ГЛАВА 16
НОВОБРАЧНАЯ У СЕБЯ ДОМА

Среди «жителей графства» (как именовала их миссис Гибсон), которые наносили ей визиты как новобрачной, были два молодых мистера Хэмли. Сквайр, их отец, принес свои поздравления, насколько он вообще намеревался их приносить, самому мистеру Гибсону, когда тот приехал в Хэмли-Холл, но миссис Хэмли, будучи не в силах нанести визит сама и желая проявить внимание к новой жене своего доброго врача и, возможно, с несколько сочувственным интересом к тому, как Молли ладит с мачехой, заставила сыновей съездить верхом в Холлингфорд с ее визитными карточками и извинениями. Они вошли в заново отделанную гостиную, бодрые и свежие после скачки, — впереди, как обычно, Осборн, безукоризненно одетый сообразно обстоятельствам и с присущим ему изяществом манер; а Роджер, похожий на крепкого, бодрого, толкового фермера, составлял свиту своего брата. Миссис Гибсон была одета для приема посетителей и производила именно то впечатление, которое всегда стремилась произвести, — очень хорошенькой женщины, уже не первой молодости, но с такими мягкими манерами и ласкающим слух голосом, что люди просто забывали думать о том, каков на самом деле ее возраст. Молли была теперь одета лучше, чем прежде, — об этом позаботилась ее мачеха. Она не любила видеть вокруг себя что-то старое, поношенное или вышедшее из моды, это оскорбляло ее взор. Постоянными нотациями она уже приучила Молли уделять больше внимания тому, что она надевает, как причесывается, как обувается и носит ли должным образом перчатки. Миссис Гибсон попыталась убедить ее избавить кожу от загара с помощью туалетной воды и крема из розмарина, но тут Молли проявляла то ли забывчивость, то ли нежелание, и миссис Гибсон сочла, что не может каждый вечер приходить в спальню падчерицы и следить за тем, чтобы она смазывала лицо и шею косметическими средствами, которыми ее так заботливо снабдили. И все же наружность Молли чрезвычайно изменилась к лучшему, даже на требовательный взгляд Осборна. Что до Роджера, то он, скорее, пытался по ее виду и выражению лица определить, счастлива она или нет, — выяснить это его особенно просила мать.

Осборн и миссис Гибсон вели взаимно приятную беседу, в манере, приличествующей визиту молодого человека к немолодой новобрачной, обсуждая «Шекспира и музыкальные стаканчики» последних дней и соревнуясь друг с другом в осведомленности касательно светской жизни Лондона. Молли слышала обрывки их беседы во время пауз в разговоре между нею и Роджером. Ее герой представал в совершенно новом качестве — не литератором или поэтом, не романтиком или критиком. Сейчас он был всецело захвачен последней новой пьесой и оперными певцами. У него было преимущество перед миссис Гибсон, которая, в сущности, говорила обо всем этом с чужого голоса, повторяя слышанное ею в Тауэрс, тогда как Осборн два-три раза ездил в Лондон из Кембриджа послушать или посмотреть то или иное чудо сезона. Ее же преимущество состояло в более смелой изобретательности, с которой она преувеличивала и раздувала факты, а кроме того, она была более искусна в выборе и сочетании слов, так что создавалось впечатление, как будто мнения, которые были в действительности цитатами, возникли из ее личного опыта или наблюдения. Так, к примеру, говоря о сценической манере знаменитой итальянской певицы, она спрашивала:

— А вы замечали этот ее постоянный трюк — как она приподнимает плечи и стискивает руки, прежде чем взять высокую ноту?

Говорилось это так, что следовало понимать: миссис Гибсон сама заметила это ухищрение оперной дивы. Молли, у которой к этому времени уже сложилось довольно точное представление о том, как ее мачеха провела последний год, слушала эту беседу с изрядным недоумением, но в конце концов решила, что, должно быть, неправильно поняла сказанное ими, упустив какие-то связующие звенья из-за необходимости отвечать на вопросы и замечания Роджера. Осборн был совсем не тот, что в Хэмли-Холле рядом с матерью.

Роджер заметил взгляды Молли, обращенные на брата.

— Вам не кажется, что у моего брата болезненный вид? — спросил он, понизив голос.

— Нет… дело не в этом.

— Он нездоров. Мы с отцом беспокоимся за него. Эта поездка на континент принесла ему вред вместо пользы. И я боюсь, разочарование из-за экзамена на нем тоже сказалось.

— Мне не показалось, что у него больной вид, но он как-то изменился.

— Он говорит, что должен скоро вернуться в Кембридж. Может быть, это пойдет ему на пользу. Я тоже уеду на той неделе. Это прощальный визит к вам, как и поздравительный — к миссис Гибсон.

— Вашей матери будет нелегко пережить отъезд вас обоих — верно? Но конечно, молодым людям всегда приходится жить вдали от дома.

— Да, — ответил он. — Ей это очень нелегко, и меня к тому же беспокоит ее здоровье. Вы ведь будете иногда навещать ее? Она очень привязана к вам.

— Если смогу, — сказала Молли, бессознательно бросив взгляд на мачеху. У нее было неспокойное чувство, что, несмотря на непрерывный поток собственной речи, миссис Гибсон не только может услышать, но и слышит каждое ее слово.

— Вам нужны еще какие-нибудь книги? — спросил Роджер. — Если нужны, то составьте список и пошлите моей матери до того, как я уеду в следующий вторник. После моего отъезда некому будет пойти в библиотеку и отыскать их.

Как только они отправились в обратный путь, миссис Гибсон начала свое обычное обсуждение уехавших посетителей:

— Мне нравится этот Осборн Хэмли! Какой милый юноша! Почему-то мне всегда нравятся старшие сыновья. Он ведь унаследует имение, верно? Я попрошу твоего дорогого папу, чтобы он поощрял его приезжать почаще. Это будет очень подходящее, очень приятное знакомство для тебя и для Синтии. Второй, по-моему, весьма неотесанный юнец — никакого аристократизма. Должно быть, пошел в мать, которая просто-напросто парвеню, как я слышала в Тауэрс.

Молли была так рассержена, что получила большое удовольствие, ответив:

— Я слышала, что ее отец был купцом из России и занимался импортом свечного сала и пеньки. Мистер Осборн Хэмли очень похож на нее.

— Подумать только! Но такие вещи вычислить невозможно. Во всяком случае, он истинный джентльмен и наружностью, и манерами. Имение родовое, не так ли?

— Я ничего в этом не понимаю, — сказала Молли.

Последовало короткое молчание. Затем миссис Гибсон сказала:

— Знаешь ли, я думаю, надо, чтобы твой дорогой папа дал небольшой званый обед и пригласил мистера Осборна Хэмли. Мне бы хотелось, чтобы он почувствовал себя в этом доме своим. Это было бы развлечением для него после скуки и одиночества Хэмли-Холла. Я полагаю, его родители нечасто выезжают?

— Он возвращается в Кембридж на следующей неделе, — сказала Молли.

— Вот как? Ну, тогда мы отложим наш маленький обед до приезда Синтии. Я бы хотела, чтобы у бедняжки было хоть какое-то общество молодежи, когда она вернется.

— А когда она вернется? — спросила Молли, все время ожидавшая с нетерпеливым любопытством возвращения Синтии.

— О, я точно не знаю — может быть, к Новому году, а может быть, не раньше Пасхи. Прежде всего мне надо заново отделать эту гостиную, а затем я собираюсь обставить одинаково ее комнату и твою. Они одного и того же размера, только по разным сторонам коридора.

— Вы собираетесь заново обставлять мою комнату? — спросила Молли, пораженная этими нескончаемыми переменами.

— Да, и твою тоже, дорогая, так что не завидуй.

— О, пожалуйста, мама, мою не надо, — сказала Молли, только сейчас осознав смысл сказанного.

— Непременно надо, дорогая! Твоя тоже будет обставлена заново. Небольшая французская кровать, новые обои, красивый ковер, туалетный столик и зеркало — и у нее будет совсем другой вид.

— Но я не хочу, чтобы у нее был другой вид. Мне она нравится такой, как есть. Пожалуйста, не надо с ней ничего делать.

— Что за глупости, дитя! В жизни не слыхала ничего нелепее! Любая девушка была бы рада избавиться от мебели, годной только для кладовки.

— Она была мамина до того, как мама вышла замуж, — сказала Молли еле слышным голосом, прибегая к этому последнему аргументу с неохотой, но с уверенностью, что против него нельзя возразить.

Миссис Гибсон мгновение помолчала, прежде чем ответить:

— Твои чувства, конечно, делают тебе честь. Но не кажется ли тебе, что чувство может завести слишком далеко? Нам бы пришлось никогда не покупать никакой новой мебели и обходиться насквозь проточенным старьем. Кроме того, дорогая, Холлингфорд покажется Синтии очень унылым после красивой, веселой Франции, а мне хочется сделать ее первые впечатления приятными. У меня есть мысль устроить ее поблизости, и я хочу, чтобы она пришла в хорошее расположение духа, потому что, между нами говоря, дорогая, она немножко, са-а-амую чуточку своевольна. Только не надо об этом говорить твоему папе.

— Но разве нельзя отделать комнату Синтии, а мою не трогать? Пожалуйста, оставьте ее как есть.

— Ни в коем случае! Я не могу на это согласиться. Только подумай, что стали бы говорить обо мне; решили бы, что я балую своего ребенка и пренебрегаю ребенком мужа! Я не желаю этого терпеть.

— Никто и знать не будет.

— Это в таком-то болтливом городишке, как Холлингфорд! Право, Молли, ты или очень глупа, или очень упряма, или тебе безразлично, что станут говорить обо мне, — и все из-за твоей эгоистичной прихоти! Нет! Я перед своей совестью обязана поступить по справедливости, как я ее себе представляю. Каждое пенни, что я трачу на Синтию, я потрачу и на тебя, и не к чему больше об этом говорить.

Таким образом, маленькая, в белой кисее кровать Молли, ее старомодный комод и другие драгоценные напоминания о девичьих днях ее матери были отправлены в чулан, а вскоре, когда в дом приехала Синтия с ее большими французскими сундуками, вся старая мебель, занимавшая место, необходимое для сундуков, исчезла в том же чулане.

Все это время обитатели Тауэрс в поместье отсутствовали: леди Камнор была предписана поездка в Бат на начало зимы, и семья была там вместе с нею. В тусклые, дождливые дни миссис Гибсон обычно казалось, что ей не хватает «Камноров», ибо именно так она стала называть их с тех пор, как ее собственное положение сделалось более относительно их независимым. Эта новая привычка указывала на отличие ее близости к этой семье от благоговейной манеры, в которой жители Холлингфорда привыкли говорить о графе и графине. Как леди Камнор, так и леди Харриет время от времени писали своей «дорогой Клэр». У первой обычно были различные поручения, которые надлежало исполнить в Тауэрс или в городе и которые никто не исполнил бы лучше, чем Клэр, хорошо знакомая со вкусами и обычаями графини. Эти поручения обычно становились причиною многочисленных счетов за одноконные экипажи и коляски от гостиницы «Георг». Мистер Гибсон указывал на эту взаимосвязь своей жене, но она в ответ просила его заметить, что почти всегда за удачным исполнением пожеланий леди Камнор следовала присланная в подарок дичь. Мистеру Гибсону не вполне по душе была и такая взаимосвязь, но об этом он хранил молчание. Письма леди Харриет были коротенькими и забавными. Она питала к своей бывшей гувернантке такого рода расположение, которое побуждало время от времени писать ей и при этом испытывать радость, когда эта полудобровольная обязанность бывала исполнена. Поэтому в ее письмах не было никаких сердечных излияний, а лишь ровно столько семейных новостей и местных сплетен, чтобы дать Клэр почувствовать, что она не забыта своей бывшей ученицей, и все перемежалось умеренными, но искренними изъявлениями уважения. Как эти письма цитировались и постоянно упоминались миссис Гибсон в ее беседах с холлингфордскими дамами! Их эффект она обнаружила еще в Эшкомбе, неменьший они производили и в Холлингфорде. Но она была в некотором недоумении по поводу добрых весточек для Молли в письмах леди Харриет и вопросов о том, как понравился сестрам Браунинг посланный ею чай. Молли пришлось сначала объяснить, а потом полностью пересказать все подробности дня, проведенного ею в доме в Эшкомбе, и последующего визита леди Харриет к ней в дом сестер Браунинг.

— Что за чепуха! — в сердцах сказала миссис Гибсон. — Леди Харриет пришла повидать тебя только из желания позабавиться! Она всего лишь посмеялась над сестрами Браунинг, а они-то обе всем повторяют ее слова и говорят о ней так, словно она их близкая подруга.

— Я не думаю, что она потешалась над ними. Она казалась очень любезной и доброй.

— И ты полагаешь, что знаешь ее лучше, чем знаю я, проведя с нею пятнадцать лет? Говорю тебе, она делает посмешище из всякого, кто не принадлежит к ее кругу. Она же всегда называла сестер Браунинг Пэкси и Флэпси!

— Она пообещала мне больше этого не делать, — сказала Молли, загнанная в угол.

— Пообещала тебе?! Леди Харриет?! О чем ты говоришь?

— Просто… она назвала их при мне Пэкси и Флэпси… и, когда она сказала, что придет навестить меня в их доме, я попросила ее не приходить, если она собирается… потешаться над ними.

— Господи! При всем моем долгом знакомстве с леди Харриет, я бы никогда не позволила себе такой дерзости.

— Я это не из дерзости сказала, — твердо ответила Молли. — И я не думаю, что леди Харриет приняла это как дерзость.

— Этого ты знать не можешь. Она умеет принимать всякий вид.

Именно в эту минуту вошел сквайр Хэмли. Это было его первое посещение, и миссис Гибсон встретила его приветливо и любезно, вполне готовая принять извинения за то, что он так запоздал с поздравлением, и заверить его, что прекрасно понимает все бремя занятости каждого землевладельца, который сам трудится в своем поместье. Но никаких извинений не последовало. Он от всей души пожал ей руку в знак поздравления с завоеванием такого завидного приза, как его друг Гибсон, но ни единым словом не упомянул свое длительное пренебрежение долгом вежливости. Молли, которая к этому времени уже хорошо изучила все немногочисленные выражения сильных чувств на его лице, была уверена, что случилось нечто необычное и он очень встревожен. Он почти не обращал внимания на гладко льющуюся речь миссис Гибсон, решившей произвести благоприятное впечатление на отца красивого молодого человека, который, не говоря о его личной привлекательности, был еще и наследником имения. Сквайр повернулся к Молли и, обращаясь к ней, сказал приглушенным голосом почти так, словно делал ей признание, не предназначенное для ушей миссис Гибсон:

— Молли, у нас в доме все очень плохо! Осборн не получил стипендию в Тринити, на которую надеялся и ради которой туда возвратился. Потом позорно провалил экзамен на степень — и это после всего, что он говорил и что его мать говорила, а я, как дурак, ходил и хвастался своим умным сыном. Не могу этого понять. Я никогда не ждал ничего особенного от Роджера. Но чтобы Осборн… И это довело жену до тяжелого приступа ее болезни, и ей, видимо, очень нужны вы, дитя мое. Ваш отец сегодня утром приезжал ее навестить. Бедняжка. Я боюсь, она очень плоха. Она призналась вашему отцу, как ей хотелось бы, чтобы вы были рядом, и он сказал, что я могу съездить за вами. Вы ведь поедете со мной, правда? Она не из тех бедных женщин, к которым проявляют доброту из одного только милосердия, но она так обделена женской заботой, как если бы она была бедной, а может быть — и больше.

— Я буду готова через десять минут, — сказала Молли, глубоко тронутая словами сквайра и тем, как они были сказаны, ни минуты не думая о том, чтобы спросить согласия мачехи, — ведь она услышала, что отец уже дал его.

Когда она поднялась, собираясь выйти из комнаты, миссис Гибсон, которая лишь наполовину расслышала слова сквайра и была несколько уязвлена тем, что оказалась исключенной из разговора, спросила:

— Куда это ты собралась, милочка?

— Миссис Хэмли хочет, чтобы я приехала к ней, и папа позволил, — сказала Молли, и почти одновременно с ней ответил сквайр:

— Моя жена болеет и, так как она очень привязана к вашей девочке, попросила мистера Гибсона позволить ей приехать ненадолго в Хэмли-Холл, и он любезно согласился. Я здесь, чтобы забрать ее.

— Постой минутку, любовь моя, — сказала миссис Гибсон, обращаясь к Молли, слегка нахмурившись вопреки ласковым словам. — По-моему, дорогой папа совсем забыл, что ты должна сегодня идти со мной в гости к людям, — и она продолжила, адресуясь к сквайру, — с которыми я совершенно незнакома. И нет никакой уверенности, что мистер Гибсон вернется вовремя, чтобы сопровождать меня, — поэтому, как вы понимаете, я не могу позволить Молли уехать с вами.

— Я бы не сказал, что все это так уж важно. Хотя новобрачные, я полагаю, все одинаковы — ну да им пристало быть робкими, только я подумал… Тут ведь особый случай. А моя жена очень близко все принимает к сердцу, как все больные люди. Ну что ж, Молли, — это было сказано громче, так как предшествующие фразы произносились sotto voce, — нам придется отложить приезд до завтра. Это нам не повезло, а не вам, — продолжил он, видя, как неохотно и медленно она возвращается на свое место. — Я надеюсь, вам будет весело сегодня вечером…

— Нет, не будет, — прервала его Молли. — Я и раньше не хотела идти, а сейчас еще больше не хочу.

— Тише, дорогая, — остановила ее миссис Гибсон и, обращаясь к сквайру, добавила: — Здешние визиты — совсем не то, что нужно для таких молодых девушек: ни молодых людей, ни танцев, никакого веселья. Но с твоей стороны, Молли, нехорошо так говорить о таких, насколько я понимаю, добрых друзьях твоего отца, как эти Кокерэллы. Не создавай у доброго сквайра неприятного впечатления о себе.

— Оставьте ее в покое, оставьте в покое! — запротестовал он. — Я ее понимаю. Она хочет сказать, что предпочла бы поехать к моей больной жене, чем идти сегодня в гости. Нет ли какой-нибудь возможности освободить ее?

— Ни малейшей, — ответила миссис Гибсон. — Мое мнение — договоренность есть договоренность, и я считаю, что у нее обязательства не только перед миссис Кокерэлл, но и передо мной — сопровождать меня в отсутствие моего мужа.

Сквайр был раздосадован, а будучи раздосадован, он имел обыкновение, упершись руками в колени, негромко насвистывать себе под нос. Молли знала эту стадию его неудовольствия и лишь надеялась, что он ограничится только таким бессловесным проявлением досады. Она с трудом удерживалась от слез и старалась думать о чем-нибудь ином, а не предаваться сожалениям и раздражению. Она слышала однообразно безмятежный голос миссис Гибсон и пыталась вникнуть в смысл того, что мачеха говорит, но очевидное раздражение сквайра не давало ей покоя. Наконец после затянувшейся паузы он поднялся и сказал:

— Ладно, это бесполезно. Бедная мадам, ей будет неприятно. Она так надеялась! Но это лишь на один вечер! Всего на один вечер! Она ведь сможет приехать завтра? Или бурное веселье нынешнего вечера ей этого не позволит?

В его тоне прозвучала такая свирепая ирония, что испуганная миссис Гибсон вспомнила о правилах приличия:

— Она будет готова в любое время, какое вы назначите. Мне очень жаль — я думаю, все дело в моей глупой робости, но все же вы должны согласиться, что уговор есть уговор.

— А я разве утверждал, сударыня, что уговор — это пустое слово? Однако не стоит больше об этом рассуждать, а то я боюсь нарушить приличия. Я старый тиран, а она всегда и во всем мне уступала, а теперь вот лежит там одна, бедная моя. Так вы уж простите меня, миссис Гибсон, и позволите Молли поехать со мной завтра в десять утра?

— Конечно, — сказала миссис Гибсон улыбаясь. Но едва он вышел, она повернулась к Молли. — Вот что, дорогая. Я не желаю, чтобы ты еще хоть раз вынуждала меня терпеть дурные манеры этого человека! У меня язык не поворачивается назвать его сквайром. Я считаю его неотесанным мужланом, йоменом в лучшем случае. Ты не должна принимать и отклонять приглашения так, точно ты — самостоятельная молодая леди, Молли. В следующий раз, моя дорогая, будь добра проявить уважение ко мне и справиться о моих пожеланиях!

— Папа разрешил мне поехать, — сказала Молли прерывающимся голосом.

— Я теперь твоя мама, и впредь ты должна обращаться ко мне. Но раз уж ты едешь, тебе нужно прилично одеться. Я одолжу тебе на этот визит мою новую шаль, если она тебе понравится, и мои зеленые ленты. Я всегда готова сделать приятное, когда ко мне проявляют должное уважение. А в таком доме, как Хэмли-Холл, никогда не знаешь, кто может приехать в гости, даже если в семье кто-то болен.

— Спасибо. Но не надо, пожалуйста, ни шали, ни лент. Там не будет никого, кроме членов семьи. И никогда, по-моему, не бывает, а теперь, когда она так больна…

Молли чуть не расплакалась при мысли о том, что миссис Хэмли лежит больная и одинокая и ждет ее приезда. Более того, ее терзала мысль, что сквайр уехал в убеждении, будто она не хочет приезжать, что она предпочитает этот глупый, глупый вечер у Кокерэллов. Миссис Гибсон тоже была расстроена. Ей было неприятно сознавать, что она поддалась раздражению в присутствии постороннего, причем такого постороннего, чьим добрым мнением желала бы пользоваться. И еще ее раздражало заплаканное лицо Молли.

— Что мне сделать, чтобы вернуть тебе хорошее настроение? — сказала она. — Сначала ты настаиваешь, что знаешь леди Харриет лучше, чем я — я, знакомая с ней по меньшей мере восемнадцать или девятнадцать лет. Потом ты спешишь принять приглашение, даже не посоветовавшись со мной и не подумав о том, как неприятно мне будет одной входить в совершенно незнакомую гостиную, да еще после того, как объявят мою новую фамилию, за которую мне всегда неловко, — настолько она неблагозвучная после Киркпатрик! А теперь, когда я тебе предлагаю самые лучшие вещи из тех, что у меня есть, ты говоришь, что не имеет значения, как ты одета. Что я могу сделать, чтобы тебе угодить, Молли? Я, которая ничего иного не хочет, кроме как мира в семье, вынуждена смотреть, как ты сидишь здесь с выражением отчаяния!

Дольше Молли вытерпеть не могла. Она поднялась в свою комнату — в свою нарядную, новую комнату, которая казалась ей почти незнакомой, заплакала, и плакала так самозабвенно и долго, что остановило ее лишь полное изнеможение. Она думала о миссис Хэмли, тоскующей по ней, о старом Хэмли-Холле, сама тишина которого могла удручающе действовать на больного человека, и о том, как верил сквайр, что она тотчас отправится с ним в путь. И это угнетало ее гораздо сильнее, чем брюзжание мачехи.

_________________

 Выражение, означающее модные темы банальной светской беседы; введено в обиход Оливером Голдсмитом в романе «Векфильдский священник» (1766), гл. 9. Музыкальные стаканчики — стеклянные сосуды различной глубины, наполненные водой и при ударе издающие звон определенной высоты.

 Вполголоса (ит.).

Отправить