Глава 3

Разумеется, Катя боялась наступившей беременности. Но страшило ее не безденежье, не осуждение коллег, не предстоящие роды. Нет, все это казалось сущей ерундой по сравнению с главной проблемой – мамой. Катя хорошо знала свою родительницу и не надеялась, что та весело засмеется и скажет: «Ну и хорошо. Вырастим как-нибудь». Ради того, чтобы не объясняться с мамой, Катя была почти готова идти на поклон к Колдунову.

По вечерам ей приходилось почти насильно удерживать себя дома, так хотелось позвонить в его обшарпанную дверь и с порога упасть в ласковые, пахнущие табаком и пенициллином объятия. Каждый вечер Катя представляла себе эту картину. Она скажет ему: «Я жду ребенка». Именно так, а не «я беременна», чтобы он не вздумал предложить ей денег на аборт. А вдруг он обрадуется? Вдруг бережно снимет с нее пальто, и, крепко держась за руки, они пройдут в комнату, сядут на диван, тесно прижавшись друг к другу, и примутся обсуждать свою дальнейшую совместную жизнь?

Видение было таким упоительным, что Катя скрипела зубами.

Но если Ян ни разу не подошел к ней после их единственной ночи, значит, он не хочет видеть ее рядом с собой. А его досадливо беспомощный взгляд, когда она хотела подбодрить его после тяжелой операции, сказал ей о том же. Она не нужна ему, это понятно.

Любить – не значит обладать, и если Катя захочет загнать его в клетку долга, это будет недостойно ее и ее любви.

Ян Александрович снял халат и аккуратно повесил его на плечики. Он собирался гордо уйти домой один, но в последний момент передумал и все-таки позвонил в кабинет Вере.

– Ты собираешься? – спросил нейтральным тоном.

– Да, скоро пойду. Нас с Клавдией Ивановной Светочка подвезет.

Колдунов мысленно выругался. С появлением «Светочки» Вера предпочла экстремальные гонки по городским улицам неспешным прогулкам в его обществе.

– Сделай мне кофе! – приказал он холодно. – Через две минуты я у тебя.

Вера, как всегда, осталась глуха к его тону.

– Ладно, двигай, – сказала она мирно.

Ян хотел добавить, что если она каждый день будет ездить со Светкой, то разжиреет окончательно, но тут к нему в кабинет вошел заведующий приемного отделения, и Колдунов повесил трубку.

– Что? – обернулся он к вошедшему.

– Подпиши консилиум. – Тот протянул ему лист бумаги.

Форма консилиума не была даже заполнена.

– В чем проблема?

– Производственная травма. Пострадавший в шоке, без сознания, а там явная ампутация. Сам знаешь, в таких случаях нужно, чтобы три хирурга высшей категории подписали консилиум. Я, Михаил Соломонович, он дежурит, и ты последний остался.

Колдунов с тяжелым вздохом потянулся за халатом.

– Ты куда? – спросил Юрий Иванович. – Смотреть там не на что, каша вместо ноги. Подпиши – и свободен.

– Нет, Юрий Иванович, я уж гляну одним глазом для спокойствия. Вдруг что-нибудь удастся сделать? Отрубленные конечности заново не отрастают.

– Да брось! Ты что, нам не доверяешь?

– Доверяю, конечно. Но схожу посмотрю.

– Можно попробовать сохранить, – сказал Колдунов, осмотрев ногу, – если вместе с травматологами. Сошьем сосуды и нервы, удалим размозженные ткани, а там как бог положит. В крайнем случае, если нога омертвеет, ее всегда можно отрезать. Вы, кстати, проверили, он по ноге в шоке или еще что повредил?

Юрий Иванович поморщился.

– Ян, ну что ты утопиями занимаешься? Сам подумай, это многочасовая операция, ты займешь мне операционную, и где я буду работать с другими больными?

– У тебя есть второй блок. В крайнем случае развернешь резервную, ту, что законсервирована на случай массовых поступлений. Почему человек должен становиться инвалидом только оттого, что у нас негде оперировать?

– Поверь мне, он все равно станет инвалидом! Не оживет нога, Ян, я-то уж знаю. Сколько там прошло времени с момента травмы? Уже начался распад тканей, ты включишь кровоток, весь этот трупный яд попадет в почки, и больной вообще помрет! Я не говорю уже о том, что лечение в такую сумму встанет!.. Тут же нужны будут антибиотики хорошие, витамины, ну да ты сам знаешь. Вбухаем в него кучу бабок, а нога потом все равно отвалится. А так сделаем ампутацию, он через пару дней уже бегать будет.

– Вот уж что-что, а бегать он тогда точно не будет, – буркнул Ян.

– Ладно, не придирайся к словам. Ты же понимаешь, что я прав.

– Слушай, Юрий Иванович, а ты, если, не дай Бог, для себя то же самое решил бы? Сказал бы, ну ее на фиг, эту ногу, да? Еще одна есть, в конце концов!

Заведующий приемного отделения мелко перекрестился:

– Иди к черту!

– Короче, я не подпишу консилиум. Или давай мне операционную, я попробую ногу отремонтировать, или ищи себе другого хирурга высшей категории. А я греха на душу не возьму.

– Крутой ты, Ян Александрович, как обрыв, – поджал губы Юрий Иванович. – Знаешь же, черт, что все хирурги высшей категории уже дома чай с баранками пьют. Ладно, бери больного в операционную, только я тебе помощника не дам. У меня все дежурные хирурги наперечет.

– Травматолог нужен.

– А больше тебе ничего не нужно? – завопил Юрий Иванович.

– В конце концов, ты сам меня позвал, – миролюбиво напомнил Ян и, убедившись, что больного повезли в операционную, пошел к себе надевать операционные штаны и звать Цырлина или Светку в ассистенты.

Те, оба уже в пальто, ждали лифта.

– Успел! – обрадовался Колдунов. – Эрнст Михайлович, прошу вас, помогите мне на экстренной операции!

Светка надулась, обиделась, что Ян выбрал не ее.

– Что за операция? – неспешно спросил Цырлин. Ян знал: пока Эрик не получит все необходимые ему разъяснения, с места не двинется. Поэтому пришлось излагать проблему. Но Цырлина она не взволновала.

– С какой это стати я должен жертвовать своим свободным временем? – поинтересовался он. – Почему должен идти навстречу администрации при таком ее к нам отношении?

– Эрнст Михайлович, но сейчас не время…

– А когда время? Именно такая бесхребетная ваша позиция и позволяет администрации сидеть у нас на шее!..

Больше всего Колдунова взбесило не то, что Цырлин нес откровенную чушь, а то, что он нес ее очень медленно. Ян махнул рукой и пошел переодеваться.

Цырлин отправился за ним, продолжая зудеть:

– Мы, чуть что, бросаемся на помощь по первому зову, а на все нападки на наше отделение, на экономическую блокаду не реагируем. Вот если бы вы, Ян Александрович, не кинулись сломя голову в приемный покой, а отказались смотреть больного, грамотно мотивировав свой отказ, то администрация бы пересмотрела свои позиции!

– Да сейчас! Ногу бы отрезали больному, и всего делов.

Колдунов снял брюки и услышал заливистый женский смех.

Оказывается, Светка проникла в кабинет вместе с Цырлиным и теперь с неподдельным интересом разглядывала колдуновские трусы с покемонами.

– Отвернись, бесстыжая.

– Может, я пригожусь? – спросила она, не отворачиваясь. – Часа за три управимся?

– Не обещаю.

– Вы совершаете глупость, – торжественно провозгласил Цырлин, – пресмыкаетесь перед руководством неизвестно зачем, вот и все.

– Да пошли вы! – бросила Светка, царственным движением скидывая пальто.

«Все-таки Вера пойдет домой пешком», – подумал Колдунов и обрадовался.

Операция шла долго и сложно. В общем, Юрий Иванович оказался прав, нога была повреждена сильнее, чем Ян думал сначала. Пришлось не просто ушивать сосуды, а делать сосудистые протезы. Колдунов понимал, что даже если нога и приживется, то все равно уже не будет такой, как до травмы, и, разумеется, в предложении начальника приемного отделения сделать ампутацию врачебной ошибки не было. А теперь они засели тут часов на шесть, а то и больше.

Светка помогала хорошо, но нервничала, что не успеет забрать детей из школы.

– Я тебя отпущу, – утешал ее Ян, – сейчас основной этап сделаем, и пойдешь.

– Блин, да вы один тут до утра провозитесь.

В операционную заглянула Вера.

– Ваш кофе давно остыл, уважаемый Ян Александрович, – сказала она, подошла к столу и, слегка подвинув Колдунова плечом, уставилась в операционное поле. Вера была опытнейшей сестрой, поэтому Ян всегда прислушивался к ее мнению.

– Авантюра, конечно, – вздохнула она, – хотя мышцы, кажется, приличные.

– Да уж ваш Ян Александрович вечно как замутит… – пожаловалась операционная сестра, с которой Ян часто оперировал, но которую ни разу не видел без маски и поэтому не помнил ее имени. – Как начнет человека из кусочков собирать, будто «Лего»! С ним если встанешь на операцию, считай, на сутки работой обеспечена.

– Ой, блин, не сыпьте соль на сахар, – заныла Светка. – У меня дети чокнутся, если я за ними не приду… Вера Ивановна, может быть, вы позвоните моей знакомой, чтобы она девок забрала?

Она продиктовала Вере телефон и добавила: «Да вы ее знаете, это рыженькая Катя, помните, у нас с бабкой сидела?»

Вера ушла звонить, а Яну вдруг стало хорошо от мысли, что Катя сейчас поедет за Светкиными детьми, и, может быть, он ее сегодня увидит. Колдунов сам удивился, когда понял, что ему приятно будет повидаться с Катей.

– Все в порядке, – через несколько минут крикнула Вера с порога операционной. – Она сказала, что заберет их к себе, а утром отвезет в школу. Еще сказала, чтобы ты ни о чем не беспокоилась.

Светка воздела глаза к небу и шумно выдохнула:

– Блин, какие слова! Я не слышала их уже семь лет.

– Что? – удивился Колдунов.

– Вдумайтесь, Ян Саныч, какая райская музыка заключена в этих словах! Японский бог, я и забыла, что было времечко, когда мой муж каждый день говорил мне: «Малыш, ни о чем не беспокойся». И я, – грустно добавила Светка, – ни о чем не беспокоилась.

Они закончили операцию только в половине одиннадцатого вечера. В принципе Колдунов остался доволен результатами своей работы, но радоваться было рано. Несмотря на восстановленный кровоток, в пострадавшей ноге все равно могла развиться гангрена. Поэтому Ян решил, прежде чем идти домой, еще пару часов понаблюдать больного, которому в случае осложнения могла потребоваться еще одна операция.

Когда они выползли из операционной, Светка с криками «я первая!» стремительно скрылась за дверью туалета, оставив Яна в коридоре. Мимо как раз проходил Юрий Иванович с кислым видом.

– Ну что? – желчно спросил он у Колдунова. – Доволен?

– Вполне.

– Ладно, не будем. Я-то уж знаю, что вся твоя долботня кончится ампутацией.

– Что ты каркаешь!

– Вот посмотришь, – тоном Кассандры произнес Юрий Иванович. – Кстати, я никаких родственников этого товарища даже близко не видел. А ты?

Колдунов сдержанно сообщил коллеге, что последние пять с половиной часов простоял у операционного стола.

– Вот видишь. А за чей счет он будет антибиотики получать? Сосудистые препараты твои любимые? Переливание крови кто оплатит? Пушкин? А без всего этого твоя прекрасная операция гроша ломаного не стоит.

– Юрий Иванович, но можно же хоть первые сутки обеспечить его за счет больницы? Родственники могут просто не знать, где он и что с ним произошло.

Юрий Иванович фыркнул:

– Хорошо. Назначай ему что душа пожелает, но все затраты будут записаны на счет твоего отделения. Порядки ты знаешь.

Колдунов порядки знал. Парадокс состоял в том, что за сложнейшие операции, продолжавшиеся по многу часов, за возвращение к жизни почти безнадежных больных он получал голый оклад плюс нарекания за длинный койко-день и затратность лечения. Если бы он сегодня вместо длительной реконструктивной операции быстренько сделал ампутацию, то его бы похвалили и, возможно, дали бы премию за то, что он сэкономил больнице деньги – ведь послеоперационный период после ампутации не стоит почти ничего.

Любой хирург, ампутирующий конечности направо и налево, как какой-нибудь Ларрей в день Бородинского сражения, был в больнице в большем почете, чем Колдунов, всеми силами стремившийся эти конечности сохранить.

Но самым обидным Яну показалось то, что Юрий Иванович сам был прекрасным хирургом, ничуть не хуже, а то и получше Яна. Однако несколько раз крупно получив по голове за слишком активную хирургическую деятельность, теперь он ни в какие авантюры не лез.

– Что, Светик, опять мы с тобой мимо денег пролетели? – вздохнул Колдунов, когда они устроились пить чай в ординаторской.

Вера, конечно, его не дождалась. Зато она оставила им легкий ужин, состоящий из восхитительных домашних пирожков с мясом и бутербродов.

Колдунов собирался повиниться перед Светкой в том, что он не может обеспечить своим подчиненным надлежащего уровня жизни. Но Светка его не слушала: она сосредоточенно накручивала диск старенького телефона.

– Хай, Катька! – наконец завопила она. – Все пучком? Ничего, что я тебе на хвост упала? А как сама? Девки как? Уже спят? Ну ты меня выручила вообще!

– Передай ей привет от меня, – неожиданно для себя сказал Колдунов.

– Ага, вот тут тебе Ян Саныч привет передает. Ну ладно, спокойной ночи.

– И вам привет, – произнесла Светка, и, повесив трубку, многозначительно посмотрела на Колдунова.

– Я знаю, что ты хочешь сказать. – Нашарив на столе зажигалку, Ян закурил, хотя курение в ординаторской было строжайше запрещено. – Но развивать эту тему мы не будем. Лучше скажи, как ты думаешь домой попасть? Извини, но я не смогу сейчас проводить тебя, мне нужно еще хотя бы два часа наблюдать за ногой. Давай, я вызову такси?

– Да ну! Вот еще, туда-сюда гонять. Здесь поспим, идет?

Колдунов удивленно посмотрел на Светку. В ординаторской был всего один диван, хоть и двуспальный. Ян некоторое время разглядывал стоящие дыбом волосы, наэлектризовавшиеся от хирургической шапочки, усталую, но веселую мордаху с размазанной косметикой, длинную и тонкую, какую-то детскую шею… А потом подсел поближе и положил руку на Светкино бедро.

– Детский сад ты для меня, Светик, – сказал он, ласково сжимая ее костлявую коленку, – ты мне очень нравишься, девочка, но, прости…

Светка ловким движением сбросила его руку.

– Совсем вы, Ян Саныч, сбрендили. – Она откусила большой кусок пирога и дальше продолжала говорить с набитым ртом: – Мы же с вами уже перетерли эту тему. Забудьте навеки о возможности лечь со мной в одну постель.

– Забудьте, надо же! – возмутился Ян. – А где я, по-твоему, буду спать? В углу на коврике?

– Ладно, ляжем вместе, так и быть, но трахаться не будем.

Колдунов тяжело вздохнул. Цинизм молодого поколения иногда шокировал его.

– Слушайте, Ян Саныч, а вы почему один живете? – внезапно спросила Светка.

– Так жизнь сложилась, – туманно ответил он и зевнул, намекая на неуместность такого откровенного разговора.

– Не, правда. Почему? Вроде вы и человек хороший, и мужчина видный… Алкоголик, конечно, но это сразу не заметно.

При слове «алкоголик» Колдунов встрепенулся и полез к себе в стол. Там у него была заначена бутылка именно для таких экстренных случаев.

Идти в кабинет за рюмками ему было лень, поэтому они по очереди хлебнули из горлышка. Светка сняла туфли, забросила ноги на стол и тоже закурила.

– Какие у тебя красивые ступни, – сказал Колдунов.

– Не будем отвлекаться на мои ступни. – Светка потянулась к бутылке и сделала глоток. – Так почему вы один?

Колдунов подумал, что она выглядит очень эротично. Но подумал как-то отстраненно, теоретически. Так, наверное, отец мог бы подумать о взрослой дочери.

– Я был женат, Светик. И довольно долго.

– А потом?

– Развелся.

– И чем вам жена не угодила?

Теперь уже Ян припал к бутылке.

– Так чем? – настойчиво переспросила Светка.

– Свет, моя жена хорошая женщина, и, если бы повернулось иначе, я прожил бы с ней всю жизнь. Но ей нужно было от меня то, чего я не мог ей дать. И это было нужно ей больше, чем я сам.

Светка поморщилась:

– Бросьте мне ребусы загадывать. Вы что, хотите сказать, что это она с вами развелась?

– Ну да. Видишь ли, Оля – дочь вице-адмирала. Она была так воспитана, что другой судьбы, кроме как быть женой такого же чина, себе не представляла. И ее мама с детства готовила ее к такой роли. Уже в девятнадцать лет это была настоящая светская дама, что меня, наверное, и пленило. Знаешь, Свет, она очень красивая женщина. – Ян Александрович улыбнулся. Воспоминание о том, как он впервые увидел Олю на танцах в академии, до сих пор оставалось одним из самых счастливых в его жизни, несмотря на все, что произошло потом. – Мы быстро поженились, месяц всего погуляли. Папашка ее сразу навел обо мне справки. Я был человеком без связей, но перспективным курсантом, почти отличником, поэтому он решил, что я смогу вписаться в их семейство, а там он уж сделает из меня генерала.

Света скептически задрала бровь.

– Ты думаешь, что я женился по расчету? – Колдунов усмехнулся. – Впрочем, ты можешь думать все, что угодно.

– Да ничего я не думаю! Дальше-то что было?

– Дальше? Я, дурак, поддался на уговоры друзей, демобилизовался и стал главным врачом одной из городских больниц. Семья жены была, конечно, в шоке, ведь вице-адмирал уже подыскал мне теплое местечко, а я, тридцатипятилетний мужик, вдруг повел себя, как трудный подросток. Я решил доказать всем, что чего-то стою и без поддержки тестя. Вот и доказал… Я же полгода без работы сидел после того, как меня из главврачей попросили. Короче, папа понял, что поставил не на ту лошадку, и быстренько подогнал дочке настоящего генерала.

– Бывает. А детей у вас что, не было?

Ян покачал головой. Может быть, нужно было проявить твердость и сделать Оле парочку детей. Она бы тогда никуда от него не делась. Но ему никогда не хотелось иметь ребенка, а Оля… Сейчас он уже не помнил, какие аргументы она приводила, призывая его предохраняться. Первые несколько лет их совместной жизни она лечилась от астмы, точнее, от мысли о том, что у нее астма. Вместе с матерью она кочевала из одного санатория в другой, и обе убеждали Яна, что беременность может вызвать обострение болезни. Колдунов не понимал, как может обостриться то, чего нет, но… В принципе он был доволен, что, придя домой после тяжелого операционного дня, может спокойно принять душ, не натыкаясь на детские пеленки, и выспаться без аккомпанемента детского плача.

Потом наступили тяжелые времена, тяжелые даже для военной элиты. Заводить ребенка при тотальном отсутствии денег и продуктов было безумием. Ну а потом они развелись.

– А вы жалеете, что у вас нет детей? – спросила Светка.

– Нет. Честно, нет. Я даже рад этому. Ты же видишь, я по пятнадцать часов в день торчу на работе, куда мне еще ребенка! И так есть о ком позаботиться.

– Если бы у вас был ребенок, вы б не жалели о том, что он у вас есть.

Колдунов пожал плечами.

– Личная жизнь не сложилась, что теперь поделаешь! – весело сказал он. – Пошли нашего красавца посмотрим.

Катина мама была в бешенстве. Она носилась по комнате, воздевая руки, и если бы у Кати был прибор, показывающий степень человеческого раздражения, то его стрелка достигла бы сейчас высшего значения.

– Как ты могла? – вопрошала мама. – Как ты могла привести сюда этих дурно воспитанных девчонок? Боже мой, они даже не поздоровались со мной, когда вошли в дом! Ты поступила как последняя эгоистка.

Катя подумала, что Оля с Леной промолчали не от недостатка воспитания. Вполне возможно, что при виде мамы, окатившей их ледяным взглядом и надменно поджавшей губы, у них просто язык присох к горлу.

– Мама, но что мне было делать? Куда их девать? Света не могла уйти, не доделав операцию.

– Света, ха! Сказала бы я тебе, какую операцию она делала! Эта проститутка отправилась развлекаться с мужчинами, уверяю тебя. – Мама уселась на диван и перевела дух. – Она просто использует тебя, превращает в няньку, а ты и рада стараться.

– Мама, да что дурного в том, чтобы выручить человека?

– Катя, ты не понимаешь разницы между взаимовыручкой, которая, безусловно, должна существовать среди интеллигентных людей, и стремлением быдла сесть тебе на шею. Мне очень горько, что я не сумела тебя воспитать должным образом, ведь в том, что ты не видишь этой разницы, есть и моя вина.

Катя подумала, что к интеллигентным людям мама причисляет себя одну, больше никто из их общих знакомых не удостаивался столь лестного отзыва.

– В любом случае, мама, я имею право привести к себе домой кого захочу, – сказала она резко.

– Во-первых, это не твой дом, – немедленно отреагировала мама, – эта квартира моя, если уж на то пошло. Что касается твоих прав, то извини… Мы живем с тобой вместе, и ты обязана была спросить моего разрешения, прежде чем звать гостей. Я тоже имею здесь определенные права, и в первую очередь это право на покой. Я не обязана выслушивать детский гвалт и просыпаться в двенадцатом часу от телефонных звонков только потому, что одной из твоих сомнительных знакомых припала охота шляться по мужикам, извини за грубое выражение.

– Знаешь что, прекрати, – оборвала Катя. Внезапно она начала что-то понимать. Как будто в фотоаппарате настроили резкость. – Дети в любом случае ни в чем не виноваты. Что, нужно было их оставить на улице, чтобы они не помешали тебе выпить утренний кофе в тишине?

– Дело не в этом! Ты знаешь, что я не боюсь неудобств и легко их переношу, если возникает необходимость. – («Да, конечно», – желчно подумала Катя). – Но меня очень тревожит, что ты втягиваешься в близкие отношения с этой Светой. Она же хамка, женщина невысоких нравственных правил и безответственная мать! Ты унижаешь себя этим знакомством!

– Я свободный человек и общаюсь с кем хочу! – огрызнулась Катя.

Они довольно часто скандалили, причем поводом могла послужить любая мелочь. Инициатором всегда бывала мама, обижавшаяся то на Катин невежливый ответ, то на позднее ее возвращение из гостей, то еще на что-нибудь. Мама начинала на повышенных тонах, Катя же пыталась сохранять спокойствие. Но в последние годы она заметила одну закономерность. Маме необходимо было вывести ее из себя. Именно Катина истерика, ее слезы и раскаяние были целью любого скандала. Чем дольше Катя пыталась оставаться если не спокойной, то хотя бы внешне корректной, тем больше бесилась мама. Она принималась рассуждать о том, что Катя никак не может выйти замуж, а то, что никто ее не берет, является прямым результатом ее ужасного характера, от которого мама страдает с тех пор, как Катя появилась на свет. Конечно, мать есть мать, и она стоически, стиснув зубы переносит совместное существование с такой патологической личностью, как Катя, но ни один мужчина, разумеется, делать этого не будет. Катя была эгоистичной, жадной и неблагодарной дрянью, к тому же еще и неумехой, и вообще бесполезным и бездарным существом. Все эти теоретические выкладки мама, как научный работник, иллюстрировала практическими примерами, так что Катя в конце концов начинала верить, что именно так все и обстоит.

Ей становилось плохо, она начинала плакать, кричать, а иногда, когда мама была в особенном ударе, даже биться головой о стену. На этой стадии мать совершенно успокаивалась, говорила: «Прекрати, как тебе не стыдно, истеричка!» – и улыбалась, как вампир после удачной охоты.

Наверное, она действительно подогревалась этой энергией скандала. Но теперь Катя уже не могла тратить свои силы на истерику, теперь она была нужна своему ребенку.

Поэтому она глубоко вздохнула и не стала ни плакать, ни кричать.

– Ты говоришь о свободе? – спросила мама надменно. – Но позволь тебе напомнить известное выражение: «Каждый человек свободен, но его свобода кончается там, где начинается свобода другого человека». Если бы ты жила одна, то ради бога, приглашай кого хочешь. Но пока мы живем вместе, изволь считаться со мной.

И тут Катя окончательно все поняла. Всю свою жизнь до сегодняшнего дня она считала маму не только умным и интеллигентным человеком, но еще и самоотверженной женщиной, которая живет только ради дочери. Так, во всяком случае, всегда говорила сама мама, а Катя ей верила. Но если посмотреть на вещи непредвзято, вырисовывалась совсем другая картина.

Мама воспитывала ее очень сурово, редко баловала подарками, а из развлечений Кате были доступны только посещения Эрмитажа, филармонии и Мариинского театра. Все остальное мама считала низкопробным. За несанкционированным походом с подружками в кино следовал грандиозный скандал. Вообще скандалы и бойкоты были в Катином детстве частым явлением, но она считала, что это происходит не от плохого маминого характера, а делается ради того, чтобы Катя выросла достойным человеком. Почему мама решила, что, если она по два месяца не будет разговаривать с дочерью, это благотворно скажется на формировании ее личности, было непонятно, но Катя считала, что так и надо.

Стоило Кате подружиться с какой-нибудь девочкой из класса или из музыкальной школы, как тут же подружка объявлялась «девочкой не нашего круга», о ее родителях говорились всякие гадости, и Кате запрещали с ней общаться.

Катя усмехнулась. Это какой же дурой надо быть, чтобы дожить до тридцати с лишним лет и не понять, что мамашей руководил обычный эгоизм! Почему она раньше не заметила, что все скандалы разгорались не тогда, когда Катя получала двойки или не хотела посещать музыкальную школу, а тогда, когда она, по маминому мнению, не так на нее смотрела или говорила с ней недостаточно вежливо. Стоило Кате в ответ на предложение немедленно вымыть окна сказать: «Мама, я устала, давай завтра», – как на ее голову обрушивался такой водопад негативной информации о ней самой, что приходилось браться за тряпку.

Почему же Катя раньше не поняла: единственное, что было маме нужно от нее, – чтобы Катя постоянно находилась при ней в качестве прислуги и компаньонки? Именно поэтому, а вовсе не для того, чтобы оберечь Катю от дурного влияния, пресекались все ее контакты с мужчинами и женщинами!

Хотя мама и говорила постоянно, что целью ее жизни является устроить Кате хорошую партию, ей не нужна была дочь, обремененная мужем и детьми. Осознав это, Катя решилась на отпор.

– Ты тоже изволь считаться со мной! – отчеканила она. – У меня скоро будет ребенок, так что имей в виду: меня нельзя волновать.

– Что?!! – взревела мама.

– Что слышала. Я беременна.

– Ты выходишь замуж?

– Нет. Я буду матерью-одиночкой.

Мама тяжело плюхнулась в кресло.

– Принеси мне корвалол.

Катя послушно порысила на кухню. Нужно было, конечно, помягче сообщить эту новость…

Мама залпом выпила лекарство и поставила пустой стакан на ручку кресла.

– Так, докатилась, – произнесла она замогильным голосом. – И кто же виновник торжества?

– Какая разница. Считай, что я сделала искусственное оплодотворение.

Мама вскочила и принялась расхаживать по комнате.

– У нас в семье никогда не было распущенных женщин!

Это было сказано веско, с нажимом и сопровождалось пронзительным взглядом. Но Кате было все равно.

– Значит, я буду первой, – улыбнулась она.

– Ты еще смеешь шутить! Ты опозорила меня, ты хоть понимаешь это или нет? Господи, неужели я дожила до того, что моя дочь прыгает по чужим постелям? А я еще удивлялась, что общего у тебя может быть с этой шлюхой-докторшей!

– Она не шлюха, – возразила Катя.

Мама поджала губы:

– Да уж, в вашем понимании теперь все порядочные женщины. Не ожидала от тебя, Катя. Впрочем, все еще можно поправить. Если отец ребенка не женится на тебе, придется делать аборт.

– Но я не хочу!

– Мало ли что ты хочешь! – взвизгнула мама. – Это ты своему любовнику будешь говорить: хочу – не хочу! Я не могу допустить, чтобы у моей дочери родился внебрачный ребенок. Я просто не переживу такого позора.

Катя сама удивилась, что сохраняет спокойствие. Ее немного забавляло, как мама играет роль великосветской дамы, но больше никаких эмоций она не испытывала. Забавно: мама даже не подумала о том, что чувствует Катя.

– Что ты ухмыляешься? Знаю, ты будешь только рада, если я умру!

Мама выдержала могучую паузу, во время которой Кате следовало разрыдаться и горячо уверить маму в том, что она ее смерти будет вовсе не рада. Но Катя продолжала молчать.

– Эх, Екатерина, мало я с тобой мучилась, так ты мне еще на старости лет хочешь такое устроить!

«Интересно, почему мама твердо убеждена в том, что я забеременела и решила родить ребенка с одной-единственной целью – испортить ей остаток жизни?» – весело подумала Катя.

– В общем, решай. Или ты избавляешься от этой беременности, или у меня больше нет дочери.

– Я буду рожать, – твердо произнесла Катя.

– Что ж, в таком случае я больше не желаю тебя видеть. Иди к своему любовнику, к своей этой подруге, куда хочешь, но матери у тебя больше нет.

– Ты что, выгоняешь меня из дома, что ли?

– Ты взрослая женщина, Катя, и должна понимать, что за все надо платить. – Мать с гордо поднятой головой прошествовала в свою комнату и плотно закрыла дверь.

Катя хотела сказать, что это уже какое-то средневековье, что она здесь вообще-то прописана, но передумала. Она действительно взрослая женщина. Снимет комнату, в конце концов.

Катя давно никуда не ездила, поэтому у нее не было нормальной дорожной сумки. Она покидала самые необходимые вещи в полиэтиленовые пакеты, оделась и стала причесываться возле зеркала. Она медлила, надеясь, что сейчас мама выйдет из своей комнаты, обнимет ее и скажет: «Ладно, ничего не поделаешь, как-нибудь проживем», – но за дверью царило гробовое молчание.

На площадке она встретила Юру. Он сидел под фикусом и курил.

– Ты куда это на ночь глядя? – спросил он.

– Сама не знаю. – Катя вздохнула и присела на ручку кресла. Ей тоже хотелось закурить, но ведь никотин мог повредить ребенку.

– Серьезно, Кать. Я смотрю, у тебя пакеты тяжелые, в больницу, что ли, опять собралась?

– Нет.

– А куда? – Юра не отставал. – Давай подвезу?

И тут Катя заплакала. Совершенно посторонний человек готов был ради нее изменить свои планы, везти ее куда-то только потому, что у нее тяжелые пакеты. Почему она видит помощь от кого угодно, только не от родной матери?

– Ох, Юра, не спрашивай, почему я плачу, – всхлипнула она. – От тебя можно позвонить?

– Слушай, у меня бардак такой… Звони с мобильного.

Не сразу разобравшись в кнопочках, Катя набрала Светкин номер. В ответ на просьбу переночевать у нее Светка завопила: «Подгребай скорее».

Пока шли переговоры, Юра надел куртку и кроссовки.

– Куда едем? – спросил деловито, позвякивая ключами от машины.