Глава 10
Вероника не хотела ложиться в коммерческую палату, считая это неэтичным. Ведь она много лет работала в системе организации здравоохранения, и уж если не смогла обеспечить всех хорошим уровнем медицинской помощи, значит, должна лечиться наравне со всеми.
Однако в палате гинекологического отделения было чисто, пахло свежим ремонтом и стояло всего четыре кровати. По привычке она посмотрела в холле программу «Время» и отправилась спать, выпив положенные таблетки, чтобы не нервничать перед операцией. Положив голову на подушку, она вдохнула знакомый аромат чистого больничного белья: немного ксероформа и еле уловимый запах горячего утюга. Сколько лет она провела среди этих запахов в больницах своего детства!..
Тогда больницы были для нее вторым домом. В них было много болезненного и неприятного, но Вероника научилась находить в этом плюсы: больницы избавляли от Нади с ее постоянными скандалами и нравоучениями, избавляли и от посещения ненавистной школы… Можно было днями напролет лежать на койке, читать или мечтать. А обследования и процедуры не казались Веронике слишком дорогой ценой за то, что никто от нее ничего не требует.
Все изменилось, когда она встретила Эсфирь Давыдовну.
Эта сочная еврейка средних лет была заведующей отделением, куда Надя в очередной раз определила Веронику. Благодаря полной фигуре и стремительным движениям Эсфирь Давыдовна носила кличку Шаровая Молния.
Прочитав Вероникину историю болезни, она вызвала шестнадцатилетнюю девочку к себе в кабинет.
– Что будем делать? – в лоб спросила она. – Задыхаться от жира или жить нормальной жизнью? Детка, ты довела себя до такого состояния, потому что думаешь: тебя никто не любит. Я не буду обсуждать с тобой этот вопрос. Пусть даже твои родственники на самом деле хотят, чтобы ты была неприспособленным к жизни уродливым существом, в чем лично я сомневаюсь.
Но ты должна знать: ты ни в чем не виновата. Пожалуйста, помни об этом. А если ты считаешь, что кто-то относится к тебе несправедливо, научись защищаться! Иначе так и просидишь всю жизнь возле юбки сестры. Ты знаешь, что с тобой происходит, и ты недовольна своей жизнью, потому что такой жизнью не может быть доволен никто. За эту жалкую жизнь ты ненавидишь своих родственников. А я предлагаю тебе выбор, Вероника. Первый вариант проще – ты можешь жить как жила, лениться и радоваться только вкусной еде. Окончив школу, ты устроишься лаборанткой или библиотекаршей, будешь продолжать жрать в три горла, а там, может быть, и запьешь. А как же иначе? У тебя ведь было такое тяжелое детство! Редким собеседникам, а возможно, и собутыльникам, ты будешь рассказывать про свою ужасную сестру. В ответ услышишь такие же истории. Вместе вы будете ненавидеть весь мир и презирать его за то, что он вас не принял. Тебе нравится эта перспектива?
Вероника помотала головой.
– Правильно. Потому что человек должен бороться за себя, в какие бы условия ни поставила его судьба. Я беседовала с твоей сестрой и понимаю, почему тебе тяжело с ней. Но знай, что из этого болота можно выбраться, и я протягиваю тебе руку помощи. Для начала тебе нужно полюбить себя. Это главное. Полюбишь себя, полюбишь и весь мир. Скажешь, что это очень трудно? Да, будь ты стройной красивой отличницей, за которой бегают мальчики, любить себя было бы проще. Вы, подростки, обращаете внимание только на внешность. Ведь внутренний мир любого человека настолько глубок, так изменчив, что вам в нем не разобраться…
Но попробуй разобраться хотя бы в себе. Полюби себя за то, что ты волевая. Захоти похудеть – и похудей. Я же вижу, что ты красивая девчонка! Пожалуйста, перестань прятаться за горой жира.
– Смеетесь? – угрюмо спросила Вероника. – Я не могу похудеть. У меня неправильный обмен.
Эсфирь Давыдовна рассмеялась.
– Обме-ен? – протянула она. – Он-то у тебя как раз правильный. Ты же постоянно что-то жуешь! Если бы ты при твоем нынешнем обжорстве не весила центнер, вот тогда я бы точно заподозрила у тебя нарушение обмена. Или глисты, например. А так все по-честному. Итак, Вероника, начинай худеть, за тебя это никто не сделает. Стань наконец хозяйкой своей жизни, а дальше все пойдет как по маслу, это я тебе обещаю. В первую очередь займись-ка, дорогая моя, делом.
Она определила Веронику санитаркой в соседнее отделение.
Теперь по утрам Вероника училась правильно мыть окна, вытирать пыль и драить полы, выслушивая при этом язвительные замечания опытных уборщиц. Постепенно выяснилось, что для каждого из этих занятий существуют методы, владея которыми можно быстро довести стекла до абсолютной прозрачности и всего за час вымыть сто квадратных метров пола. Кроме уборки, Вероника кормила лежачих больных, ухаживала за младшими детьми, причесывала девочек. Теперь весь день ее был расписан буквально по минутам. Вместо полдника с ней проводила занятие инструктор лечебной физкультуры, а после занятия она должна была самостоятельно несколько раз огибать территорию больницы: сначала медленно, потом быстрым шагом, а потом и трусцой. Свободного времени больше не было, и за две недели новой жизни Вероника успела прочесть всего десять страниц романа, который раньше она проглотила бы за два вечера. А когда тренировочные штаны перестали держаться на ее похудевших бедрах, она почувствовала себя так, будто очнулась от долгой спячки.
Видя, что старания девочки приносят плоды, Эсфирь Давыдовна принесла ей журнал с комплексом специальных упражнений, и теперь Вероника мучила себя ими по утрам, до общего подъема.
Через месяц стало ясно, что прежняя порция еды в нее уже не влезает – желудок сократился и отказывался ее принимать.
Впрочем, не все проходило так гладко. Иногда Вероника срывалась, обычно это случалось после очередного визита сестры.
Надя, уверенная, что «никакие диеты до добра не доводят», требовала, чтобы Вероника немедленно «бросила эти глупости», и угрожала ей рецидивом туберкулеза. К счастью, рядом вовремя оказывалась Эсфирь Давыдовна…
За два месяца Вероника сбросила не меньше пятидесяти килограммов! Куда уж там тайским таблеткам и иглоукалыванию…
Теперь можно было вернуться к книгам – но уже не романам, а учебникам. Уровень Вероникиных знаний оставлял желать лучшего, а класс был выпускной. Но, окрыленная победой над лишним весом, она решила, что теперь ей любая задача по плечу, налегла на школьную программу и успешно сдала экзамены в Первый медицинский. Правда, как подозревала Вероника, не без помощи той же Эсфири Давыдовны, у которой везде были знакомые…
* * *
Операция прошла быстро и гладко, но киста так и не обнаружилась. По женской части у Вероники все оказалось в порядке. На всякий случай взяли биопсию, но, по мнению врача, не было никаких причин, не позволяющих Веронике зачать ребенка.
Новость была, безусловно, приятной. Вот еще бы знать, с кем реализовать этот проект! Миллер не звонил. Вероника каждый вечер ждала его звонка и из-за этого ужасно на себя сердилась.
«Вот в чем отличие женщины от мужчины! – думала она, в очередной раз перемывая полы, лишь бы не сидеть возле телефона. – Если женщина хочет расстаться с мужчиной, то обязательно устроит ему сцену и во всех подробностях объяснит, что даже такой ангел, как она, больше не в силах его, гада, терпеть. А потом еще позвонит, чтобы проверить, хорошо ли усвоено сказанное. Мужчины же предпочитают покидать сцену по-английски – не прощаясь. Миллер не звонит уже столько времени, что это вполне можно считать уведомлением о разрыве!»
Но все равно, поднимая трубку телефона, она каждый раз надеялась услышать Димин голос.
Одиночество тяготило, и чем дальше, тем сильнее.
На работе Вероника ловила себя на мысли, что ей хочется спуститься в кабинет заместителя по АХЧ и попросить у него кофе в чашке с красными цветами. Но она понимала, что момент душевной близости с Громовым был лишь моментом, ведь тогда он честно сказал, что не стремится к серьезным отношениям с женщинами. А в клуб «просто друзья» не верила сама Вероника.
* * *
Рабочий день уже закончился, когда Громов появился в ее приемной сам. Услышав его голос, Вероника приоткрыла дверь кабинета: Лука Ильич любезничал с ее секретаршей и пытался пристроить в углу коробку с люстрой.
– Ах, зачем вы еще здесь? – так приветствовал он Веронику. – Я хотел сюрпри-и-из! – Последнее слово он гламурно протянул. – Вот пришли бы завтра на работу, а люстра уже висит.
– Ага! Чуть-чуть повисит, а потом – хрясь! – и прямо мне на голову! Вот тогда это будет настоящий сюрпри-и-из! – Она не удержалась, чтобы не передразнить его.
– Ладно вам! – обиделся Громов. – Так что, вешать или как?
– Если вас не смутит мое присутствие. Мне бы надо еще поработать.
– Ваше присутствие меня только вдохновит, – заверил он и куда-то ушел.
Как потом выяснилось, он отправился за стремянкой.
Но когда Громов, торжественно неся стремянку перед собой, вернулся в кабинет…
Наверное, они были похожи на школьников, внезапно оставшихся наедине и плохо представляющих, что им теперь делать. Громов больно прижимал ее к себе, она бестолково гладила его по начинавшей седеть голове. Как пионеры восьмидесятых, они прижимались друг к другу плотно стиснутыми губами, и так же, как в юности, им мешали носы. Сначала Громов прислонил ее к стенке, потом, опрокидывая стулья, потащил к столу.
Но, достигнув цели, он все так же беспомощно цеплялся за ее плечи, пряча лицо у нее за ухом.
Едва не опрокинув вазу для цветов, Веронике удалось нашарить трубку местного телефона.
– Можете идти домой, – простонала она секретарше. – Люстра – это долгая история, неизвестно, сколько еще он будет ее вешать. Кабинет и приемную я закрою сама.
Оба понимали: происходит что-то очень естественное и неизбежное, противиться этому так же глупо, как пытаться задержать восход солнца. А уж размышлять об этом и вовсе бессмысленно.
Так яростно они обнимались потому, что оба чувствовали: им нужно стать родными людьми…
Осторожные пальцы, расстегнувшие верхнюю пуговицу блузки… Лицо, уткнувшееся в живот… Руки, наслаждающиеся прикосновением к шее…
– Поедем к тебе? – пробормотал Громов в перерыве. – Или ко мне? Купим маме билет в кино, а потом, когда она вернется, все вместе будем пить чай с пирожными…
– Нет уж, давай не будем ее беспокоить. Едем ко мне.
На этот раз Громов вел машину спокойно, не ввязываясь ни в какие авантюры. На сидевшую рядом Веронику он почти не глядел, а она ежеминутно косилась на его сосредоточенный профиль в мерцающем желтом свете фонарей.
На мосту Лейтенанта Шмидта они попали в пробку, и Веронике захотелось, чтобы они остались тут навсегда. Ей было так уютно – на этой планете, в этом темном городе, где такое низкое небо, не выше потолка ее квартиры… на этом мосту, где сидящие в соседних машинах люди наверняка злятся, что не могут попасть домой, ведь дома их ждет ужин на кухне с красными занавесками в белую клетку…
Ей уже казалось, что она прожила с Громовым всю свою жизнь… Они вместе так давно, что им не нужны слова… И страсть, толкнувшая их сегодня в объятия друг друга, родилась не вчера, а много лет назад. Поэтому они так спокойно едут сейчас, то есть не едут, а стоят в пробке, зная, что, как бы там ни было, скоро они вместе поужинают, посмотрят телевизор, а потом по очереди примут душ – никаких совместных омовений, это такая пошлость! – и лягут в постель, где случится то прекрасное, что происходит с ними уже очень и очень давно…
Пытаясь стряхнуть наваждение, Вероника без спросу закурила.
«Если бы мы много лет жили вместе, я знала бы, как он относится к курению в своей машине!» – зло подумала она.
Громов, в ожидании момента, когда можно будет тронуться, взял ее руку и легонько сжал. Жест был таким уютным и домашним, что у Вероники закружилась голова.
– Лука Ильич, – сказала она и не узнала собственного высокого голоса. – Вы ведь не имеете в виду на мне жениться?
– Но я же говорил уже, что не могу…
– Тогда зачем мы едем ко мне?
– Вероника, милая…
– Никакая я вам не милая! – отрезала она и вдруг, несмотря на переполнявшую ее горечь, рассмеялась: так ее речь была похожа на речи непробиваемых героинь советских фильмов. – Лука Ильич, если у вас нет серьезных планов… Тогда ничего не нужно.
Громов смотрел на нее долгим грустным взглядом… Когда машины в пробке начали понемногу двигаться, он даже не услышал их резких сигналов.
– Вероника, поверь, если бы я мог, я бы женился только на тебе. Я чего-то люблю тебя, – сказал он себе под нос.
– Мне от этого не легче! – зло выкрикнула она. – Я хочу быть с тобой! Я хочу разделить с тобой жизнь… и твое безумие, если оно вдруг, не дай бог, наступит. Или мы вместе, или врозь. Решай.
Он молчал до самого ее дома. Она сидела рядом, затаясь как мышка, стараясь не спугнуть его мысли, не сделать ненароком что-то такое, что помешало бы Громову выбрать женитьбу на ней. Наконец они подъехали, он остановил «Ауди» и выключил зажигание.
– Я не могу, – сказал он глухо. – Я не знал, что ты так серьезно ко мне относишься. Наоборот, я был уверен, что тебе и в голову не придет рассматривать электрика в качестве кандидата в мужья. Ты достаточно настрадалась в жизни, чтобы теперь еще я мучил тебя… Наверное, лучше прекратить все это прямо сейчас. Прости меня или, наоборот, злись, если тебе так легче.
– Но почему, почему мы не можем быть вместе? – простонала Вероника, забыв о женской гордости. Громов нравился ей, и это был ее последний, самый распоследний шанс устроить личную жизнь! Чтобы не упустить его, она готова была на любые жертвы и унижения.
– Я уже все объяснял. В любой момент у меня может поехать крыша, – грубо сказал он, и Вероника подумала, что Громов специально разговаривает с ней таким тоном, чтобы она обиделась и сама отказалась от него. – Ты хочешь быть со мной, – продолжал он, – но что будет, если я перестану быть собой? Я мужчина, и у меня есть гордость. Я не хочу, чтобы женщина, которую я люблю, видела мое ничтожество.
Вероника почувствовала дикую тоску. Счастье было так близко… И вот она опять его лишается из-за дурацкого упрямства этого человека, который неподвижно сидит сейчас рядом с ней, уронив руки на руль.
– Послушай, – осторожно начала она, – но ведь может случиться и так, что ты сохранишь рассудок до глубокой старости. В конце концов, я тоже могу свихнуться, от этого никто не застрахован.
– Ты – другое дело. Ты – женщина. Любой женщине нужна опора в виде мужчины.
– Вот я и предлагаю тебе стать опорой для меня…
– Да пойми же, что я ни для кого не могу быть опорой! – выкрикнул Громов. – Вместо этого я могу зарезать тебя в припадке безумия!.. Помнишь, недавно был случай, о нем все газеты писали? Полковник, прекрасный семьянин, застрелил из табельного оружия женщину, ехавшую рядом с ним в трамвае, хотя она ему даже слова не сказала. Последствия черепно-мозговой травмы.
– Ну и что? – тупо спросила Вероника.
– А то, что перестань мучить и себя, и меня! Ты красивая молодая женщина, ты еще встретишь свое счастье.
– Но я хочу счастья с тобой!
– Я тоже хочу. Но не все в жизни бывает так, как мы хотим…
Дальше она слушать не стала – открыла дверцу и, не попрощавшись, вышла из машины.
В своей прихожей она чуть не переломала ноги в горах стройматериалов. Прошла в спальню и прямо в пальто рухнула на кровать. Она почти физически ощущала, как жизнь по каплям покидает ее. Не все бывает, как мы хотим, надо же!.. Но хоть что-то! Хоть малую толику! Просто узнать, что это за штука такая – исполнение желаний!
Неожиданно ей пришло в голову, что зря она принимает речи Громова за чистую монету. «Наверняка эти сказочки про внезапное безумие придуманы специально для таких дур вроде меня! Это же шикарная причина, чтобы не жениться. А я оказалась такой бесцеремонной – завела разговор о браке еще до того, как мы оказались в постели! Чудовищная бестактность в наши свободные времена!» Вероника вспомнила американский фильм «Отпетые мошенники», в котором Стив Мартин изображал безумного братца главного героя перед дамочками, стремящимися выйти за него замуж. «Вот и Лука Ильич Громов туда же… Травма у него, скорее всего, на самом деле была, но теперь он выжимает из нее дивиденды!»
Чем больше Вероника думала обо всем этом, тем меньше ее убеждали резоны Громова. И как врача, и как отвергнутую женщину.
Первый приступ отчаяния прошел, а лежать в пальто было жарко и неудобно. Она сняла его, без малейшего сожаления заметив, что испачкала подол цементом.
«Да разве могло быть иначе? – горько думала она, разыскивая аптечку. Там должно было остаться несколько таблеток феназепама, которые сейчас Вероника намеревалась употребить, чтобы лечь и немедленно уснуть. Иначе ей не пережить очередной крах своих надежд и унижение! – Разве небеса могли допустить, чтобы я обрела счастье? Конечно, нет! Мне это нельзя! Все могут жить, рожать детей, просыпаться рядом с мужем, все, только не я! Господи, хоть бы знать, за что ты меня наказываешь? В чем я так провинилась, что мыкаюсь уже двадцать лет!»
Она не сразу осознала, что рыдает и богохульствует вслух. Наконец аптечка обнаружилась, но феназепама в ней не было. Она чуть не завыла от отчаяния.
Что было делать? Оставалось только снова надеть запачканное пальто и отправиться в магазин за красным вином. Спиться – это тоже выход для того, кто, понимая, что жизнь кончена, не находит сил покончить с собой. Алкоголизм – не что иное, как медленная смерть.
Вернувшись домой, она даже не стала утруждаться поисками бокала и приготовлением закуски – пила прямо из горлышка. «А завтра я протрезвею, и мне будет еще хуже! Чем, чем заполнить эту страшную пустоту, которая образовалась в моей душе? Работой? Но зачем мне работа? Какую радость я могу от нее получить, если знаю, что у меня никогда не будет мужа? А это уже точно. С Миллером я вела себя почти идеально, и все равно не смогла его удержать. Теперь Громов. С ним, конечно, было бы непросто, но я ведь чувствую, что мы могли бы стать близкими людьми. Но на что я ему сдалась? Я, кажется, уже готова пойти за первого встречного, мне, очумевшей от одиночества, сгодится любой мужик, но я для них словно не существую! Почему?»
Она схватила телефонную трубку:
– Алло, будьте добры Дмитрия Дмитриевича.
Невидимый собеседник – как быстро она разучилась определять его соседей по голосам! – швырнул трубку на тумбочку, и через минуту она услышала «алло» бывшего любовника.
– Это я.
– Здравствуй. – Голос был настороженный и немного раздраженный.
– Не нервничай, я по делу.
– Ты пьяная?
– Нет, просто устала. Дима, скажи, если человек очень много лет назад, допустим, двадцать пять, получил черепно-мозговую травму, может он сейчас сойти с ума?
Только тут она сообразила, что Миллер может расценить ее вопрос как бестактность: ведь она лишний раз напомнила ему о душевной болезни его матери.
– Может, – безапелляционно ответил профессор. – Ты знаешь, что подростков, хоть немного занимавшихся боксом, не берут в летные училища? Больше того, черепно-мозговые травмы могут провоцировать не только безумие, но еще и бесплодие у женщин.
– А я думала, наоборот. Чем меньше мозгов, тем выше половая активность.
– Это верно для врожденных дефектов психики. Но я говорю не о либидо, а о способности зачать ребенка. Это разные вещи.
– Кстати, еще неизвестно, почему я не беременела, – заявила Вероника, почему-то приняв последнюю фразу на свой счет. – Может, это у тебя проблемы, мы ведь не проверялись.
– Спасибо, я учту твое замечание. Ты звонишь, чтобы получить от меня научную справку или чтобы выяснить, почему мы не завели ребенка?
– Извини. Но неужели у человека может поехать крыша даже через двадцать пять лет после травмы?
– Даже через пятьдесят.
– Ну тогда это будет обычным старческим маразмом… Скажи, а возраст в момент травмы имеет значение?
– Разумеется. Чем моложе человек, тем меньше риск отдаленных последствий. Но это правило справедливо для любых частей нашего организма.
– А если он получил травму в восемнадцать лет?
– Я так понял, что тебя интересует не проблема в целом, а какой-то конкретный человек. В таком случае ты можешь сказать мне его возраст, точный диагноз, чем его лечили, но, наверное, я все равно отвечу, что внезапное помешательство не исключается.
– А я надеялась, вдруг ты скажешь, что если человек за двадцать пять лет не свихнулся, то дальше может жить спокойно…
– Извини, если разочаровал.
Значит, Громов не врал. Вероника думала, что ей станет легче, если она убедится в том, что их браку действительно препятствуют серьезные обстоятельства, но легче не стало. Зато стало мучительно жалко Громова.
Она с отвращением допила бутылку и легла в постель. К счастью, заснуть удалось сразу.
* * *
Давненько она уже так не горевала. Привычные в последние годы злая скука и зависть сменились острой тоской. По молчаливому соглашению они с Громовым избегали друг друга, но она все равно никак не могла сосредоточиться на работе. Утром она проходила мимо секретарши, не поворачивая головы, чтобы та не увидела отчаяния в ее глазах. Она не вызывала сотрудников для бесед, не ходила с обходами, опасаясь, что в самый ответственный момент упадет на пол и безобразно завоет на глазах у всей больницы.
Вероника тупо копалась в бумагах, не понимая, что там написано. Потом приказывала секретарше никого не пускать и начинала раскладывать на компьютере пасьянсы. Она понимала, что если в ближайшее время ей не удастся взять себя в руки, придется писать заявление об уходе.
«Все могло быть иначе! – подло нашептывал ей внутренний голос. – Сейчас ты готовилась бы к свадьбе и летала как на крыльях. Вы как школьники скрывали бы свои отношения, встречаясь после работы в условленных местах…
Ты просто очень маленького роста, Вероника. Есть люди высокие, им достаточно руку протянуть, чтобы сорвать плод с дерева удачи, а ты стоишь под деревом, подпрыгиваешь, но никак не можешь дотянуться. Падаешь, больно ушибаешься, но снова прыгаешь и разбиваешься в кровь».
…А чем занять вечера? Не будешь же каждый день ходить в гости! Ее семейные приятельницы жаловались, что у них нет ни секунды свободного времени, а ей было некуда его девать.
Чтение не занимало ее, всю классику она уже перечитала, а в современных романах раздражал неизбежный счастливый конец. «Вас бы носом ткнуть в реальную жизнь, – думала она о героинях, – тогда бы вы узнали и про брюнетов с ярко-синими глазами, и про то, как «его губы опускались все ниже и ниже» (кстати, довольно смелое заявление с точки зрения анатомии)». Да, ее зависть зашла так далеко, что она жалела счастья даже для литературных героинь.
Готовясь к пожизненному одиночеству, Вероника купила себе огромный плоский телевизор, но во время первой же рекламной паузы чуть не разбила его. Везде были женщины. Молодые красавицы расчесывали блестящие пышные волосы, хлопали удлиненными ресницами и складывали бантиком сияющие губки. Они легко справлялись с месячными и в целом вели активный образ жизни. Дамы постарше были образцовыми домохозяйками, они с ласковой улыбкой склонялись над ангелоподобными детьми, потчуя их ядовитыми шоколадками или йогуртами. Они ждали с работы усталых мужей, чтобы накормить гидролизным бульоном, а при мысли о том, что рубашка мужа быстро теряет свежесть, на их лицах появлялась гримаса отчаяния. Самой большой трудностью в их жизни были пятна, а самым злободневным вопросом: «Может ли черное стать белым?» Телевизор был царством этих рекламных женщин. Все товары предназначались именно для них, мужчины появлялись в кадре только в роли бессловесных мужей или потребителей пива.
…В детстве Вероника читала все подряд. Однажды в «Новом мире» ей попалась повесть Виля Липатова, в которой одна из героинь жаловалась подруге: «Ты не представляешь, как иногда хочется выстирать мужские носки!» Юная Вероника долго хихикала над таким странным желанием, но фраза почему-то запомнилась. Да, тогда она смеялась, зато теперь… Ведь этой фразой писатель выразил всю суть страдания одиноких женщин!