9

Благополучное завершение миссии, возложенной на Никуда-Не-Пойду, сулило ему многое: и ласки Брюно, и избавление от его спутников, и исполнение многих, пока еще смутных похотливых желаний. Задача состояла в следующем: добраться до деревни Мезуи-ле-Тур, где царил единственный на всю округу хозяин гаража Сильбер, чинивший и дававший напрокат машины.

В эти смутные времена в гараже оставался один старый лимузин, который использовали на свадьбах, похоронах, его нанимали ветераны войны 1914–1918 годов и члены местных клубов рыбаков и охотников. Лимузину было лет десять-пятнадцать, и стоил он, как сообщил хозяин гаража Никуда-Не-Пойду, с трудом поняв его послание, десять тысяч франков, «или берете – или нет». Этот ультиматум был составлен в расчете на невежество и безумство, приписываемые горожанам вообще и в частности тем, которые квартировали у Анри, о чем знал хозяин гаража, как, впрочем, и вся округа. Короче говоря, фраза «или берете – или нет» была написана на листке бумаги, туда же были занесены данные о машине, показания спидометра и цена. Бумага была передана Никуда-Не-Пойду, которого надежнее было использовать как гонца, нежели как глашатая. Тот отправился в обратный путь, встретил на полпути телегу, его подвезли, и в полдень, как раз к обеду, он вернулся на ферму. Дрожа от преданности, как будто он нес послание в зубах, Никуда-Не-Пойду отдал его Арлет и отправился на поиски милого Брюно, которого и нашел спящим в той же кровати, где тот заснул накануне.

Ничего не зная о ночных перипетиях и желая избавиться от вчерашней хрипоты, петух принялся распевать с самого восхода солнца. К его кукареканью вскоре прибавились «здатути… здатути», издаваемые дедушкой, находившимся в прекрасной форме, затем последовали крики птиц, бродивших под его ногами и бывших в восторге от дедушкиного рявканья. Люс и Диана, да и Лоик тоже, больше не могли заснуть, спустились в кухню к Арлет и немного помогли ей приготовить корм для животных. Обе парижанки даже вызвались сами накормить птиц и отправились бодрым шагом на другой двор, где гуляли гуси.

Прошло около пяти минут, Лоик и Арлет уже почти накормили свиней, когда какой-то топот и крики заставили их обернуться. К ним ноздря в ноздрю бежали Диана и Люс, а за ними по пятам мчались около дюжины разъяренных гусаков, причем некоторых сопровождали гусыни, также в крайнем возбуждении. Арлет и Лоик, вооружившись палкой и старой метлой, отогнали беснующееся стадо, а обе женщины залезли на ступеньки и ни в какую не хотели оттуда спускаться.

– Но что произошло? – не переставала кричать Арлет, не забывая при этом называть гусей «сучьими детьми» и награждать их ударами палки, причем гуси оказывали сопротивление.

– Мы как будто д'Артаньян и Атос против восьми гвардейцев кардинала, – сказал Лоик, загородившись метлой. – Берегитесь, приспешники кардинала! Ну-ка, получай, подлый негодяй, как тебе это понравится! Внимание! Внимание? Я делаю выпад, наношу удар, колю, рублю!.. И… вот черт! Этот мерзавец ущипнул меня! – закричал он, бросая метлу. Но, к счастью, птиц, должно быть, начали мучить угрызения совести, и они направились к своему жилищу.

– Сучьи твари! – пробормотала раскрасневшаяся Арлет.

И как всегда, когда они невзначай, правда, довольно редко, слышали ругательства из уст Арлет, трое парижан приняли смущенно-оглохший вид – ведь им было необходимо уважать ту, которой они подчинялись.

– Покажите, что вам сделала эта стерва! Ах, нет, это гусак, – тут же поправилась она.

Лоик удивился:

– А как вы это узнали? Есть какая-то разница между зубами самцов и самок? Или самец кусает сильнее? В противоположность нашим европейским нравам, когда самки оказываются более жестокими, не правда ли, милые дамы? Боже мой, я умру от потери крови, она все еще течет!

Действительно, кровь обильно текла по его рубашке. Поспешно спустившись со ступенек, обе женщины бросились к нему, а Арлет в это время не переставала бормотать, хотя ее никто не слушал:

– Что за дела! Что приключилось с этими зверюгами? Ведь обычно гусаки ведут себя спокойно! Впервые с тех пор, как я держу гусей, вижу, чтобы они так бегали. Гусыни, это да. По весне они могут натворить глупостей, но гусаки – никогда! Никогда! – И она покачала головой.

У Люс, как всегда, было трагическое лицо, а Диана принялась громко обсуждать, как уменьшить кровотечение, что вызвало у Лоика, несмотря на боль, новый прилив иронии:

– Гусак убивает ответственного работника министерства иностранных дел! Какой прекрасный заголовок для газет: «Пытаясь защитить двух своих гусынь, Лоик Лермит получил смертельную рану от соперника». Это кажется мне совершенной правдой или, во всяком случае, весьма правдоподобным… Конечно, я не имел в виду никого из здесь присутствующих!.. Вы мне верите, мои дорогие? Хотя у Брюно есть что-то от гусака, особенно тогда, когда он вытягивает шею. Знаю, что трещу без умолку, но я боюсь потерять сознание, если замолчу!

Его отвели в дом, усадили в пресловутом алькове, где ему и была наложена повязка.

– Пойду за землей, туда. Здесь запасы уже кончились. Скоро вернусь. Держите руку и никуда не уходите!

И Арлет убежала.

– Какая добрая женщина, – вздохнул Лоик. – Она отправилась ради меня за своей ценной паутиной! Золотое сердце!.. Так что же в действительности произошло? Что вы сделали с этими несчастными животными?

– Это все… это… из-за Дианы, – начала Люс испуганно. – Диана стала… ведь правда, Диана?

– О! Вы можете ябедничать сколько вам угодно, – небрежно сказала Диана, – пока здесь нет Арлет! Говорите же, милочка! Давайте!

– Значит, так, – шепотом начала Люс, – когда Диана увидела всех этих гусей в загоне… нужно признать, что вид у них был действительно глупый, это правда… она захотела передразнить их. Тогда она встала на правую ногу, вытянула назад левую, подняла руки и замахала ими. Нужно сказать, что вышло очень похоже… честное слово! Спереди она была похожа на букву «Т», представляете?

– Представляю, – рассмеялся Лоик. – Может быть, в последний раз, перед тем как впаду в коматозное состояние… И что же? Что произошло? Им так не понравилась эта поза?

– Нет… не думаю, что из-за этого, – сказала Люс, задумчиво качая головой. – Нет, нет, самое худшее началось, когда Диана захотела передразнить их крик.

– То есть как?

– О, у нее очень, очень хорошо получилось, – признала Люс с некоторым удивлением и даже восхищением, несмотря на то, что была сердита. – Она кричала в точности как они! Повторите хоть один разочек, Диана! Повторите для Лоика!

– Осторожно! – прошептала Диана. – Осторожно! Если Арлет что-нибудь заподозрит…

Она бросила взгляд в коридор, затем на входную дверь и испустила хриплый, шипящий и глупый крик, так похожий на крик этих птиц, звучавший пять минут тому назад, что Лоик даже вздрогнул.

– Просто на удивление похоже, что правда, то правда! И это им не понравилось? Может быть, сами не зная того, вы сказали им что-то оскорбительное!

– Это уж точно! – согласилась Люс. – Это уж точно! Они сразу же пришли в ярость! Я думала, что загон закрыт! А они вырвались из него и бросились к нам. Один из них ужасно сильно ущипнул меня за ногу, и я закричала Диане, что нужно бежать… И мы, конечно, побежали… И вообще, – продолжала она жалобно и в то же время агрессивно, – как можно их успокоить, если они пришли в такое бешенство? Согласитесь, Диана, все же надо уметь так крикнуть! – прибавила она даже с некоторой гордостью.

– Это было не так уж и сложно, – скромно сказала Диана. – Крик должен родиться в глубине горла, вы наполовину закрываете зубы, просовываете язык вперед и делаете вот так…

И она снова крикнула, на этот раз гораздо громче. Ее спутники даже подпрыгнули и оглянулись, но, должно быть, Арлет отправилась за паутиной или за совершенно особой землей в самую глубину амбара.

– Я страшно перепугалась, – заключила Люс, качая головой. – Уже несколько месяцев я не испытывала подобного страха.

– У них был такой глупый вид! – повторила Диана по-прежнему небрежно. – Приподнялись на своих больших лапах, шеи от ярости раздулись, глазки маленькие, горят ненавистью, толстое брюхо, перепончатые лапы, они были удивительно похожи на старых банкиров! Не могу даже передать… насколько они были от-вра-ти-тель-ны! Отвратительные и злобные! Ах! Какие мерзкие твари! Мне вовсе не стыдно за это. Я их оскорбила? Я не уверена в этом, но, во всяком случае, привела их в смятение и ярость. Это уж точно. И тем лучше!

– Вы можете быть тем более довольны, моя дорогая Диана, что за нанесенный ущерб платить приходится не вам! – простонал Лоик с меланхолическим видом, протягивая окровавленную руку. – За ваши сумасбродства всегда приходится отдуваться другим, Диана, не знаю, отдаете ли вы себе отчет в этом! Это становится невыносимым! Невыносимым!

Впервые Диана клюнула на эту удочку и выказала признаки того, что можно было бы считать раскаянием (но на самом деле эти переживания были весьма далеки от истинного раскаяния).

– Я очень огорчена! Действительно огорчена, Лоик! Вы и представить себе не можете! Если бы не вы, эти твари разорвали бы нас в клочья, не правда ли, Люс?

– «Две великосветские дамы разорваны на клочки гусями. В основе этой новой драмы лежит отнюдь не ревность, а лишь грубая похоть», – продекламировал Лоик, изображая из себя репортера, повествующего о катастрофе.

– Вы потеряли столько крови! – сказала Диана.

– Не мучьте себя угрызениями совести, Диана. Не нужно. Если вы хотите утешить меня, обещайте мне…

– Все, что вы пожелаете!

– Поклянитесь мне, что вы воспроизведете крик гуся, когда я захочу. В Париже или еще где-нибудь, в любом салоне, по первому моему требованию. И этот уговор будет действовать, скажем, в течение года.

– Крик гуся!.. А если… а-э… я и не знаю… если… э-э… там будет английский король или еще какая-нибудь столь же высокая особа?..

Но суровый взгляд Лоика и рана на его руке заставили ее стушеваться.

– Я согласна! – сказала она. – Согласна! В течение года.

– Вы не забудете его?

– Что?

– Крик гуся!.. Лично я никогда не забуду, как вы кричали.

– Да, да. Конечно, конечно! Обещанное я выполняю! – ответила Диана, испытывая, несмотря ни на что, некоторое смущение и огорчение.

Она уже видела в своем воображении званый ужин: очень важные особы, бесконечные рассказы Лоика о слогах и согласных, абсолютно недоступные для всеобщего понимания, каменное лицо Люс, Брюно, повествующий о том, как его изнасиловал дурачок из босеронской глубинки, и она сама, кричащая гусем!.. Да уж… занятная будет компания! Их всюду будут приглашать, но только в первый раз, во второй – никогда…

Арлет пришла вместе с Морисом, держа под мышкой свою необычную аптечку, выражение ее лица было странным, почти напуганным. Диана невольно вздохнула.

– Почему вы так вздыхаете? – забеспокоился Лоик.

– Я задаюсь вопросом, что день прошедший нам готовит, – рассеянно ответила она.

Странно, но никто не обратил внимания на этот ляпсус. Даже Лоик, которого заново перебинтовали и уложили в постель. Три гурии окружали его.

Животные успокоились, хлеб был скошен и убран, гостей на обед не ожидалось, таким образом, парижане могли немного отдохнуть, дыша свежим воздухом, греясь на солнце, спрятав в тень голову, насладиться тишиной, которая так пугала их вначале, но сейчас была так приятна. Теперь они знали, что эту тишину полей рождают земля, прогретая солнцем, птицы, ищущие пропитание, неподвижно безмолвные – ведь не было ни дуновения ветерка – листья деревьев. После стычки с гусями они пребывали в чарующем покое, хотя Арлет и отказала Диане в маленьком стаканчике сливовой водки, столь необходимой, по утверждению Дианы, для ее нервной системы. Но этот покой длился всего лишь мгновение, потому что они быстро заметили, что во взгляде Арлет, обычно прикованном к какому-нибудь предмету из домашней утвари или же устремленном вдаль, к горизонту, на сей раз читались одновременно стыд и властность, что было настолько же мимолетно, насколько и противоречиво.

Повинуясь своему обычному рефлексу, Лоик попытался рассеять это облачко шуткой.

– Может быть, гусак глупее гусыни? – спросил он у окружающих. – Вы не знаете этот сборник, моя милая Диана? Он очень, очень хорош. Сборник стихов Поля Элюара… название немного отличается, но зато звучит так же мелодично.

– Это что-то мне напоминает, – любезно сказала Диана, потому что, даже если она не знала, о чем идет речь, когда дело касалось культуры, это всегда «что-то напоминало» ей, и она становилась от этого приветливее.

Лоик продолжал:

– Это замечательный сборник…

Он остановился. Если Арлет терзали душевные муки, ее нельзя было отвлечь от них. Но подобное случалось настолько редко, что для этого должны были быть очень серьезные причины.

– Арлет, – сказал он, – у вас озабоченный вид. Что происходит?

Арлет Анри открыла рот, тут же закрыла его и скрестила руки на коленях.

– Происходит вот что… вот… когда вы приехали сюда, мы спросили у хозяина гаража, нет ли у него машины для вас… Раз вы… мы думали… раз вы не хотели оставаться на ферме… даже ненадолго…

– Действительно, можно было прийти к этой мысли, – сказала, улыбаясь, Диана. – Мы и вправду думали, что этот курорт не для нас… Но я, наверное, удивлю вас, моя дорогая Арлет… – Наклонившись, она положила свою руку на запястье хозяйки и несколько раз похлопала по нему. В этом жесте было столько же силы, сколько и искренности. – …Я, наверное, вас удивлю: мне нигде не было так хорошо… нигде я не чувствовала себя лучше, чем здесь! Ни в Гштааде, ни в Сан-Доминго, ни в Давосе, ни в Туре, нигде!.. Это забавно!

– Так что по поводу машины?

Голос Лоика звучал так же мирно, как и голос Дианы, но в нем слышалось больше напряжения. А Люс побледнела под своим деревенским загаром, так отличающимся от пляжного. «И по правде говоря, шедшим ей гораздо больше», – подумала Диана.

– В общем… нашлась одна машина! Я забыла вам сказать об этом, но здесь такое творилось. На дорогах сейчас спокойно, немцы убрались восвояси, и хозяин гаража сказал, что у него есть одна машина. Я послала Никуда-Не-Пойду кое-что купить… – сказала она, запинаясь. – А Сильбер дал ему это… для вас.

Протянув Лоику грязный клочок бумаги, она отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Но он успел заметить, как черты ее лица от волнения исказились, что на мгновение неожиданно превратило ее в застенчивую женщину.

Он замолчал.

– Но вы можете не торопиться, – сказала она. – Я не собираюсь выбрасывать вас на улицу, ни в коем случае! Нет! Это было бы, это было бы… уже слишком! – почти простонала она.

И под изумленным взором своих гостей она подняла край своего фартука, наклонилась и спрятала в нем лицо, напомнив при этом то ли греческую вдову, то ли наказанную школьницу.

– Что же, в конце концов, происходит? – вскочив, закричала Диана. – Милая Арлет! Что происходит? Что с вами случилось? Может быть, вы получили дурные известия? Все ли в порядке с вашим мужем, с вашим сыном?

– О да, у них все хорошо… очень хорошо, – ответила сдавленным голосом Арлет, уткнувшись в фартук и удивляясь этому убежищу, которое она – и это было вовсе уж глупо – не осмеливалась покинуть.

– Вот это – самое главное! Если они живы, они скоро вернутся! Скоро они будут здесь! А, Арлет? А?.. Как я вас понимаю! Я все понимаю!..

Довольная и возбужденная собственной проницательностью, Диана повернулась к своим друзьям.

– Ну да! Конечно же! Я все поняла! Они должны приехать, а вы не знаете, где нас разместить! Так? Ах, моя миленькая Арлет, вы ведете себя как настоящий ребенок! В самом деле! В любом случае мы должны были уехать: ведь урожай уже убран, – сказала она с такой логикой, как будто Лоик, Люс, Брюно и она сама всю жизнь работали поденщиками. – Нам обязательно нужно возвращаться! Вот видите! Столько переживаний на пустом месте! Дорогая Арлет, мы знаем, что, если бы это было в вашей власти, вы никуда не отпустили бы нас!

«Дорогая Арлет», казалось, была все менее расположена оставить в покое свой фартук.

– Я уверена, что машина готова и мы можем уехать! Ну-ка, покажите мне эту записку, Лоик. Что вы думаете по этому поводу? «Или берете – или нет»! Конечно же, берем! Это ведь сущие гроши, мне кажется, разве не так?

– Не знаю, – сказал Лоик, – доедем ли мы до Парижа на «Делаже» выпуска двадцать седьмого года, но, в конце концов, нужно попытаться…

– Конечно же, это не «Ченард»! Но мы вовсе не снобы и появимся на Елисейских Полях в нашем «Делаже», как настоящие туристы… Эй, Арлет, дорогуша, хватит плакать! Мы скоро вернемся обратно, очень скоро. А вы приедете к нам в Париж! Мы вместе пообедаем! В любом ресторане, в каком вы захотите! – сказала Диана, несколько остыв. – Или лучше у меня! Но есть ли у нас время, чтобы заморить червячка? Я думаю, они приедут не раньше вечера, как обычно бывает.

– Откуда вы знаете, когда обычно возвращаются воины? – спросил Лоик потухшим голосом.

– Я точно не знаю, но в фильмах или в спектаклях солдаты или мушкетеры всегда возвращаются к ночи. Это ведь не случайно, не правда ли? Значит, у нас есть время вместе пообедать, а, Арлет?

Арлет энергично закивала головой, наполовину скрытой фартуком.

– Вот видите, Лоик!

Диана торжествовала, но – в одиночестве. Лоик встал и побрел к балке. Люс же, сидя неподвижно на стуле, плакала, не стыдясь своих слез, не обращая внимания на то, что пришли Брюно и Морис.

Инстинктивно Лоик сел на лугу на том же месте, что и накануне вечером. Там, где он шутил с Дианой, где он расточал ей комплименты по поводу ее внешности. Как это необычно! Нет, все же он был славным парнем, думал он, вспоминая вчерашнее… Славным и сентиментальным парнем, ведь, если задуматься, он единственный уедет отсюда печальным, да, это точное слово, печальным; конечно, не считая Люс. Любовь сделала лицо Люс милым и спокойным, каким оно и должно быть. Наконец она смогла стать счастливой и умиротворенной. И даже ее слезы означали, что она научилась не стесняясь плакать и отдаваться чувствам, которые ей сулило будущее. Он считал, что Люс не способна на такие проявления чувства, но теперь видел, что она изменилась. Что же до Брюно, то, наверное, у него земля горит под ногами здесь, где его так унизили. Он получил хороший урок на этой ферме, что не так уж и плохо. Кроме солнечного удара и этой любовной истории, ему было от чего подрастерять свое великолепие…

Да и сам Лоик сожалел об этом уголке, где ему было легко с самим собой, вот так-то. Но после разочарования, совершенно детского разочарования оттого, что он так мало пробыл на этой ферме, им овладело одно желание: уехать, сбежать отсюда; от этой травы, от этого луга, где он так глупо, наивно и безвольно цеплялся за жизнь… за свою жизнь. За карикатуру на жизнь.

Вчерашний закат солнца, который так умиротворил его, так приблизил к счастью, был всего лишь глупой и жестокой лубочной картинкой, из тех, какие он любил смотреть, когда был моложе, но уже давно не заглядывался на них… Подобными лубочными картинками он сам, иногда нарочно, загораживал свое видение вещей, такое ясное и честное, с привкусом горечи: ведь от природы он был проницателен. Конечно, иногда он позволял себе лирические преувеличения, размышляя о собственном существовании. Он добавлял в него света, свечей, цветов и музыки, отдавался потоку мечтаний. Но поступал так только под влиянием достаточно веских обстоятельств… или во время длительных путешествий… или для какой-нибудь незнакомки. Он и представить себе не мог, что сможет так расслабиться, опуститься до оптимизма, что в душе его воцарится мир, даже счастье, – и все это на маленькой, довольно запущенной ферме, в двухстах километрах от Парижа. А произошло это совершенно неожиданно в один из неудавшихся уик-эндов. Пришла пора надеть на себя костюм, защищающий его от передряг, от светских людей, его удобный пуленепробиваемый костюм, и этим костюмом была его ирония, всего лишь одна из мер предосторожности. Принимая меры предосторожности, человек кое-что разрушал, кое-что изменял в своей жизни… но значительно меньше, чем если бы не принимал их вообще.

«Да уж, решительная женщина эта милая Арлет», – думала Диана Лессинг, которую никогда прежде так не выпроваживали ни из одного замка, будь то во Франции или в Наварре. Конечно, это слегка обидело ее, но, главное, удивило. Для начала Арлет должна была переговорить с ней. Ведь в конечном итоге они обе были «капитанами» этой странной команды, отвечали за нее. Конечно, ее люди уедут, но выставлять их за дверь таким образом, в тот же день!.. Не то чтобы сама Диана хоть на минуту представила себе, что нужно провести еще неделю на этой ферме! Но эта спешка не могла ей понравиться. Это, знаете ли!.. Может быть, хозяева сочли их присутствие слишком обременительным? А может быть, эти крестьяне со своими курами, мухами и дико орущим дедушкой нашли слишком скучным и неприятным цвет, да, именно цвет парижского высшего общества? Это просто смехотворно! Нет, здесь должна быть другая причина. Но какая же? Может быть, они невольно обидели Арлет, оскорбили ее? Нет, она, Диана, тут же узнала бы об этом. Даже с такими собеседниками, как эти крестьяне, отличающимися по своему поведению, образованию, чувствам от тех людей, с кем она привыкла общаться, интуиция Дианы всегда была на страже, ее проницательность никогда не изменяла ей: она знала все, что творится вокруг. Любую, малейшую деталь, выбивающуюся из общей картины, она схватывала на лету. Эта открытость и повышенная чувствительность, за которые ее не переставали хвалить, были даже утомительны для нее. Иногда Диана предпочитала ничего не видеть и ничего не слышать. Порой она хотела бы превратиться в толстокожее жвачное животное, совершенно невозмутимое, с вытаращенными глазами, как и многие, многие другие.

Ну а пока этот поспешный отъезд можно было объяснить, несмотря на странный вид Лоика, только лишь возвращением двух солдат. Возможно, для дипломата, уже неделю лишенного работы, это было слишком упрощенным объяснением, но оно было единственным… Лоику придется смириться с этим.

Их возвращение будет менее триумфальным, чем это представляла себе Диана, думали одновременно про себя Арлет и Морис Анри. Они-то знали, какой оборот приняла война. Но это не вызывало у Мориса особых угрызений совести: куда больше его занимала Люс. Люс должна уехать! Его прекрасная и нежная Люс должна уехать! Мать могла бы подождать еще немного. Или, во всяком случае, предупредить его. Он бросил на Люс отчаянный взгляд и, чтобы доказать свою непричастность, закричал:

– То есть как? Как это, «Делаже» выпуска двадцать седьмого года? Да можно ли доехать на нем хотя бы до Тура? Да и к чему такая спешка, разве я не прав?

При виде побледневшего лица Люс, этого испуганного и покорного личика, у него разрывалось сердце. Морис улыбался ей, но она опустила глаза. Люс не возлагала на него больших надежд, чем на других мужчин, это было ясно. И Морис Анри, несмотря на то, что по природе был человеком мягким, чувствовал, что сейчас поступает напористо и грубо. Никогда больше он не найдет женщины, которая так нравилась бы ему, которой он сам так бы понравился! Он представил себе, как блестели глаза Люс, когда она лежала в сене, как она смотрела на него с нескрываемым обожанием, как клала свою руку ему на спину, на бедра, на плечи, на шею, в долгом и наивном экстазе, и ему захотелось расплакаться. Эта женщина была предназначена для него! Она была его женщина… Ни одна другая не будет так явно, так плотски ему принадлежать. Ну уж нет, так дело не пойдет! Подойдя к ней, он взял ее за локоть, но она отвернулась, без упреков и без видимых слез.

– Ничего страшного, – с трудом проговорила она, – я прекрасно знала, что… но все произошло так быстро!

Опустив в свою очередь глаза, он неловко взял ее за руку на глазах у всех. Но никто и не пошевелился. Казалось, никто ничего не заметил. И меньше всех – Брюно.

– Только война может превратить «Ченард-Волкер» тридцать девятого года в «Делаже» двадцать седьмого года! – заметила Диана.

– Не могу поклясться, что он довезет нас до Парижа, – сказал Лоик, – но, как бы то ни было, мы приблизимся к цели.

– Да что вы говорите! Этим машинам износа нет! Максимум через три часа мы будем в Париже, ведь немцы освободили все дороги. Остались только беженцы. Еще быстрее мы доберемся окольным путем.

Брюно буквально дрожал от радости. Он не мог скрыть своего счастья, хотя и пытался. Горе Люс казалось всем более нравственным, более достойным, чем его радость, – и хотя обманутым в этой ситуации был именно он, – но при этом казался всего лишь ловким и абсолютно циничным обманщиком, каких так много в этом мире…

Все необходимые меры он примет позже, в Париже. А сейчас ничто не должно помешать их отъезду. Брюно буквально кипел от радости, поэтому и не почувствовал сразу, что Никуда-Не-Пойду похлопывает его по плечу, а когда обернулся, даже улыбнулся этому придурку.

– Твоя не беспокоиться, – прошептал Никуда-Не-Пойду, касаясь своими губами его уха, что вызвало у Брюно чувство омерзения. – Твоя не беспокоиться. Твоя оставаться.

– Именно так!.. Поди остынь! – ответил Брюно как школьник. И захихикал.

– С Арлет все улажено, – подтвердил Никуда-Не-Пойду.

На мгновение, одно ужасное мгновение, Брюно потерял самообладание. Они ведь не оставят его здесь, привязав к стулу, в лапах этого дегенерата-извращенца! Это им так понравилась деревенская жизнь, но отнюдь не ему! Он метнулся к Арлет, которая, как и все остальные, делала вид, что чем-то занята: то ли она убирала какую-то утварь, то ли рвала цветы – откуда ему было знать?

– Что это еще такое плетет ваш батрак, а? Вы что, хотите, чтобы я остался?

– Нет, уж вам это не грозит! – ответила Арлет так твердо, что сразу же успокоила Брюно, при этом все же уколов его самолюбие именно этой твердостью. – Вам это не грозит, но пусть так считает Никуда-Не-Пойду, иначе он тут устроит сцену. Все равно до вашего отъезда я пошлю его к Фаберам.

– Хорошо, хорошо! – поспешно ответил Брюно.

Да уж, веселенький выдастся сегодня вечерок на ферме! Придурок будет выть на луну, дедушка орать свое «здатути»! А остальная семейка Анри будет наслаждаться этим концертом, дожидаясь, пока на рассвете к нему не присоединится петух.

– Ну? Как же? Так как?..

Никуда-Не-Пойду плелся за ним по пятам, нахмурив брови, если можно было назвать бровями горизонтальную волосатую линию, соединяющую оба его уха.

– Она тебе сказала?

– Да, да, она мне сказала, и я согласен, дорогой товарищ. Я только провожу моих друзей до перекрестка, там брошу их и сразу же вернусь к тебе, будем вместе орудовать вилами и граблями!

– Ну уж нет, мы не обязаны это делать! – пробормотал Никуда-Не-Пойду, чья лень проявлялась в любых обстоятельствах. – Да и потом, урожай-то уже собран!..

– Значит, ты найдешь нам еще какую-нибудь работу, я не беспокоюсь на этот счет, – возликовал Брюно.

Ни один, ни другой и не заметили, как неожиданно эволюционировал их язык, но выражение превосходства, презрения, исказившее лицо Брюно, привлекло внимание Лоика. И на секунду он сконцентрировал на Делоре все смутное отвращение и весь тот страх, которые внушало ему возвращение в столицу.

– Прекратите издеваться над этим несчастным! – закричал он. – Найдется кто-нибудь еще и похуже, кто полюбит вас.