Глава 13
Миле немедленно требовалась фотография для допуска к наркотикам. То ли старшая забыла сказать вовремя, то ли сказала, а забыла уже сама Мила.
Пришлось одеваться. Вопросы «какого черта?» и «почему я должна тратить свое время и деньги ради того, чтобы наркоконтроль изображал бурную деятельность?» она решила не озвучивать, понимая, что ответа на них все равно нет.
Она терпеть не могла фотографироваться, особенно на документы. Обычно выходила такая физиономия, что хоть в учебник вклеивай, на страницу болезнь Дауна или кретинизм. Оставалось только утешаться мыслями о своей нефотогеничности.
Настроение испортилось, но, выйдя на улицу, Мила взбодрилась. Питерская грязь припорошена свежим снежком, между домами поблескивает веселенькое голубое небо, и в воздухе уже чувствуется обещание весны. А на обратном пути можно заглянуть в кофейню и посидеть над чашкой чего-нибудь дымящегося и необычного.
В ателье не было ни души, девочка за стойкой скучала.
– Вам на паспорт? – спросила она любезно.
– Нет, мне на наркотики.
Девушка оторопела.
– Да, на наркотики. Я – рекламное лицо промедола.
Мила засмеялась, но тут же подумала, что полным тетенькам средних лет не пристали такие глупые шутки.
– Простите. Я врач, и мне нужна фотография на анкету для допуска к сильнодействующим веществам.
Поправив прическу перед зеркалом и, как обычно, оставшись недовольной результатом, Мила села на стул.
Допуск к сильнодействующим веществам, надо же! Будто у нее на работе в одном углу мешок с героином, в другом пакеты со взрывчаткой. А на самом деле в сейфе болтается единственная ампула промедола, который нынешним наркоманам абсолютно неинтересен.
Зато наркоконтроль при деле: мы не просто так, мы врачей проверяем.
Как же надоели все эти контролеры, облепили врачей, как пиявки! Половину времени лечишь, а половину доказываешь разным людям, что ты имеешь право это делать. Справки, формы, бумажки…
Не так давно у одного терапевта на рабочем месте случился аппендицит. Тот весь день перемогался, ведь должно же пройти само, но его выдала походка. Мила увидела, как несчастный доктор ползет с сильным креном на правый борт, поставила диагноз и уговорила на операцию. Доктор согласился, но попросил «попозже». Мила приписала это страху, а потом подумала: может быть, он ей не доверяет? Она предложила терапевту без ложной деликатности выбрать другого хирурга, но нет, он сказал, что Мила его устраивает.
– Почему же тогда попозже? – фыркнула она. – Зачем тянуть?
Оказалось, терапевту необходимо сдать истории. Конец месяца, если завтра утром не сдать, они в статистику не пойдут, и все отделение останется без премии. Поэтому, пока он последние десять штук не оформит, ни о какой операции не может быть и речи!
Как беззащитен нынешний врач перед всей этой шайкой контролеров и прокуроров! А самое страшное, что эти пиявки высасывают из врача не только энергию и желание работать, но и совесть. Ведь человек становится негодяем, когда привыкает быть виноватым.
За этими мыслями Мила не заметила, как девушка сфотографировала ее. Наверное, поэтому снимок получился неплохой, Мила даже попросила девушку сделать еще несколько копий.
Потом, чувствуя детскую радость прогульщицы уроков, она завернула в книжный и купила последний роман своего любимого Несбё. Правда, после этого совесть заставила Милу пройти мимо кофейни. Лимит денег на ублажение себя, любимой, был исчерпан.
Но на работе ждала еще одна нечаянная радость. Руслан, столкнувшись с Милой в холле, замахал руками и закричал, что она может не переодеваться, дел особых нет.
Но надо было отдать фотографии.
В ожидании лифта Мила увидела Спасского. Он целеустремленно куда-то шел, заметив ее, притормозил. Подтянутый, свежий, на повторный сеанс психотерапии не напрашивался.
Но Милу кольнуло недоброе предчувствие. Она уже не раз замечала странную тень, пробегавшую по его лицу. А сегодня в лице появилось что-то новое… Вроде бы та же улыбка, азартно блестят глаза, неожиданно яркие и молодые. Почему же ей тревожно?
– Хочешь, я за тебя сегодня отдежурю? – вырвалось у нее.
– С чего вдруг?
– Ты устал, замотался…
– Так я такой двадцать лет уже! – засмеялся Спасский. – Спасибо за предложение, Мила, но меня в операционной старушка ждет.
И умчался, только халат мелькнул.
Замешкавшись перед дверью в поисках ключей, Мила услышала звуки фортепиано и сразу поняла, что играет не Вова. Значит, это несчастная жена Руслана, которую опять привела Анна Спиридоновна. Мила была благодарна старшей Волчеткиной за давние чаепития с Колькой, отчасти заменявшие ему общение с бабушкой, но считала свой долг выплаченным – ведь без нее Руслан вряд ли достиг бы своего нынешнего положения. И теперь ей хочется после рабочего дня приходить домой, а не в великосветский салон!
Да, Вова проявляет великодушие и такт, занимаясь с Ольгой музыкой, и за саму Ольгу Мила тоже радовалась, но почему на этом всеобщем празднике благородства страдать снова приходится ей?
Неужели Анне Спиридоновне не догадаться, как тягостны для Милы эти визиты? При гостях нельзя заниматься домашними делами, а музыка, не всегда благозвучная, раздражает, не дает возможности отдохнуть.
Она усмехнулась. Ругала-ругала Старшего Внука, сетовала, что он эгоист. Пожалуйста, первое же проявление его альтруизма обернулось против нее! Плохой Вова – плохо, а хороший – еще хуже. Диалектика.
Под прикрытием бравурного пассажа Мила тихонько отперла замок и вошла в квартиру бесшумно, как ниндзя.
Сейчас она проскользнет к себе и уляжется на кровать с новой книжкой! И пошли все к черту!
Стоило ей войти и осторожно притворить дверь, музыка стихла. Мила замерла, даже дыхание затаила.
Из кухни доносилось уютное позвякивание. Понятно, пока Вова с Ольгой музицируют, бабки накачиваются чайком.
– Ах, Анна Спиридоновна, вы правы, Милочка очень приятная женщина, – донесся из кухни голос свекрови. – Но, к сожалению, немного не нашего круга. Ничего не могу сказать, она воспитанная и умная, но… есть в ней все же что-то купеческое.
Мила представила себе улыбочку, которой старуха сопроводила аттестацию, и не стала ждать, что ответит Анна Спиридоновна. Нарочно громко хлопнула дверью.
Что-то купеческое, значит! Да, она умеет считать деньги. А Наталья Павловна умеет только красиво паразитировать!
Услышав хлопок двери, бабки вышли, якобы обрадовались Миле и пригласили пить чай.
Она пошла, хоть внутри все кипело.
Черт возьми, ведь она для Натальи Павловны не просто купчиха! Мила – это элитный сыр и прочие лакомства, это Гринберг для Вовы, это благоустроенная дача и, в конце концов, бесплатная горничная и кухарка! И если ты чувствуешь, что у тебя язык отсохнет похвалить невестку, обеспечивающую твое безмятежное существование, так помолчи! Просто помолчи.
Навесив на лицо сахарную улыбочку, Мила решала, как поступить. Сделать вид, что она ничего не слышала? Дождаться ухода гостей и устроить скандал? Или, не дожидаясь их ухода, объявить, что купчихам чуждо искусство, поэтому они не склонны содержать всяких непонятных профессоров?
Но этим она только подтвердит правоту Натальи Павловны.
Что Миле действительно нравилось в этом доме – это умение всех членов семьи держать себя в руках. «Крик – признак бессилия», – говорила свекровь. Давно, когда Мила только вошла в семью, она стала свидетельницей воспитания Валерки. Что-то он выкрикнул в сердцах, кого-то обозвал. «Я проведу грубую, даже неприличную аналогию, – сказала тогда Наталья Павловна, – чтобы ты лучше понял. Ведь бывает, тебе очень хочется в туалет, но ты же терпишь, как бы это ни было трудно. Давать волю своим эмоциям – все равно что прилюдно снять штаны и сделать кучу».
Мила с тех пор старалась не повышать голос. Что ж, и теперь проглотить обиду?
Она улыбнулась, пристально глядя старухе в глаза, налила чай в блюдечко, пристроила его на пальцах одной руки, как на картине Кустодиева, и с шумом втянула чай, предварительно подув на него.
Наталья Павловна заметно смутилась и даже слегка покраснела.
Милин день был прожит не зря!
* * *
А на следующее утро в клинике ее встретил Руслан с черными кругами под глазами и сообщил, что ночью у Спасского случился инфаркт. Андрей пережил клиническую смерть, и непонятно, что будет с ним дальше.
Мила почувствовала какую-то первобытную тоску. Ведь не зря она встретила его вчера у лифта, и предчувствие было не зря! Надо было насильно отправлять его домой, а не отмахиваться от интуиции, которая редко ее подводит.
А сейчас чем она может помочь? Он лежит в реанимации на аппарате, еле держит давление, и одному богу известно, выкарабкается или нет.
Аня, жена Спасского, вмиг отрешившаяся от всего остального мира, сидит рядом, держит его за руку, а он даже не знает, что она здесь…
Они закурили прямо в ординаторской, даже форточку не открыли.
– Ночью поступил очередной обормот с ножевым, – рассказывал Руслан, – Спасский с Побегаловым пошли оперировать, оказалось ранение воротной вены. Андрей выделил, начал ушивать, вдруг остановился, побледнел, пот пошел по лицу, а он же никогда не потеет, ты знаешь. Постоял, шьет дальше. Только молчит, а он же всегда болтает на операциях, чтобы атмосфера была бодрая. В общем, сестра говорит, ушил дефект, пустил кровоток и говорит: без меня живот зашейте. От стола отошел и упал.
Мила только кивнула. Все понятно. Спасский мог отойти сразу, как только почувствовал боль. Отойти, лечь на кушетку в предоперационной, положить под язык нитроглицерин. Может быть, и инфаркт не состоялся бы, а уж клинической смерти бы точно не случилось.
Но куда отойдешь, когда у тебя зажим на печеночных сосудах? Счет идет на минуты, чуть протянешь, и печень не включится.
Побегалов – самый бестолковый и неумелый хирург в клинике, Спасский знал, что он не сможет продолжить операцию за него. Понимал он и то, что у него наступает инфаркт, и представлял себе, чем это может кончиться. Но не бросил больного. Завершил основной этап, превозмогая страшную боль, одну из самых страшных, которые дано испытать человеку.
– Слава богу, анестезиолог сразу его завел, – продолжал Руслан, – затрубил и в реанимацию отправил, но что дальше будет, неизвестно…
Весть о том, что Спасский в реанимации, быстро облетела клинику, и в ординаторскую потянулись сотрудники – спрашивали о состоянии коллеги, несли деньги, которые Руслан складывал в конверт.
– Видишь, все возвращается, – сказал он Миле, пряча очередную купюру. – Если ты помогал людям, все к тебе вернется, когда нужно.
А потом позвонил мужчина, представился бывшим пациентом Спасского и спросил, какая нужна помощь. Можно было только гадать, откуда он узнал так быстро…
«Так и должно быть, – думала Мила. – А нам остается только молиться. Все мы тут атеисты, доктора и кандидаты наук, в нашем распоряжении современные медицинские технологии. И все же остается только молиться…»
* * *
Женя шла по узкой дорожке тихого кладбища. Пока не образовались сугробы, она хотела посмотреть, все ли в порядке с маминой могилой. Свежий снег хрустел под ногами, легкий мороз пощипывал щеки. Она была одна-одинешенька в белом поле крестов и памятников.
Сметя снег с мраморной плиты, Женя положила на нее горько пахнущие пурпурные хризантемы. Постояла немного и, закрыв оградку, медленно пошла обратно, глядя на знакомые памятники поблизости.
Ей казалось, что со времени последнего посещения окружающий пейзаж изменился, но она не могла сообразить, в чем состояли изменения.
Где-то рядом громко крикнула ворона. От неожиданности Женя поскользнулась, оступилась с тропинки и, споткнувшись об торчавший из снега свежий пенек, едва удержалась на ногах. Так вот почему изменился пейзаж: кто-то спилил два больных клена, чьи листья с середины лета покрывались жирными черными пятнами.
Оглядев поцарапанный носок сапога, Женя пошла дальше, но снова остановилась. Ее внимание привлекла широкая стела розового гранита, прежде заслоненная кленами. Она ступила в снег и сделала несколько шагов, чтобы разглядеть получше. И тут же ее сердце сжалось, как в страхе перед неизведанным.
Со стелы на нее смотрела красавица с фотопортрета.
Женя подошла ближе. Никаких сомнений. Изображение на камне выполнено с портрета, который она нашла в диване. Точная копия – наверное, кладбищенского мастера не оставила равнодушным красота девушки. Ниже в граните были вырезаны буквы: Катенька Кречетова.
С колотящимся сердцем Женя переступила цепь оградки и провела перчаткой по изморози гранита. Две даты: 1974–1993. Тире длиной в девятнадцать лет.
Бедная Катенька Кречетова… Так вот почему ты не забрала дневники и вещи.
Что с тобой случилось, почему ты ушла так рано? И что за знаки ты подаешь мне?
Женя поняла, что должна, просто обязана раскрыть тайну, связавшую ее с красавицей, у которой теперь появилось имя.
Выйдя на аллею, она решительно повернула направо – к дирекции кладбища.
Больше всего на свете Женя боялась ходить в государственные учреждения. Обращаясь за любой справкой, она всегда ждала хамства и отказа, и чаще всего ожидания ее не обманывали. Однако сейчас другого пути не было. Она попыталась сформулировать вопросы, которые задаст в конторе. От волнения она не все разглядела, но ей показалось, что могила Кати Кречетовой не была запущенной. Может быть, кто-то за ней ухаживал. Может быть, в конторе есть сведения о человеке, который хоронил девушку. Хотя… прошло двадцать лет… И не исключено, что Катю хоронила бывшая хозяйка квартиры, тогда круг поиска замкнется.
Кладбищенская контора находилась в длинном одноэтажном здании, обшитом серым сайдингом. Внутри был длинный коридор со множеством дверей, застеленный красной ковровой дорожкой. Здесь пахло сыростью и горем. В конце коридора стояла небольшая группа людей с растерянными заплаканными лицами. Мимо Жени прошел могильщик, обдав запахом перегара. Комья желтой земли с его сапог остались на ковровой дорожке. Из-за двери, за которой он скрылся, тянуло табачным дымом.
Женя читала таблички на дверях. Одна из дверей распахнулась, вышла женщина в черном костюме с профессионально скорбным лицом.
Женя шагнула ей навстречу:
– Вы не могли бы подсказать… Мне нужна информация об одном захоронении.
Женщина внимательно оглядела Женину шубу и, видимо, осталась удовлетворена.
– Следующая дверь.
Постучавшись, Женя зашла в указанный кабинет. За столом сидела тетка с одутловатым лицом и в меховой жилетке, листала какие-то канцелярские книги. Не поднимая глаз, она рявкнула:
– Приема нет.
– Извините, но мне сказали, что у вас можно получить справку… Я готова заплатить.
При слове «заплатить» тетка подняла глаза.
– Мне нужна информация о захоронении… – начала Женя.
– Вы родственница?
– Нет…
– С какой целью интересуетесь? – Тетка сняла очки и подозрительно уставилась на Женю, прищурив бесцветные глаза.
– Понимаете, я увидела один памятник, на нем портрет, он показался мне знакомым… Я хотела бы узнать, кто хоронил…
– Какого года захоронение?
Женя назвала.
– Поезжайте в архив, адрес на доске в коридоре. Срок поиска – месяц.
Тетка стала демонстративно перекладывать бумаги на столе.
– А можно ускорить поиск? – осмелела Женя, ужаснувшись, что придется так долго ждать.
– Девушка, да вы представляете, сколько у меня работы? Вы хотите, чтобы ради вашей прихоти я все бросила? Вы даже не родственница! – Тетка возмущенно покачала головой.
Но Женя уже знала, что от нее требуется. Она быстро достала из сумочки три тысячи и положила на стол. Деньги мгновенно исчезли под ворохом бумаг.
– Присаживайтесь, – тетка сменила гнев на милость. – Имя-фамилия захороненного? Номер участка?
Участок был тот же, что и у Жениной мамы.
Договорились, что Женя позвонит в контору через три дня.
* * *
Мила привычно занималась домашними делами, а ее мысли были заняты Спасским. Что его ждет?
Для себя она не боялась смерти, но боялась остаться немощной, никому не нужной. Наверное, и для Андрея страшнее всего – стать инвалидом, неспособным работать и кормить семью.
Она подняла глаза к потолку. Есть там кто в небесах или нет, пожалуйста, сделай так, чтобы он выздоровел!
Прошли времена, когда смерть воспринималась как удел стариков, естественный уход предыдущих поколений. Теперь и сама Мила – в первой шеренге, и не так важно, сколько лет придется ждать, пять или пятьдесят. Все, что можно было сделать – сделано. Это Долгосабуров может взять девочку и начать жить заново, как ни в чем не бывало, а Мила – нет. Ну, уйдет она от мужа, и что? Новую семью создать не удастся. Ни при каких обстоятельствах. И не потому, что она старая и страшная, нет. Слишком много душевных сил потрачено, и слишком много из них – зря.
Вся ее жизнь была отравлена горечью мужского предательства. Она ведь хотела только одного – простого женского счастья. С детства зная, что нельзя получить все, Мила заранее готова была отказаться от карьеры и достатка ради счастливой семьи. Но жизнь ни разу не поставила ее перед таким выбором. Мужчины уходили, каждый раз отрывая кусок от Милиного сердца, так что теперь там, наверное, остался только грубый рубец… Ни одной свободной площадочки, чтобы прирасти, прикипеть к кому-то. Миша ей не нравится, она его не уважает, даже не дружит с ним, как со Спасским или Волчеткиным. И своим огрубевшим сердцем не чувствует, любит ли ее он. Вряд ли любит. Живут два посторонних человека, ждут конца. Вот и все женское счастье.
Депрессия у Милы бывала двух сортов. Первая заставляла ее валяться на диване и пялиться в телевизор, а вторая, наоборот, не давала присесть, толкая на всякие нужные и не очень дела. Первая была лучше: полежав сутки с сериалом, Мила становилась так себе противна, что вскакивала с дивана, как с горячей сковородки, оставляя на нем свою депрессию, а вот второй вариант мог продолжаться бесконечно долго…
Как все-таки успокаивают домашние хлопоты! И какую глупость сделали женщины, когда начали бороться за независимость! Вместо одного повелителя, родного мужа, посадили себе на шею еще целую банду начальников, которые имеют право указывать и требовать, а то еще, не дай бог, и домогаться. Вот и весь печальный итог женской эмансипации, вздохнула Мила, наводя идеальную стрелку на Вовиных брюках. Хотя за такие деньги профессор Гринберг мог бы обучать и мятого с ног до головы ученика!
Заботы о семье несут в себе природный, эволюционно присущий женщине смысл. Мила вспомнила время, когда сидела с новорожденным Колькой. Она иногда тосковала по активной студенческой жизни, иногда сетовала на однообразное существование, но была спокойна. И депрессии, и тревоги, постоянные ее спутницы, если не сказать музы, в то время оставили ее. Она понимала на биологическом уровне, что живет не зря, а что еще нужно человеку?
А потом было предательство мужа. Он бросил их с Колькой, пришлось выживать, зарабатывать, бороться за место под солнцем, и постепенно Мила, метавшаяся, как загнанная лошадь, перестала понимать, где истинный смысл, а где – ложный.
«А если б моя мама была домохозяйкой? – думала Мила. – Если бы встречала меня из школы ласковой улыбкой, а не приходила бы в восемь вечера измученная, занятая мыслями о том, что ее карьера идет не так? Если бы воспринимала семью как главное свое предназначение, а не как обузу? А если бы я заботилась о Кольке, как должна настоящая мать? Ведь мы с ним семья, хоть и очень маленькая. Ненавижу унизительный эпитет – неполная. Да, я жила ради сына, но мне приходилось действовать и за мать, и за отца. Я даже гордилась тем, что я сильная, справляюсь за обоих родителей, а в результате у бедного ребенка не было ни папы, ни мамы… Мне невероятно повезло, что родился такой хороший парень. Просто повезло. Никакой моей заслуги тут нет».
В кухню, где Мила устроилась с утюгом, вплыла Наталья Павловна.
– Милочка, давайте я доделаю, – сказала она ласково, – а вы пока приготовьте нам вашего волшебного кофе, если не трудно.
– Какой труд? Приготовить кофе – значительно проще, чем погладить целый комплект белья. И хоть убейте, не пойму, почему мой кофе кажется вам вкуснее…
– Я вижу, вы очень переживаете из-за болезни вашего коллеги, – сказала Наталья Павловна, когда они сели пить кофе. – Но я надеюсь, что все обойдется.
– Хочется верить.
– Всегда грустно, когда с друзьями происходят такие вещи, – продолжала свекровь, мерно размешивая сахар. – Ведь становится страшно не только за них, но и за себя, как бы эгоистично это ни звучало. Но вы не бойтесь, Милочка.
Сухая теплая ладонь вдруг легла на ее руку.
Мила молчала, проникаясь грустной нежностью минуты.
– Просто немного потерпите, а когда пойдут внуки, все начнется заново. Вторая жизнь, она будет даже интереснее первой.
* * *
На следующее утро Спасский пришел в сознание, а его бедная жена, наоборот, едва не упала в обморок от радости и от усталости.
Мила уложила ее в ординаторской, и Аня заснула мгновенно, едва коснувшись головой подушки.
«А выжил бы Андрей, если бы она все эти дни не держала его за руку?» – подумала Мила. И тут же одернула себя – успокаиваться рано. О том, что опасность миновала, можно будет сказать, когда Спасский благополучно перенесет шунтирование. Да и то…
Она поправила одеяло спящей Ане. В жизни этой любимой и любящей женщины появился еще один повод для постоянной тревоги.
Счастливая семья для женщины – тревога и страх. Радость потом, и урывками, шепотом, когда на время этот страх удается усыпить.
Мила заварила чай, поставила тарелку с бутербродами на стол, чтобы Ане было что перекусить, когда проснется, а сама пошла в реанимацию.
Спасский, лежавший на громоздкой реанимационной кровати, показался ей таким маленьким и беззащитным, что у нее защемило сердце. Он осунулся, побледнел, но улыбнулся Миле, прежде чем спросить:
– Как там мой мужик?
Она была слишком хирургом, чтобы не понять вопроса:
– Отлично, Андрей Петрович. Бегает уже. Просится на выписку.
Спасский удовлетворенно откинулся на подушку:
– Рано еще. Хотя, слушай, сколько я тут валяюсь? Может, и пора.
– Нет, рано, – Мила не хотела напоминать Андрею, насколько он был плох.
– А мои последние аппендициты?
– Да нормально все.
– Хорошее название для мемуаров. У Горького «Мои университеты», а у меня будет «Мои аппендициты». Напишу, если жив останусь.
– Да куда ж ты денешься?
– Мила, у меня к тебе важная просьба. Отправь Анечку домой хоть на сутки. Ей надо отдохнуть. Она совсем измучилась.
– Хорошо, я постараюсь ее уговорить.
Появился Натуралист, уселся на скрипнувший под ним широкий подоконник. Молчал, глядя то на Спасского, то на монитор, но от его присутствия Миле вдруг стало спокойней.
– Я тут краем уха слышал разговоры, что вы хотите меня в Германию отправить, – тихо сказал Андрей и тяжело перевел дух.
Слова давались ему с трудом, и Мила подумала: не лучше ли уйти?
– Ты не волнуйся, – сказала она, – мы все организуем сами. Даже администрация обещала помочь, представляешь?
Спасский улыбнулся:
– Вы знаете, что нет пациентов хуже врачей, вот и хотите меня сплавить от греха подальше.
Мила легонько погладила его по руке. Всем известно, что именно с заболевшими медиками происходят самые непредсказуемые осложнения и самые нелепые врачебные ошибки.
– Так вот, Мила, передай всем, ни в какую Германию я не поеду.
– Почему? Деньги мы сами соберем.
Спасский поморщился:
– Я своих пациентов в Германию не отправлял. Сам оперировал, как умел. А теперь моя очередь наступила. Как я лечил, так и меня вылечат.
– Ты очень хороший врач.
– Значит, волноваться не о чем. – Он снова попытался улыбнуться, но Мила поняла, что его силы на исходе.
Она поднялась.
– Та в той Германии доктора… – загадочно протянул Натуралист и вдруг пустился в воспоминания о своих студенческих годах.
Под его тягучую южную речь Спасский быстро задремал, а Мила тихонько вышла из палаты.
* * *
Из-за предстоящей замены проводки, на которой настаивали мастера, Интернета в квартире все еще не было, и Женя общалась с мужем в видеорежиме мобильного телефона. Изображение замирало, рассыпалось на квадратики, а тембр голоса искажался настолько, что Жене казалось, она говорит с роботом. Поэтому супруги, посмотрев друг на друга, обычно отключали видео.
Долгосабуров часто расспрашивал Женю о ее институтских делах и между делом сообщил, что у него нет высшего образования.
– Не может быть! – изумилась Женя.
– Может. У меня среднее специальное, я окончил медучилище. Видишь, как мало ты обо мне знаешь.
– Потому что ты ничего не рассказываешь! Неужели ты стеснялся признаться?
– Нет… Просто это давно перестало иметь для меня значение.
– Но почему ты не пошел учиться дальше?
– Видишь ли, мама воспитывала меня одна, денег было мало, и я не хотел сидеть у нее на шее. После восьмого класса пошел в училище. Я собирался поступать в институт после армии, но не сложилось. А потом бизнес закрутился, не бросать же его ради студенческой скамьи… Ты думала, наверное, что вышла за интеллигента?
Женя засмеялась:
– Я вышла замуж за тебя! И люблю тебя даже без диплома!
– Правда? А то пойду учиться! – пригрозил муж.
– Ты где сейчас? – Женя следила за его переездами по географическому атласу, найденному в квартире.
– В Харбине. Здесь дикий холод! А завтра полечу в Петропавловск, у меня там переговоры на несколько дней. Потом придется возвращаться.
А однажды Женя сообщила мужу, что собирается попросить риелторшу побольше разузнать о прежних хозяевах квартиры.
– Это еще зачем? – резко спросил он.
Женя замешкалась с ответом, ведь она не рассказывала Косте ни о портрете, ни о памятнике.
– Вот видишь, ты сама не знаешь. Не стоит попусту дергать занятого человека.
– Но…
– В Библии сказано: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Квартира теперь твоя, что еще надо?
В голосе мужа звучало раздражение, и Женины глаза немедленно наполнились слезами.
Он думает, что она из пустого любопытства сует нос в чужую жизнь. Но все равно, зачем так сердиться?
– А может, ну ее, эту квартиру? – другим, уже нормальным тоном вдруг сказал Константин. – Давай купим дом? Большой-пребольшой! И всех твоих в него заберем. И будет у нас идиллия!
– Скажи еще – пастораль! У моих есть свой дом, своя жизнь.
– Хорошо, будем в нем одни жить!
– Нет, Костя, я полюбила эту квартиру и уже сделала ее нашим домом… Здесь я чувствую тебя рядом, даже когда ты на другом краю земли…
– Ты права, – глухо сказал Долгосабуров. – Наверное, это необходимо. Есть вещи, от которых не уйти. Но, пожалуйста, не копайся в прошлом.
– Хорошо, не буду!
Положив трубку, Женя подумала, что это обещание, данное мужу, освобождает ее от обязанности раскрывать тайну Кати Кречетовой – обязанности, которую она чувствовала перед умершей двадцать лет назад красавицей. Больше она ничего предпринимать не будет. Только позвонит в дирекцию кладбища – три дня уже прошли. Скорее всего, ничего нового она не узнает. Хозяйка квартиры умерла, надолго пережив Катю, последние страницы ее альбома остались пусты. Наверное, так же пусты были и ее последние годы. Не было больше людей, чьи фотографии она хотела бы вклеить в альбом, значит, некому и забрать его. Никого не осталось.
Нужно сжечь альбом, вот и все. Наступит весна, растает снег, и они с Костей поедут гулять в парк, к Главе. Женя соберет ветки, нападавшие с деревьев за зиму, и разожжет костер. Пламя, почти невидимое в свете весеннего дня, нежно лизнет переплет, страницы сморщатся, почернеют, пламя перелистает их в последний раз, и эти давно прожитые мгновения, эта любовь, эти надежды и несбывшиеся мечты тонким дымком устремятся в небо…
А в дирекцию Женя позвонит, просто чтобы довести начатое дело до конца. И чтобы конторская тетка не думала о ней как о богатой бездельнице, которая без толку разбрасывается деньгами направо и налево.
Она решительно набрала номер.
– Никакая Екатерина Кречетова на кладбище не захоронена, – сообщила тетка. И, хмыкнув, добавила: – Вы что-то перепутали, девушка.
– Как не захоронена? Я своими глазами видела памятник…
– Не знаю, что вы видели. В архиве проверили все захоронения с девяносто второго по девяносто четвертый. Есть официальная справка, она передо мной лежит.
Жене стало жутковато.
– У вас, наверное, ошибка в документах…
– Ошибка! – фыркнула тетка. – Знаете, как нас проверяют? Если б знали, не говорили бы глупости!
– Пусть так. – Женя пыталась собраться с мыслями. – Но ведь должно быть какое-то объяснение. Это же очень странно…
– В девяностые много чего было странного. Правда, чаще встречались покойники без могил, чем наоборот.
– Но что же мне делать? – в отчаянии спросила Женя.
– Выкиньте из головы, – посоветовала тетка. – А если уж совсем неймется, обратитесь в нашу мастерскую. Если памятник нестандартный, может, кто из старых мастеров вспомнит. А я вам ничем не могу помочь.
В трубке раздались короткие гудки. Но едва Женя положила ее на рычаг, как телефон зазвонил снова. Ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Переждав несколько звонков, чтобы успокоиться, она услышала голос Волчеткина. По поручению Анны Спиридоновны Руслан приглашал ее на вечернее чаепитие с домашними пирогами.
* * *
В назначенный час Женя, тщательно продумавшая свой туалет – классические черные брючки, кремовая блуза и короткий жакет, – звонила в квартиру Волчеткиных.
Дверь открыла Анна Спиридоновна, Руслан задерживался в клинике.
Пожилая женщина стала показывать Жене квартиру. Чувствовалось, что здесь прожило несколько поколений одной семьи. Женя не смогла бы объяснить, почему понятно, что эта тяжелая старинная мебель не куплена в антикварном магазине, а стоит здесь с тех пор, как ее изготовили. Женю покорило огромное количество книг, которые были везде, в шкафах, на этажерке, на полках, даже на подоконнике. Было видно, что тут любили книги и работали с ними, одинаково уважая Большую Советскую Энциклопедию в помпезном переплете и невзрачную медицинскую брошюрку.
Увидев в ее глазах интерес, Анна Спиридоновна показала Жене прекрасную библиотеку романов, причем выяснилось, что обе предпочитают английскую классику.
Потом разговор коснулся Жениного ремонта.
– Я немного помню прежнюю хозяйку вашей квартиры, – сказала Анна Спиридоновна, и Женя сразу навострила уши. – Она работала в институте экспериментальной медицины. По-соседски мы с ней не общались, только здоровались, она была довольно нелюдимой. А в институте у нее была репутация странной женщины. Будучи научным работником, она увлекалась разными потусторонними явлениями, чуть ли не вуду, представляете?
Женя ощутила неприятный холодок в животе.
– Вы помните, как ее звали?
– Ее звали довольно нелепо: Муза Васильевна. Возможно, это странное имя наложило отпечаток на всю ее судьбу…
Вот и второй призрак Жениной квартиры обрел свое имя.
– Соседи говорили, что она потеряла всех своих близких, – продолжала Анна Спиридоновна. – Сначала мужа, потом племянницу, которую она очень любила. Девушка трагически погибла…
– Как это произошло? – быстро спросила Женя.
– Не знаю, – пожилая женщина покачала головой. – Говорили, что там была какая-то темная история, вроде бы связанная с мужем этой девушки… А ее мать, старшая сестра Музы, обвиняла в гибели дочери Музу. Но я не думаю, что Муза была виновна в чем-то серьезном. А потом старшая сестра умерла, начались разбирательства с родственниками из-за наследства… Больше я ничего не знаю, так, одни слухи… Да и вам, Женечка, зачем все эти дела давно минувших дней? Живите своей жизнью.
Уже третий человек советовал ей не лезть в прошлое! Сначала собственный муж, потом тетка из конторы кладбища, а теперь вот и Анна Спиридоновна…
– В квартире сохранились архивы, фотоальбомы, – сказала Женя. – Может быть, они кому-то нужны?
– Вряд ли. Были бы нужны, этот человек давно бы уже нашелся… Да где же Руслан? Так и пироги мои остынут.
В гостиную вошла Ольга и остановилась, смутившись при виде Жени. В глазах Анны Спиридоновны на мгновение появилась смертельная усталость, но когда она обратилась к больной невестке, голос был веселым, ласковым:
– Проходи, Олечка, посиди с нами. Скоро будем пить чай. Ты хочешь чаю?
– Хочу.
Раньше Женя не слышала Ольгиного голоса и удивилась тому, какой он тихий, совсем детский. Голос несчастного ребенка.
Она подавила тяжелый вздох. Анна Спиридоновна превратилась в сиделку при больной невестке, и в этом теперь вся ее жизнь. Руслан хоть на работу ходит, а его матери куда деваться?
Ольга сидела, бросая на Женю быстрые изучающие взгляды. На ее лице было написано ожидание, какое бывает только у детей.
Женя чувствовала себя неловко, не зная, как поддержать разговор.
К счастью, вскоре приехал Руслан. Он долго и шумно мыл руки в ванной, крича через открытую дверь, какой он негодяй, что опоздал к чаю.
– Зато я принес хорошие новости, – сообщил он, усаживаясь за стол. – Спасский пришел в сознание.
– Правда? – обрадовалась Женя.
За время своей короткой карьеры санитарки она успела оценить и доброту Андрея Петровича, и его сострадание к больным. Об инфаркте она узнала от Милы и сразу предложила деньги. Но Мила сказала: потом, пока все есть.
– Правда. И это замечательно. Андрей пережил клиническую смерть, и мы боялись, что начнутся необратимые изменения в коре.
– Ты забываешь, что не все присутствующие – доктора, – строго заметила Анна Спиридоновна, нарезая пироги.
Питавшаяся в последнее время кое-как, Женя разглядела, что один пирог с капустой, а второй с яблоками. От восхитительного запаха у нее закружилась голова.
– Конечно, Спасский пока очень слаб. Но операция уже назначена. Надеюсь, все будет нормально, – Волчеткин суеверно постучал по столу.
– У нас отличные кардиохирурги, – сказала Анна Спиридоновна. – Я читала, что по кардиохирургии у нас результаты примерно такие же, как в Германии.
Волчеткин засмеялся:
– Андрей Петрович – врач, на него законы статистики не действуют.
– Да и медицина не точная наука, – улыбнулась его мать.
– Это точно, простите за каламбур. В медицине достоверно и правдиво лишь одно: после oleum ricini бывает жидкое кое-что, – продекламировал Руслан.
– Как не стыдно! – с шутливой угрозой прикрикнула Анна Спиридоновна.
– Женя работала у нас санитаркой, мама.
– Тогда другое дело. Женя, еще пирога?
– Спасибо! Необыкновенно вкусно.
Женя с аппетитом ела. Ольга, отпив чаю, черенком ложки обводила цветы на скатерти. Вроде она здесь, за столом, а вроде и нет ее. Жене стало неуютно, и она решила при первой же возможности уйти. Наверное, многие перестали ходить в дом после того, как Ольга заболела. Интересно, а как будет, когда вернется Костя? Станут ли они дружить домами? Мужчины должны понравиться друг другу, но сможет ли Костя забыть ее глупое признание, что она была влюблена в Руслана Романовича? Или она слишком много значения придает своей персоне? Ее мужу есть о чем думать и кроме ее детских влюбленностей.
– Какие у вас планы, Женя? – поинтересовалась Анна Спиридоновна. – Будете работать или посвятите себя дому?
– Мы пока не говорили об этом с мужем.
– А вы сами-то что думаете? – старшая Волчеткина коснулась ее руки. – Вот я, будь у меня возможность прожить заново, непременно стала бы домохозяйкой.
Ее сын фыркнул:
– Я был рожден для жизни мирной, для деревенской тишины. Это не про тебя, мама!
– Откуда ты знаешь? Просто у меня не было выбора. Точнее, был… – Анна Спиридоновна мечтательно улыбнулась и повернулась к Жене. – Нас с мужем после института распределили в Кировскую область, в участковую больницу. Места не сказать глухие, но такие… природные. Муж хирургом, я терапевтом. Хорошие были годы, трудные, но радостные. Признаться, Женя, в институте я средне училась, любовные дела занимали меня больше, чем наука, а вот работать врачом мне понравилось. Народ медиков уважал…
– Да неужели? – перебил Руслан, явно на что-то намекая.
– Конечно, уважал! – подтвердила Анна Спиридоновна. – Отдельные эпизоды не в счет.
– Знаете, Женя, однажды благодарный народ запер моего будущего отца в больничке с целью убийства.
– Какой ужас!
– Вы учтите, Женя, времена были совсем другие, – вступила пожилая женщина. – Середина шестидесятых, врач был не жалким прислужником страховых компаний, а большим человеком. И спрос с него был соответственный. Так вот, однажды мой муж оперировал старушку с перитонитом, а она взяла и померла. Родственники у нее были серьезные мужики, и пьяные вдобавок, взяли ружья, там в каждом доме по двустволке было, и пошли врача убивать. Муж заперся, а те ждут, осаду не снимают. Что делать? Взял он бабкины кишки, те, что отрезал, выскочил на крыльцо, сунул мужикам под нос и заорал: «Разве с такими живут?» Пока мужики очухивались, он убежал.
Анна Спиридоновна и Руслан засмеялись, а Женя чуть не подавилась пирогом.
– Простите, Женечка, запейте скорее! – захлопотала Волчеткина. – Все же врачебный юмор – для внутреннего пользования. Это просто иллюстрация, какая у нас была жизнь интересная. Рисковая, бодрая! Ух! Когда мы вернулись в Ленинград, я первое время очень по ней скучала. А потом понеслось. Кафедра, одна диссертация, другая… Ребенок с няней, она же – домработница. Муж привык, что мы с ним плечом к плечу, два врача, и никогда не требовал от меня семейного уюта. Иногда я жалею об этом.
Руслан быстро обнял мать и сразу отстранился.
– Не жалей, мама, – сказал он серьезно. – У меня было хорошее детство. Мне очень нравилось, что у меня такие родители. И я бесконечно благодарен тебе, что ты оставила работу, когда это действительно стало необходимо.
Женя взглянула на Ольгу. Та по-прежнему сидела тихо, как воспитанный ребенок.
…Вернувшись домой, Женя хотела позвонить мужу, но, вспомнив о разнице во времени, передумала. Она предполагала, что Костя не рассердится, если она разбудит его неурочным звонком, но не хотела проверять это на практике. Ничего, у нее есть еще один испытанный друг и утешитель – книга. В обществе Дэвида Копперфильда или Бекки Шарп Женя никогда не чувствовала себя одиноко.
Но в этот вечер ей не читалось. Она перебирала в памяти все, что узнала от Анны Спиридоновны, и пыталась выстроить логическую цепочку.
Мать Кати Кречетовой обвиняла в гибели дочери свою сестру, бывшую хозяйку Жениной квартиры. Но от чего бы ни умерла несчастная красавица, скорее всего, Муза Васильевна могла быть виновата только косвенно. Что заставило убитую горем мать говорить о вине сестры? Возможно, ей было слишком тяжело принять, что произошел трагический случай, вот она и стала искать виноватого…
С другой стороны, Муза Васильевна увлекалась «потусторонним». «Даже оккультными обрядами интересовалась», – сказала Волчеткина. Женя поежилась в кровати.
Ах, если бы знать, что произошло с Катей Кречетовой на самом деле!
Женя уже понимала, что поедет в мастерскую кладбища и попробует разыскать мастера, изготовившего памятник. Да, она нарушит обещание, данное мужу, но это уже точно будет в последний раз!
…Она проснулась внезапно, резко, как от толчка. Во рту пересохло, сердце колотилось, как сумасшедшее. Кто я, что делаю здесь? Нужно бежать, спасаться!
Каждый человек переживал такие тревожные пробуждения, и Женя тоже, особенно в детстве.
Она села в постели, прислушалась. Старый дом будто вздыхал, охал, будто хотел ей что-то рассказать, хотя Женя понимала: это всего лишь обычные звуки обычной жизни. Кто-то ходит, кто-то пьет чай, где-то работает стиральная машина.
Но сон как рукой сняло. Женя встала, накинула плед и отправилась в кухню, собираясь попить чаю, а потом заняться дипломом.
Она устроилась на подоконнике, болтая пакетиком в кружке и глядя на ночной город. В свете луны он казался пыльным от выпавшего недавно снега. Будто чулан, где сто лет никого не было. Свет Женя не зажигала, поэтому ясно видела и запоздалого прохожего, и небольшую стаю собак, деловито бегущую к ближайшей помойке.
Ощущение тревоги все не проходило… И вдруг она услышала тихий звук шагов, доносящийся будто с галереи. Там никого не могло быть, но шаги слышались отчетливо. Потом раздался скрип деревянных перил. Женя бросилась к выключателю. Голая лампочка, свисавшая на куске провода, ярко осветила кухню. Кроме Жени, здесь никого не было.
На всякий случай она поднялась на галерею, походила и даже попрыгала. Звуки были другими, не такими, как ей послышалось, зато она обнаружила то, чего не замечала раньше. Небольшой участок деревянных перил галереи и поручень над ними были заменены. Причем давно, когда еще не было современных материалов.
Подумав немного, Женя набрала мужа. Если момент неподходящий, он просто не возьмет трубку. А если возьмет, то посмеется над ее впечатлительностью, и все страхи сразу испарятся.
Но Долгосабуров, выслушав ее сбивчивый рассказ, потребовал, чтобы она немедленно уезжала в гостиницу.
– Костя, но ведь у нас три часа ночи!
– Какая разница? Вызывай шофера!
Несмотря на свою тревогу, Женя не могла не улыбнуться: слово «шофер» ее муж произносил с ударением на первый слог и утверждал, что именно так правильно. А Женя, будущий филолог, должна это знать и бороться за чистоту языка. Филологи ни за что не борются, возражала она, они только фиксируют и изучают происходящие в языке изменения. Ее раздражали жеманные плакатики в метро: «Давайте говорить как петербуржцы». Почему туляк или киевлянин должен говорить как петербуржец? Речь человека – такая же часть его индивидуальности, как лицо и тембр голоса. Одна Женина преподавательница выговаривала «л» как «в», и этот недостаток странным образом подчеркивал ее элегантность и быстрый ум.
– Костя, неприлично срывать человека с постели из-за глупых страхов!
– Ничего, не переутомится!
– А что люди подумают, если я припрусь в отель среди ночи?
– Плевать, что они подумают!
Женя уже жалела о своем звонке – ехать в гостиницу ей не хотелось. Да и страхи уже прошли.
– Ты сейчас в каком городе? – задала она свой обычный вопрос, чтобы выиграть время.
– В Петропавловске.
– А давай я к тебе прилечу? – нерешительно предложила она. – Я так соскучилась!
Долгосабуров помолчал, наверное, что-то обдумывая.
– Что ж, прекрасная мысль. Я собирался послезавтра возвращаться к моим китайцам, но, пожалуй, смогу задержаться на пару дней.
– Ура! – закричала Женя.
– Раз так, я заказываю тебе билеты. Меньше чем через сутки мы уже обнимемся, мое счастье!
Он отключился, а Женя едва не запела от радости. Скоро они увидятся! Она так истосковалась по его рукам, по сухим и жарким поцелуям, по близости любимого тела. И как же хочется, просто до озноба, вдохнуть его запах, потереться щекой об его твердую и колючую, как наждачная бумага, щеку.
Зажигая везде свет, Женя побежала в комнату с эркером – собираться и укладывать сумку. Костя сказал – на ближайший рейс, может быть, ей уже нужно спешить.
В комнате с роялем она поняла, отчего так внезапно и тревожно проснулась. Ее разбудил упавший с рояля портрет Катеньки Кречетовой.
Стекло не разбилось. Женя аккуратно вернула портрет на место.
