Глава девятнадцатая
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЕВРОПУ
98. Беседы о прошлом
Однажды мы сидели на балконе. Было удивительно тихо, только мерный шум океана да крики птиц. Мы долго сидели молча. Потом Мальвина повернулась ко мне:
– Ты правда никого не убивал?
– Никого.
– А откуда у тебя револьвер?
– В апреле прошлого года нашему агенту в Риме передали кейс с необработанными алмазами. Он должен был вручить этот кейс нашему агенту во Франции, а тот в свою очередь продать алмазы в Амстердаме и вырученные деньги перевести на наш счет в Лондоне. Однако деньги в Лондон не пришли, и меня направили в Европу выяснить, что случилось. Я узнал, что агент во Франции деньги присвоил. По случайному стечению обстоятельств он через несколько месяцев был убит. Мне удалось разведать, что перед смертью он спрятал кейс внутри скульптуры. Когда я разбил скульптуру, то нашел там кейс с деньгами и драгоценностями. Там же лежал пистолет. Ты помнишь этот кейс?
– Помню. Я тогда взяла в руки пистолет и удивилась, какой он тяжелый. Я до этого никогда не держала в руках пистолет.
– Там были деньги и кулек с камнями.
– Ты знаешь, откуда эти деньги?
– Нет. Но думаю, от продажи наркотиков.
– Ты имел дело с наркотиками?
– Нет. Хотя, впрочем, один раз… Мне приказали перевезти статуэтку немецкого фельдмаршала Мольтке из Браззавиля в Женеву и не сказали, что внутри статуэтки спрятан пакет с наркотиком. Да не простым, а особым. Он называется «фельдмаршал». Синтезирован в Германии при нацистах и обладает особыми свойствами. Но так получилось, что статуэтка до меня не дошла, ее украли. Меня направили искать статуэтку. Я ее нашел, но ее новый хозяин взял наркотики себе, а мне отдал пустую статуэтку.
– Откуда у тебя швейцарский паспорт? Он фальшивый?
– Настоящий. Настоящий швейцарский паспорт на имя Жильбера Мало. Мне его выдали в швейцарском консульстве в Монреале. Выдал клерк-коммунист. Можно безбоязненно предъявлять этот паспорт в любой стране… кроме Швейцарии.
– А откуда деньги на счету у этого Мало?
– Я перевозил большие суммы наличными и распределял их по счетам в различных банках. Меня даже прозвали валютным извозчиком. Но если начальная сумма перевозимых денег была известна моему руководству, то, из-за неустойчивого и постоянно меняющегося курса валют, проконтролировать сумму денег, поступивших в банк, было просто невозможно. У меня возникали неоприходованные остатки, которые я и переводил на один из счетов господина Мало.
– Начальство знало об этих счетах?
– Да. Но при Горбачеве началась такая чехарда… Деньги с промежуточных счетов по приказу из Москвы переводились на неизвестные мне счета. Тут уж не до контроля.
Следующий вопрос был неожиданным:
– Твоя жена высокого роста?
– Да, – я посмотрел на Мальвину и добавил: – Я люблю высоких блондинок с голубыми глазами.
– Давно ты с ней разведен?
– Лет десять.
– У тебя есть дети?
– Сын. Он живет с женой. Я им оставил двухкомнатную квартиру.
– А сам где жил?
– В однокомнатной квартире с матерью. Она умерла два года назад.
– А отец?
– Отец погиб на войне.
* * *
После ужина снова пошли на балкон.
– Я тоже давно тебе хотела рассказать о себе. Да как-то не получалось.
И она замолчала.
– В конце концов, не страшно, если ты признаешься, что сидела в тюрьме.
От изумления Мальвина раскрыла рот:
– Я?!
– Ничего страшного. Провинциалка в Москве, нет знакомых, нет средств к существованию.
– Что тебе обо мне известно?! Ты даже не знаешь моего имени.
– Знаю. Тебя зовут Марина.
– А дальше?
Я хотел снова пошутить, но, посмотрев на Мальвину, понял, что настроена она романтически, и решил перевести разговор в реалистическую плоскость:
– Ты родилась в Москве. Родители у тебя преподаватели. Жила на Ленинском проспекте.
– Почти угадал. Родилась я действительно в Москве. Отец работал в ЦК партии. Должность невысокая, но в ЦК. Мать была учительницей географии.
– Вот откуда у тебя такие познания в географии! Не забыла в тропики взять шубу. В таком случае вы жили в цековских домах на Кутузовском проспекте.
– Да. У нас была трехкомнатная квартира. Из этой квартиры я и уехала. Училась я в английской школе.
– Могу засвидетельствовать, что с английским у тебя лучше, чем с географией.
– Отец умер, когда я училась в пятом классе. Мать умерла, когда я была в десятом. И я осталась одна. Но друзья отца меня не забыли. После школы я не стала поступать в вуз. Приятель отца взял меня к себе в ЦК. Я работала у него в отделе. Точнее, в секторе. Мне доверяли. Наш сектор имел дело с самыми засекреченными лабораториями, институтами. Работать было интересно. Но началась смута. Однажды Артур Никитич, так звали друга отца, вызвал меня и сказал: «В этой стране скоро все перевернется с ног на голову. Кем я стану, не знаю. Одно только ясно – помогать тебе больше не смогу. Мой последний долг перед твоим отцом – отправить тебя за границу». «Но как я поеду одна?» – испугалась я. «Тебе надо выйти замуж. Я тебя познакомлю с моим племянником. Он молодой парень, очень талантливый ученый. Работает в одной из наших совершенно закрытых лабораторий. Хотя какие теперь закрытые лаборатории! О нем знают за рубежом. Сейчас он в командировке в Англии. Когда вернется, я вас познакомлю. Скоро он получит грант и тогда сможет уехать окончательно. Ты поедешь с ним. Денег у него хватит. Будете жить безбедно». Я сомневалась. А он меня уговаривал. Никого из близких в Москве у меня не было. В стране тогда уже стало очень плохо. Я понимала: одна я пропаду. И согласилась. Согласилась и начала готовиться к отъезду. Купила манто…
– Ты собиралась на север?
– Нет. Артур Никитич сказал, что это самое удачное вложение русских рублей. Когда в августе начались события, меня отпустили домой. Потом Артур Никитич позвонил мне и попросил срочно приехать. В ЦК был полный беспорядок. Все куда-то спешили. В кабинете Артура Никитича сидел какой-то человек, которого я раньше не видела. Артур Никитич сказал мне: «Полетишь сегодня. Племянника ждать не будем. У тебя будет другой спутник. Полетишь в Бразилию. Твой спутник сядет в самолет в Будапеште. В аэропорту Рио-де-Жанейро тебя встретят. Другого выхода нет. Просто нет». Я была совершено подавлена. Появление другого спутника особо меня не расстроило, потому что с первым познакомиться я не успела. Я спросила только: «Кто он такой?» Вмешался человек, который сидел рядом с Артуром Никитичем.
– Как его фамилия?
– Он не назвал ее. Представился как Владимир Гаврилович.
– Владимир Гаврилович! Владимир Гаврилович Колосов. Мой непосредственный начальник. И что он тебе сказал?
– Что хорошо знает моего будущего спутника и характеризует его как очень порядочного человека. Я хотела еще что-то спросить. Но мне не дали. Артур Никитич торопил: «Времени у тебя в обрез. Ты должна быть готова к восьми. За тобой приедет мой шофер. Я спросила, что брать с собой. Артур Никитич только махнул рукой. Что мне оставалось делать?! В восемь часов приехала машина. Шофер дал мне паспорт и два билета. Отвез в Шереметьево. А дальше ты все знаешь.
Она улыбнулась:
– Вот и вся моя тайна. Когда я ходила по аэропорту в Будапеште, то все время рассматривала пассажиров. Я догадывалась, что кто-то из них окажется моим мужем. Рассматривала и выбирала. А когда увидела тебя, подумала: хорошо бы этот.
Я вспомнил письмо, которое прочел в отеле. Из письма не следовало, что ее отношения с этим Артуром Никитичем были просто товарищескими. Она как догадалась:
– Ты хочешь спросить, на какие деньги я купила шубу. Деньги мне дал Артур Никитич. Он мне всегда помогал.
Она немного помолчала:
– Да, мы были близки. Я тебе уже говорила, что мне никогда не нравились мальчики.
– А мне девочки нравились всегда, – признался я, и мы оба засмеялись.
– А фамилия моя – Волкова. Марина Витальевна Волкова. Была.
– А я был Евгений Николаевич Лонов.
Марина Витальевна вздохнула:
– Марина Витальевна Лонова звучит лучше, чем Марина Сокраменту. Вовек бы не слышать.
* * *
И мы решили забыть всё. Отнесли бутылку назад в склеп – и конец…
– Ты не помнишь, от какой минеральной воды эта бутылка? – спросила меня через несколько дней Мальвина.
– Не помню, потому что не знаю.
Мы взяли фотографию бутылки и пошли в ближайший бар.
Там нам сказали, что такой бутылки они в глаза не видели.
Подобный ответ нас, разумеется, раззадорил.
Мы отправились в самый дорогой ресторан города «Сентрал». Метр синьор Перейра, очень уважаемый в Сан Бартоломеу человек, считался большим специалистом по винам. Повертев фотографию в руках минут пять, он попросил ее на пару дней.
– Приходите лучше через неделю.
Мы пришли через неделю. Синьор Перейра сиял. Он вернул нам фотографию и вынул из стола бутылку минеральной воды, точную копию той, что осталась в склепе.
– Это вам на память. Вы помогли мне расширить кругозор.
Я взял бутылку в руки. Ну, как я раньше не догадался! А еще столько лет прожил в Европе! «Эвиан». Самая популярная вода в Европе – «Эвиан».
Мы норовили заплатить. Синьор Перейра отказывался:
– Я заказал десять ящиков этой воды. Просто удивительно, что у нас ее нет.
Вернувшись домой, мы поставили бутылку «Эвиана» рядом с бутылкой «Боржоми», той, которая помогла нам раскрыть загадку памятника.
– А вдруг и эта бутылка нам поможет! – вслух размышляла Мальвина.
И меня осенило:
– Поможет! Очень поможет! Это подсказка. Эвиан – французский городок около Швейцарии, страны, где, скорее всего, и находится нужный нам банк. 10.45 означает что-то. А что именно, можно узнать только в Эвиане.
– Что будем делать?
– Завтра же вылетаем туда.
99. Город на Женевском озере
В Европу мы отправились через неделю. Хозяйничать в салоне остался Мигел.
– Не в первый раз, – успокоил он Мальвину.
Мы вылетели рано утром и с опозданием на час приземлились в Рио, чуть не упустив самолет на Париж. Но все обошлось, и в четыре часа вечера стюардесса из «Эр Франс» предложила нам напитки.
А утром уже был аэропорт «Шарль де Голль». Отсутствие в Европе больше года сделало меня провинциалом. Я суетился, выясняя, нужно ли получать багаж или он автоматически пойдет до Женевы, бежал, таща за собой Мальвину волоком. Наконец, мы снова в самолете «Эр Франс» – и через несколько часов Женева. Мы планировали выйти на французскую часть аэропорта и внимательно следовали указателям, но оказались в швейцарской. Наши канадские паспорта с бразильскими фамилиями действовали безотказно: для франкоговорящих мы бразильцы, для бразильцев (правда, такие нам не попадались) мы канадцы.
– До Эвиана отвезете? – спросил я по-французски таксиста.
Отвезет.
– С вами можно расплатиться долларами?
Можно.
Таксист покрутил нас по Женеве, потом сказал, что во Францию можно ехать двумя дорогами: одной ближней, но через границу на этой дороге в это время суток швейцарских таксистов пропускают только, если они что-то уплатят. Поэтому повез он нас дальней дорогой, естественно, увеличив стоимость проезда.
Мы проскакивали пыльные городишки и, наконец, въехали в Эвиан, официально называющийся «Эвиан на источниках». Не в пример населенным пунктам, которые мы проезжали, «Эвиан на источниках» оказался чистым, нарядным, каким-то даже кокетливым, весь в зелени, с высокими для такого городка зданиями.
Получив сто долларов, таксист высадил нас у гостиницы «Ализе». Мы заказали ее из Бразилии: три звездочки, на берегу Женевского озера, ресторан на первом этаже – тоже три звездочки.
Все оказалось правдой: и номер с видом на озеро, которое, согласуясь с русской географией, надо называть Женевским, но которое все в мире называют Лак Леман, и ресторан, не с той кухней, которая в дорогих ресторанах всего мира называется французской, а настоящей французской. Правда, в проспекте не было указано, что в гостинице нет лифтов, и мне пришлось тащить два тяжелых чемодана на третий этаж по широкой лестнице. Но если это и были первые неприятности, связанные с отелем, то они оказались последними.
Мальвина начала вытаскивать из чемодана платья, блузки, юбки, прикладывая к себе каждую вторую, как будто во Франции они должны смотреться иначе, чем в Бразилии, и для верности спрашивала меня: «Как на мне смотрится эта блузка?» И я отвечал словами Ива Сен-Лорана: «Главное в одежде женщины – сама женщина». Это ей нравилось.
– Во Франции ужин подают строго с семи до девяти. А сейчас уже восемь, – торопил я Мальвину.
В это время мы услышали гудок парохода. Напротив нас у пристани стоял пароход. Посадка пассажиров уже закончилась.
Я снова посмотрел на часы. Ровно восемь. Двадцать ноль-ноль.
Мальвина замерла с кофточкой в руках.
Думали мы с ней одинаково, и поэтому я не удивился, когда услышал:
– Сначала пойдем посмотрим расписание пароходов или в ресторан?
Через пять минут мы были на пристани.
Пароход уже отошел, и пассажирский зал был пуст. Из объявления на табло я узнал, что отбывший пароход прибыл из Лозанны и направился туда же.
– Иди сюда, – Мальвина держала в руках брошюрку с расписанием. – Я нашла!
Она действительно нашла. Каждый день в 10.45 от пристани Эвиан отправлялся пароход по маршруту Эвиан – Лозанна – Виве – Монтрё – Шийон – Вильнёв – Бувре – Сан-Женгольф.
10.45, вот они, таинственные 10.45! И города в Швейцарии, где наверняка имеются интересующие нас банки.
Ну, кто мог предположить, что мы сможем так легко отгадать загадку, да еще в первые часы пребывания в городе! Чудеса, да и только! Должно же нам когда-нибудь начать везти.
Мы подошли к кассе.
– Лучше бронировать места на завтра или можно купить билеты перед отплытием? – спросил я.
Из длинного и подробного объяснения я понял, что выгоднее купить абонемент на год, даже если поплаваешь всего четыре раза.
– Мы купим абонемент, – не сомневалась Мальвина.
– Второй или первый класс? – спросила кассирша.
– Первый, – так же уверенно ответила Мальвина.
Кассирша, сообразив, что мы – люди больших возможностей, но малого понимания, уговорила нас приобрести проездные билеты на метро в Лозанне. Позже оказалось, что это удобно: в метро надо платить швейцарской мелочью, которая у нас редко оказывалась.
– А теперь в ресторан – и спать, – скомандовал я. – Завтра будет трудный день.
100. Швейцарские банки
Следующий день выдался нетрудным. Все оказалось очень простым. Потому что нет ничего проще, чем «нет». Отрицательный результат – тоже результат.
Утром мы позавтракали в ресторане наконец по-европейски: круассаны, сыры, колбаса.
До парохода оставался час. Самое время посмотреть город. Парк с деревьями со всех пяти континентов, здание казино, солидное, с претензией на главное в городе, прямо как здание обкома, сувенирные магазины и, что самое странное, нигде нельзя купить бутылку «Эвиана». Нам она была не нужна, но все-таки. Наконец, мы нашли рядом с гостиницей маленькое кафе, где «Эвиан» стоил в два раза дороже, чем в Бразилии.
А потом пароход La Suisse, «Швейцария». Тогда я еще не знал, что всю следующую неделю этот пароход станет нашим вторым домом. Он и с пристани казался большим, но я не мог предположить, что по озеру могут курсировать такие огромные – на 1200 пассажиров, длиной почти 80 метров, хоть беги стометровку. Нам рассказали, что построили его в 1910 году, и с тех пор ходит он каждый день. Случаев отмены рейсов не было, даже во время войны.
Первый город – Лозанна, и первое разочарование. В телефонном справочнике всего десять банков. Банков, где каким-либо образом упоминалось имя «Энгельс» или на худой конец «Маркс», нет.
Мы зашли в первый банк. Попросили управляющего. Я улыбался, Мальвина сияла и хлопала ресницами, но управляющий был строг: никакой информацией о других частных банках он не владеет. Не владели информацией о частных банках клерки и управляющие других банков.
Встретились мы с адвокатом по частным вопросам мэтром Люсьенном. Он выразил готовность помочь нам купить или снять дом, выгодно вложить деньги. Он мог посоветовать частный банк, даже несколько банков, если мы хотим вложить деньги. Но вот банков, где владелец, существующий или исторический, Энгельс или Маркс, он не знает.
– Я, конечно, знаю кто такие Маркс и Энгельс, могу предположить, что их однофамильцы держат банк, но в Швейцарии так много банков, и они такие разные, что все упомнить нельзя.
– Стало быть, – невозмутимо спросила Мальвина, – не зная, в каком городе находится банк, мы не сможем его найти?
– Не зная, на какой улице находится банк, – уточнил мэтр Люсьенн.
– Но мы хотим вложить деньги именно в этот банк, – настаивал я.
– Вам надо определить условия, на которых вы хотели бы вложить деньги, а потом я вам смогу посоветовать специалиста, который вам порекомендует банк.
– Такое положение во всей Швейцарии? – спросил я.
– Да, – вздохнул мэтр Люсьенн. – Ничего не поделаешь, страна консервативна, а банковская тайна священна.
* * *
– Мы поедем дальше по маршруту парохода? – спросила Мальвина.
– Да. Хотя вероятность найти нужный банк равна нулю.
Так оно и оказалось. Мы доплыли сначала до Виве, потом до Монтрё, заходили в банки, листали телефонные книги. Потом Шийон, Вильнёв, Бувре и большой перегон до Сан-Женгольфа.
Мы сидели на палубе. Берег был совсем близко, за небольшой прибрежной полоской горы, высокие, некоторые покрыты снегом. На фоне гор выделялась одна, самая высокая.
– А ведь это может быть Монблан, самая высокая гора в Европе, – вздохнула Мальвина.
– Подплываем к Сан-Женгольфу, – объявили по радио.
Мальвина встала:
– Все прекрасно. Я жизнью довольна. Мне ничего другого не надо. Я счастлива. Я никогда не думала, что можно быть такой счастливой. Ну, если ты не скажешь, что ты тоже очень счастлив, я скину тебя в воду.
В воду меня не скинули. В Сан-Женгольфе не оказалось серьезных банков. В Эвиан мы вернулись на автобусе, всего за двадцать минут.
101. Ужасная тюрьма
Вечером мы сидели в ресторане, обсуждали перипетии прошедшего дня.
– Неудача там, где я не ожидала, – причитала Мальвина. – Что будем делать?
– Полетим в Милан.
И пояснил ничему не удивляющейся Мальвине:
– Там есть человек, который может вывести на людей, знакомых с системой банков в Швейцарии.
– Может быть, мы ему позвоним? – предложила Мальвина.
– Позвонить можно, но его вряд ли подзовут к телефону.
И не дожидаясь вопроса, пояснил:
– В Италии есть странный обычай: в тюрьмах, особенно в тюрьмах строгого режима, к телефону арестованных не подзывают. А миланская тюрьма Сгрена – это не карцер для нарушителей уличного движения.
– Ты уверен, что человек, который нам нужен, в тюрьме?
– По крайней мере два года назад он был в тюрьме.
– Но, может быть, за это время его выпустили?
– Вряд ли. За предумышленное убийство троих человек мало не дают.
– И что нам делать?
– Лететь в Милан и добиваться свидания.
– А свидание получить можно?
– Свидание дают только близким родственникам. И только по специальному списку.
– Нам нужно найти этих родственников?
– Боюсь, что найти их нелегко. Надо будет лететь в Сицилию, а там…
– И что делать?
– Будем пытаться получить свидание. Точнее, будешь добиваться ты.
Мальвина не удивилась, только спросила:
– Как?
– Скажем, что этот мерзавец тебя соблазнил, у тебя от него ребенок, и ты хочешь встретиться для того… для того, чтобы его простить.
– Поверят?
– Италия! Там чем неправдоподобнее и чувствительнее, тем больше шансов, что поверят. Завтра купим тебе черную кофту и платок.
– А кто я такая? Я ни слова по-итальянски.
– Ты простая крестьянка. А что касается «ни слова по-итальянски», то ты крестьянка португальская.
– Почему крестьянка? – Мальвина даже обиделась.
– Крестьяне немногословны, их словарный запас невелик. При твоем знании португальского как раз подойдет. Будешь говорить, что ты из маленького португальского городка Сан Бартоломеу. Если врешь, лучше иметь в виду что-нибудь реальное.
– Но Сан Бартоломеу в Бразилии.
– Ты думаешь, кто-нибудь это знает?! В тюрьме-то! По-португальски в Сан-Бартоломеу говорят? Говорят. Кстати, и океан там тот же, что в Португалии. Атлантический.
– Ну, не крестьянка, а что-нибудь посерьезнее, – Мальвина не могла смириться со снижением своего социального статуса.
– Да они и сами поймут, что ты не крестьянка.
– Ну и… – недоумевала Мальвина.
– Надо же им дать возможность показаться самим себе умными. Они потом в баре будут рассказывать друзьям: «Говорила, что крестьянка, но я-то понял». Главное – не социальный статус. Главное – внешность. И тоска в глазах. И не просто тоска, а тоска красивой женщины. Горе красивой женщины – самый надежный пробойный инструмент. И чем женщина красивее, тем инструмент безотказнее. И смена настроения. Это очень важно. Сначала смирение и слезы: «Я простила тебя!» Потом на высоких нотах: «Мерзавец, ты испортил жизнь, испортил жизнь не только мне, но и нашему малютке». И опять смена настроения: «Да, я плохая, я очень плохая». И побольше о младенце. «Он тебя будет любить. Он очень похож на тебя». Словом, главное, чтобы тюремщикам было чего рассказать вечером в баре.
– Как его зовут?
– Микеле. И фамилия Платини. Он почти Мишель Платини, но по-итальянски: Микеле Платини. У футболиста ударение по-французски на последнем слоге, а у него как у итальянца на предпоследнем.
На следующее утро таксист довез нас до Женевы.
Новенький, как с иголочки, почти игрушечный самолет за час доставил нас до еще недостроенного нового миланского аэропорта. В гостинице Мальвина надела черную в обтяжку блузку, отчего ее грудь для поклонников больших бюстов стала объектом насильственного притяжения. А необыкновенного зеленого цвета ультракороткая юбка могла довести до обморока любителей плотных женских ног. Закинутые на левое плечо волосы накрывала шляпа явно с чужой головы, взятая, как следовало догадаться, только для посещения тюрьмы. Я был в восторге:
– Ты действительно похожа на безутешную соблазненную девицу. И что самое главное – никакого интеллекта, одна тоска. Но какая!
Правда, большие голубые глаза не соответствовали образу пылкой южанки, но глаза не переделаешь.
Через час мы были в ужасной тюрьме Сгрена.
Встретили нас если не радушно, то с пониманием. Мальвина молчала, говорил я.
Нет, это категорически невозможно, Синьор Платини не имеет права принимать гостей. Конечно, мы все понимаем. Мы сочувствуем синьоре, простите, синьорине.
Синьорина молчала и хлопала длинными ресницами.
Пришел начальник повыше.
– К сожалению, мы допускаем к синьору Платини только тех лиц, коих он указал сам.
– Но он не знает, что у него есть ребенок.
– Мальчик? – поинтересовался начальник.
– Мальчик.
Неожиданно вмешалась Мальвина и на плохом португальском языке объяснила, что назвала мальчика именем отца, Микеле.
Я пояснил:
– Она назвала ребенка именем отца, поскольку думала, что Микеле приговорят к смертной казни, а она хотела, чтобы имя Микеле сохранилось.
– О, у нас уже давно нет смертной казни! – ужаснулись тюремщики.
– Но она этого не знала. Кто-то ей сказал, что в Италии казнят на гарроте.
И объяснил, что такое гаррота:
– Это когда надевают на шею деревянный ошейник и медленно его сжимают. Пока несчастный не умрет в муках.
Вообще-то ни в Португалии, откуда «родом синьорина», ни в Италии гарроту никогда не применяли, но на тюремщиков это подействовало.
– Какая дикость!
Я продолжал развивать успех:
– Она назвала мальчика не по-португальски, а по-итальянски. Она хочет, чтобы он был итальянцем. Она надеется, что честной и безупречной жизнью мальчик искупит грехи его отца.
При словах «грехи отца» тюремщики понимающе развели руками. А я продолжал:
– Я надеюсь, что заточенный в камере Микеле неустанными молитвами пытается найти дорогу к прощению. Денно и нощно взывая к господу, он наверняка хочет открыть для себя истину и доброту.
Мне трудно было представить Микеле неустанно молящимся да еще денно и нощно. Однако, как ни странно, начальник со мной согласился:
– Падре Рафаэле доволен им.
– Я надеюсь, – осторожно продолжал я, – что, узнав о рождении сына и увидав чистый лик матери своего младенца, он поймет, что совершенные им по непродуманности поступки на самом деле были посланы ему для выхода из тьмы порока.
Начальник посмотрел на Мальвину дольше, чем полагалось правилами приличия, задержав взгляд на ногах, и встал.
– Я доложу синьору директору.
Остальные тюремщики закивали головами.
Синьор директор явился минут через пять. Это был невысокого роста офицер в аккуратном мундире, с живыми глазами и ухоженным лицом. По тому, как он посмотрел на Мальвину, я понял, что у нас появился шанс.
Начальник, который беседовал с нами, изложил директору проблему, не забыв ни про гарроту, ни про итальянское имя.
– Я буду молиться за вас, синьор директор, – вставила Мальвина.
Мне стало понятно, что молитва – далеко не то, что он хотел бы иметь от «моей безутешной сестры».
– Я могу дать разрешение на свидание, – немного поколебавшись, изрек он, – но только без непосредственного контакта. Синьорина будет задавать вопросы моему офицеру, а он передавать их заключенному. И наоборот.
Я рассчитывал совсем на другое, но приходилось соглашаться.
– Я вам так благодарен! Так благодарен! Элиза, поблагодари синьора директора.
Элиза встала и почти бросилась на синьора директора. Тот не испугался и, даже напротив, расставил руки, чтобы принять ее в объятия.
– Нам придется немного усложнить переговоры, – пояснил я. – Моя сестра не владеет итальянским. Она будет говорить мне по-португальски, а я буду переводить для вашего офицера, который и передаст ее слова синьору Платини.
Директор охотно согласился. Он все еще держал Мальвину в руках. Потом погладил ее по голове и со словами «бедное дитя!» неохотно отпустил.
Микеле привели минут через десять.
За те три года, что я его не видел, он не изменился. Разве что теперь был аккуратно побрит и причесан.
Он вошел, опустив глаза. Это простой прием: он должен сначала оценить, кто его ждет. Сейчас он мельком посмотрит на меня. Мне надо отвернуться, и он поймет, что мы незнакомы. Потом он посмотрит на Мальвину, встретится взглядом, догадается, что разговаривать надо с ней. И будет ждать, когда мы заговорим. Он профессионал.
– С вами хотела поговорить синьорина Элиза Пуэрту. Хотите вы с ней говорить? – спросил средний начальник.
Микеле продолжал смотреть в пол, он надеялся получить от меня какой-нибудь сигнал.
– Вы хотите поговорить с синьориной Элизой Пуэрту? Она собирается сообщить вам интересную для вас новость.
Неожиданно Мальвина вскочила со стула и быстро затараторила на плохом португальском что-то вроде: «Ну, конечно, он не хочет меня видеть! Посмотрите, ему стыдно смотреть мне в глаза!»
Я перевел, добавив от себя:
– Но я уверена, что ты не такой плохой. Чтобы забыть все, что мне говорил!
Теперь Мигель взглянул на меня, потом на Мальвину. В его маленьких глазках мелькнула веселая искорка: он все понял.
– Ты можешь обо мне всякое думать, – медленно произнес он. – Ты имеешь право так обо мне думать. Но я каждый день молюсь за тебя, молюсь, чтобы ты была счастлива.
Да, мне было трудно представить Микеле молящимся за кого-нибудь каждый день, тем более за того, о ком он не слыхивал. Зато я подумал: «Молодец! Профессиональные привычки не растерял. Ничего не значащие, нейтральные фразы».
– Но ты должен еще молиться и за наше дитя! – произнесла Мальвина.
Я перевел. Микеле обалдел. Он посмотрел на меня, потом на Мальвину, потом на начальника тюрьмы. Все замерли. И тут Мальвина вскочила и, отбросив начальника тюрьмы и среднего начальника, подбежала к Микеле, влепила ему увесистую пощечину и начала колотить по груди кулаками. Средний начальник хотел дать указание тюремщикам вмешаться, но директор тюрьмы показал рукой: не трогайте ее.
Потом Мальвина отскочила и, вернувшись на свой стул, села, закрыв глаза руками. Это означало, что она успела сказать Микеле фразу, которую заучивала по-итальянски весь день:
«Cerco un uomo chi conosce i banchi privati svizzeri».
«Я ищу человека, который знает частные швейцарские банки».
Теперь Микеле все понял. Он вскочил, глазенки его завертелись.
– Скажи мне скорее, Элиза, кто он: мальчик или девочка?!
– Мальчик! – хором ответили директор тюрьмы, средний начальник и два надзирателя.
– О, небо смилостивилось надо мною! – возопил Микеле, вздернув руки вверх. – Значит, дошли до неба мои молитвы! Значит, я, грешник, еще могу стать достойным человеком.
– Наш малютка будет… будет… – Пока Мальвина решала, как закончить фразу, Микеле ее опередил:
– На кого похоже наше дитя?
– На тебя! На тебя! – радостно воскликнула Мальвина, хотя, взглянув на «отца», радоваться по этому поводу было бы странно.
– Как ты назвала его, Элиза?
– Как мы и договаривались, – удивилась Мальвина. – Микеле. Он будет вторым Микеле.
– О радость! – снова возопил Микеле. – Небо смилостивилось надо мною!
По его щекам поползли слезы. Мерзавец плакал по-настоящему. Это настолько удивило Мальвину, что она повернулась ко мне и что-то пролепетала, как ей казалось, по-португальски.
Пока я соображал, как это перевести, Мальвина заговорила уже на понятном языке. И я переводил:
– Микеле, ты должен слушаться своих начальников. Это замечательные люди, они хотят тебе добра. Мы все хотим, чтобы ты скорее вернулся в семью. Мы будем тебя ждать.
Я не знал, на сколько лет посадили Микеле, но, будучи в курсе, за что он отбывает срок, мог предположить, что воссоединиться со своей семьей «отец» сумеет только в следующем веке.
– Как тебя здесь кормят? Не нужно ли тебе чего? – заботливо спрашивала Мальвина.
Хитрый сицилиец развел руками:
– А много ли мне нужно?! Хлеб и вода. Я слишком много времени провел в чревоугодии, но вот сейчас понял цену простой пищи, предназначенной только для утоления голода.
– Может, тебе принести что-то? – не отставала Мальвина.
– Нет, нет! Самой лучшей наградой для меня будут воспоминания. Воспоминания о море, о пляже, где я впервые обнял тебя. О Элиза! Прости меня!
Мерзавец снова приготовился рыдать. Я с укоризной посмотрел на Мальвину: ей бы тоже самое время облиться слезами! Микеле продолжал вспоминать:
– И украинский ресторан в Монтрё, где в баре я сказал тебе, что хочу мальчика.
А вот это уже интересно! Это ответ.
Передав мне информацию, Микеле стал попроще. Он попросил навещать его почаще. Передал привет какой-то Джулии, которая «хоть и не любит его, но он к ней хорошо относится».
Скомкала эмоции и Мальвина.
А потом и директор тюрьмы сказал, что положенные двадцать минут истекли.
– Хоть еще минутку, – не очень настойчиво попросила Мальвина.
Микеле опустил голову и, не обернувшись, вышел.
Директор тюрьмы пригласил нас на кофе, но мы отказались.
– Моя сестра сегодня пережила так много, – объяснил я, – ей надо успокоиться.
Директор нас понял и пригласил еще раз навестить заключенного. Мы согласились.
– Завтра утром в Монтрё? – спросила меня Мальвина, когда мы вышли из тюрьмы.
– Непременно, – ответил я.
– Ты знаешь там украинский ресторан?
– Нет. Но совершенно уверен, что если таковой там есть, то он один.
* * *
На следующее утро такой же самолет, что и день назад, доставил нас в Женеву.
– В Эвиан или сразу в Монтрё? – спросила Мальвина.
– В Монтрё.
Мы добрались на такси до женевского вокзала Корнавен, откуда раз в час отправлялись поезда до Монтрё. Шел нудный швейцарский дождь. Поезд уже стоял на платформе и, закрыв зонты, мы прошли в вагон. В вагоне я принялся изучать справочник-гид «Мишлен – все гостиницы и рестораны Швейцарии». В Монтрё украинских ресторанов не значилось.
102. Банк, который нам нужен
Тем не менее украинский ресторан в Монтрё мы нашли быстро. Не какая-нибудь этническая забегаловка, а солидный ресторан на набережной.
– Можно говорить по-русски? – спросил я встречавшую нас даму.
– Конечно. Мы всякому гостю рады, – ответила она без акцента.
– Сначала мы хотели бы выпить что-нибудь в баре.
– Бар работает только вечером.
– Но нам бы хотелось перекинуться парой слов с барменом.
– С Мишей?
– Да, да.
– Он приходит значительно позже. Хотя… Кажется, только что был здесь. Я спрошу.
Она отошла на минуту и вернулась с официантом, высоким хлопцем средних лет в роскошной национальной одежде и с усами под Тараса Шевченко.
– Вы ищете Мишу? – спросил он.
– Да.
– Так вы разминулись с ним пятью минутами. Но вы найдете его на набережной. Он всегда после обеда гуляет там.
Вмешалась встречавшая нас дама:
– Даже если вы его не найдете, то погуляете по набережной. Вы знаете, какая она у нас? Просто самая лучшая в мире.
– Я слышал об этом. Но как я его узнаю?
– Вы знаете его фамилию?
– Нет.
– Таль. Он – Миша Таль. Гроссмейстера Таля вы должны знать. Так вот наш Миша похож на гроссмейстера: небольшого роста и хлипкий.
– И у него в руках большой зонт с черно-белыми полосками, – добавила дама. – Он болеет за какой-то итальянский клуб, и это цвета клуба.
«Прямо наваждение какое-то! – подумал я. – После Мишеля Платини Михаил Таль. Не иначе следующий будет Михель Шумахер!»
Однофамильца гроссмейстера мы узнали сразу. Он шел не спеша, размахивая большим черно-белым зонтом.
Мы обогнали его. Потом остановились. Начала Мальвина:
– Мы специально приехали из Бразилии, чтобы поговорить с вами.
Маленький человек застыл, смерил взглядом сначала Мальвину, потом меня и грустно изрек:
– Я еще не знаю, хорошо это или плохо. Но Бразилия очень далеко и, если вы действительно приехали оттуда, а не из Москвы, то, наверное, у вас есть основания для того, чтобы останавливать меня на набережной.
Он явно волновался, и я решил его успокоить:
– Нам срочно нужна ваша консультация. Только консультация. А остановили мы вас потому, что сами хотим подышать воздухом, полюбоваться вашей набережной.
– Тем более, что погода сегодня отличная, – продолжила Мальвина.
– Тогда давайте присядем, – предложил Миша. – Скамейки уже сухие.
Мы сели.
– Так что вам надо? Хотя сначала я хотел бы знать, кто вас ко мне прислал. Я не спрашиваю, кто вы такие, потому что вы не скажете. Да и, откровенно говоря, мне это неинтересно.
– Мы вчера беседовали с Микеле Платини.
– Как он себе чувствует? Дома у него все в порядке?
– Как дома, не знаю. Мы беседовали с ним в Сгрене, есть такая тюрьма в Милане.
– Да, – вздохнул Миша, – ему не повезло. Он просил передать мне привет?
– Я думаю, что он непременно сделал бы это, но ему мешали надзиратели.
– Я понимаю, – снова вздохнул Миша. – Вы старый знакомый Микеле?
– Мне приходилось с ним работать.
– Вы уже не молодой человек и хорошо говорите по-русски, значит, вы учились в России еще в то время. В таком случае вы должны были изучать закон перехода количества в качество.
– Я представляю, что это такое.
– Вы представляете. А я знаю. Я преподавал философию в Одесском университете. Так вот. Если количество информации, которую вы хотите получить от меня, перейдет в новое качество, то мне хотелось бы иметь более веские гарантии, чем рассказ о встрече с уголовником в тюрьме. Гарантии – это всегда гарантии. Хотя какие могут быть поручительства теперь, когда все перемешалось?! Так что за информацию вы хотите получить?
– Меня интересуют частные швейцарские банки.
– Вы хотите положить деньги в банк. Зачем? Пользуйтесь жизнью, пока вы молоды. Да-да, вы еще молоды. Вам нужно тратить деньги на вашу замечательную спутницу, а не гноить их в банке.
– Я не хочу класть деньги в банк. Как раз наоборот.
– Надеюсь, вам не пришла в голову мысль ограбить банк! От друзей этого сицилийца можно ожидать всякого.
– Я знаю номер счета. Но не знаю банка.
– А это понятно. Но хоть что-нибудь вам известно о банке?
– То, что его владелец был или есть человек по фамилии Энгельс. Хотя человек, от которого я узнал название банка, мог зашифровать имя. Он склонен к мистификациям.
– И это понятно. То есть это может быть банк Крюмме, Энгель и сыновья.
– Такой есть?
– Нет. Просто предположение.
– Вы нам поможете?
– Ради бедолаги Микеле.
– Когда я могу получить ответ?
– Завтра. В это же время. На этом же месте.
– И посмотрите, нет ли банкиров по фамилии Маркс.
– Я уже догадался.
– Почему-то я не очень верю, что этот бывший преподаватель философии поможет нам, – размышляла Мальвина за ужином. – Не похож он на специалиста по швейцарским банкам.
– А он и не специалист. Он просто знает этих специалистов.
На следующий день пароход снова доставил нас в Монтрё. Миша сидел на скамейке неподалеку от ресторана. Мы подсели к нему.
– Увы, – начал он, – банков, с указанными вами координатами, в Швейцарии нет. Не могли бы вы дать мне еще какие-нибудь данные?
Мне ничего не оставалось, как рассказать ему, что мы получили записку, где есть указание на Эвиан, рейс парохода и на имя Энгельс.
– Есть и номер счета, – добавил я.
Миша поразмышлял с пару минут.
– Все правильно. Вы мыслили верно. Но где здесь ошибка? Покажите мне точно, как было указано в записке.
Я написал: «Evian 10.45. – Engels».
– Почему перед Энгельсом стоит тире – вслух рассуждал бывший преподаватель философии. – Это может быть, как вы и предполагали, «кто-то и Энгельс». Или это не тире, а минус, тогда это может означать: «Но не Энгельс». В этом случае, конечно, Маркс. Нет, вы рассуждали правильно. Но я еще посмотрю Фейербаха, Лафарга. Вам повезло, что вы попали на преподавателя марксистской философии. Где вы остановились в Эвиане?
– В отеле Ализе. Знаете такой?
– Я знаю все гостиницы в Эвиане. Номер, в котором вы остановились?
– Двадцать четыре.
– А! Этот в углу! В таком случае у вас должен быть хороший вид на Лак Леман.
* * *
– Всё, рыбу я есть больше не могу, тем более, что и фера, и омбль все-таки одно и то же, – решительно изрекла Мальвина, разглядывая меню в ресторане.
Действительно, в какой бы ресторан мы ни заходили в Эвиане, в Швейцарии и на пароходе, в меню на первом месте значились «perches», маленькие рыбешки вроде ершей, местная достопримечательность, везде одинаково поджаренные и вкусные в зависимости от мастерства повара, и рыба, которая, в Эвиане называлась «fera», а в Швейцарии и на пароходе (пароход все-таки швейцарский) «omble». Мальвина сразу определила, что это одна и та же рыба. Я спрашивал у официантов, и мне доказывали, что нет. В туристском бюро в Эвиане мне даже показали рисунки обеих рыб. Разница на вид есть, но малозаметная. А вкус один и тот же. Русского перевода названия этих рыб я не мог найти ни тогда, ни после.
На этот раз мы обошлись без местных рыб и ограничились рябчиками с клюквенным вареньем и трюфелями, еще раз убедившись, что настоящую французскую кухню можно еще найти только в провинции, лишенной предприятий, притягивающих эмигрантов.
Столбик термометра поднялся до пятнадцати. Гуляющие вышли на набережную без плащей, и она сразу расцвела всеми цветами радуги.
Некоторых мы уже узнавали, с некоторыми раскланивались. На Мальвину обращали внимание, и она переживала, что второй раз выходит на променад в одном и том же костюме.
– Если бы ты меня предупредил! – ворчала она. – И заметь, каждая вторая в светло-фиолетовых тонах. Это сейчас модно.
Месье неопределенного возраста, с которым мы познакомились за завтраком в гостинице, остановился возле нас.
– Не правда ли, Эвиан – единственное место в Европе, где сохранились обычаи довоенной Франции?
Я с ним согласился, тем более, что уже успел ознакомиться с этой оценкой города в справочнике Мишлен. По правде говоря, Мишлен не обманывал, городок был действительно необыкновенным. Время в нем как бы застыло. Только современные машины не вписывались в начало двадцатого века.
– И ваша дама удивительно напоминает красавиц прошлого. Теперь таких красивых дам нет.
По тому, как он смотрел на Мальвину, я понял, что пред нами поклонник крупных женщин.
– Может быть, рюмку коньяку? – предложил он.
– Охотно, – ответил я.
Слово «красавица» (так я перевел «beauté») оказало на Мальвину столь магическое впечатление, что она, отнюдь не поклонница времяпровождения в барах, промурлыкала:
– С удовольствием.
Поболтав в баре с полчаса, вежливо поругав французское правительство, мы разошлись.
В три часа ночи нас разбудил телефонный звонок.
– Вы не спите? – вежливо спросил Миша. – Приезжайте завтра в то же время на то же место. Я нашел ваш банк.
* * *
Снова замечательная рыба omble на пароходе и снова Миша на скамейке. Только теперь Миша ликующий.
– Вам повезло, что вы попали на бывшего преподавателя марксистской философии. Я все время думал, что может означать тире перед Энгельсом. Это и тире, и минус. Но это еще и антитеза, то есть противоположность, или, говоря научным языком, противопоставление контрастных понятий. То есть это не Маркс и Фейербах. Это кто-то из противоположного лагеря. Это должен быть «анти-Энгельс». Расшифровка минуса – «анти-Энгельс». Молодая дама, конечно, не изучала диалектический материализм… Кстати, очень напрасно. Это наука, отменить которую невозможно. Другое дело, что ее в наших вузах заставляли изучать насильно. Но если вас вынудят учить наизусть Пушкина, разве Пушкин… Впрочем, я увлекся. Итак. Молодая дама, конечно, не изучала диалектический материализм, но вы должны помнить работу Энгельса, которая называется анти… анти кто?
– Анти-Дюринг, – это я еще помнил.
– Вот и прекрасно. Так «анти– Энгельс» и означает Дюринг. Тем более, что банк Дюринга имеется. И недалеко отсюда. В Виве. Вам известен этот город. Его знают теперь все. Там жил и умер Чаплин. Вы знаете, я не могу понять, почему Чаплина считают великим актером. По-моему, все его искусство – кривлянье. В Советском Союзе актеры были лучше. Я не буду перечислять, вы знаете не хуже меня.
– Что это за банк?
– Не банк, а так…Там нет миллионов. Это вроде камеры хранения, но за большие деньги. Очень большие… Кстати, вам привет от старины Платини.
«Ну, это он набивает себе цену, – подумал я. – За это время он не мог связаться с заключенным в миланской тюрьме».
– Особо он просил передать привет Элизе, – продолжал Миша, – уж не Дулитл, случаем? И просил ее навещать его почаще. Он даже согласен, если она еще раз влепит ему пощечину. – Он засмеялся.
«Не врет, – отметил я про себя. – Информация у них налажена. Может быть, оно и к лучшему. Иначе он бы нам не помогал».
– Вы знаете этот банк? – спросил я.
– Что значит «знаю»? Если меня спросят, куда положить деньги, я не дам адреса этого банка. Если меня спросят, где оставить компрометирующее письмо… я тоже дам другой адрес. Кстати, об адресе. Это в одном квартале от рынка. Одно это говорит о банке. Улица Мадлен. Дом… сами найдете. Будете в Виве… к слову, в Виве – тоже стоянка вашего парохода. Как название парохода? «La Suisse»?
– «La Suisse».
– О! Это история. Вы уже пробовали рыбу в ресторане?
Ответила Мальвина:
– Да! Она замечательна.
– Она действительно замечательна. Это говорю вам я, одессит. А в Одессе в рыбах разбираются. Когда будете в Виве, не ходите в музей Чаплина, потеряете время. Лучше погуляйте по арабскому парку. Вот и все. Мне жалко с вами расставаться. И что вам сказать на прощание? Хотя почему на прощание? Вам может еще понадобиться старина Таль. Давайте договоримся. Если вы найдете кучу денег – вы на это надеетесь и я вам этого желаю – я вам подскажу, куда их положить. Если вы найдете немного денег, я вам подскажу, как их истратить. Если вы ничего не найдете, приходите вечером ко мне в ресторан, я вас угощу замечательным коктейлем.
– Мы должны были ему что-то заплатить? – спросила Мальвина в троллейбусе.
– У итальянских мафиози это не принято. Услуги друзьям оказываются бесплатно.
* * *
Банк мы нашли сразу. Вестибюль с двумя автоматами для получения денег по кредитным карточкам, несколько окошек.
– Нам нужно поговорить с менеджером.
Вежливый клерк в старомодном пенсне, каких я не видел уже лет двадцать, проводил нас в комнату, уставленную огромными шкафами с фолиантами внушительных размеров.
Менеджер, высокий крепкий мужчина в безупречном синем костюме, сидел за столом.
– Чем могу быть полезен?
– Мы хотели бы познакомиться с кофром 18701879.
– Соблаговолите написать номер на бумаге.
Он протянул сиреневый бланк.
Я написал номер. Менеджер позвонил. Вошел еще один клерк и тоже в старомодном пенсне – форма у них, что ли? Менеджер молча протянул ему бланк. Тот вышел.
– Вы остановились в Виве? – вежливо поинтересовался менеджер.
– Нет, в Эвиане, – ответил я и, чтобы избежать вопросов, сам рассказал о пароходе «La Suisse» и о замечательной рыбе в ресторане.
Зазвонил телефон. Менеджер взял трубку. Послушал, что ему сказали. Потом, положив трубку, так же вежливо, как и раньше, сказал:
– К сожалению, такого счета нет в нашем банке.
Мы молчали.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – так же вежливо поинтересовался менеджер.
* * *
– Что будем теперь делать? – спросила Мальвина на пароходе. – Может быть, снова посоветуемся с Талем?
– Сначала подумаем сами.
И мы начали думать.
Весь следующий день мы гуляли по Эвиану с запиской. Что могли означать эти цифры: 18701879? Точнее, как их переставить, чтобы получить нужный код? Пробовали делить, умножать.
Вечером снова встретили нашего знакомого и опять отправились в ресторан на «рюмку коньяка».
Настроен он был мрачно.
– Здоровье надо или беречь, или не беречь вовсе, – философствовал он. – Я первые тридцать лет не берег, а когда начал беречь в следующие тридцать, понял, что уже поздно. Здоровье не поправишь.
Мы его успокаивали, говорили, что он прекрасно выглядит. Он действительно выглядел совершенно здоровым. Но его это не убеждало.
– Завтра же вернусь в Париж. Знаете, что бы человек ни делал в своей жизни – он может быть великим, которого все знают, может быть совершенно никому не известным, но от его присутствия на земле остаются два места и две даты: где родился и где умер, когда родился и когда умер. Вот я и хочу, чтобы у меня было написано одно и то же место два раза: родился в Париже и умер в Париже. А то представьте себе: умер в Эвиане. Это означает: болел, ездил лечиться и там, на лечебном курорте, умер. Позор!
Мы то соглашались с ним, то ему возражали. Мальвина не настаивала, чтобы я ей все переводил. Но его интересовало мнение прежде всего Мальвины…
Вернулись мы в номер после двенадцати. Мальвина пошла в душ, я надел пижаму и уселся в кресло возле телевизора.
Вдруг Мальвина, мокрая и в мыле, выскочила из душа:
– Это же две даты! Две даты! Помнишь, он говорил о них. Хотя…
– Да, две даты, – я взял записку. Как я раньше не догадался?! 18701879 – это 1870 и 1879. Но если это даты рождения и смерти, то кто-то прожил всего девять лет.
Мы помолчали. Потом Мальвина махнула рукой и вернулась в душ. Я смотрел на цифры, смотрел, смотрел… и вдруг все понял. Я влетел в душ, схватил еще мокрую Мальвину, потащил в комнату.
– Это даты рождения Ленина и Сталина! Значит, отгадка – даты их смерти!
* * *
На следующий день мы снова входили в кабинет менеджера банка.
– Чем могу быть полезен?
– Мы хотели бы познакомиться с кофром 19241953.
– Соблаговолите написать номер на бумаге.
Он снова протянул нам сиреневый бланк.
Я снова написал номер. Как и в прошлый раз, он позвонил. Вошел тот же клерк в старомодном пенсне. Менеджер так же молча протянул ему бланк. Тот вышел.
На этот раз он не спрашивал, где мы остановились, он молчал. Молчали и мы.
Зазвонил телефон. Он взял трубку. Послушал, что ему сказали. Потом встал:
– Соблаговолите пройти со мной в специальный зал, там вы сможете познакомится с содержимым кофра.
* * *
Мы спустились на два этажа и оказались в комнате, похожей на читальный зал. Менеджер предложил нам сесть за стол.
– Сейчас принесут ваш кофр. Согласно условиям, вы имеете право знакомиться с содержимым только в присутствии клерка банка. Что-либо забирать из кофра, что-либо докладывать, как-либо изменять содержание бумаг, находящихся в кофре, вы не имеете права.
Вошел клерк, которого менеджер посылал для проверки номера счета. В руках он держал металлическую коробку. Он поставил коробку на стол рядом с нами и протянул ключ менеджеру. Тот вставил ключ в замочное отверстие, открыл коробку и вынул оттуда еще одну коробку, деревянную. Открыл деревянную коробку, вытащил тощую тетрадку и две открытки, положил на стол. Потом засунул деревянную коробку в металлическую и встал:
– Месье Жером останется с вами. Вы имеете право знакомиться с содержимым два часа в день. Пять дней в неделю.
– Имеем ли мы право его фотографировать?
Менеджер задумался. Потом, чуть-чуть поколебавшись, медленно протянул:
– Об этом не сказано в условиях.
– Но это не противоречит условиям.
– Я вынужден согласиться, – решился менеджер.
– В таком случае моя супруга останется здесь и будет знакомиться с документами, а я вернусь через час с фотоаппаратом.
Я вернулся через полтора часа: купить высокочувствительный аппарат оказалось не так просто. Мальвина сидела молча, по ее лицу я понял: она разочарована содержимым.
Я сделал по две фотографии каждой страницы тетрадки, сфотографировал обе стороны двух открыток. И мы ушли.
В тот же день в Эвиане мы сдали пленку на проявление и через день сидели в номере и внимательно изучали фотографии.
Две поздравительные новогодние открытки, без текста. На первой герб города Цюриха и дата 1982, на другой вязью строчки из песни по-немецки «O mein lieber Augustin, Augustin, Augustin» (О, мой любимый Августин, Августин, Августин) и золотыми вензелями та же дата – 1982.
Мы несколько раз прочли текст в тетрадке.
103. Записано со слов
«Записано со слов Лаврентия Павловича Берия его сыном Лоренцо Иглезиасом в понедельник 7 ноября 1977 года.
Лаврений Павлович рассказал:
26 мая 1941 года я доложил Сталину, что, по имеющимся у меня данным, немцы интересуются нашими вкладами в швейцарских банках. Сталин спросил, интересуются ли они вообще нашими вкладами или какими-нибудь отдельными.
Я ответил, что таких данных у меня нет.
Сталин спросил, в каких странах размещены золотые и денежные запасы, полученные нами в результате операций в швейцарских банках со вкладами, контроль над которыми мы получили в конце тридцатых годов. Речь шла об имуществе, реквизированном в результате операций в прибалтийских странах и Польше.
Я ответил, что все они размещены в трех швейцарских банках.
Сталин спросил, где находится наиболее ценная часть имущества царской семьи и некоторых титулованных особ царской России.
Я ответил, что имущество тоже находится в трех швейцарских банках.
Сталин спросил, находятся ли они в тех же банках, что и имущество, реквизированное в тридцатые годы.
Я ответил, что это разные банки.
На этом разговор закончился.
5 июля Сталин вызвал меня и после решения некоторых вопросов сказал: «Гитлер может в любой момент напасть на Швейцарию. Надо срочно все оттуда вывезти».
Я сказал, что наиболее безопасным местом мне представляются Соединенные Штаты и Канада.
Сталин сказал, что золото и валюту надо срочно перевести на счета наших людей в США. Труднее будет с теми ценностями, прежние владельцы которых известны или которые представляют художественную ценность.
Я предложил перевезти их в Испанию.
Сталин спросил, кто будет там распоряжаться ими.
Я назвал фамилию. Сталин одобрил: этому человеку можно доверять.
Сталин сказал, что небольшую толику нужно оставить в банках, чтобы сохранить нас в качестве клиентов.
Я отдал соответствующие распоряжения. С человеком, который должен был получить ценности в Швейцарии и переправить их в Испанию, встретился сам.
Сталин вернулся к этой теме 11 сентября. Я доложил, что валюта и золото уже в Америке. Сталин отдал распоряжение начать приобретать на эти средства вооружение и стратегические товары. Потом он спросил, переведены ли особые ценности в Испанию. Я ответил, что переведены. Сталин отдал распоряжение реализовать эти ценности, полученную валюту перевести в США и присоединить к уже переведенной. Я ответил, что прямой перевод из Испании в США сейчас затруднителен и может вызвать нежелательный интерес. И предложил перевести валюту сначала в швейцарские банки, потом в США. Сталин согласился.
23 декабря 1942 года я доложил Сталину, что его приказание выполнено. Сталин спросил, какие суммы переведены. Я сказал, что суммы из Испании в Швейцарию продолжают поступать.
25 июля 1944 года Сталин спросил меня, не закрыты ли счета в швейцарских банках.
Я ответил, что нет.
Он спросил, каким банкам мы можем доверять особо.
Я назвал два банка из первой группы и два банка из второй.
Сталин отдал распоряжение переводить в эти банки ценности, получаемые в результате захвата нами европейских стран.
Приказание было выполнено.
23 мая 1948 года Сталин приказал мне передать весь контроль за этими четырьмя банками Министерству финансов.
В середине 1952 года Сталин стал особо подозрителен. Я слишком хорошо его знал, чтобы не понимать: в любой момент он может нанести удар. Я понял, что ждать ареста легкомысленно и начал готовить бегство из СССР. Со времен войны у меня были личные связи с самыми важными нашими агентами. На встречи с ними ходил я лично через окна, которые подготовил сам и про которые кроме меня никто не знал. Теперь эти окна были законсервированы, но не ликвидированы. Летом я проверил два окна, работали они безотказно.
Я связался со своими личными агентами, это были испанцы, вывезенные после разгрома испанской республики в СССР и потом возвращенные нами для нелегальной работы в Европу. Нескольких из них знал только я и мог им доверять. Я решил проверить, не остались ли какие-нибудь средства в швейцарских банках. Оказалось, что остались довольно внушительные суммы в трех банках, куда Сталин не рекомендовал переводить деньги в конце войны. Кроме того, к своему великому изумлению, я узнал, что ценности, перевезенные в Испанию, реализованы не все. Операции были приостановлены в 1942 году, так как человек, которому мы доверяли, тяжело заболел. Умер он в 1945 году. Завещание он оставил, как и было договорено, на несуществующего человека. Сделать паспорт и документы на имя такого человека не представляло труда.
Тогда же я составил план ухода. В центральном аэропорту в Москве всегда дежурил самолет для «генерала Багрова». Этот самолет доставлял меня на объекты, связанные с выполнением задач по ядерной программе, в том числе на урановые разработки в Чехословакии. Там в маленьком городишке размещался исследовательский центр, куда мы после войны свезли некоторых ученых из Германии. Позже туда привозили ученых, готовых с нами сотрудничать, но не выразивших желание переезжать в СССР.
5 марта 1953 года умер Сталин.
К лету стали накаляться мои отношения с Хрущевым. В первый раз я увидел его злые ликующие глаза 10 июня, когда я потребовал, чтобы он дал команду послу в Штатах посетить государственный департамент и потребовать по крайней мере отложить казнь Розенбергов, назначенную на 19 июня. Тогда я понял, что он сделает все возможное, чтобы от меня освободиться.
В середине июня я стал получать сведения о готовящемся против меня заговоре. О дате меня предупредил маршал Жуков через своего ординарца. Тот назвал дату: 26 или 27 июня.
26 в пятницу отменили заседание правительства, и я уехал обедать домой. Семья была на даче. Во время обеда я увидел, как во двор въехали два бронетранспортера. Я понял: пора уходить.
В одной из комнат еще в начале войны был оборудован хорошо замаскированный выход в коридор, который вел в подвал соседнего дома. Этим выходом я пользовался, когда для выполнения особых задач мне нужно было уйти незамеченным.
Я открыл дверь и вышел в коридор. На полке слева лежали карманный фонарь, парик и очки. Через несколько минут я был в подвале соседнего дома и, убедившись, что в подъезде никого нет, через потайную дверь, смонтированную в начале войны, вышел на улицу.
Еще через десять минут я входил в дом на улице Чайковского. Там в углу двора есть подъезд с лифтом, где на каждом этаже всего по одной квартире.
Снова став после смерти Сталина руководителем спецслужб, я с удивлением узнал, что мой самолет «для генерала Багрова» не контролировался никем. Я сохранил это положение. Сохранил распоряжение об условных знаках для пропуска этого самолета через границу. Тогда же с одним из новых руководителей спецслужб Чехословакии, назначенным на эту должность по моей протекции, договорился о формальностях, связанных с моим возможным посещением этой страны.
Мне потребовалось всего десять минут для того, чтобы подготовить документы: проставить штампы с нужным числом и доделать внешний вид.
Я позвонил по телефону для связи с самолетом и приказал приготовить его для «генерала Багрова». Вылет через час.
Потом спустился, вышел на Садовое кольцо и пошел в сторону Маяковской. На полпути поймал такси и попросил отвезти меня в Центральный аэропорт. Последний мой день в Москве был солнечным, народу на улицах мало. При подъезде к аэропорту я попросил подвезти меня к запасной калитке.
Самолет стоял в положенном месте. Летчик доложил о готовности к полету. Все как обычно. «Взлетаем немедленно. Направление скажу при взлете».
Самолет оторвался от земли. «Летим в Чехословакию».
После двух посадок и заправок на Украине летчик взял курс на Чехословакию.
Там приземлились рано утром. «Заправляйтесь и возвращайтесь», – приказал я летчику.
Как и было оговорено ранее с чехословацкой стороной, «генерала Багрова» с территории аэропорта выпустили без выполнения каких-либо формальностей. Я попросил таксиста отвезти меня на вокзал и через час уже сидел в вагоне поезда, направлявшегося в Прагу.
Прибыв туда вечером, я переночевал в гостинице, где знали с трудом объясняющегося по-немецки «генерала Багрова», а утром из этой гостиницы вышел так же с трудом объясняющийся по-немецки турецкий бизнесмен и попросил отвезти его в аэропорт.
Действующая итальянская виза в паспорте турецкого бизнесмена была проставлена мною на улице Чайковского. Я купил билет в Париж. Штамп в паспорте о въезде в Чехословакию не вызвал подозрения у пограничного контроля, и к концу дня я приземлился в Париже. Показав итальянскую визу, попросил французскую транзитную визу. Мне ее дали сроком на три дня. Все, как я запланировал.
В шесть часов я заполнял по-немецки бланк в гостинице «Ориоль». Потом дошел до почты. В воскресенье телеграф работает до семи вечера, но я успел. Я послал телеграмму в Буэнос-Айрес: «Я в Париже. Отель «Ориоль»». Потом вернулся в номер, разделся, лег в кровать и проспал до утра.
По моим подсчетам, если Мария вовремя получила телеграмму, в Париже она должна быть через два дня. Каково же было мое удивление когда утром, спустившись на завтрак, я увидел за ближайшим ко входу столиком Рамона! Прекрасный подпольщик сделал вид, что не знает меня. Я подошел к нему. Поздоровался. Он мне рассказал, что ночью звонила Мария и попросила найти меня.
– Она будет в Париже завтра вечером. Чем я могу вам помочь?
Рамон, Пабло – это друзья Марии, он были вывезены детьми в Советский Союз из Испании после поражения республики. Теперь они живут в Европе, в Латинской Америке. Они планировались как агенты для выполнения особых заданий. Связь с ними поддерживал я. И только я. Теперь у них своя организация. А с Марией у нас особые отношения.
Мария появилась вечером следующего дня.
В среду 1 июля мы пришли в аргентинское посольство. Через два дня пастор посольства принял турецкого бизнесмена в католичество. Я стал Лоренцо. А еще через день новообращенный католик сочетался сначала гражданским браком в консульстве посольства, потом церковным браком у посольского падре с гражданкой Аргентины Марией Иглезиас и к своей турецкой фамилии добавил фамилию жены.
Сразу же после оформления брака я получил аргентинскую визу и вместе с Марией отбыл в столицу Аргентины.
В августе через Рамона я вышел на Хрущева. Он и его друзья думали, что я увез какой-то компрометирующий их архив. Никаких документов у меня не было. Они просто не понимали, что публикация подобных документов нанесла бы удар по авторитету партии, а этого я допустить не мог. Однако я не стал их разубеждать. Было достигнуто соглашение. Я исчезаю и никаких документов не публикую. Они не будут меня искать и оставят в покое мою семью.
Через год у меня родился сын. Мы назвали его Лоренцо.
В октябре 1964 года прогнали Хрущева. Однако радости по этому поводу я не испытываю. Те, кто занял его место, еще дальше отходят от марксизма. Боюсь, отход этот уже необратим.
Первые ошибки были сделаны еще при Ленине: не была выработана система замены руководящих кадров. При Сталине идея всемирной революции для блага трудящихся была заменена стремлением укреплять одно государство. При Хрущеве от марксизма остались одни слова. Брежнев – никакой не марксист.
В последнее время я думаю о том, что ошибочной была и идея о возможности построения социализма в одной стране, тем более в такой, как Россия.
Сегодня 60 лет революции. Увы, она не победила. Но я верю в ее идеалы. Верят и мои друзья. У нас очень большие финансовые возможности, и мы используем их, когда поймем, что где-то в мире создались предпосылки для третьей революции. Французская буржуазная, Октябрьская антикапиталистическая – будет и третья, социалистическая. Где и когда, не знаю. Но будет. И ей нужны будут средства.
Да здравствует коммунизм!»
104. Поздравительные открытки
– Все это очень интересно, – констатировала Мальвина, – но интересно с исторической точки зрения…
– С практической тоже, – добавил я. – Мы знаем, что у людей есть деньги…
– И очень большие, – уточнила Мальвина.
– Огромные, – согласился я. – Но неизвестно, как к ним подобраться.
– Давай подытожим, что мы знаем?
– Главному фигуранту сейчас должно быть девяносто три года. При всем уважении к кавказскому долголетию трудно предположить, что он продолжает заниматься активной политической деятельностью. Остается думать, что главное действующее лицо теперь – Лоренцо Иглезиас.
– Как его найти?
– Вопрос стоит иначе: можно ли его найти. Давай с самого начала. Почему мы должны верить, что записки сделал сын наркома и действительно ли он его сын? Если это так, то вправду ли его отец оставил воспоминания? И самое главное: точно ли наркому удалось бежать из Москвы?
– Ты хочешь сказать, что записки могут быть подделкой?
– Ты спрашивала себя, зачем они написаны? Нарком – человек, на которого навалено столько, что, если бы он стал писать воспоминания, то в первую очередь попытался бы оправдать себя. Ведь в семьдесят седьмом году ему было восемьдесят восемь. В этом возрасте государственные деятели пишут политические завещания, что-то пытаются объяснить, доказать, а в его положении нужно оправдаться. А он… Подробно описывает свое бегство из Москвы. Неужели это самое важное в его биографии?
– Он просто хотел доказать, что остался жив – и всё.
– Описание бегства занимает вторую часть воспоминаний. В первой он говорит о деньгах. Ему важно рассказать, откуда у него их так много. Мы знаем, что он не блефует и что в распоряжении его, условно скажем, сына большие деньги, вспомни про миллионный перевод Янаеву. Вторая часть – рассказ о бегстве из Москвы. Ему важно объяснить, кому принадлежат деньги. Таким образом, эти заметки – не политическое завещание, а объяснение, откуда деньги, и указание на то, что теперь они законно принадлежат некоему Лоренцо Иглезиасу.
– Что мы знаем о нем?
– Только то, что он или сын Берии, или выдает себя за него. Это для нас не особенно важно. Он претендует на то, чтобы его считали коммунистом. У него или у его товарищей огромная сумма денег. Они готовы потратить их на коммунистическое движение. Но не знают как. Отсюда их неудача с переводом десяти миллионов.
– Но зачем такие секреты с сохранением записок в банке?
– С одной стороны, чтобы доказать политическую чистоту этих денег.
– Относительную.
– Но для марксиста убедительную. С другой, когда появятся люди, которым, по их мнению, следует перевести деньги, они могут дать им путеводную нить, и те пройдут весь путь, который прошли мы. Обрати внимание, рукопись только показывают. Значит, предполагают, что читателей может быть много. Мы преодолели две трети пути… Тот, у кого будет подсказка, пройдет путь до конца и выйдет на Лоренцо.
– И что нам теперь делать?
– Искать человека по имени Лоренцо Иглезиас.
– По открыткам?
– Да.
* * *
Открытки мы изучали недолго. Две поздравительных новогодних без текста. На первой герб города Цюриха и дата 1982, на другой вязью строчки из песни по-немецки «O mein lieber Augustin, Augustin, Augustin» и золотыми вензелями та же дата – 1982.
– Итак, надо ехать в Цюрих, – начала Мальвина.
– Найти там улицу Аугустин, – продолжил я.
– И постучаться в дом номер 1982, – закончила Мальвина.
Я не очень был уверен в том, что дом должен иметь номер 1982, но то, что надо искать улицу Аугустин в Цюрихе, казалось мне очевидным.
На следующий день мы снова отправились пароходом до Лозанны, оттуда поездом до Цюриха.
В гостинице «Ригихоф» на Университетштрассе, где мы остановились, оказался хороший ресторан. Но меню только по-немецки. И так как из всех блюд я понял только «Винершницель», то ни у меня, ни у Мальвины выбора не было.
После обеда посмотрели на часы. Ровно три.
– Вернемся в отель или начнем поиск? – спросил я, зная ответ.
– Будем искать.
Проверить предположение Мальвины относительно дома номер 1982 на Аугустин-штрассе не представилось возможным, ибо такой улицы в Цюрихе не оказалось. Стали искать улицу Святого Аугустина. Тоже нет. Очевидно, этот святой в Цюрихе уважением не пользовался.
И путь назад: поездом до Лозанны и пароходом до Эвиана.
– Завтра плывем в Монтрё? – спросила за ужином Мальвина.
– Не знаю, поможет ли нам Миша, но попытаться надо.
* * *
Миша сидел на той же скамейке, где обычно. Как все-таки хорошо, что люди не меняют своих привычек!
– Где вы припарковали ваш новый «роллс-ройс?»
По нашим лицам он понял, что нового «роллс-ройса» у нас нет.
– Ничего не нашли?
– Нашли очередную загадку.
Я показал ему фотоснимки обеих открыток. Думал он недолго:
– Вы уже были в Цюрихе и искали улицу Августин. И не нашли. Вы искали улицу Святого Августина и тоже ничего не нашли.
– Все было именно так.
– Я бы удивился, если бы было не так. Тот, кто задает вам загадки, не любит простых решений. Но его нужно перехитрить. Хотя нет, не надо. Надо просто догадаться, что он придумал. Как я понял по предыдущей загадке, он марксист или хочет им показаться. Это не одно и то же. Если он марксист, то загадка должна быть глубокой, если немарксист, то поверхностной. У вас есть лист бумаги?
Я кивнул. Мальвина вытащила из сумки блокнот.
– Тогда пишите адреса. Для марксиста Цюрих знаменит только тем, что там жил Ленин. Кстати, вы знаете, в Цюрихе Ленин чуть не встретился с Энгельсом: двумя годами разминулись. Итак, пишите: Гейгергассе, семь – это первая квартира Ленина. Вам повезло, вы попали на марксиста. Настоящие марксисты вообще вещь редкая, а в России их всех извел Сталин. Пишите дальше: Шпигельгассе, четырнадцать. Здесь Ленин прожил долго. Там сейчас мемориальная доска. Посмотрите повнимательнее, нет ли поблизости ресторана или бюро с названием Августин. Кульманштрассе, десять. Это последняя квартира Ленина.
– Неужели вы все это помните?! – удивилась Мальвина.
– Вы хотели сказать: зачем я это помню. Я отвечу. Я провожу экскурсии по ленинским местам Швейцарии. Много на этом не заработаешь, а так, для души. Последнее время приезжает много китайцев. Русских почти нет. Но это временно. Пока их там в России жареный петух не клюнул. Хотя, знаете, что я вам скажу: Ленин – это уже история. И он был историей полвека назад. А в России из него сделали икону. Ну, пусть икону, ладно, а то ведь норовили учить людей по его книжкам. Это все равно, что учить физику по учебникам девятнадцатого века. Ни электричества, ни телефона. Вот и дотелефонились…
105. Я говорю по-немецки
Поезда из Лозанны в Цюрих отходят каждый час.
В поезде Мальвина заявила, что коли уж в поезде есть вагон-ресторан, то не воспользоваться этим было бы опрометчиво. И заказала обед из трех блюд. Не успела она приступить к супу, как вагон начало бросать в разные стороны, да так сильно, что потребовалась недюжинная сноровка, чтобы не опрокинуть содержимое тарелки. А я размышлял вслух:
– Надо проверить не только дома, где жил Ленин, но и дома, номера которых начинаются с единицы, двойки, девятнадцати и восьмидесяти двух.
– Почему? – спросила Мальвина, продолжая заниматься эквилибристикой с тарелкой.
– Помнишь: Цюрих и год 1982. А может быть, это не номер дома, а номер дома и квартиры? Дом один, квартира девятьсот восемьдесят два. А так как у него все наоборот, может быть, дом номер два или девять и квартиры двести восемьдесят один или восемьсот девяносто один.
– Тогда уж надо проверить и дом номер девятнадцать, квартира восемьдесят два и дом номер двадцать восемь, квартира девяносто один.
Я согласился.
– Кого будем спрашивать?
– Господина Лоренцо Иглезиаса.
– А при чем здесь Августин? – И она снова умудрилась не опрокинуть тарелку.
– Ты права, будем спрашивать господ Аугустина и Лоренцо Иглезиасов.
* * *
И снова гостиница «Ригихоф» на Университетштрассе.
– Переночуем, а завтра на свежую голову отправимся по ленинским местам, – решила Мальвина.
Я согласился.
Поднялись в номер. Такой же, как в прошлый раз.
– Как мне показалось вчера в ресторане, с немецким ты не на дружеской ноге, – констатировала Мальвина.
Когда-то в университете я целых два семестра посвятил языку Гете и теперь мучительно составлял простейшие фразы.
– Ich suche Herrn Augusto und Lorenzo Iglesias. Ob diese Herren in Ihrem Haus leben?
Заслышав немецкую речь, – а произносил я немецкие слова с интонацией фюрера из советского фильма – Мальвина обалдела:
– Что это значит в переводе на русский?
– Это означает, что я ищу господ Аугусто и Лоренцо Иглезиасов. И спрашиваю, не живут ли они в этом доме.
– И ты каждый раз заставлял меня есть венский шницель! При таком знании языка!
Утром мы плотно позавтракали за счет отеля и на всякий случай расплатились за номер.
Решили начать с Кульманштрассе, благо по карте она была рядом. И действительно, Кульманштрассе оказалась в одном квартале от гостиницы.
Неширокая, прямая, без трамваев и троллейбусов, Кульманштрассе встретила нас дождем, мелким и холодным. Мы сразу же вышли к самым большим номерам. Последний – 103. Стало быть, ни дома номер 182, ни, тем более, 198 там нет.
– Пойдем до конца улицы, посмотрим, какие дома нам подойдут, – предложила Мальвина.
Идти пришлось долго. Мы прошли мимо сквера, разбитого на месте интересовавшего нас дома номер 82.
– Одним домом меньше, – вздохнула Мальвина.
Солидные, стоящие вплотную друг к другу шести-семиэтажные дома с балконами, уставленными цветами, и табличками у входа, указывающими, что здесь проживают врачи или адвокаты, сменились постройками пониже с витринами скромных магазинчиков, такие у нас называют районными.
Мы шли быстро, но прохожие обгоняли нас. У каждого города свой ритм. У жителей Цюриха, как и у жителей больших швейцарских городов, особый швейцарский ритм. Они идут очень быстро, потом вдруг как вкопанные останавливаются перед светофором или просто перед переходом. Мальвине это не нравилось:
– Как бег с препятствием.
– Тем не менее. Чтобы не выделяться на улице незнакомого города, надо идти в том же ритме, что и все.
– Так тебя учили?
Я не ответил и показал на дом 10. Там жил Ленин.
– Небогатенько жил, – отметила Мальвина, разглядывая неказистый домик с балконами. – Зайдем?
– Сперва дойдем до начала улицы.
Оказалось, что шли напрасно. Ни в доме номер 1, ни в доме номер 2 квартир с трехзначными номерами не было.
– А дом девятнадцать мы пропустили, – вспомнила Мальвина.
Пришлось возвращаться. Но тоже напрасно. Такого дома не было вообще. Я зашел в булочную в доме 17.
– Мне нужен дом номер девятнадцать.
– Вы ошиблись, господин. Дома девятнадцать нет уже почти двадцать лет.
– Но это Университетштрассе? – мне нужно было показаться не полным идиотом.
– Нет, любезный господин. Это Кульманштрассе.
Остается дом, где жил Ленин.
На подоконнике в окне на втором этаже красовались горшки с яркими цветами.
– Помнишь? – спросила Мальвина.
Еще бы не хватало, чтобы напротив был магазин, где продают птиц.
– Все равно звони, – распорядилась Мальвина.
Я нажал кнопку интерфона возле указания квартиры номер 1. Молчание. Нажал кнопку у квартиры 2.
Мужской голос что-то спросил, скорее всего, по-немецки. На всякий случай я поинтересовался, говорит ли он по-французски. Оказалось, говорит.
Я спросил, не проживает ли в доме герр Аугусто Иглезиас или его родственник герр Лоренцо Иглезиас.
Голос быстро ответил, что, насколько ему известно, такие герры в доме не проживают, но для верности надо обратиться к фрау Маризе, в квартиру 22.
Фрау Мариза тоже говорила по-французски. И вполне авторитетно объяснила, что живет здесь очень давно и совершенно уверена, что такие люди в этом доме никогда не проживали. Я хотел было спросить, не проживал ли в этом доме герр Ульянов, но потом вспомнил про цветы на подоконнике и передумал.
– С этой штрассой покончили, – прокомментировала Мальвина.
– Покончили.
Следующая на очереди Гейгергассе. Мы спустились в метро у Либфлатен и проехали три остановки. Вышли у моста Мюнстер. Наша карта говорила правду: всего один квартал по набережной Лимматке, поворот сначала направо на Кирхгассе, потом налево – и мы на Гейгергассе.
– Вот тебе и гассе, – разочарованно протянула Мальвина. – Переулочек – и только.
Действительно, переулок и всего три дома: номера 5, 6 и 7. Нас мог интересовать дом номер 7. Пятиэтажный, серый, ничем не отличающийся от остальных, с резными жалюзи и выставленными наружу яркими красными цветами. У входной, довольно обшарпанной двери новенький интерфон. Нажимаю первую попавшуюся кнопку. Сразу же голос:
– Wer dort?
– Parlez-vous français?
– Nein.
– Ich suche Herrn Augusto und Lorenzo Iglesias. Augusto und Lorenzo Iglesias. Ob diese Herren in Ihrem Haus leben?
– Ich denke, daß diese Herren bei uns nicht leben. Ich bin davon sogar überzeugt, daß sie bei uns nicht leben. Aber für die Richtigkeit interessieren Sie sich bei Frau Elisabe in der Wohnung fünf.
– Он говорит, что эти господа у них не живут, – перевел я Мальвине. – По моему, он даже сказал, будто уверен, что не живут. Но для верности предложил уточнить у фрау Элизабет в квартире пять.
Мальвина буркнула:
– Это мы уже проходили. Нажимай кнопку.
Фрау Элизабет говорила по-французски.
Нет, такие господа никогда в этом доме не проживали. Она была очень любезна, предложила сходить в булочную и спросить фрау Лейбниц, та жила в этом доме двадцать лет назад. Мы поблагодарили и отказались.
Последняя улица. Шпигельгассе. Где-то недалеко. Я нашел ее на карте.
– Сейчас направо и…
И мы заблудились. Стали спрашивать. О да, этот переулок все знают. Дама в строгом сером костюме на прекрасном французском сначала доложила нам, что живет в Цюрихе уже два года и поэтому все здесь знает, потом порекомендовала выйти на Риндельштрассе и после здания суда повернуть направо.
Эта рекомендация, скорее всего, была бы прекрасной, только вот указанную Риндельштрассе, как ни пытались, найти мы не могли и поэтому снова обратились за помощью.
На этот раз элегантно одетый денди с огромным зонтом порекомендовал нам выйти на Ноемаркетштрассе, дойти до театра и повернуть направо.
И снова найти указанную улицу мы не смогли.
– Как нам пройти на Шпигельгассе?
На сей раз я спросил пожилую женщину в вязаном, малахитового цвета платье и в больших, напоминающих галоши туфлях. Она сначала посоветовала нам закрыть зонты, так как дождь кончился, потом задумалась:
– Как пройти… Лучше сначала выйти на Лимматке, потом повернуть на Мюнстергассе. А впрочем, я вас провожу. Вы ведь в первый раз в городе?
Мальвина защебетала:
– Такой замечательный город! Мы просто растерялись!
– Я на той неделе была у моей племянницы в Менцингене, – рассказывала по дороге наша провожатая, – это такой городок, недалеко отсюда. Совсем маленький, почти деревня, две-три улицы. А я там заблудилась. Но вот и ваш переулок.
На этот раз переулок длинный. И одинаковые серые дома. Но нужных только три: номера 1, 2 и 12. Номера 19 опять нет. Первые два дома сразу отпали: нет квартир с трехзначными цифрами.
Итак, только 12.
Нажимаю кнопку интерфона. Молчание. Нажимаю другую кнопку. Молчание. Только на четвертой раздался скрип, и мужской голос что-то пробурчал.
– Parlez-vous français? – спросил я.
Снова мычание. Я начал по-немецки:
– Ich suche Herrn Augusto und Lorenzo Iglesias.
Снова мычание.
Мальвина разозлилась:
– Турок он, что ли?
– Спроси у него по-английски.
– Do you speek English?
И тут «турок» заговорил на знакомом мне с детства языке:
– Светка, подойди, какая-то баба что-то по-английски спрашивает.
Баба на «бабу» явно обиделась, но виду не подала и по-английски спросила, не проживают ли в этом доме указанные господа. Господа не проживали.
Спрашивать очередную фрау Гертруду было бесполезно, так как, если бы русские жили в этом доме, «турок» и его Светка знали бы о них. Но я разозлился. И спросил по-русски.
– А господин Ульянов здесь не проживает?
– Владимир Ильич? – весело перепросил «турок». – Жил когда-то. А вот просто Ульянов, не Владимир Ильич, живет. Ты можешь смеяться, сколько тебе влезет, а моя фамилия Ульянов. Но Владимиру Ильичу не родственник.
– А артисту Ульянову?
– Ты можешь продолжать смеяться, но артисту Ульянову действительно родственник. Но дальний. Ты кто? К нам или случайно?
– Случайно.
– Тогда заходи.
– Потом.
– Да ладно, заходи.
Раздался щелчок открываемой двери.
– В следующий раз.
Я посмотрел на часы:
– Следующий поезд через полчаса. Если возьмем такси, успеем.
Когда мы искали последний переулок, видели такси у театра.
Театр нашли быстро и через полчаса уже сидели в поезде.
* * *
И снова Монтрё. И Миша на скамейке.
– Так и ничего?
– Ничего.
– Я это предполагал. И вот что я подумал. А что, если все наоборот? Город – Августин, а улица – Цюрих? Понимаете, номер дома уж больно большой. В Швейцарии таких не бывает. А вот Америка – другое дело. Там номера домов зависят от того, между какими улицами они находятся. Между какой-нибудь тридцать пять и тридцать шесть стрит номера тридцать пять ноль один, тридцать пять ноль два и так далее. Поищите все города, где есть Августин. И может быть там найдете подходящую улицу. И вот вам мой подарок.
Он протянул нам книжицу «Ленин в Берне и Цюрихе».
– Знаете, что я подумал… Там может быть улица, названная не просто «Цюрих», а как-нибудь похитрее, что-нибудь связанное с Ильичом.
– Вы не последнюю книгу отдаете? – вежливо поинтересовалась Мальвина. – Давайте мы вам заплатим.
– У меня целый склад таких книг. Впору не торговать ими, а приплачивать тому, кто согласится взять. Время прошло. И еще… Многие уверены, что, вероятно, сейчас гуляют себе спокойненько по Швейцарии тихие люди, которые такой шум через несколько лет устроят в своих странах! Многие так говорят. И я так говорю. Так все и получится. Только страна, где они это устроят, будет не Россия. Для России – все кончено. Бронепоезд, который на запасном пути, украли.
* * *
В Лозанне мы отправились в библиотеку. Долго не мудрствуя, я взял Ларусс. Есть музей Августинов в Тулузе. Не подойдет. Область в Латинской Америке. Тоже вряд ли. Америка. Нужна Америка. Город Аугуста на севере, в штате Мен. Уже теплее.
– Посмотри Святого Августина, – торопила Мальвина.
И святой нас не обманул. Мы обнаружили Сант-Августин во Флориде.
– Ну и… – начал я, а Мальвина продолжила:
– Завтра вылетаем во Флориду.
