ГЛАВА 24
МАЛЕНЬКИЙ ОБЕД У МИССИС ГИБСОН

Все это происходило прежде первой встречи Роджера с Молли и Синтией у сестер Браунинг и маленького обеда в пятницу в доме мистера Гибсона, которые и последовали затем своим чередом.

Миссис Гибсон намеревалась сделать этот маленький обед приятным для братьев Хэмли, как оно и получилось. Мистер Гибсон был расположен к этим двум молодым людям — и в силу дружбы с обоими их родителями, и ради них самих, ибо знал их с самого детства, а с теми, кто ему нравился, мистер Гибсон мог быть на редкость любезным. Миссис Гибсон оказала им поистине радушный прием, а приветливость хозяйки способна скрыть любые возможные недочеты. Синтия и Молли выглядели наилучшим образом, что, единственно, и вменялось им в обязанность миссис Гибсон, так как труд ведения беседы она готова была всецело принять на себя. На ее долю достался, разумеется, Осборн, и некоторое время они болтали с той легкостью манеры и банальностью смысла, которые творят чудеса в создании «искусства вежливой беседы». Роджер, которому надлежало быть учтивым с одной из двух молодых леди, чрезвычайно заинтересовался тем, что говорил ему мистер Гибсон о работе по сравнительной остеологии из некоего иностранного научного журнала, который лорд Холлингфорд имел обыкновение пересылать своему другу, сельскому врачу. Однако, слушая, он время от времени ловил себя на том, что внимание его отвлекается на лицо Синтии, сидящей между его братом и миссис Гибсон. Она не уделяла особого внимания ничему происходящему вокруг, ее веки были равнодушно опущены, она крошила пальцами хлеб на скатерти, и ее прекрасные длинные ресницы четко выделялись на нежной коже гладких щек. Она думала о чем-то своем. Молли всеми силами пыталась вникнуть в то, что говорил отец. Внезапно Синтия подняла глаза и перехватила пристальный восхищенный взгляд Роджера: стало ясно, что от нее не укрылось его внимание. Она слегка покраснела, в первый миг явственно смутилась его очевидным восхищением, но тут же ринулась в наступление, побуждая его от неловкости пойманного перейти к защите от ее обвинений.

— Это истинная правда, — сказала она ему. — Я не слушала: вы видите, что я незнакома даже с азами науки. Но, пожалуйста, не смотрите на меня так сурово, хоть я и тупица!

— Я не знал… Я, право, не думал смотреть сурово, — ответил он, не зная, что говорить.

— Синтия вовсе не тупица, — сказала миссис Гибсон, опасаясь, как бы мнение дочери о себе не было принято всерьез. — Но я всегда замечала, что у некоторых людей талант к одному, а у некоторых — к другому. У Синтии талант не к науке и к точным дисциплинам. Ты помнишь, милая, какого труда мне стоило научить тебя пользоваться глобусом?

— Да, я до сих пор не отличаю широту от долготы и всегда путаю, что перпендикулярно, а что горизонтально.

— При этом, я уверяю вас, — продолжала мать, обращаясь главным образом к Осборну, — ее память на стихи поразительна. Я слышала, как она повторяет наизусть «Шильонского узника» от начала до конца.

— Я думаю, слушать это было бы довольно скучно, — заметил мистер Гибсон, улыбаясь Синтии, которая ответила ему быстрым взглядом взаимного понимания.

— Ах, мистер Гибсон, я уже давно поняла, что в вашей душе нет места для поэзии и Молли — ваша истинная дочь. Она читает такие серьезные книги — все о цифрах и о фактах; в конце концов она станет настоящим синим чулком.

— Мама, — сказала Молли, краснея, — вы думаете, что это была серьезная книга, потому что там были формы различных пчелиных сот! Но она совсем не была серьезная. Она была очень интересная.

— Не огорчайтесь, Молли, — сказал Осборн. — Я целиком на стороне синих чулков.

— А я возражаю против различия, предполагаемого в том, что вы говорите, — сказал Роджер. — Она не была серьезная, ergo она была очень интересная. А книга может быть и серьезной, и интересной.

— Ну, если вы собираетесь спорить и использовать латынь, я думаю, нам пора удаляться из комнаты, — сказала миссис Гибсон.

— Не будем убегать, как будто мы побеждены, мама, — сказала Синтия. — Может быть, это и логика, но я, например, могу понять то, что сейчас сказал мистер Роджер Хэмли; и я читала некоторые из книг Молли, и серьезные они или нет, я нашла их очень интересными — более интересными, чем мне теперь кажется «Шильонский узник». Я убрала «Узника» с полки, чтобы освободить место для «Джонни Гилпина», своей любимой поэмы.

— Как ты могла говорить такую чушь, Синтия! — сказала миссис Гибсон, когда девушки поднимались вслед за ней наверх. — Ты прекрасно знаешь, что ты не тупица. Это очень хорошо — не быть синим чулком, потому что в приличном обществе таких женщин не любят, но принижать себя, но противоречить всему, что я говорила о твоей любви к Байрону, к поэтам и поэзии, и притом не кому-нибудь, а мистеру Осборну Хэмли!

Миссис Гибсон говорила с редким для нее раздражением.

— Но, мама, — ответила Синтия, — я или тупица, или не тупица. Если я тупица, я сделала правильно, признавшись в этом, а если я не тупица, значит тупица — он, раз не понял, что я шутила.

— Ну… — произнесла миссис Гибсон, слегка озадаченная этой речью, ожидая какого-нибудь разъясняющего дополнения.

— Только если он тупица, его мнение обо мне ничего не стоит. Так что в любом случае это не имеет значения.

— Ты совершенно запутала меня своей бессмыслицей. Молли стоит двадцати таких, как ты.

— Я совершенно согласна с тобой, мама, — ответила Синтия, оборачиваясь, чтобы взять Молли за руку.

— Да, но это несправедливо, — сказала, все еще раздраженная, миссис Гибсон. — Подумай о том, какое ты получила образование.

— Думаю, я скорее согласилась бы быть тупицей, чем синим чулком, — заметила Молли, которую это определение несколько раздосадовало, и досада все еще мучила ее.

— Тише, они уже идут: я слышала, как стукнула дверь столовой. Я вовсе не хотела сказать, что ты синий чулок, дорогая, не надо смотреть так сердито. Синтия, душа моя, где эти прелестные цветы — анемоны, кажется? Они так прекрасно подходят к твоему цвету лица.

— Ну же, Молли, брось свой серьезный и задумчивый вид! — воскликнула Синтия. — Разве ты не понимаешь — мама желает, чтобы мы улыбались и были любезны.

Мистеру Гибсону подошло время отправляться с вечерними визитами, и молодые люди рады были подняться в приятную гостиную с ярким огнем в маленьком камине, удобными креслами, которые, при таком небольшом обществе, можно было сдвинуть у огня, с доброжелательной хозяйкой и хорошенькими, приветливыми девушками. Роджер направился туда, где стояла, вертя в руках маленький каминный экран, Синтия.

— В Холлингфорде, кажется, скоро состоится благотворительный бал? — спросил он.

— Да, в Пасхальный вторник, — ответила Синтия.

— Вы, верно, будете там?

— Да, мама собирается взять туда нас с Молли.

— Вам это будет очень приятно — быть там вместе?

В первый раз за время этой краткой беседы она подняла на него глаза — настоящее, искреннее удовольствие светилось в них.

— Да. То, что мы будем там вместе, и есть самое приятное. Без нее мне было бы скучно.

— Значит, вы с ней большие друзья?

— Я никогда не думала, что кого-нибудь буду так любить — из девушек, я хочу сказать.

Она добавила эту оговорку со всей сердечной простотой, и в полной сердечной простоте он понял это.

— Я очень хотел это знать. Я так рад. Я часто думал, как вы будете ладить между собой.

— Думали? — спросила она, снова поднимая на него глаза. — В Кембридже? Вы, должно быть, очень привязаны к Молли!

— Да, очень. Она была с нами так долго и в такое время! Я смотрю на нее почти как на сестру.

— И она очень привязана ко всем вам. Мне кажется, что я знаю вас всех, оттого что так часто слушала ее рассказы.

«Вас всех!» — она сказала это, сделав ударение на слове «всех», давая этим понять, что оно включает в себя умершую наравне с живыми. Роджер с минуту помолчал.

— Я совсем ничего не знал о вас, даже по слухам. Поэтому вам не следует удивляться, что я немного побаивался. Но как только увидел вас, сразу понял, как оно должно быть. И это было такое облегчение!

— Синтия, — позвала миссис Гибсон, решив, что младший сын уже получил свою долю тихой, доверительной беседы, — иди сюда и спой мистеру Осборну Хэмли ту маленькую французскую балладу.

— Какую, мама? «Tu t'en repentiras, Colin»?

— Да. Это такое милое, шутливое предупреждение молодым людям, — сказала миссис Гибсон, улыбаясь Осборну. — Там в припеве говорится:

Этот совет может быть очень уместным, когда касается жены-француженки, но я уверена, он не относится к англичанину, который думает о жене-англичанке.

Если бы только миссис Гибсон знала, каким в высшей степени mal-apropos был выбор песенки! Осборн и Роджер, зная, что жена Осборна — француженка, и помня о взаимной осведомленности, чувствовали себя вдвойне неловко, а Молли была смущена так, точно это она сама была тайно замужем. Однако Синтия пела, а ее мать слушала задорную песенку, улыбаясь, в полном неведении о ее тайном смысле. Осборн инстинктивно подошел и встал позади Синтии, сидящей за фортепьяно, готовясь переворачивать нотные листы, если это понадобится. Он держал руки в карманах, и взгляд его не отрывался от ее пальцев, а выражение лица оставалось серьезным при всем веселом лукавстве куплетов, которые она так игриво пела. Лицо Роджера также было серьезно, но он держался гораздо более непринужденно, чем брат, и его даже отчасти забавляла неловкость ситуации. Он заметил встревоженный взгляд Молли и ее пылающие щеки и понял, что она относится к этому досадному происшествию с большей серьезностью, чем оно того стоит. Он пересел ближе к ней и вполголоса сказал:

— Запоздалое предупреждение, не так ли?

Молли подняла на него глаза и так же негромко ответила:

— Мне так жаль!

— Вам не о чем жалеть. Он не станет долго переживать из-за этого, к тому же мужчина должен отвечать за последствия, когда ставит себя в ложное положение.

Молли не знала, что на это ответить. Она опустила голову и промолчала. Она, однако, видела, что Роджер не переменил положения и не убрал руку со спинки своего стула. Причина этой неподвижности вызвала ее любопытство, она наконец взглянула на него и обнаружила, что его взгляд устремлен на двоих у фортепьяно. Осборн что-то увлеченно говорил Синтии, которая, подняв на него свои серьезные глаза с выражением мягкой решимости и приоткрыв прелестные губки, с некоторым нетерпением ждала, когда он договорит, чтобы ответить ему.

— Они говорят о Франции, — сказал Роджер, отвечая на невысказанный вопрос Молли. — Осборн хорошо ее знает, а мисс Киркпатрик, как вам известно, училась там в школе. Это, должно быть, очень интересно. А не подойти ли нам поближе и не послушать ли, что они говорят?

Было, конечно, очень мило — спросить об этом так вежливо, но Молли подумала, что было бы неплохо дождаться ее ответа. Вместо этого, однако, Роджер подошел к фортепьяно, облокотился о него и, по-видимому, присоединился к легкой, приятной беседе, любуясь, насколько он осмеливался, Синтией. Молли вдруг почувствовала, что едва удерживается, чтобы не заплакать, — минуту назад он был так близко, говорил с ней так приятно и доверительно, а сейчас, казалось, совсем забыл о ее существовании. Она думала, что все это нехорошо, и преувеличивала это нехорошее в себе, твердя, что она «мелочна», что «завидует Синтии», что у нее «скверный характер», что она «эгоистка», но это не помогало, и она оставалась для себя все такой же дурной.

Миссис Гибсон изменила положение вещей, которому, как уже казалось Молли, не будет конца. До этой минуты работа миссис Гибсон была сложна и требовала постоянного счета, не позволяя ей отвлечься на исполнение своих обязанностей, одной из которых она считала — являть себя миру справедливой и непристрастной мачехой. Синтия сыграла и спела, а теперь она должна была дать Молли возможность показать себя. Пение и игра Синтии были легки и грациозны, но отнюдь не безупречны, однако сама она была так очаровательна, что лишь музыкальные фанатики могли бы сетовать на фальшивые аккорды и пропущенные ноты. У Молли, напротив, был превосходный слух, хотя ее не слишком много учили; и в силу как склонности, так и своей природной добросовестной старательности она по двадцать раз повторяла какой-нибудь неточно сыгранный пассаж. При этом она очень стеснялась играть на публике, а когда ее к этому принуждали, справлялась весьма посредственно — и корила себя за ошибки даже сильнее других.

— А теперь ты должна немного поиграть, Молли, — сказала миссис Гибсон. — Сыграй нам эту прелестную пьесу Калькбреннера, дорогая.

Молли взглянула на мачеху умоляющими глазами, но это только вызвало просьбу иного рода, более похожую на приказание:

— Пожалуйста, побыстрей, дорогая. Пусть ты играешь ее не совсем точно, и я знаю, что ты очень нервничаешь, но ты ведь среди друзей.

В группе у фортепьяно произошла небольшая перестановка, и Молли села отбывать свое мучение.

— Пожалуйста, идите, — сказала она Осборну, который стоял позади нее, готовясь переворачивать ноты. — Я вполне могу делать это сама. И ох! Если бы вы просто стали разговаривать!

Осборн, вопреки ее просьбе, остался там, где был, и только от него она получила несколько слов одобрения. Миссис Гибсон, утомленная своим усердным счетом стежков, уснула в уютном уголке кушетки перед огнем, а Роджер, который, повинуясь требованию Молли, начал было какой-то разговор, нашел беседу с Синтией столь увлекательной, что Молли несколько раз теряла место в нотах, мгновенными взглядами пытаясь рассмотреть Синтию, сидящую за работой, и Роджера подле нее, жадно ловящего ее тихие ответы на свои слова.

— Ну, вот и все! — сказала Молли, вскакивая с места, как только закончила тоскливые восемнадцать страниц пьесы. — Я никогда больше не сяду за инструмент.

Осборн рассмеялся ее горячности. Синтия начала принимать некоторое участие в том, что говорилось, и беседа таким образом сделалась общей. Миссис Гибсон проснулась с изяществом, которое ей удавалось во всем, что она делала, и проскользнула в тему их разговора с такой легкостью, что почти сумела заставить их поверить, что она вовсе не спала.

_________________

 Следовательно (лат.).

 Имеется в виду поэма Уильяма Каупера (1731–1800) «Забавная история Джона Гилпина» (1782).

 Ты в этом раскаешься, Колэн, / Ты в этом раскаешься, / Если ты женишься, Колэн, / Ты в этом раскаешься (фр.).

 Неуместным (фр.).

 Калькбреннер — немецкий пианист-композитор (1785–1849).

Отправить