижала его к себе.

— Я вижу, мисс Киркпатрик не оказала мне чести носить букет, который я ей послал. Я полагаю, она получила его и мою записку?

— Да, — ответила Молли, слегка испуганная тоном, которым это было сказано. — Но мы тогда уже приняли эти два букета.

В этой ситуации миссис Гибсон, с ее медоточивой речью, оказалась как нельзя более кстати. Она явно побаивалась мистера Престона и желала сохранять с ним мирные отношения.

— О да, нам было так жаль! Я не хочу, конечно, сказать, что мы жалели об оказанной любезности, но нам прислали два таких чудесных букета из Хэмли-Холла — вы можете судить сами, как они красивы, по тому букету, что Молли держит в руках, — и они пришли прежде вашего, мистер Престон.

— Я почел бы за честь, если бы вы приняли мой букет, раз уж о молодых леди позаботились. Мне стоило некоторого труда выбрать эти цветы у Грина, и мне кажется, что мой букет несколько более recherche, чем букет мисс Киркпатрик, который мисс Гибсон так нежно и надежно сжимает в руке.

— Это только потому, что Синтия вынула оттуда самые эффектные цветы, чтобы вплести мне в волосы! — с готовностью отозвалась Молли.

— Вот как? — сказал мистер Престон с некоторым оттенком удовольствия в голосе, словно радуясь тому, как мало значил для Синтии букет.

Он отошел и встал позади Синтии в кадрили, которую как раз танцевали, и Молли увидела, как он заставил ее отвечать ему против своей воли, в чем Молли была уверена. Однако выражение его лица и манера заставляли предположить, что он обладает над ней некой неведомой властью. Она казалась поочередно серьезной, глухой ко всему, безразличной, возмущенной, вызывающей, но после речи, полушепотом обращенной им к Синтии в заключительной части танца, она явно бросила ему нетерпеливое согласие на то, о чем он просил, потому что он отошел с неприятной улыбкой удовлетворения на красивом лице.

Все это время росли и множились перешептывания по поводу задержки обитателей Тауэрс, и гости один за другим подходили к миссис Гибсон, словно она была официально признанным авторитетом относительно планов графа и графини. В некотором смысле это было лестно, но, с другой стороны, признание в общем с ними неведении и недоумении низводило ее до уровня вопрошающих. Миссис Гудинаф была особенно огорчена: она не снимала очки последние полтора часа, чтобы быть готовой к зрелищу в первую же минуту, как кто-либо из Тауэрс появится в дверях.

— У меня болела голова, — жаловалась она, — и мне бы надо было отослать свои деньги и не выходить сегодня из дому, потому что я этих балов повидала множество, и милорда с миледи тоже, когда еще они больше стоили того, чтобы на них смотреть, чем сейчас, но все вокруг только и говорили что о герцогине да о герцогине и ее бриллиантах, я и подумала, что не хочу отставать от других. Я никогда не видала ни герцогини, ни ее бриллиантов, и вот я здесь. А дома попусту горят и свечи и уголь, потому что я велела Салли дожидаться меня. А главное — я не выношу напрасных трат. Это у меня от матери, которая была таким врагом напрасных трат, каких вы сегодня уже не увидите. Она была мастерица экономить и вырастила девятерых детей с меньшими затратами, чем смог бы кто-нибудь другой, можете мне поверить. Она никогда не позволяла нам расточительности, даже когда дело касалось простуды. Всякий раз, как кто-то из нас сильно простужался, она пользовалась случаем и стригла нас, потому что считала, что незачем болеть простудой по очереди, если можно переболеть зараз, а после стрижки все мы обязательно простужались. Но все-таки я бы хотела, чтобы уж герцогиня поскорее приехала.

— Ах, но представьте, каково мне, — вздохнула миссис Гибсон, — так долго не видеть этой дорогой мне семьи и так ненадолго увидеться с ними на днях, когда я была в Тауэрс (герцогине нужно было знать мое мнение по поводу приданого леди Алисы, и она так долго расспрашивала меня, что на это ушло все время), — и последними словами леди Харриет было счастливое предвкушение нашей встречи сегодня. Уже почти двенадцать часов.

Все участники бала, хоть в малейшей степени претендующие на аристократизм, болезненно переживали отсутствие семьи из Тауэрс. Даже музыканты, казалось, медлили, оттягивая начало танца, который может оказаться прерван появлением высоких особ. Мисс Фиби Браунинг сочла нужным извиниться за них, а старшая мисс Браунинг со спокойным достоинством сделала им заочный выговор. И только мясники, булочники и прочий торговый народ были, скорее, довольны отсутствием всяких ограничений и веселились шумно и радостно.

И вот наконец послышалось некое громыхание, поднялась суета, пробежал шепот, музыканты остановились, то же вынуждены были сделать и танцующие, и в залу вступил лорд Камнор в своем официальном одеянии, ведя под руку толстую пожилую женщину, одетую почти как девочка, в муслиновое платье с рисунком из веточек, с живыми цветами в волосах, но без малейшего признака каких-либо драгоценностей и бриллиантов. Однако это была не иначе как герцогиня, но что же за герцогиня без бриллиантов? Да еще в платье, которое впору носить дочке фермера Ходсона! Возможно ли, что это — герцогиня? Маленькая группа вопрошателей вокруг миссис Гибсон разрослась, и от нее они услышали подтверждение своей обескураживающей догадки. За герцогиней шла леди Камнор, похожая на леди Макбет, в своем черном бархате, с омраченным челом, что было еще заметнее из-за резких морщин, быстро проступивших на ее красивом лице, леди Харриет и другие дамы, среди которых была одна, так похожая своим нарядом на герцогиню, что ее можно было счесть скорее за сестру, чем дочь. Был и лорд Холлингфорд, с его простым лицом, неловкой фигурой и манерами джентльмена, и еще с полдюжины молодых людей — лорд Альберт Монсон, капитан Джеймс и другие, равные им по возрасту и положению, которые вошли в танцевальную залу с видом весьма критическим. Новоприбывшие, столь долго ожидаемые, направились к предназначенным для них почетным местам, по-видимому не замечая паузы, вызванной их появлением, так как танцоры отступили в сторону и по большей части разошлись по своим местам, а когда музыка снова заиграла, лишь меньше половины танцоров поднялись с мест, чтобы закончить танец.

Леди Харриет, которая, в отличие от мисс Пайпер, не более затруднялась перейти через всю бальную залу без сопровождения, чем если бы все смотрящие на нее были капустными кочанами, очень быстро углядела семью Гибсон и направилась к ним.

— Вот и мы, наконец. Как поживаете, дорогая? А, вот и вы, малышка! — обратилась она к Молли. — Как вы прелестно выглядите! Мы очень постыдно опоздали?

— О, сейчас лишь чуть больше двенадцати, — сказала миссис Гибсон. — Вы, должно быть, поздно обедали.

— Дело не в том. Все из-за этой женщины с ее скверными манерами. Она ушла в свою комнату после того, как мы встали от обеда, и они с леди Алисой скрывались там от наших глаз, мы же все думали, что они там надевают свои самые блистательные наряды, как тому и следовало быть, а в половине одиннадцатого, когда мама послала сказать им, что кареты у дверей, герцогиня велела прислать ей бульона, а потом наконец появилась à I'enfant, как видите. Мама ужасно сердита на нее, другие раздражены тем, что не приехали раньше, а один-два выказывают неудовольствие, что вообще приехали. Одного только папу это никак не затронуло. — И, повернувшись к Молли, леди Харриет спросила: — Вы много танцевали, мисс Гибсон?

— Да, не каждый танец, но почти все.

Это был совсем простой вопрос, но то, что леди Харриет вообще обратилась к Молли, подействовало на миссис Гибсон почти как красная тряпка на быка — это было самое верное средство вывести ее из себя. Но она ни за что бы не показала этого леди Харриет; она лишь устроила так, чтобы пресечь всякую попытку их дальнейшей беседы, поместившись между ними, когда леди Харриет попросила разрешения сесть на место отсутствующей Синтии.

— Я не хочу возвращаться к этим людям, я ужасно зла на них, и, кроме того, мы едва увиделись в тот день, а мне надо посплетничать с вами.

Она села рядом с миссис Гибсон и, как позже выразилась миссис Гудинаф, «выглядела совершенно как всякая другая». Миссис Гудинаф сказала это в оправдание себе за небольшой конфуз, приключившийся с нею. Она, вздев на нос очки, внимательно разглядела всех высоких персон на почетных местах и подробно выясняла, не давая себе труда понизить голос, кто есть кто, у мистера Шипшенкса, управляющего имением милорда и ее доброго соседа, который тщетно пытался умерить ее любознательность, отвечая ей шепотом. Но она была не только подслеповата, но и основательно глуховата, и потому его пониженный голос лишь побуждал ее к новым расспросам. И теперь, удовлетворенная, насколько возможно, и готовая отправиться домой, где сможет наконец потушить огонь и свечи, она остановилась напротив миссис Гибсон и сказала, возвращаясь к предмету их прошлой беседы:

— Я в жизни не видела, чтобы герцогиня была такой захудалой. И никаких бриллиантов и близко нет! Не на кого и посмотреть, кроме как на графиню, она всегда женщина представительная, а вот здоровье уже не то, что прежде. Ради них не стоило ждать до такого позднего часа.

Наступило минутное молчание. Потом леди Харриет протянула руку и сказала:

— Вы меня не помните, но я не раз видела вас в Тауэрс. Леди Камнор очень похудела по сравнению с тем, какой была, но мы надеемся, что ее здоровье от этого стало лучше.

— Это леди Харриет, — сказала миссис Гибсон, обращаясь к миссис Гудинаф с испугом и укоризной.

— Ах боже мой, ваша светлость! Я не хотела сказать ничего дурного! Но видите ли, то есть я хочу сказать — ваша светлость видит, что это позднее время для таких людей, как я, и я не шла спать только потому, что хотела посмотреть на герцогиню. Я думала, она придет в бриллиантах и в короне, и в моем возрасте это большое огорчение — упустить случай увидеть такое замечательное зрелище.

— Я тоже огорчена, — сказала леди Харриет. — Я хотела приехать рано, а мы вот так опоздали. Я так огорчена и раздражена, что рада была бы спрятаться в постель, как вы это скоро сделаете.

Она сказала это так ласково, что миссис Гудинаф расцвела в улыбке, а ее ворчание перешло в комплимент:

— Я не верю, что ваша светлость вообще может огорчаться и раздражаться при таком хорошеньком личике. Я старуха, поэтому вы должны мне позволить это сказать.

Леди Харриет поднялась с места и сделала глубокий реверанс. Потом, протянув ей руку, она сказала:

— Не буду вас дольше задерживать, но одно я вам обещаю в благодарность за ваши милые слова: если я когда-нибудь стану герцогиней, я приеду и покажусь вам в полном туалете и во всех драгоценностях. Доброй вам ночи, мадам.

— Вот! Я знала, что так будет! — сказала она, не садясь на место. — И это — накануне выборов.

— О, вы не должны считать, что все думают, как миссис Гудинаф, дорогая леди Харриет! Она всегда ворчит! Я уверена, никто другой не стал бы жаловаться, как бы поздно вы ни приехали, — сказала миссис Гибсон.

— А что скажете вы, Молли? — спросила леди Харриет, внезапно повернувшись к Молли и глядя ей в глаза. — Как вы думаете, мы утратили часть своей популярности — что в такое время означает голоса́, — приехав так поздно? Скажите мне. Вы ведь были известным маленьким правдолюбцем.

— Я мало понимаю в популярности и голосах, — несколько принужденно ответила Молли. — Но я думаю, многие сожалели, что вы не приехали раньше, а разве это не убедительное доказательство популярности?

— Очень искусный и дипломатичный ответ, — сказала леди Харриет, улыбаясь, и кончиком веера легко прикоснулась к щеке Молли.

— Молли ничего в этом не понимает, — сказала миссис Гибсон, несколько утратив осторожность. — Было бы непростительной дерзостью с ее стороны или со стороны кого-либо другого усомниться в полном праве леди Камнор приезжать, когда она сочтет нужным.

— Ну, насколько я понимаю, мне надо возвращаться к маме, но я скоро еще сделаю рейд в эти края, так что сохраните место для меня. А, вот они — обе мисс Браунинг; видите, я не забыла ваш урок, мисс Гибсон.

— Молли, я не могу допустить, чтобы ты так разговаривала с леди Харриет, — сказала миссис Гибсон, как только осталась наедине со своей падчерицей. — Ты бы ее никогда не узнала, если бы не я, и перестань постоянно встревать в наш разговор.

— Но надо же отвечать, когда она задает мне вопросы, — оправдывалась Молли.

— Ну, когда надо, тогда надо, я признаю. Я говорю откровенно, по крайней мере. Но незачем в твоем возрасте претендовать на то, что ты имеешь собственное мнение.

— Я не знаю, что тут можно сделать, — сказала Молли.

— Она так эксцентрична, и у нее такие странные причуды. Посмотри туда — она разговаривает с мисс Фиби. А мисс Фиби настолько податлива, что ее легко заставить вообразить, будто она в близкой дружбе с леди Харриет. Если я чего-то совершенно не выношу, так это попыток некоторых изображать близость к знатным людям.

Молли не чувствовала за собой такой вины и потому не стала приводить никаких оправданий и ничего не ответила. Ее более занимало наблюдение за Синтией, и Молли не могла понять перемены, которую замечала в ней. Да, она танцевала с той же легкостью и грацией, что и прежде, но впечатление плавного, летящего, как перышко на ветру, движения исчезло. Она вела беседу с партнером, но без того мягкого оживления, которое обычно светилось на ее лице. И когда она вернулась на свое место, Молли заметила, как изменился цвет ее лица и какой у нее отвлеченный и рассеянный взгляд.

— Что случилось, Синтия? — очень тихо спросила она.

— Ничего, — подняв на нее глаза, ответила Синтия тоном, который для нее был резким. — Почему что-то должно случиться?

— Не знаю, но ты выглядишь иначе, чем раньше. Устало или как-то еще.

— Ничего не случилось, а если и случилось, не надо об этом говорить. Это тебе только кажется.

Это было весьма противоречивое высказывание, истолковать которое можно было скорее с помощью интуиции, чем логики. Молли поняла, что Синтия хочет тишины и покоя. Но каково же было ее удивление, когда после всего сказанного прежде и характера отношения Синтии к мистеру Престону она увидела, как он подошел к ней и, не говоря ни слова, предложил ей руку и повел танцевать. Казалось, это сильно поразило миссис Гибсон, потому что, забыв о своем недавнем столкновении с Молли, она спросила недоумевающим тоном, словно не веря свидетельству собственных чувств:

— Синтия собирается танцевать с мистером Престоном?

Молли едва успела ответить ей, как ее саму увел партнер. Танцуя с ним, она почти не уделяла внимания ему или фигурам кадрили, высматривая Синтию среди движущихся в танце людей.

Раз она мельком увидела, как Синтия стоит неподвижно и, потупившись, слушает увлеченно что-то говорящего мистера Престона. В другой раз она апатично двигалась среди танцующих, словно не замечая никого вокруг. Когда они с Молли вновь соединились, тень на лице Синтии сгустилась до мрачности. Но в то же время, если бы физиономист изучил выражение ее лица, он прочел бы там вызов и гнев и, быть может, некоторую растерянность. Пока длилась эта кадриль, леди Харриет разговаривала со своим братом.

— Холлингфорд, — сказала она, положив на его руку свою и оттягивая его в сторонку от толпы местной знати, среди которой он стоял, молчаливый и погруженный в себя, — ты не представляешь себе, как эти добрые люди здесь были обижены и разочарованы нашим поздним появлением и этой несуразной простотой платья герцогини.

— А почему это их так задело? — спросил он, воспользовавшись тем, что она на миг замолчала, переводя дыхание.

— Да не будь же таким мудрецом и тупицей! Разве не понятно, что мы для них — представление и зрелище? Это все равно что устроить пантомиму с Арлекином и Коломбиной в повседневной одежде.

— Я не понимаю, как… — начал он.

— Тогда просто прими это на веру. Они действительно немало разочарованы — логично это или нет. И мы должны попытаться им это возместить, во-первых, потому, что я не выношу, когда у наших вассалов недовольный и нелояльный вид, а во-вторых, в июне — выборы.

— Сказать по правде, мне все равно, попаду я в палату или нет.

— Глупости. Это огорчило бы папу сверх всякой меры, но сейчас разговор не об этом. Ты должен пойти и потанцевать с кем-нибудь из горожанок, а я попрошу Шипшенкса представить меня приличному молодому фермеру. А не сможешь ли ты заставить капитана Джеймса сделать что-то полезное? Вон он идет с леди Алисой! Вот посмотришь, я устрою так, чтобы его представили самой безобразной портновской дочери, какую я найду ему для следующего танца!

Сказав это, она взяла брата под руку, словно собираясь вести его к партнерше. Он, однако, сопротивлялся самым жалким образом:

— Пожалуйста, не надо, Харриет. Ты знаешь — я не умею танцевать. Я это терпеть не могу. Никогда не мог. Я не представляю, как справиться с кадрилью.

— Это контрданс, — решительно сказала она.

— Все равно. И о чем я буду говорить со своей партнершей? Я понятия не имею. У нас не будет общей темы для разговора. Говоришь, они разочарованы? Они будут в десять раз больше разочарованы, когда узнают, что я не умею ни танцевать, ни беседовать.

— Я проявлю милосердие. А ты перестань трусить. В их глазах лорд, если хочет, может танцевать, как медведь, что некоторые лорды неподалеку от меня и делают, а все будут принимать это за грацию. И ты начнешь с Молли Гибсон, с дочери твоего друга-доктора. Она славная, простая и умная девочка, что тебе, я полагаю, понравится гораздо больше той легкомысленной подробности, что она очень хорошенькая. Клэр, вы позволите мне представить моего брата мисс Гибсон? Он надеется пригласить ее на этот танец. Лорд Холлингфорд — мисс Гибсон.

Бедный лорд Холлингфорд! Ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться очень решительному распоряжению сестры, и они с Молли заняли свои места, каждый от души желая, чтобы их совместный танец поскорее окончился. Леди Харриет упорхнула к мистеру Шипшенксу, чтобы заполучить своего приличного молодого фермера, а миссис Гибсон осталась в одиночестве, мечтая о том, чтобы леди Камнор прислала за ней кого-нибудь из джентльменов своей свиты. Было бы куда приятнее сидеть хоть на краешке стула среди аристократии, чем здесь, на общей скамье, надеясь, что все заметят, как Молли танцует с лордом, досадуя, что эта высокая честь выпала Молли, а не Синтии, гадая, не становится ли простота в одежде последним криком моды, и размышляя о возможности хитроумно побудить леди Харриет представить лорда Альберта Монсона ее красавице-дочери Синтии.

Молли обнаружила, что лорд Холлингфорд, мудрый и ученый лорд Холлингфорд, до странности туп в постижении смысла слов: «Руки накрест и снова назад, к середине и обратно». Он постоянно брал ее не за ту руку и так же постоянно останавливался, вернувшись на свое место, не сознавая, что общественный долг и правила игры предписывают продолжать двигаться, припрыгивая, дальше, в глубину комнаты. Он понимал, что очень плохо справился со своей партией, и извинился перед Молли, когда они оказались на этом островке сравнительного спокойствия, и выразил свое сожаление так простодушно и чистосердечно, что она тотчас почувствовала себя легко в его обществе, особенно когда он признался ей, что ему вовсе не хотелось танцевать и он делал это лишь по настоянию сестры. Для Молли он был пожилой вдовец, почти одного возраста с ее отцом, и постепенно между ними завязалась очень приятная беседа. От него она узнала, что Роджер Хэмли только что опубликовал в одном научном журнале статью, которая привлекла к себе большое внимание, поскольку в ней он опровергал некую теорию одного великого французского физиолога, и статья Роджера показала, что автор ее обладает необычайно глубоким знанием предмета. Эта новость очень заинтересовала Молли, и в своих вопросах она выказала такую осведомленность и ум, настолько подготовленный к принятию получаемых сведений, что лорд Холлингфорд, по крайней мере, счел бы свой поиск популярности поистине простой задачей, если бы мог спокойно продолжать этот разговор с Молли до конца вечера. Когда он отвел ее на место, то нашел там мистера Гибсона и вступил в разговор с ним, продолжавшийся, пока снова не появилась леди Харриет и не призвала его к исполнению долга. Однако вскоре он вернулся к мистеру Гибсону и начал рассказывать уже ему о статье Роджера, о которой мистер Гибсон еще не слышал. Посреди беседы, когда они стояли поблизости от миссис Гибсон, лорд Холлингфорд увидел в отдалении Молли и, перебивая себя, сказал: «Какая очаровательная юная леди эта ваша дочка! С большинством девушек ее возраста так трудно разговаривать, но она умна и исполнена интереса ко множеству разумных вещей, к тому же начитана — она знакома с „Le Regne Animal“ — и очень хорошенькая!» Мистер Гибсон поклонился, очень довольный таким комплиментом от такого человека, будь он лорд или не лорд. Вполне вероятно, что, окажись Молли тупой и безразличной слушательницей, лорд Холлингфорд не заметил бы ее красоты, а можно утверждать и обратное: если бы она не была так молода и хороша собой, он не стал бы утруждать себя разговором на научные темы в манере, понятной для нее. Но каким бы путем Молли ни завоевала его одобрения и восхищения, она их так или иначе, несомненно, завоевала. И когда она в очередной раз вернулась на свое место, миссис Гибсон встретила ее ласковыми словами и приветливой улыбкой: ведь не нужно большого ума, чтобы догадаться, что быть тещей блистательного паши со штандартом о трех конских хвостах прекрасно только в том случае, если между женой, соединяющей два клана, и ее матерью существует полная гармония. Такое направление приняли мысли миссис Гибсон о будущем. Она лишь жалела, что счастливый случай выпал не Синтии, а Молли. Но Молли была милая девочка, послушная, очень хорошенькая и замечательно умная, как сказал милорд. Какая жалость, что Синтия предпочитает изготовление шляпок чтению, но, может быть, это еще можно исправить. А тут и лорд Камнор направился к ней, чтобы поговорить, и леди Камнор кивала ей, указывая на место подле себя.

Это был, в целом, вполне приемлемый бал, с точки зрения миссис Гибсон, хотя она и заплатила неизбежную дань утомления, просидев до непривычно позднего для нее часа среди нескончаемого движения и яркого света. Наутро она проснулась раздраженной и усталой, и отчасти те же ощущения угнетали Синтию и Молли. Синтия расположилась на диванчике в оконной нише, держа в руках газету трехдневной давности и делая вид, что читает; и вот мать неожиданно обратилась к ней:

— Синтия, неужели нельзя взять какую-нибудь серьезную книгу? Я уверена, с тобой будет неинтересно беседовать, если ты не станешь читать что-нибудь получше, чем газеты. Почему ты не совершенствуешь свой французский? Здесь была какая-то французская книга, которую читала Молли, — «Le Regne Animal», кажется.

— Нет, я ее никогда не читала, — краснея, сказала Молли. — Мистер Роджер Хэмли иногда читал отрывки оттуда, когда я в первый раз гостила в Хэмли-Холле, и рассказывал мне, о чем это.

— Ну ладно. Возможно, я ошиблась. Но это дела не меняет. Синтия, тебе непременно надо приучить себя каждое утро заниматься каким-нибудь серьезным чтением.

К некоторому удивлению Молли, Синтия, не говоря ни слова, послушно вышла и вскоре вернулась, неся с собой стоявшую среди ее школьных учебников «Le Siecle de Louis XIV». Но через некоторое время Молли увидела, что это «серьезное чтение» было таким же прикрытием для размышлений Синтии, каким до того была газета.

_________________

 Вольнодумствующих особ (фр.).

 Изысканный (фр.).

 В костюме ребенка (фр.).

 «Животное царство» (фр.) — фундаментальный труд Жоржа Леопольда Кювье (1769–1832), французского естествоиспытателя и палеонтолога, основоположника научной классификации животных.

 «Век Людовика XIV» (фр.) — исторический труд Вольтера (1694–1778).

Отправить