Глава 4

– Нет, Ян Александрович, вы не должны как руководитель занимать столь пассивную позицию, – говорил Цырлин в очередном припадке занудства. – В значительной степени вы сами виноваты, что к нашему отделению сформировалось такое отношение со стороны администрации. Вы безропотно принимаете любые гонения, и это вдохновляет наше руководство на все новые и новые репрессивные меры. Мне иногда кажется, что они создают нам все более и более жесткие условия работы уже из чисто спортивного интереса. Может быть, главврач со своими начмедами заключают пари, когда же у вас кончится терпение.

Колдунову такая трактовка событий показалась забавной. Он усмехнулся.

– И ничего смешного! – возмутился Цырлин. – Вот скажите мне, почему вы со всех ног мчитесь на любую консультацию по больнице? На любую операцию? Почему рентгенолог спокойно отказывает нам в исследовании и с чистой совестью идет домой, а вы готовы оперировать в любое время суток?

– А что я должен делать? Не знаю, как вас, а меня, Эрнст Михайлович, учили в первую очередь соблюдать интересы больного. Или, по-вашему, человеку можно помереть только из-за того, что Ян Александрович Колдунов решил свою крутость показать?

– Не утрируйте. Я не говорю о действительно серьезных ситуациях. Но вот вы на днях оперировали у гинекологов. И что вы за это получили?

– Стакан коньяка, – честно ответил Ян, – ну, может быть, полтора.

– Вот видите. Это была плановая операция, и вы вполне могли отказаться. Если бы вы сказали главврачу о том, что нам не дают ни грамма бесплатной донорской крови, что все хирургические инструменты мы вынуждены покупать на свои деньги, что уже несколько лет мы работаем за голый оклад, когда все остальные отделения получают хорошие премии… И что вы свой голый оклад полностью отрабатываете и не обязаны работать на других.

– Неужели вы думаете, что главврач этого не знает?

– Она знает, что вами можно затыкать все дыры и ничего за это не платить. А если приглашать специалиста вашего уровня со стороны, то ему придется платить солидные деньги.

Ян прекрасно понимал, что к чему, все-таки сам побывал главным врачом и кухню знал. Ему было не очень-то приятно, что его держат за лоха, кроме того, он мучился угрызениями совести, что не обеспечивает премии своим подчиненным. Несколько раз он давал себе слово поступать именно так, как рекомендовал Цырлин, и каждый раз это слово нарушал. Слова «Я не обязан вам помогать, разбирайтесь сами» – не шли с его языка. Как бы ему ни хотелось проявить характер, Колдунов не мог отказать в помощи больному. И Светка нравилась ему именно потому, что была такой же. Она могла ненавидеть надоедливых старух, орать на бомжей, поносить докучливых родственников, но, если было нужно, сутками не отходила от больного.

Цырлин все бубнил и останавливаться не собирался, но тут, слава Богу, зазвонил телефон.

– Ян Александрович, зайдите ко мне, – услышал он официальный голос Веры и улыбнулся.

Быстро вскочил из-за стола и встал в дверях.

– Простите, Эрнст Михайлович, я должен идти.

Колдунов влетел к Вере в кабинет, собираясь заключить ее в объятия, но неожиданно обнаружил там Светку. Докторша развалилась в кресле и сосредоточенно жевала пирог с капустой.

– Вы когда-нибудь расстаетесь? – мрачно спросил Ян.

– Свет, доедай быстрее. А вы, дорогой Ян Александрович, присаживайтесь. У меня для вас обоих новости.

Светка запихнула в рот сразу весь остаток пирога, и Вера с Колдуновым уставились на нее. Им было интересно, как она этот кусок проглотит.

– Короче говоря, товарищи, у нас крестики пришли.

Светка пожала плечами:

– Дело житейское.

– На оперированного. – Вера назвала фамилию больного. – Вы не помните, на операции не укололись, нет?

– Так, это что у нас было? Ножевое ранение? – Светка задумалась. – Вот, блин, дебилы! На сифилитика с ножом кидаются. Не понимают, что через кровь заразиться можно. Надо тебе убить такого, так отрави! Или из винтовки с оптическим прицелом шарахни.

– Я уже не говорю о том, что даже зарезать нормально не могут, – добавил Ян. – Я считаю: или убивай как следует, или уж вовсе не берись за это дело.

– Ну может, начинающий убийца был. Типа практикант.

– О чем вы говорите? – оборвала их Вера. – Вы понимаете, что могли заразиться, или нет?

Ян склонил голову и ехидно уставился на нее. «А понимаешь ли ты, Вера, что тоже имеешь шансы заболеть?» – говорил его взгляд.

– Не пугайте, пуганые, – отрезала Светка. – Тут у каждого второго больного гепатит, у каждого третьего – СПИД, так что сифилис для нас – тьфу! Мы его даже не заметим.

– Ага, пока тебе очки будет не на что надевать, – засмеялся Колдунов.

Светка тоже засмеялась. Зато Вера нахмурилась.

– Ребята, вы не понимаете, – сказала она. – Мне звонил санврач и специально предупреждал, что это очень серьезный случай. Цветущий сифилис второй стадии. У больного в крови стада этих бацилл плавают.

– Вера, даже дети в детском саду знают, что сифилис вызывает не бацилла, а спирохета, – назидательно произнес Ян.

– Пусть так, но вам придется сдавать анализы.

Светка сразу помрачнела. Она боялась уколов.

– Ну что ж, нужно провести ускоренный курс химиотерапии, – сказал Ян. – Ставьте чайник, девчонки, а я пошел за лекарством.

После какой-то удачной операции у него образовалась большая бутылка мартини. Ян берег ее на торжественный случай, но, поглядев на Светку, решил, что случай наступил. Притащив бутылку, он помахал ею перед очами дам.

Те облизнулись.

Ян знал, что из всего алкогольного многообразия женщины предпочитают именно этот коварный и, на его вкус, довольно мерзкий напиток. Прекрасная половина вообще любит все сладкое: мартини, шоколадки, пирожные. Может быть, это заменяет им те эмоции, которые испытывают мужчины, разглядывая женские ножки и другие прелести?

– А можно я не буду сдавать анализ? – спросила Света. – Я же эпидемический тупик.

– Не зарекайся, девочка. Встретишь еще хорошего человека и отменишь свой мораторий.

Светка грустно покачала головой. Колдунов налил ей полный стакан, вздохнул и пожаловался:

– С Цырлиным сейчас общался. Он на меня наехал за то, что я не отстаиваю интересы нашего отделения у главного врача.

– Чего там отстаивать! И так сплошной отстой. – Светка не отрываясь выпила полстакана мартини.

Вера пожала плечами. Отменить страховую медицину они не могли, а все остальное было бесполезным сотрясением воздуха.

– Мне не нравится, что он пытается указывать тебе, как жить. Если человек говорит «вот я бы на твоем месте», это значит, что он на это место имеет виды.

Ян махнул рукой и весело засмеялся:

– Девчонки, нужно совсем сойти с ума, чтобы претендовать на мою должность. Я же враскоряку стою двадцать четыре часа в сутки, а меня имеют все, кому не лень. И главврач, и начальник аптеки, и сантехники, и родственники больных. Мало этого, так еще и Цырлин пытается пристроиться.

– Да, насыщенная у тебя интимная жизнь, – посочувствовала Вера.

– Кстати, помните рыженькую Катю, которая у нас тут окна заклеивала? – сказала Светка, и Ян похолодел. Мало ли что она могла наболтать при Вере!..

– Она пока у меня живет, – невинно заключила докторша, и Колдунов нарочито беззаботно засмеялся.

– Вы что с ней, ориентацию поменяли?

– А откуда вы знаете, какая у нас была ориентация? – противным голосом переспросила Светка, и он предпочел замять тему. Ему было интересно, с какой стати Катя переселилась к ней, но он решил выяснить это без свидетелей.

…Когда он вспоминал о Кате, у него теплело на душе. С ней было так приятно, как с родной. Лет десять назад он потерял бы от нее голову. Но сейчас…

Элегические раздумья прервал звонок. Колдунова вызывали к главврачу.

Светка выжидательно посмотрела на него:

– Что, пойдешь? Судя по всему, тебя там сегодня ожидает особо утонченный секс.

Вера со Светкой переглянулись и захихикали. Ян разлил остатки мартини по стаканам.

– Ну, давайте на ход ноги. Получу свою клизму в состоянии легкого наркоза.

Секретарша уже ушла, но дверь кабинета Алевтины Васильевны была приоткрыта. Колдунов просунул в щель голову и, получив разрешение, вошел в кабинет. Алевтина Васильевна сидела за столом и читала какие-то бумаги при свете настольной лампы. Верхний свет был выключен, поэтому лицо главврача казалось мягким и сосредоточенным. Алевтина Васильевна предложила Яну сесть и, дождавшись, пока он устроится напротив нее, оторвалась от бумаг и сняла очки. В животе у Яна тут же заныло: он никогда не мог спокойно смотреть, как женщины снимают очки. У них, даже у самых стервозных, сразу становилось такое растерянное лицо… Колдунов отвернулся, ожидая, пока Алевтина Васильевна сфокусирует свой взгляд.

– Как вам работается, Ян Александрович? – доброжелательно спросила она. – Есть ли пожелания, претензии?

Он задумался.

– Так сразу и не скажешь… Вот если бы вы дали мне время подготовиться к этому разговору, другое дело.

Алевтина Васильевна улыбнулась своей фирменной американской улыбкой и встала из-за стола.

– Я сварю кофе, – предложила она и, покачивая бедрами, направилась в глубь кабинета, где у нее был специальный уголок с кофеваркой, изящным сервизом и запасом печенья.

Колдунов разглядывал ее безупречную фигуру. Нет, безусловно, его нельзя упрекать за то, что однажды он переспал с ней. Наверное, даже папа римский не устоял бы.

– Другими словами, вы на меня не в обиде, – сказала она, колдуя над кофейными чашками. – Если бы у вас были серьезные претензии, то вы бы не задумались выложить их мне, правда?

– Правда. Я, Алевтина Васильевна, понимаю, что в условиях страховой медицины работать иначе просто невозможно. Я же сам был главным врачом и понимаю, как вам тяжело.

– Неужели?

– Представьте себе. Я даже понимаю, почему вы нам премий не платите. Если вы начнете отдавать нам деньги, заработанные другими отделениями, вся больница на вас ополчится, а так в оппозиции только мы одни. И это, – вздохнул Ян, – очень слабая оппозиция.

Алевтина Васильевна пригласила его к журнальному столику, на котором она постелила белоснежную крахмальную салфетку, поставила две чашечки с упоительно ароматным кофе, а по центру водрузила графин с коньяком.

– Поухаживайте за мной, – попросила она, ставя на стол специальные коньячные бокалы. Колдунов манерно плеснул на донышки.

Когда главврач села напротив него, положив голову на скрещенные ладони, Ян немного ошалел. Ему страшно захотелось поцеловать ее – почти как в юности.

– Знаете, вот парадокс, – устало произнесла Алевтина Васильевна, – я держу вас в черном теле, но вы единственный заведующий, который ничего от меня не требует и не качает права.

– А что, есть смысл?

– Смотря чего вы хотите добиться. Если потрепать мне нервы, то есть, а если получить что-то реальное… Ян Александрович, поверьте, я делаю все, что в моих силах! Но эта страховая медицина совершенно меня доконала. Кто ее только придумал! Нет, это же надо было устроить народу такую подлянку! Если есть система обязательного медицинского страхования, если все до единого люди имеют право на медицинскую помощь, то почему средства на их лечение нужно перечислять не в медицинские учреждения, а в страховые компании? Зачем нужны эти посредники? Они там получают зарплаты в два раза больше нашего, а сколько там сотрудников… В каждом районе сидит девочка, которая выдает страховые полисы. Серьезно так выдает, по компьютеру. А теперь объясните, зачем мне нужна эта бумажка, если я имею право лечиться только в поликлинике по месту жительства? Неужели нельзя обслужить меня по паспорту, там ведь есть отметка о прописке? А здесь что они творят! Приходят страховые врачи, которые никогда в клинике не работали, и решают, правильно мы лечили больного или нет. То есть мы с вами, имея двадцать лет стажа, не знаем, как нужно панкреатит лечить, а они, никогда в жизни не видевшие больного, знают! И если, не дай Бог, им что-то не нравится, они просто не оплачивают историю. Я уже устала с ними ругаться…

– Никогда бы не подумал, Алевтина Васильевна, что у вас уже двадцать лет стажа, – галантно вклинился Ян.

Главврач кокетливо улыбнулась.

– Неужели? Впрочем, давайте пока о деле. – И она ласково накрыла рукой Янову ладонь. Ее глаза ярко блестели в свете настольной лампы.

Ян аккуратно высвободил свою руку и налил еще коньяку.

– Я вот что хотела предложить… Все-таки несправедливо, что лучший хирург больницы оперирует одних бомжей.

– Почему одних бомжей? – возмутился Ян. – Я беру на себя все самые сложные случаи. Иногда вполне приличные люди попадаются.

– Да, но отделение-то у вас непрестижное. В общем, Ян Александрович, пора вам выбираться из сточной канавы. Я планирую открыть коммерческий хирургический блок и предлагаю вам стать его заведующим. Хотите?

Еще бы Ян не хотел! Принятие этого поста означало возвращение в медицинскую элиту. Он сразу становился если не вторым, то третьим человеком в больнице. Да и зарплата у него сразу стала бы на порядок больше.

– За что мне такая честь?

– Господи, кого же еще я могу назначить? Вы доктор наук, врач высшей категории. Это только формальные позиции, а фактически я прекрасно знаю, что вы тянете на себе всю больницу. Вы, Ян Александрович, честный и порядочный человек, и не думайте, что я этого не ценю.

Алевтина Васильевна закинула ногу на ногу и призывно посмотрела на него.

– А мои сотрудники? – спросил он. – Могу я набрать персонал коммерческого блока из своих сотрудников?

Алевтина Васильевна засмеялась:

– Милый мой, все вакансии давно заняты. Да и кого вы считаете хорошим сотрудником? У вас же там не коллектив, а коллекция психопатов. Один ваш Цырлин чего стоит! Главтормоз больницы. Или взять эту девицу, как там ее… Нахалка, и ничего больше. Вот старшая сестра ваша действительно ничего, и если бы я уже не обещала эту должность, то с удовольствием позволила бы вам взять Веру Ивановну с собой.

Ян энергично замотал головой:

– Нет, я без Веры никуда не пойду! Как я ее брошу?

Алевтина Васильевна еле заметно поморщилась.

Она перегнулась через столик, так что ее прекрасное лицо оказалось к Яну совсем близко. Даже сквозь алкогольные пары он уловил ласковый, немного грустный аромат ее духов. Сейчас он должен был взять Алевтину Васильевну за подбородок и запечатлеть на ее губах долгий и страстный поцелуй. Но вместо этого он сидел как истукан, смотрел в сторону и сопел. Когда пауза затянулась до неприличия, он находчиво вытащил из кармана мятую пачку сигарет и попросил разрешения курить.

– Здесь не проходной двор! – раздраженно ответила главврач. Колдунов пожал плечами и убрал сигареты обратно.

– Послушайте, Ян Александрович, что вы мне детский сад устраиваете! Вы думаете, я не найду кандидата на эту должность помимо вас, что пытаетесь мне еще какие-то условия ставить? Это мое предложение вы можете рассматривать исключительно как мою любезность, как желание поощрить вас за хорошую работу. Извините, конечно, но это вы нуждаетесь во мне, а не я в вас, поэтому вам придется принять мои условия.

– Или не принять, – буркнул Колдунов.

– Что, простите?

– Я не могу уйти и бросить своих сотрудников. Они же не бросили меня, хотя каждый из них имел возможность найти себе место получше, где зарплата больше, а работы меньше. Вот вы говорите, что я лучший хирург больницы, но, поверьте, без своих сотрудников я – ничто. Мы – одна команда, как ни высокопарно это звучит.

– Достойный ответ. Но, Ян Александрович, я ничего не могу сделать. Все должности уже обещаны. Думаю, имеет смысл вам оставить свой подростковый максимализм и со спокойной совестью принять мое предложение. Поверьте моему жизненному опыту: если бы я предложила место на коммерческом отделении любому человеку из вашей команды, он бы немедленно согласился. И его было бы не в чем упрекнуть, как будет не в чем упрекнуть и вас, когда вы примете должность. Дружба и взаимовыручка – это, конечно, хорошо, но карьеры на этом не сделаешь.

Алевтина Васильевна снова положила свою ладонь на руку Яна.

– Перестаньте дурить, дорогой.

Колдунов знал точно: один, без своих, он на новую должность не пойдет. Да Господи, так ли ему было хорошо в сливках медицинского общества, чтобы вновь стремиться туда? В конце концов, сейчас его положение было вовсе не таким ужасным, как он пытался убедить себя. Он был свободен. Для того чтобы удержаться на посту, ему не нужно перед кем-то унижаться и совершать противоправные поступки. Он жил в ладу со своей совестью. А что его ожидало? Взяв хорошую должность путем маленького предательства, он продолжал бы совершать низкие поступки, каждый раз находя оправдание своей подлости. Тут Ян вспомнил, что является принципиальным противником платной медицины. Он всегда настаивал на том, что человеческая жизнь бесценна и что человек должен получать все необходимое для ее сохранения независимо от своего благосостояния. Нельзя дать человеку умереть из-за того, что у него не хватает денег на антибиотики. Хорош же он будет, если после таких деклараций возглавит коммерческое отделение!

Он взял руку Алевтины Васильевны и нежно поцеловал, стараясь не промахнуться мимо цели.

Оба поднялись.

– Не жили богато, не фиг и начинать. – Ян махнул рукой и, слегка покачиваясь, направился к выходу.

…Вера ждала его. Увидев узкую полоску света под ее дверью, он чуть не задохнулся от радости.

Катя сама не понимала, почему она чувствует себя спокойной, даже почти счастливой, хотя ее выгнали из дома и она ждет незаконного ребенка.

Она продолжала жить в Светкиной квартире, но теперь уже на полных правах. Светины соседи хотели продать комнату, которую Катя снимала. Комната была очень приличная, двадцатиметровая, и, конечно, Катя даже не думала, что осилит такую крупную покупку.

Но Светка рассудила, что в ближайшем будущем Катя, обремененная младенцем, не сможет ни работать в училище, ни давать частные уроки, так что снимать жилье ей будет не по карману. Поэтому, считала Светка, разумнее влезть в долги, продать все, что можно, но комнату купить.

Она предлагала пойти к Катиной маме и потребовать денег у нее. Катя понимала, что юридически имеет полное право на половину квартиры, а после рождения ребенка и на две ее трети, но не хотела унижаться.

Так бы она, наверное, и болталась неприкаянная… Но спасение пришло неожиданно, откуда не ждали.

Двадцать тысяч долларов ей дала Маргарита Матвеевна. Катя продолжала навещать старушку, помогая ей убирать в квартире и закупать продукты. Иногда ее сопровождала Светка, которой нравилось, как Маргарита Матвеевна варит кофе. Так что, пока Катя хозяйничала, молодая докторша дула кофеек, заодно консультируя бывшую пациентку по медицинским вопросам. В одно из таких посещений Светка проболталась об изменениях в жизни Маргаритиной ученицы. Об отцовстве Колдунова она, впрочем, умолчала.

Старая преподавательница немного поахала, а потом сняла со стены две невзрачные картинки и сказала, что денег от их продажи на комнату должно хватить.

Катя сопротивлялась, но Маргарита Матвеевна настояла на подарке, убедив свою ученицу, что это не последние ее ценности.

– Но почему тогда вы лечились у нас? – изумилась Светка. – Ведь могли же на эти деньги хоть в Германию поехать!

Маргарита Матвеевна засмеялась:

– Я, деточка, уже не в том возрасте, чтобы мне было выгодно вкладывать деньги в собственное здоровье. А вот Катеньке помочь – для меня большая радость и превосходное вложение капитала. Может быть, я за это доброе дело в рай попаду.

«Боже, сколько же вокруг меня хороших людей», – думала Катя, расплачиваясь за комнату. Света, приютившая ее в трудную минуту, Маргарита Матвеевна, которая не моргнув глазом отдала картинки, Юра, который, пользуясь своими милицейскими связями, их продал и обеспечил законность сделки… Список можно было продолжать. Почему она раньше не замечала, сколько вокруг людей, готовых прийти на помощь? «Просто ты поняла, что тебе никто ничего не должен», – сказала Светка, когда Катя поделилась с ней своими восторгами.

Они зажили одной семьей. Катя взяла на себя почти все немудреные домашние хлопоты, кроме стирки и глажки. Утром она отводила детей в школу, а с тем, кто будет их забирать, женщины определялись в течение дня. Ответственными за покупку продуктов были Оля с Леной. В выходной день все вместе ехали на Светкиной машине в супермаркет, запускали девочек в торговый зал, а Катя со Светкой отправлялись в кафе и дожидались их там.

Катя, считая, что девочки недостаточно приобщены к мировым художественным ценностям, взялась таскать их по музеям.

Светка в одиночку побелила потолок и поклеила обои в новой Катиной комнате, отдала ей раскладушку и огромный трехстворчатый шкаф, куда уместились все Катины пожитки – от нот до зимнего пальто.

Когда Катя немного обустроилась, ее обида на маму прошла. Она даже заскучала по ней и однажды вечером набрала телефонный номер своей квартиры.

– Как дела, мама? – спросила она, услышав в трубке раздраженное «да».

– Какие могут быть дела? – с пафосом отчеканила мать. – Моя родная дочь ушла из дому!

Катя повесила трубку. Заехав через некоторое время за вещами в мамино отсутствие, она оставила записку со своим новым номером телефона. Но мама ни разу не позвонила.

А Юра влюбился в Светку. Все началось в тот самый вечер, когда он привез к ней зареванную Катю. Увидев хозяйку в шортиках и облегающей маечке, Юра потерял дар речи и больше уже не реагировал на окружающую действительность. С тех пор он взял за правило навещать нестандартное семейство по нескольку раз в неделю. Формально он приходил к бывшей соседке, но когда он возникал на пороге с вином и тортом, всем все становилось понятно.

В Светкином доме все же чувствовалось отсутствие мужской руки. Одну из дверок книжного шкафа следовало не открывать, а отодвигать, а потом аккуратно прилаживать на место. В комнате не было ни одной настенной лампы, и если Светка хотела почитать в кровати, то ставила рядом с собой табуретку, на которую водружала настольную лампу. Электрические розетки работали, только если вилка в них устанавливалась в строго определенном положении. Не говоря уже о том, что из всех кранов капала вода, а в ванной под трубой стояло ведерко…

Юра радостно взялся за дело. Починил дверцу, принес дрель и повесил симпатичные бра, а однажды привел приятеля с чемоданом инструментов, и они целый день колдовали в ванной.

Он стал любимцем всей квартиры, ему прощались даже такие тяжкие преступления, как курение на кухне при закрытой форточке и прогулки по общему коридору в грязных ботинках. Любая из соседских семей считала за честь пригласить Юру к себе, если он являлся без звонка и не заставал подруг.

Света же только смеялась над своим поклонником. Нет, в Юрином присутствии она вела себя любезно и вежливо, но когда он уходил, а дети укладывались спать, довольно едко высмеивала его неуклюжие манеры и восторженные взгляды.

– Почему ты не хочешь с ним встречаться? – спрашивала Катя.

– А я должна хотеть?

– Но он хороший парень и любит тебя, это видно невооруженным глазом. Ты хоть попробуй.

– Я уж так доживу.

Катя всеми силами старалась создавать для парочки благоприятные условия. Стоило Юре прийти, как она тут же вспоминала, что обещала сводить близнецов в кино или в планетарий. А если с деньгами было напряженно, уводила их к Маргарите Матвеевне под тем предлогом, что старушка хочет послушать игру девочек.

– Если ты продолжишь свои своднические замашки, я вломлю тебя Колдунову, уловила? – грозно сказала Светка. – Хотя я и так считаю: он должен знать, что скоро станет папой.

– Римским, – уточнила Катя и задумалась: чем бы таким напугать Светку, чтобы наложить на ее уста печать молчания? – Умоляю, не говори ему ничего. Он же не любит меня и не хочет видеть. Что он может дать мне, кроме денег на аборт, сама посуди!

– А мы тоже поженились по залету, никакой особой страсти тогда у нас не было. Я не собиралась рожать, и Мишка не хотел ребенка, а о том, чтобы пожениться, мы даже не думали. Мишка дал мне денег на аборт, я сходила прицениться в одну клинику, в другую… А на обратном пути зашла на рынок и увидела там свитер редкой красоты. Пушистый такой, с перьями и стразами. Ну, купила. Надела – и в общагу к нему. Мишка, говорю, я деньги потратила, что будем делать? А он мне: раз так, давай поженимся. Знаешь, это вообще глупо: сидеть и ждать неземной любви. Все равно что думать: в один прекрасный день ты проснешься человеком, в совершенстве знающим японский язык. Так и вы с Яном, может, поживете, и все у вас срастется.

Катя покачала головой.

– А что бы ты сказала, если бы тебя заставили выйти замуж за Юру? – спросила она.

– Как это заставили?

– Ну, мало ли рычагов давления! Да хоть бы у него обнаружилась душевная, но парализованная мама или еще что-нибудь в этом духе.

– Уверяю тебя, парализованной маме не на что рассчитывать.

– Нет, ну к тебе бы пришли и сказали, что ты, как порядочный человек, обязана за него пойти. Еще бы добавили пошлую цитату, что ты в ответе за тех, кого приручила. Что бы ты сделала?

– Послала бы на три буквы.

– А Колдунов бы не смог послать, понимаешь?

Катя шумно вздохнула и задумчиво посмотрела в окно.

С крыши весело капало.

– Снег-то тает! – радостно завопила она. – Весна наступила, Светик.

У Колдунова случился день икс. Дело в том, что он, помимо всего прочего, умел делать превосходные стрижки. Этот талант прорезался в нем еще в годы учебы в академии.

Подружка соседа Яна по общаге училась на курсах парикмахеров и оттачивала свое мастерство на курсантских головах. Понаблюдав за ней, Ян тоже взял в руки ножницы, и результаты превзошли самые смелые ожидания. Наверное, он родился уже готовым дамским мастером, такие у него выходили забористые стрижечки. Все знакомые девицы теперь стриглись только у него и заранее договаривались, чтобы попасть к нему «на прием».

Ян никогда не афишировал своего таланта. Закончив академию и остепенившись, он перестал баловаться куафюрами, но, вступив в нынешнюю должность, вспомнил былое.

Раз в месяц у Веры в кабинете разворачивали полевую парикмахерскую. Все женщины отделения могли бесплатно постричься. Вера мыла им головы и делала укладки, а Ян безостановочно щелкал ножницами, так что за вечер они успевали обслужить всех.

Светка, покорно ожидавшая своей очереди, сидела за Вериным столом и непрерывно сокрушалась о том, сколько денег мог бы заработать Ян, если бы послал куда подальше хирургию и открыл салон красоты.

– Я бы администратором к вам нанялась, – мечтала Светка, – или даже маникюршей. А там и липосакцию освоили бы, и подтяжки, и всю остальную мутотень, что по телику рекламируют.

– Да, – заголосили медсестры, – хотя бы липосакцию, Ян Александрович! Давайте вы ее освоите! Целлюлит ведь свирепствует!

Светка фыркнула и закурила. Похоже, целлюлита у нее не было.

– Светик, детка, ты бы не курила пока, – попросила Вера, – мало ли кто придет.

Только она это сказала, только Света потянулась, чтобы загасить сигарету, как открылась дверь и в кабинет зашла главврач. «Как в дурном водевиле получилось», – подумал Ян, продолжая выравнивать челку процедурной медсестре.

– Хотите подстричься? – Более неудачной фразы для начала разговора Вера придумать не могла.

Алевтина Васильевна сладко улыбнулась и с видом королевы Виктории уселась на стул.

– Благодарю, но у меня нет необходимости прибегать к услугам доморощенных парикмахеров, – сказала она. – Девочка так аппетитно курит, может быть, и меня угостит?

Светка с подобострастным видом встала и протянула главврачу свою пачку, а когда та взяла сигарету, немедленно щелкнула зажигалкой.

«Сейчас мы увидим Шэрон Стоун в фильме «Основной инстинкт»», – подумал Ян мрачно, но Алевтина Васильевна презирала штампы. Она выпустила дым без всяких эротических заморочек.

– А вот у моих сотрудниц, к сожалению, есть такая необходимость, – сварливо сказал Колдунов. – Я могу выдавать им премии только таким способом.

– Это делает вам честь. – Главврач была сама любезность. – Вы заботитесь о своем коллективе, я знаю. Только вот не совсем понятно, почему вы устроили парикмахерскую в хирургическом отделении, наплевав на все санитарные нормы. Это же додуматься надо! Хирург высшей категории готов утопить свое отделение в обрезках волос.

– Но я тут постоянно убираю, – возмутилась Вера. – И ноги мы вытираем, видите, тряпка в дверях лежит. Ни один волосок не покинул стены этого кабинета, ручаюсь.

Алевтина Васильевна пожала плечами. «Цырлин, гад, настучал, больше некому», – понял Колдунов. Для того чтобы главный врач без приглашения явилась на отделение, нужен был очень серьезный повод. Определенно она пришла по наводке Цырлина, и теперь уж Ян точно огребет неприятности! Открытие салона красоты в хирургическом отделении – грубейшее нарушение санэпидрежима.

– Разрешите, я закончу с клиентом, – буркнул он, поворачиваясь к недостриженной медсестре.

Алевтина Васильевна продолжала хранить гордое молчание, но и уходить не собиралась.

– Между прочим, на заре сосудистой хирургии и офтальмологии микрошвы делали человеческим волосом, – проинформировала Светка, – и неплохо получалось.

– Тут у вас не заря, – огрызнулась Алевтина Васильевна и посмотрела на нее откровенно недоброжелательно. Не иначе решила, что Колдунов предпочел ей именно эту размалеванную девицу. – Что ж, Ян Александрович, я подожду, пока вы закончите и будете способны меня слушать. Я никуда не тороплюсь.

– Кофейку? – спросила Вера. – У меня есть плюшечки с вишневым вареньем, очень вкусные.

– Нет, благодарю. У меня свои представления о чистоте, и я не могу принимать пищу в помещении, сплошь покрытом обрезками волос. Такой вот дурацкий комплекс. И плюшки я не ем, это вредно для фигуры.

– А мне нравится, когда женщина хорошо ест, – сказал Ян, – особенно сладкие булки. Обычно это свидетельствует о добром и веселом нраве.

– Да, с веселым нравом у вас тут, кажется, все в порядке, – улыбнулась Алевтина, буравя глазами несчастную Светку. – И, откровенно говоря, Ян Александрович, я не расстроюсь, узнав, что не соответствую вашему идеалу женщины. У меня много подчиненных, и я не могу нравиться каждому из них.

Во время этого претендующего на остроумие диалога медсестры потихоньку покидали кабинет, остались только Вера, Светка и та несчастная, которую Ян достригал.

Боевые подруги бросали ему вопросительные взгляды и корчили рожи, сигнализируя, что покинут помещение по первому его знаку, но Ян такого знака не подавал. Это было малодушно, следовало вывести подчиненных из-под огня, но Колдунову крайне не хотелось оставаться с Алевтиной тет-а-тет. Наконец стрижка была закончена, медсестра схватила фен и вылетела из кабинета, как пробка из шампанского.

– Слушаю вас, – сказал Ян, снимая фартук.

– Щадя ваше самолюбие, я предложила бы вам просить ваших сотрудниц покинуть помещение. Я не могу распекать своего подчиненного в присутствии его подчиненных, это противоречит принципам деонтологии.

– Интересно, как я могу просить Веру Ивановну покинуть ее собственный кабинет? Может быть, лучше пойдем ко мне?

– Что? – переспросила Алевтина подозрительно любезным голосом. – Как хотите, я могу говорить и при этих… дамах. – Пауза перед словом «дамах» была очень короткой, но она, без сомнения, была. – Вы, Ян Александрович, просто хулиган от хирургии. Мало того что устраиваете в отделении то цирюльню, то кабак, то бордель, вы еще пускаетесь в ничем не оправданные авантюры. Эта история со спасением ноги просто чудовищна. Вы же не себя подставляете, вы честь больницы мараете!

– А мне казалось, что хирург, делающий такие сложные операции, только добавляет почета стационару, – невинно произнесла Светка. – Нога-то прижилась, так что победителей не судят.

– Не говори, деточка, того, чего не знаешь. В этот раз все обошлось, а в другой? Кстати, все закончилось благополучно не только и не столько благодаря хирургическому искусству Яна Александровича, а главным образом потому, что пациент получил нормальную, адекватную терапию. Вы согласны со мной, товарищ Колдунов?

– Безусловно.

– Хорошо, тогда рассуждаем дальше. Может быть, вы, сладко подремывая у меня на совещаниях, все же хоть краем уха слышали, что мы не можем себе позволить покупать дорогостоящие препараты? А список предоставляемых нам лекарств так мал, что хватит пальцев одной руки, чтобы их перечесть? Или это обстоятельство ускользнуло от вашего внимания?

– Не ускользнуло.

– Прекрасно! Тогда, скажите на милость, откуда возьмутся препараты, необходимые для эффективности ваших операций? Я что, должна покупать их из средств, выделенных на другие нужды? Мы должны остаться без отопления, или мне закрыть кухню ради того, чтобы вы могли баловаться своими сосудистыми операциями?

– Зачем? Родственники же покупают!

– Покупают. Выкидывают несколько тысяч, а потом все кончается в лучшем случае ампутацией, а в худшем сами знаете чем. Одни поймут, что вы хотели поймать эфемерный шанс, а другие на вас напишут жалобу, что вы с них деньги тянули неизвестно зачем. Поверьте, Ян Александрович, и вы, девушка, эти жалобы бывают очень неприятными. Я же не со зла говорю, вы просто не видели, какая пачка жалоб у меня уже скопилась. А то еще ветераны всякие находятся, пишут в свои организации, я оттуда знаете как больно по голове получаю! Дед напишет депутату, что ему на лечение требуется, допустим, десять тысяч, а депутат, вместо того чтобы честно сказать: «Дед! Ты не получишь от государства ни копейки, потому что все деньги мы благополучно сперли», – пишет на мое имя гневное письмо, в котором выражает недоумение, почему это я не могу обеспечить деду лечение. Хотя в принципе он должен лучше меня знать, почему я не могу этого сделать. И он дает мне указание вылечить деда бесплатно. А на какие шиши?

– Алевтина Васильевна, дорогая, мы понимаем, как вам тяжело, но что же делать? – душевно произнес Ян.

– Да не сходить с ума, а спокойно работать. У нас тут не республиканский центр, а рядовая городская больница, так что никто не ждет от вас героических и уникальных операций. Делайте себе спокойно обычный объем по экстренной помощи и лечите тем, что в больнице есть. И больных своими знаниями не напрягайте.

– Ничего себе! Это что, я буду знать, что больному поможет такой-то препарат, но не скажу ему об этом из страха, что он на меня пожалуется?

– Примерно так.

– Ну это уже заговор молчания получается, – засмеялась Светка. – Больной ведь и на это может жалобу накатать. Что его плохо лечили.

– Так ведь, Светик, никто не докажет, что ты знала о существовании эффективного, но дорогого лекарства. Спишут на твою некомпетентность, вот и все, – сказал Колдунов.

Алевтина Васильевна ухмыльнулась.

– Надеюсь, Ян Александрович, вы меня поняли, – вполне мирно сказала она, – и ваше, с позволения сказать, молодое дарование тоже пусть спрячет свой юношеский максимализм подальше. Светлана Эдуардовна в принципе компетентный врач, и мне нравится, как она работает, – неожиданно теплым тоном продолжала главврач. – Что греха таить, я ведь специально перевела ее к вам под крылышко, товарищ Колдунов, чтобы вы научили ее всему, что знаете сами. Конечно, Света много потеряла от этой рокировки в финансовом отношении, но ничего в жизни нет ценнее опыта и знаний. Потом это окупится, девочка, поверь мне.

Светка, Ян и Вера переглянулись. Кажется, у всех были одинаково круглые глаза.

«Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», – некстати вспомнилось Колдунову.

– Все-таки я сделаю чай, – бодро произнесла Вера, когда пауза затянулась. – Алевтина Васильевна, я сейчас все уберу, и через три минуты чай будет готов.

– Да, – вскочила Светка и схватила швабру. – Плюшки – это песня! А вы что сидите, Ян Саныч? Несите, что там у вас есть.

Вера захлопотала, достала скатерть, использующуюся только в самых торжественных случаях, вроде приезда городских комиссий, и две фарфоровые чашки, из которых, на памяти Яна, ни разу еще не пили.

– Сейчас все накроем, – суетилась Вера, – угостим на славу.

Алевтина Васильевна засмеялась:

– Да уж, знаю я ваше угощение. Кто мне проверяющего из комитета до полусмерти напоил?

Ян Александрович невольно ухмыльнулся. Дядечка из комитета был стареньким отставником, принадлежавшим к поколению учителей Колдунова. Нужно же было вспомнить и профессора Смирнова, и профессора Лыткина, и многих других! А для освежения памяти пришлось воспользоваться стимуляторами.

– Нет, все было отлично. Только благодаря проявленной вами, Ян Александрович, смекалке мы удостоились самых лестных отзывов в комитете. А лично от вас этот мухомор был просто в восторге и несколько раз упоминал о ваших достоинствах на коллегии главных врачей. Но пожалуй, не стоило все-таки стоять в дверях кабинета и, глядя, как несчастный дед выписывает вензеля по коридору, ржать на всю больницу и кричать: «Хорошо пошел!»

– Да ладно, – пробормотал Ян, с ненавистью наблюдая, как Вера сервирует чай на двоих. Почему ему так больно оттого, что Вера готова оставить его наедине с Алевтиной? Сейчас она все приготовит, оставит ему ключи от кабинета и отвалит в лоно семьи, даже не думая о том, чем они тут занимаются! Наверное, она будет только рада, если Колдунов снова станет Алевтининым любовником… Яну захотелось оказаться где угодно, только подальше от всех этих баб.

Будто услышав его мольбы, зазвонил телефон. Вера взяла трубку, послушала.

– Это вас, из операционной, – сказала, протягивая Колдунову трубку, – Эрнст Михайлович.

– Ян Александрович, вам нужно подойти и оценить ситуацию, – сказал Цырлин глумливым тоном, – сделать, конечно, ничего уже нельзя, но нужно ваше присутствие для протокола.

В другое время Колдунов послал бы своего эрудированного подчиненного куда подальше, но сейчас он воспринял призыв Цырлина как избавление.

– Меня вызывают, – радостно сказал он и в доказательство своих слов помахал перед носом Алевтины телефонной трубкой, – в операционную. Очень сложный случай, так что не знаю, когда освобожусь. Вы тут, дамы, пейте чай, коньяк, ни в чем себе не отказывайте.

Светка увязалась за ним. Круглосуточная операционная находилась в другом здании, так что им пришлось надевать ватники и рысью преодолевать сотню метров плохой дороги, разделяющей корпуса. Шел мелкий дождь, поэтому Ян полой своего ватника, как орел крылом, закрывал Светке голову, а она крепко держалась за его талию, опасаясь поскользнуться в эфемерных босоножках на шпильках. Ян надеялся, что Вера с Алевтиной Васильевной наблюдают, как он в обнимку с молодой сексапильной подчиненной ловко преодолевает колдобины…

Однако, забежав в операционную и осмотрев рану, Ян сразу забыл обо всем. Ассистировать ему взялся молодой парень из военных, по фамилии Жуковец. Колдунов всегда радовался, когда этот субординатор помогал ему на экстренных операциях, и охотно обучал его хирургической премудрости.

– Вот, полюбуйтесь, – сказал Цырлин сварливо, – шли на обычную язву, а тут вот что!

– Кранты, – громко сказала Светка, и Ян даже не стал ее одергивать, потому что она была совершенно права.

Вместо желудка у больного была большая кровоточащая опухоль, границы которой даже невозможно было определить.

– Ужас, – подтвердил он и заглянул за занавеску, где скрывалось лицо больного. Сердце заныло: на столе лежала совсем молодая женщина. Он посмотрел на такие же разноцветные, как у Светки, волосы, на губы, обведенные яркой помадой… Руки, безжизненно лежащие на специальных подставках, были ухоженные, с хорошим маникюром. Женщина была красивой, жила, наверное, в свое удовольствие, не подозревая о том, что смерть уже поселилась в ней. Она строила жизненные планы, не зная, что ни одному из них уже не суждено сбыться. Может быть, она только нашла свою любовь, только собиралась выйти замуж и родить ребенка… А может быть, совсем недавно устроилась на интересную и денежную работу… Или получила наследство и собралась строить загородный дом… Когда она почувствовала резкие боли в животе, то, наверное, испугалась, но вызвала «Скорую» и доверчиво поехала в больницу, зная, что ей помогут и она, пролежав недельку на больничной койке, сможет вернуться к своим обычным занятиям. А когда ей сказали о необходимости операции, она, наверное, расстроилась только оттого, что на животе появится шов… Вряд ли она думала, что больна смертельно. Что ждет ее теперь? Попытки ушить отверстие в распадающейся опухоли вряд ли окажутся успешными, женщина обречена. Неделю, а то и больше она будет мучиться, не понимая, почему ей становится все хуже, а родственники и врачи будут неловко отводить глаза и бормотать всякие глупости в ответ на ее вопросы.

Ян, к сожалению, знал, как это бывает. Словно она будет тонуть в холодной речке и звать на помощь, а они будут проходить мимо, делая вид, что не слышат ее криков…

Колдунов взял историю болезни.

– Тридцать шесть лет, да она моего моложе, – с ужасом сказал он. Когда он курсантом работал в операционной, то видел неизлечимо больных людей такого возраста, но тогда они все казались ему уже пожилыми. Потом, взрослея и старея, он видел умирающих – сначала своих ровесников, а потом и людей намного моложе, и это очень расстраивало его.

– Ну, все это надо убирать, – сказал Колдунов бодро, – давайте, Эрнст Михайлович, и вы, товарищ Жуковец, мобилизуйте желудок потихоньку, а я к вам сию минуту, только помоюсь.

– Да вы с ума, что ли, сошли? – спросил Цырлин. – В условиях начинающегося перитонита мы никаких резекций делать не имеем права. Да Господи, у нее же огромная опухоль, она и так-то неоперабельна. Посудите сами, нужно убирать все целиком, а это уж такая авантюра, что извините…

– Что же вы собираетесь делать? И зачем тогда вызывали меня, если не хотите делать, как я предлагаю?

– Нужно зашить отверстие по Опелю – Поликарпову, – сказал Эрнст Михайлович, и Колдунова покоробило, что он даже в такую минуту пытается поразить всех своей эрудицией и назвать по авторам давно забытый всеми способ ушивания таких язв.

– Развалится же все на фиг, – вступила в дискуссию Светка.

– Верно, – сказал до сих пор молчавший Жуковец.

Шансов перенести операцию у женщины было очень мало. Ситуация осложнялась еще и тем, что она не была обследована. Ян не знал ни истинной распространенности опухоли, ни общего состояния здоровья женщины (на то, как ее зовут, он, изучая историю болезни, умышленно не смотрел). «Пусть лучше умрет от моей руки сейчас, под наркозом, чем через две недели, приняв муки, которыми даже в аду грешников не мучают», – решил он. И мрачно сказал:

– Работаем. Вы сами меня позвали, Эрнст Михайлович, я вроде как ваш начальник, так что придется теперь делать так, как я говорю.

– Но это будет почти убийство, – возмущенно произнес Цырлин.

– Да что вы говорите! – взвилась Светка, грудью заслоняя Яна. – А вы что, можете ей предложить долгую и счастливую жизнь? Тоже мне, гуманист выискался. С Оппелем своим, блин, Поликарповым! Самый умный, что ли? Череп не жмет?

– Света, тихо. Я пошел мыться. Ты поможешь? – спросил Колдунов.

– Естественно.

– Ну а я вам в этом деле не участник, – с достоинством произнес Цырлин. – Это даже не авантюра. Это гораздо хуже! Вы готовы принести в жертву жизнь молодой женщины ради своих амбиций! И главное, вы никому ничего не сможете доказать, поверьте моему опыту. Она умрет самое позднее завтра утром.

Колдунов уже не слушал. Он мрачно намылил руки, привычно удивляясь, почему у них в операционной – самом чистом по идее месте в больнице – из кранов постоянно течет совершенно черная вода; потом, обработав кисти новомодным импортным средством и держа их перед собой, вошел в операционную. Сестра так же молча надела на него стерильный халат и перчатки. Следом за ним облачили Светку, а Цырлин, едва дождавшись, пока Ян подойдет к столу, сорвал с рук перчатки, бросил их в таз и, сказав, что не желает участвовать в этом безобразии, ушел. Колдунов расставил по местам своих молодых помощников и сделал ревизию. Следовало признать, что Цырлин прав. Шансов на то, что женщина выживет, было очень мало. Однако без большой операции у нее вовсе не было этих шансов.

– Не благое дело мы с вами делаем, – глухо произнес он. – Вы, Жуковец, тоже можете идти, не берите греха на душу.

– Я помогу, – ответил тот.

Операция заняла больше шести часов, но технически у них все получилось. Когда положили последний шов, шел уже первый час ночи. Ян снял простыни, ограничивающие операционное поле, и посмотрел на лицо больной. Женщина была очень бледной, и казалось, что за время операции черты ее лица заострились и истаяли. Анестезиолог не хотел встречаться с Колдуновым взглядом, и это ни о чем хорошем не говорило. Сняв перчатки, Ян провел ладонью по безжизненной щеке, положил руку на темя женщины, представляя, как его жизненные токи вливаются в ее тело.

Он заметил, что Светка тоже держит больную за руку, при этом надувает щеки и как будто морщится.

– Что, в экстрасенсы записалась? – грустно спросил он.

– Да, блин, от себя бы отрезала, если бы в тему оказалось, – сплюнула Светка.

Анестезиолог повез больную в реанимацию, а Ян внезапно вспомнил рыженькую Катю, свое мимолетное, но очень приятное приключение. Если бы она была здесь сейчас, с ними… она обязательно сдала бы свою кровь, а кровь у нее была хорошая. Ян скучал по ней больше, чем признавался себе, и уж гораздо больше, чем ему бы хотелось.

Ясное дело, Вера с Алевтиной Васильевной давным-давно ушли по домам, но в двери Вериного кабинета торчала записка. Ян решил, что это ему, и не ошибся. «Ключи от кабинета на посту, – гласило послание, – вода в чайнике, заварка на столе, а пирожки на подоконнике. Кстати, Ян, таких вещей женщины не прощают. Вера».

«Лучше бы она вела себя как собака на сене, – подумал Колдунов, – чем как добрая тетушка, всеми силами стремящаяся устроить судьбу слабоумного племянника. Она же совсем меня не любит!» При этой мысли колдуновское сердце без всякого огня превращалось в золу и пепел.

Ян плюхнулся в кресло и жадно закурил. Светка и Жуковец засуетились, и через несколько минут перед ним стояла большая чашка, источающая упоительный аромат чая с лимоном. Он же продолжал курить, не говоря ни слова, будто онемел. Жуковец моментально умял два пирожка с мясом, залпом выпил здоровенную кружку горячего чаю и помчался в приемное отделение принимать новых больных. Светка еле успела сунуть ему сверток с плюшками. «Хорошая была бы пара для нее, – по-стариковски подумал Ян. – Мужик толковый, энергичный… Определенно нужно его на наше отделение переманить».

Потом мысли его вернулись к сегодняшней операции. Да уж, Алевтина Васильевна была совершенно права, обзывая его хулиганом от хирургии. Правду говорят, что у каждого врача к концу жизни образуется собственное кладбище. У Яна оно будет, во всяком случае, никак не меньше, чем у коллег.

– А может, выживет? – тихо спросила Светка.

– Вряд ли…

Светка шумно вздохнула. Встала, пошуршала в Вериных шкафах, ничего не обнаружив, закурила.

Так они сидели довольно долго, такие уставшие, что сил не было говорить и двигаться. Оба закинули ноги на Верин письменный стол, чтобы отек стоп, возникший от долгого стояния у операционного стола, немного сошел и можно было бы без мучений надеть уличную обувь. Пятки их почти соприкасались, и это напомнило Яну «боко-мару» – вымышленный ритуал, описанный в романе Воннегута «Колыбель для кошки». От Воннегута Колдунов балдел в пору своей юности, но теперь чувства, которые он испытывал тогда, казались ему глупыми и надуманными.

– А поехали к нам, Ян Саныч? – предложила Светка. – Правда, поехали. Катька мясной рулет испекла, пивка по дороге купим…

Боже, как Яну захотелось поехать! Как хорошо было бы сейчас, сидя за столом в теплом кругу света от настольной лампы, есть мясной рулет, есть, пока от сытости невозможно станет уже дышать! А потом, с улыбкой извинившись, расстегнуть пояс штанов и, отхлебнув пива прямо из горлышка, притянуть упирающуюся Катю к себе на колени и уткнуться носом в рыжие завитки волос возле уха… вдыхать аромат ее тела, не думая о том, что два часа назад своими руками убил человека… И закончить вечер, лежа с ней в постели, закинуть ее ногу себе на живот и заснуть, зная, что проснется в ее нежных объятиях.

Но Ян понимал, что, опустошив ее душу, сам он останется таким же пустым, как был. Он не станет нежным, высосав ее нежность, не познает любви, заставив ее полюбить себя.

И все-таки он хотел ее видеть.

Приняв его молчание за согласие, Светка вскочила:

– Ну чего, погнали?

– Я бы полжизни отдал, чтобы поехать сейчас с тобой, – с чувством сказал Колдунов. – Понимаешь?

Светка вдруг подошла к нему и молча поцеловала в лоб.

…Иногда Катя думала о себе как о другом человеке: «Боже мой, она же рожает одна, без мужа, и всю жизнь будет матерью-одиночкой». Она сочувствовала себе самой, как посочувствовала бы любой женщине, оказавшейся в такой же ситуации, но не испытывала при этом той тоски или ужаса перед будущим, которые, как ей всегда казалось раньше, должна испытывать любая одинокая беременная женщина.

Порой бледная тень этой тоски все-таки проникала в ее душу, как вздохи ночного урагана проникают в уютный, хорошо натопленный дом, и Катя начинала расстраиваться, что больше не увидит Колдунова. О нет, она не жалела о том, что полюбила распутного доктора и носит под сердцем его ребенка, но тосковала оттого, что жизнь ее не сложилась иначе.

В такие моменты ей нестерпимо хотелось, чтобы Светка проболталась Яну Александровичу о его предстоящем отцовстве. И пусть бы он женился на ней «по залету», пусть бы жил с ней, не любя… Лишь бы только видеть его каждый день! Потом это проходило, и, глядя на большую фотографию Колдунова, которая, как икона, висела у нее над кроватью, Катя вновь чувствовала себя счастливой.

Фотографию сделала Светка. Она выпросила у Юры хороший фотоаппарат, притащила его в больницу, где исщелкала целую пленку, снимая всех подряд, а Колдунова сфотографировала будто случайно, будто он просто под руку попался. Теперь этот снимок был главным Катиным сокровищем.

Чего бы только она не отдала, чтобы Ян был рядом! Чтобы он садился ужинать вместе с ней, со Светкой и детьми! Чтобы спал с ней в одной постели, чтобы говорил ей: «Доброе утро, Рыжик!» Она непрерывно мечтала о том, что наступит день, и он придет и останется с ней навсегда… Мечтала, прекрасно понимая несбыточность своих желаний.

Иногда Катя серьезно думала о том, чтобы спрятать свою гордость и признаться Колдунову во всем, но она боялась, что, если это признание никак его не тронет, у нее вовсе не останется никаких надежд. А потом Светка, заявившись как-то с работы среди ночи, сказала, еле ворочая языком от усталости: «Знаешь, Катька, ты была совершенно права, что запретила мне говорить Яну Санычу о ребенке», – и Катя побоялась спрашивать, отчего она пришла к такому выводу.

Но были и другие заботы.

Нужны были деньги на предстоящий декретный отпуск. К тому же Катя стала смотреть на Светкиных девчонок, как на своих, и незаметно начала делить с ней все расходы.

Никогда она еще столько не работала, как сейчас, будучи беременной.

Катя хваталась за любые частные уроки, лишь бы платили. Раньше она проводила дополнительные занятия с одаренными учениками бесплатно, а теперь тактично заговаривала о гонораре – правда, только с теми, кто имел состоятельных родителей.

Беременность ее была пока что незаметна, но Катя сообщила о ней Петру Петровичу – ведь ей предстояло как минимум год не работать, и директор должен был об этом знать. Директор краснел, как девушка, внимательно разглядывал свои ботинки, но отнесся к Кате с сочувствием и даже обещал материальную поддержку. Она только рукой махнула. Вряд ли коллектив, состоявший в основном из старых дев и разведенных женщин, готов был с сочувствием отнестись к Катиной проблеме.

Потом Катя перевезла от мамы фортепиано. Сначала она хотела заниматься с учениками в маминой квартире, пока та на работе. Но мама, узнав, что Катя иногда ощущает боли в животе и опасается выкидыша, порадовала ее соображением, что раз уж Бог наградил Катю внебрачным ребенком, то он не допустит, чтобы она так легко избавилась от него. Нет, ей придется нести свой крест до конца. Тем не менее Катя готова была на примирение, но стоило маме узнать о Катиных планах заработать на жизнь, как тут же разгорелся скандал.

Катя слушала ее вопли и думала: все эти воспитательные порывы, все разговоры об ужасной Катиной натуре имели одну цель – как бы Катя случайно не почувствовала себя самостоятельным и полноценным человеком.

В тот вечер она ушла, но на следующий день наняла бригаду грузчиков, которые перевезли пианино. Для моральной поддержки Катя взяла с собой Светку.

Сначала мама молча сидела в позе Наполеона, скрестив руки на груди, и следила за процессом, а потом замогильным голосом произнесла: «Учти, Екатерина, моя смерть будет на твоей совести!» «А если бы не она, вы что, жили бы вечно?» – немедленно отреагировала Светка. Кате стало смешно. Она ощутила, что родительская власть над ней кончилась.

Из-за нехватки времени Катя почти забросила собственные занятия музыкой, чем вызывала нарекания Маргариты Матвеевны. А уж о чтении говорить вообще не приходилось! Но нынешняя насыщенная и суматошная жизнь нравилась ей. Так приятно было готовить еду для детей, Светки и Юры! Так весело было водить пылесосом по коврику, попутно объясняя девочкам правила умножения. И так уютно было сидеть возле фортепиано, за которым девочки по очереди делали домашние задания по музыке, и поправлять их ошибки, одновременно штопая им колготки! Если бы мама удосужилась узнать, как она живет, то немедленно заявила бы, что Катя унижается перед Светой, что она позволила сделать из себя прислугу. Но, к счастью, мамино мнение Катю больше не волновало.