Глава 10
Всю следующую неделю усердно крепил оборону замка, в свободное время объезжал свое глердство и знакомился с принадлежащими мне деревнями, пересчитывал дома, чего не догадался сделать составляющий карту Фицрой, старательно расспрашивал о местных колдунах и волшебниках.
Отвечали мне покорно, но вижу, что брешут. Чистые здесь еще люди, нетронутые демократией. Брешут очень неохотно и натужно, сразу видно. Их реакция понятна, ее величество разрешает чародейство только под ее контролем, а все остальное должно быть уничтожено, потому мне как ставленнику королевы никто и не подумал даже указать пальцем на местного колдуна или дать какую–то нить.
В то же время королева, то ли опасаясь народного волнения или хотя бы заметного недовольства, то ли из практических целей, не усиливает репрессии против магов. Магией заниматься нельзя, но если очень- очень хочется, то можно, однако по мелочи и не высовываясь.
Думаю, я отыщу и других колдунов, наверняка где–то прячутся или хотя бы не высовываются, но это потом, сейчас нужно обезопасить этих хреновых людишек, что не могут позаботиться о себе сами…
За эти дни я уже начал забывать о начатых поисках источников магии, как однажды вошел Ювал, поклонился и сказал несколько нерешительно:
— Там… крестьянин… говорит, что принес что–то для вас…
— Что? — спросил я.
— Говорит, — ответил он, запинаясь, — вы лично посылали…
— Прекрасно, — сказал я бодро, — хоть какие–то зримые неприятности!
Он вытаращил глаза.
— Почему… неприятности?
— А что обычно сваливается на все мои восемь голов? — спросил я. — Приятностей уже давно не видывал. А неприятности, что особенно неприятно, незримые!
— А-а, — протянул он, — а зримые лучше…
— Где тот крестьянин?
— Во дворе ждет.
— Пойдем, покажешь.
Во дворе тощий мужичонка сорвал шапку с головы и низко–низко поклонился.
Я сказал терпеливо:
— Если принес то, что надо, можешь вообще не кланяться. Если не то, будешь биться лбом о землю. Ну?
Он порылся в сумке и вытащил целый пучок сине-желтых стеблей.
Я осмотрел, сердце застучало чаще, спросил с подозрением:
— А нарвал где?
Он переступил с ноги на ногу.
— Ваше глердство, это в десяти милях отсюда. Как раз на опушке нашего леса. Мы за дровами ездим, там поворот… Но углядеть такое трудно, вообще–то место неприметное.
Сердце мое радостно застучало, я сказал сдержанно и солидно:
— Прекрасно! Если трава оттуда, то мой дорогой учитель, чародей Рундельштотт, для которого я так стараюсь, будет рад или хотя бы доволен. Пойдем, покажешь, где это растет.
Место оказалось в самом деле крохотное, даже этот наблюдательный мужик вряд ли бы заметил, если бы телеги не делали крутой поворот, с трудом объезжая великанский пень, а дальше уже снова по прямой в лес.
Я с волнением и надеждой смотрел на остатки бурьяна с сине–желтыми стеблями. Рачительный крестьянин собрал его почти весь, но сделал это, как все мы делаем: из земли остались торчать кончики длиной в два–три пальца.
— Отлично, — сказал я бодро. — Вот тебе настоящая золотая монета. Покажи своим селянам, пусть смотрят и завидуют! Ты не украл, а заработал честно.
Он воскликнул воспламененно:
— Спасибо!.. Я и не надеялся!.. Огромное спасибо!
— Старших надо чтить, — сказал я наставительно. — Для своего учителя я всегда готов сделать больше, чем для себя. Так и скажи детям своим, пусть и тебя чтут, как я чту своего чародея и учителя.
Он сорвал шапку и поклонился, на лице почтение, сам уже перешел в разряд старших, но вряд ли сыновья чтут его и хоть что–то для него делают, потому мои слова, как будто дал еще один золотой.
Я поднялся в седло, повернул конскую морду в сторону дороги и послал его в галоп.
Фицрой зашел, когда я в кабинете разлегся в кресле и рассеянно катал по столу ту светящуюся штучку, которую вручила химера. Вообще–то она не светится, можно принять за грецкий орех прошлогоднего урожая, но если взять в кулак, то свет бьет с такой силой, что видно не только кости, но и все жилки и кровеносные сосудики.
Я пытался представить, как она работает, вдруг снабжает магией не только химер, но и таких, как я, готовых поверить и довериться, а также рискнуть, но пока что ничего не чувствую.
— Красивая вещь, — сказал он. — Продашь?.. Или давай найду покупателя?.. Как я понимаю, это из неуничтожимых штучек?
— Что? — переспросил я. — Как это… неуничтожимая? Разве колдовские вещи не исчезают после смерти чародея?
Он зацепил ногой и придвинул кресло к столу, сел с таким вздохом облегчения, словно весь день возил на себе бревна из леса.
— Всегда, — ответил он бодро.
— Но…
— Кроме тех, — уточнил он, — что созданы не чародеями, а… как бы поточнее, гильдиями чародеев. Может быть, потому, что гильдии все еще существуют, а может… кто знает, чародейские дела темны для нормального здорового человека. И такого нарядного. Как тебе мои сапоги?.. Знаешь, сколько я за них отдал?
— Спер наверняка, — буркнул я. — А сейчас такие веши делают?
Он покачал головой.
— Сапоги такие шьют только в Уламрии. А шляпу привезли из Опалоссы!.. Здесь такие не умеют. Что смотришь?.. Ах, ты про этот камешек… Нет. Чародеи не стали слабее, как говорят в народе, но умные все–таки учатся, в отличие от нас, на своих ошибках, хотя это и скучно. Однажды приняли закон, чтобы никто никогда не создавал такие вещи. А для этого был принят второй закон, чтобы в гильдии никогда не было больше шестерых.
— Такие штуки, — спросил я, — создавали всемером?
Он усмехнулся, покачал головой.
— Нет, двенадцатью. Старые люди всегда осторожнее молодых. Это так, на всякий случай. Чтоб и близко не стоять к опасному числу.
— Мудро, — согласился я. — А мы такими будем?
Он содрогнулся всем телом.
— Ты что? Сплюнь!..
— Да не старыми, — пояснил я. — Старыми, понятно, мы никогда не будем. А вот осторожными…
— Никогда, — отрезал он решительно. — Ну ты и сказанул, у меня вот руки трясутся! Надо пойти выпить, а то еще приснится что–то. Или тебе сюда носят?
— Носят, — подтвердил я, — но не уверен, что носят лучшее. Кто на их месте не оставлял бы себе самое–самое?
Он поднялся, сказал решительно:
— Пойду проверю. Ты вообще какой–то не такой… Любой хозяин в первую очередь проверяет винный погреб, потом берет новых служанок, а уж затем начинает оборудовать замок.
— Некогда было, — ответил я виновато.
Он засмеялся и ушел, громко и решительно топая сапогами, пошитыми во враждебной теперь для меня Уламрии.
Николетта сладко сопит, доверчиво прижавшись ко мне, как щенок к маме, голова на моем плече, ногу забросила на пузо, попробуй вырвись, но я все–таки очень медленно и осторожно выполз, освобождая себя по сантиметру, укрыл ее одеялом и заботливо подоткнул со спины.
Одевался тоже так, чтобы звяканьем металла не разбудить. Мешок на плечо не вскинул, опустил тихо–тихо, хотя на этот раз там не винтовка, а лопата.
Страж прогуливается у лестницы, тут же развернулся в мою сторону, руки метнулись к оружию. Я приложил палец к губам.
Глаза его стали еще шире, но на всякий случай кивнул, хотя хозяин замка мог бы ходить по женщинам и не прячась, это же его право грести под себя все, что в платьях или юбках.
Я прошептал:
— Все в порядке… Нужно посоветоваться с богами.
— Ваше глердство?
— Мне кажется, — объяснил я таинственно, — надо подсказать им, какой дорогой идти… Чуется, товарищи немножко сбились с пути. Все некогда было, даже сейчас, как видишь, от чего отрываюсь…
Он остался смотреть вслед совсем обалделый, а я спустился вниз, пересек двор и шмыгнул в конюшню.
Коня оседлал и вывел сам, не желая будить конюхов. Стражи на воротах меня видели и, как только я выехал на оседланном коне, с надсадным скрипом выдвинули засов на воротах и распахнули обе половинки.
Я выехал навстречу звездному небу, за спиной прокричали вдогонку пожелания счастья и снова торопливо засадили засов до самого конца, а конь уже понесся галопом по красно–желтой дороге.
В непривычно глубоком небе, что не черное, а фиолетовое, страшно и пугающе смотрится огромная бледная луна, вдесятеро крупнее той, которую привык видеть с детства.
Я поискал взглядом, ага, вон и вторая, быстро поднялась из–за темного зубчатого леса, ею словно выстрелило: пошла по высокой дуге, странно ускоряя движение…
Я невольно провожал ее взглядом, чувствуя, как непроизвольно задерживаю дыхание и стискиваю кулаки.
Небо потемнело, а главная луна, что висит почти неподвижно, обрела привычно красный цвет, теперь это раскаленный шар из металла, уже покрытый окалиной, на нее вообще лучше не поднимать взгляд, иначе подсознательно ждешь катастрофу.
Это значило, что вторая уже скрылась за горизонтом. Где–то к полуночи появится и третья, которая зеленая, как молодой лягушонок, яркая и сияющая, но тоже умчится, и эта вот еще раз изменит цвет и останется висеть до утра.
Земля странно лиловая, как и придорожные кусты, а сухой стук копыт разносится далеко в ночи, заглушая стрекот ночных насекомых.
Конь с удовольствием пошел галопом, я покачивался в седле, почти не прислушиваясь к запахам, далекому волчьему вою, не всматриваясь в ночные тени, все–таки этот мир обжитой, все страшное и непонятное где–то далеко…
Дорога метнулась через поле, потом вдоль леса, однажды увидел даже, как далеко за деревьями мелькают светящиеся огоньки, кружатся в странном и таком знакомом танце, все–таки мы одной крови, даже если это не кровь…
Впереди речушка, но дорога уверенно повела на мостик, настоящий, хоть и деревянный, тяжело груженная телега пройдет уверенно…
Конь всхрапнул и прижал уши. Я натянул повод, из- под моста выскочили трое. Один, массивный и угрожающе высокий, сразу же ухватил за узду крепкой рукой, а двое с ножами зашли с двух сторон.
— Стоять, — велел мужик, что удерживает вздрагивающего коня. — Сбрось мешок, слезай сам!
— Мужики, — сказал я дрожащим голосом. — Давайте я вам отдам кошелек, в нем деньги… а коня вы мне оставите…
Двое захохотали, а их старший проревел с угрозой:
— Ты еще не понял, с нами не торгуются!
— Но все–таки возьмите кошелек, — сказал я просяще, — посмотрите, сколько там, вдруг да отпустите?
Я медленно протянул руку к пистолету, пальцы сомкнулись на рукояти, вытащил все так же медленно, но разбойники смотрели тупо то на меня, то на нечто непонятное в моей руке.
Старший рыкнул:
— Ну?
Я нажал на скобу, пуля с хрустом просадила ему лобную кость, повернулся к тому, что ждет справа, торопливо выстрелил, тут же дернулся на левую сторону.
Третий разбойник как раз занес нож для удара. Пуля ударила в ключицу, он ахнул и рухнул навзничь, а на грязной рубахе быстро начало расползаться темное пятно.
— Кармалюки, — сказал я с неодобрением, — или ро- бингуды, судя по землям… Да хоть скарамуши или довбуши, все равно вы напоролись на сторонника легитимной власти. Или нелегитимной, это не важно. Вообще–то любая власть нелегитимна, хоть и легитимна.
Третий разбойник простонал жалобно:
— Как ты мог… Мы же только на хлеб…
— А работать не пробовали? — спросил я и, не дождавшись, покачал головой. — Напрасно. Другие зарабатывают. И не только на хлеб.
Он просипел:
— Отвези к лекарю…
— Щас, — ответил я, — за кого меня имеешь? Я гуманист!
Он со страхом уставился в дуло пистолета, но, думаю, выстрела уже не услышал. Я сунул оружие в кобуру и, не глядя на дыру во лбу, повернул коня к мосту.
Копыта сухо простучали по толстому настилу из бревен, я пробормотал то ли себе, то ли коню:
— Ну вот и пристрелялся… Незачем забираться далеко, все с доставкой на дом. А также придорожное обслуживание…
А ведь в самом деле убиты магией. Пусть как угодно их осмотрят, но нет в их телах застрявших наконечников стрел. Все красиво, интеллигентно, аккуратно и демократично.
Далеко впереди пронеслись призрачные кони, можно бы списать на клочья седого тумана, который несет ветер, но отчетливо вижу каждую жилку и каждый выпуклый мускул. Целый табун красиво и гордо промчался с развевающимися гривами и пышными хвостами, а там канули в ночь…
Я придержал коня, ага, вон тот великанский пень, следы колес, а чуть дальше то самое место, откуда крестьянин нарвал нужной мне травы.
— Ну, лапушка, — сказал я коню, — привязывать тебя не буду… Но и ты не убегай. Помни, морковку сам из мешка не достанешь!
Он смотрел с недоверием, как я рылся в мешке, я достал лопату и две морковины, одну показал коню и спрятал обратно, другую сунул ему в пасть.
— Вторую получишь, — сказал я заговорщицки, — когда я здесь закончу!
Земля твердая, а лопата, подумать только, деревянная, долбил землю долго, проклиная корни, что как паутина пронизывают почву на всех уровнях.
Даже не представляю, как люди копают такими лопатами. Сам время от времени становился на колени, а потом ложился на пузо и, вытянув руку в яму, остервенело кромсал ножом волокнистые корни, заодно рыхлил и ссохшуюся землю.
Усталый, как загнанная лошадь, я углубился всего лишь до пояса, когда начали появляться мысли, что ошибся, но если такой труд проделан, то надо довести его до конца…
Но!.. А кто знает, как глубоко залегают скопившиеся залежи магической мощи? Вдруг надо копать милю?
— Не увиливай, — прошипел я люто. — Не ищи оправданий для отступления!.. Давай, ленивая скотина, копай!.. Не на общество работаешь, а на себя, такого красивого и нарядного… Давай!.. И все бабы будут твои!
Сил прибавилось, я заставил себя вгрызаться лопатой в землю чаще, все–таки для себя, не для спасения человечества. Разогрелся так, что в глазах мутно от пота, течет не только по спине, но даже по морде. Сердце бухает в барабанные перепонки так, что наверняка выворачиваются наружу, как у восторженно поющей жабы перед самым спариванием.
Жар в ступнях ощутил, когда действительно засомневался: стоит ли долбиться впустую, там и корни толще, и земля как камень… Быстро долбанул еще пару раз и торопливо встал подошвами в самое глубокое место.
Тепло коснулось ступней, охватило голени, медленно потекло по ногам вверх, заполнило пузо и заставило затрепыхаться сердце, а спинной мозг превратился в раскаленный игольчатый стержень.
Тело залило жаром, я плотно зажмурился и даже прикрылся ладонями, и все равно мир вспыхнул таким неистово лилово–зеленым огнем, что защипало веки.
