94
В среду вечером я был в аэропорту – ждал Айрис. Я просто сидел и разглядывал женщин. Никто из них – за исключением одной-двух – не мог сравниться с Айрис по внешности. Со мной что-то не так: я в самом деле слишком много думаю о сексе. Каждую женщину, на которую падает взгляд, я представляю в постели с собой. Интересный способ проводить время в ожидании самолета. Женщины: мне нравятся цвета их одежды; то, как они ходят; жестокость в некоторых лицах; время от времени чистая красота в каком-нибудь другом лице, абсолютно и завораживающе женском. Они могут с нами это делать: они гораздо лучше составляют планы и лучше организованы. Пока мужчины смотрят профессиональный футбол, или пьют пиво, или шастают по кегельбанам, они, женщины эти, думают о нас, сосредотачиваются, изучают, решают – принять нас, выкинуть, обменять, убить или просто-напросто бросить. В конечном итоге, едва ли это имеет значение; что бы они ни сделали, мы кончаем одиночеством и безумием.
Я купил Айрис и себе индюшку, 18-фунтовую. Она лежала у меня в раковине, оттаивала. Благодарение. Доказывает, что ты выжил. Пережил еще один год с его войнами, инфляцией, безработицей, смогом, президентами. Это великое невротическое сборище семейных кланов: громкие пьянчуги, бабуси, сестрички, тетушки, орущие дети, будущие самоубийцы. И не забывайте несварение. Я от других ничем не отличался: у меня в раковине сидела 18-фунтовая птица, дохлая, ощипанная, совершенно выпотрошенная. Айрис ее мне зажарит.
В тот день я получил по почте письмо. Сейчас я вытащил его из кармана и перечел. Его сбросили в Беркли:
Дорогой мистер Чинаски;
Вы меня не знаете, но я – хорошенькая сучка. Я ходила с моряками и с одним водителем грузовика, но они меня не удовлетворяют. В смысле, мы ебемся, и потом больше ничего нет. В этих обсосах никакого содержания. Мне 22, и у меня 5-летняя дочка, Эстер. Я живу с одним парнем, но секса там нет, мы просто живем вместе. Его зовут Рекс. Я бы хотела приехать повидаться с вами. Моя мама присмотрит за Эстер. Прилагаю свою фотографию. Напишите мне, если захочется. Я читала кое-какие из ваших книжек. Их трудно найти в магазинах. Мне в ваших книжках нравится то, что вас так легко понимать. И к тому же вы смешной.
ваша,
Таня.
Потом приземлился самолет Айрис. Я стоял у окна и смотрел, как она выходит. Она по-прежнему хорошо выглядела. Приехала аж из самой Канады, чтобы меня увидеть. У нее был один чемодан. Я помахал ей, пока она стояла вместе с остальными в очереди на выход. Сначала ей надо было пройти таможню, а потом она прижалась ко мне. Мы поцеловались, и у меня начал вставать. Она была в платье, практичном, облегающем синем платье, на высоких каблуках, а на голове набекрень сидела шляпка. Редко можно увидеть женщину в платье. Все женщины в Лос-Анжелесе непрерывно носят штаны…
Поскольку не нужно было ждать багажа, мы сразу же поехали ко мне. Я остановился перед домом, и мы вместе прошли по двору. Она села на кушетку, пока я наливал ей выпить. Айрис осмотрела мою самодельную полку.
– И ты написал все эти книжки?
– Да.
– Я и не представляла, что ты написал так много.
– Я их написал.
– Сколько?
– Не знаю. Двадцать, двадцать пять…
Я поцеловал ее, обхватив одной рукой за талию, прижимая к себе.
Другую руку я положил ей на колено.
Зазвонил телефон. Я встал и ответил.
– Хэнк? – То была Валери.
– Да?
– Кто это была?
– Кто была кто?
– Эта девушка.
– О, это одна подруга из Канады.
– Хэнк, опять ты со своими проклятыми бабами!
– Да.
– Бобби спрашивает, не хочешь ли ты и…
– Айрис.
– Он спрашивает, не хотите ли вы с Айрис зайти к нам выпить.
– Не сегодня. Когда дождя не будет.
– Ну у нее и тело, в натуре!
– Я знаю.
– Ладно, может, завтра тогда.
– Может…
Я повесил трубку, думая, что Валери, наверное, тоже тетки нравятся. Ну да ладно, это нормально.
Я налил еще два стакана.
– Скольких женщин ты встречал в аэропортах? – спросила Айрис.
– Не так много, как ты думаешь.
– Уже сбился со счета? Как со своими книжками?
– Математика – одно из моих слабых мест.
– Тебе нравится встречать женщин в аэропортах?
– Да. – Что-то я не помнил, чтобы Айрис была такой разговорчивой.
– Ах ты поросенок! – Она рассмеялась.
– Наша первая ссора. Ты хорошо долетела?
– Я сидела рядом с каким-то занудой. Я совершила ошибку и позволила ему купить мне выпить. Так он, проклятый, мне все ухо отговорил.
– Он просто в восторге был. Ты сексуальная женщина.
– И это всё, что ты во мне видишь?
– Я вижу это во множестве. Может, по ходу дела увижу что-нибудь еще.
– Зачем тебе так много женщин?
– Это вс еще с детства, видишь ли. Без любви, без тепла. А когда мне было двадцать и тридцать, этого тоже очень мало было. Сейчас наверстываю…
– А поймешь, когда наверстаешь?
– Сейчас у меня такое чувство, что понадобится еще одна жизнь.
– Ты такое трепло сраное!
Я рассмеялся.
– Потому и пишу.
– Пойду приму душ и переоденусь.
– Валяй.
Я ушел на кухню перевернуть индюшку. Она показала мне свои ноги, свои лобковые волосы, сливное отверстие, ляжки; она там сидела. Хорошо, что у нее нет глаз. Ладно, мы что-нибудь с ней сотворим. Это – следующий шаг. Я услышал шум воды из бачка. Если Айрис не хочется ее жарить, сам зажарю.
Когда я был моложе, у меня постоянно была депрессия. Но сейчас самоубийство больше не казалось возможностью жизни. В моем возрасте остается очень мало чего убивать. Хорошо быть старым, что бы там ни говорили. Есть смысл в том, что человеку должно быть по меньшей мере полвека, чтобы он мог писать с мало-мальской ясностью. Чем больше рек пересек, тем больше о реках знаешь – то есть, если пережил и быстрины, и пороги. А это иногда может оказаться довольно круто.
Айрис вышла. Теперь на ней было иссиня-черное цельное платье – оно казалось шелковым и липло к телу. Она не средненькая американская девчонка, а потому и не выглядит очевидной. Она абсолютная женщина, но прямо в лицо этого не швыряет. Американские тётки обычно торгуются по-тяжелой, и в конце имеют от этого бледный вид. Несколько естественных американских женщин еще осталось – главным образом, в Техасе и Луизиане.
Айрис мне улыбнулась. В каждом кулаке она что-то держала. Потом подняла обе руки над головой и начала пощелкивать. Она стала танцевать. Или, скорее, – вибрировать. Словно ее пробило электротоком, а центром души стал живот. Это было славно и чисто, с одним лишь легким намеком на смешинку. Весь танец она не сводила с меня глаз, и в нем было свое значение, хороший обвораживающий смысл, ценный сам по себе.
Айрис окончила, и я зааплодировал, налил ей выпить.
– Я не отдала ему должное, – сказала она. – Нужны костюм и музыка.
– Мне очень понравилось.
– Я хотела кассету с музыкой привезти, но знала, что у тебя нет магнитофона.
– Ты права. Всё равно здорово.
Я нежно поцеловал Айрис.
– Почему ты не переедешь жить в Лос-Анжелес? – спросил я ее.
– Все мои корни – на северо-западе. Мне там нравится. Мои родители. Мои друзья. Всё у меня там, разве не видишь?
– Да.
– Почему ты не переедешь в Ванкувер? Ты мог бы писать и в Ванкувере.
– Мог бы, наверное. Я мог бы писать и на верхушке айсберга.
– Можешь попробовать.
– Что?
– Ванкувер.
– А что твой отец подумает?
– О чем?
– О нас.
