ГЛАВА 25
СУЕТА В ХОЛЛИНГФОРДЕ

В этот год весь Холлингфорд чувствовал, что перед Пасхой нужно сделать множество дел. Прежде всего — сама Пасха всегда требует какой-нибудь обновки под страхом неких неожиданностей от маленьких птичек, которых, как принято считать, возмущает отсутствие благочестия у тех, кто не надел на Пасху что-нибудь новое. При этом бо́льшая часть дам считала, что будет лучше, если маленькие птички смогут сами увидеть новый предмет туалета, вместо того чтобы принимать на веру его наличие, если это будет просто носовой платок, нижняя юбка или что-нибудь из белья. Поэтому благочестие требовало нового чепчика или нового платья и с трудом удовлетворялось пасхальной парой перчаток. Мисс Роза была обычно очень занята перед Пасхой. Кроме того, в этом году должен был состояться благотворительный бал. Эшкомб, Холлингфорд и Корэм были три соседствующих городка, примерно с одинаковым числом жителей, расположившиеся в трех углах равностороннего треугольника. В подражание большим городам с их празднествами, эти три городка пришли к соглашению устраивать ежегодный бал в пользу больницы графства; проходил он по очереди в каждом из них, и в этом году был черед Холлингфорда.

Это было наилучшее время для гостеприимства, и любой дом, хоть сколько-нибудь претендующий на светскость, бывал полон до отказа, а наемные экипажи заказывались за несколько месяцев.

Если бы миссис Гибсон могла пригласить Осборна или, в случае неудачи, Роджера Хэмли отправиться на бал вместе с ними и заночевать в их доме или даже смогла подобрать какого-нибудь непристроенного отпрыска одного из «семейств графства», для которого такое предложение было бы большим удобством, она с удовольствием восстановила бы свою туалетную комнату в ее прежнем статусе запасной спальни. Но она сочла, что не стоит времени и труда стараться ради кого-нибудь из скучных и дурно одетых женщин из числа ее прежних знакомых в Эшкомбе. Быть может, стоило бы отказаться от своей комнаты ради мистера Престона, приняв во внимание, что он красивый и состоятельный молодой человек и притом хороший танцор. Но на него можно было взглянуть с разных точек зрения. Мистер Гибсон, которому действительно хотелось отплатить за гостеприимство, оказанное ему мистером Престоном во время его женитьбы, испытывал инстинктивную неприязнь к этому человеку, преодолеть которую не могло ни желание освободиться от ощущения обязательства перед ним, ни даже более достойное чувство гостеприимства. У миссис Гибсон был свой давний счет к нему, но она была не из тех, кто долго хранит дурные чувства или особенно жаждет расплаты; она боялась мистера Престона и одновременно восхищалась им. И к тому же неловко — считала она — входить в бальную залу совсем без кавалера, а мистер Гибсон так ненадежен! В целом, отчасти из-за этого последнего довода, отчасти потому, что примирение — самая лучшая политика, она слегка склонялась к тому, чтобы пригласить мистера Престона быть их гостем. Но как только Синтия услышала обсуждение этого вопроса, точнее, как только она услышала его обсуждение в отсутствие мистера Гибсона, она сказала, что, если мистер Престон окажется по этому случаю их гостем, она на бал не пойдет. Она говорила без горячности или гнева, но с такой спокойной решимостью, что Молли посмотрела на нее с удивлением. Она видела, что Синтия не отрывает взгляда от работы и не намеревается ни с кем встречаться глазами или давать какие-либо объяснения. Миссис Гибсон выглядела растерянной и раз или два, казалось, хотела задать какой-то вопрос, но не была рассержена, как того вполне ожидала Молли. С минуту она украдкой, молча наблюдала за Синтией, а потом сказала, что все-таки уступать кому-то свою туалетную комнату ей было бы неудобно и вообще не стоит больше об этом говорить. Таким образом, ни один посторонний не был приглашен остановиться у мистера Гибсона на время бала, но миссис Гибсон открыто выражала свое сожаление о вынужденном негостеприимстве и надеялась, что они смогут сделать пристройку к дому до следующего празднества в Холлингфорде.

Еще одним поводом к необычному оживлению в Холлингфорде в эту Пасху было ожидаемое возвращение семейства в Тауэрс после непривычно долгого отсутствия. Часто можно было видеть, как мистер Шипшенкс трусит туда-сюда на своем старом, тучном кобе и ведет разговоры с внимательно слушающими его каменщиками, штукатурами и стекольщиками о необходимости привести в полный порядок, по крайней мере снаружи, коттеджи, принадлежащие «милорду». Лорд Камнор владел большей частью города, и те, что жили у других домовладельцев или в собственных домах, опасаясь неприятного контраста, тоже стали приводить в порядок свои жилища. Лестницы маляров досадным образом загораживали дорогу дамам, которые изящной походкой спешили за покупками, собрав и оттянув складки платья назад, по давно ушедшей моде. В городе можно было увидеть экономку и дворецкого из Тауэрс, которые приезжали сделать заказы в различных лавках, останавливаясь то в одной, то в другой у своих фаворитов принять радушно предлагаемое угощение.

Леди Харриет приехала навестить свою прежнюю гувернантку на другой день после возвращения семейства в Тауэрс. Молли и Синтии не было дома, когда она появилась, — они выполняли кое-какие поручения миссис Гибсон, у которой имелась тайная догадка, когда именно приедет леди Харриет, и было вполне естественное желание поговорить с ее светлостью без присутствия кого-либо из критически настроенных членов собственной семьи.

Миссис Гибсон не передала Молли привет от леди Харриет, как та просила, но с великим одушевлением и интересом сообщила разнообразные новости, относящиеся к Тауэрс. Герцогиня Ментейт и ее дочь, леди Алиса, приезжают в Тауэрс, прибудут туда в день бала и намерены присутствовать на балу; бриллианты Ментейтов знамениты. Это была новость номер один. Второй новостью было то, что в Тауэрс приезжает большое число джентльменов: некоторые из них англичане, некоторые — французы. Эта новость по степени важности была бы первой, если бы существовала вероятность того, что эти джентльмены танцуют и, следовательно, могут оказаться возможными кавалерами на предстоящем балу. Но леди Харриет говорила о них как о друзьях лорда Холлингфорда — ни на что не годных ученых, по всей вероятности. И наконец, последняя новость — завтра миссис Гибсон едет в Тауэрс к позднему завтраку. Леди Камнор продиктовала леди Харриет записочку для нее с просьбой приехать; если миссис Гибсон изыщет способ добраться до Тауэрс, то одна из карет потом отвезет ее домой.

— Дорогая графиня! — с тихой нежностью проговорила миссис Гибсон. Это был монолог, произнесенный после минутной паузы, в конце всех этих новостей.

Весь остаток дня вокруг ее речей витал аристократический аромат. Одна из немногих книг, принесенных ею с собой в дом мистера Гибсона, была в розовом переплете, и по ней она изучила «Ментейта, герцога, Адольфуса Джорджа» и т. д. — настолько, что была в совершенстве осведомлена обо всех родственных связях и возможных интересах герцогини. Мистер Гибсон, вернувшись поздно вечером домой и ощутив вокруг себя атмосферу Тауэрс, шутливо вытянул губы в трубочку, словно собираясь присвистнуть. Молли почувствовала тень раздражения в его юмористической манере — она в последнее время начинала ощущать это чаще, чем ей того хотелось; она не вдумывалась в это, не пыталась сознательно проследить источник отцовской досады, но невольно чувствовала себя неспокойно, когда видела, что отец хоть в малейшей степени выведен из равновесия.

Разумеется, одноконный экипаж для миссис Гибсон был нанят. Она вернулась довольно скоро после полудня. Если она была разочарована своей беседой с графиней, то ни словом не обмолвилась об этом, как не рассказала и о том, что, приехав в Тауэрс, была вынуждена целый час ждать в утренней комнате леди Камнор, где ее одиночество скрашивала лишь ее давняя приятельница, миссис Брэдли, пока внезапно не вошла леди Харриет и не воскликнула:

— Как же так, Клэр, дорогая! Вы здесь совсем одна? А мама знает?

И после еще нескольких приветливых фраз она бросилась разыскивать ее светлость, которая была превосходно обо всем осведомлена, но слишком занята, делясь с герцогиней своей мудростью и опытом в вопросе о приданом, чтобы помнить, сколько времени миссис Гибсон провела в терпеливом одиночестве. За завтраком миссис Гибсон была втайне уязвлена предположением милорда, что она имеет обыкновение в такое время обедать, его настойчивыми радушными уговорами с другого конца стола, которые он мотивировал напоминанием о том, что для нее это — обед. Напрасно она пыталась возразить своим мягким и чистым голоском: «Ах, что вы, милорд! Я никогда не ем мяса в середине дня и почти ничего не ем за завтраком». Голос ее потерялся в общем шуме, и герцогиня вполне могла уехать с мыслью, что жена холлингфордского доктора имеет обыкновение обедать рано, то есть если бы ее светлость вообще снизошла до того, чтобы иметь какую-либо мысль об этом предмете, что предполагало бы ее осведомленность о факте существования в Холлингфорде доктора, наличия у него жены и того, что его жена — хорошенькая, слегка увядшая, элегантного вида женщина, отославшая нетронутой свою тарелку с кушаньем, которое ей очень хотелось съесть, так как она была ужасна голодна после дороги и долгого одинокого ожидания.

Затем, после завтрака, состоялось свидание с леди Камнор, которое происходило следующим образом.

— Ну вот, Клэр! Я очень рада видеть вас. Я уже думала, что никогда не вернусь в Тауэрс, но вот я здесь! В Бате нашелся такой замечательный человек — доктор Снэйп — он меня наконец вылечил, просто вернул к жизни. Я думаю, что если когда-нибудь опять заболею, то непременно пошлю за ним: это так прекрасно — найти по-настоящему хорошего врача. О, кстати, я все время забываю, что вы замужем за Гибсоном, — он, конечно, недурной врач, и все такое. (Карету к дверям через десять минут, Браун, и попросите Брэдли снести вниз мои вещи.) О чем я вас спрашивала? Ах да — как вы ладите со своей падчерицей? Мне она показалась весьма решительной и упрямой юной леди. Я куда-то положила письмо, которое нужно отправить, и не могу вспомнить куда. Будьте умницей, помогите мне отыскать его. Просто сбегайте в мою комнату и посмотрите, не сможет ли Браун его найти: оно очень важное.

Миссис Гибсон отправилась весьма неохотно, так как ей хотелось поговорить о некоторых вещах, и к тому же она еще не слышала и половины того, что предполагала узнать из семейных сплетен. Но шанс был упущен, так как, вернувшись с неисполненным поручением, она застала леди Камнор и герцогиню за разговором, а пропавшее письмо было зажато в руке леди Камнор, которая использовала его на манер жезла для придания веса своим словам.

— Каждую мелочь из Парижа! Каждую м-е-л-о-чь!

Леди Камнор, будучи истинной леди, разумеется, извинилась за напрасные поиски, но это были, в сущности, последние слова, сказанные ею миссис Гибсон, так как ей надо было ехать с герцогиней, а экипаж, который должен был отвезти «Клэр» (как она упорно называла миссис Гибсон) в Холлингфорд, подъехал к крыльцу вслед за каретой.

Леди Харриет, покинув свое окружение из молодых людей и барышень, собравшихся на какую-то дальнюю прогулку, подошла проститься с миссис Гибсон.

— Мы увидимся на балу, — сказала она. — Вы, конечно, будете там со своими девочками, и у меня будет к вам небольшой разговор, а то сегодня, со всеми этими гостями в доме, мы почти и не виделись.

Таковы были факты, но перед слушателями миссис Гибсон, после возвращения ее домой, они предстали в розовом свете.

— В Тауэрс гостит масса народу. О да — огромное множество: герцогиня и леди Алиса, мистер и миссис Грей, лорд Альберт Монсон с сестрой, мой старый друг капитан Джеймс из Королевского конногвардейского полка и еще многие другие. Но я, конечно, предпочла пойти в комнату к леди Камнор, где могла спокойно повидаться с ней и с леди Харриет и где нас не тревожила эта суета внизу. Конечно, нам пришлось спуститься к завтраку, и тогда я увидела своих старых друзей и возобновила приятные знакомства. Но было почти невозможно с кем-нибудь спокойно побеседовать. Лорд Камнор, кажется, был очень рад снова меня видеть. Между нами за столом сидели шесть или семь человек, но он то и дело перебивал разговор и обращался ко мне с какой-нибудь любезной или сердечной речью. А после завтрака леди Камнор расспрашивала меня о моей новой жизни так заинтересованно, словно я ее дочь. Конечно, когда вошла герцогиня, нам пришлось закончить наш разговор и говорить о приданом, которое она готовит для леди Алисы. Леди Харриет непременно хочет встретиться с нами на балу. Она такое доброе и любящее создание!

Последние слова были произнесены тоном задумчивого одобрения.

В середине дня, на который был назначен бал, прискакал верхом слуга из Хэмли и привез два прелестных букета «с наилучшими пожеланиями от мистеров Хэмли для мисс Гибсон и мисс Киркпатрик». Их приняла Синтия. Танцующим шагом она вошла в гостиную, размахивая букетами, и, танцуя, приблизилась к Молли, которая пыталась углубиться в чтение, чтобы скоротать время до вечера.

— Смотри, Молли, смотри! Букеты для нас! Да здравствуют дарители!

— От кого они? — спросила Молли, взяв один и разглядывая его с восхищением и нежностью.

— Как от кого? Разумеется, от двух несравненных Хэмли. Разве не очаровательный знак внимания?

— Как они добры! — воскликнула Молли.

— Я уверена, что это придумал Осборн. Он так много бывал за границей, а там это обычная любезность — посылать букеты девушкам.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что это придумал Осборн! — сказала Молли, слегка покраснев. — Мистер Роджер Хэмли постоянно собирал букеты для своей матери, а иногда и для меня.

— Ладно, не важно, кто это придумал или кто их собирал, у нас есть цветы — и этого довольно. Молли, я считаю, что эти красные цветы как раз подходят к твоему коралловому ожерелью и браслетам, — сказала Синтия, вытаскивая из букета несколько камелий, в то время очень редких цветов.

— О, пожалуйста, не надо! — воскликнула Молли. — Разве ты не видишь, как тщательно подобраны цвета? Они так старались! Пожалуйста, не надо!

— Глупости! — сказала Синтия, продолжая вытягивать цветы из букета. — Видишь, их здесь вполне достаточно. Я сделаю тебе из них маленькую гирлянду, нашитую на черный бархат, это нисколько не будет заметно — так, как делают во Франции.

— Мне так жалко букет! Он совсем испорчен, — сказала Молли.

— Не беспокойся! Я возьму этот испорченный букет себе. Я смогу сделать его не хуже, чем он был. А ты возьмешь этот — он остался нетронутым. — Синтия продолжала располагать по своему вкусу темно-красные бутоны и цветы.

Молли промолчала, но продолжала следить, как ловкие пальцы Синтии сплетают гирлянду.

— Ну вот, — сказала наконец Синтия, — когда это будет нашито на черный бархат, чтобы не дать цветам увянуть, ты посмотришь, как красиво это будет выглядеть. И в этом нетронутом букете достаточно красных цветов, чтобы создать единое впечатление.

— Спасибо, — очень медленно произнесла Молли. — Но ведь ты сама осталась с разоренным букетом.

— Вовсе нет. Красные цветы не подошли бы к моему розовому платью.

— Но… они, наверное, так старательно составляли каждый букет.

— Возможно. Но я никогда не позволяю сантиментам вторгаться в мой выбор цвета, а розовый плохо сочетается с любыми цветами. Вот тебе, с твоим белым муслином, чуть тронутым красным, как маргаритка, можно надеть все, что угодно.

Синтия с чрезвычайным старанием одела Молли, предоставив их умелую горничную в полное распоряжение матери. Миссис Гибсон была более озабочена своим нарядом, чем обе девушки, и он дал ей повод для глубокого раздумья и многочисленных вздохов. Ее колебания кончились тем, что она надела свое подвенечное платье жемчужно-серого атласа с изобилием кружева и с цветами белой и лиловой сирени. Из них троих Синтия отнеслась к сборам с наибольшей легкостью. Молли смотрела на церемонию одевания к первому балу как на весьма серьезное дело и очень тревожную процедуру. Синтия была почти так же озабочена, как сама Молли, но при этом Молли хотела, чтобы ее внешность была подобающей и неприметной, а Синтия желала подчеркнуть своеобразие очарования Молли — матовый оттенок кожи, массу кудрявых черных волос, ее красивые, с удлиненным разрезом глаза с их застенчивым, ласковым выражением. Синтия потратила столько времени, чтобы одеть Молли соответственно своему вкусу, что совершать свой toilette ей пришлось в спешке. Молли, полностью одетая, сидела на низком стуле в комнате Синтии, наблюдая за быстрыми движениями этого очаровательного создания, а та, стоя в нижней юбке перед зеркалом, укладывала волосы со стремительной уверенностью в результате. Молли глубоко вздохнула и произнесла:

— Хотела бы я быть красивой!

— Что ты, Молли… — Синтия обернулась с готовым сорваться с языка восклицанием, но, увидев невинное, задумчивое выражение лица сводной сестры, она инстинктивно оборвала то, что собиралась сказать, и, слегка улыбнувшись своему отражению в зеркале, произнесла: — Французские девушки сказали бы тебе, что красивой делает вера в то, что ты красивая.

Молли помолчала, прежде чем ответить:

— Я думаю, они бы имели в виду, что, если ты знаешь, что красива, ты никогда не станешь думать о том, как выглядишь, ты всегда будешь уверена, что нравишься, и что заботиться…

— Послушай, часы бьют восемь! Не старайся разобраться в том, что имеют в виду французские девушки, а лучше, будь добра, помоги мне надеть платье.

Обе девушки были одеты и стояли у камина в комнате Синтии в ожидании кареты, когда в комнату торопливо вошла Мария (преемница Бетти). Она в тот день исполняла обязанности горничной при миссис Гибсон, но у нее выдавались промежутки свободного времени, и под предлогом предложения своих услуг она бегала наверх поглазеть на платья молодых барышень, и зрелище такого множества нарядов повергло ее в состояние возбуждения, при котором ей ничего не стоило взбежать по лестнице в двадцатый раз, с букетом еще более прекрасным, чем два предыдущих.

— Вот, мисс Киркпатрик! Нет, это не для вас, мисс! — добавила она, когда Молли, бывшая ближе к двери, предложила взять букет и передать Синтии. — Это для мисс Киркпатрик. А вот еще записка для нее!

Синтия ничего не сказала, но взяла записку и цветы. Записку она держала так, что Молли смогла прочесть написанное одновременно с ней.

— Кто это? — спросила Молли.

Синтия казалась крайне раздраженной, возмущенной и растерянной. Что заставило так побледнеть ее щеки и так загореться глаза?

— Это мистер Престон, — ответила она Молли. — Я не буду танцевать с ним, а его цветы…

Она швырнула букет в самую середину раскаленных утлей, которые сейчас же сгребла в кучу на прекрасные, сияющие лепестки, словно желая уничтожить их как можно скорее. Она не подняла голоса, он был мелодичен, как обычно, и движения ее были хотя и решительны, но непоспешны и неяростны.

— О! — сказала Молли. — Такие красивые цветы! Мы могли бы поставить их в воду.

— Нет, — ответила Синтия, — лучше их уничтожить. Они нам не нужны. И я не желаю напоминания об этом человеке.

— Очень бесцеремонная и фамильярная записка, — заметила Молли. — Какое право он имеет обращаться к тебе таким образом — ни начала, ни конца и инициалы вместо подписи! Ты хорошо его знала, когда вы жили в Эшкомбе, Синтия?

— Давай не будем больше упоминать об этом, — ответила Синтия. — Чтобы испортить все удовольствие от бала, уже достаточно самой мысли о том, что он там будет. Но я надеюсь, что меня пригласят до того, как он появится, так что я не стану танцевать с ним. И ты тоже не танцуй!

— Слышишь — нас зовут! — воскликнула Молли, и поспешно, однако оберегая свои платья, они спустились вниз, где их ожидали мистер и миссис Гибсон.

Да, мистер Гибсон тоже ехал с ними, правда, с тем, чтобы позже оставить их и отправиться по вызовам, если они поступят. И сейчас, увидев отца в полном бальном облачении, Молли внезапно восхитилась им как красивым мужчиной. А как прелестно выглядела миссис Гибсон! Словом, поистине не было в этот вечер в бальном зале Холлингфорда более красивой семейной группы, чем эти четверо!

_________________

 Обычай приобретать на Пасху новый предмет одежды связывали с воскресением Христа. Считалось, что несоблюдение этого обычая принесет беду.

 Туалет (фр.).

Отправить