ГЛАВА 21
СВОДНЫЕ СЕСТРЫ

Казалось, что предсказания миссис Гибсон готовы подтвердиться: мистер Осборн Хэмли появлялся в ее гостиной весьма часто. Разумеется, иногда пророки могут способствовать исполнению собственных предсказаний, и миссис Гибсон не оставалась бездеятельна.

Молли была в совершенном недоумении по поводу его образа жизни и привычек. Время от времени он упоминал о своих отлучках из Холла, не называя точно мест, где побывал. Она совершенно иначе представляла себе поведение женатого человека, который, как ей казалось, должен иметь дом и прислугу, платить ренту и налоги и жить вместе со своею женой. Вопрос о том, кто она — эта таинственная жена, начинал казаться незначительным рядом с недоумением о том, где она. Лондон, Кембридж, Дувр, более того — даже Франция упоминались им как места, в которых он бывал во время этих кратких поездок. Эти факты всплывали в разговоре совершенно случайно, так, словно он не осознавал, о чем проговаривается. Порой он ронял такие фразы: «А, это было в тот день, когда я перебирался на континент. Очень сильно штормило! Вместо двух часов это заняло чуть ли не пять». Или: «Я встретил лорда Холлингфорда в Дувре на прошлой неделе, и он сказал…» Или: «Этот холод ничто по сравнению с тем, что было в Лондоне в четверг: термометр показывал ниже пятнадцати градусов». Возможно, в быстром течении беседы эти маленькие проговорки замечала только Молли, чьи интерес и любопытство постоянно вились вокруг секрета, которым она владела, как бы она ни корила себя за то, что позволяет своим мыслям останавливаться на этой чужой тайне.

Для нее было также очевидно, что он не очень хорошо чувствует себя дома. Он утратил тот легкий налет цинизма, что напускал на себя, пока от него ожидались необычайные успехи в колледже, и это было единственным хорошим следствием его неудачи. Если он не давал себе труда ценить других людей и их достижения, то, по крайней мере, его разговор уже не был так щедро приправлен критическим перцем. Он был более рассеян и (как думала, но не говорила миссис Гибсон) уже не так приятен. Он казался больным, но это могло быть следствием упадка духа, который иногда, как замечала Молли, прорывался сквозь его приятную поверхностную беседу. Время от времени, когда он говорил непосредственно с ней, он упоминал «счастливые прошедшие дни» или «время, когда моя мать была жива», и тогда голос его падал, лицо мрачнело, и Молли очень хотелось выразить ему свое глубокое сочувствие. Он нечасто упоминал о сквайре, и Молли при этом казалось, что болезненное напряжение между отцом и сыном, которое она ощутила во время своего последнего пребывания в Хэмли-Холле, так никуда и не делось. Почти все подробности, известные ей о жизни семьи, она знала от миссис Хэмли и не была уверена, насколько знаком с ними ее отец, и потому не хотела его подробно расспрашивать, да и не такой он был человек, чтобы его можно было расспрашивать о семейных делах пациентов. Иногда она думала, не приснились ли ей эти короткие полчаса в библиотеке Хэмли-Холла, когда она узнала о факте, настолько бесконечно важном для Осборна и при этом так мало изменившем его образ жизни — и в словах, и в делах. В продолжение двенадцати или четырнадцати часов, что она после этого оставалась в Холле, ни единого упоминания этой женитьбы не было сделано ни им, ни Роджером. Это было воистину похоже на сон. Возможно, Молли испытывала бы большее беспокойство, храня такой секрет, если бы ей казалось, что Осборн особенно внимателен в своем отношении к Синтии. Она явно забавляла и привлекала его, но в его отношении к ней не было ни живости, ни страстности. Он любовался ее красотой, чувствовал ее очарование, но мог, оставив ее, пойти и сесть рядом с Молли, если ему что-то вспомнилось о матери, о чем он хотел поговорить с ней, и только с ней одной. Однако он бывал у Гибсонов так часто, что можно счесть простительной фантазию миссис Гибсон, что делает он это ради Синтии. Ему нравилась гостиная, дружелюбие, общество двух умных и красивых девушек, манерами значительно превосходящих свое окружение, одна из которых была ему особым образом близка, будучи любима его матерью, память о которой он хранил с такой нежностью. Зная сам, что покинул категорию холостяков, он, пожалуй, слишком безразлично относился к неведению об этом других людей и его возможным последствиям.

Молли почему-то не хотелось первой упоминать в беседах имя Роджера, и это часто лишало ее возможности получать сведения о нем. Осборн обыкновенно бывал так вял или так рассеян, что лишь следовал за ходом разговора; для миссис Гибсон Роджер, неловкий в обращении, не оказывавший ей особого внимания, и к тому же второй сын, большого интереса не представлял; Синтия никогда его не видела, и у нее редко бывал повод говорить о нем. Он не приезжал домой с тех пор, как добился своего почетного места в математических состязаниях, — это Молли было известно, было ей известно и то, что он над чем-то упорно трудится — занят научной работой, как она полагала. И это все, что она знала. Когда Осборн говорил о нем, тон его всегда был неизменен: в каждом слове, в каждой интонации звучали любовь и уважение, более того — восхищение. И это был nil admirari брат, который редко простирал свои усилия так далеко.

— Ах, Роджер! — сказал он как-то раз. Молли мгновенно услышала имя, хотя не слыхала, что говорилось до того. — Он, право, один на тысячу! Я уверен, нигде не найдется ему равного по доброте в сочетании с настоящей, надежной силой.

— Молли, — спросила Синтия после того, как мистер Осборн Хэмли ушел, — что за человек этот Роджер Хэмли? Непонятно, насколько можно доверять похвалам его брата. Это единственная тема, на которую Осборн Хэмли говорит восторженно, — я это уже не раз замечала.

Пока Молли не без труда выбирала, с чего начать, в разговор вмешалась миссис Гибсон:

— Это только показывает добрую натуру Осборна Хэмли — то, что он так хвалит своего брата. Он, конечно, добился высокого отличия, честь ему и слава. Я этого не отрицаю, но беседовать с ним немыслимо тяжело. И он такой огромный и неуклюжий, и вид у него такой, словно он не знает, сколько будет дважды два, при всем том, что он — математический гений. Глядя на него, невозможно поверить, что он брат Осборна Хэмли! По-моему, у него совсем профиля нет.

— А что ты думаешь о нем, Молли? — спросила настойчивая Синтия.

— Мне он нравится, — сказала Молли. — Он был очень добр ко мне. Я знаю, что он не так красив, как Осборн.

Сказать это бесстрастно было нелегко, но Молли удалось это сделать — она чувствовала, что Синтия не успокоится, пока не добьется от нее хоть какого-то мнения.

— Я думаю, он приедет домой на Рождество, — сказала Синтия, — и тогда я увижу его сама.

— Какая жалость, что из-за траура они не смогут быть на Пасхальном благотворительном балу, — жалобным тоном произнесла миссис Гибсон. — Я не хочу брать вас туда, девочки, если у вас там совсем не будет кавалеров. Это поставит меня в такое неловкое положение… Вот если бы можно было присоединиться к обществу из Тауэрс… Тогда для вас нашлись бы кавалеры: там всегда приглашают нескольких мужчин, которые танцуют и которые могли бы танцевать с вами после того, как исполнят свою обязанность по отношению к хозяйкам дома. Но все так переменилось с тех пор, как леди Камнор заболела, что, пожалуй, они и вовсе не будут на балу.

Пасхальный бал стал основной темой разговоров у миссис Гибсон. Поначалу она говорила о нем как о своем первом появлении в обществе в качестве новобрачной, хотя на протяжении всей зимы она наносила визиты по одному-два в неделю. Потом она сменила позицию и стала говорить, что так интересуется им оттого, что на ней будет лежать обязанность представить вниманию общества как свою дочь, так и дочь мистера Гибсона, хотя на самом деле почти все, кто собирался на этот бал, уже видели обеих юных леди (хотя и не их бальные платья) прежде. Но, копируя манеры аристократии, насколько они ей были известны, миссис Гибсон намеревалась «вывезти в свет» Молли и Синтию по случаю этого события, которое рассматривала как нечто подобное представлению ко двору. «Они пока еще не выезжают», — было ее любимой отговоркой, когда ту или другую приглашали в какой-нибудь дом, куда она не желала их отпускать, или куда их приглашали без нее. Она даже выдвинула свой аргумент о том, что «они не выезжают», когда мисс Браунинг, эта давняя приятельница семьи Гибсон, зашла как-то утром пригласить обеих девушек на дружеский чай и круговую игру в карты: это скромное развлечение было задумано как знак внимания к трем внукам миссис Гудинаф — двум юным леди и их брату, школьнику, которые приехали погостить у своей бабушки.

— Вы очень добры, мисс Браунинг, но, видите ли, мне не очень нравится отпускать их — они, знаете, пока еще не выезжают, до Пасхального бала.

— И до тех пор мы невидимы, — сказала Синтия, всегда готовая насмешливо преувеличить светские претензии матери. — Наше положение столь высокое, что наша повелительница должна дать свое высочайшее дозволение, прежде чем мы сможем играть в карты в вашем доме.

Синтия веселилась, в восторге от сочетания своей взрослой стати и величавой походки с манерой робкой девочки, едва оперившегося птенца из детской, но мисс Браунинг была наполовину в недоумении, наполовину — оскорблена:

— Совершенно этого не понимаю. В мое время девочки ходили всюду, куда их рады были пригласить, не устраивая перед этим фарса с появлением в каком-нибудь публичном месте разряженными в пух и прах. Ну, я понимаю, когда дворяне вывозили своих дочерей, как подрастут, в Йорк, Мэтлок или Бат, чтобы они получили представление о том, как веселятся в обществе. Или аристократы ездили в Лондон, чтобы их юные леди были представлены королеве Шарлотте и, может быть, получили приглашение на благотворительный бал по случаю ее дня рождения. А что до нас, маленьких людей в Холлингфорде, мы знали здесь каждого ребенка со дня его рождения, и я повидала многих девочек двенадцати или четырнадцати лет, которые приходили на карточную игру, сидели спокойно со своей работой и учились вести себя как настоящие леди. И в те дни никаких не было разговоров о том, чтобы «вывозить в свет» кого-то ниже дочери сквайра.

— После Пасхи мы с Молли будем знать, как надо вести себя на вечере с карточной игрой, но не раньше, — с притворной скромностью сказала Синтия.

— Ты вот любишь всякие остроты и шуточки, моя дорогая, — ответила мисс Браунинг, — и я бы не поручилась вполне за твое поведение: ты порой слишком даешь волю своему нраву. Но я совершенно уверена, что Молли будет такой же маленькой леди, какова она всегда и какой всегда была, а я ее с пеленок знаю.

Миссис Гибсон ринулась в бой за свою дочь или, вернее сказать, ринулась в бой против похвалы Молли:

— Я не думаю, мисс Браунинг, что вы назвали бы Молли леди, если бы обнаружили ее там, где я на днях обнаружила, — она сидела в развилке вишневого дерева в шести футах от земли, не меньше, уверяю вас.

— А вот это некрасиво, — сказала мисс Браунинг, поворачиваясь к Молли и качая головой. — Я думала, ты уже бросила эти мальчишеские замашки.

— Ей недостает утонченности манер, которую хорошее общество прививает разными способами, — сказала миссис Гибсон, возобновляя атаку на бедную Молли. — Она часто позволяет себе подниматься по лестнице через две ступеньки.

— Только через две, Молли? — спросила Синтия. — Надо же! А я сегодня обнаружила, что могу шагать разом через четыре ступеньки, — они такие широкие и низкие!

— Дитя мое, что ты такое говоришь?

— Только признаюсь в том, что я, как Молли, нуждаюсь в утонченности манер, которую дает хорошее общество. А потому, пожалуйста, позволь нам пойти сегодня вечером к мисс Браунинг. Я поручусь за Молли в том, что она не будет больше сидеть на вишневом дереве, а Молли проследит за тем, чтобы я поднималась по лестнице как надлежит леди. Я буду подниматься по ступенькам так благонравно, как будто начала выезжать в свет и уже побывала на Пасхальном балу.

Таким образом, разрешение было получено. Если бы среди предполагаемых посетителей было названо имя мистера Осборна Хэмли, всех этих трудностей и не возникло бы.

Но хотя его там не было, был его брат Роджер. Молли увидела его сразу, как вошла в маленькую гостиную, но Синтия его не заметила.

— Посмотрите-ка, мои дорогие, — сказала мисс Фиби Браунинг, поворачивая их в ту сторону, где стоял Роджер, ожидая своей очереди поздороваться с Молли, — мы все-таки нашли для вас джентльмена! Какая удача, правда? Только что сестра сказала, что вам это может показаться скучным — тебе, Синтия, она хотела сказать, потому что ты ведь приехала из Франции, — как, точно его само небо послало, пришел мистер Роджер с визитом. Я не скажу, что мы прямо вцепились в него, потому что он слишком хорош для этого, но, право, были к тому готовы, если бы он не остался по собственной воле.

Как только Роджер сердечно поздоровался с Молли, он тут же попросил представить его Синтии.

— Я хочу знать ее, вашу новую сестру, — сказал он с доброй улыбкой, которую Молли так хорошо запомнила с того самого первого дня, когда она в слезах сидела под плакучим ясенем.

Синтия стояла чуть позади Молли, когда Роджер попросил представить его. Обычно она одевалась с беззаботным изяществом. Молли, которая была воплощением утонченной опрятности, порой недоумевала, как смятые, небрежно брошенные платья Синтии имели свойство выглядеть так хорошо, ниспадать такими грациозными складками. К примеру, бледно-сиреневое платье, бывшее на ней в этот вечер, надевалось уже несколько раз, и казалось немыслимым надеть его снова, но казалось лишь до тех пор, пока Синтия его не надела. И тогда его помятость превратилась в мягкость, и сами складки обернулись прекрасными линиями. Молли, в своем безупречно чистом, изящном платье розового муслина, не выглядела вполовину так элегантно, как Синтия. Серьезные глаза Синтии, когда ее и Роджера представляли друг другу, имели выражение детской невинности и зачарованности, что было совершенно не в ее характере. В тот вечер она облеклась в свою магическую броню — невольно, как всё, что она делала, но, с другой стороны, она никогда не могла устоять перед тем, чтобы испытать свою власть над незнакомцами. Молли все это время полагала в душе́, что вправе ожидать хорошей, долгой беседы с Роджером, когда они снова увидятся, что он расскажет ей или она выспросит у него все подробности, которые так давно хотела услышать о сквайре, о Хэмли-Холле, об Осборне и о нем самом. Он был так же искренен и дружествен с нею, как всегда. Если бы здесь не было Синтии, все пошло бы так, как она предвкушала, но из всех жертв очарования Синтии он оказался самой беспомощной и покорной. Молли видела все это, сидя рядом с мисс Фиби за чайным столиком в качестве помощницы, передавая кекс, сливки и сахар с таким деятельным усердием, что всем остальным казалось, будто ее мысли, как и руки, полностью этим и заняты. Она старалась вовлечь в разговор двух застенчивых девочек, считая это своей обязанностью, поскольку была старше их на два года. В результате, когда она поднялась наверх, девочки льнули к ней с обеих сторон, готовые поклясться ей в дружбе навек. Им непременно хотелось, чтобы она сидела между ними за игрой в vingt-et-un, и они так нуждались в ее совете в важном вопросе установления стоимости фишек, что ей не удалось присоединиться к оживленной беседе между Роджером и Синтией. Вернее сказать, говорил — с большим одушевлением — Роджер, обращаясь к Синтии, чьи прекрасные глаза были устремлены на его лицо с выражением глубокого интереса ко всему, что он говорит, и лишь изредка она тихим голосом отвечала. Молли удавалось расслышать только обрывки фраз во время пауз в игре.

— У моего дяди мы всегда даем серебряный трехпенсовик за три дюжины. Вы ведь знаете, что такое серебряный трехпенсовик, дорогая мисс Гибсон?

— Три степени бакалавра с отличием оглашаются в здании сената в девять часов утра в пятницу, и вы представить себе не можете…

— Я думаю, это покажется несерьезным — играть ниже, чем на шесть пенсов. Этот джентльмен, — (это было сказано шепотом), — учится в Кембридже, а там, знаете, всегда играют по-крупному и порой разоряются, не так ли, дорогая мисс Гибсон?

— А-а, при этой церемонии магистр искусств, который идет впереди кандидатов на степень бакалавра с отличием, называется Отцом колледжа, к которому принадлежит, — я, по-моему, уже об этом упоминал?

Таким образом, Синтия слушала рассказ о Кембридже и об экзамене, который так интересовал Молли и о котором у нее не было возможности расспросить знающего человека, и Роджер, от которого она всегда ожидала окончательного и самого убедительного ответа, рассказывал именно о том, что она желала знать, — а у нее не было возможности слушать. Ей понадобилось все ее терпение, чтобы приготовить пакетики фишек и решить, в качестве арбитра игры, какие фишки — круглые или продолговатые — считать шестерками. А когда все было готово и все расселись по местам вокруг стола, Роджера и Синтию пришлось звать дважды, прежде чем они подошли. Они, правда, поднялись, как только их позвали, но не двинулись с места — Роджер продолжал говорить, а Синтия слушала, пока их не окликнули вторично, и тогда они поспешили к столу, изо всех сил стараясь делать вид, что внезапно очень заинтересовались важными вопросами игры, а именно: ценой трех дюжин фишек и какие фишки, при прочих равных, лучше считать за полудюжину — круглые или продолговатые. Мисс Браунинг, постучав карточной колодой по столу и приготовившись сдавать, решила вопрос, объявив: «Круглые — шестерки, и три дюжины фишек стоят шесть пенсов. Благоволите заплатить — и начнем». Синтия сидела между Роджером и Уильямом Орфордом, юным школьником, который в этих обстоятельствах горько досадовал на привычку сестер называть его Вилли, так как считал, что именно это детское обращение мешает Синтии уделять ему столько же внимания, сколько мистеру Роджеру Хэмли. Он также был очарован этой чаровницей, которая нашла время одарить его парой обворожительных улыбок. На пути к дому бабушки он высказал несколько решительных и весьма оригинальных суждений, прямо противоположных, что вполне естественно, мнению сестер. Одно из них заключалось в том, что «в конце концов, бакалавр с отличием — не бог весть что; каждый может им стать, если захочет» и он знает «много ребят, которые пожалели бы времени на такое медленное дело».

Молли казалось, что игра никогда не кончится. У нее не было склонности к азартным играм, и, какая бы ни выпадала карта, она неизменно ставила две фишки, не заботясь о том, проиграла или выиграла. Синтия, напротив, делала большие ставки и в какой-то момент разбогатела, но к концу игры оказалась в долгу у Молли почти на шесть шиллингов. Она сказала, что забыла дома кошелек, и ей пришлось занять у более предусмотрительной Молли, которая понимала, что для круговой игры, о которой говорила ей мисс Браунинг, вероятно, потребуются деньги. Если это занятие было и не слишком веселым для всех участников, то шумным оно было уж всяко. Молли казалось, оно будет длиться до полуночи, но ровно в ту минуту, как часы пробили девять, появилась маленькая служанка, спотыкаясь под тяжестью подноса, нагруженного сэндвичами, кексами и вареньем. Это вызвало всеобщее движение, и Роджер, который, казалось, поджидал чего-то в этом роде, подошел и сел на стул рядом с Молли.

— Я так рад снова вас увидеть! Кажется, что с Рождества прошло очень много времени, — сказал он, понизив голос и не упоминая с большей точностью тот день, когда она уехала из Холла.

— Да, времени прошло много, — ответила она, — уже совсем скоро Пасха. Мне очень хотелось сказать вам, как рада я была услышать о ваших успехах в Кембридже. Раз я думала передать вам поздравление через вашего брата, но решила, что это только причинит ему лишние затруднения, потому что я ничего не понимаю ни в математике, ни в ценности звания бакалавра с отличием, а вы, конечно, получили очень много поздравлений от людей, которые в этом хорошо разбираются.

— Мне не хватало вашего, Молли, — доброжелательно сказал он. — Но я был уверен, что вы рады за меня.

— Рада и горда, — сказала она. — Мне так хочется услышать что-нибудь об этом от вас. Я слышала, вы рассказывали Синтии…

— Да. Какая она очаровательная! Мне кажется, вы должны быть счастливее, чем мы тогда ожидали.

— Пожалуйста, расскажите мне о звании бакалавра с отличием, — попросила Молли.

— Это долгая история, а я должен помочь мисс Браунинг разносить сэндвичи. К тому же вам это было бы неинтересно — там так много специальных подробностей!

— Мне показалось, что Синтии было очень интересно.

— Тогда я вас направлю к ней, а мне надо пойти помочь добрым дамам, а то мне совестно сидеть, пока они трудятся. Но я скоро приду с визитом к миссис Гибсон. Вы сегодня возвращаетесь домой пешком?

— Я думаю, да, — ответила Молли, с радостью предчувствуя, что за этим последует.

— Тогда я провожу вас. Я оставил свою лошадь при гостинице «Ангел», а это на полпути. Надеюсь, старая Бетти позволит мне сопроводить вас и вашу сестру? Судя по вашим рассказам, она что-то вроде дракона.

— Бетти ушла от нас, — печально сказала Молли. — Она нашла место в Эшкомбе.

Он принял огорченный вид, а затем отправился исполнять свою обязанность. Эта краткая беседа была очень приятна, и в его манере чувствовалась братская доброта прежних дней, но к Синтии он обращался совсем в иной манере, и Молли невольно подумала, что и сама предпочла бы такую же. Сейчас он склонялся над Синтией, которая отказалась от угощения, предложенного ей Уилли Орфордом, и шутливыми мольбами побуждал ее принять что-нибудь от него. Наконец, скорее устав от уговоров, чем потому, что это было его пожелание, Синтия взяла миндальный бисквит, и вид у Роджера был такой счастливый, словно она увенчала его цветами. Вся эта сцена сама по себе была совершенно незначительна и банальна, едва заслуживала внимания, и все же Молли заметила ее и почувствовала себя неуютно, сама не зная почему. Вечер оказался дождливым, и вместо прислуги, заменившей старую Бетти, миссис Гибсон послала за девушками экипаж. И Синтия, и Молли — обе подумали о том, что могут взять с собой девочек Орфорд и довезти до дома бабушки, избавив от ходьбы под дождем, но Синтия поспешила первой сказать об этом, и слова благодарности и подразумеваемая похвала за такую заботливость достались ей.

Когда они вернулись домой, мистер и миссис Гибсон сидели в гостиной, явно желая услышать подробный рассказ о том, как прошел вечер.

Начала Синтия:

— Ничего особенно интересного. Да это и не предполагалось. — И она устало зевнула.

— Кто там был? — спросил мистер Гибсон. — Должно быть, совсем молодая компания?

— Приглашены были только Лизи и Фанни Орфорд и их брат, но в город приехал мистер Роджер Хэмли и зашел навестить обеих мисс Браунинг, и они задержали его до чая. Больше никого не было.

— Роджер Хэмли здесь! — воскликнул мистер Гибсон. — Значит, он приехал домой. Надо выбрать время съездить и повидаться с ним.

— Лучше было бы пригласить его сюда, — сказала миссис Гибсон. — А что, если вы пригласите его с братом в пятницу к нам на обед, дорогой? По-моему, это был бы очень милый знак внимания.

— Моя дорогая, эта кембриджская молодежь хорошо разбирается в винах и их не щадит. Мой погреб не выдержит их многочисленных набегов.

— Я не думала, что вы так негостеприимны, мистер Гибсон.

— Я вовсе не негостеприимен, уверяю вас. Если вы напишете «горькое пиво» в уголке своей пригласительной записки, как в фешенебельном обществе пишут «кадриль» в знак предлагаемого развлечения, можете приглашать Осборна и Роджера к обеду в любой день, когда захотите. И что ты думаешь о моем любимце, Синтия? Ты ведь, по-моему, раньше его не видела?

— Он ничуть не красив в отличие от своего брата, и у него нет таких изысканных манер, и с ним не так легко разговаривать. Он больше часа развлекал меня длинным отчетом о каком-то экзамене. Но в нем есть что-то располагающее.

— Ну а ты, Молли, — спросила миссис Гибсон, гордившаяся тем, что как мачеха она совсем не пристрастна, и всячески старавшаяся побудить Молли говорить не меньше Синтии, — как ты провела вечер?

— Очень приятно, спасибо. — Говоря это, Молли не была в согласии со своим сердцем. Ее не привлекала игра в карты, и ей очень хотелось побеседовать с Роджером. Она получила то, что ей было безразлично, а не то, что было бы приятно.

— У нас тоже был неожиданный гость, — сказал мистер Гибсон. — Сразу после обеда явился мистер Престон, собственной персоной. Мне кажется, он теперь принимает большее, чем прежде, участие в управлении холлингфордскими землями. Шипшенкс стареет. И если это так, я подозреваю — мы будем частенько видеть Престона. Он, как говаривали в Шотландии, «от деликатности не помрет» и сегодня расположился здесь как дома. Если бы я попросил его остаться или даже просто не зевнул, он бы и сейчас еще был здесь. Но пусть попробует хоть один человек остаться, когда на меня нападет зевота.

— Тебе нравится мистер Престон, папа? — спросила Молли.

— Примерно так же, как половина людей, с которыми я встречаюсь. С ним можно поговорить. Он многое повидал. Впрочем, я мало о нем знаю, кроме того, что он управляющий у милорда, что уже само по себе некоторая рекомендация.

— Леди Харриет очень плохо отзывалась о нем, когда мы остались с ней вдвоем в Эшкомбе.

— У леди Харриет часто бывают всякие причуды: сегодня ей люди нравятся, а завтра не нравятся, — сказала миссис Гибсон, всегда болезненно относившаяся к любому упоминанию Молли о леди Харриет или о любой подробности их краткого пребывания в обществе друг друга.

— Вы бы должны хорошо знать Престона, дорогая. Я полагаю, вы часто видели его в Эшкомбе?

Миссис Гибсон покраснела и, прежде чем ответить, взглянула на Синтию. Лицо Синтии выражало твердую решимость не участвовать в разговоре, сколько бы ее ни пытались к нему привлечь.

— Да, мы его часто видели, я хочу сказать — некоторое время. Он, по-моему, переменчив. Но он всегда присылал нам дичь, а порой фрукты. О нем ходили разные истории, но я им никогда не верила.

— Какие истории? — живо спросил мистер Гибсон.

— О, какие-то смутные истории, знаете, должно быть — скандальные. Никто в них не верил. Он, когда хотел, был таким приятным человеком, и милорд, который очень разборчив, никогда бы не сделал его своим управляющим, будь они правдой, — не то чтобы я знала, что это за истории, потому что считаю все скандальные истории отвратительными сплетнями.

— Я очень рад, что зевнул ему в лицо, — сказал мистер Гибсон. — Надеюсь, он поймет намек.

— Если это был один из твоих великанских зевков, папа, я бы сказала, это побольше, чем намек, — заметила Молли. — А если в другой раз, когда он придет, ты захочешь зевать хором, я присоединюсь. А ты, Синтия?

— Не знаю, — коротко ответила та, зажигая свечу для спальни. Обычно девушки вели перед сном разговоры в комнате той или другой, но сегодня, сказав что-то о страшной усталости, Синтия поспешила захлопнуть свою дверь.

На следующий же день Роджер нанес обещанный визит. Молли была занята в саду с Уильямсом, планируя устройство нового цветника и глубоко погрузившись в разметку лужайки колышками, чтобы обозначить различные его части, когда, выпрямившись, чтобы оценить результат, она заметила фигуру джентльмена, сидящего спиной к свету: он наклонился вперед и то ли говорил, то ли слушал с большим увлечением. Форма его головы была прекрасно знакома Молли. Она стала торопливо снимать свой полотняный садовый фартук, разгружая его карманы и давая наставления Уильямсу.

— Я думаю, дальше вы справитесь сами, — сказала она. — Помните про яркие цветы перед изгородью из бирючины и где должны быть новые розы?

— Если по правде, так не скажу, чтобы все как есть запомнил, — ответил он. — Вы уж повторите все еще разок, мисс Молли. Годы мои уже не те, и голова нынче не то чтобы ясная, а не хотелось бы где-нибудь напутать, раз уж вы этак дотошно все распланировали.

Молли мгновенно отказалась от своего намерения уйти. Она видела, что старый садовник действительно в затруднении, хотя и желает выполнить работу наилучшим образом. Поэтому она заново прошла по лужайке, втыкая колышки и объясняя, пока его наморщенный лоб снова не разгладился и он не стал повторять:

— Понятно, мисс. Хорошо, мисс Молли. Наконец у меня все это в голове улеглось ясно, прямо как лоскутное покрывало.

Теперь она могла оставить его и войти в дом. Но как раз когда она была уже у садовой калитки, из дома вышел Роджер. Это явно был именно тот случай, когда добродетель — сама себе награда, потому что ей было гораздо приятнее встретиться с ним наедине, хотя и на короткое время, чем в сковывающем присутствии миссис Гибсон и Синтии.

— Я только сейчас обнаружил, где вы, Молли. Миссис Гибсон сказала, что вы вышли, но не сказала куда, и это была чистая случайность, что я обернулся и увидел вас.

— Я увидела вас некоторое время тому назад, но не могла бросить Уильямса. По-моему, он сегодня сверх обычного непонятлив и никак не мог разобраться в моем плане нового цветника.

— Это та бумага, что вы держите в руке? Можно взглянуть? А, вижу — вы применили кое-какие идеи из нашего сада, верно? Вот эта клумба алых гераней и пригнутых молодых дубков. Это придумала моя дорогая матушка.

Оба они помолчали некоторое время. Потом Молли спросила:

— Как поживает сквайр? Я его так и не видела с тех пор.

— Да, он мне говорил, как ему хочется повидать вас, но не мог решиться приехать навестить. Я думаю, вам теперь было бы, наверное, неудобно приезжать в Холл? Это доставило бы отцу такую радость — он относится к вам как к дочери, и мы с Осборном всегда будем видеть в вас сестру, ведь наша мать так любила вас, а вы так нежно заботились о ней в ее последние дни. Но я полагаю, это уже не получится.

— Нет, конечно нет! — поспешно ответила Молли.

— Мне кажется, если бы вы могли приехать, это немного исправило бы наше положение дел. Знаете, я как-то уже говорил вам: Осборн повел себя не так, как это сделал бы я, хотя он поступил не дурно, а лишь неосмотрительно. Но у отца возникло представление, что… ну, не важно, только кончилось тем, что Осборн по-прежнему в немилости, а отец молчит и места себе не находит. Осборн тоже уязвлен, несчастен и держится с отцом отчужденно. Моя мать уладила бы все это очень быстро, и, быть может, вы смогли бы это сделать — сами того не замечая, я хочу сказать, потому что в основе всего этого лежит злосчастная тайна, в которой Осборн хранит свои дела. Но бесполезно об этом говорить — я и сам не знаю, зачем начал. — А затем, резко меняя тему, пока Молли все еще думала над его словами, он произнес: — Я сказать вам не могу, как мне нравится мисс Киркпатрик, Молли. Для вас, должно быть, такая радость — иметь такую подругу!

— Да, — слегка улыбаясь, ответила Молли. — Я очень люблю ее, и, по-моему, с каждым днем, что я ее знаю, она нравится мне все больше. Но как скоро вы разглядели ее достоинства!

— Разве я говорил о «достоинствах»? — спросил он, краснея, но задавая вопрос со всей серьезностью. — Однако, я думаю, такое лицо не может обмануть. И миссис Гибсон кажется очень дружелюбной — она пригласила нас с Осборном на обед в пятницу.

«Горькое пиво», — вспомнилось Молли, но вслух спросила:

— А вы приедете?

— Конечно я приеду, если только не понадоблюсь отцу, и я дал миссис Гибсон условное обещание за Осборна. Так что я снова всех вас увижу очень скоро. А сейчас мне пора. У меня через полчаса назначена встреча в семи милях отсюда. Желаю вам удачи с вашим цветником, Молли.

_________________

 Ничему не удивляющийся (лат.).

 Двадцать одно (фр.).

Отправить