Глава восьмая

Она не поехала в загс. Никакой реакции свекра не последовало. Молчал и следователь. Лишь один раз ее навестил участковый милиционер, убедился, что Вика дома, выпил стакан чаю и ушел.

Ее по-прежнему воротило от любой еды, она слабела. Но появившиеся вместе со слабостью апатия и равнодушие были ей приятны. Душевная боль ощущалась не так остро.

Вика по-прежнему почти не выходила на улицу. Понимая, что стремительно опускается, она заставляла себя работать в саду, монотонная возня в клумбах и грядках немного успокаивала.

Общение с людьми становилось все мучительнее, и как ни ужасно было сознание, что все знакомые, кроме Леши с Тосей и Ларисы, отвернулись от нее, в глубине души Вика радовалась, что не нужно тратить душевные силы на разговоры.

В один далеко не прекрасный день, повинуясь странному для себя порыву, она продала все драгоценности, подаренные Андреем, и вырученную сумму отдала Балахонову на операцию для жены. Деньги эти не покрывали всех расходов, украшения оказались менее ценными, чем она думала, но оставшуюся сумму Леша набрать мог.

«Пусть на счету Андрея будет хоть один хороший поступок», – усмехнулась она, отмахиваясь от возражений Балахонова.

Новый удар свекор нанес из телевизора.

Ей позвонила мама и прерывающимся от волнения голосом спросила: правда ли то, что Андрей с ней развелся?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Вика.

Мама посмотрела какое-то ток-шоу с участием Николая Петровича, где он озвучил эту новость.

Нет, от родителей положительно ничего нельзя скрывать, болезненно подумала Вика. Они все равно всегда узнают о художествах чада, но удар усугубляется тем, что узнают от посторонних.

Она сказала, что Андрей действительно исчез и не появляется. У нее не было возможности выяснить с ним отношения, она не может ничего сказать определенно, поэтому и не обсуждала свою семейную жизнь с родителями.

Мама заявила, что ей все предельно ясно, Андрея надо немедленно вычеркнуть из жизни. И даже лучше, что на Вику свалились испытания, позволившие выявить гнилое нутро ее мужа сейчас, пока Вика еще молода и сможет сделать лучший выбор.

– Самая приятная новость за последние две недели, – заключила мама.

Как-то к слову всплыло имя Сергея Дайнеги, но Вика резко и даже грубо наложила вето на разговоры о нем:

– Это прошлое, мама! Он живет своей жизнью, в которой мне давно нет места. Он же человек, а не платье, которое можно убрать в сундук за ненадобностью, а потом через много лет достать как ни в чем не бывало. И то получится: или платье усохло, или ты потолстела, во всяком случае, оно тебе категорически не подходит.

– Но…

– И не смей ему обо мне писать!

– Не собиралась даже, – слишком поспешно сказала мама.

Понятно. Письмо уже готово, дай бог, если еще не отослано. Родная мать дает бывшему ухажеру дочери повод злорадствовать и презирать свою первую любовь! А заодно радоваться, что в свое время не сделал глупости и не женился на ней.

– Если он узнает мою историю от тебя, я серьезно обижусь!

– Хотя бы о том, что ты разошлась с Андреем, можно?

– Ни в коем случае. Он давно меня не любит, наверняка счастливо женат, пусть думает, что и у меня все хорошо.

Выяснив у мамы название ток-шоу, Вика скачала его в Интернете. Очередная нудятина о борьбе с коррупцией. Несколько раскормленных, сытых мужчин средних лет и старше, в их числе Николай Петрович, с лицами, на которых явно читалась ответственность за судьбу Родины, обсуждали, как победить это позорное явление. Словно врачи у постели тяжелобольного, фыркнула Вика. Только каждый из этих «врачей» получит по завещанию солидный кус, и радостное ожидание этого куска тоже можно было прочесть на их лицах. Скороговоркой обсудив ужесточение наказаний за взятки, перешли к тому, что в первую очередь необходимо повысить зарплаты государственным служащим – тогда у них будет меньше соблазна тянуть деньги из граждан. Ну вот, добрались до сути. Вся борьба затеяна ради того, чтобы народ безропотно кормил паразитов-чиновников. Это как же надо им набить карманы, чтобы их стало воротить с жалких трудовых рублей?

Ведущая, холеная тетка с резким макияжем, пыталась отрывистыми интонациями и быстрой речью создать о себе впечатление умной и активной женщины с независимыми суждениями. На взгляд Вики, безуспешно.

– Николай Петрович, – как бы строго обратилась она к Викиному свекру, – считаете ли вы себя вправе рассуждать о том, как избавить от коррупции страну, если вы не смогли ее искоренить в собственной семье? Ведь на вашу невестку заведено уголовное дело о вымогательстве взятки.

Свекор тут же принял вид благообразного патриарха:

– Вы задаете мне этот вопрос только из-за своей неосведомленности. И мне приходится отвечать исключительно благодаря недобросовестности ваших коллег, давших ложную информацию в эфир, – добродушно пожурил он. – Но поскольку мне нечего стыдиться, дам исчерпывающее объяснение. Начну издалека. Я прожил почти сорок лет в счастливом браке. (Это была чистая правда: Николай Петрович очень любил жену. Вика умилялась, глядя, как он по утрам подает ей кофе в постель и оказывает другие знаки внимания, больше подходящие влюбленному, чем мужу с многолетним стажем.) И могу с уверенностью сказать, что главное для семейной жизни – это родство душ. Другими словами, супруги должны одинаково смотреть на десять заповедей, завещанных нам богом. («Ого, как его растащило!» – цинично ухмыльнулась Вика.) Но это позиция умудренного жизнью человека, а юностью правят инстинкты. Молодежь не умеет разбираться в людях. Не набив себе шишек, ребята склонны видеть в других только хорошее, они часто тянутся к неподходящим партнерам. Мой сын, будучи очень молодым, полюбил девушку. Поначалу она произвела на нас с супругой положительное впечатление. (От круглых книжных фраз свекра Вику начало подташнивать.) Мы приняли ее в семью, но довольно скоро обнаружилось, что за приятной внешностью и хорошими манерами скрывается абсолютно аморальная личность. Когда прошла эйфория влюбленности, это стало ясно и сыну. Четыре года назад они расстались по обоюдному согласию. (Когда???) Мировоззрение Виктории оказалось нам чуждо, она могла думать только о деньгах, только о наживе, а в нашей семье интересы несколько другие. Но мы ее жалели, понимая, что жадность и ограниченность – следствие условий, в которых она росла. (Вот сволочь!) Мы принимали в ней некоторое участие даже после ее развода с нашим сыном. Разрешили ей жить на бабушкиной даче. Дом все равно стоял пустой, мы не сторонники загородной жизни, а ей не пришлось снимать жилье. Но личные и семейные отношения были окончательно разорваны. Возможно, Виктория вводила свое окружение в заблуждение, будто еще является членом нашей семьи, надеясь, что это принесет ей какие-то преимущества. Поэтому журналисты и получили ложную информацию.

Вика поняла, что вся передача затевалась именно ради этого монолога. Николай Петрович убивал сразу несколько зайцев – открещивался от паршивой овцы, обелял себя и, как бонус, лишний раз напоминал аудитории, какой он преданный муж, заботливый отец и просто добрый и мудрый человек.

Она хотела отключиться, но неожиданный вопрос заставил ее продолжить просмотр. Подал голос самый мордатый гость студии, показавшийся Вике наиболее противным во всей этой компании.

– И что это за дача, которую вы так щедро выделили бывшей невестке? – спросил он неожиданно красивым голосом, при этом по-хулигански растягивая слова.

Николай Петрович пожал плечами:

– Обычная дача в садоводстве.

– Вот как? И все эти годы ваша невестка там жила?

– Да, мы не считали возможным ее выгонять.

– То есть она жила у вас из милости, на птичьих правах, в суровых условиях садового домика? Почему?

– Понятия не имею. – Николай Петрович начал раздражаться. Видно, вопрос застал его врасплох. Он ожидал, что все только умилятся его великодушию. – Мы не поддерживали с ней связи.

– Хорошо. Зачем она вообще переселилась за город?

– Устроилась работать в тамошней больнице, вот и все. – Николай Петрович нетерпеливо дернул щекой: какая, мол, разница?

– То есть все это время она трудилась в больнице? Что ж, следует признать, если ее и обуревала страсть к наживе, она не сумела ее удовлетворить. Даже на съемную квартиру не заработала. Может быть, зря мы клевещем на бедную девушку?

Вика напряглась. Сейчас Николай Петрович расскажет, во что она превратила садовый домик! Сейчас озвучит сумму, вложенную в строительство, информация дойдет до следователя, и ей дадут максимальный срок! Но свекор, к изумлению Вики, промолчал.

– Может быть, ее толкнула на вымогательство низкая зарплата? – гремел непрошеный Викин защитник. – Может быть, она держалась все эти годы, а теперь наконец устала от бытового неустройства? Вообще, я глубоко убежден, что к учителям и врачам нельзя применять уголовное преследование за вымогательство. Общественное порицание, увольнение – все, что угодно, только не уголовное преследование. Мы сами толкаем их на вымогательство своей неблагодарностью.

– Простите, – заметила ведущая с сарказмом, – но понятие благодарности как раз и есть ключевой аспект, порождающий коррупцию.

– Понятие благодарности – прекраснейшее понятие на свете. Это как раз то, что отличает человека от животного. Все дело в том, что государство благодарит чиновника за заботу о народе достойной зарплатой и всевозможными льготами. А врача за спасенную жизнь своего гражданина или учителя за хорошо воспитанную личность оно благодарит черствым куском хлеба. И я считаю, нет ничего дурного в том, что, зная подобное отношение государства, человек сам отблагодарит врача за возвращенное здоровье, а учителя – за умного ребенка. Нашему народу не привыкать брать на себя обязанности властей. Все ужасаются коррупции в среде врачей, с придыханием произносят, что это особая профессия. Но увы, эта особость понимается односторонне. Врач становится особым для человека, только когда тот болен. Если же он здоров, доктор в его понимании – обычный хмырь. Пусть, как все, бегает по инстанциям, стоит в очередях, слушает нелепые отказы, сидит с тазиком под прохудившейся батареей… Вы считаете, благодарность порождает коррупцию. Это абсурд. Ее порождает как раз неблагодарность. Когда доктор спас пациенту жизнь, сделал сложнейшую операцию, неделю не отходил от больного, а потом этот больной, выздоровев, ничтоже сумняшеся отказал, допустим, в причитающейся этому доктору квартире, уцепившись за отсутствие какой-нибудь справки. Будет этот доктор дальше стараться, зная, что ничего хорошего в ответ не получит? Да, неблагодарность. И еще присущая нашему народу лень и душевная черствость. А каркасом, скелетом коррупции является гигантское количество льгот.

Ведущая быстро произнесла, что это очень интересное мнение, достойное отдельного разговора, но, к сожалению, передача подходит к концу. Благодарим за внимание.

– И тебе спасибо, – буркнула Вика.

Косвенная поддержка незнакомца была ей приятна, хоть и понятно, что он высказался в ее защиту только в пику Николаю Петровичу, которого, очевидно, недолюбливал. Она была благодарна и тестю, что тот не раскрыл в эфире истинного масштаба ее заработков.

Наконец ее вызвали к следователю. Вика отправилась почти с радостью, неизвестность ужасно тяготила ее.

Сегодня человек, ведущий ее дело, выглядел не таким пыльным и уставшим, и она поняла, что где-то видела его раньше. В юности у нее была цепкая память на лица, но на работе перед ней мелькало слишком много новых людей, чтобы можно было всех запомнить, и память притупилась, иногда давая сбои. Вика напрочь забывала пациентов, а иногда не узнавала знакомых или сотрудников.

Осторожно присев на край стула, она сразу сообщила, что не может ничего добавить к тому, что сказала на первом допросе.

– Напрасно, – вздохнул следователь. – Со своей стороны советую вам сознаться. Искреннее раскаяние и сотрудничество со следствием будут учтены в суде.

– Да как же это! – воскликнула Вика сердито. – Как же я сознаюсь, когда на диктофоне ясно записано, что я отказываюсь от взятки.

Следователь на секунду задумался.

– Видите ли, Виктория Александровна, диктофонная запись, на которую вы так рассчитываете, не будет принята судом в качестве доказательства.

– Не поняла! – Если бы он сейчас выдернул из-под нее стул, Вика удивилась бы меньше. – Если есть сомнения в ее подлинности, давайте сделаем экспертизу.

– Да нет, тут дело в другом. Вас же не предупредили, что разговор будет записан? В диктофонной записи нет на это указаний, значит, она недействительна.

– Но она однозначно говорит в мою пользу!

– Суд руководствуется не вашей пользой, а процессуальными нормами. И вам, Виктория Александровна, не стоит возмущаться и изображать оскорбленную невинность. Я опросил ваших пациентов, все они дали показания, что платили вам за операцию.

– Прямо-таки все?

– До единого.

«Вот скоты! – подумала Вика в сердцах. – Ничего, бог не Тимошка, видит немножко. Узнают еще, как топить доктора!»

Неожиданно вспомнился прискорбный эпизод из жизни Балахонова. На его дежурстве обратилась дама средних лет с переломом предплечья в сопровождении толпы обеспокоенных родственников. Дело было в воскресенье, часа в четыре вечера, ранней весной, при жутком гололеде. Всю пятницу и субботу приемное отделение гипсовало, и к появлению этой пациентки все бинты закончились. Не осталось их и в травматологическом отделении. Леша, стремясь оказать даме помощь как можно быстрее, отправил ее родственника купить два гипсовых бинта в аптечный киоск больницы, находящийся в том же здании и даже на том же этаже. Через десять минут на руке дамы красовалась наложенная по всем правилам лонгета. С дежурным «спасибо, доктор» дама откланялась, и Леша моментально о ней забыл.

Через несколько дней его вызвали к главврачу. Оказывается, дама написала жалобу о том, что ей, счастливой обладательнице страхового полиса, дающего право на бесплатное медицинское обслуживание, пришлось раскошелиться аж на пятьдесят рублей. Копии жалобы она отправила в местную газету и мэрию. Почти месяц Лешу чехвостили на всех уровнях. Они с Ларисой, работавшей в тот день на посту, получили по выговору, а долгожданной премии, наоборот, не получили.

По правилам Леша должен был доложить об отсутствии бинтов начмеду, тот вызвал бы из дома старшую сестру приемного, чтобы она выдала бинты из закромов. Если же закрома оказались бы пусты, то старшая сестра должна была найти заведующую складом и получить бинты у нее.

Прошло три недели. И та же самая дама снова обратилась в приемное, на этот раз с серьезным инсультом. И представители самой гуманной профессии, вместо того чтобы пожалеть несчастную, ходили с сияющими физиономиями и говорили друг другу: есть все-таки правда на земле!

Вика невольно улыбнулась:

– Если в суде не проходит подлинная диктофонная запись, пустые наговоры тем более не могут быть доказательством моей вины. Говорить можно все, что угодно.

– Вы напрасно заняли такую позицию, Виктория Александровна, – заметил следователь. – Если целая группа людей утверждает одно и то же, даже называет одну и ту же сумму, это уже доказательство. Да и ваши траты свидетельствуют против вас. Вы аккуратно выплатили два больших кредита, взяли третий. Купили автомобиль.

– Мой муж хорошо зарабатывал.

– Зарабатывал? А что с ним произошло? – Потянувшись за какой-то бумагой, следователь повернулся к ней в профиль, и Вика наконец его вспомнила.

– Ничего. Я просто говорю, что было на тот момент. – Какое-то внутреннее чувство запретило ей говорить следователю о разводе.

– То есть все ваши приобретения сделаны на деньги мужа?

– Да.

– Это тоже можно проверить.

– Ради бога. А еще можно проверить других моих пациентов, с которых я не брала ни копейки. Да хоть бы и вашего отца, которому предстояла ампутация, если бы я его своевременно не прооперировала.

Следователь остро на нее взглянул:

– Виктория Александровна, я не хотел вспоминать об этом. Следователь должен быть беспристрастен. Но если вы настаиваете, то извольте: у меня сложилось впечатление, что вы рассчитывали на денежное вознаграждение. Во всяком случае, ваша выходка: «Заберите, я такую дрянь не ем», – была просто оскорбительной.

– Да что вы? Это я протестовала против попытки вручить мне взятку. Видите, я не беру даже самых крошечных подношений. И если что, в суде вам придется подтвердить именно этот факт, а не ваше впечатление. Опросите больных, которых я оперировала в срочном порядке, все они скажут, что операция была бесплатной.

Вика вздохнула. Этот козырь у нее был только благодаря Балахонову, который чуть ли не насильно загонял ее в операционную. Если бы не он, Вика бы имела множество разъяренных свидетелей ее мздоимства. Одно дело – предлагать свои услуги для устранения, по сути, косметического дефекта, а другое – наживаться на чужой беде. Она злилась на Лешу, когда он всеми правдами и неправдами препятствовал ее беседам с экстренными больными, а сейчас поняла, как он был прав. Человек растерян, подавлен свалившимся на него несчастьем, боится, а тут она: хочешь поправиться, гони бабки!

Внезапно она обрадовалась. Нет, не тому, что есть свидетели в ее пользу, а тому, что хотя бы этого груза нет на ее совести. «Спасибо, Леша!»

Следователь буркнул, что уже достаточно поработал с ее бывшими пациентами.

– Насколько я понимаю, ваша задача – не доказать мою вину любой ценой, а представить суду объективную картину. То, что я в любое время суток оперирую, спасаю людей – тоже объективная картина.

– Виктория Александровна, не занимайтесь демагогией.

Следователь еще раз напомнил ей про подписку о невыезде и отпустил.

По всему выходило, что он ее топит.

За тортик мстит, что ли? А взяла бы, он усмотрел бы в этом готовность к получению взятки. У законников любое лыко в строку!

Балахонов обещал поднять журнал поступлений и заставить экстренных пациентов написать в прокуратуру письмо от возмущенной общественности: мол, как можно судить такого прекрасного и, главное, бескорыстного врача. Два дня он бился над этим проектом, но ничего не вышло. Бывшие пациенты реагировали вяло, считая, что утруждаться совершенно незачем. Пусть следствие разбирается, оно за это деньги получает. Письмо написала лишь одна старушка, правда, она была ветераном войны, и ее свидетельство могло оказаться весомым. Зато она нарисовала такой идеальный образ Вики, что той стало стыдно. Кстати, эта бабушка была единственной пациенткой на Викиной памяти, которая без всяких намеков и принуждений сунула ей при выписке тысячу рублей. Вика тогда отказалась – к ветеранам войны она относилась с большим уважением.

Пришла повестка в суд. Вика испугалась, что следствие уже закончено, но, взяв себя в руки, поняла, что это связано с разводом. Суд был не местным, а питерским.

Подавив соблазн послать все к черту, она поехала на заседание. Андрея не было, его представлял адвокат, худой жилистый мужчина с выпирающим кадыком и неприятно густыми жесткими волосами.

Судьей оказалась дама средних лет с агрессивным макияжем и взбитой стрижкой фасона «Я служу своей стране». Она неодобрительно посмотрела на Вику, когда та категорически отказалась разводиться без присутствия мужа.

Вика сама не знала, что заставляет ее с ослиным упрямством повторять «нет». Ну, увидит она Андрея, ну, посмотрит ему в глаза, что дальше? Только лишняя душевная боль.

Их все равно разведут. Но пусть Андрей знает, что жизнь – это не сплошной праздник, иногда приходится отвечать за себя самому.

– Только затягиваете дело, – буркнула судья.

Но в результате дала время на размышление и назначила следующее заседание через неделю.

– Зачем тебе это надо? – горячился Балахонов.

Сегодня он приехал вместе с Тосей. Супруги распекали Вику за упрямство, одновременно пытаясь накормить. Увы, безуспешно, один йогурт в день был пределом ее возможностей.

Тосино лицо светилось оживлением. Операцию назначили через месяц, сейчас она готовилась – лечила зубы, пила препараты кальция и витамины.

– Хочешь пирожок? Тебе всегда нравились мои пирожки, – уговаривала она.

Вика покачала головой. Представив, в какую неаппетитную массу превратится румяный пирожок в ее желудке, она почувствовала позыв к рвоте.

– Развелась бы сегодня, и все. Что за детский сад, Викуля? Что и кому ты хочешь доказать?

– Свекру хочу доказать, что я человек, а не тряпка, о которую можно вытереть ноги.

– Ну, как знаешь. А вообще я думаю, тебе надо взять адвоката. Ты надеешься на логику и здравый смысл, которыми обладаешь в полной мере, но наша правоохранительная система, как я понял, это последнее место, где они требуются. С этой диктофонной записью – чудовищный казус вообще! Коню понятно, если тебе скажут, что записывают разговор, ты откажешься от взятки. Тут же – чистый эксперимент, объективные данные! Так что возьми адвоката, у них мозги на это заточены.

Совет хорош, только у нее нет денег на адвоката. Все, что было: и кредит, и заначка, – ушло на отделку дома, сейчас Вика располагала только отпускными. Работа в частной клинике накрылась, а поскольку она числилась там по договору, выходного пособия не полагалось. С основной работой тоже пока неясно, главврач хочет ее уволить. Пока он не может этого сделать, ведь вымогательство еще не доказано. До решения суда никто не вправе назвать ее взяточницей. Если сейчас ее уволят, а суд признает невиновной, она легко восстановится на работе и вытребует еще моральную компенсацию. Но в любом случае, пока идет следствие, о гонорарах придется забыть.

Из такого урезанного бюджета не выкроить денег на хорошего адвоката, а плохой – зачем он нужен? Вика хотела сказать об этом Балахонову, но вовремя спохватилась. Если он поймет, что Вика нуждается, тут же вернет ей деньги на Тосину операцию. А этого допустить ни в коем случае нельзя!

«Продам машину», – решила она.

– Викуля, ты не думай, Леша советует тебе адвоката не потому, что не хочет больше помогать тебе. – Тося неправильно истолковала ее молчание. – Он все время ищет выход. Всех знакомых обзвонил.

«Да какие там у него знакомые», – мрачно подумала Вика.

– Всех на ноги поднял, – буркнул Леша. – У меня же всякие пациенты были, я даже прокурора города оперировал, помнишь?

– Не помню.

– Аппендицит. Причем такой, что мама не горюй.

– Как это он к нам попал? – удивилась Вика. – По статусу должен бы в элитной клинике лечиться.

– Да ходил неделю, перемогался, пока не скрутило среди ночи. Тут уж не до жиру. Пивоваров тогда дежурил, у него на государственное тело рука не поднялась, меня вызвал. Я в живот зашел и офигел – ну, думаю, все, кранты. Кишечный свищ, перитонит, интоксикация. Прокурора на кладбище, доктора Балахонова в тюрягу. Никому же потом не объяснишь, что этот идиот дома неделю гасился. Так что ты думаешь – зажило на нем, как после катарального. Он даже не понял, что на волосок от смерти был.

– Не помню такого случая.

– Наверное, ты в отпуске была или на учебе… Не важно. Короче, я к нему поперся на прием. Так, мол, и так, это я, ваш покорный слуга и спаситель вашей жизни. Прошу, разберитесь с делом Воротниковой. Чуть ли не на коленях ползал, чтоб он дело прекратил. Он мне так милостиво покивал, не волнуйтесь, говорит, товарищ, судить будем беспристрастно и объективно. Вот сука! – неожиданно зло закончил Леша.

– Зачем ты унижался?

– При чем тут унижение? Я ему помог! Спас его от смерти! А он меня на хрен послал. И не только он один, я и мэрию пробивал, и к фээсбэшникам подбирался. Тупо брал журнал поступлений за последние три года и смотрел, кого я лечил. Всем звонил – и по нулям. Кто рекламирует наше распрекрасное правосудие, а кто прямо говорит: мол, нет административного ресурса. Подонки. Знаешь, Вика, доктора обидеть, который тебе жизнь подарил, – это все равно что родную мать обидеть.

Она усмехнулась.

– Да хоть следака своего возьми, – продолжал Алексей. – Ты его отцу ногу сохранила, по первому моему звонку прилетела, хоть имела полное право повернуться на другой бок и спать дальше. Он молиться на тебя должен, а вместо этого…

– Под монастырь меня подводит, – засмеялась Вика. – Это чтобы я сама за себя помолилась.

– Вот пусть он попробует только ко мне обратиться! – бушевал Леша. – Пусть тоже за себя молится, вымаливает себе богатырское здоровье, потому что если он ко мне попадет…

– И что ты сделаешь? По экстренной обратится, и прооперируешь его как миленький.

– А вот до революции врачей вообще не судили, – вздохнул Леха. – Они не подлежали уголовному преследованию, как люди, занимающиеся самой гуманной деятельностью на свете. И врач ничего никому не был должен. Хотел – лечил бедных бесплатно, не хотел – не лечил. В зависимости от этого в обществе его считали либо святым, либо дельцом от медицины, и каждый сам решал, кем он хочет быть.

Чтобы скрыть смущение, Вика поднялась сварить гостям кофе. На данный момент в ее кухне представлены оба вида докторов. Классический святой и не менее классический делец от медицины.

– Но государство решило не рассчитывать на такую хлипкую опору, как докторская совесть, – продолжал Балахонов.

Кажется, в его сознании намечаются определенные сдвиги, подумала Вика. Но почему-то ей, давно мечтавшей обратить его в свою веру, ужасно не хотелось, чтобы Балахонов оскоромился…

– Власть гарантирует гражданину медицинскую помощь как бы независимо от его доходов. Это справедливо. Человек может взять машину или мобильный телефон соответственно своему уровню жизни, выбрать же себе болезнь эконом-класса он пока не властен. Поэтому оплачивать услуги врачей из кармана государства – это нормально. Представь, Вика, мы бы получали за консультацию тысячу, за операцию – пять… Без всяких унизительных бесед с пациентами. Да у нас больной не успевал бы до отделения дойти, ему все было бы сделано. Мы бы его обожали просто! Мы бы говорили: «Приходите еще!» В поликлинике, прикинь, никаких талонов, никаких «рабочий день закончен»! Ибо в коридоре сидит не жалкая кучка гадов, а десять тысяч рублей.

– Да ну тебя, – улыбнулась Тося. – Тут же бы началось: что-то этим докторам слишком много денег из закромов Родины сыплется! Нужно проверить, достойны ли они таких зарплат. Сразу создадут комитет контроля из расчета два надсмотрщика на одного врача, потом комитет контроля над комитетом контроля, чтобы, не дай бог, не было преступного сговора.

– Думаешь, сейчас не так? Контролеров по пять человек на одну боевую единицу. Если бы тарифы подняли, до нас бы, наверное, хоть что-то доходило. Но зачем это, если можно взять в руки палку? Когда раб покажет лучшие результаты при одинаковом материальном поощрении? Если над ним стоит один надсмотрщик с тонким прутиком, или если десять бугаев с кнутами? Вот то-то и оно. Мы сейчас находимся в рабском положении. Работаем не за совесть, а за страх. С одной стороны, прямые угрозы в виде административных наказаний или уголовного преследования, прости, Вика, что упомянул. А с другой – страх за льготы. У меня гарантированная зарплата восемь тысяч, все остальное – надбавки, премии, доплаты, которых меня могут лишить за любую провинность. Мне, как негру на плантации, говорят: «Будешь плохо работать, мы тебе всего один черпак похлебки нальем вместо положенных двух, а будешь работать очень плохо – выпорем кнутами». А надсмотрщикам хозяин говорит вот что: «Пока вы мне приносите доход, все остальное меня не волнует». Мое мнение такое, – резюмировал Балахонов, – при нынешней полной безответственности чиновников и полном бесправии работников первичного звена борьба с коррупцией обречена.

Вика поставила на стол свой любимый кофейный сервиз. Ей так нравились раньше и высокий узкий кофейник, и квадратная форма блюдечек, и строгая черно-белая гамма. Но сервиз – подарок Андрея, и теперь ей было больно смотреть на него.

– Вообще любопытно, – Лехе было никак не уняться, – как только мы начинаем за что-то бороться, получаем строго обратный результат. Бились за трезвый образ жизни – нация спилась. Ратовали за интернационализм – разгул межнациональных конфликтов. Боролись с наркотиками – сами знаете, что получилось. Теперь вот борьба с коррупцией!

Тося хихикнула и смущенно посмотрела на Вику. Мол, сама знаю, какой горлопан, а что поделаешь? Всю жизнь терплю!

– А еще меня дрожь берет, когда я слышу про всякие центры Сколково. Значит, скоро страну будут населять безграмотные олигофрены!

Вика улыбнулась. Забавно слушать рассуждения о судьбах мира, когда в ее собственной судьбе нет никакой ясности. Спасибо Лехе, что развлекает ее разговорами, но от этих разговоров уголовное дело не прекратится.

Черт, а ведь он между делом сообщил очень важную информацию! Вика только сейчас сообразила…

– Леша, а как ты думаешь, почему никто не захотел выполнить твою просьбу? Ведь в масштабе города это довольно мелкое дело.

Балахонов скривился:

– Не унижай себя. Скажешь тоже, мелкое. Знаковое дело. У нас все, как у больших, и свои взяточники, и свои борцы с ними.

– Ну хорошо, проявили бдительность, проверили сигнал, но справедливым следствием установили, что я не виновата. Всем спасибо, все свободны. Ой, блин! – Выдержка изменила Вике, она схватилась за голову. – Нет, это же надо! Всю жизнь брать взятки – и нормально, а стоило первый раз отказаться, как попалась! Поймали бы реально за руку, сейчас бы не так обидно было!

– Зато сейчас есть надежда, что оправдают.

– Да не верится что-то… Но я о другом: ты говоришь, что ходил к высокопоставленным чиновникам и никто не захотел связываться. Неужели все они такие неблагодарные? И следователь тоже странно вел себя: сначала сказал, что у меня хорошие перспективы и волноваться нечего, а потом вдруг началось – и диктофонная запись ему не годится, и у всех-то больных я деньги брала. Зачем ему так напрягаться? Мне кажется, его заинтересовали.

– Это было бы забавно. Может, ему взятку дали? И теперь дело о взятке расследуется благодаря другой взятке. Не хочу тебя пугать, Вика, но ты, может быть, права. Была пара человечков, которые обещали помочь, а потом в отказ пошли. Если бы сразу отказали, другое дело. Только кому это надо тебя под статью подводить?

– Да хоть свекру, будь он неладен. Решил поплясать на моих костях за то, что я не согласилась задним числом разводиться.

– Не так все просто, – задумчиво протянул Балахонов. – Такое впечатление, что эта Гинзбург специально тебя подставила. Все это от начала до конца напоминает хорошо срежиссированное действо. Я ведь говорил со Светой…

Света, хирург поликлиники, была человеком такой же сумасшедшей честности, как Балахонов, только ее честность шла от религиозных убеждений. Имея высшее медицинское образование, Света верила, как дремучая крестьянка, с достоинством снося насмешки коллег, которые называли ее «хирург от бога». Она знала о Викином бизнесе, поддерживала его, направляя к ней больных и готовя их к операции на амбулаторном этапе, но, несмотря на постоянные предложения, ни разу не взяла у Вики ни копейки.

– Короче, представь себе, что ты обычная женщина с варикозом…

– Да не дай бог! – поспешно перебила Вика.

– Теоретически. Ты идешь в поликлинику, говоришь, что хочешь вылечиться. Света тебе отвечает: «Хорошо, нужно сначала договориться с Викторией Александровной, она назначит день операции, вы за две недели придете, я дам направления на анализы». Твоя реакция?

– Я спрашиваю, кто такая Виктория Александровна, – заметила Тося, наливая себе кофе, – хорошо ли она делает вены и как попасть к ней на прием.

– Вот! – Леша по-учительски поднял указательный палец. – Именно! Если ты пришла с улицы, ты поступишь именно так. И не будешь врать, что уже договорилась с доктором, как наша Гинзбург.

– Пожалуй…

– И тут рождается мысль, что она изначально хотела тебя подставить.

– Или просто хотела проскочить на халяву.

– Вика, если бы она просто пожалела деньги, она пришла бы к тебе на консультацию, а услышав про твой гонорар, вытащила бы из сумки полис и принялась трясти им перед твоей физиономией. Она записала бы разговор на диктофон и сказала бы: «Не прооперируете меня бесплатно, отнесу запись в прокуратуру». Разве нет?

– Не знаю… – сказала Тося. – Мне бы, например, было страшно ложиться на операцию, если бы я заставила врача делать ее угрозами и шантажом. Бр-р! – Она передернула плечами.

– Но запись-то осталась бы у тебя! – возразил Балахонов. – Ведь случись что… Вика, я уверен, ты бы все в лучшем виде сделала!

– Я всегда старалась делать операции в лучшем виде, даже без всяких записей, – буркнула Вика.

– Вот и получается, что умышленная провокация – единственное разумное объяснение поведению гражданки Гинзбург, – торжественно объявил Балахонов. – Но причины этой провокации пока не просматриваются. Итак, Вика, думай, кому ты могла насолить.

– Понятия не имею… Ну, родители Андрея действительно меня недолюбливали, но не до такой же степени… И свекор прекрасно понимает, что невестка-уголовница не прибавляет ему шарма. Он мог подключиться к делу, после того как я его разозлила, отказавшись разводиться. Но и это сомнительно. Ох, да какая разница! Может, Гинзбург решила мне отомстить за то, что я в детском садике отобрала у ее дочери совочек. Следователю это безразлично. Как и всем остальным. Ты-то, Леша, почему так обо мне заботишься?

– А как же? – вскинулся Балахонов. – Я твой начальник и отвечаю за тебя. Я знал, что брать деньги с больных незаконно, и не пресек этого. Я мог бы убедить тебя, наказать, даже уволить, но ничего этого не сделал. Во-первых, хорошо к тебе относился, во-вторых, успокаивал себя тем, что все берут. А теперь ты расплачиваешься за мое малодушие.

– Спасибо, – пробормотала Вика. – И прости меня, пожалуйста.