93

Удалось сделать чтения в Ванкувере, 500 долларов плюс за билет и проживание. Спонсор, Барт МакИнтош, дергался насчет пересечения границы. Я должен был лететь в Сиэттл, он меня там встретит, и мы переедем на ту сторону на его машине, потом, после чтений, я уже сяду на самолет из Ванкувера в Л.А. Я не совсем понял, что всё это означает, но сказал ладно.

И вот я снова в воздухе и пью двойную водку-7. Сижу с коммивояжерами и бизнесменами. У меня с собой маленький чемоданчик с запасными рубашками, исподним, чулками, 3 или 4 книжками стихов – а также отпечатанные на машинке 10 или 12 новых стихов. И зубная щетка с пастой. Смешно ехать куда-то, чтобы тебе заплатили за то, что прочел стихи. Мне это не нравилось, и я никогда не мог избавиться от мысли, насколько это глупо. Пахать, как мул, пока не стукнуло полтинник, на бессмысленных, низких работах – и вдруг неожиданно запорхать по всей стране этаким оводом со стаканом в руке.

МакИнтош ждал меня в Сиэттле, и мы сели к нему в машину. Поездка оказалась хорошей, поскольку ни он, ни я слишком много не болтали. Литературный вечер финансировался частным лицом – я предпочитал такие чтения тем, за которые платил университет. Университеты напуганы; среди всего прочего, они боятся поэтов из низов, но, с другой стороны, им слишком любопытно, чтобы проморгать такого.

У границы ждать пришлось долго: скопилась сотня машин.

Пограничники просто-напросто оттягивались. Время от времени они выдергивали из ряда какую-нибудь колымагу, но ограничивались одним-двумя вопросами и махали народу: проезжайте. Я не понимал паники МакИнтоша по поводу всей этой процедуры.

– Мужик, – сказал он, – мы прорвались!

Ванкувер лежал недалеко. МакИнтош остановился перед гостиницей.

Выглядела она хорошо. У самой воды. Мы получили ключ и поднялись. Приятный номер с холодильником, и – спасибо какой-то доброй душе – в холодильнике стояло пиво.

– Возьми одно, – сказал я.

Мы сели и присосались к пиву.

– Крили был здесь в прошлом году, – сказал он.

– Вот как?

– Это что-то вроде кооперативного Центра Искусств, он самоокупаемый. У них большие членские взносы, помещение снимают и вс такое. Твое шоу уже все распродано. Силверс сказал, что мог бы кучу денег заработать, если б задрал цену на билеты.

– Кто такой Силверс?

– Майрон Силверс. Один из Директоров.

Мы добрались до скучной части.

– Я могу повозить тебя по городу, – предложил МакИнтош.

– Не стоит. Я и пешком могу.

– Как насчет пообедать? Контора платит.

– Бутерброда достаточно. Я не голоден.

Я прикинул, что если выманить его наружу, то смогу его бросить, когда поедим. Не то, чтобы он нехорош – просто большинство людей меня не интересует.

Мы нашли место в 3 или 4 кварталах. Ванкувер – очень чистенький городок, и у людей нет во внешности жсткости большого города. Ресторан мне понравился. Но когда я заглянул в меню, то заметил, что цены там процентов на 40 выше, чем в моем районе Л.А. Я съел бутерброд с ростбифом и выпил еще одно пиво.

Хорошо оторваться от Штатов. Настоящая разница. Женщины выглядят лучше, всё ощущается спокойнее, менее фальшиво. Я доел бутерброд, затем МакИнтош отвез меня назад в гостиницу. Я расстался с ним у машины и поднялся на лифте к себе. Принял душ, одеваться не стал. Стоял у окна и смотрел вниз, на воду. Завтра вечером всё окончится, я получу их деньги и к полудню снова окажусь в воздухе. Жалко. Я выпил еще 3 или 4 бутылки пива, затем лег в постель и уснул.

Они привезли меня на чтения на час раньше. Там стоял и пел молоденький пацанчик. Пока он пел, публика, не переставая, разговаривала.

Звякали бутылки; хохот; хорошая пьяная толпа; как раз мой народ. За сценой мы выпили – МакИнтош, Силверс, я и парочка еще кого-то.

– Ты – первый мужчина-поэт, который к нам попадает за последнее время, – сказал Силверс.

– То есть как это?

– Я имею в виду, что у нас была длинная череда одних педаков.

Это перемена к лучшему.

– Спасибо.

Я в самом деле им прочел. К концу я был пьян, они – тоже. Мы пререкались, мы немного огрызались друг на друга, но, в основном, всё было нормально. Мне вручили чек еще до начала, и это немного способствовало манере чтения.

После этого в большом доме устроили пьянку. Через час или два я обнаружил себя между двух женщин. Одна блондинка, будто выточенная из слоновой кости, с прекрасными глазами и красивым телом. Она пришла туда со своим приятелем.

– Чинаски, – сказала она через некоторое время, – я иду с вами.

– Минуточку, – ответил я, – а как же ваш приятель?

– На фиг, – сказала она, – да он – никто! Я иду с вами!

Я посмотрел на мальчонку. В глазах у него стояли слезы. Он весь дрожал. Влюблен, бедолага.

У девушки по другую сторону волосы были темные. Тело такое же хорошее, но в смысле лицевой привлекательности уступала.

– Пойдемте со мной, – сказала она.

– Что?

– Я сказала, возьмите меня с собой.

– Минутку.

Я снова повернулся к блондинке.

– Послушайте, вы прекрасны, но я с вами пойти не могу. Мне не хочется делать больно вашему другу.

– Да пошел он на хуй, этот сукин сын! Он говно.

Темноволосая девушка тянула меня за руку:

– Сейчас же берите меня с собой, а не то я ухожу.

– Ладно, – ответил я, – пошли.

Я нашел МакИнтоша. Не похоже, чтобы он чем-то был занят.

Наверное, не любил вечеринок.

– Давай, Мак, отвези нас обратно в гостиницу.

Принесли еще пива. Темноволосая сказала, что ее зовут Айрис Дуарте. Наполовину индианка и работала «танцовщицей живота», как она выразилась. Она встала и потрясла им. Смотрелось недурно.

– Чтобы достичь полного эффекта, на самом деле тебе костюм нужен, – сказала она.

– Мне? Не нужен.

– Я имею в виду, что мне нужен, чтобы хорошо выглядеть, понимаешь.

Она и походила на индианку. Нос и рот индейские. Ей можно было дать года 23, темно-карие глаза, говорила тихо – и это великолепное тело. Она прочла 3 или 4 моих книжки. Отлично.

Мы выпивали еще с часик, затем отправились в постель. Я повыедал ее, но когда оседлал, то лишь двигал и двигал, безо всякого результата. Очень жаль.

Утром я почистил зубы, поплескал на физиономию холодной водой и вернулся в постель. Начал заигрывать с ее пиздой. Она увлажнилась – я тоже. Я влез. Вкрутил его, думая обо всем этом теле, обо всем этом хорошем молодом теле.

Она приняла всё, что я мог ей дать. Этот раз оказался хорошим. Этот раз оказался очень хорошим. После Айрис отправилась в ванную.

Я вытянулся на спине, думая о том, как всё хорошо вышло.

Айрис вернулась и снова забралась в постель. Мы не разговаривали. Прошел час.

Потом мы сделали всё заново.

Мы почистились и оделись. Она дала мне свой адрес и телефон, я оставил свои. Я ей, кажется, действительно понравился. МакИнтош постучался минут через 15. Мы подбросили Айрис до перекрестка рядом с ее работой. На самом деле выяснилось, что она работает официанткой; танец живота был амбицией. Я поцеловал ее на прощанье. Она вышла из машины. Обернулась и помахала, потом ушла прочь. Я наблюдал за этим телом, пока оно уходило от меня.

– Чинаски снова набирает очки, – сказал МакИнтош по пути в аэропорт.

– Не бери ничего в голову, – ответил я.

– Да мне самому тоже повезло, – сказал он.

– Да?

– Да. Мне досталась твоя блондинка.

– Что?

– Да, – засмеялся он, – правда.

– Вези меня в аэропорт, скотина!

Я уже три дня как торчал в Лос-Анжелесе. На тот вечер у меня было назначено свидание с Деброй. Зазвонил телефон.

– Хэнк, это Айрис!

– О, Айрис, вот так сюрприз! Ну, как оно?

– Хэнк, я лечу в Л.А. Я еду повидаться с тобой!

– Клево! Когда?

– Вылечу в среду, перед Днем Благодарения.

– Благодарения?

– И смогу остаться до следующего понедельника!

– Ладно.

– У тебя ручка есть? Записывай номер рейса.

В тот вечер мы с Деброй ужинали в приятном местечке на самом берегу моря. Столики не теснились друг к другу, и особенностью кухни там были морепродукты. Мы заказали бутылку белого вина и стали ждать еду. Дебра выглядела лучше, чем в последнее время, но сказала, что работа начала ее грузить. Она собиралась нанять еще одну девушку. А трудно найти кого-нибудь добросовестного.

Люди такие неспособные.

– Да, – сказал я.

– Ты слышал что-нибудь от Сары?

– Я ей звонил. У нас произошла небольшая размолвка. Я ее как бы залатал.

– А ты виделся с ней после из Канады?

– Нет.

– Я заказала 25-фунтовую индюшку на Благодарение. Сможешь ее разрезать?

– Конечно.

– Только не пей сегодня слишком. Ты же знаешь, что бывает, когда много выпьешь. Ты становишься мокрой лапшой.

– Ладно.

Дебра нагнулась и тронула меня за руку:

– Моя милая дорогая старая мокрая лапшичка!

Я прихватил только одну бутылку вина на после ужина. Мы выпили ее медленно, сидя в постели и смотря ее гигантский телевизор. Первая программа была паршивой. Вторая – получше. Про полового извращенца и недоразвитого деревенского мальчика. Голову извращенца сумасшедший врач пересадил на туловище мальчика, и туловище сбежало с двумя головами и так бегало по всей округе, творя всевозможные ужасные гадости. Настроение у меня поднялось.

После бутылки вина и двуглавого мальчика я оседлал Дебру, и для разнообразия мне немного повезло. Я пустил ее в долгий таранящий галоп, полный неожиданных вариаций и изобретательности, прежде, чем, наконец, выстрелил внутрь.

Утром Дебра попросила меня остаться и подождать ее с работы. Она обещала приготовить хороший обед.

– Ладно, – согласился я.

Я попытался поспать после того, как она ушла, но не смог. Мне не давал покоя День Благодарения – как же сказать ей, что я не смогу с нею быть.

Это меня и беспокоило. Я встал и походил по комнатам. Принял ванну. Ничего не помогало. Может, Айрис передумает, может, ее самолет разобьется. Я мог бы тогда позвонить Дебре утром Благодарения и сказать, что все-таки приду.

Я ходил, и мне становилось все хуже и хуже. Может быть, потому, что остался у нее, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие, нереальные игры я умею. Какие у меня мотивы? Я что – свожу за что-то счеты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что тут все дело просто в исследованиях, в обычных штудиях фемины? Я просто позволяю всяким вещам происходить, даже не думая о них. Я не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешевых удовольствий. Я – как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой бляди; блядь только забирает твои денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они – мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я – подзаборный де Сад, только без его интеллекта. Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на нее; уж в этом-то я разбираюсь, во всяком случае. Я в самом деле никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперед по ковру. Ни-ку-да. Самое худшее – что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Я способен проникать в жизни других, потому что они мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому. Я пишу «Любовную Историю Гиены».

Я стоял в центре комнаты, удивляясь своим мыслям. Вдруг я очутился на краю постели – сидел и плакал. Проведя пальцами по лицу, я обнаружил слезы. Мозги закрутило в воронку, однако я был в здравом уме. Я не мог понять, что со мною происходит.

Я снял трубку и набрал номер здорового ресторана Сары.

– Ты занята? – спросил я.

– Нет, только что открылась. С тобой все в порядке? У тебя голос странный.

– Я на дне.

– В чем дело?

– Ну, я сказал Дебре, что проведу с нею День Благодарения. Она на это надеется. Но тут кое-что произошло.

– Что?

– Ну, я тебе раньше не говорил. У нас с тобой секса еще не было, сама знаешь. Секс все меняет.

– Что случилось?

– Я познакомился с танцовщицей живота в Канаде.

– Правда? И ты влюбился?

– Нет, я не влюбился.

– Обожди, у меня клиент. Можешь подождать?

– Могу…

Я сидел, прижимая трубку к уху. По-прежнему голышом. Я бросил взгляд на свой пенис: ах ты грязный сукин сын! Знаешь ли ты, сколько боли сердечной ты причиняешь своим тупым голодом?

Я сидел пять минут с телефоном возле уха. Звонок был платный. По крайней мере, платить по счету придется Дебре.

– Я вернулась, – сказала Сара. – Продолжай.

– Ну, я ведь тебе уже сказал, что пообещал Дебре провести Благодарение с ней…

– Мне ты тоже обещал, – сказала Сара.

– Правда?

– Ну, ты был пьян, правда. Ты сказал, что, как и любой другой американец, не любишь отмечать праздники в одиночестве. Ты поцеловал меня и спросил, не сможем ли мы провести Благодарение вместе.

– Прости меня, я не помню…

– Все в порядке. Не клади трубку… тут еще один клиент…

Я отложил телефон, вышел и налил себе выпить. Возвращаясь в спальню, я заметил в зеркале свой отвислый живот. Уродливо, непристойно. И почему только бабы меня терпят?

Я прижимал к уху трубку одной рукой, а другой пил вино. Сара вернулась.

– Хорошо. Давай дальше.

– Ладно, получилось вот так. Эта танцовщица мне как-то вечером позвонила. Только она, на самом деле, не танцовщица, она официантка. Она сказала, что вылетает в Л.А. провести со мной День Благодарения. У нее был такой счастливый голос.

– Надо было ей сказать, что ты уже пообещал.

– Я не сказал…

– Кишок не хватило.

– У Айрис такое славное тело…

– В жизни есть и другие вещи, кроме славных тел.

– Как бы то ни было, теперь мне предстоит сказать Дебре, что я не смогу провести Благодарение с ней, а я не знаю, как.

– Ты сейчас где?

– В постели у Дебры.

– А Дебра где?

– На работе. – Я не сдержался и всхлипнул.

– Ты толстожопый плакса и больше никто.

– Я знаю. Но я должен ей сказать. Я с ума от этого сойду.

– Сам вляпался. Теперь сам и вылазь.

– Я думал, ты мне поможешь, я думал, ты, может, подскажешь, что делать.

– Ты хочешь, чтобы я тебе пеленки меняла? Хочешь, чтобы я ей за тебя позвонила?

– Нет, всё в порядке. Я взрослый мужик. Я сам ей позвоню. Я позвоню ей сейчас же. Я скажу ей всю правду. Я покончу со всей этой ебаторией!

– Это хорошо. Дашь мне знать, как всё пройдет.

– Это вс мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…

– Перезвони мне попозже.

Сара повесила трубку.

Я налил себе еще вина. Я не понимал, что могло произойти с моей жизнью. Я утратил свою изощренность, утратил свою суетную светскость, утратил свою жёсткую защитную скорлупу. Потерял чувство юмора перед проблемами других людей. Мне хотелось вс это получить обратно. Я хотел, чтобы вс ко мне приходило легко. Но почему-то знал, что оно не вернется, по крайней мере – сразу. Я был обречен и дальше чувствовать себя виноватым и незащищенным.

Я пытался убедить себя, что чувство вины – просто своего рода заболевание. Что именно люди без вины добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол. Кортез.

Он-то хуем груши не околачивал. И Винс Ломбарди – тоже. Но сколько бы я об этом ни думал, мне по-прежнему было плохо. Я решил, что с меня довольно. Готов.

Кабинка исповедника. Снова стану католиком. Начать, покончить с этим, как отрубить, а потом ждать прощения. Я вылакал вино и набрал рабочий номер Дебры.

Ответила Тесси.

– Привет, крошка! Это Хэнк! Ну, как оно у тебя?

– Всё прекрасно, Хэнк. Как сам поживаешь?

– Всё хорошо. Слушай, ты на меня не злишься, а?

– Нет, Хэнк. Это в самом деле было немного фу, хахаха, но весело. Это наш секрет в любом случае.

– Спасибо. Знаешь, я на самом деле не…

– Я знаю.

– Ладно, послушай, я хотел поговорить с Деброй. Она там?

– Нет, она в суде, запись ведет.

– Когда вернется?

– Она обычно в контору не возвращается после того, как в суд уходит. А если вернется, что-нибудь передать?

– Нет, Тэсси, спасибо.

Ну все, пиздец. Я даже исправить ничего не могу. Констипация Конфессии. Кранты Коммуникации. Враги в Высших Сферах.

Я выпил еще вина. Я совсем был готов очистить воздух – и пускай всё болтается. Теперь же надо сидеть и ждать. Мне становилось все хуже и хуже. Депрессия, самоубийство часто оказывались результатом неправильной диеты.

Но я-то кушаю хорошо. Я вспоминал былые дни, когда жил на один шоколадный батончик в день, рассылая написанные печатными буквами рассказы в «Атлантический Еженедельник» и «Харперз». Я тогда думал только о еде. Если тело не ело, ум тоже голодал. Но в последнее время я питался чертовски хорошо для разнообразия – и пил дьявольски хорошее вино. Это означало, что всё, о чем я думаю, – вероятно, правда. Все воображают себя особенными, привилегированными, исключительными. Даже уродливая старая перечница, поливающая на крылечке герань. Я-то воображал себя особенным потому, что ушел от станка в 50 лет и стал поэтом. Хуй моржовый. Потому и ссал на всех, как те боссы и менеджеры ссали на меня, когда я был беспомощен.

Всё вернулось на круги своя. Я – пьяный, испорченный, гнилой мудак с очень незначительной крошечной известностью.

Мой анализ раны не залечил.

Зазвонил телефон. Сара.

– Ты же сказал, что позвонишь. Как прошло?

– Ее не было.

– Не было?

– Она в суде.

– Что ты собираешься делать?

– Ждать. А потом сказать ей.

– Правильно.

– Не следовало мне всё это говно на тебя вываливать.

– Всё в порядке.

– Я хочу снова тебя увидеть.

– Когда? После танцовщицы?

– Ну – да.

– Спасибо, не стоит.

– Я тебе позвоню…

– Ладно. Я отстираю тебе пеленки.

Я потягивал вино и ждал. 3 часа, 4 часа, 5 часов. Наконец, вспомнил про одежду. Я сидел со стаканом в руке, когда перед домом остановилась машина Дебры. Я ждал. Она открыла дверь. С ней был пакет покупок. Выглядела она очень хорошо.

– Привет! – сказала она. – Как тут моя бывшая мокрая лапша?

Я подошел и обхватил ее руками. Я задрожал и заплакал.

– Хэнк, что стряслось?

Дебра уронила пакет на пол. Наш ужин. Я схватил ее и прижал к себе. Я рыдал. Слезы текли, как вино. Я не мог остановиться. Большая часть меня не шутила, другой же хотелось сбежать.

– Хэнк, в чем дело?

– Я не смогу быть с тобой на Благодарение.

– Почему? Почему? Что не так?

– Не так то, что я – ОДНА ГИГАНТСКАЯ КУЧА ГОВНА!

Моя вина криком кричала внутри, у меня начался спазм. Боль просто ужасная.

– Из Канады летит танцовщица живота, чтобы провести со мной День Благодарения.

– Танцовщица живота?

– Да.

– Она хороша собой?

– Да, очень. Прости меня, прости меня…

Дебра оттолкнула меня.

– Дай, я продукты поставлю.

Она подняла пакет и ушла в кухню. Я слышал, как открылась и закрылась дверца холодильника.

– Дебра, – сказал я. – Я ухожу.

Из кухни не донеслось ни звука. Я открыл переднюю дверь и вышел. «Фольксваген» завелся. Я включил радио, фары и поехал назад в Лос-Анжелес.