8

Арлет была так занята у духовки, что и не думала накрывать на стол. Но Диана настолько следила за соблюдением всех правил хорошего тона, что даже поставила на стол перед каждым гостем картонную табличку с указанием его имени. Во главе стола должна была сидеть хозяйка дома вместе со своим сыном Морисом, по обе стороны от него парижанки, а рядом с Арлет она поместит Лоика и, может быть, Брюно, если тот почувствует себя лучше. Но его заменили кузеном Байяром, а себе Диана выбрала соседом мощного и волнующего Фердинана. Поскольку женщин было пять, а мужчин семь, она ничтоже сумняшеся посадила рядом двух наименее разговорчивых и наименее блестящих членов этой маленькой ассамблеи: Никуда-Не-Пойду и батрака по прозвищу Жожо. Выводя на картоне «Жожо», Диана засмеялась, но достаточно сдержанно. В великосветском обществе Парижа можно было встретить и такие имена, как Йе-Йе и Зузу: правда, нужно сказать, эти Йе-Йе и Зузу принадлежали к самым влиятельным и богатым семьям. В общем, Париж – это Париж.

Ровно в полдень появились красные, потные, измотанные, еле волочащие ноги жнецы. Добрых десять минут они были вынуждены пить вино, разведенное водой, прежде чем смогли произнести хоть слово. Затем их усадили за стол. Начало обеда прошло в полном молчании, напомнив Диане одну недавнюю, очень невеселую свадьбу.

Обед начался с громадной порции паштета и сосисок; доброму христианину недолго и лопнуть от такой еды, подумала Диана, но Арлет осталась глуха к ее предложениям по поводу тертой моркови и сырых артишоков, хотя их так легко было «приготовить». Таким образом, Диане не оставалось ничего другого, как последовать примеру окружающих и щедрой рукой положить себе на тарелку еды.

– Блюда из свинины просто восхитительны, – сказала она высоким голосом в напряженной тишине, прерываемой лишь звоном приборов и, что было менее приятно, чавканьем. – Вы сами их готовите?

– Конечно же, свинину мы готовим сами! – вскричал понемногу оживающий Фердинан. – Разве можно у вас найти такой паштет, дамочка?

– Ах нет, конечно, нет! Не правда ли, Лоик? Вы когда-нибудь пробовали такой восхитительный паштет?

– Конечно, нет!.. – сказал Лоик. – Это очень вкусно, очень…

Не подобрав определения, он проглотил свою порцию с такой же быстротой, если и не с таким же шумом, как и его коллеги по полевым работам. И это Лоик Лермит, который в Париже брюзжал перед любым блюдом с соусом!..

– А когда происходит экзекуция… в общем, смерть этой бедной свиньи?

– В октябре. Обязательно приезжайте! – сказал Фердинан, как и подобает гостеприимному босеронцу. – Сами увидите, свежая кровяная колбаса – это нечто! Кровь, выпущенную из свиньи утром, вы сможете в полдень отведать жареной!

Диана мертвенно побледнела.

– Боже мой, – сказала она, – действительно… действительно, это, наверное, успокаивает…

– А требуха! Ее еще называют потрохами, у вас такого не найдешь. Да уж, это стоит попробовать! Потроха мы берем прямо из…

Описание свиньи и ее внутренностей чуть не погубило Диану. К счастью, на стол были поданы куры, и разговор перешел на их прелести и потроха, менее потрясающие, чем у свиней.

– Если попадутся перья, это не моя вина, – предупредила Диана.

– А разве не вы их ощипывали?

– Нет, конечно, не я. Хотя меня приговорила к этому Мем… Арлет, я хотела сказать. Я пришла в ужас! Как же можно вырывать перья у этих несчастных животных! А если бы вам вырывали волос за волосом?

– Если бы я был мертв, мне было бы наплевать на это, – заявил Фердинан. – Кур ведь не ощипывают живьем! Да я готов спорить, что вы не умеете и убивать их! Хотите, покажу?

И Фердинан нагнулся, схватил одну из птиц, бегавших под ногами Дианы, что больше не изумляло ее, но заставило выкатить от ужаса глаза, когда он положил бьющуюся и визжавшую курицу на стол перед ними.

– Нужно взять за шею, вот так. И раз…

– Ах нет, нет! – закричала Диана. – Нет, нет… умоляю вас! Несчастное животное! Вы перебьете мне аппетит. Прошу вас, дорогой мсье!

– Тогда зовите меня Фердинан!

– Прошу же вас, дорогой Фердинан, – жеманно произнесла Диана, но голос ее дрожал.

– Оставь моих кур в покое, жирный дурень! – закричала Арлет.

Фердинан подмигнул и выпустил чудесным образом спасшуюся курицу, которая, пробегая, задела лапой пронзительно вскрикнувшую Люс.

– Ну уж ладно, бог с вами, будет лучше, если вы приедете после забоя свиньи, – сделал вывод Фердинан. – Эта скотина орет что есть мочи. Целых десять минут на километр вокруг только ее и слышно, а, Морис?

– Да уж, будь здоров, – подтвердил тот, просунув с мечтательным видом свою ногу между ногами Люс.

– Короче говоря, – сказала Диана с самым серьезным видом, – в сельской жизни есть… определенная, как бы это лучше сказать… жестокость, о которой горожане не подозревают…

– А в городе вы только и делаете, что давите друг друга автомобилями. Тут уж не из свиньи льется кровь, а из пешеходов!

Эту сентенцию выдал по-прежнему несимпатичный кузен Байяр, изображавший из себя великого путешественника.

– Вы слишком пессимистично смотрите на дорожное движение, – сухо сказала Диана. – Опасность тут незначительна…

– Вот уж нет! Я однажды попал в ваш Париж, совсем недавно, и четыре раза меня чуть не раздавили. Собственными глазами видел, как насмерть задавили одну женщину. Да еще рядом с Эйфелевой башней!

– Ну, этой женщине просто не повезло, – ответила Диана. – Уверяю вас…

– Я говорю только о том, что сам видел, – сказал зловредный кузен. – К тому же там не только раздавило эту бедную женщину, но при этом еще столкнулись десятки машин, ни пройти, ни проехать, мне пришлось пешком возвращаться домой. Это было путешествие так путешествие, могу вам доложить!

Воцарилась тишина. Лоик готов уже был встать на защиту достоинств Парижа, но, увидев налитое кровью лицо Дианы, отказался от этой затеи. А та продолжала:

– Ладно же, могу вас уверить, уважаемый мсье, раз уж вы рассказываете только то, что сами видели, то видели вы самоубийство и обыкновенную пробку, только и всего. А если в нашей столице вы могли разглядеть только это, то остается вас лишь пожалеть!

Очарованная собственной тирадой, она со строгим видом отвернулась, казалось, ее заинтересовали намерения блаженного поклонника Брюно, уже пять минут безуспешно дергавшего ее за рукав.

– Ну что еще? – спросила она с видом победительницы.

– Раз вы его не хотите, может, отдадите его мне? – спросил этот дегенерат.

Парень явно был одержимым!

– Вы совсем с… вы слишком перегрелись на солнце, – спохватилась она, видя суровый взгляд Лоика, напомнивший ей, что никогда не следует говорить с сумасшедшим о сумасшествии: такие советы обычно со строгим видом шепчут на ухо, чтобы не заговорить о своих мозолях с человеком, которому ампутировали ногу, о своих легких – туберкулезнику или о Франкенштейне – уродцу.

Но все же нужно признать, что в свое время бедняга Брюно добивался в Париже более блестящих побед… Сможет ли он оправиться от этого ужасного ступенчатого солнечного удара? Веселенькое дельце: приехать в Нью-Йорк с безумцем на руках… На руках!.. Да его придется тащить под мышки!.. А как покажешь его матери в таком состоянии? Конечно, можно будет придумать, что произошел несчастный случай, что у него трещина в черепе или что его зацепила немецкая пуля, когда он гонялся с ружьем за немецким самолетом… но полное отупение не спишешь на один лишь героизм.

– Раз уж вы не едите ваш паштет, почему бы вам не отдать его этому парню, – сказал Фердинан, затем прибавил, обращаясь к Арлет: – Мадам Диана нашла твой паштет таким вкусным, что не хочет ни с кем поделиться. Заметьте себе, женщины, ловко орудующие вилкой, мне завсегда нравились, – произнес он; с его стороны это было крайне легкомысленно, ибо и его соседка, и его жена своим телосложением напоминали скелеты.

«А может быть, ему просто нравятся их движения?» – подумал Лоик.

Оплошность Фердинана заставила Диану покраснеть – в этом ей помогло и красное вино, – и она решила на время стать социологом, спросив у усатого Фердинана, своего соседа, чем же он занимается зимними вечерами, когда снег и стужа не позволяют выходить в поле.

– Вы не скучаете вечерами, так, часов около шести, когда начинает смеркаться? У вас не бывает этакого небольшого сплина?

Но нет, сплин, похоже, не докучал Фердинану. Он даже засмеялся, глядя на Диану:

– Да знаете, вроде нет… Во-первых, нужно все починить. Все, что было сломано летом, грабли, другие инструменты… а уж тому, кому повезет заполучить в свою постель горячую дамочку вроде вас, зима не кажется длинной… даже слишком короткой, а?

Диана моргнула, положила на стол нож и вилку и издала сдавленный смешок. Конечно, в жизни ей приходилось слышать немало разных комплиментов. Объектом восхвалений служили ее элегантность, утонченность, ум, иногда даже ее обаяние, но впервые мужчина говорил о ней как о «горячей дамочке». Она была удивлена, но, по правде говоря, и очарована. В устах этого человека, неотесанного и неискушенного, комплимент звучал просто изумительно, потому что эта любезность и сдержанная чувственность были у него в крови. Конечно же, этот человек никогда и ни у кого не учился хорошим манерам! Вышеупомянутый комплимент страдал только одним недостатком: его ни в коем случае нельзя было повторить. Диана представила себе, какой вид будет у Лоика, если она скажет о себе как о горячей дамочке! Даже Лоик, хотя он такой сдержанный, не откажет себе в удовольствии рассказать об этом. Да к тому же в Париже!.. Она об этом и думать боялась.

Тем временем Арлет принесла пироги. Из четырех пирогов три были восхитительны, а один абсолютно несъедобен, казалось, в него попали все сгнившие яблоки, рассредоточенные по трем ящикам… Каким чудом? Случайно ли это? Этот вопрос терзал бедную Диану все последующие дни и ночи: ведь в последний момент она бросила все яблоки в кучу, в одну и ту же кастрюлю! Непостижимо. Когда она спросила об этом Лоика, он рассеянно ответил, что ему «на все плевать с высокой колокольни». Он выучился говорить на деревенском языке, а в Нью-Йорке или в Париже – один бог знает, куда их забросит жизнь, – это произведет плохое впечатление! Но каким же образом эти яблоки…

Под занавес торжественного обеда Арлет, по просьбе Фердинана, имела неосторожность поставить на стол свою знаменитую сливовую водку. После долгих «колебаний» и воспоминаний о губительном действии напитка на ее поведение и разум Диана все же согласилась пригубить капельку. Настойка показалась ей менее крепкой, чем в первый раз, потому, наверное, что Фердинан подбадривал ее.

И все же Диана Лессинг немного злоупотребила этой сливовой водкой, такой чистой и полезной для здоровья, потому что позже она обнаружила, что сидит, положив руки на плечи соседей, и распевает песенку «Нини – собачья шкура» вместе со своей «крестьянской семьей», как она назвала своих новых знакомых. Некоторые метрдотели из ночных заведений Парижа или Монако должны еще помнить, что стоило ей немного подвыпить, как ее голос становился хриплым, но необычайно сильным. Наверное, он так же звучал и в тот день, когда она правила лошадьми. Если бы в тот момент попался случайный прохожий, знаток и любитель Вагнера, он бы принял ее за валькирию, погоняющую своих боевых коней! Такое видение, при всем его анахронизме, могло бы нагнать страху. В общем, она под удивленным и восхищенным взором Лоика и гораздо менее восторженным, но все же доброжелательным взором Люс (становившейся все более и более рассеянной) продолжала петь «Девки из Камаре» и другие, не менее фривольные произведения.

После этого Арлет, прибрав бутылку со сливовой, принялась бросать красноречивые взгляды в сторону Фердинана. Тот встал и вытер рот рукой, такая естественность привела Диану в восторг.

– Вперед! – закричал он. – Раз уж нужно идти, то пошли!

И они наконец ушли, причем Фердинан не смог отказать себе в удовольствии оказать некоторые знаки внимания заду Дианы, похлопав ее по тому месту, которое всю жизнь заменяло ей ягодицы; оно привело его в раздумье, но отнюдь не разочаровало. Диана же, наполовину возмущенная, наполовину покоренная этим жестом, долго следила за удалявшейся крепкой фигурой. Ковылявшие следом Люс и Лоик замыкали цепочку.

Обедающие жнецы своим шумом разбудили Брюно Делора, пребывавшего до сих пор под действием солнечного удара. Какое-то время, закрыв глаза, он прислушивался к песне «Нини – собачья шкура». В хоре вел резкий и сильный женский голос, явно мужеподобный, но временами немного напоминавший голос Дианы Лессинг. Бедная Диана! Представить ее на сельской пирушке! Он улыбнулся. Затем он увидел свой чемодан, валявшийся на полу, из него торчали пуловеры и рубашки. Судя по всему, он вернулся. Но как? Он отправился на поиски каких-либо следов цивилизации или хотя бы телеграфа, но не преуспел. Непостижимо! Тут Брюно снова заснул и проснулся тремя часами позже. Снова его мучил один и тот же сон: никогда прежде ему не снилось нечто столь близкое ему, столь близкое его памяти, такое пережитое. Он снова вспоминал свой экзотический кошмар – нескончаемые пески, затылок туарега; потом его тащили по каким-то длинным коридорам и, наконец, бросили к ногам жестоких хохочущих людей, сидевших за столом. Брюно снова, к своему стыду, вспомнил, как рухнул на пол, опустился на колени перед этими амирами и их гаремом, даже не разглядев их лиц. Он вздохнул. А еще его преследовал этот запах, запах потного раба, который нес его на себе, казалось, этим запахом была пропитана вся комната. Действительно, так и было. Брюно выпрямился и по-настоящему открыл глаза. Рядом с кроватью сидела совершенно непонятная личность с такими пустыми глазами, каких Брюно никогда прежде не приходилось видеть. Определенно, это был какой-то дегенерат, какой-то примат, и он не отрываясь смотрел на Брюно.

– Твоя выздороветь? Твоя проснуться?

Ну ясно, этот умственно отсталый говорил по-французски, как африканец. Зря Леон Блюм так уж хвалился тем, как поставлено дело народного образования в сельской местности. И Брюно, который никоим образом не причислял себя к социалистам, уже представлял себе, как он будет иронизировать над этим в парижских или нью-йоркских салонах.

– Прошу прощения, – сказал он, – но кто вы?

– Никуда-Не-Пойду!

– Я не спрашиваю вас… – Брюно не стал продолжать. Лучше не ссориться с этой странной личностью. Может быть, он один из сыновей Анри? Даже армия побрезговала таким экземпляром.

Сев в кровати, Брюно удовлетворенно констатировал, что кальсоны на нем, так как что-то во взгляде этого человека внушало ему опасения… Конечно же, не в сексуальном плане, ничего двусмысленного во взгляде этого несчастного и быть не могло, он, наверное, никогда и девушку не держал за руку. Смутная жалость к этому существу, которого его уродство делало почти экзотическим, охватила Брюно, и, ткнув указательным пальцем себя в грудь, он заявил:

– Моя – Брюно! Моя – Брюно! – Затем, показав пальцем на своего собеседника, он спросил: – А твоя? Как твою звать?

– Никуда-Не-Пойду, – повторил тот с раздражением. Это уже переходило всякие границы.

Брюно пожал плечами и снова прилег на кровати. Он чувствовал слабость.

– Где мои друзья? – спросил он.

– Твои друзья в поле.

– В поле? Бедняги!..

Он на мгновение представил себе Люс с граблями, затем Лоика в кабине того сельскохозяйственного агрегата – это было уже лучше – и, наконец, саму Диану с граблями; эта мысль показалась ему настолько апокалиптической, что он сразу же отбросил ее. Диана с граблями, все рушится: сама деревня, деревья, люди, собаки, кошки, куры! И он невольно рассмеялся.

– Мои друзья довольны?

– Твои друзья довольны, когда моя принести тебя.

– Твоя принести меня?

Вдобавок это был его спаситель. Ну и дела! Наверное, он нашел его без сознания и привез в какой-нибудь телеге. В жизни Брюно телеги стали приобретать громадное значение.

– Моя отблагодарить тебя. Моя давать тебе…

– Фиников надо нет. Моя не хотеть фиников.

Брюно возмутился:

– А почему это я должен дать тебе фиников?

– Фиников и коз.

Брюно пришел в изумление. А ведь этот придурок был совершенно искренним.

– Да нет же! Моя заплатить тебе! Деньгами!

– Моя отказаться и от твоих часов, – сказал парень с благочестивым видом.

Брюно внезапно ощутил прилив уважения к этому человекообразному, который, вместо того чтобы обчистить, доставил его сюда.

– Твоя – славный малый! – сказал он.

И, наклонившись, он похлопал незнакомца по плечу. Тот сразу же встал на колени перед кроватью и подставил Брюно свою буйную голову.

– Твоя поцеловать меня.

Брюно отшатнулся, но слишком поздно. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Диана. Она смотрела на них, прислонившись к дверному косяку, в вызывающей, как у уличной девки, позе, что сначала удивило Брюно, а потом привело его в ярость.

– Я помешала вам! – сказала она визгливым голосом.

– Ах, прошу вас, Диана, не будьте смешной! Что со мной произошло?

Диана расхохоталась:

– Случилось то, что во время вашего побега вы заработали себе солнечный удар, а этот парень вернул вас домой. Учитывая разнообразие его увлечений, нельзя с уверенностью утверждать, оказал ли он вам те же знаки внимания, что и кое-каким животным из своего стада и местному викарию. Вот так!

Брюно бросил взгляд, полный недоверия и ужаса, на своего воздыхателя, слава богу, поднявшегося с колен, затем посмотрел на Диану.

– Ну что, Брюно, вижу, что вам начинает нравиться сельская жизнь?

Так, теперь еще и Лоик; шуточки в его духе. Появившись из-за спины Дианы, он прислонился к косяку с другой стороны. Он раскраснелся, улыбался, вид у него был очень мужественный, и, честное слово, это раздражало Брюно.

– Лоик, вы ведь… скажите мне… то, что рассказывает Диана… эти бредни, в общем, по поводу… – Он указал подбородком на болвана, который не переставал блаженно улыбаться.

Голос Лоика звучал успокаивающе:

– Да что вы, старина, точно ничего не известно! Единственное, что мы действительно знаем, так это то, что наклонности Никуда-Не-Пойду еще не совсем определились… Но браться утверждать, что вы уже не тот, каким были, когда покидали эту ферму…

Диана принялась хохотать, и Брюно хотел сделать ей внушение, но остановился. Она вдруг звучно икнула, как настоящая пьянчужка. В салонах подобные выходки встречают каменными лицами и потоками слов. Но только Диана, вместо того чтобы бросить на присутствующих осуждающий взгляд, как обычно поступают со стыда люди, позволившие себе подобный промах, сделала совершенно невероятную вещь: она открыла висевшую у нее на руке соломенную сумочку, с раздражением заглянула внутрь и тщательно закрыла ее. На какое-то мгновение Лоик и Брюно онемели, затем Брюно заметил, что и без того красные щеки Лоика побагровели еще пуще от желания рассмеяться, но это длилось недолго. Он только что вернулся с поля, откуда, опередив его, раньше закончив работу на своем полугектаре, прибежал на ферму Никуда-Не-Пойду. Лоик умирал от усталости, из-за чего и потерял свойственную ему проницательность. Разговор внезапно показался ему сюрреалистическим. Словно это он, Лоик Лермит, добрый босеронский землепашец, приютил у себя двух парижан. Ему в голову пришла забавная мысль: сегодня вечером только жнецы могут рассчитывать на его уважение. Остальные же, кем бы они ни были, пусть даже они прикатят сюда в «Роллс-Ройсе» из Академии наук, будут для него всего лишь хлыщами, предающимися абстрактным рассуждениям. По крайней мере Диана, несмотря на свое опьянение, помогала готовить яблочные пироги и отведала убоины, что делало ее более живой, более реальной, чем Брюно с его тройным солнечным ударом. Более живой, чем муж Люс с его невидимыми миллионами, чем леди Дольфус, парижская законодательница мод и элегантности. Лоик соприкасался с землей, выворачивал ее пласты, брал у земли зерно, которое было предтечей хлеба. Он стал самому себе смешон; он смеялся над самим собой и над салонами, в которых проводил свою жизнь, и над той жизнью, которую ему еще предстоит прожить в тех же салонах. А через несколько дней он будет смеяться над сельской жизнью, над полями, над урожаем, над зерном, над своей физической усталостью, как и подобает смеяться человеку по имени Лоик Лермит, когда ему становится ясно после пятидесяти лет прожитой жизни, что сама эта жизнь была, по существу, пустой и вовсе не обязательной. Когда становится ясно, что некоторые невыносимые моменты, пережитые в прошлом, действительно были невыносимыми, а счастье, хотя и весьма сомнительного свойства, действительно было счастьем. В общем, когда становится ясно, что выражение «прожигать жизнь» встречается не только в романтических произведениях.

– Кажется, он хочет укусить меня! – закричала Диана.

Она присела с другой стороны кровати лицом к Брюно, и придурок действительно весьма свирепо уставился на нее; он даже ощеривался, показывая зубы, похожие на зубы старого пса. Она повернулась к Лоику. (Милая Диана была взаправду пьяна!)

– Представьте себе, этот парень считает, что я готова броситься на Брюно, наверное, с ним вместе! Как будто я могла бы поступить так под этим кровом! – сказала она, указывая широким жестом на засиженный мухами потолок. – Как будто я собираюсь показать этому невинному созданию все тонкости и извращения греха, которые он будет помнить всю свою жизнь, а возможно, и обучит им своих животных!

Лоиком овладел приступ дикого смеха, передавшегося затем и Диане. В нем слились их усталость, полный разрыв с прежними привычками, вся странность их приключений, полное изменение привычного течения их жизни. Неизвестно почему, они оба содрогались в конвульсиях, Диана даже вынуждена была встать и, ковыляя, добрести до стены, чтобы прислониться к ней. «Странно», – подумал Лоик. Странно было видеть, как эти два совершенно непохожих человека смеялись совершенно одинаково; было нечто таинственное, нелогичное, могущественное в этом сумасшедшем смехе, нечто, вырывавшееся из глубины подсознания, не связанное с остальными чертами характера, но нуждающееся в том, чтобы быть разделенным с кем-то, как и наслаждение. Например, у них с Дианой не было ничего общего, разве что они посещали одни и те же салоны, но иногда их одолевал абсурдный и почти шутовской смех по одному и тому же поводу. Они задыхались от этого смеха, он увлекал их за собой и мучил. Если в отношениях двух людей, даже страстно влюбленных, никогда не было такого смеха, в решающий момент его всегда не хватало. Отсутствие этого смеха зачастую объясняло внешне ничем не оправданные разрывы отношений, а если он вдруг возникал, то мог служить причиной довольно странного взаимного влечения, как, например, теперь, когда никто не смог бы встать между Лоиком и Дианой. Наконец они успокоились, присели – она на стул, он – на подоконник, с такими предосторожностями, как будто были тяжело ранены, то есть вели себя так, как положено людям, ставшим жертвами безумного смеха. Удостоверившись, что к партнеру возвращается хладнокровие, что приступ прошел, они оба вернулись к взаимному недоверию, раздражению, перестали интересовать друг друга, короче говоря, вернулись каждый в свое одиночество. И только тогда они смогли посмотреть на Брюно.

Выражение его лица было им очень хорошо знакомо; он пытался изобразить непонимание причины их смеха: подчеркнуто благосклонный взгляд, вопросительно поднятые брови, нетерпеливое покусывание губ, – все его лицо выражало снисхождение, с некоторой долей заинтригованности. К сожалению, обнаружилось, что Никуда-Не-Пойду в своем обожании к нему решил, подражая Брюно, скорчить такую же мину. Лежа на кровати, Брюно не мог видеть этого. Во всяком случае, погрузившись в самолюбование, он и не думал смотреть на того, кто так хотел походить на него. Никуда-Не-Пойду поднял брови до самых корней волос – что было нетрудно сделать при его низком лбе – и так сощурил глаза, что они буквально исчезли, свою толстую нижнюю губу он не покусывал, а почти что жевал. Зрителям понадобилось какое-то время, чтобы понять, что означала эта странная мимика. Но в тот момент, когда они поняли это, продолжавший невозмутимо взирать на них Брюно протянул руку и небрежным жестом стряхнул пепел сигареты на выложенный плиткой пол в комнате доброй Арлет. В свою очередь, Никуда-Не-Пойду не глядя вытянул свою толстую руку, но там, куда он стряхнул пепел, оказались, к несчастью, пуловеры Брюно.

– Могу ли я узнать, что происходит? – надменно спросил Брюно.

И как будто желая подчеркнуть свою усталость, он снова небрежно протянул руку и спокойно погасил окурок о пол. Так же поступил и Никуда-Не-Пойду, полузакрыв глаза, и только тогда, когда он прожег третий пуловер, он понял, что что-то не в порядке. Бросив беглый взгляд на незнакомые ему вещи, он поспешно убрал руку и спрятал ее между коленями, что снова вызвало приступ истерического смеха у Лоика и Дианы. Толкаясь, они выбежали из комнаты, причем Лоик еще нашел в себе силы пробормотать неразборчивые извинения.

Когда его друзья вышли, Брюно повернулся к Никуда-Не-Пойду, который сидел со странным выражением лица, закрыв глаза, как человек, проглотивший жгучий перец, а теперь молчал, словно язык проглотил.

– Принеси мне воды, – сказал ему Брюно.

В конце концов, если уж ему суждено терпеть рядом с собой этого странного обожателя, то лучше сделать из него лакея. Ведь было же немало умных людей, лакеи которых были идиотами. Например, у Дон Жуана, разве не так? И у кого-то там еще, в пьесе Мольера? У кого точно – Брюно не мог вспомнить. (Нужно сказать, что его познания были весьма скудными и ограничивались периодом между 1900-м и 1930 годами.) Он собирался надеть один из своих пуловеров и брюки в полоску, как у яхтсмена, а что поделать, если в его гардеробе не было предусмотрено одежды, подходящей для фермы. Слегка усмехнувшись, он посмотрел в зеркало, жалкое зеркальце, висевшее на вбитом в стену гвозде. Для жертвы солнечного удара он был не такой уж и красный! Он посмотрел на свои зубы, втянул в себя щеки и тихо сказал сам себе: «Отлично!» В этот момент и появился запыхавшийся Никуда-Не-Пойду с кувшином воды, который он проворно поставил к ногам Брюно. Тот невольно отшатнулся: этот тип был действительно чокнутым. Всем известно, что выражение восхищения им никогда не заставляло его смягчаться, но обожание со стороны этого монголоида или как его… гидро… в общем, что-то в этом духе, казалось ему уж слишком бурным. Вот так!..

– Ты можешь оставить меня в покое? – сказал он. – Я сейчас умоюсь и присоединюсь к остальным. Надеюсь, мы сядем за стол?

– Да, – быстро ответил Никуда-Не-Пойду. – Да. Мадам Люс как раз готовит суп. Я подожду там.

И он исчез, ни о чем не попросив, к большому удивлению Брюно, который уже привык к этому поклонению.

Все сидели за столом, кроме Люс, медленно помешивавшей суп деревянной ложкой, под сладострастным взором Мориса и одобрительным Арлет. Время от времени Лоик и Диана вяло перебрасывались фразами, чувствуя усталость от смеха и от работы. Никуда-Не-Пойду сидел, не шевелясь, в своем углу, в общем, в воздухе витал этакий дух семейного мира.

Тем временем Арлет подводила итоги: Люс нравится ее малышу, и это удерживает его дома лучше, чем ранение (рана-то заживет через две недели). Она славная, эта Люс… ходит по струнке… всему прочему ее можно быстро обучить, если б знать, кто был раньше ее ухажером… Во всяком случае, не Лоик, да и не тот хитрюга, который хочет всех обдурить. Так, теперь Диана: от нее проку мало, она только беспорядок может устроить, но Арлет чувствовала какую-то жалость к этой дылде. А вот посмеяться эта Диана мастер! Даже больше, чем иные молодые! Да и Лоик тоже неплохой парень. И все же вся эта компания пила, ела… а урожай-то уже собран! Они больше не были нужны. Как же признаться им, что немцы дошли уже до Тура, не встретив ни малейшего сопротивления, что можно ехать куда угодно, при условии, что будешь вести себя тихо? Да и вчера было подписано перемирие, значит, Рене и Эдуар, ее муж и младший сын, скоро вернутся домой. Где же прикажете разместить их всех? Нет, нет, она должна действовать. И все же что-то смутно огорчало Арлет, – может быть, жалость, – но у нее не было привычки испытывать какие-либо чувства, поэтому ей и в голову не могло прийти поддаться им.

Значит, нужно, чтобы вся эта компания быстренько уехала. Завтра она пошлет Никуда-Не-Пойду к хозяину гаража, пусть он подыщет им машину. А покинув ферму, они своими глазами увидят, что война окончена, а Франция оккупирована… Ей не придется раскрывать им все свои уловки… Вчера за обедом этот дурень Фердинан чуть все не испортил, расхваставшись перед своей соседкой. Да… все-таки какая неугомонная эта Диана, настоящая сумасбродка!..

– Здатути! – раздался сзади крик ее свекра.

Она с уважением посмотрела на него: что бы там ни говорили, таких вежливых людей нечасто встретишь. Кое-кто мог бы и поучиться у него, например тот же Брюно… Как же отправить завтра Никуда-Не-Пойду? Как отправить его за машиной, чтобы выпроводить с фермы всех гостей, а с ними вместе и Брюно? Если уж что-то втемяшится в башку Менингу, размышляла она, то заставить его думать о чем-то еще – напрасное дело. А может быть, сказать ему, что его дружок в любом случае останется здесь, так все и уладится: он ведь ревновал Брюно к его спутникам и успокоится, когда узнает, что им нужно уезжать… И все-таки жаль… Этот Лоик такой приличный человек, и на вид, и по характеру. Только с такими вот настоящими мужчинами и чувствуешь себя спокойной… Ах, где же теперь ее бедные Рере и Дуду?..

Вся прежняя жизнь Арлет была расписана и подчинялась давно заведенному ритму: ежедневно, утром и вечером, нужно кормить кур, ухаживать за поросятами, вовремя сеять и убирать хлеб, собирать виноград. И вот теперь Арлет, которая так четко представляла себе всю свою дальнейшую судьбу, вдруг почувствовала некоторую усталость от образовавшегося вокруг нее водоворота. На мгновение она прикрыла глаза.

Появление Брюно, вне себя от бешенства, пунцово-красного, на одних произвело впечатление разорвавшейся бомбы, особенно на Люс, для других явилось причиной головной боли.

– Мой пуловер! Мои пуловеры! – кричал он. – Мои кашемировые пуловеры! Этому болвану взбрело в голову тушить о них окурки! Три пуловера уже ни на что не годятся! Да что же это такое, – сказал он, наклоняясь к явно сконфуженному Никуда-Не-Пойду. – Да что же это такое?.. Он совсем сошел с ума или сделал это нарочно?

– Это – их первая маленькая ссора, – не замедлила отозваться Диана, правда довольно миролюбиво. – Все молодожены должны пройти через это… а потом все успокаивается, они мирятся… в постели… или еще каким-нибудь образом…

– Ах, прошу вас, Диана! Нет! Нет и еще раз нет! Если бы вы не взвалили мне на плечи этого идиота…

– Ну-ка, ну-ка, ну-ка, – сказала Диана.

Но Брюно и не слушал ее:

– Да еще к тому же… к тому же…

От бешенства он начал заикаться. Только тогда он увидел Люс.

– Ах, моя дорогая Люс, вы прекрасно выглядите! Вы загорели в полях! Очень приятно видеть вас! Должен признаться, что рад вас видеть в такой близости от себя, моя дорогая, мне не хватало вас.

– Мне тоже, Брюно, мне тоже не хватало вас, – сказала бедная Люс; в волосах у нее были соломинки, а ноги подкашивались. – Мне тоже, Брюно. Вы знаете, вы очень напугали нас всех!

– Да уж! – добавил Морис, недобро усмехнувшись.

– Из-за ваших прогулок вас и хватил солнечный удар, – сказала злопамятная Арлет. – Я впервые в жизни вижу такой солнечный удар… как там вы его назвали, мадам Диана?

– Да что же вы, Арлет! – вскричала та таким тоном, который был бы более уместен в каком-нибудь баре на Ривьере. – Да что же вы, в самом деле… Называйте меня просто Диана! Вы ведь только что обещали мне это. Не надо этого «мадам»! Или тогда я вас буду звать мадам Арлет!

В ее голосе сквозила угроза, но Арлет одним движением плеч показала, что это сущая мелочь по сравнению с другими ее заботами…

– Ладно, – пробормотала она, – о чем это я говорила?

И она повернулась к Люс, которая, вцепившись в ложку, яростно мешала суп.

– Милая Люс, ведь суп, наверное, уже сварился? Вы нам что готовите – суп или майонез?

– Плохая вам досталась ученица? – спросил с иронией Брюно, подходя к огню.

– Здатути! Здатути! – закричал старик, который сначала не заметил прихода Брюно и теперь энергично извинялся за это.

Нужно сказать, что несчастный надорвал себе глотку из-за того, что целый день вежливо приветствовал каждого жнеца, и совсем выбился из сил. Но Брюно, красный, растрепанный, в своем раздражении не замечавший ничего, не отозвался.

– Вы, кажется, могли бы ему ответить! – сухо сказала Арлет.

– Ах да, ну да… здатути, здатути! – рассеянно произнес Брюно, но, неизвестно почему, Арлет заразилась его раздражением.

– Да вы что, в самом деле! Почему вы смеетесь над ним? – сказала она. – Нужно сказать ему «здравствуйте»! Вы-то в состоянии вымолвить «здравствуйте», а? Ведь папаша не нарочно говорит вам «здатути»! Что вы себе думаете? Ну-ка, садитесь! – сухо бросила она.

Неловко усевшись, Брюно осмотрелся. С другой стороны стола, прямо напротив него, сидел пресловутый местный донжуан, он же Морис, обожженный солнцем, его старая полотняная рубаха была расстегнута и открывала постороннему взору загорелое мускулистое тело, левый глаз был прикрыт прядью волос, а правый смеялся, щеки слегка заросли сизоватой щетиной: точная копия лесничего леди Чаттерлей. Морис был плохо выбрит и напоминал скорее пирата, чем парижского бродягу-клошара. «Этот увалень мог бы понравиться определенным женщинам», – мелькнула у Брюно мысль. Тем женщинам, которые не подошли бы самому Брюно: женщинам для шпаны.

– Все правда! Мадам Анри права, – заявил Лоик самым серьезным образом. – Представьте себе, что вы потеряли способность выговаривать «р», «п», «л», «к», «з», «т», «м», которыми вы пользуетесь сегодня, не имея к тому особых знаний. Каких букв вам будет особенно не хватать, именно вам? Самые большие сложности возникнут с буквой «к». Представьте себе, мой бедный Брюно, представьте себе, что вы говорите своей любовнице в… самый… ответственный момент… «Ты 'ончила? Ты 'ончила? Я у'е 'ончил! А ты, моя 'асавица, ты 'ончила?» В этом случае вашему положению не позавидуешь!

– Не делайте меня персонажем ваших недостойных комедий, Лоик! Я все равно в них ничего не понимаю и горжусь этим. Они не смешны.

– Ладно! А что может вам показаться смешным, скажите на милость! Знаете что, Брюно, вы ведь и сами не слишком забавны! Посмотрите-ка хорошенько: перед вами женщина, которая лучше справляется со своей женской ролью, чем вы с мужской, к тому же она кормит вас, содержит, дает кров, одевает вас, даже принимает вас в своей постели! А вы еще дуетесь! Ненавижу альфонсов, которые еще и ворчат!

– Моя частная жизнь касается только меня, Лоик! Да и потом, спросите лучше у Люс, почему она принимает меня в своей постели, как вы только что выразились! Она ответит вам! – И Брюно захихикал.

– О! Только не говорите мне, что это – из-за ваших мужских достоинств! Это просто смешно! Ни одного альфонса не держат ради ночных утех. Разве вы не знали? Женщины содержат альфонсов только для того, чтобы выставлять их напоказ, кичиться ими, выводить в свет. А ночь… это так… незначительная деталь, а вы как думали? Женщины содержат любовников не для себя, а чтобы хвастаться перед подругами! Потому что физическая любовь сейчас в моде, считается, что она способствует равновесию между телом и внутренним «я»… Как там еще? Нет, нет, уверяю вас: тем, что альфонсы еще существуют, они обязаны только Фрейду! Люди, принадлежащие к вашему братству, должны воздвигнуть статую Фрейду, разве не так?

– А вы, вы задаете слишком много вопросов, Лоик! Это может плохо кончиться!

– А вы, наоборот, задаете слишком мало вопросов, мой дорогой Брюно. В вашем возрасте вам следовало бы быть вопросительным знаком, в надежде превратиться позже в жирную точку. Но, увы, вы будете всего лишь маленькой запятой, как и мы, в громадной азбуке времени. Как же красиво я выражаюсь, Диана! Вы успели отметить это?

– Восхитительно, – сказала Диана, – только я не понимаю, почему же я запятая? – Она всегда готова была обидеться по самому незначительному поводу.

– Я не говорю об эстетической стороне, моя дорогая. Я анализирую нашу жизнь с точки зрения времени. Я утверждаю, что Брюно хотел бы стать точкой, но станет всего лишь точкой с запятой, то есть у него не будет веса, значительности, серьезности, притягательности точки. И в то же время у него не будет легкости, гибкости и быстроты запятой.

– Я перебьюсь и без ваших советов; хочу еще раз напомнить вам, чтобы вы больше не забывали: моя частная жизнь касается только меня!

Но Лоик уже вышел, не дослушав этой последней тирады. Перед дрожащим от ярости Брюно осталась лишь дрожащая в замешательстве Люс.

Диана решила последовать за Лоиком, потому что видела, что его новая светская игра сулит много интересного, хотя и не понимала всего до конца. Как же можно так запросто взять и отобрать у кого-либо некоторые буквы и слоги? Это может окончиться скандалом. Но зато игра со знаками препинания была более понятной. Многоточия подойдут деловым людям, восклицательные знаки – для любви, вопросительные – в искусстве… и так далее и так далее, ну а кавычки сгодятся для всяких глупостей, как обычно.

Она нашла Лоика лежащим в траве на лугу, где была могила, или, выражаясь высоким стилем Люс, печальный могильный холм, под которым покоился Жан. Она молча села рядом с Лоиком, потому что у того был вид человека, который нуждался в тишине и который не потерпел бы постороннего вмешательства: отвернув лицо, он закрыл его руками. Впрочем, Диане не хотелось что-либо говорить или просто подавать голос, чтобы быть узнанной: она надушилась своими обычными великолепными духами, что заметил даже Фердинан за обедом. «Горячая дамочка»… Она умирала от желания рассказать об этом Лоику, ее буквально распирало. И для того, чтобы вместе посмеяться над этим комплиментом, таким забавным, и чтобы эпатировать его. Боже мой, в шестьдесят лет разбудить эротические чувства у невежественного крестьянина! Ну и дела! Она хотела поделиться этим с Лоиком… И она хотела, чтобы ее рассказ вышел забавным, острым, ироничным.

– Лоик! Я должна была сказать вам… но из-за этого дикого смеха так и не случилось подходящего момента. Боже мой! Как вспомню бедного Брюно!.. Как представлю себе, что он разучился произносить «р», «к», «т» и так далее. Надо сказать, что после потери своих пуловеров, любовницы утратить еще и способность произносить согласные – это было бы слишком жестоким ударом!.. Слишком!

– Что значит «потери любовницы»?

– А разве вам не кажется, что Люс слишком часто заглядывается на красавчика Мориса?

Лоик вздохнул и снова чуть не попал в западню. Одним своим молчанием он чуть не подтвердил возможность существования этой связи, а ему почему-то не хотелось этого делать. Он думал, что позже, в Париже, именно эти воспоминания сделают жизнь Люс Адер более приятной, именно об этих событиях она будет вспоминать с теплотой. И возможно, она хотела бы, чтобы они остались в тайне.

Нависнув над ним, Диана продолжала:

– Нужно сказать, что здешние мужчины очень и очень галантны!

– Вы находите?

Лоик удивился. Кроме Мориса, помешанного на Люс, он не заметил никого особенного.

– Ну разумеется! Этот… этот… этот… сегодняшний жнец… такой… Фердинан… ну, высокий, толстый, понимаете, о ком я говорю? С усами…

– Я прекрасно представляю себе Фердинана, – сказал Лоик. – Мы даже отлично поработали с ним сегодня.

– Ну так вот, представьте себе, что этот самый Фердинан сказал мне… – Она остановилась и рассмеялась. – Он сказал мне… Ах нет! Я не могу…

– Ну же! Диана!

– Я спросила у него, что они делают зимой в деревне. Ну а он сказал мне… он сказал мне… Ах нет! Это слишком экстравагантно!

– Да что же он вам такого сказал?

– Он ответил мне: «Нет, время быстро бежит, особенно когда у тебя в постели горячая дамочка вроде вас!»

Выпалив эту фразу, Диана затаила дыхание, готовая рассмеяться следом за Лоиком. Но тот не смеялся.

– Ну и что? – сказал он. – Что в этом такого забавного?

– Ну что вы!.. Что вы, Лоик! Ведь он это мне сказал как комплимент! Разве это не чушь?

– Конечно, нет! Почему чушь, Диана? Разве у вас холодные ноги? – Внезапно голос Лоика стал необыкновенно нежным. – Нет, просто у этого мужчины есть нюх, вот и все! И обаяние: должен вам сказать, что, если бы я был женщиной, – в голосе Лоика абсолютно не было ничего гомосексуального, – если бы я был женщиной, то этот Фердинан мне бы наверняка понравился!

И они затихли, вслед за затихшими птицами, и ветром, и солнцем, и днем. На слишком светлом холсте летнего неба ласточки в полете рисовали черным мелом своих силуэтов фигуры, символы, загадочные ребусы, но, разочарованные людской непонятливостью, бросали это занятие и выстраивались в прямую линию, сложив крылья и закрыв глаза: слишком высоко для людей или слишком низко, во всяком случае, слишком быстро… И слишком близко от препятствия, чтобы можно было заметить, как они уворачивались от него в последнюю секунду со столь же желанной, сколь и смертельно опасной непринужденностью.

Застав своих старших спутников в таком дружелюбном настроении, Брюно не замедлил воспользоваться этим. Казалось, он никоим образом не держал зла на Лоика, которому было немного стыдно за свой уход.

– Я очень рад, что вы так по-дружески общаетесь, – сказал он без видимой иронии. – Это позволяет мне попросить вас об одной услуге.

Лоик и Диана с изумлением посмотрели на него, потому что чаще всего он облекал свои желания в форму приказов, по крайней мере он выдавал их за объективную необходимость, от которой нельзя увильнуть, как от смены времен года.

– Я не видел Люс уже целых три дня, – сказал он, изобразив на лице приветливость и любовь. – И подумал, что сегодня вечером вы, может быть, могли бы… э-э… может быть, вы были бы столь любезны, чтобы… э-э-э… поменяться комнатами… в общем, поменяться партнерами по комнате. Если бы вы согласились принять на ночь Лоика вместо Люс, Диана?

– Ну конечно же, – сказала обалдевшая Диана, прежде всего подумавшая о том, что Лоик и его забавные рассказы помогут ей лучше скоротать ночь, чем бедняжка Люс с ее огорченным видом, вздыхающая от угрызений совести… или от сожаления… кто знает!

Лоик же вовсе не был уверен, что этого хотела и Люс, но его отказ был бы грубостью по отношению к Диане или надо было быть садистом, чтобы объявить Брюно, что в его услугах больше не нуждаются.

– Конечно! – сказал он машинально. – Конечно! Но…

– Спасибо! – растроганно сказал Брюно и исчез.

Диана и Лоик посмотрели друг на друга: она – развеселившись, он – обуреваемый сомнениями.

– Не терзайтесь, мой милый друг! Я не собираюсь насиловать вас! – сказала она, рассмеявшись. – Мы уже не в том возрасте, чтобы играть в эти игры.

Хотя это «мы» старило Лоика на десять лет, он даже не пытался протестовать, а наоборот, слабо улыбнулся. «В конце концов, Люс уже достаточно взрослый человек, чтобы отказать Брюно», – подумал он, но и сам не поверил в это, как и во все подобные рассуждения из области здравого смысла – он знал, что все они ошибочны.

– Наш Морис будет не очень-то доволен, – просто сказал он. – Я думаю, что он питает большую слабость к Люс.

– Я тоже заметила это, но не знаю, осуществилось его желание или нет! – произнесла Диана, забросив тем самым сеть, чтобы получить дополнительную информацию.

Но Лоик промолчал.

– Кроме того, – продолжала обиженная Диана, – кроме того, ей пришло время снова завязать отношения с Брюно! А сейчас они весьма прохладные. Она же не может приехать в Нью-Йорк или вернуться в Париж, уж не знаю куда, одна, ведь этот наглый господин будет рассказывать на каждом углу, что его бросили ради какого-то крестьянина. Такие истории прелестны в театре или в романах, но в жизни это выйдет ей боком!.. Согласитесь, что это так!

– Конечно, вы правы, как всегда, Диана: это выйдет ей боком.

И действительно, подобная история о стирании различий между классами могла повредить репутации Люс, заставлял себя думать Лоик, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

Люс назначила Морису свидание в сарае, но в комнате, которую она делила с Дианой, вдруг появился улыбающийся, решительно настроенный соблазнитель Брюно, он обнял ее и подтолкнул к кровати.

Сначала она позволила ему целовать себя, надеясь на спасительный приход Дианы, но, услышав ее смех в соседней комнате, все поняла. Она вырывалась скорее из-за своей страсти к Морису, чем от отвращения к Брюно, любовная игра с которым была необходимой и краткой церемонией, не имеющей никакого значения. Она продолжала слабо сопротивляться, но затем сдалась, ведь, в конце концов, Брюно был ее любовником! И как таковой имел на нее права. Так все и происходит в этом мире. От своих обязанностей она не могла уклониться.

Люс надеялась, что Брюно, как обычно, быстро заснет и она сможет позже отправиться к Морису. Но Брюно, снова вступив в права собственности, закурил одну сигарету, за ней другую и принялся сыпать сарказмами по поводу их жизни на ферме. Лежа неподвижно рядом с ним, она только шептала: «Да… да… да…», затем сделала вид, что заснула. И все это время в глазах у нее стояли слезы.

После вечернего туалета Диана и Лоик улеглись в одной кровати: все целомудренные предложения Лоика о том, что ей лучше бы спать на кровати, а ему – на матрасе, встретили лишь грубый смех Дианы, заявившей, что все это – глупые условности. Образ «горячей дамочки», к которому прибег досточтимый Фердинан, на секунду взволновал Лоика, но он без труда избавился от этого наваждения, потому что намазанная кремом для снятия косметики и закутанная из-за сырости в три халата Диана явно не понимала, как мало в ней эротического в этот вечер.

Лежа в темноте, они вполголоса обменивались впечатлениями о прошедшем дне, но затем Диана громко расхохоталась, вспомнив о Никуда-Не-Пойду и о его сигаретах. Они уже дремали, когда заскрипели ставни и открылось окно. Секундой позже Лоик ощутил прикосновение охотничьего ружья к своей шее, и хриплый голос приказал ему встать.

Дожидаясь в сарае Люс, Морис Анри выпил много столового вина и сливовой водки. Не дождавшись ее, он почувствовал приступ ярости и страсти, чему к тому же способствовал алкоголь, и, сорвав со стены в большой комнате ружье, устремился в комнату своего соперника, который, как он считал, насилует его любовницу. Он и представить себе не мог, что Люс в области любовных отношений придерживалась принципа примиренчества в сочетании с высоким чувством долга.

Морис наставил ружье на мужскую фигуру, мирно укрытую одеялом, придя в еще большую ярость, потому что это спокойствие подсказывало ему, что он прибыл слишком поздно.

– Молчи, дерьмо! – прошептал он. – Молчи, сволочь! – При этом он подталкивал Лоика в ухо стволом, а тот, ошарашенный, полностью повиновался ему, если не считать робких возражений: «Но за что?.. За что?..» – но это не могло спасти его.

Повернувшись на шум, Диана с ужасом смотрела на черную тень, внезапно возникшую между окном и кроватью. Она различила, как в смутном свете ночи блеснуло оружие, выпученные глаза Лоика, затем как он встал, а незнакомец все шептал ему на ухо какие-то приказания и оскорблял его… Кошмар! Настоящий кошмар! Их бомбили самолеты, их лошади понесли, их насиловали местные сумасшедшие, а сейчас какие-то преступники угрожают им оружием посреди ночи! Забавно, но ей ни на секунду не пришло в голову, что это мог быть Морис, впрочем, она не знала, что он любовник Люс, поэтому она приписывала ему только неразделенную страсть, но уж никак не преступные желания или преступную ревность.

Уткнувшись в подушку, она лязгала зубами, удивляясь, что убийца не заметил ее, и благословляла небо за эту слепоту, не забывая, однако, сожалеть о бедном Лоике. А он так хорошо выглядел в эти дни!.. Был таким веселым!.. Стоило прослужить всю свою жизнь на набережной Орсе, чтобы в конце концов тебя убили какие-то допотопные аборигены! Что они будут делать с ним? Может, жечь ему ступни, чтобы он сказал им, где спрятаны их деньги и драгоценности? Несмотря на темноту, Диана бросила взгляд в сторону печки, внутри которой она спрятала свою шкатулку, как только они приехали. Конечно, Лоик не знал, где ее тайник. Но если ему будут жечь ступни на ее глазах, что тогда делать? Она будет обязана все рассказать! Да полно, неужели она действительно обязана будет все рассказать? В этой области условностей не существовало. Впрочем, условности вообще перестали существовать с того самого дня, как они сюда приехали.

Разумеется, в доме были Брюно и Морис Анри. Но как предупредить их?

Из большой комнаты до нее донесся слабый звук голосов. Она встала, дрожа, надела четвертый халат и скользнула в коридор. У нее болели уши, потому что она прислушивалась, словно сеттер. Наконец она уловила фразу, произнесенную Лоиком; ее поразило спокойствие, с которым он произнес ее, но затем до нее дошел и смысл сказанного: «Уверяю вас, Морис, это просто смешно! Я уверен, что Л… что ничего не произошло!»

– Мда! Но я сам хочу убедиться! Я пойду и посмотрю, спит ли этот Брюно.

Тут Диана узнала голос Мориса. Внезапно она все поняла и, красная от ярости, вошла в кухню.

Мужчины сидели подле огня, рядом с ними на полу стояли бутылка вина, два стакана и лежало охотничье ружье.

– Боже мой, Диана! Как вы напугали меня! – глупо произнес Лоик. – В такой час…

– Зато я совсем не испугалась, когда в такой час увидела, что на моего соседа наставляют ружье и он исчезает в коридоре, – да мне от этого ни жарко, ни холодно!

– А, так, значит, вы все видели? А я подумал, что вы спите… – сказал Лоик добродушно, что еще больше разозлило Диану.

– Нет, я не спала… я все видела… Но с меня достаточно!.. В таких условиях совершенно невозможно спать!.. Я безумно волновалась за вас!.. Что это вам взбрело в голову, Морис?

– Он подумал, что рядом с вами спит Брюно, – сказал Лоик.

– Брюно?.. Брюно!.. Вот так так! У этого молодого человека странные представления о нашей жизни! Скажите на милость, что я в моем возрасте могла делать в одной постели с Брюно? Явно, бред вашего Я-Вернусь заразителен! Ну почему все так хотят, чтобы у меня были какие-то скабрезные отношения с этим альфонсом ценой в три франка? Просто уму непостижимо!..

При этом она без устали расхаживала по комнате.

– Но… но… но… – бормотали мужчины, глядя на эту фурию, которую, несмотря на ее худобу, четыре надетых халата делали похожей на Толстопуза на тренировке.

– Я неверно выразил свою мысль, – наконец выдавил из себя Лоик. – Он принял вас за Люс.

– Меня?.. За Люс?

Она недоверчиво смотрела на Мориса Анри, чувствуя себя некоторым образом польщенной.

– В темноте, – сказал Лоик, – это вполне простительно.

– Ну уж нет! Нет! – крикнула она. – Нет, это вовсе не простительно! С каких это пор принято врываться ночью в комнату, где спят люди, с ружьем? Не из-за того ли, что здесь темно, вы играете в харчевню семьи Адре, а, Морис Анри?

– Харчевня семьи Адре? – переспросил Морис. – Я таких не знаю.

– Это – образное выражение. Оставьте, Морис! Представьте себе, моя дорогая Диана, что Морис, естественно без всяких задних мыслей, ревнует Люс и что…

– Без всяких задних мыслей… да вы смеетесь надо мной?

– Мне нравится Люс, – сказал вдруг Морис. – И потом… она же сама была согласна… и я подумал, что этой ночью… мы встретимся… в общем… в том же месте и сможем задержаться подольше…

– Естественно, без всяких задних мыслей, – повторила Диана, бросая презрительный взгляд на Лоика, который в смущении отвел глаза.

– Мне наплевать! Я не хочу, чтобы ваш Брюно приставал к ней! Этой ночью я всего-навсего хотел поговорить с Люс наедине! И продолжаю хотеть до сих пор!

– Это кажется мне довольно трудным дельцем, – начал Лоик, взяв в свою очередь стакан вина, потому что за это время Морис почти опорожнил бутылку, что явно еще больше возбудило его.

Перехватив взгляд Лоика, Диана схватила стакан Мориса, который он, в очередной раз опустошив, поставил на стол.

– Позвольте, – сказала она, – я умираю от жажды.

Наполнив стакан, она выпила его одним глотком, не забыв подмигнуть Лоику, что должно было означать: «Хватит с него!», но ее удовлетворенный вид мог также означать, и это было более вероятно: «А вот мне-то как раз не повредит!»

Тем временем обычно добродушные глаза Мориса Анри, глаза счастливого человека, довольного жизнью, наливались кровью (или красным вином), и он по очереди пристально вглядывался то в Лоика, то в Диану, в нем росло смутное ожесточение, что их очень тревожило.

– Что я тут могу поделать? – спросила Диана. – В конце концов… они же спят, правда, Лоик?..

Она не знала, на чем остановить свой выбор: сказать, что между Брюно и Люс дружеские, платонические отношения, это успокоит крестьянина, но одновременно развяжет ему руки, и он отправится будить свою возлюбленную; или объявить ему о его несчастливой участи, рискуя вызвать его ярость, а это может привести к тому, что он ринется с ружьем в руках в комнату, где спят любовники. Диана бросила взгляд на Лоика, но тот, казалось, окаменел. Нужно признать, что после пережитых пяти минут с приставленным к уху ружьем он почему-то стал равнодушным к дальнейшей судьбе Брюно. Кровь в его жилах только начала оттаивать. Счастье еще, что с ним не приключился сердечный приступ! Впрочем, не только сегодня, но и в прошедшие три дня!

– Я пойду за ней, – сказал Морис.

Он поднялся, правда, с некоторым трудом, и поднял ружье с пола.

– Нет, нет, нет, нет!.. Нет! – закричала Диана. – Повторяю вам, Морис Анри, нет!

– Тогда сами пойдите за ней.

– Ах вот как!.. А под каким предлогом, скажите на милость?

– А мне наплевать на это, – ответил Морис Анри с приведшей Диану в замешательство откровенностью. – Быстро отправляйтесь за ней, слышите!

– Это что, плата за ваше гостеприимство? – попыталась урезонить его Диана, но, увидев мутный взгляд парня, поняла, что сегодня вечером священные законы гостеприимства не действуют.

– Лоик, – вздохнула она, – лучше вам заняться этим делом. Но что сказать? Под каким предлогом разбудить наших друзей?

Ее голос снова стал пронзительным, как в лучшие времена, а ведь она еще не полностью оправилась от пережитых волнений.

– Ах, я начинаю сдавать… – сказала она как бы для себя.

С патетическим видом она наполнила стакан – на лице ее при этом застыло выражение скорби – и выпила. Тем не менее ее голос оторвал Лоика от его потаенных мечтаний, в которые часто погружаются люди, избежавшие насильственной смерти.

– Попросите Люс прийти сюда, – сказал он. – А если Брюно не спит, вы можете сказать, что я слишком громко храплю и вы предпочитаете спать рядом с вашей привычной спутницей. А позже я присоединюсь к Брюно.

– А если я помешаю им?.. – начала Диана, но, увидев полный ненависти взгляд Мориса, закричала: – Я хотела сказать… если они играют в карты, что мне тогда делать?!

Тяжело дыша, она размахивала обеими руками – то есть восемью рукавами халатов, – напоминая морскую птицу, увязшую в смоле.

– Значит, конфискуйте у них карты! – сказал Лоик, и эта фраза прозвучала как непристойная шутка.

– Во всяком случае, приведите мне Люс, и побыстрее, слышите! – сказал добрый крестьянин, внезапно превратившись в грубого похотливого мужика. В этом Морисе Анри жили одновременно доктор Джекил и мистер Хайд.

– Я пошла, – сказала Диана.

Она встала и шаркающей походкой направилась к двери; спина ее была напряжена, словно в ожидании, что в нее выпустят заряд дроби. Внезапно она обернулась.

– Морис, – сказала она драматическим голосом, – Морис, позвольте мне переговорить наедине с моим другом Лоиком!

– Делайте что хотите, но поторопитесь! – сказал Морис, пожав плечами, и направился к алькову.

Лоик подошел к Диане, которая, почти касаясь своим носом его носа, быстро прошептала ему:

– Скажите на милость!.. На кого я буду похожа, прогуливаясь от кровати к кровати, раздавая при этом грязные советы этой бедняжке Люс! Скажите, Лоик! Вы об этом подумали? На кого мы будем похожи? Ответьте мне!

– Ни на кого, – сказал миролюбиво Лоик. – Ни на кого. Уже три дня, как мы ни на кого не похожи. Вчера или позавчера… уже забыл… мы смутно напоминали хлебопашцев… вот и все.

– Да, да, конечно!

И она, продолжая что-то бормотать, удалилась. В темноте ей удалось найти дверь своей бывшей комнаты. Пробравшись к Люс, она протянула руку, прислушиваясь к ее дыханию, положила руку ей на плечо и осторожно похлопала.

– Люс… Люс… Проснитесь!

Тщетно хлопала она по этому плечу. В конце концов это мерное дыхание если не удовлетворенной, то явно покорившейся женщины вывело Диану из себя, и она ущипнула Люс, возможно, сильнее, чем хотела.

– Боже мой! Кто это сделал? Что случилось? – завопил Брюно, схватившись за шею.

И он зажег лампу, стоявшую на кривом ящике, заменявшем тумбочку. В неверном свете ночника Брюно и обнаружил в десяти сантиметрах от своей подушки громадную, раскачивающуюся, как неваляшка, Диану Лессинг, блестящую от крема для снятия косметики, с выпученными глазами.

– Э-э… Диана, что вы здесь делаете?.. – удивился он, поначалу вполне добродушно.

Но затем, когда заметил, что она упорно молчит, сжав зубы и сильно побледнев, в нем зародилось некоторое сомнение, переросшее в уверенность, и на ум ему пришла весьма лестная для него гипотеза. Тихим голосом, чтобы не разбудить спящую с ним Люс, он прошептал:

– Но… вы сделали мне больно, Диана! Что вам нужно от меня? Если это то, о чем я подумал, то вы запоздали!

И он захихикал, удивленный и обрадованный. Во всяком случае, он был удовлетворен этим ночным порывом старухи Лессинг, слушавшей его, опустив глаза, но затем она подняла их и визгливо сказала:

– То есть как? Что такое?.. Да что вам взбрело в голову?

– «Да что вам взбрело в голову?» – смеясь, передразнил ее Брюно. – Вы можете мне сказать, что вы здесь делаете, Диана? Вы почти лежите на мне, и это посреди ночи… В такой час!

– Простите, как вы сказали?.. Что вы себе вообразили? Не думаете ли вы, что я бегаю за вами, как сучка, у которой началась течка?.. Посреди ночи!.. Чушь какая-то! Ха! Ха! Ха! Ха! – злобно рассмеялась она. – Я бегаю за «вот этим»? – сказала она, обращаясь к невидимой аудитории и указывая ей на сидящего в кровати с видом похотливого хлыща Брюно Делора.

– Тогда почему вы не даете «вот этому» спать? – спросил он. – Зачем нужно было его щипать? А, Диана? Вы слышите меня? Диана!

Он выпрямился, стараясь продемонстрировать свой красивый торс, глубоко вздохнул, невозмутимо и саркастически улыбаясь: молодой, полный презрения самец перед лицом Дианы Лессинг, заламывающей руки от страсти, стыда и отчаяния. Именно так он представлял себе ситуацию, но его заблуждения длились недолго.

– Лоик! – заорала Диана душераздирающим голосом. – Лоик, идите сюда!

Дверь резко распахнулась, и на пороге появился растрепанный и бледный Лоик в сопровождении раскрасневшегося Мориса Анри с болтавшейся в руках двустволкой.

– Кошмар! Вся эта ночь – один длинный кошмар! – сказала Диана своему другу Лоику, бросаясь в его объятия.

– Да уж, кошмар! Скажете тоже! – повторял Брюно довольно нелюбезно.

В это время наполовину проснувшаяся Люс, повернувшись во сне к Брюно, нежно протянула руку и тихо, но отчетливо выговорила:

– Морис!.. Мой Морис!..

И уж после этих слов воцарилась мертвая тишина. Она тянулась бесконечно, ибо никто не посмел ее нарушить.

Естественно, первой оправилась и взяла бразды правления в свои руки Диана.

– Брюно, – сказала она с высоты тридцати лет светской жизни, таившей в себе и не такие непредвиденные ситуации, и закашлялась. – Брюно, – звучно и отчетливо повторила она надменным голосом. – Я надеялась найти с этой стороны кровати Люс, там, где она спала прежде. Я огорчена, мой дорогой Брюно, что моя надежда не сбылась, – цинично добавила она. – С вашей стороны будет очень мило, если вы, даже принимая во внимание храп Лоика, согласитесь отправиться в первоначально отведенную вам комнату и уступить мне мою, чтобы я могла немного выспаться. Чтобы мы, и Люс и я, выспались.

Мужчины переглянулись… Вернее, двое посмотрели на третьего с ружьем, и, осторожно ступая, все вместе вышли из комнаты с непроницаемыми лицами, бледные и безмолвные.

Диане Лессинг потребовалось три минуты, чтобы снять два из своих четырех халатов, улечься, натянуть одеяло до подбородка и шумно вздохнуть, однако воздерживаясь от комментариев; затем она повернулась к Люс, которая, широко открыв глаза, казалось, просто окаменела.

– Люс, моя милая, думаю, что «некто» ожидает вас снаружи. Будьте любезны, быстренько отправляйтесь туда и постарайтесь не разбудить меня, когда вернетесь. Доброй ночи, Люс!

Сказав это, Диана тотчас отдалась объятиям Морфея, единственным, которых она желала этой ночью, не считая, конечно, объятий Фердинана.