Глава девятая

Второе заседание суда было содержательнее первого. Судья предложила поделить спорное имущество.

– Все равно придется это делать, – сказала она равнодушно. – Давайте решим вопрос сейчас, чтобы потом не тратить времени.

Вика растерялась. Она почему-то не думала про имущество и не допускала мысли, что им с Андреем что-то придется делить в суде. Она опять пришла без адвоката, которого так и не наняла, и посоветоваться было не с кем. Она стояла, совершенно беззащитная, перед адвокатом Воротниковых и перед хмурой теткой в черной мантии, которая, хоть и должна была сохранять беспристрастность, смотрела на Вику с явным неодобрением.

– А какое имущество? – тихо спросила Вика.

Казенная атмосфера суда, наполненная особым духом злобы и отчаяния, давила на нее. Перед судейским возвышением Вика чувствовала себя очень слабой, ее мучила мысль, что тетка в мантии имеет право решать ее судьбу. «Вообще-то хорошо, что суд, – невнятно подумалось ей. – Это репетиция другого суда, я хоть пообвыкнусь в этой жуткой атмосфере. Интересно, меня посадят в клетку или позволят сидеть на скамейке?»

– Извольте! – Адвокат тут же открыл папку и веером разметал по столу какие-то бумаги. – Автомобиль «ниссан-микро» приобретен в браке, таким образом, является совместно нажитым имуществом. Далее, многочисленные золотые украшения…

– Но это подарки мужа! – обомлела Вика.

– Предметы роскоши тоже делятся пополам, – злорадно заметила судья.

В ее ушах покачивались жуткие фальшивые рубины в лапках, похожих на мушиные. Мамино наследство, ни один мужчина в здравом уме такое не купит. И Вика окатила судью презрительным взглядом женщины, которой все же дарили бриллианты.

– Вот чеки. – Адвокат передал судье тонкую связку бумаг.

О господи! Неужели Андрей хранил чеки на подарки жене?

– Теперь вы, Виктория Александровна. На какое имущество мужа вы претендуете?

Тут у нее был готов ответ:

– Я бы хотела оставить себе дачу. Это главное.

– Простите, я не совсем понимаю, о какой даче вы говорите? Об этой? – Адвокат назвал адрес.

– Да, о ней.

– На это имущество вы никоим образом не можете претендовать. Дача досталась Андрею Николаевичу в наследство, причем задолго до вашего брака, и в спорное имущество не входит.

– Земля – да. Но дом построила я, на свои заработанные деньги. Андрей Николаевич туда и рубля не вложил. Участок стоит гораздо меньше, чем потрачено на строительство дома. Я согласна, что земля принадлежит Андрею, и готова отдать за нее машину, и кредит, конечно, выплачу сама. Но дом мой, по справедливости.

– Мы с вами находимся в суде, – тонко улыбнулся адвокат. – Здесь действуют не по справедливости, а по закону.

– Вы разделяете эти понятия?

Судья постучала карандашом по столу:

– Виктория Александровна, не будем подниматься к высям абстрактной философии. – Несмотря на строгий тон, было видно, что Викина наивность ее позабавила. – Вы можете предъявить документы, доказывающие, во-первых, что за время брака на участке вашего мужа появился новый дом, а во-вторых, что он был построен именно на ваши деньги?

Вика задумалась. Дом они нигде не регистрировали, хотя и должны были. Андрей отмахивался, говорил: потом оформим задним числом, сейчас нет времени бегать по инстанциям. По документам на участке до сих пор красовалась развалюха.

– Нет, но… Есть свидетели, соседи… Прораб может подтвердить, что имел дело только со мной и получал деньги от меня.

– Это ничего не значит, деньги вам мог передавать муж. Участок с домом, согласно имеющимся документам, принадлежали Андрею Николаевичу Воротникову до вступления в брак и в категорию совместно нажитого имущества не попадают. Что еще?

– Машина. Муж купил ее два года назад. Мы уже были женаты.

Судья вопросительно взглянула на адвоката, и тот, как хороший карточный игрок, тут же отбил подачу:

– Машина «мазда 6» куплена на имя Эльвиры Семеновны Воротниковой, Андрей Николаевич пользуется ею по доверенности.

– Хорошо. Тогда бизнес. Я бы о нем не заговорила, но раз вы так со мной… Я имею право на долю в сети стоматологических клиник Андрея.

– Неужели? – улыбнулся адвокат. – Раньше вы считали иначе. Женщинам, конечно, свойственно менять свое мнение, но юридическую силу имеет лишь то, что закреплено документально. Вот нотариально заверенный документ, где вы признаете, что в случае развода не будете претендовать на бизнес мужа. Угодно полюбопытствовать?

– Угодно. – Вика узнала гербовую бумагу, которую действительно подписала несколько лет назад, особенно не вникая в смысл.

«Пустая формальность, – сказал тогда Андрей, – для открытия собственного дела мужу требуется разрешение жены».

«Такое впечатление, что он все эти годы специально готовился к разводу! – горько подумала Вика. – А я, сентиментальная дура, почему-то возомнившая себя расчетливой и практичной, даже в мыслях не держала, что наши пути могут разойтись…»

– Вы хотите отобрать у меня все, – тихо сказала она. – Все, что я заработала собственным горбом.

Судья засмеялась:

– Вы хотите сказать, что, работая врачом в районной больнице, на свои деньги построили загородный дом? Это какой же горб надо иметь! Как у Квазимодо, не меньше.

– Меня радует ваша начитанность, – огрызнулась Вика.

– Не грубите суду. Насколько мне известно, вы находитесь под следствием по делу о вымогательстве. Не в ваших интересах сейчас громко заявлять о своих доходах.

Как в кошмарном сне. Ее грабят, нагло отбирают все, что она заработала, причем в роли грабителя выступает закон. Закон, которому важна не суть дела, а какие-то дурацкие справки. Да такой закон не просто карманник, залезающий в ее сумочку, а настоящий грабитель, приставляющий нож к горлу – отдай, а то хуже будет.

– Тогда хотя бы кредит, – почти прошептала она. – Незадолго до развода я взяла кредит на отделку второго этажа и использовала деньги именно на это. Раз дом принадлежит Андрею, будет справедливо, если он сам выплатит кредит.

– У вас при себе кредитный договор?

– Нет…

– Ничего страшного, у Андрея Николаевича есть второй экземпляр, – заторопился адвокат. – Извольте. Обычный потребительский кредит, нигде не указано, что он идет на строительство. Андрей Николаевич даже не является поручителем. Думаю, здесь уместна обычная практика – долги мужа и жены при разводе делятся пополам. Мы не отказываемся уплатить свою часть кредита.

Судья кивнула. Попросив адвоката представить все документы на спорное имущество, она обратилась к Вике. Ей было предложено подкрепить свои голословные требования документами. На сбор документов судья отвела неделю.

На следующий день Вика с самого утра поехала в администрацию городка, потыкалась, как слепой щенок, в разные кабинеты, но никто не хотел ее слушать. Голова кружилась от очередей, ладонь почернела от номеров – так принято было отмечать свое место в очереди. Единственное дельное предложение от чиновников было вот каким – если Вика не хочет платить штраф за самовольную застройку, лучше ей убраться подобру-поздорову. Наконец удалось поймать сотрудницу мэрии, которая в свое время побывала в Викиных руках. Та доброжелательно объяснила, что никто не возьмет на себя ответственность утверждать, что дом перестроен в период Викиного брака с Андреем. Под конец аудиенции чиновница посмотрела на нее специальным взглядом, в котором читались тайные возможности. Но Вика не могла достойно ответить – денег на взятку у нее не было.

А третье и последнее заседание суда по ее бракоразводному процессу было разгромным. Дом присудили Андрею. Его машина и бизнес остались при нем. Правда, он принял на себя половину кредита, но Вика должна была разделить с ним «ниссан» и вернуть половину драгоценностей.

Она честно призналась, что продала золото. «Ничего страшного, вернете половину стоимости», – успокоила судья. Обобрав ее до нитки, адвокат Воротниковых проявил милость к побежденному. Он согласился принять «ниссан», а за это простить долг за золото и еще восемьдесят тысяч кредита. Причем основного долга. «Мы выплатим кредит прямо сейчас, – сказал он, – не будем вешать на вас лишние проценты».

– Свяжите меня с Николаем Петровичем, – попросила Вика.

Она была совершенно подавлена. Итогом удачного брака по расчету стал долг в сто двадцать тысяч рублей!

– Николай Петрович, – начала она, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала ни мольба, ни ненависть, – я согласна с решением суда и не буду подавать апелляцию.

– Рад за тебя.

– Можно, я еще немного поживу в доме? Ведь мне придется выплатить еще сто двадцать тысяч за его отделку.

– Немного – это сколько?

– Не знаю. Но я дала подписку о невыезде по этому адресу.

– Хорошо, поживи, пока не уладишь вопрос со следователем. Найди себе жилье и дай новую подписку. Вдруг следствие продлится еще год? Ты что же, год будешь в нашем доме жить?

– Зачем вы так со мной? Что плохого я вам сделала?

– Вика, ты тут декламировала, что замужем за Андреем, а не за мной. Ты лукавила, моя дорогая. Выходила ты не за мальчика Андрея, а как раз за его богатого и влиятельного папу. А знаешь, почему я стал таким? Потому что всегда брал все, что мог взять. Ты думала, ради тебя я изменюсь?

После суда Вика, чувствуя себя совершенно разбитой, поехала к родителям. Мама еще не вернулась с работы, но Вика была этому рада: она непременно стала бы потчевать дочь обедом, а Вика по-прежнему не могла есть. Она очень похудела, брюки, раньше аппетитно обтягивающие бедра, теперь висели мешком.

Она легла на диван и закуталась пледом, надеясь, что так родители не заметят ее худобы.

Здравствуй, родовое гнездо! Пока папа заваривал чай, Вика, словно впервые, разглядывала побеленный в незапамятные времена потолок, старые обои и мебель, знакомую с детства. Сколько раз она предлагала родителям сделать ремонт, но те неизменно отказывались. И правильно, что отказывались, горько подумала она, сейчас бы Николай Петрович сдирал со стен обои. Суд бы его уполномочил. Как мало нажили родители! И в то же время – как много, ведь они никогда не будут ничего делить.

– Подонок! – бушевал отец, одновременно пытаясь напоить Вику чаем. – Хотя по закону он прав и по сути – тоже. Ты же зарабатывала ровно столько, чтобы себя прокормить.

Вика кивнула. Она честно рассказала отцу о результатах суда, умолчав только о долге. Родители кинутся его выплачивать и лишатся всех накоплений.

– Но если уходишь от женщины, ты обязан оставить ей все! Это закон чести! И совершенно не важно, кто больше зарабатывал. Не расстраивайся, Вика. Даже хорошо, что у тебя ничего от этого поганца не осталось.

Вика поморщилась. Умеет папа утешить.

– Я рад, что все закончилось. Очень рад. Он тебя никогда не любил, Вика.

– Папа, нет. Андрей любил меня. Может, и сейчас любит. Видишь, он же побоялся прийти в суд.

– С каких это пор трусость стала доказательством любви? Не обольщайся, дочка. Ты считаешь, что его заставил развестись Николай Петрович? Что Андрей тебя любит, но зависимость от отца оказалась сильнее? Нет, Вика. Если бы это было так, он пришел бы в суд и лично следил бы за тем, чтобы ты не осталась обобранной до нитки. Он бы сказал отцу: «Хорошо, ради спасения твоей репутации я жертвую своей любимой женой, но пусть она будет обеспечена». А он этого не сделал. Потому что ему наплевать на твою дальнейшую судьбу. Он хотел тебя, как дети хотят игрушку, это да. Получить тебя можно было только через брак, и он пошел на этот шаг, не думая о последствиях. Заодно хотел показать родителям, что он уже взрослый. Знаешь, дети, живущие под гнетом родителей, часто совершают неожиданные поступки. А когда игрушка надоела, он просто ее выбросил.

– Папа, ну зачем ты так говоришь? Не сыпь мне соль на раны.

– Соль на раны – очень полезно, ты как хирург должна знать. Кроме того, мне тебя не жалко.

Она приподнялась с дивана и в изумлении уставилась на отца.

– Да, нисколько не жалко, – подтвердил он. – Ведь ты поступила точно так же с Сергеем.

– Ничего похожего! – взвилась Вика. Меньше всего она хотела сейчас думать о Дайнеге. Ей только удалось убедить себя, что она ни в чем перед ним не виновата, и вдруг – здрасте! – собственный отец обернулся строгим прокурором. – Мы расстались по обоюдному согласию, и я ничего у него не отобрала.

Папа ухмыльнулся:

– А что ты могла отобрать? Учебник по пропедевтике? У него же ничего не было за душой. Ты бросила его ради более перспективного жениха, вот и все. Два года морочила парню голову. А раньше не могла разобраться в своих чувствах? Андрей повел себя с тобой безобразно, но ты это заслужила. Не плачь, – он обнял растерянную дочь, – я же тебя не ругаю и не виню. Просто хочу, чтобы ты не билась в истерике – ах, за что мне это? Вот, я говорю, за что. Если ты будешь знать, что наказание справедливо, пережить его будет легче. Нормально все будет, дочка.

За переживаниями Вика не заметила, как отпуск подошел к концу. Оставалось четыре дня. Впервые в жизни она чувствовала, что пойдет на работу как на Голгофу. Что ее ждет, как поведут себя коллеги? Будут проявлять внешнюю любезность и шептаться у нее за спиной? Или шарахаться как от зачумленной? Пойдут ли к ней больные? Ну, это уж наверняка. Валом повалят, зная, что ей сейчас невозможно брать с них деньги.

Но тут позвонил главврач и разом освободил ее от всех забот. Сказал, чтобы в понедельник она сразу шла в отдел кадров и писала заявление по собственному желанию.

– Но я не хочу увольняться!

– Это никого не волнует.

– Послушайте, мне просто нельзя увольняться. Я на подписке о невыезде, вы же знаете.

– Это твои проблемы. Я иду тебе навстречу, даю шанс не портить трудовую книжку.

«Навстречу, как бы не так! Хочешь себя обезопасить, чтобы я не могла подать в суд за незаконное увольнение».

– Не будет заявления, уволю по статье.

– По какой?

– Найду, не волнуйся. Составим акт, что ты пьяная на рабочем месте.

Составят, Вика не сомневалась. Конечно, потом она сможет пройти независимую экспертизу и доказать, что была абсолютно трезвой, но следователь отреагирует раньше.

Не успела она освоиться с этой угрозой, как позвонил свекор и поинтересовался, когда она думает освобождать дом. На ее просьбы еще немного подождать, он заявил: «Если к понедельнику не съедешь, тебя выселят судебные исполнители».

Вырисовывалась веселенькая перспектива! В понедельник она лишится разом и жилья и работы. Что скажет на это следователь? Ясно что! «Не волнуйтесь, Виктория Александровна, государство предоставит вам крышу над головой и бесплатное питание».

Вряд ли ее оставят на свободе, если у нее не будет ни дома, ни службы… Ведь ее ничто больше не держит в этом городе. Логика простая – если она сбежит, следователь получит выговор. Проморгал ее увольнение, не принял меры. Поэтому он ее посадит. А если он ее посадит, с мечтой об оправдательном приговоре можно проститься. Решение об аресте выносит суд, тот же суд, который будет потом рассматривать ее дело. Неужели он признает, что засадил в тюрьму невинного человека? Да никогда!

В четверг у Вики была назначена очная ставка с Гинзбург. Она шла к следователю с тяжелым сердцем. Честность – лучшая политика, и лучше всего самой признаться следователю, что ее выселяют из дома и выгоняют с работы. Ведь в понедельник он это все равно узнает, и Викино молчание будет лишним подтверждением ее недобросовестности. Вика решила поговорить с ним после очной ставки.

Гинзбург уже ждала ее, сидела за столом с вызывающим видом. На Викино вежливое приветствие она не соизволила ответить, лишь еще выше вздернула подбородок. Видно, хотела показать, как мучительно ей дышать одним воздухом с гнусной взяточницей.

Вику удивило, что нет ни диктофона, ни видеокамеры – только бумага и авторучка.

– Этого вполне достаточно, – сказал следователь.

Вика пожала плечами. Достаточно, так достаточно.

– Нина Николаевна, – стараясь говорить как можно вежливее, начала она, – вы положили мне в карман конверт с деньгами. Скажите, пожалуйста, почему вы решили, что я требую у вас деньги за операцию?

– Как я могла решить иначе, когда вы прямым текстом говорили?

– Когда?

– Что – когда?

– Когда я вам это говорила?

Замешательство. Пауза.

– Вспомните, Нина Николаевна: когда впервые Виктория Александровна завела с вами речь о деньгах? – пришел на помощь следователь.

– Как только я легла в больницу.

– Вы это точно помните?

После небольшой заминки:

– Да, точно.

– Но я впервые увидела вас на вторые сутки после вашей госпитализации. Посмотрите историю болезни, там стоит дата консультации.

– А я не знаю, когда и что вы там пишете в своих бумажках! – огрызнулась Гинзбург.

– Хорошо. Допустим, я сразу осмотрела вас и потребовала денег. Где это было?

Опять пауза. На этот раз очень короткая.

– В больнице, где же еще! Не в ресторан же вы меня приглашали.

Видимо, Нина Николаевна считает, что борьба с коррупцией в нашей стране означает лишь одно: следствие о взяточниках ведется спустя рукава, им не дают возможности оправдаться, так что не стоит утруждать себя изобретением правдоподобной и детальной легенды. Попался с мечеными деньгами в кармане – виноват.

– Где именно в больнице? – наседала Вика.

– В палате.

– Неужели? Вы лежали в общей палате, на тот момент там находились лежачие больные, которые палату покинуть не могли. Это легко доказать, подняв истории болезней. Кроме того, с одной из больных неотлучно сидела дочь. Хотите сказать, я у вас требовала деньги при свидетелях? Может быть, в деле есть их показания на этот счет?

– Вы тихо говорили. Намеками! – Гинзбург кинула на следователя раздраженный взгляд. Похоже, она искренне не понимала, почему, сделав доброе дело, изобличив взяточницу, должна сидеть в этом неуютном кабинете, отвечая на неудобные вопросы. – А потом пригласили меня в ординаторскую, где прямо сказали, что операция стоит денег.

– Вы согласились заплатить?

– Нет. Я сказала, что считаю ниже своего достоинства давать взятки. После этого вы меня выписали.

– Мы направили вас в областную больницу.

– Никуда вы меня не направляли.

– Неужели? В отличие от мифического разговора насчет денег беседа о том, что я считаю ваши вены слишком сложными для себя и хочу вас отправить к более компетентным специалистам, происходила действительно в палате, при других больных. Говорила я четко и ясно.

– Если бы вы меня перевели в областную, тогда у меня бы не было к вам претензий. Но вы меня выкинули на улицу, и я должна была сама пробивать себе госпитализацию на основании вашей филькиной грамоты. А у меня здоровья нет по поликлиникам бегать.

«Зато по прокуратурам – хоть отбавляй», – ухмыльнулась про себя Вика.

– Хорошо, Нина Николаевна, – сказала она подчеркнуто мягко, – я прошу прощения, что не взялась за ваши вены. Может быть, я себя недооценила, испугалась за свои показатели и тем самым доставила вам беспокойство. Но о деньгах я с вами никогда не говорила, и то, что вы утверждаете, будто я вымогала взятку, – это ложь.

– Нет, милочка, это не ложь!

– Ладно. Тут ваше слово против моего, ни я, ни вы ничего не докажем. Скажите мне вот что: вы пришли ко мне с конвертом, сказали, что готовы заплатить за операцию. Почему, трижды услышав от меня отказ взять деньги, вы насильно сунули конверт в мой карман?

Гинзбург победно улыбнулась:

– А вы не отказывались.

– Как это? – оторопела Вика. – На диктофоне ясно слышно мое «нет». Или вы считаете, как в песне: если женщина сказала «нет», это значит «да»?

– То, что вы говорили, называется отнекиваться, а не отказываться, – фыркнула Гинзбург. – Говорили «нет», а сами жестами и всем своим видом давали мне понять, чтобы я вам заплатила.

– Интересно, что это за красноречивые жесты, которые говорят больше слов? Покажите.

– Чего ради я должна тут цирк устраивать?

Вика покосилась на следователя. Безмятежно улыбаясь, тот строчил протокол очной ставки. Услышав про цирк, он оторвался от бумаги и взглянул на Гинзбург с неподдельным интересом.

Вика приободрилась:

– Покажите, пожалуйста. Расширьте мое образование, знание этих специальных жестов поможет мне общаться с официальными лицами. А то, если мне говорят «нет», я понимаю это как «нет», не обращая внимания на то, что мне при этом показывает собеседник. Видимо, я бессознательно использовала во время беседы с вами некие жесты, не зная, что они значат. В результате – чудовищное непонимание.

– Да, поясните, – кивнул следователь.

Гинзбург явно растерялась, но Вика со следователем требовали показать жесты. В результате долгого творческого поиска выяснилось, что Вика кивала головой и похлопывала по своему карману.

Она уже подумала, что выиграла этот раунд, но, прочитав протокол, снова пала духом. Следователь не отразил в нем выгодных для нее моментов. Ни колебания Гинзбург, ни ее неуверенности в месте и времени. Гладкое изложение очной ставки больше походило на запись беседы двух подруг. Почему она не настояла на видеозаписи беседы? А правильнее всего было бы приберечь свои вопросы до суда.

Конечно, все это были незначительные детали. Гинзбург в любом случае могла объяснить свою неуверенность во времени и месте действия плохой памятью. Скажет на суде: «Я так была потрясена, что российский врач берет взятки, что все обстоятельства вылетели у меня из головы». Но Вика получила лишнее доказательство тому, что следователь настроен против нее. Был бы он если не расположен к ней, хотя бы беспристрастен, вцепился бы в несостыковки. Он лучше владеет техникой перекрестного допроса, чем Вика, понаторевшая только в сборе анамнеза. Ему ничего не стоит вывести лжеца на чистую воду…

И Вика испугалась, не сказала следователю ни о выселении, ни об увольнении.