ГЛАВА 18
ТАЙНА МИСТЕРА ОСБОРНА

Осборн и Роджер приехали в Хэмли-Холл. Роджера Молли застала уже там, когда вернулась из поездки домой. Она поняла, что Осборна ждут, но в остальном о нем было сказано очень мало. Сквайр почти не покидал комнаты жены, сидел подле нее, глядел на нее и время от времени неслышно стонал. Она, по большей части, была под действием снотворных и не часто приходила в себя, но, когда приходила, почти неизменно звала Молли. Кроме того, в этих редких случаях она спрашивала про Осборна — где он, извещен ли, едет ли он? В ее ослабевшем и затуманенном рассудке, казалось, сохранились два сильных впечатления: одно — о сочувствии, с которым Молли встретила ее признания, касающиеся Осборна, другое — о гневе, который муж испытывает по отношению к нему. В присутствии сквайра она никогда не упоминала имени Осборна и, казалось, приходила в сильнейшее волнение, говоря о нем с Роджером, однако, оставаясь наедине с Молли, едва ли говорила о ком-либо другом. У нее, по-видимому, была некая смутная мысль о том, что Роджер винит брата, тогда как она помнила горячую защиту Молли, которую в первый момент сочла безнадежно фантастичной. Во всяком случае, Молли она сделала своей поверенной в том, что касалось ее первенца. Она послала ее спросить Роджера, когда Осборн приедет, так, словно точно знала, что он едет.

— И передай мне все, что скажет Роджер. От тебя он не скроет.

Но прошло несколько дней, прежде чем Молли смогла о чем-либо спросить Роджера, и за эти дни состояние миссис Хэмли существенно изменилось. Наконец Молли набрела на Роджера в библиотеке, где он сидел, опустив голову на руки. Он не слышал ее шагов, пока она не подошла вплотную. Тогда он поднял лицо — покрасневшее, со следами слез, с беспорядочно всклокоченными волосами.

— Я хотела увидеть вас наедине. Ваша матушка так хочет узнать хоть что-нибудь новое о вашем брате Осборне. Она еще на прошлой неделе просила меня спросить вас о нем, но я не хотела говорить о нем при вашем отце.

— При мне она его почти не упоминала.

— Я не знаю почему: со мною она говорила о нем постоянно. Я очень мало видела ее на этой неделе, и мне кажется, она очень многое забывает сейчас. И все же, если вы не против, мне хотелось бы, чтобы я могла хоть что-то ей сказать, если она опять спросит.

Он снова обхватил голову руками и некоторое время не отвечал ей.

— Что она хочет знать? — спросил он наконец. — Она знает, что Осборн приезжает совсем скоро — на днях?

— Да, но она хочет знать, где он.

— Не могу вам сказать. Я не знаю точно. Думаю, он за границей. Но я не уверен.

— Но вы отослали ему папино письмо?

— Я отослал одному его другу, который лучше, чем я, знает, где его найти. Вы должны знать, что его преследуют кредиторы, Молли. Вы не можете этого не знать, ведь вы почти член семьи, будто младший ребенок в доме. По этой и еще по другим причинам я не знаю точно, где он.

— Я так и скажу ей. Вы уверены, что он приедет?

— Совершенно уверен. Но, Молли, я думаю, моя мать проживет еще какое-то время, — разве нет? Доктор Николс вчера заверил нас в этом, когда был здесь вместе с вашим отцом. Он говорил, что она оправилась больше, чем он ожидал. Вы не боитесь какой-нибудь перемены? Отчего вы так тревожитесь о приезде Осборна?

— Нет. Я спросила только для нее. Видно, что ей очень хочется услышать какие-нибудь новости о нем. По-моему, она видела его во сне, и потом, когда проснулась, для нее было облегчением поговорить о нем со мной. Мне кажется, что она постоянно связывает меня с ним. Мы с ней, когда были вместе, так часто о нем говорили!

— Я не знаю, что бы мы все делали без вас. Вы все время были как дочь для моей матери.

— Я так люблю ее, — тихо сказала Молли.

— Да, я понимаю. А вы замечали, что она иногда называет вас Фанни? Так звали нашу маленькую сестренку, которая умерла. Я думаю, она часто принимает вас за нее. Как раз отчасти из-за этого, а отчасти потому, что в такое время невозможно соблюдать формальности, я стал называть вас Молли. Я надеюсь, вы не против?

— Нет. Мне это нравится. Но не скажете мне еще что-нибудь о вашем брате? Она, право же, так ждет известий о нем!

— Лучше бы она сама меня спросила. Хотя нет! Я так связан обещаниями хранить тайны, Молли, что не смог бы ей ответить, если бы она начала меня расспрашивать. Я полагаю, что он в Бельгии и что он поехал туда недели две тому назад, отчасти для того, чтобы спрятаться от кредиторов. Вы знаете, что отец отказался заплатить его долги?

— Да. По крайней мере, я слышала что-то в этом роде.

— Я не думаю, что отец сможет собрать все эти деньги разом, не прибегнув к мерам, которые ему были бы в высшей степени не по душе. Однако сейчас это ставит Осборна в очень трудное положение.

— Я думаю, ваш отец очень сердит потому, что в том, как эти деньги были потрачены, есть какая-то тайна.

— Если моя мать как-нибудь упомянет эту сторону дела, — поспешно сказал Роджер, — заверьте ее от моего имени, что здесь нет ничего порочного или преступного. Больше я сказать не могу: я связан словом. Но успокойте ее на этот счет.

— Я не уверена, что она помнит всю свою мучительную тревогу об этом, — сказала Молли. — Она очень много говорила на эту тему со мной до вашего приезда, когда ваш отец выглядел таким разгневанным… А сейчас она всякий раз, как меня видит, хочет заговорить на прежнюю тему, но уже не так ясно все помнит. Если бы она увиделась с ним сейчас, по-моему, она не припомнила бы, отчего так беспокоилась за него, пока он отсутствовал.

— Он скоро должен быть здесь. Я ожидаю его со дня на день, — с некоторым усилием сказал Роджер.

— Как вы думаете, ваш отец очень сердит на него? — спросила Молли с такой робостью, точно недовольство сквайра могло быть обращено на нее.

— Не знаю, — ответил Роджер. — Болезнь моей матери могла переменить его, но он нелегко прощал нас прежде. Помню, как-то раз… но это к делу не относится. Мне все время кажется, что ради матери он наложил на себя суровый зарок и не выскажет многого. Но это вовсе не значит, что он забудет. У моего отца мало привязанностей, но те, что есть, очень сильны. Любые обиды от людей, к которым он привязан, причиняют ему сильную боль и оставляют несмываемый след. Эта злосчастная оценка собственности! Она подала отцу мысль о post-obit…

— А что это значит? — спросила Молли.

— Это означает — брать деньги в долг с выплатой по смерти отца, что, конечно, связано с вычислением возможной продолжительности его жизни.

— Как это ужасно! — сказала она.

— Я совершенно уверен, что Осборн никогда ничего подобного не делал. Но отец выразил свои подозрения в такой форме, что вызвал гнев у Осборна, и брат теперь ничего не говорит и не желает оправдываться, хотя некоторые оправдания у него есть; и при всей его любви ко мне, я не имею на него никакого влияния, иначе — он бы рассказал отцу все. Ну что ж, остается надеяться, что время все расставит по местам, — добавил он, вздохнув. — Моя мать смогла бы все уладить между нами, будь она такой, какой была раньше.

Он отвернулся, оставив Молли глубоко опечаленной. Она знала, что у каждого члена этой семьи, которую она так любит, большая беда, из которой она не видит выхода, и ее слабая возможность помочь им становится слабее день ото дня по мере того, как миссис Хэмли все больше и больше угасает под влиянием снотворного и затмевающей разум болезни. Отец как раз сегодня заговорил о желательности ее окончательного возвращения домой. Она нужна была миссис Гибсон — не по какой-нибудь особой причине, но по многочисленным мелким частностям разных причин. Миссис Хэмли перестала нуждаться в ней постоянно и, казалось, лишь изредка вспоминала о ее существовании. Ее положение (так считал отец — ей самой это не приходило в голову) в семье, где единственная женщина была прикована к постели, становилось неловким. Но Молли упросила позволить ей остаться еще на два-три дня, не больше, только до пятницы. Если миссис Хэмли пожелает увидеть ее (настаивала она со слезами на глазах) и услышит, что она уехала из дома, то сочтет ее такой черствой, такой неблагодарной!

— Дорогое мое дитя, она перестает нуждаться в ком бы то ни было! Ее земные чувства омертвели.

— Папа, это ужаснее всего. Я не могу вынести этого. Я не хочу этому верить. Она может больше ни разу не позвать меня, может совсем забыть обо мне, но я уверена — до самого конца она будет взглядом искать сквайра и своих детей. Прежде всего несчастного Осборна, потому что он в беде.

Мистер Гибсон покачал головой, но ничего не ответил. Минуту спустя он сказал:

— Мне не хочется увозить тебя, пока тебе хотя бы кажется, что ты еще можешь принести пользу или утешение той, которая всегда была так добра к тебе, но, если до пятницы она тебя не позовет, ты убедишься и готова будешь приехать домой?

— Если я приеду домой в пятницу, можно мне еще раз увидеть ее, даже если она меня не позовет? — спросила Молли.

— Да, конечно. Никакого шума, никаких шагов, но можешь войти и увидеть ее. Должен тебе сказать, я почти уверен, что она тебя не позовет.

— Но может быть, позовет, папа. Я приеду домой в пятницу, если она не позовет. Но я думаю, что позовет.

Молли осталась в доме, стараясь делать все, что может, для удобства его обитателей. Они выходили только к столу или по каким-нибудь неотложным делам и не находили времени, чтобы поговорить с ней, так что она вела одинокую жизнь в ожидании зова, который так и не пришел. Вечером того дня, когда произошел описанный выше разговор с Роджером, приехал Осборн. Он прошел прямо в гостиную, где Молли, сидя на ковре, читала при свете камина, так как ей не хотелось звонить, чтобы принесли свечи для нее одной. Осборн вошел так поспешно, что казалось — он сейчас споткнется и упадет. Молли поднялась с ковра. Прежде он ее не заметил. Сейчас, шагнув вперед, он взял ее за обе руки и подвел к яркому дрожащему пламени, напряженно всматриваясь в ее лицо:

— Как она? Вы скажете мне — вы должны знать правду! Я ехал день и ночь после того, как получил письмо вашего отца.

Прежде чем она смогла подобрать слова, он опустился в ближайшее кресло, прикрыв рукой глаза.

— Она очень больна, — сказала Молли. — Это вы знаете, но я не думаю, что она страдает от сильных болей. Она очень тосковала без вас.

Он простонал вслух:

— Отец запретил мне приезжать.

— Я знаю! — сказала Молли, стремясь опередить его упреки самому себе. — Ваш брат тоже был в отъезде. Я думаю, никто не сознавал, насколько тяжело она больна — она была так долго нездорова.

— Вы знаете… Да! Она вам о многом говорила — она очень полюбила вас. И Богу известно, как я любил ее. Если бы мне не было запрещено приезжать домой, я бы все ей рассказал. Мой отец знает о моем приезде?

— Да, — ответила Молли. — Я сказала ему, что папа послал за вами.

В эту самую минуту вошел сквайр. Он не слышал о приезде Осборна и искал Молли, чтобы попросить ее написать ему письмо.

Осборн не встал, когда вошел отец. Он был слишком изнурен, слишком подавлен, а также слишком отчужден от отца его гневными, подозрительными письмами. Если бы он в эту минуту поднялся ему навстречу с каким-нибудь проявлением чувства, все могло бы пойти иначе. Но он замешкался, и отец увидел его прежде, чем он произнес хоть слово. Все, что сказал сквайр, увидев сына, было:

— Вы здесь, сэр! — И, прервав указания, которые давал Молли, он стремительно вышел из комнаты.

Все это время сердце его тосковало по первенцу, но взаимная гордость удерживала их врозь. Однако сквайр тут же отправился к дворецкому и спросил у него, когда появился мистер Осборн, каким образом он приехал и накормили ли его — обедом или как-нибудь иначе — со времени приезда.

— А то я сейчас все забываю! — сказал бедный сквайр, поднося руку к голове. — Вот хоть убейте, не могу вспомнить, обедали мы или нет. Все эти долгие ночи, печаль, бессонница совершенно сбивают меня с толку.

— Может быть, сэр, вы пообедаете вместе с мистером Осборном? Миссис Морган как раз сейчас отсылает обед для него. А за обедом вы, сэр, только сели за стол, как подумали, что госпоже что-то нужно.

— Верно! Теперь вспомнил! Мне больше ничего не надо. Подайте мистеру Осборну вино по его выбору. Может быть, он может есть и пить. — И сквайр ушел наверх с ожесточенным, но и с опечаленным сердцем.

Когда внесли свечи, Молли была поражена переменой в Осборне. Он выглядел изможденным и усталым — быть может, от долгой дороги и беспокойства. И он вовсе не был сейчас таким элегантным джентльменом, каким видела его Молли в последний раз, когда он приходил с визитом к ее мачехе два месяца тому назад. Однако таким он нравился ей больше. Тон его замечаний был ей более приятен. Он держался проще, меньше стыдился показывать свои чувства. Он тепло и любовно расспрашивал о Роджере. Роджера дома не было — он уехал в Эшкомб по какому-то делу сквайра. Осборн с нетерпением ожидал его возвращения и, кончив обедать, беспокойно бродил по гостиной.

— Вы уверены, что сегодня я не смогу ее увидеть? — спросил он Молли в третий или четвертый раз.

— Никак не сможете. Если хотите, я еще раз поднимусь наверх. Но миссис Джонс, сиделка, которую прислал доктор Николс, очень решительная особа. Я поднималась туда, пока вы обедали, и миссис Хэмли тогда только что приняла свои капли, и ее ни в коем случае нельзя было беспокоить — показываться ей и уж тем более волновать ее.

Осборн, не переставая, ходил взад-вперед по длинной гостиной, разговаривая наполовину с самим собой, наполовину с Молли:

— Хоть бы Роджер поскорее приехал! Похоже, он единственный рад меня видеть. Отец все время живет наверху в комнатах матери, мисс Гибсон?

— Со времени ее последнего приступа. Мне кажется, он упрекает себя за то, что не встревожился раньше.

— Вы слышали все слова, что он сказал мне, — они не очень похожи на приветствие, не правда ли? А моя дорогая мать, которая всегда — виноват я был или нет… Роджер точно вернется сегодня?

— Совершенно точно.

— Вы ведь гостите здесь? Вы часто видите мою мать или эта всесильная сиделка вас тоже не допускает?

— Миссис Хэмли не посылала за мной уже три дня, а я хожу в ее комнату, только когда она позовет. Я думаю, что уеду в пятницу.

— Я знаю, что моя мать очень любила вас.

Через некоторое время он произнес голосом, в котором прозвучала глубокая мука:

— Я полагаю… Как вы думаете, ее мысли не сбиваются… она в ясном сознании?

— Она не всегда в сознании, — ласково произнесла Молли. — Ей приходится принимать так много наркотических лекарств… Но ее мысли не сбиваются, просто она забывает и спит.

— О мама, мама! — внезапно остановившись, произнес он и склонился над огнем, опираясь о каминную полку.

Когда домой вернулся Роджер, Молли решила, что ей пора уйти. Бедная девочка, для нее наступало время покинуть это горестное место, где она ничем не могла помочь. В эту ночь — ночь вторника — она плакала, пока не заснула. Еще два дня, и наступит пятница, и ей придется вырвать корни, так глубоко пущенные в эту почву. Утро было ясным, а утро и солнечная погода ободряют молодые сердца. Молли сидела в столовой и заваривала чай для джентльменов, когда они сошли вниз. Она не переставала надеяться, что сквайр и Осборн придут к лучшему взаимопониманию еще до того, как она уедет, потому что в конечном счете в разладе отца с сыном больше горечи, чем в болезни, посланной Богом. Но хотя оба встретились за завтраком, они намеренно избегали обращаться друг к другу. Пожалуй, самой естественной темой для разговора между ними двумя в такое время было бы долгое путешествие Осборна в ночь накануне, но он ни словом не обмолвился, где находится место, откуда он приехал: на севере, юге, востоке или западе, и сквайр предпочел не касаться этого предмета, чтобы не выявить то, что его сын пожелал скрыть. К тому же в голове того и другого присутствовала невысказанная мысль о том, что нынешняя болезнь миссис Хэмли была серьезно отягчена, если не исключительно вызвана, открывшимися долгами Осборна, и потому многие вопросы и ответы в этом направлении были под запретом. В сущности, попытки вести беседу сводились к местным темам и были в основном обращены к Молли или Роджеру. Подобное общение не способствовало ни удовольствию, ни даже дружелюбию, хотя и возникла наружная видимость мирной учтивости. Задолго до конца дня Молли пожалела, что не согласилась с предложением отца и не уехала домой вместе с ним. Казалось, она никому не нужна. Сиделка миссис Джонс вновь и вновь заверяла ее в том, что миссис Хэмли ни разу не упоминала ее имени. Ее маленькие услуги в комнате больной не требовались при постоянной сиделке. Осборн и Роджер, казалось, замечали только друг друга, и Молли теперь чувствовала, как много короткие беседы, что были у нее с Роджером, дали ей пищи для размышлений на все эти оставшиеся одинокие дни. Осборн был чрезвычайно вежлив и даже в очень приятной манере выразил ей свою благодарность за внимание к его матери, но, казалось, не желал показывать ей своих более глубоких чувств и едва ли не стыдился того, как откровенно проявил их в вечер своего приезда. Он разговаривал с нею, как любой любезный молодой человек разговаривает с любой располагающей к себе молодой леди, но Молли это едва ли не обижало. И только сквайр, казалось, считал ее на что-то пригодной. Он поручал ей писать письма, подводить мелкие счета, и она готова была целовать ему руки в благодарность за это.

Наступил последний день ее пребывания в Хэмли-Холле. Роджер уехал по делам сквайра. Молли вышла в сад, вспоминая прошлое лето, когда диван миссис Хэмли выносили под старый кедр на лужайке и воздух был напоен запахом роз и цветущего шиповника. Сейчас деревья стояли голые, в остром, морозном воздухе не было сладкого аромата, и, глядя на фасад дома, она видела в окнах белые шторы, заслонявшие от бледного зимнего неба комнату больной. Потом ей вспомнился день, когда отец привез ей известие о своем втором браке. Сейчас густой кустарник был опутан мертвыми сорняками, покрыт ледяной коркой и инеем; изящные, тонкие сплетения сучьев, ветвей и веточек перевились в безлистую отчетливость на фоне неба. Сможет ли она еще когда-нибудь быть столь же страстно-несчастной? Добродетель или бесчувственность заставляет ее ощущать, что жизнь слишком коротка для того, чтобы тревожиться чрезмерно о чем бы то ни было? Смерть кажется единственной реальностью. У нее не было ни сил, ни желания идти далеко или быстро, и она повернула назад, к дому. Послеполуденное солнце ярко горело в окнах, и, движимые по какой-то неизвестной причине необычным усердием, горничные отворили ставни и окна в обычно пустующей библиотеке. Среднее окно было также и дверью; беленая деревянная панель доходила снизу до середины его. Молли свернула по мощенной мелкими плитками тропинке, которая вела мимо окон библиотеки к воротам в белой ограде перед домом, и вошла в открытую дверь. Ей было позволено выбрать любые книги, какие она захочет почитать, и взять их с собою домой, и это оказалось как раз такое полубездельное занятие, которое сейчас пришлось ей по вкусу. Она поднялась по лесенке к нужной ей полке в темном углу комнаты и, найдя там некий том, показавшийся ей интересным, устроилась на ступеньке, чтобы немного почитать. Там она и сидела, в капоре и плаще, когда в библиотеку вдруг вошел Осборн. Поначалу он ее не увидел — вообще он был в такой спешке, что, возможно, и вовсе не заметил бы ее, если бы она не заговорила:

— Я вам не помешаю? Я зашла на минуту — выбрать несколько книг.

Говоря это, она спустилась по ступенькам, все еще держа книгу в руке.

— Ничуть. Это я вас побеспокоил. Мне нужно написать письмо к прибытию почты, а потом я уйду. Вам не холодно от открытой двери?

— О нет. От нее так свежо и приятно.

Она снова вернулась к книге, сидя на нижней ступеньке лестницы, а он стал писать за большим старомодным письменным столом, придвинутым к окну. Прошло минуты две глубокого молчания, в котором слышно было, лишь как перо Осборна царапает по бумаге. Затем щелкнула калитка, и в открытой двери появился Роджер. Он стоял лицом к Осборну, сидящему на свету, а спиной — к Молли, укрывшейся в уголке. Он протянул письмо и произнес хрипло и торопливо:

— Письмо от твоей жены, Осборн. Я шел мимо почты и подумал…

Осборн поднялся с гневным смятением на лице:

— Роджер! Что ты наделал! Разве ты ее не видишь?

Роджер огляделся вокруг, и Молли поднялась в своем уголке, покрасневшая, дрожащая и несчастная, словно это она была виновата. Роджер вошел в комнату. Все трое выглядели одинаково жалкими. Первой заговорила Молли. Она вышла вперед и сказала:

— Мне так жаль! Я не хотела услышать этого, но ничего нельзя было сделать. Ведь вы доверяете мне — правда? — И, повернувшись к Роджеру, обратилась к нему со слезами на глазах: — Пожалуйста, скажите, что вы верите: я никому ничего не скажу.

— Теперь уже ничего не поправишь, — мрачно сказал Осборн. — Но только Роджеру, который знал, как это важно, следовало посмотреть вокруг, прежде чем говорить.

— Да, следовало, — подтвердил Роджер. — Ты не представляешь, как я зол на себя. Но это совсем не значит, что я не уверен в вас как в самом себе, — продолжил он, поворачиваясь к Молли.

— Да, — сказал Осборн. — Но ты видишь, как много шансов, что даже человек с наилучшими намерениями может проговориться о том, что для меня так важно держать в тайне.

— Я знаю, что ты так считаешь, — сказал Роджер.

— Давай не будем заново начинать эту старую дискуссию — по крайней мере, в присутствии третьего лица.

Все это время Молли с трудом удерживала слезы. Теперь, когда о ней упомянули как о «третьем лице», в присутствии которого следовало проявлять сдержанность в разговоре, она сказала:

— Я ухожу. Наверное, мне не следовало здесь быть. Я очень сожалею, очень. Но я постараюсь забыть все, что слышала.

— Это невозможно сделать, — сказал Осборн, все еще нелюбезно. — Но вы пообещаете мне никогда не говорить об этом ни с кем — даже со мной или с Роджером? Вы попытаетесь вести себя и разговаривать так, как будто никогда этого не слышали? Я уверен, судя по тому, что Роджер говорил мне о вас, что, если вы дадите мне это обещание, я могу на него положиться.

— Да, я обещаю, — сказала Молли, протягивая ему руку в знак подтверждения своих слов. Осборн взял ее руку, но скорее так, как если бы считал этот жест излишним. Она добавила: — Я думаю, что сделала бы так и без обещания. Но, должно быть, лучше связать себя словом. А сейчас я уйду. Лучше бы я никогда не входила в эту комнату.

Она очень осторожно положила книгу на стол и повернулась, чтобы выйти из библиотеки и не разрыдаться, пока не окажется в уединении своей спальни. Но первым у двери оказался Роджер. Он держал ее открытой для Молли и всматривался с пониманием — она это почувствовала — в ее лицо. Он протянул ей руку, и его крепкое пожатие выразило и сочувствие, и сожаление о том, что произошло.

Ей едва удалось сдержать слезы, пока она дошла до своей спальни. В последнее время чувства ее были мучительно напряжены, не находя себе естественного выхода в действии. Прежде отъезд из Хэмли представлялся таким печальным, а теперь ее тяготила необходимость увозить с собой секрет, которого ей не следовало знать и знание о котором налагало очень тревожное чувство ответственности. А потом пришли вполне естественные раздумья о том, кто же она — жена Осборна. Находясь так долго и в таких близких отношениях с семейством Хэмли, Молли прекрасно знала, какие планы строились относительно будущей хозяйки имения. Сквайр, к примеру, отчасти для того, чтобы дать понять, что Осборн, его наследник, недосягаем для дочери врача Молли Гибсон, в первое время, когда еще не узнал Молли как следует, часто упоминал о том, какой блистательный брак со знатным, высокопоставленным и богатым семейством смогут заключить Хэмли из Хэмли в лице его умного, выдающегося, красивого сына Осборна. Да и миссис Хэмли — в отличие от него без всяких задних мыслей — постоянно упоминала планы, которые строила относительно того, как будет принимать неизвестную будущую невестку.

«Гостиную надо будет переделать, когда Осборн женится…», или «Жена Осборна захочет поселиться в комнатах на восточной стороне; ей, наверно, нелегко будет жить вместе со стариками, но мы постараемся устроить так, чтобы она это чувствовала как можно меньше», или «Разумеется, когда появится миссис Осборн, мы должны постараться подарить ей новую карету; мы сами вполне обойдемся старой». Эти и подобные им речи создали у Молли впечатление о будущей миссис Осборн как о некой прекрасной, знатной молодой даме, которая одним своим присутствием преобразит старый Холл в величественное и торжественное жилище из приятного, без излишней церемонности дома, каким он был сейчас. И Осборн, который так томно-критически беседовал с миссис Гибсон о разных сельских красавицах и даже в собственном доме склонен был порисоваться своей взыскательностью (только дома он был поэтически-взыскателен, тогда как в беседе с миссис Гибсон светски-взыскателен), — какую же немыслимо элегантную красавицу он выбрал себе в жены? Кто она, отвечающая всем его требованиям и при этом вынужденная скрывать свой брак с ним от его родителей? Наконец Молли отбросила свои размышления. Это было бесполезно: она никогда этого не узнает, не стоит и пытаться. Глухая стена ее обещания стояла у нее на пути. Быть может, даже нехорошо было размышлять об этом, пытаться припомнить мимолетные разговоры, случайные упоминания имени, чтобы сложить их во что-то связное. Молли страшилась предстоящей встречи с обоими братьями, но все они встретились за обедом так, словно ничего не случилось. Сквайр был молчалив то ли от подавленности, то ли от недовольства. С самого возвращения Осборна он не разговаривал с ним, если не считать пустых банальностей, когда общения было не избежать, и состояние жены подавляло его, как тяжелая туча, затмившая дневной свет. Осборн соблюдал по отношению к отцу безразличную манеру, которая, как чувствовала Молли, была напускной, но при том не была примирительной. Роджер, спокойный, уравновешенный, естественный, говорил больше всех присутствующих, но и он чувствовал себя неловко и тревожился по многим причинам. Сегодня он обращался главным образом к Молли, начав довольно пространное повествование о недавних открытиях в области естественных наук, и продолжал тему, почти не требуя ни от кого ответов. Молли ожидала, что Осборн будет выглядеть иначе, чем обычно, — смущенным, или пристыженным, или недовольным, или даже «женатым», но он был точно тот же Осборн, что и утром, — красивый, элегантный, с томной манерой и наружностью, сердечный с братом, вежливый с нею, испытывающий тайную неловкость от состояния дел между ним и отцом. Она бы ни за что не догадалась о тайном романе, скрытом за этим повседневным поведением. Ей всегда хотелось впрямую соприкоснуться с любовной историей, здесь она ее встретила и нашла очень неутешительной: все было окрашено скрытностью и неопределенностью. И ее честный и прямой отец, ее жизнь в Холлингфорде — а городок, при всех своих недостатках, был открыт и прямодушен, и все в нем все знали друг о друге — показались ей, в сравнении с увиденным, надежными и приятными. Конечно, она с большой сердечной болью расставалась с Хэмли-Холлом и молча прощалась со спящей и не осознающей окружающего миссис Хэмли. Но покидать ее сейчас было совсем иным делом, чем две недели тому назад. Тогда Молли была ей нужна каждую минуту и давала ей чувство покоя. Теперь бедная женщина, чье тело так надолго пережило ее душу, казалось, забыла о существовании своей юной подруги.

Молли отправили домой в карете, нагруженную проявлениями искренней благодарности всех членов семьи. Осборн обшарил все оранжереи, собирая для нее букет, Роджер отобрал для нее самые разнообразные книги. Сквайр долго тряс ее руку, не в силах высказать ей свою благодарность, и наконец обнял ее и расцеловал, как расцеловал бы дочь.

Отправить