Часть третья

Ворота отъехали в сторону, во двор вкатил небольшой грузовой автомобиль. Двое парней моментально распахнули задние дверцы, с натугой вытащили массивный ящик, похожий на празднично украшенный гроб.

Я вышел на крыльцо, Мариэтта, не удосужившись одеться, пошла следом, однако парни внимания не очень-то обратили, сейчас все женщины лепят фигуры по одному стандарту, так что увидел одну – увидел и всех остальных.

Один сказал мне:

– Вы хозяин?.. Распишитесь. Да-да, здесь приложите палец и вот здесь… Спасибо! Все, можете забирать.

Он щелкнул пальцами, дверка гроба распахнулась, оттуда вышла сияющая новенькой плотью Аня Межелайтис, уставилась в меня счастливыми глазами.

– Дорогой, – проговорила она тоненьким голоском, – как я счастлива…

Я спросил в недоумении:

– Теперь такая заводская сборка?

Она ответила щебечущим голоском:

– Да, милый. Но я из нашего с тобой домика связалась с этим телом и закачала на базовую основу всю свою личность. И кое-что в нем поправила, сообразуясь с твоим вкусом. Мне так нравится тебе угождать и делать приятное… Пока меня везли, разобралась, что где в доме. Кое-что изменила, передвинула мебель…

Я охнул, у всех женщин самое неистребимое хобби, болезнь и мания – хотя бы раз в месяц двигать по комнатам мебель, а эта начала сразу, еще даже в дом не въехала!

– Я этим манипуляторам лапы переломаю, – по-обещал я. – А мебель прибью к полу вот такими гвоздями. Здесь я хозяин, доминант и альфа-самец.

Она посмотрела на меня округлившимися глазами.

– Милый, а ты изменился…

Из-за моей спины раздался злой голос:

– Это точно.

Позеленевшая от ярости Мариэтта медленно спустилась по ступенькам, напоминая величественными движениями не то царицу Клеопатру, не то кого-то еще знакомого.

Остановившись перед замершей в испуге Аней, она потребовала:

– И что эта кукла умеет лучше, чем я?

Я хотел напомнить, что эта кукла не спорит и не арестовывает меня, но уже стал дипломатом после посольства в Уламрию, сказал уклончиво:

– Но она всегда в доме, а ты где-то на службе.

– И тебе не надоест, – спросила Мариэтта, – что она всегда в доме?

Аня посмотрела на меня, на нее и ответила тем же милым голоском:

– Я могу лечь в ящик, закрыться, словно меня нет, и ждать, когда позовут. А ты?

Мариэтта молча повернулась и пошла в дом. Аня улыбнулась мне.

– Милый?

– Ляг в ящик, – велел я, – закройся и вообще жди там, пока позову.

– Хорошо, – ответила она послушно. – А где поставить ящик? Можно в гостиной рядом с телевизором?

– Нет, – отрезал я. – В кладовке!

– Хорошо, – повторила она. – Ты только не волнуйся, милый. У тебя давление подскочило, а сердцебиение участилось на шесть ударов…

– Выполняй, – рыкнул я и пошел в дом.

Мариэтта стоит перед плитой и кинектит насчет будущего ужина, все еще в одних трусиках, но чувствую, что уже готова одеться и уйти или хотя бы только одеться, а это тоже не гуд.

– И что, – спросила она, не поворачиваясь, – она ляжет с нами?

– А что это изменит? – спросил я.

Она отрезала:

– Изменит! Все изменит.

– Хорошо, – ответил я и сказал со вздохом: – Она поспит в своем ящике. Как Дракула в гробу.

– Испробуешь, – спросила она ядовито, – утром, когда уеду на работу?

– Если будет время, – согласился я. – Хотя вообще-то у меня отпуск.

– Скотина, – сказала она.

– Да, – согласился я. – Признание в себе скотства – это путь истинного демократа к пониманию своей сути. И отправная точка на долгом пути совершенствования.

– У тебя это особенно долгий путь, – заявила она.

– Почему?

– Ты все еще на этой точке. Питекантропьей.

Я вздохнул.

– Когда же доберусь хотя бы до неандертальца…

– Не скоро, – сообщила она. – Очень не скоро. А насчет кроманьонца даже не думай.

На кухне щелкнуло, прозвучала мелодия, крышка плиты раздвинулась, снизу поднялся поднос с расточающим ароматы пирогом, двумя широкими тарелками с разной хренью, теперь еда совсем не похожа на еду, и двумя полулитровыми бокалами вина. Ума не приложу, как это все готовят одновременно, потому что пирог горячий, а вино холодное, но вообще-то приличные мужчины о кухне не говорят и способами приготовления не интересуются.

Мариэтта ловко вытащила, я хотел помочь, но сама перенесла к столу и красиво расставила, не забыв положить салфетки, которыми я вообще-то пользовался всего пару раз в жизни.

– Круто, – сказал я, – мне казалось, мы полчаса тому ели…

– Десерт не успели, – пояснила она.

– Это десерт?

– А что, по-твоему?

– Еда, – ответил я бесхитростно. – Но нет-нет, я поесть готов всегда! Спасибо!

– Это не все тебе, – предупредила она. – Есть я тоже умею. А теперь признавайся, где ты был весь день?

Я насторожился, вдруг спрашивает неспроста, но постарался ответить как можно безмятежнее:

– Уже и не помню… Вроде бы лежал на диване. Потом сидел в кресле-качалке.

– А потом?

– Потом начал раскачиваться.

Она спросила сердито:

– И так весь день?

– Счастливые часов не наблюдают, – напомнил я. – А с тобой я такой счастливый, такой счастливый…

– Тебя не было, – отрезала она. – Ты поехал в свою фирму, а потом… исчез!

Я охнул, пощупал себя.

– Вроде бы не совсем… и не весь… Фух, пока все на месте! Как ты меня пугаешь…

– Связь оборвалась, – пояснила она. – Твое местоположение не удалось определить даже со спутника, а у них там самая мощная аппаратура!

Я сказал с огорчением:

– Вот видишь, никому я не нужен. Даже аппаратура не желает меня искать.

– Кое-какая аппаратура, – сказала она язвительно, – дожидается тебя в ящике. На всякий случай держи при себе осиновый кол и большой молоток. Так где ты был, зараза?

– Ты как жена, – упрекнул я. – Где был, с кем пил, почему не позвал…

– Я полицейский работник, – отрезала она. – Детектив первого класса!.. А ты в сфере моей ответственности. Давай колись. Ну?

– Сперва доедим, – предложил я. – Хорошо?

– Ладно, – согласилась она, – но потом расколю до самой задницы.

Ей нравилось, когда я с последним выдохом брякаюсь на спину, раскинув руки, и она тогда опускается рядом на боку, опустив голову щекой на мой бицепс. Ногу обычно сгибает в колене и забрасывает на меня, подчеркивая женскую доминантность, но мне нравится это ощущение и субдоминантом никак себя не чувствую.

Все как раз напротив, чувствую себя могучей отдыхающей гориллой, к которой прижалась попискивающая мартышка.

Она начала рассказывать, как сегодня дежурили у здания одного НИИ, там какое-то ЧП, но им ничего не сказали, набежали типы из секретных служб, все перекрыли. Только и удалось узнать, что какие-то программы в закрытых ящиках начали вести себя слишком… непредсказуемо.

Я пробормотал:

– Мариэтта, мы вошли в мир… нет, нас внесло в мир, где все меняется слишком уж стремительно!.. Мы не успеваем, не успеваем! А успевать надо. Иначе либо ИИ нас поработит, либо мы сами издохнем от футурошока.

Она пощекотала длинными ресницами кожу моей руки, поинтересовалась непонимающе:

– Ты о чем?

– Надо быть готовыми, – сказал я, – к невероятному. Наши любимые дедушки и бабушки не умеют пользоваться дополненной реальностью, многие не понимают байм, а кто-то даже компьютеров не признает и не хочет ими пользоваться… Если не будем готовы к неожиданностям, к невероятным открытиям… станем такими же, а наши дети будут смотреть на нас как на питекантропов, это такие троглодиты…

Она сказала трезво:

– Я поняла только, с тобой что-то случилось за ночь. Может быть, ты даже и день не пролежал на диване? Нужно проверить тебя на анализаторе…

– Не пролежал, – признался я. – Трижды… нет, четыре раза поднимался пошарить в холодильнике. Я слабый, мне есть надо часто. И много.

– Вижу, – буркнула она. – Вон пузо растет…

Я опасливо пощупал живот.

– Пузо? Где пузо?

– Будет, – обещала она злорадно. – Сам чуешь, забеспокоился. Я коленом чувствую.

– То не пузо, – возразил я слабо.

Она приподняла голову и настороженно посмотрела в дальний конец комнаты.

– Ты ее в самом деле отрубил? Хотя бы закрыл чем-то!

– Зачем? – спросил я. – Ах да… прости, я пока еще толстокожий, но понемногу линяю.

Она спросила требовательно:

– И что собираешься с нею делать?

Я подумал, ответил в затруднении:

– Если честно, то еще не знаю. Появилась возможность взять, это же дорогая штука, взял. Сперва взял, как все мы делаем, и потом буду думать зачем… Разве не так всегда? Мы же двигаем прогресс только потому, что он делает нас сильнее, а нужна нам сила или нет, никто себя не спрашивает.

Она наморщила нос.

– Как все мужчины!.. Ничего, к власти везде приходят женщины, мы этот ваш чертов прогресс остановим. Для безопасности. И вообще выживания.

– Не успеете, – сказал я почти с сочувствием.

– Почему?

– Он набрал такой разгон, – сообщил я ей потрясающую новость, – что даже по инерции нас внесет в сингулярность, где уже не будет ни мужчин, ни женщин. Вот тогда прогресс и остановится… в том виде, в каком его понимаем мы, самцы.

Она смотрела исподлобья и почти враждебно.

– Судя по твоей морде, что-то начнется другое?

Я кивнул.

– Да. Но никто пока и предположить не может, что это будет. Потому разрешаю тебе меня чесать, пока у нас тела еще животных, и есть места, что чешутся…

Она поморщилась.

– Свинья. Не стану. Ты меня обидел.

– Обиды тоже уберем, – сказал я великодушно. – Когда начнем программировать свои эмоции. Обещают этого достичь уже через два года. Тогда я у тебя все повытираю: капризы, обиды, хитрости, обман, жадность…

Она сказала с возмущением:

– Еще и жадность? Где ты ее у меня увидел?

– Это я на всякий случай, – сообщил я. – Даже графу ту сотру вместе с ползунком.

Она фыркнула.

– Так я и пущу тебя к себе с твоими противными лапами!.. Это я скорее повытираю у тебя все лишнее, я – власть!

– А что у меня лишнее?

– Все! – отрезала она кровожадно. – Сперва все повытираю, понаслаждаюсь, подумаю… а потом, может быть, что-то и верну. Что-то добавлю.

– Например?

– Страстное желание чесать мне спину, – сообщила она. – И, конечно, заставлю отнести эту куклу в погреб.

– У меня нет погреба, – сообщил я.

– Выроешь, – успокоила она. – Мы – власть, а вы угнетенные, что расплачиваются за сто тысяч лет угнетательства. А ты точно ее отключил?..

– Точно, – сообщил я.

– Тогда я сама ее закрою чем-нибудь, – сказала она нервно. – Не могу, когда смотрят.

– На тебя и Яшка смотрит, – напомнил я. – И на голую. А он, кстати, мальчик. У него из-за тебя пубертатный период может наступить раньше времени, а это вредно для умственного развития. Я хочу, чтобы он был интеллектуалом, а не гопником.

Она наклонилась и поскребла ногтем дремлющего на ее ноге Яшку за ухом.

– Яшке на меня смотреть можно. А ей нельзя!.. Хоть она и неживая. Ты хоть понимаешь, что сделал опасный шаг?

Я помотал головой.

– За футболом как-то и не заметил.

– Мужчины отказываются от женщин, – сообщила она. – Начали отказываться еще раньше, асексуалы всякие, а когда появились вот такие… то и вообще.

– И что? – спросил я. – Женщины стали отказываться от мужчин еще раньше. Когда появились всякие штуки, сперва простые, потом с батарейками…

– Женщинам можно, – отпарировала она. – Мы всегда были угнетаемой расой!.. Домашними неграми. А вам нельзя! Вы все еще отвечаете за весь вид.

– Не вижу проблемы, – отрезал я. – Уже везде устанавливаются artificial wombы, в прошлом году родились первые триста тысяч младенцев, а в этом ожидается тридцать миллионов!.. Так что ни вы в нас не нуждаетесь, ни мы в вас!

Она умолкла, вяло подвигалась, устраиваясь поудобнее, как обезьянка на дереве, лицо мрачнело на глазах. Я помалкивал, в самом деле сказал что-то недоброе, хотя это правда, но какая-то нехорошая правда, однако прогресс не бывает хорошим или нехорошим, он просто прогресс. Это от меня зависело, когда я питекантропом взял впервые камень в руку: разбить им орех с толстой кожурой или стукнуть соседа по голове.

Правда, как существо, стремящееся стать царем природы, я сделал то и другое.

– Мужчины и женщины разойдутся еще больше, – проронила она. – В смысле, дальше друг от друга. Это нехорошо.

– Меньше точек соприкосновения, – сказал я, – меньше конфликтов. Толерантность на марше!.. Каждый сам по себе, никто ни к кому не лезет с претензиями.

Она спросила нерешительно и как-то потерянно:

– Это… хорошо? Должно быть хорошо, я же представляю закон и порядок…

– Это нехорошо, – сказал я, – но правильно. Закон и порядок – когда все правильно? Правда, при такой правильности скучно и как-то мерзко даже…

– Вот-вот!

– Но это мелкий камешек, – заверил я, – на пути прогресса. Он… эмоциональный, что ли. Значит, принимать его во внимание не стоит.

Она снова покосилась в сторону кладовки, где осталась Аня, выключенная и как бы несуществующая, но с открытыми глазами.

– И все-таки это плохо, – сказала она тихо. – Появление вот этих… развело мужчин и женщин в разные стороны еще больше. Понятно же, что мужчины с их животными и примитивными требованиями предпочтут этих вот… Как ты удержался до сих пор, не представляю.

– Денег не было, – ответил я с полной откровенностью. – Пока что эти штуки дорогие. А приобрел я вовсе не для секса, как ты думаешь, у меня с фантазией пока что в порядке, а чтобы вот такое ходило по дому, щебетало, чирикало, пищало какие-то глупости…

Она наблюдала за мной исподлобья.

– Ну да, понятно. Женщина тоже все это может делать, но будет щебетать не то, не тогда… так?

Я кивнул.

– А что? Каждый стремится сделать свою жизнь максимально комфортной. Весь мир всегда старался сделать жизнь как можно более легкой и приятной… а в последние два-три десятка лет это стало возможным!

– Неожиданно, – произнесла она мрачно и, видя мой непонимающий взгляд, пояснила: – Неожиданно стала такой. Легкой!.. А это хорошо?

– А ты как думаешь?

– Вроде бы хорошо, – ответила она после секундной заминки. – Мне нравится… Но мне и лежать на диване нравится! Однако встаю и топаю на службу, потому что мир рухнет, если мы все останемся на диванах!

– Ну вот и вставай, – согласился я. – А я полежу. Вволю. И кофе с пирожным мне прямо в постель. Вот такая я свинья, демократ и общечеловек. И ничего со мной не сделаешь, это мое право, заработанное в жестокой борьбе питекантропов за доминирование.

– Так это питекантропы заработали!

– А я их наследник, – напомнил я с достоинством. – И вообще я еще сам тот еще питекантроп…

Она сразу насторожилась, глаза заблестели хищно.

– Ну-ну, что еще напитекантропил?.. А трупы где?.. Где трупы, спрашиваю?

Тихохонько, словно понимая, что мешает и заранее извиняясь, звякнул мобильник в часах на ее запястье. Она недовольно поморщилась, поднесла их к уху.

Я ждал, она некоторое время слушала, глаза становились все шире, наконец вскрикнула:

– Что?.. не может быть!.. Сбрось мне на мобильник!

– Чего? – спросил я.

Она отмахнулась.

– Это не тебе…