Глава 10
Питт рано вернулся домой, радуясь возможности провести время с семьей. Заключение о смерти Рэмси Парментера оказалось именно таким, какого он и ожидал. Лишившись умственного равновесия, он набросился на жену, ставшую защищаться. Смерть по несчастной случайности.
Выбросив дело из головы, Томас оделся в старый костюм и отправился в сад. Дел там было немного. Растения только пошли в рост. Сорняки еще не вылезли, а сажать первые семена было слишком рано, однако в саду всегда можно было что-нибудь сделать или починить.
Дэниел и Джемайма помогали отцу. Каждому из детей был выделен собственный участок земли, где они могли растить что угодно. Садик Дэна занимали в основном камни, которые он как раз начал коллекционировать, однако в нем росла и небольшая фуксия, в данный момент очень болезненная и печальная на вид.
– Цветок погиб! – полным трагизма тоном проговорил мальчик. Он потянулся, чтобы выдернуть его с корнями. Стоя рядом, Джемайма с сочувствием наблюдала за братом.
– Возможно, и нет, – проговорил Питт, отстраняя сына рукой и пригибаясь к чахлому кустику. – Зимой они всегда такие. Они, так сказать, засыпают. Эта фуксия проснется, когда станет теплее, и отрастит побольше листьев.
– В самом деле? – с сомнением проговорил Дэниел. – По-моему, она умерла. Откуда на ней появятся новые листья?
– Сами вырастут, из соков, извлеченных из почвы, если мы будем за ней ухаживать.
– Может, его нужно полить? – предложил ребенок.
– Не надо, я думаю, хватит дождя, – отозвался его отец, прежде чем тот успел шагнуть за водой.
– Тогда что же мне теперь делать? – спросил Дэниел.
Томас задумался:
– Обложи-ка корни компостом. Тогда растение согреется и получит еду.
– В самом деле? – Мальчик посмотрел на него с надеждой.
Так они проработали почти до семи вечера, после чего дети отправились сперва ужинать, а потом в горячую ванну, необходимую продрогшим малышам. Томас снял садовый наряд и отправился в гостиную. На ужин был подан зажаренный до хруста вчерашний картофель с капустой и луком вместе с холодной бараниной, под кисло-сладким индийским соусом чатни из прошлогоднего ревеня, за которым последовали яблочный пирог с хрустящей корочкой и сливки.
Примерно без четверти девять Шарлотта взяла последнее письмо Эмили.
– Прочитать тебе? – предложила она. Ее сестра не отличалась разборчивым почерком, обретавшим истинно новаторские черты с ростом ее энтузиазма.
Суперинтендант улыбнулся, устраиваясь поудобнее в кресле и готовясь получить удовольствие, если не от реальных путешествий, то, во всяком случае, от комментариев свояченицы к ним.
Миссис Питт приступила к чтению:
Мои дорогие Шарлотта и Томас.
Наверное, мне следует начать с того, как мне не хватает всех вас. В известном смысле это действительно так. Дюжину раз на дню я думаю о том, как приятно бы было разделить с вами впечатления от этих удивительных видов и интересных людей, с которыми я встречаюсь. Итальянцы великолепны, они настолько переполнены любовью к жизни и красоте, a кроме того, намного более приветливо относятся к иностранцам, чем я ожидала. Во всяком случае, внешне. Иногда мне удается перехватить нечто другое: взгляд, порхнувший между двумя парами этих удивительных глаз, заставляющий меня предположить, что втайне они вполне могут находить нас неловкими и скучными. Надеюсь, что они не относят меня к этой разновидности! Я пытаюсь вести себя с достоинством, так, словно не в первый раз вижу эти ошеломляющие красоты: игру света в ландшафте, древние здания, ощущение ожившей истории…
Впрочем, что может быть прекраснее весенней Англии? И летней? А в особенности осенней?
Вчера мы ездили на прогулку во Фьезоле . Мне бы хотелось найти время и снова побывать там. Какие виды! Мы возвращались через Сеттиньяно. Там, на дороге, есть одно место, откуда видно Флоренцию… Красота такая, что захватывает дух. Вид этот заставил меня вспомнить о старом мистере Лоуренсе и его рассказе о Данте на мосту. В тот миг ничто не казалось мне невозможным и даже невероятным.
Однако завтра мы выезжаем в Рим! «O, Рим! Страна моя! Город души моей!» – как говорит лорд Байрон. Я уже не могу ждать! Если вы тоже мечтаете и надеетесь увидеть все это, то как-нибудь, вне зависимости от того, кого и каким способом у вас убили, укладывайте вещи и приезжайте сюда! Чего стоят деньги, если их нельзя потратить на знакомство с красотами мира? Я слишком много читала Байрона! Если таковое вообще возможно. Вы меня поняли?
Я напишу вам оттуда!
С любовью, Эмили.
P. S. Джек, конечно, также посылает вам свой привет!
Шарлотта улыбнулась мужу, глядя поверх письма.
– Совершенно в духе Эмили, – проговорил тот с глубоким удовлетворением.
– Надо написать ей. – Миссис Питт сложила листок и поместила его в конверт. – Вот только у меня нет для нее интересных новостей. Быть может, рассказать им об этой трагедии? И конечно, я расскажу ей о Доминике… Не думаю, что это нужно скрывать.
– Да, напиши ей о бедном Рэмси Парментере, если хочешь, – согласился суперинтендант. – Вреда от этого не будет. A Эмили, если потребуется, будет руководствоваться собственным мнением…
Упоминание о Парментере заставило его вспомнить о блокноте священника. Записи в нем пока не складывались во что-то осмысленное, однако они, безусловно, имели смысл – во всяком случае, для самого Рэмси. Впрочем, это ничего не значило. Дело было закрыто. Но Питт не был готов к отдыху до тех пор, пока не сделает все возможное, чтобы осознать причину постигшей его неудачи. Как иначе разжиться мудростью, чтобы не ошибиться в следующий раз?
Он раскрыл записную книжку на первой странице. Даты там не было. Запись касалась какого-то рыбака или человека по имени Фишермэн и неудачной экспедиции или праздничной поездки в некие «летние края». Следующие две страницы были отведены той же теме. Дальше следовал набросок идей для эссе или проповеди о жизни и разочаровании. Тема не показалась полицейскому многообещающей.
Пролистав с полдюжины страниц, он обнаружил упоминание о «господине» и «звонаре», со снабженным восклицательным знаком комментарием: «Но какой бы получился замечательный карильон!» Следом шел вопрос: «Но когда?» А потом: «Звон колоколов, но который час? Погребальный звон, похороны вещей… Не отсюда ли исходил призыв к молитве, хотелось бы знать!» На следующей странице тоже были подобные краткие вопросы: «Бедная душа!» и «Но кто этот живой мертвец?».
Шарлотта с любопытством посмотрела на супруга, оторвавшись от письма.
– Передай мой привет Эмили, – предложил он.
– Передам. А что ты читаешь?
– Записную книжку Рэмси Парментера.
– И что там написано? Это что-нибудь объясняет?
– Совсем ничего. Я даже не улавливаю смысла – одни только странные слова и фразы.
– Например?
– Он что-то пишет о «мастере» и «звонаре», звуках колоколов и живых мертвецах… Должно быть, какая-то метафора.
Миссис Питт улыбнулась:
– Конечно, реальностью тут, надеюсь, не пахнет!
– Надо думать.
– Наверняка метафора, – согласилась молодая женщина. – Хотя колокольный звон – это достаточно конкретный предмет. Наверное, все это относится к службам, проповедям и так далее. Если бы ты был священником, я бы посоветовала тебе подумать заранее о том, чтобы запастись идеями на произнесение приличной проповеди каждую неделю. Нельзя же надеяться на то, что вдохновение осенит вечером в субботу!
– Возможно. Но раньше мне попадались записи о жизни и разочаровании.
– Жалостливая тема. Быть может, он намеревался что-то рассказать о подлинных ценностях, вере… о чем-то еще? – предположила супруга Томаса, задержав перо в воздухе.
– Пока о вере ни слова. Но я еще почитаю. Не отрывайся из-за меня от своего письма к Эмили.
Шарлотта весело улыбнулась:
– Ты хочешь сказать, чтобы я не отрывала тебя от дела. Намек поняла, при всей его тонкости!
Скорчив жене рожицу, Питт вернулся к чтению записной книжки Рэмси. Появилась новая запись о рыбаке. Вполне очевидным образом Парментер не симпатизировал ему и в известном смысле считал вором, однако украденный предмет не называл.
Затем он снова возвратился к господину и звонарю. Здесь почерк сделался очень неровным, свидетельствуя о его эмоциональном напряжении: «Звонарь!! Где все это началось? Вот оно что! Проклятая штука. Снова тот же самый мотив… не так ли? Ох, Господин-Господин, что же ты натворил? И почему, скажи во имя Господне?»
Суперинтендант уставился на страницу. В ней было столько страсти, которую никак не мог пробудить обычный колокольный звон. Никто не станет относиться с таким пылом к бездушному предмету. И потом, зачем писать об этом? И кто такой господин? Образ этот не напоминал ни о чем религиозном!
Однако, быть может, слово «звонарь» представляет собой замену, кличку, имеющую нечто общее с кем-то? Но с кем? В данном случае сомневаться не приходилось. В доме, кроме членов семейства Парментера, знавших друг друга долгие годы, находились только Юнити Беллвуд и Доминик Кордэ. A Томас был абсолютно уверен в Доминике.
Итак, оставалась Юнити. Но насколько важна была ее личность? И какая разница была в том, что она сказала или не сказала?
Звонарь… но во что он звонит? Или же все-таки имелся в виду не звонарь, а звон? Или колокол, звучащий в фамилии Беллвуд? Быть может, священник подразумевал под этим словом Юнити Беллвуд?
Теперь Господин… В заметках Рэмси повсюду присутствовали латинские слова и фразы. Господин… dominus… Доминик!
Полицейский и не подозревал, что произнес это имя вслух, однако его жена оторвалась от письма и посмотрела на него наполнившимися тревогой круглыми глазами из-под наморщившегося лба:
– Что ты сказал?
– Я только что понял, что означает одна из записей, – пояснил Питт.
– И что же он пишет? – строгим голосом спросила женщина, сразу же забыв про письмо.
– Еще не понял. Я только начал расшифровывать, – ответил Томас. Впрочем, иносказание в записках преподобного было не слишком тонким. Заметки эти не предназначались для чужих глаз – и, безусловно, для того, чтобы обмануть Мэлори, самого Доминика или Юнити.
Теперь записи приобрели совершенно другой облик. Они обрели смысл… от которого Питта пробирал мысленный холодок, начинавший казаться едва ли не вещественно ощутимым в этой теплой и знакомой до мелочей комнате. Однако что-либо говорить Шарлотте об этом пока не стоило.
Суперинтендант продолжил чтение. Вывод был неизбежен. Рэмси считал, что Доминик был раньше знаком с Юнити. Нетрудно было заметить указания на какую-то прошлую трагедию, хотя понять, что именно тогда произошло, Томас не мог. Но в том, что событие это имело личный характер и породило в одном из этих двоих или в них обоих глубокое чувство вины, можно было не сомневаться. Парментер полагал, что Юнити утратила связь с Домиником на какое-то время – быть может, на годы – и, заново обнаружив его, добилась места в Брансвик-гарденс исключительно для того, чтобы быть с ним рядом. Учитывая настоятельный характер ее просьбы при такой высокой квалификации, в это было несложно поверить.
Дальше следовало недвусмысленное напоминание о попытке шантажа с ее стороны, чтобы заставить Доминика возобновить прежние отношения между ними вопреки его собственному желанию, каковое, учитывая, во-первых, сам факт его бегства от этой особы, можно было считать отсутствующим.
Записи стали краткими, даже корявыми, почерк Рэмси сделался менее ровным, менее понятным, как если бы рука его дрожала и он слишком сжимал перо. Временами попадались случайные росчерки и кляксы. Страх сквозил не только в словах, но и в самих черных, колючих буквах. Пожилой священник полагал, что Кордэ убил мисс Беллвуд, чтобы не позволить ей разрушить его новую жизнь, сулившую уважение общества, надежду на достойное положение и постепенный подъем к признанию и процветанию.
Рэмси не предназначал свои записки для прочтения. Судя по разным оттенкам чернил и даже разным цветам в отдельных местах, они делались в разные моменты времени. У Питта не было причин сомневаться в том, что преподобный записывал свои впечатления одновременно с вызвавшими их событиями. Томас не мог избежать уверенности в том, что Парментер искренне считал Доминика виновным в смерти Юнити, и это причиняло ему боль вкупе с жутким и глубоким ощущением собственной неудачи. Если он и подумывал о смерти, то не из-за вины в отношении своей помощницы, а потому что жизнь стала казаться ему лишенной цели и надежды на успех. Все его старания обратились в пепел. Кордэ стал для него последним ударом, и самым тяжелым. Суперинтендант не мог не заметить также и следов его желания найти выход из положения, завершить неудачную полосу, обрести новую силу.
Полицейский закрыл записную книжку с прежним ощущением морозца на коже.
Окружавший его домашний уют резко контрастировал со снедавшим его ощущением горя, заставлял более остро ощутить различие между реальностью физической и реальностью ума и сердца. В очаге плясали языки пламени, неровный свет ложился на юбку Шарлотты, на ее руки, плечи и щеки… Он превращал ее волосы в медные, подчеркивал тенями линию ее шеи. Руки ее шевелились – она писала. Было тихо, слышен был лишь ход часов на каминной доске, потрескивание дров, шорох ее пера по бумаге и слабое шипение газовой лампы. Все было таким знакомым, уютным, даже малость потертым от долгого употребления! Некоторые из вещей Питты купили уже подержанными, они составляли часть чьей-то чужой жизни, возможно, уделявшей им столько же любви. Этот семейный покой Томас уже воспринимал как данность. Он всегда был счастлив в этом доме; здесь он не знал ни горестей, ни сожалений.
Словно заметив его задумчивость, Шарлотта посмотрела на мужа:
– Ну как? Что тебе удалось выяснить?
– Я еще не совсем уверен, – состорожничал тот.
Однако отделаться от миссис Питт было непросто:
– Ну а что ты думаешь по этому поводу?
– Думаю, что Рэмси Парментер, скорее всего, не толкал Юнити с лестницы, – неторопливо проговорил полицейский, внимательно глядя жене в лицо.
Шарлотта мгновенно все поняла.
– Тогда кто же это сделал? – нерешительно проговорила она, тоже посмотрев супругу в глаза.
– Могу только предполагать, – попытался он уклониться от ответа.
Уклончивость не помогла.
– Почему? Что он написал в своей записной книжке? – потребовала ответа молодая женщина.
– Он воспользовался своего рода кодом. Впрочем, несложным, если ты поймешь, что он пользуется вульгарной латынью, игрой слов и так далее…
– Томас! – заговорила миссис Питт решительным тоном. – Ты пугаешь меня. Неужели все настолько плохо, что ты даже не можешь решиться быть откровенным со мной?
– Да… – негромко ответил суперинтендант.
Шарлотта побледнела и посмотрела на него опустошенными глазами:
– Доминик?
– Да.
Прежде Питту казалось, что возможность разоблачить перед женой одну из слабостей ее бывшего возлюбленного принесет ему некоторое удовлетворение, но теперь, когда эта возможность превратилась в необходимость, ничего, кроме печали, он не ощущал. Причем печаль эта была обращена не только к жене, но и к себе самому. Он так поверил благодарному письму в столе Парментера, породившему в его душе удивительное тепло…
– Что там написано? – настаивала Шарлотта. – Что такого написал Рэмси, что это заставляет тебя поверить в виновность Доминика? Он не мог ошибиться? Или попытаться снять вину с себя самого? – В ее голосе и глазах не было обвинения. Женщина видела, что на этот раз ее муж не испытывает никакой радости. Она искала спасение.
Снова раскрыв книжицу, полицейский прочитал ей вслух первый же относящийся к делу отрывок. Школьных познаний в латыни его супруге вполне хватило.
– Продолжай, – проговорила она с хрипотцой.
Томас повиновался и прочел второй листок, третий и так далее – все до конца.
– Означает ли это, что он прав? – спросила миссис Питт.
– Нет. Но все это значит, что сам он не убивал.
Суперинтендант не стал называть имени Мэлори, и оно осталось непроизнесенным… Тенью надежды, слишком хрупкой, чтобы за нее можно было бы ухватиться.
– Что ты намереваешься делать? – спросила наконец жена.
– Не знаю.
Шарлотта вновь замолкла на несколько мгновений. Пламя в камине затухало, огненные язычки вспыхивали над не до конца прогоревшим углем и снова гасли. Питт протянул руку к щипцам и подложил в огонь с полдюжины кусков угля.
– Ты не можешь оставить это дело просто так, – заявила в конце концов хозяйка дома. – Даже если нам не обязательно это знать, ты не можешь позволить, чтобы Рэмси Парментера обвиняли в том, чего он не совершал.
– Но он мертв, – заметил Томас.
– Живы его родные. Жива Кларисса. И потом, почему нам не нужно этого знать? Я всегда буду бояться, что это сделал Доминик. Хотя, возможно, это и не так. Разве не лучше знать истину, какой бы та ни была?
– Не всегда.
Молодая женщина отложила в сторону перо и чернила, хотя ее письмо оставалось неоконченным, и, устроившись на софе, поджала под себя ноги. Такую позу миссис Питт принимала, когда ей было холодно и когда она чего-то боялась или считала себя несчастной.
– Если и так, на мой взгляд, тебе лучше бы было узнать все, что возможно. Ты можешь продолжить расследование… не так ли? – спросила она.
– Могу. Записная книжка Рэмси дает мне несколько отправных точек.
– Завтра?
– Наверное, так.
Шарлотта промолчала, обняла себя руками и поежилась.
Питт вышел из дома с записной книжкой Рэмси в кармане. Раздутый карман отягощал полу пальто, однако это ничего не значило. Он шел быстрым шагом. Теперь, когда суперинтендант принял решение, сомнения сделались бессмысленными. Шел сильный дождь, хотя на западе, над крышами, в небе зияли голубые просветы… «Хватит, чтобы пошить штаны моряку», – как говаривала матушка Томаса.
Взяв кеб до Мейда-Вейл, он вернулся к дому на Холл-роуд.
– Ничего не знаю об этом! – огрызнулась Морган.
Одетая в зеленых и белых тонах, с венком листвы в волосах, она походила на некую королеву, не имеющую ничего общего с любым абсурдом. Как и в первый раз, они с полицейским находились в ее мастерской, заставленной холстами, однако теперь тусклый свет обесцвечивал всякую краску, a в стекла окон барабанил дождь. До прихода суперинтенданта эта женщина занималась живописью, и на ее палитре, стоявшей в ярде от Питта на табурете, присутствовали только зеленые и желтые краски.
– Я слыхом не слыхала ни о какой Юнити Беллвуд, – отрезала художница. – И у нас здесь не было никаких трагедий, если не считать смерти Дженни, о которой вам уже известно. – Лицо ее помрачнело. – И вам не следовало посылать своего человека за моей спиной расспрашивать мальчишку. Это некрасиво.
Томас улыбнулся этому наивному негодованию, отреагировав единственным разумным образом.
– Что вы смеетесь надо мной?! – возмутилась женщина, однако по ее глазам можно было понять, что она отчасти поняла своего незваного гостя. – Я не обсуждаю чужие дела, и прежде всего с полицейскими, – продолжила она. – Защищать людей от докучливых незнакомцев – совсем не грех, стыдно поступать наоборот. Сама природа дружбы запрещает нам предавать, особенно когда то, что ты думаешь или чего боишься, может оказаться слабостью.
Она смотрела на Питта чистыми голубыми глазами. Чего бы ни знала или ни подозревала эта особа, она, по крайней мере, была искренней.
– А вы всегда ставите интересы друзей выше интересов других людей? – спросил суперинтендант, перенеся весь свой вес на каминную доску.
– Ну конечно, – ответила мисс Морган, глядя на него.
– Всегда?
На этот раз она промолчала.
– А для вас имеет значение, если ваш друг теряет самую малость, а чужой человек – очень много? Ваш друг всегда прав – вне зависимости от вопроса или его цены? – принялся расспрашивать ее дальше Томас.
– Ну… нет…
– Стоят ли легкие неприятности для Доминика жизни Рэмси Парментера? И как насчет вашей собственной нравственности? Доверяете ли вы себе самой?
Шея женщины напряглась:
– Конечно, доверяю. А разве речь идет о жизни Рэмси Парментера?
– Нет. Это просто вопрос, заданный, чтобы понять ваши мотивы.
– Почему вы заговорили о Рэмси Парментере? – Морган не верила Питту: это читалось на ее лице.
– Его жизнь уже можно не учитывать. Он мертв.
Слова эти потрясли художницу. Краска сбежала с ее лица, оставив на нем лишь следы утомления:
– Но если он мертв, почему вы всё допытываетесь?..
– Догадаться не можете?
– Вы хотите сказать, что его убил Доминик? – Мисс Морган побледнела как мел. – Я не верю этому!
Однако горькая нотка в ее голосе свидетельствовала о том, что она не может полностью исключить подобную перспективу.
– Где он жил, прежде чем поселился здесь? – надавил на собеседницу Питт. – Вы должны это знать. Он ведь не возник на ровном месте. У него была одежда, пожитки, письма и, по крайней мере, знакомые. Он всегда хорошо одевался. У кого он шил одежду? Откуда получал деньги? Или вы содержали его?
Женщина покраснела:
– Нет, я его не содержала! И всего этого я не знаю. Я не спрашивала. Мы не задаем друг другу вопросы. Это тоже часть дружбы и доверия.
– Оставил ли он здесь что-нибудь, когда переселился в Айсхауз-вуд?
– Я этого не знаю. Но если и оставил, всё давным-давно уже убрали. В любом случае эти вещи ничего не сказали бы вам.
– А как насчет одежды? Покупал ли он себе новые вещи, пока жил здесь?
Дама задумалась на мгновение:
– Пальто… коричневое пальто.
– У него было другое?
Художница улыбнулась:
– Конечно же, было. Разве у человека не может быть двух пальто? В любом случае он не стал оставлять себе старое и отдал его Питеру Уэсли – тот жил в соседней комнате. У него вообще не было пальто.
– А этот Питер Уэсли до сих пор здесь проживает?
– Нет. Он переехал отсюда.
– Куда же?
– Какая разница? – Морган пожала плечами. – Я не знаю.
Невзирая на все последующее давление, полицейский не смог узнать у нее ничего, за исключением того, что Доминик помалкивал о своем недавнем прошлом, и у нее возникло впечатление, не нашедшее, впрочем, подтверждения, что он предпочел, чтобы кое-кто не знал места его нынешнего пребывания.
– Он получал какие-либо письма? – спросил ее Питт.
– Нет, никогда, насколько я помню. – Его собеседница ненадолго задумалась. – Да, такого никогда не было. A за все покупки он расплачивался сразу, потому что я не видала счетов от его сапожника и портного.
Эти подробности вполне довершали облик человека, опасающегося преследования и стремящегося скрыть все признаки своего пребывания в этом доме. Но почему? Кто мог разыскивать его и по какой причине?
Томас поблагодарил Морган и отправился искать коричневое пальто, на котором, по крайней мере, могла остаться марка портного. Однако в соседнем доме никто не знал, куда переехал Питер Уэсли. Питт остался на пороге, обозревая достаточно оживленную улицу, которая ничем не подсказывала ему – ни где обитал Доминик Кордэ до того, как въехал в этот дом, ни что выгнало его из дома.
Проехал открытый экипаж, в котором несколько дам рисковали пребыванием под свежим ветерком, чтобы похвастаться модными шляпками и хорошенькими личиками. Они ежились на весеннем холодке, но ослепительно улыбались. Суперинтендант не мог не ответить им улыбкой, наполовину сложенной из удовольствия и приятного удивления их юным тщеславием и оптимизмом.
Проехала угольная телега: кони налегали на упряжь, влача тяжелый груз. Пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивавший заголовки статей, в основном политических. Тревожные вести шли из Африки, что-то говорилось о Сесиле Родсе и алмазах в Машоналенде и поселенцах в голландской Южной Африке. Смерть не слишком известного клирика, приключившаяся, как было известно, от несчастного случая в собственном доме, не вызывала в обществе особого интереса.
Уличный разносчик овощей и фруктов шел по улице, толкая перед собою тачку; плечи его натягивали узковатое, но хорошего кроя из дорогого материала пальто. Питт сразу вспомнил про пальто Доминика. Портной, у которого одевался Кордэ, оказался бы удачным местом для начала доследования. Люди не склонны менять портных, даже переезжая в другое место. A если это можно сказать и о Доминике, то есть шанс, что четыре или пять лет назад он пользовался услугами того же самого мастера, который обшивал его во времена Кейтер-стрит. Томас не имел представления, так ли это и кто был портным Кордэ; Шарлотта, вероятно, тоже не знала этого. Но ее матери Кэролайн это могло быть известно!
Быстрым шагом пройдя до пересечения с главной улицей, полицейский остановил кеб и уже уселся в него, когда осознал, что миссис Филдинг могло не оказаться дома. Когда Джошуа где-то гастролировал, она обычно сопровождала его и потому могла оказаться сейчас в любом месте Англии.
Направляясь на Кейтер-стрит, Томас всю дорогу рассуждал о том, что делать, если и его теща не имела ни малейшего представления о том, кто был портным Доминика. Конечно, надежнее всего было бы узнать это через его бывшего камердинера, однако Кэролайн уволила этого человека после смерти Эдварда. Джошуа привел с собой своего слугу. Впрочем, дворецкий Мэддок тоже вполне мог знать, у кого заказывали одежду члены семьи. Домашних счетов десятилетней давности никто не хранил, a счета портного следовало искать у портного…
Кеб грохотал по тихим улочкам вдоль верениц домов: мимо фургонов развозчиков, мимо личных экипажей, мимо других кебов – обычного транспорта обычного жилого района Лондона, насчитывающего три миллиона жителей. Крупнейшего города мира, сердца империи, распростершейся через континенты по Индии, Африке и Азии, по Тихому океану и просторным прериям и горам Канады от одного океана до другого и по несчетным островам во всех известных человеку морях… Где искать человека, решившегося затеряться в толпе пять лет назад?
Но человек – раб привычек. Он блюдет свои отличительные черты. В любой буре, в сумятице трагедии или вины знакомые предметы нередко предоставляют ему единственное утешение. Когда мы теряем людей и знакомые места, обычные вещи обретают в наших глазах дополнительную ценность.
Вот и Кейтер-стрит. Кеб остановился, и через пару минут Питт уже стоял перед дверями, ожидая ответа… Тянулись мгновения. Кто-то должен был оказаться в доме даже в том случае, если Кэролайн и Джошуа находятся в отъезде.
Наконец дверь отворилась, и в ней появился Мэддок, пожалуй, чуточку постаревший и поседевший, с тех пор как Питт видел его в последний раз. Вид его заставил гостя понять, как давно он не был в этом доме. Кэролайн сама посещала их дом на Кеппель-стрит, а Шарлотта недавно побывала здесь, но в одиночестве, потому что Томас был занят.
– Доброе утро, мистер Питт, сэр, – поздоровался с ним дворецкий, старательно пряча удивление. – Все ли в порядке, сэр?
– Все в полном порядке, Мэддок, спасибо, – ответил суперинтендант. – Миссис Филдинг дома?
– Да, сэр. Если вы потрудитесь войти, я сообщу ей о вашем прибытии.
Домоправитель сделал шаг в сторону, и Питт вступил в знакомую прихожую. Один шаг перенес его на десять лет назад, в тот самый день, когда он оказался здесь после первого из убийств на Кейтер-стрит. Он познакомился с Шарлоттой, средней из хозяйских дочерей, в глазах собственного общественного класса казавшейся такой задиристой и чуждой, однако, с его точки зрения, именно такой, какой и должна быть благовоспитанная и незамужняя молодая леди. Полицейский улыбнулся воспоминанию.
В то время Доминик Кордэ был уже женат на Саре, которой суждено было погибнуть от той же самой руки, что и остальным. Что может знать о нем Кэролайн?
Гостю почти не пришлось ждать в утренней гостиной ее появления. Скандальный брак с обаятельным и абсолютно не подходящим ей по социальному положению Джошуа, актером, который был на семнадцать лет младше нее, полностью изменил эту женщину, в прошлом респектабельную вдову, а до этого – жену милого и предсказуемого Эдварда. Теперь Кэролайн казалась сияющей. Она всегда была привлекательной женщиной – конечно, не настолько, как Шарлотта (во всяком случае, с точки зрения Питта), – но тем не менее выглядела отменно. Суперинтендант восхищался ее волосами, кожей и изгибами ее фигуры. На ней была утренняя мантилья с розами, которые во времена своего первого замужества она сочла бы слишком вызывающими и броскими.
– Доброе утро, Томас, – проговорила хозяйка дома, чуть нахмурясь. – Мэддок сказал мне, что у вас всё в порядке, но, может, это не так? Может быть, Шарлотта заболела или чем-то обеспокоена?
– Ни в коей мере, – заверил Питт тещу, – однако случились неприятности в том доме, где сейчас живет Доминик, и они могут быть связаны с ним. Но это всё. Дети совершенно здоровы.
– A ты сам? – Миссис Филдинг посмотрела него серьезным взглядом.
Улыбнувшись, ее зять ответил с полной искренностью:
– У меня есть одна трудность, которую, надеюсь, вы поможете мне разрешить.
Кэролайн уселась на диван, собрав юбки в складки вокруг ног. Питт отметил, что она держалась теперь с меньшим достоинством, но зато с большим изяществом по сравнению с тем, какой была до свадьбы с Джошуа. Позу ее пока еще нельзя было назвать театральной, однако в ней, бесспорно, появился драматический огонек. Короста пребывания в скромности и благопристойности канула в прошлое, сделав эту женщину более яркой.
– Я? – удивилась она. – Что же я могу сделать? В чем состоит трудность?
– Вам известно, куда переехал жить Доминик после того, как оставил этот дом?
Хозяйка посмотрела на зятя ровным, чуть прищуренным взглядом:
– Ты сказал, что неприятности могут быть связаны с Домиником. И ты не тратишь свое время на мелкие кражи, Томас. Лишь очень неприятная ситуация могла привлечь твое внимание. Насколько же она касается Доминика? Только прошу не потчевать меня утешительной и лживой историей!
– Я не знаю, насколько она задевает его, – ответил Питт, невозмутимо встретив ее взгляд. – Надеюсь, что никак. Теперь он совсем переменился и ничуть не похож на того неглубокого, но обаятельного молодого человека, каким был прежде.
– Но… – начала было его собеседница.
– Речь идет об убийстве.
Суперинтенданту неприятно было говорить эти слова. Лицо Кэролайн напряглось, а в глазах у нее появились тени.
– Но ты не считаешь, что это сделал он… надеюсь… – пробормотала женщина.
– Надеюсь, что нет. – Собственная уверенность удивила самого Томаса. Он и в самом деле хотел доказать, что Кордэ не был убийцей.
– Но чем я могу помочь? – серьезным тоном поинтересовалась миссис Филдинг. – Я не знаю, куда он переселился с Бертон-стрит, и не думаю, что он долго пробыл там.
– Бертон-стрит? – переспросил полицейский.
– Доминик снял там комнаты, когда съехал отсюда. Он считал, что не вправе задерживаться здесь, после того как Сара… умерла. – В глазах хозяйки на мгновение промелькнула боль, горькая память, потрясение и скорбь, которые так и не изгладились из ее памяти, однако она немедленно вернулась из прошлого к настоящему мгновению. Ее старшей дочери помочь было уже нельзя, да она и не нуждалась ни в какой помощи. Но Кордэ был жив и уязвим для любой боли и страха. – Зачем тебе это знать? Тебе, конечно, известно, где он сейчас находится?
– Да, в Брансвик-гарденс, – ответил Томас. – Однако меня интересует прошлое… то, что было между Кейтер-стрит и Мейда-Вейл.
– Мейда-Вейл? Я не знала, что он жил там, – удивилась Кэролайн.
– Недолго. А вы знаете его адрес на Бертон-стрит? Возможно, я смогу найти там кого-нибудь, кто сумеет помочь мне.
– Я не помню этот адрес, однако он у меня где-то записан. Я пересылала туда его почту… Надеюсь, ты не поверил тому, что он нарассказал о себе?
Питт с легкой самонадеянностью улыбнулся. Он не расспрашивал Доминика о его жизни. В принципе, тот мог рассказать суперинтенданту и полную правду, однако Томас в это не верил. Если Доминик и в самом деле был знаком с Юнити Беллвуд в настолько трагических обстоятельствах, что, по мнению Рэмси, они могли спровоцировать его на убийство, и намеревался признаться в преступлении, он уже сделал бы это, не позволив своему наставнику попасть в подозреваемые и претерпеть тот страх и изоляцию, которые в конце концов и надломили его. Это была темная мысль, даже не столько темная, сколько мучительная, и до этого момента она еще не приходила полицейскому в голову в такой форме.
Миссис Филдинг все еще смотрела на него, ощущая эту новую, более острую горечь.
– Мне хотелось бы убедиться в этом самому, – с легкой уклончивостью проговорил Питт. – А какого рода письма вы ему пересылали?
Кэролайн выразительно приподняла бровь.
– То есть это были личные письма или счета от торговцев? – поспешно пояснил ее собеседник.
Дама чуть расслабилась:
– Как мне кажется, в основном счета. Да и вообще, их было очень немного.
– Быть может, там были и счета от портного?
– Но зачем тебе это? Неужели для этого… преступления важно, во что он был одет?
– Вовсе нет. Однако если мне удастся найти портного, он может сказать мне, куда Доминик переселился потом. Люди годами шьют одежду у одного мастера, если он их устраивает.
Невзирая на все свое воспитание, теща Томаса не могла не улыбнуться. За все то десятилетие, которое она знала своего зятя, одежда всегда сидела на нем неловко и даже не была пошита по фигуре.
Прочитав эту мысль в ее глазах, Питт весело рассмеялся.
– Прости, – Кэролайн чуть покраснела. – Я не намеревалась задеть твои чувства…
– Этого не произошло.
– Ты уверен?
– Вполне. Когда-нибудь я пошью себе костюм у портного, однако до тех пор мне придется разобраться с делами в сто раз более важными. Так кто был портным Доминика?
– Я не помню его имени, однако рубашки он покупал у Дживса, возле Пикадилли. Это поможет?
– Возможно. Спасибо. Большое спасибо. – Полицейский сделал движение, собираясь встать.
– Томас! – окликнула его вдруг миссис Филдинг.
– Да?
– Пожалуйста, расскажи мне то, что тебе станет известно. Если… если Доминик повинен в убийстве, Шарлотта будет очень расстроена. При всех его грехах он был членом нашей семьи… много лет. Я очень симпатизировала ему. И даже не понимала насколько, до тех пор пока он не уехал отсюда. Он очень горевал после смерти Сары, даже больше, чем думал сам. На мой взгляд, он считал, что мог что-то сделать, чтобы предотвратить ее смерть. – Кэролайн чуть качнула головой. – Я понимаю, что это глупо… крайне самонадеянно воображать, что мы можем предотвратить решение судьбы… однако когда происходит нечто ужасное, мы начинаем гадать, что можно было сделать, чтобы этого не случилось. Нам начинает казаться, что мы теперь в состоянии предотвратить подобное событие… a если мы можем сейчас, значит, могли и тогда.
– Понятно, – осторожно проговорил суперинтендант. – Я передам вам все, что произошло, и, конечно, по возможности облегчу ситуацию для Шарлотты.
– Спасибо тебе, Томас. – Хозяйка также встала, будто бы собираясь еще что-то добавить, однако потом поняла, что они уже сказали друг другу все нужное.
Полицейский передал ей несколько забавных подробностей из жизни своих детей, и они расстались возле двери. Питт дошел до угла, остановил кеб и вернулся в центр города. На Пикадилли он нашел поставщика рубашек Дживса и, предъявив доказательства своего статуса и объяснив степень серьезности дела, спросил его, действительно ли ему приходилось в былые годы обслуживать некоего Доминика Кордэ. Уже через пять минут он получил адрес, по которому проживал Доминик, когда делал свой последний заказ приблизительно шесть лет назад. Скорее всего, после этого его доходы сократились, и ему пришлось отказаться от любви к изысканным рубашкам.
Искомый дом находился на Принс-оф-Уэйлс-роуд на Хаверсток-Хилл, достаточно далеко от центра: сперва надо было ехать на север, а потом на запад. Томас нашел его уже далеко за полдень. Это оказалось большое и несколько облупленное здание, из тех, которые строят для большой семьи, а потом разделяют на несколько квартир или комнат для дюжины или около того съемщиков, не имеющих иждивенцев или компаньонов.
Суперинтендант постучал в дверь, отметив отшелушившуюся краску на краю панелей и несколько пятен ржавчины на молотке.
На стук вышел мужчина средних лет со взлохмаченной бородой и в одежде, вылинявшей до неописуемого цвета под воздействием солнца и слишком частых стирок. Он с удивлением уставился на неожиданного посетителя:
– М-да? Простите, но разве мы знакомы с вами, сэр?
– Нет. Меня зовут Томас Питт. Я разыскиваю мистера Доминика Кордэ, жившего здесь несколько лет назад. – Тон полицейского не допускал сомнений и не оставлял места для возражений.
По лицу мужчины пробежала тень, такая легкая, что, если бы лицо это не было обращено к свету, суперинтендант мог бы вообще ее не заметить.
– Мне очень жаль, но он давно съехал отсюда, – покачал головой его собеседник. – Не могу сказать вам куда: представления не имею. И он не оставил своего адреса. – Подобное утверждение также не допускало продолжения дискуссии.
– Понимаю, – твердым тоном проговорил Питт. – Мне отлично известно, где он сейчас находится. Меня интересует его прошлое.
Первые капли дождя простучали по порожку.
С прежним невозмутимым и замкнутым выражением мужчина проговорил:
– Простите, сэр, но помочь вам чем-либо я не могу. Всего хорошего.
Он шевельнулся, намереваясь закрыть за собой дверь. Все его тело, чуть сутулые плечи и прочная, основательная осанка свидетельствовали об утомлении и бремени печали, но только не о гневе. От одного взгляда на него на Питта повеяло холодком, несмотря на то, что было еще совсем светло и вечер выдался теплым. Именно здесь оно – то самое – и случилось.
– Простите меня, сэр, – проговорил Томас серьезным тоном. – Но я не могу оставить это дело. Я из полиции, начальник участка на Боу-стрит, и помощник комиссара приказал мне расследовать убийство.
Стоявший перед ним человек вздрогнул, и глаза его широко раскрылись. Он был всего лишь только удивлен, но никак не ошеломлен известием.
Холодок к тому времени уже овладел сердцем суперинтенданта. Он уже видел внутренним взором лицо Шарлотты, выслушивающей от него это известие. С этой новостью рассеется очарование ее последней девичьей мечты, некое невинное доверие, и полицейский мог бы многое дать, чтобы не послужить причиной всему этому. Он даже задумался, прежде чем продолжить.
Упало еще несколько капель дождя.
– Мне известно, что в этом доме произошло нечто неприятное, когда здесь обитал мистер Кордэ, – снова заговорил Питт после недолгого раздумья. – Мне нужно знать, что именно тогда случилось.
Мужчина посмотрел на него, явно взвешивая в уме, что можно сказать, а о чем лучше умолчать, чтобы ему поверили, а если не поверят, то как ему хотя бы унести ноги.
Томас не отводил от него взгляда. Плечи его собеседника поникли.
– Пожалуй, нам лучше войти в дом, – проговорил он наконец, отворачиваясь. – Хотя я не совсем уверен в том, что могу рассказать вам.
Гость последовал за ним, закрыв за собой дверь. Последнее возражение можно было считать простым жестом, и он прекрасно понимал это. И потому позволил мужчине изобразить непонимание.
Комната, в которую провели полицейского, была неопрятна, но по-домашнему уютна. На столах, креслах и даже на полу валялись книги и газеты. На стенах висели несколько относительно недурных картин, но по большей части скособоченных хотя бы на дюйм. На столе лежал брусок дерева, из которого вылезала бурая лягушка, отполированная почти до густого, водянистого блеска. Даже незаконченное, это изделие обнаруживало превосходное мастерство. Посмотрев на фигурку, Питт подумал, что лучше оставить ее как есть. Завершение всех деталей сделало бы это произведение куда более мирским, понятным для профана.
– Вы собираетесь продолжить эту работу? – спросил Томас.
– А вам бы этого хотелось? – поинтересовался хозяин дома едва ли не вызывающим тоном.
– Нет! – поторопился с ответом Питт, приняв решение в тот же самый момент. – Нет, не хочу. Лучше, чтобы все осталось вот так.
Мужчина наконец улыбнулся:
– Прошу прощения, сэр, в том, что принял вас за обывателя. Расчищайте себе место и садитесь. – Он указал рукой в сторону одного из занятых стопками книг кресел, в котором располагался и старый белый кот.
– Не обращайте на него внимания, – непринужденно промолвил скульптор. – Льюис! Брысь!
Кот приоткрыл один глаз, но остался на своем месте.
– Льюис! – повторил его хозяин, громко хлопнув в ладоши.
Белый красавец вновь погрузился в сон.
Взяв его на руки, Питт уселся, положив животное себе на колени в той же позе, в какой оно лежало на кресле.
– Итак, Доминик Кордэ, – проговорил мужчина бестрепетным голосом.
И, глубоко вздохнув, начал свою повесть.
Питт заявился домой перед самой полуночью. В комнатах было тихо, и лишь наверху, в коридоре, горел свет. Суперинтендант буквально крался вверх, кривясь при каждом скрипе под ногами. Он заранее опасался предстоящего объяснения, однако никакой альтернативы и выхода у него не было. Во всяком случае, лучше было бы дождаться завтрашнего утра… однако какой может быть сон, когда заранее знаешь, что тебе предстоит и как воспримет новость твоя супруга?
Полицейский и сам был расстроен, но миссис Питт ожидала еще более неприятная перспектива.
Однако, оказавшись на площадке, он увидел полоску света под дверью. Шарлотта еще не спала. Итак, отсрочки не будет. Впрочем, возможно, это и к лучшему. Ему не придется молча бодрствовать в темной спальне, возле спящей жены, с горечью ожидая ее пробуждения, когда придется выкладывать неприятные новости.
Он открыл дверь.
Хозяйка дома сидела в постели с закрытыми глазами, подперев спину подушками, по которым рассыпались ее волосы. Ее муж тихо закрыл дверь, не опуская задвижку, и, осторожно ступая, на цыпочках пошел внутрь комнаты.
Женщина открыла глаза:
– Томас! Где ты был? Что ты узнал?
Заметив выражение на его лице, она умолкла, блеснув круглыми темными глазами в свете лампы.
– Прости… – прошептал Питт.
– Что? – проговорила его жена, нервно глотая и опустив голову. – Что случилось?
Суперинтендант присел на край постели. Он устал и замерз; ему хотелось раздеться, нырнуть в мягкую ночную рубашку и устроиться под одеялами рядом с любимой. Однако такой способ не соответствовал тому, что он должен был ей сказать. Подобные вещи следует говорить, глядя друг другу в глаза.
– Я обнаружил дом, в котором жил Доминик, прежде чем перебрался в Мейда-Вейл. Я съездил на Кейтер-стрит и повидал твою мать. Она дала мне адрес мастера, у которого он заказывал рубашки…
– Дживс, – с легкой хрипотцой произнесла Шарлотта. – Я сама могла бы тебе это сказать. И чем это тебе помогло?
– У них записаны адреса всех клиентов…
– O! И где же он жил?
Питт до последнего оттягивал мгновение, когда ему придется сообщить ей самое важное, самое болезненное.
– Хаверсток-Хилл, – сказал он наконец.
– Я этого не знала…
– Конечно нет. Твое знакомство с Домиником тогда прервалось.
– И что он там делал?
Следует ли отвечать на заданный ею вопрос? Где тогда работал Кордэ? Томас мог рассказать Шарлотте о финансовых делах Доминика, его банковских консультациях и игре на бирже. Но все это никак не относилось к делу. Суперинтендант устал и замерз, да и время уже перевалило за полночь.
– У него был роман с Юнити Беллвуд, которая жила в Хэмпстеде и работала на одного из его клиентов, – решился Томас наконец рассказать самое главное.
Лицо его супруги побелело как мел.
– Ох… – Она глубоко вздохнула. – Да, это серьезно, иначе ты не стал бы говорить мне. – Затем, глядя ему в глаза, добавила едва слышным голосом: – Что подтверждает и выражение на твоем лице. Что же это получается, Томас? Значит… значит, это Доминик убил ее?
Она посмотрела на мужа, словно бы ожидая удара.
– Не знаю. – Томас положил ладонь ей на плечо и ласково провел по руке. – Однако он солгал, пусть и косвенно; он умолчал об этом, и похоже, что у него были на то веские причины. Юнити отнеслась к их связи очень серьезно. Он сделал ей ребенка, но по какой-то причине она пошла на аборт.
Лицо Шарлотты исказила боль, и глаза ее наполнились слезами. Она уткнулась головой в плечо Питта, и он крепко обнял ее обеими руками. Останавливаться теперь не было нужды. Лучше сразу сказать все… куда лучше, чем останавливаться и начинать снова.
– Он оставил ее, бросил и ударился в бегство. – Мягкий голос полицейского гулко звучал в тишине. – По всей видимости, Доминик запаниковал. Он и в самом деле был очень расстроен. И никто не знает, что привело его в расстройство – то, что она забеременела и он потребовал, чтобы она избавилась от ребенка, или то, что она сделала аборт по собственной инициативе, и он бежал, потому что не мог с этим смириться. Однако он исчез однажды ночью, никому ничего не сказав и не оставив никакого намека на то, куда направляется. Я не знаю, где он тогда остановился, но через несколько месяцев Доминик объявился в Мейда-Вейл без каких-либо пожитков, с одной только одеждой, и никакой почты из Хаверсток-Хилл ему не пересылали.
Шарлотта отодвинулась от супруга. Глаза ее были закрыты, а зубы стиснуты. Он ощущал, как напряглось все ее тело.
– Там он вступил в связь с этой девушкой, Дженни, и она тоже забеременела… и наложила на себя руки, – произнесла миссис Питт ровным, хотя и полным боли голосом. – После чего он перебрался в Айсхауз-Вуд, где его и обнаружил Рэмси Парментер.
– Да.
– A потом, по ужасному совпадению, Юнити получила работу у Рэмси…
– Это не было совпадением. Она увидела объявление о поисках сотрудника в академическом журнале, где было помянуто и имя Доминика. Мисс Беллвуд знала, что он находится в этом доме. Вот почему она столь настойчиво добивалась этого места.
– Чтобы вновь оказаться рядом с Домиником? – Шарлотта поежилась. – Представляю себе, что он ощутил, когда снова увидел ее! – Она вдруг умолкла, лицо ее скривилось. – И поэтому он… Томас, ты уверен в том, что это сделал именно он? Абсолютно уверен?
– Нет. Но она снова была беременна… Ты способна поверить в то, что отцом ребенка был Рэмси Парментер? Ты сама видела его. Неужели ты веришь в то, что он лег с нею в постель, едва она появилась в его доме? И, что более важно, можешь ли ты поверить в то, что она затеяла с ним интрижку, когда рядом был Доминик?
– Нет… – Женщина опустила глаза и отвернулась. – Нет.
Они молча сидели рядом, прижавшись друг к другу… Минуты текли одна за другой.
– Что ты намереваешься теперь делать? – спросила наконец миссис Питт.
– Встретиться с ним, – ответил ее муж. – Если Рэмси не был отцом ребенка Юнити, значит, у него не было оснований убивать ее, и я не могу слепо признать его вину.
– Но почему он тогда попытался убить Виту?
– Бог знает! Быть может, к этому времени он и в самом деле свихнулся. Я не понимаю мотивов этого поступка. Он совершенно бессмыслен. Возможно, Парментер решил, что вокруг него смыкается сеть, и совершил самоубийство, а его жена солгала, чтобы выгородить его… Возможно, она считает его виновным. Она ничего не знала об истории взаимоотношений Доминика и Юнити.
Шарлотта посмотрела на Томаса и чуть нахмурилась:
– Значит, ты не думаешь, что она могла счесть его виновным и убить, так?
– Нет, конечно нет! Она нашла любовную переписку между ним и Юнити… – Полицейский вдруг понял, что совсем забыл про эти письма.
Супруга посмотрела на него круглыми глазами:
– Но ведь переписка существует! Ты сам говорил, что они были написаны его почерком… и ее тоже! Томас, это совершенно ни во что не укладывается. Или же… уже нося ребенка Доминика, она решила влюбиться в Рэмси? Такое возможно? Вообще возможно?! И Доминик убил ее в припадке ревности… Ах, Томас! И она звала Рэмси на помощь!
Шарлотта неторопливо зажмурила глаза и опять уткнулась лицом в плечо мужа. Ладонь ее, скользнув по простыням, нашла его пальцы. И она стиснула их – до боли.
– Я не могу оставить дело в таком состоянии, – сказал суперинтендант, прислоняясь щекой к ее волосам.
– Я знаю это, – ответила она. – Знаю, что ты не можешь этого сделать.