ГЛАВА 15
НОВАЯ МАМА

Во вторник Молли вернулась домой — в дом, который уже стал для нее чужим и «неприютным», как говорят в Варвикшире. Новая краска, новые обои, новые цвета, угрюмые слуги, празднично одетые и недовольные всеми переменами — от женитьбы хозяина до новой клеенки на полу в холле, «на которой скользишь и падаешь и от которой ноги стынут и запах скверный». Все эти жалобы Молли уже пришлось выслушать, и это было не очень радостной подготовкой к приему, который, как она уже чувствовала, будет делом нелегким.

Наконец послышался звук подъехавшей кареты, и Молли направилась к парадной двери. Первым вышел отец, взял ее за руку и не отпускал, пока помогал выйти новобрачной. Он нежно поцеловал Молли и передал ее жене, но вуаль у той была закреплена так надежно (и очаровательно), что миссис Гибсон понадобилось некоторое время, чтобы освободить губы и поцеловать свою новую дочь. Потом нужно было разобраться с багажом, и оба путешественника занялись этим, а Молли стояла рядом, дрожа от волнения, не зная, как помочь, и только чувствуя сердитые взгляды Бетти по мере того, как один тяжелый сундук за другим загромождал проход.

— Молли, дорогая, покажи… твоей маме ее комнату!

Мистер Гибсон поколебался, потому что вопрос о том, как Молли долженствует называть новую родственницу, прежде ни разу не приходил ему в голову. Лицо Молли вспыхнуло. Она должна называть ее мамой — именем, давно принадлежащим в ее мыслях другому человеку, ее покойной матери? Возмущенное сердце восставало против этого, но она ничего не сказала и стала подниматься наверх, указывая дорогу. Миссис Гибсон время от времени оборачивалась с каким-нибудь новым распоряжением о том, какая сумка или какой сундук понадобится ей в первую очередь. Она почти не разговаривала с Молли, пока они не очутились в заново меблированной спальне, где по распоряжению Молли был разведен небольшой огонь.

— Ну вот, любовь моя, теперь мы можем обняться в мире и покое. Боже, как я устала, — добавила она, когда объятие было завершено. — На моем настроении так сказывается усталость, но твой дорогой папа был сама доброта. Боже, какая старомодная кровать! И какой… Но это не имеет значения. Постепенно мы обновим этот дом — верно, дорогая? А сегодня ты будешь моей маленькой горничной и поможешь мне привести кое-какие вещи в порядок, потому что я совершенно без сил после целого дня в дороге.

— Я заказала поздний чай для вас. Пойти и сказать, чтобы прислали сюда?

— Я не уверена, что смогу сегодня спуститься вниз. Было бы так удобно, если внести сюда маленький столик. Я могла бы сидеть в халате перед этим приветливым огоньком. Но как же тогда твой дорогой папа? Я, право, не знаю, станет ли он что-нибудь есть, если меня не будет рядом. Ты знаешь, нельзя думать только о себе. Да, я спущусь вниз через четверть часа.

Но мистер Гибсон нашел ожидавшую его записку со срочным вызовом к старому пациенту, опасно больному, и, наскоро проглотив что-то, пока ему седлали лошадь, тотчас вернулся к давней привычке: профессиональный долг превыше всего.

Как только миссис Гибсон обнаружила, что ему едва ли будет недоставать ее присутствия (он съел утром в одиночестве основательный второй завтрак из хлеба и холодного мяса, так что ее опасения об отсутствии у него аппетита, когда ее нет рядом, были не вполне обоснованны), она пожелала, чтобы обед был подан ей наверх, в ее комнату, и бедная Молли, не отважившись сказать слугам об этой прихоти, вынуждена была сама принести сначала столик, который, как ни мал он был, оказался слишком тяжел для нее, а потом все деликатесы, которые она так старательно расставляла на столе, подражая тому, что видела в доме Хэмли, чередуя их с фруктами и цветами, присланными этим утром из нескольких знатных домов, где мистера Гибсона уважали и ценили. Как красивы казались Молли результаты ее усилий час или два назад! И как уныло они выглядели, когда, освободившись наконец от разговора с миссис Гибсон, она села в одиночестве за остывший чай и куриные ножки! Некому было смотреть на ее приготовления и восхищаться ее умением и вкусом! Она думала, что эти приготовления доставят удовольствие отцу, но он их так и не увидел. Своей заботой она стремилась проявить доброжелательность к мачехе, которая в эту самую минуту звонила в колокольчик, чтобы забрали поднос и прислали к ней в спальню мисс Гибсон.

Молли торопливо закончила трапезу и снова поднялась наверх.

— Мне так одиноко, дорогая, в этом незнакомом доме. Входи, побудь со мной и помоги мне распаковать вещи. По-моему, твой дорогой папа мог бы отложить свой визит к мистеру Крейвену Смиту хотя бы на один этот вечер.

— Мистер Крейвен Смит не может отложить свою смерть, — ответила Молли со всей прямотой.

— Какая ты забавная девочка! — сказала миссис Гибсон с легким смешком. — Но если этот мистер Смит, как ты говоришь, умирает, то какой смысл твоему отцу ехать к нему в такой спешке? Он ведь не ожидает от него наследства или чего-то в этом роде?

Молли закусила губу, чтобы удержаться и не сказать чего-нибудь неприятного.

— Я точно не знаю, умирает ли он. Так сказал человек, который приехал, а папа иногда может облегчить умирающему его последние минуты. Во всяком случае, родным всегда спокойнее, когда он рядом.

— Как много ты знаешь о смерти для девочки твоего возраста и как это мрачно жутко! Право, если бы я заранее слышала о всех этих подробностях профессии твоего отца, я сомневаюсь, что решилась бы выйти за него.

— Не он создал смерть и болезни, он всеми силами борется против них. И по-моему, это прекрасно — то, что он делает или пытается делать. И вы тоже будете так думать, когда увидите, как его ждут люди и как встречают!

— Ну, давай больше не будем говорить сегодня о таких мрачных вещах! Я, пожалуй, лягу прямо сейчас — до того я устала; ты не посидишь со мной, милая, пока я не начну засыпать? Если ты поговоришь со мной, под звук твоего голоса я быстро усну.

Молли взяла книгу и читала мачехе — предпочтя это более тяжелой обязанности вести бесконечно журчащую беседу, — пока та не заснула.

Тогда она спустилась вниз и вошла в столовую, где камин догорел по умышленному недосмотру прислуги, выразившей таким образом свое неудовольствие тем, что новая хозяйка не спустилась к чаю. Молли, однако, удалось заново разжечь его до возвращения отца и собрать и сервировать для него привлекательный обед. Потом она снова устроилась на коврике перед камином, глядя на огонь в полусонном раздумье, скорее печальном, — по крайней мере, из глаз незаметно для нее скатывались слезы. Но, услышав отцовские шаги, она мигом вскочила и приняла оживленный вид.

— Как мистер Крейвен Смит? — спросила она.

— Умер. Он едва узнал меня. Он был одним из моих первых пациентов, когда я приехал в Холлингфорд.

Мистер Гибсон сел в приготовленное для него кресло и протянул руки к огню. Казалось, погрузившись в свои воспоминания, он не испытывает нужды ни в еде, ни в разговоре. Потом, стряхнув с себя печаль, он оглядел комнату и, оживляясь, спросил:

— А где твоя новая мама?

— Она устала и рано легла спать. Папа, мне обязательно называть ее мамой?

— Я бы этого хотел, — ответил он, слегка сдвигая брови.

Молли промолчала. Она подвинула к нему чашку чая, он размешал, отпил, потом вернулся к разговору:

— Почему тебе не называть ее мамой? Я уверен, она намеревается исполнять по отношению к тебе все материнские обязанности. Все мы порой совершаем ошибки, и ее привычки не могут сразу стать иными, такими же, как у нас, но, по крайней мере, начнем с установления семейной связи.

«А что бы счел правильным Роджер?» — пришло в голову Молли. Она всегда говорила о новой жене своего отца как о «миссис Гибсон» и как-то раз объявила в доме сестер Браунинг, что никогда не назовет ее «мама». Она не ощутила никакой близости со своей новой родственницей за время их общения в этот вечер. Она молчала, хотя знала, что отец ждет ее ответа. Наконец, ничего не дождавшись, он обратился к другим темам: рассказывал об их путешествии, расспрашивал ее о семействе Хэмли, о сестрах Браунинг, о леди Харриет и о дне, который они провели вместе в доме в Эшкомбе. Но в его манере была некоторая жесткость и скованность, в ее — подавленность и рассеянность. Внезапно она сказала:

— Папа, я буду звать ее мамой!

Он взял ее руку и крепко сжал, но несколько мгновений ничего не говорил. Потом он произнес:

— Ты не пожалеешь об этом, Молли, когда настанет твой час, как сегодня — для бедного Крейвена Смита.

Первое время бурчание и ворчание двух старших служанок предназначалось только для ушей Молли, потом оно было доведено до сведения ее отца, который, к огорчению Молли, разобрался с ними решительно и безотлагательно:

— Так вам не нравится, что миссис Гибсон так часто звонит в колокольчик? Боюсь, что вы были слишком избалованы, но если вы не согласны с пожеланиями моей жены, то лекарство, как вы знаете, в ваших руках.

Какая прислуга после таких слов устоит перед искушением тут же потребовать расчета? Бетти сказала Молли, что собирается уходить, таким безразличным тоном, какой только в силах была принять по отношению к девушке, при которой состояла и которую растила последние шестнадцать лет. Молли по сию пору воспринимала свою прежнюю няньку как незаменимую принадлежность дома, и ей было едва ли не легче вообразить, что отец предложит разорвать отношения с ней самой. И вот Бетти хладнокровно рассуждает о том, где будет ее новое место, в городе или в деревне. Но в значительной степени эта твердость была притворной. Недели через две Бетти уже проливала потоки слез при мысли о расставании со своей питомицей и была готова остаться и отвечать на звонки всех колокольчиков в доме каждую четверть часа. Даже мужское сердце мистера Гибсона тронуло горе старой служанки, которое делалось очевидным для него всякий раз, как, сталкиваясь с ней, он слышал ее надломленный голос и видел опухшие от слез глаза.

Как-то раз он сказал Молли:

— Я бы хотел, чтобы ты спросила свою маму, нельзя ли Бетти остаться, если она должным образом извинится и все такое прочее.

— Я думаю, это будет совершенно бесполезно, — печально сказала Молли. — Я знаю, что она пишет или уже написала, что хочет нанять какую-то младшую горничную из Тауэрс.

— Вот как… Все, что мне нужно, когда я прихожу с работы, — это мир в доме и некоторый запас хорошего настроения. Я вижу вполне достаточно слез в домах других людей. В конце концов, Бетти прожила с нами шестнадцать лет — можно сказать, пример «той честной, верной службы прошлых лет». Но, может быть, другое место будет для нее и лучше. Смотри сама — спрашивать или не спрашивать, но, если мама согласится, я буду рад ее оставить.

Молли попыталась выступить в роли заступницы перед миссис Гибсон. Инстинкт подсказывал ей, что успеха она не добьется, но, бесспорно, никогда еще в просьбе не отказывали с такой мягкостью.

— Моя дорогая девочка, мне бы никогда в голову не пришло отослать прочь старую служанку — ту, что заботилась о тебе чуть не с самого твоего рождения. Я бы ни за что не решилась так поступить. Что касается меня, она могла бы оставаться здесь всегда, если бы только исполняла все мои пожелания, а они вполне разумны, не правда ли? Но видишь ли, она все время высказывала недовольство, а когда твой дорогой папа поговорил с ней, она объявила об уходе, а это совершенно против моих принципов — принимать извинения от прислуги, которая уже объявила, что просит расчет.

— Она так сожалеет… — умоляла Молли. — Она говорит, что будет делать все, что вы пожелаете, исполнять все ваши приказания, если только вы позволите ей остаться.

— Но, милочка, ты, по-видимому, забываешь, что я не могу идти против своих принципов, как бы мне ни было жаль Бетти. Как я уже говорила, ей не следовало давать волю дурному нраву. Хотя она мне никогда не нравилась и я считала ее в высшей степени неумелой служанкой, совершенно испорченной долгим отсутствием хозяйки в доме, я бы терпела ее — по крайней мере, я так думаю, — терпела бы сколько смогла. А теперь я уже почти договорилась с Марией, которая была младшей горничной в Тауэрс, так что я больше не желаю слушать о горестях Бетти и вообще о чьих бы то ни было горестях, потому что — из-за всех этих грустных историй твоего дорогого папы и из-за всего прочего — я совершенно расстроена.

Молли с минуту помолчала.

— Вы уже договорились с Марией? — спросила она.

— Нет, я же сказала «почти договорилась». Порой можно подумать, что ты совсем ничего не слышишь, дорогая Молли! — раздраженно ответила миссис Гибсон. — В доме, где живет Мария, ей платят меньше, чем она заслуживает. Должно быть, хозяевам это не по средствам, беднягам. Мне всегда жаль тех, кто беден, и я никогда не говорю плохого о людях, если они небогаты, но я предложила ей на два фунта больше, чем она получает сейчас, поэтому я думаю, что она от них уйдет. Во всяком случае, если они прибавят ей жалованье, я соответственно увеличу свое предложение, и я думаю, что наверняка заполучу ее. У нее такие отличные манеры — она всегда приносит письма на подносе!

— Бедная Бетти, — тихо сказала Молли.

— Бедная старушка! Я надеюсь, этот урок пойдет ей на пользу, — вздохнула миссис Гибсон, — но такая жалость, что мы не успели нанять Марию, прежде чем начались все эти визиты.

Миссис Гибсон получила чрезвычайное удовольствие от большого числа посещений, которыми почтили ее «семьи графства». Ее муж пользовался большим уважением, и многие дамы из всевозможных известных домов в округе, благодарные ему за помощь, оказанную им самим или членам семьи, считали своим долгом проявить внимание к его новой жене, нанеся ей визит, когда приезжали в Холлингфорд за покупками. Состояние непрестанного ожидания, в которое эти визиты ввергали миссис Гибсон, ощутимо ограничивало домашний комфорт для мистера Гибсона. Неловко было проносить горячее, остро пахнущее блюдо из кухни в столовую, когда высокородные дамы с аристократически утонченным обонянием могли явиться с визитом. И уж совсем неловко получилось, когда неуклюжая Бетти, спеша открыть парадную дверь в ответ на громкое «тра-та-та» надменного лакея, опустила корзину с грязными тарелками на пол, прямо на пути своей хозяйки, которая, осторожно ступая, пробиралась через довольно тускло освещенную прихожую. К тому же юные ученики, благопристойно выходя из столовой, тут же разражались долго подавляемым хихиканьем и переставали сдерживать свою склонность к взаимным розыгрышам, не заботясь о том, кто мог оказаться на их пути в коридоре. Спасение от всех этих неприятностей миссис Гибсон видела в позднем обеде. Второй завтрак для учеников, как она заметила мужу, можно отсылать в приемную при кабинете. Несколько легких холодных закусок для нее и Молли запаха в доме не оставят, и она позаботится о том, чтобы какой-нибудь легкий деликатес всегда был готов для него. Он согласился, но неохотно, так как это нововведение противоречило привычке всей его жизни, и он чувствовал, что никогда не сможет установить правильный распорядок посещения своих пациентов при этой новомодной выдумке — шестичасовом обеде.

— Не надо никаких деликатесов, дорогая. Хлеб с сыром — вот моя основная еда, как оно было с той старушкой.

— Я ничего не знаю о вашей старушке, — ответила его жена, — но я просто не могу допустить, чтобы сыр проникал за пределы кухни.

— Тогда я буду есть его там, — сказал он. — Это близко к конюшне, и если я приеду в спешке, то смогу перекусить за одну минуту.

— Право, мистер Гибсон, если сравнить вашу наружность и манеры с вашими вкусами, так только диву даешься. Ведь с виду-то вы настоящий джентльмен, как говаривал дорогой лорд Камнор.

Потом ушла кухарка, тоже старая прислуга, хотя и не такая старая, как Бетти. Кухарке были не по душе неудобства позднего обеда, и, кроме того, будучи методисткой, она не соглашалась, по религиозным соображениям, испробовать ни один из предлагаемых миссис Гибсон новых рецептов французской кухни. Это не по Библии, говорила она. В Библии много всякой еды поминается, но это, скажем, «овцы приготовленные», то бишь овца, что означает — баранина, и вино, и хлеб с молоком, и фиги и изюм, и тучный телец, и телячий филей, хорошо прожаренный, конечно, и всякое такое, но ей было всегда против совести готовить свинину и делать паштеты, и, если теперь ее хотят заставить стряпать на манер папистов варварские блюда, она уж лучше совсем уйдет. Таким образом, кухарка последовала за Бетти, и мистеру Гибсону приходилось удовлетворять свой здоровый английский аппетит дурно приготовленными омлетами, крокетами, волованами и какими-то «тимбале»; как правило, он понятия не имел, что именно ест.

Перед своей женитьбой он принял решение уступать в пустяках, но оставаться твердым в более значительных делах. Однако расхождения по поводу пустяков возникали ежедневно и вызывали, пожалуй, большее раздражение, чем если бы относились к вещам более серьезным. Молли знала все выражения отцовского лица как алфавит. Его жена не знала и, будучи натурой невосприимчивой, за исключением тех случаев, когда ее собственные интересы зависели от настроения другого человека, так и не поняла, как мучили его все эти мелкие повседневные уступки ее желаниям и прихотям. Он ни разу не позволил себе, даже мысленно, облечь сожаление в какую-либо явную форму, вновь и вновь напоминая себе о хороших качествах своей жены и утешаясь мыслью о том, что с течением времени они лучше сживутся друг с другом. Но он был очень зол на двоюродного деда мистера Кокса, холостяка, который, после того, как годами не замечал существования своего рыжеволосого внучатого племянника, внезапно прислал за ним, частично оправившись от серьезного приступа болезни, и назначил своим наследником при условии, что тот останется при нем до конца его жизни. Это случилось почти сразу после возвращения мистера и миссис Гибсон из свадебного путешествия, и с тех пор мистер Гибсон не раз задавался вопросом — почему старый Бенсон, черт бы его побрал, не мог принять этого решения раньше и избавить его дом от нежелательного присутствия юного влюбленного. Надо отдать справедливость мистеру Коксу: в последней беседе, которую он — как ученик — имел с мистером Гибсоном, он с некоторой нерешительностью и неловкостью предположил, что, быть может, ввиду изменившихся обстоятельств мистер Гибсон пересмотрит свое мнение относительно…

— Ничуть, — мгновенно ответил мистер Гибсон, — вы оба еще слишком молоды, чтобы знать, чего хотите; и, если бы даже моя дочь имела глупость влюбиться, ей бы ни в коем случае не следовало связывать надежду на счастье с возможностью смерти старика. Я полагаю, он в конечном счете лишит вас наследства. Это вполне вероятно, и тогда вы окажетесь в худшем положении, чем когда-либо. Уезжайте и забудьте всю эту чепуху, а когда забудете — приезжайте к нам повидаться!

И мистер Кокс уехал, дав про себя клятву нерушимой верности, а мистеру Гибсону пришлось с неохотой исполнить давнее обещание, данное года два тому назад некоему мелкому землевладельцу по соседству, и взять второго сына мистера Брауна на место юного Кокса. Ему предстояло стать последним в череде учеников, и он был более чем на год моложе Молли. Мистер Гибсон полагал, что повторения романтической истории не случится.

_________________

 Шекспир. Как вам это понравится. Действие 2, картина 3. Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.

 Цар., 25: 18.

Отправить