22
Уилф и море штук
Странно, в Шуме почти нет слов: он переваливается через вершину холма впереди нас и катится вниз единой волной — из легиона голосов, поющих одно и тоже.
Да-да.
Мы слышим пение.
— Что это? — спрашивает Виола, напуганная не меньше моего. — Это ведь не армия? Они же не могли нас опередить?
— Тодд! — лает Манчи с вершины небольшого холмика. — Коровы, Тодд! Большие, Тодд!
Виола разевает рот:
— Большие коровы?!
— Не спрашивай, — говорю я и бегу на холм.
Потомушто звук…
Как бы его описать?
Такой звук должны издавать звезды. Или луны. Но не горы. Слишком он зыбкий для гор. Как бутто одна планета поет другой: высоким натянутым голосом из тысяч голосов. Они начинают с разных нот и заканчивают другими разными нотами, но все свиваются в один сплошной канат звука — грусный и в то же время не грусный, быстрый и медленный, — и все они поют одно слово.
Только одно.
Наконец мы взбегаем на вершину холма. Перед нами расстилается широкая долина. Река обрушивается в нее водопадом, а потом пронзает насквозь, точно серебряная жилка скалу. И всю долину, от края до края, заполоняют переходящие через эту реку звери.
Звери, каких я в жизни не видал.
Они огромные, метра четыре высотой, и покрыты лохматой серебристой шерстью. С одной стороны у них толстый пушистый хвост, а с другой — изогнутые белые рога, торчащие прямо изо лба. Массивные плечи, длинные шеи до самой земли и странные толстые губы, которыми они прямо на ходу объедают кусты и пьют речную воду. Их тысячи, куда ни кинь взгляд — всюду они, и их Шум поет одно слово, вразнобой и на разные лады, но это слово связывает их в единое целое.
— Здесь, — вслух говорит Виола. — Они поют Здесь.
Да, они поют Здесь. Весь их Шум состоит из этого слова.
Я Здесь.
Здесь и сейчас.
Здесьи вместе.
Только Здесь имеет значение.
Здесь.
Это…
Можно я скажу?
Это похоже на песню семьи, в которой все всегда хорошо, и каждый чувствует себя частью целого — для этого нужно только петь и слышать. Это песня, которая всегда с тобой. Если у тебя есть сердце, она его разбивает, а если твое сердце уже разбито, она лечит.
Это…
Ух!
Я смотрю на Виолу: она прикрыла рот рукой, в глазах стоят слезы, но сквозь пальцы я вижу улыбку.
— Пешком вы недалеко уйдете, — вдруг говорит чей-то голос слева от нас.
Мы резко разворачиваемся, я хватаюсь за нож. На узкой проселочной дороге стоит пустая телега, запряженная двумя быками, а в ней сидит человек с отвисшей челюстью — он словно открыл рот и забыл закрыть.
Рядом лежит дробовик — как бы просто так.
Откудато издалека доносится лай Манчи:
— Коровы!
— Телеги они обходят стороной, — говорит человек, — но на своих двоих к ним лучше не соваться. Задавят, как пить дать.
И снова он забывает закрыть рот. Его Шум, если попробовать разобрать его за гулом стада, говорит примерно то же, что и губы. А я так сильно пытаюсь не думать коекакие слова, что голова уже раскалывается.
— Вопщем, ежели хотите, я вас подвезу.
Он поднимает руку и показывает на дорогу впереди, исчезающую под ногами диковинных зверей. До сих пор мне как-то и в голову не приходило, что они мешают нам пройти, но теперь-то я понимаю: идти сквозь них — самоубийство.
Я поворачиваюсь к незнакомцу, чтобы хоть что-нибудь сказать, — так будет проще уйти.
Но тут происходит нечто удивительное.
Виола смотрит на человека и говорит:
— Меня звать Хильди. А энто Бен.
— Чего? — От удивления я почти лаю, как Манчи.
— Уилф, — говорит незнакомец Виоле, и только через секунду до меня доходит, что он назвал свое имя.
— Здорово, Уилф! — приветствует его Виола чужим голосом. Откуда он только взялся? Она тянет, съедает, выкручивает звуки — с каждым словом все сильней и заметней.
Ее манера речи все больше начинает смахивать на говор Уилфа.
— Мы оба родом из Фарбранча. А ты откуда бушь?
Уилф тычет большим пальцем назад.
— Из Барвисты. Путь держу в Брокли-фоллз — за едой, вестимо.
— От и славно! — говорит Виола. — Мы тоже в Брокли-фоллз.
Сейчас у меня точно голова взорвется. Я зажимаю ее руками, пытаясь не выпустить наружу Шум, не выплеснуть в мир все страшное и непонятное, что с нами происходит. К счастью, вокруг на разные лады звучит слово Здесь, и мы как бутто плаваем в этом звуке.
Уилф пожимает плечами.
— Дык залезайте!
— Давай, Бен, — говорит Виола, подходя к телеге и закидывая на нее сумку. — Уилф подвезет нас прямехонько до места.
Она запрыгивает на телегу, и Уилф щелкает поводьями. Быки медленно трогаются с места: Уилф на меня даже не смотрит. Я все еще стою, удивленно разинув рот, а мимо проезжает Виола, яростно махая мне рукой. Выбора у меня нет, так?
Я догоняю телегу, сажусь рядом с Виолой и так и гляжу на нее с разинутым ртом: челюсть болтается где-то в районе колен.
— Ты что творишь? — наконец выдавливаю я, стараясь говорить шепотом.
— Ш-ш… — Она оглядывается на Уилфа, но, судя по его Шуму, он вапще про нас забыл. — Сама не знаю, — шепчет она мне в ухо. — Просто подыгрывай!
— Подыгрывать чему?
— Если мы сможем перебраться на другую сторону долины, то стадо окажется между нами и армией, так?
Об этом я как-то не подумал.
— Хорошо, но что ты затеяла? Причем тут Бен и Хильди?
— У него ружье, видел? — шепчет Виола, снова покосившись на Уилфа. — Ты же сам говорил, что некоторые люди могут взбеситься, если узнают, откуда ты родом. А эти имена у меня сами выскочили, первое, что пришло на ум…
— Но ты говорила, как он!
— Получилось так себе.
— Очень даже неплохо получилось! — От удивления я говорю чуть громче, чем стоило бы.
— Ш-ш… — снова одергивает меня Виола. Зря старается: учитывая приближающееся пение и явную недалекость Уилфа, мы можем спокойно беседовать на любые темы.
— Но как тебе это удается? — спрашиваю я. Мой Шум по-прежнему так и брыжжет удивлением.
— Обыкновенное вранье, Тодд, — отвечает Виола, жестами пытаясь меня утихомирить. — Или у вас тут и вранья не бывает?
Конечно, бывает. Весь Новый свет и город, откуда я родом (лучше не произносить его название, даже не думать об этом), прямо-таки держатся на вранье. Но у нас все по-другому. Я уже говорил: мужчины врут постоянно, врут самим себе, другим мужчинам, миру вапще. И как в этом вранье можно распознать правду? Все знают, что ты врешь, но они и сами врут, такшто какая разница? Ложь — естественная часть человека, потока его мыслей, и правду иногда можно отличить, а иногда нет.
Но человек не перестает быть самим собой, когда врет.
Вот смотрите, о Виоле я знаю только то, что она говорит. Я должен верить ей на слово. И несколько секунд назад, когда она вдруг заговорила чужим голосом и представила нас как Бена и Хильди, на какоето время это стало для меня правдой, пусть на мгновение, но мир изменился, голос Виолы уже не описывал что-то, а создавал, создавал нечто совсем новое.
Ох, моя голова…
— Тодд! Тодд! — лает Манчи, прыгая по дороге и заглядывая в телегу. — Тодд!
— Вот черт, — говорит Виола.
Я спрыгиваю с телеги, подхватываю Манчи, одной рукой зажимаю ему пасть, а с помощью другой забираюсь обратно.
— Т-д? — цедит он сквозь сомкнутые губы.
— Тихо, Манчи!
— Теперь это, кажется, неважно, — говорит Виола громким голосом.
Я поднимаю голову.
— К-р-ва, — говорит Манчи.
Мимо нас проходит огромный зверь.
Мы вошли в стадо.
Вошли в песню.
И на какоето время я начисто забываю о лжи, любой лжи.
Вапщето я видел море только по визорам. Озер в наших краях тоже нет, лишь река и болото. Когда-то по реке плавали лодки, но я их уже не застал.
И всетаки, если бы меня попросили вообразить себе море, я бы представил его именно так. Вокруг нас стадо, весь остальной мир исчез: есть только небо и мы. Иногда нас замечают, но васнавном для зверей существуют лишь они сами и их песня. Мы оказались в самой гуще этой песни, и сейчас она звучит так громко, что берет под свою власть все твое тело, заставляет сердце биться, а легкие качать воздух.
Вскоре я забываю о Уилфе и обо всем остальном: просто лежу на дне телеги и наблюдаю за потоком, за отдельными зверями, которые идут мимо, едят траву и порой врезаются друг в друга рогами. Среди них есть и малыши, и старики, есть высокие и коротышки, некоторые исполосованы шрамами, у других грязный и замызганный мех.
Виола лежит рядом со мной, а Манчи так восхищен этими зверями, его маленький собачий мозг так потрясен, что он просто сидит с высунутым языком и смотрит. На несколько минут, пока Уилф везет нас через долину, окружающий мир исчезает.
Есть только море.
Я смотрю на Виолу, а она смотрит в ответ и молча улыбается, и трясет головой, и стирает с щек слезы.
Здесь
Здесь
Мы Здесь, и больше нигде.
Потомушто, кроме Здесь, ничего нет.
— Так этот… Аарон… — наконец тихо произносит Виола, и я отлично понимаю, почему она заговорила именно о нем.
Здесь и сейчас мы чувствуем себя в такой безопасности, что можно говорить даже о самом страшном.
— Да? — Я тоже говорю тихо, наблюдая за семейством зверей у края нашей телеги: мама подталкивает вперед любопытного малыша, который загляделся на нас.
Виола, не вставая, поворачивается ко мне:
— Аарон был вашим проповедником?
Я киваю:
— Единственным.
— И о чем были его проповеди?
— Ну как обычно, — говорю я. — О геенне огненной. О проклятии. О Страшном суде.
Виола обеспокоенно смотрит на меня:
— Ничего себе «как обычно»!
Пожимаю плечами:
— Он считал, что мы стали свидетелями конца света. И разве тут возразишь?
Виола качает головой:
— А у нас на корабле был совсем другой проповедник. Отец Марк. Добрый и веселый, он каждого уверял, что все в итоге будет хорошо.
Я фыркаю:
— Нет, Аарон вапще не такой. Он без конца твердил: «Господь все слышит» и «Если падет один, падут все». Как бутто только этого и ждал.
— Я тоже слышала от него эти слова. — Виола обхватывает себя руками.
Песня по-прежнему окутывает нас теплым потоком.
Я поворачиваюсь к Виоле:
— Он… он тебе ничего плохого не сделал? Там, на болоте?
Она снова качает головой и вздыхает:
— Только орал и вопил. Тоже проповедовал, наверное. Когда я убегала, он бежал следом и опять принимался за свое, а я плакала и просила помочь, но он как бутто не слышал, только говорил и говорил, а я видела в его Шуме себя, хотя и не знала тогда, что такое Шум. Мне еще никогда не было так страшно, даже когда наш корабль разбился.
Мы оба смотрим на сонце.
— «Если падет один, падут все», — говорит Виола. — Что это значит?
Ответа я, оказывается, не знаю, поэтому просто молчу, и мы снова погружаемся в звериную песню и даем ей нас увлечь.
Здесь и сейчас.
Мы только Здесь, больше нигде.
Проходит час — а может, неделя или несколько секунд, — поток зверей начинает редеть, и вскоре мы выходим из стада. Манчи спрыгивает с телеги. Мы едем медленно, такшто он не отстает. Вставать очень не хочется, лежал бы так и лежал…
— Чудо какое, — тихо выдыхает Виола, потомушто песня уже начинает стихать вдали. — Я даже забыла, что у меня болят ноги.
— Ага.
— Что это за звери?
— Огромные штуки, — говорит Уилф, не оборачиваясь. — Просто штуки.
Мы с Виолой переглядываемся: мы оба забыли о его существовании.
Интересно, много он слышал?
— А штуки как-нить называются? — спрашивает Виола, опять изображая его говор.
— Канешн! — отвечает Уилф, давая своим быкам чуть больше свободы, поскольку мы уже вышли из стада. — Антафанты, полевые слоны… да полно названий-то! Я их штуками называю, и все дела.
— Штуки, — говорит Виола.
— Штуки, — пробую и я.
Уилф оборачивается к нам:
— Значится, из Фарбранча оба будете?
— Ага, сэр, — отвечает Виола, кинув на меня быстрый взгляд.
Уилф кивает:
— Армию видали?
Мой Шум громко взрывается, но Уилф опять ничего не замечает. Виола обеспокоенно смотрит на меня.
— Что это за армия, Уилф, не знашь? — спрашивает Виола. От волнения у нее выходит не очень похоже.
— Армия проклятого города, — спокойно отвечает Уилф, как бутто мы об урожае разговариваем. — Болотная армия. Идет и растет, идет и растет… Видали ее?
— А что ты слыхал про эту армию, Уилф?
— Много чего. Каких только слухов не ходит, люди всякое болтают. Так вы видали их, нет?
Я качаю головой, но Виола говорит:
— Да, видали.
Уилф снова оглядывается:
— Здоровая?
— Очень, — серьезно отвечает Виола. — Ты лучше готовься, Уилф. Опасное это дело. Предупреди Брокли-хиллз.
— Брокли-фоллз, — поправляет ее Уилф.
— Надо их предупредить, ясно?
Он начинает издавать какие-то странные звуки, и до нас понемногу доходит, что это смех.
— Кто ж станет слушать старого Уилфа? — говорит он самому себе и опять подстегивает быков.
У нас уходит почти весь день, чтобы добраться до другого края долины. В бинокль мы с Виолой видим, что стадо зверей по-прежнему идет через нее, с юга на север, — и нет ему ни конца ни края. Уилф больше ничего не говорит об армии. Мы с Виолой стараемся вапще не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. К тому же мне так трудно уследить за собственным Шумом, что это отнимает все мои силы и внимание. Манчи бежит за телегой, обнюхивая каждый цветок и то и дело задирая лапу.
Когда сонце наконец начинает садиться, телега со скрипом останавливается.
— Брокли-фоллз, — говорит Уилф, кивая в сторону, где река срывается вниз с небольшого утеса. Вокруг пруда у подножия водопада расположились пятнадцать или двадцать зданий. От нашей дороги отходит небольшая проселочная, которая ведет прямо к деревне.
— Ну тут мы и сойдем, — говорит Виола. Мы спрыгиваем на землю и забираем из телеги свои вещи.
— Так и думал, — отвечает Уилф, поглядывая на нас через плечо.
— Спасибо, Уилф!
— Всегда пожалста, — говорит он, глядя вдаль. — Вы бы лучше укрылись, пока не поздно. Скоро дожжь пойдет.
Мы с Виолой невольно задираем головы кверху. На небе ни облачка.
— Во-во, — говорит Уилф. — Никто Уилфа не слушает.
Виола заглядывает ему в глаза и начинает говорить своим голосом, пытаясь как можно ясней донести мысль:
— Предупреди их, Уилф. Пожалуйста! Сюда действительно идет армия, и люди должны подготовиться.
Уилф в ответ только мычит, подстегивает быков и сворачивает в сторону Брокли-фоллз. Даже не оглядывается ни разу!
Несколько минут мы смотрим ему вслед, а потом возвращаемся на свою дорогу.
— О-о… — стонет Виола, на ходу разминая ноги.
— Знаю. Мои тоже болят.
— Думаешь, он был прав? — спрашивает Виола.
— Насчет чего?
— Насчет того, что армия увеличивается. — Она снова изображает его говор: — Идет и растет, идет и растет.
— Слушай, как тебе это удается? Ты ведь не местная!
Виола пожимает плечами:
— Мы с мамой часто играли в такую игру: рассказывали одну историю голосами разных персонажей.
— А меня можешь изобразить? — настороженно спрашиваю я.
Она ухмыляется:
— Вздумал пабиседовать сам с собой?
Я хмурюсь:
— Ни капельки не похоже.
Мы идем дальше, оставляя Брокли-фоллз позади. Ехать на телеге было здорово, но поспать нам не удалось, и теперь, как мы ни стараемся, бежать не получается. К тому же нас греет мысль, что благодаря зверям мы сумели оторваться от армии.
Может, и да. А может, и нет. Но угадайте, что происходит через полчаса?
Начинается дождь.
— Зря люди не слушают Уилфа, — поднимая голову к небу, говорит Виола.
Дорога теперь снова идет вдоль берега реки, и скоро нам попадается более-менее закрытое местечко, где можно переждать дождь. Мы перекусываем и ждем, когда он остановится. Если он не перестанет в ближайшее время, придется идти прямо так. А я ведь даже не посмотрел, есть ли в моем рюкзаке макинтош.
— Что такое макинтош? — спрашивает Виола, когда мы садимся между двумя деревьями.
— Плащ. Ну от дождя, — отвечаю я, роясь в рюкзаке. Эх, нет мака. А жаль. — Что я тебе говорил про подслушивание чужих мыслей?
Сказать по правде, я все еще чувствую себя в безопасности, как бутто вокруг до сих пор звучит песня зверей. Пусть на самом деле я ее больше не слышу — звери остались за много миль отсюдова, — но я напеваю ее сам, пытаясь вспомнить то чувство общности и единения, чувство, когда кто-то рядом говорит тебе, что ты Здесь.
Жуя сушеные фрукты из пакетика, я смотрю на Виолу.
И вспоминаю про мамин дневник.
Значит, они рассказывали друг другу истории чужими голосами.
Выдержу ли я, если услышу мамин голос?
Виола сминает пустой пакетик:
— Больше фруктов нет.
— У меня осталось немного сыра, — говорю я, — и вяленой говядины. Но лучше бы начать искать еду по дороге.
— То есть красть? — уточняет Виола, вскидывая брови.
— То есть охотиться, — отвечаю я. — Но и красть тоже, если придется. А вапще я знаю, какие дикие ягоды и коренья можно есть. Только коренья надо сперва отварить.
— М-м… — Виола хмурится. — На космических кораблях охоте не учат.
— Могу показать тебе, как это делается.
— Давай! — с деланым воодушевлением говорит Виола. — Но разве для охоты не нужно ружье?
— Хорошему охотнику нет. Кроликов можно ловить и силки. Рыбу — с помощью бечевки. А с помощью ножа можно ловить белок, хотя мяса у них мало.
— Лошадь, Тодд! — тихо лает Манчи.
Я смеюсь — впервые за целую вечность. Виола тоже.
— Мы не будем охотиться на лошадей, Манчи. — Я глажу его по голове. — Вот глупый!
— Лошадь! — повторяет он и встает, глядя на дорогу в том направлении, откуда мы пришли.
И нам уже совсем не смешно.
