21
Внешний мир
— Разве может Хейвен быть так далеко? — спрашивает Виола. — Не вижу ни одного логического объяснения.
— А какоенибудь другое объяснение видишь?
Она хмурится. Я тоже. Мы устали и с каждой минутой устаем все сильней, и пытаемся не думать о том, что видели в Фарбранче. Мы идем и бежим уже чуть ли не полночи, а реки все не видно. Я начинаю бояться, что мы не туда свернули, но даже если так, отсюдова уже не повернешь.
— Отсюда, а не отсюдова, — бормочет Виола за моей спиной.
У меня прямо глаза на лоб лезут.
— Вот нельзя так! Во-первых, если будешь читать чужие мысли, никто тебе спасибо не скажет.
Она скрещивает руки на груди:
— А во-вторых?
— А во-вторых, как хочу, так и говорю!
— Ну да, я заметила.
Мой Шум начинает волноваться, и я делаю глубокий вдох, но тут Виола шикает на меня, ее глаза сверкают в темноте, и она смотрит куда-то в сторону.
Плеск воды.
— Река! — лает Манчи.
Мы бежим дальше, поворачиваем, сбегаем по небольшому склону, опять поворачиваем, и вот она, река, прямо перед нами, широкая, гладкая и спокойная, куда спокойней, чем в прошлый раз. Мы молча падаем на скалистый берег и пьем, а Манчи забирается прямо в воду и жадно лакает.
Виола сидит рядом со мной, и на меня снова накатывает ее тишина. Как бы ясно и четко она ни слышала сейчас мои мысли — ну, мы всетаки тут одни, никаких посторонних Шумов, — оглушительная тишина раздирает меня на части, как самое страшное горе. Хочется взять эту тишину и вжаться в нее, исчезнуть, раствориться в пустоте.
Как хорошо было бы сейчас просто исчезнуть. Как чудесно…
— Я не могу не слышать тебя, — говорит Виола, вставая и открывая сумку. — Когда мы одни и вокруг больше никого.
— А я не могу не слышать тебя, — отвечаю я. — И неважно, есть кто-то рядом или нет. А ну брысь из воды! — кричу я Манчи. — Там могут быть змеи.
Он не слушается: стоит в воде и виляет задом до тех пор, пока повязка не отваливается и не уплывает, а потом сразу выскакивает на берег и принимается лизать хвост.
— Иди сюда, я посмотрю.
Он тявкает в знак согласия, но когда я подхожу, тут же прячет хвост под себя — насколько позволяет новая длина. Я осторожно его вытаскиваю. Манчи без умолку бормочет: «Хвостик! Хвостик!»
— Представляешь? — говорю я Виоле. — На собак твой пластырь тоже действует!
Она достает из сумки два диска, продавливает их большими пальцами, и они вытягиваются в бутылки. Наполнив обе водой, она бросает одну мне.
— Спасибо, — не глядя, говорю я.
Виола вытирает свою бутылку насухо. Пока она убирает воду в сумку, мы стоим на берегу, и по ее молчанию я чувствую: она хочет что-то сказать.
— Послушай, я не хочу тебя обидеть, — наконец выдавливает Виола, поднимая на меня глаза, — но не пора ли прочесть ту записку? Ну, на карте.
Я чувствую, как заливаюсь краской и как во мне просыпается желание спорить.
А потом я просто вздыхаю. Я устал, уже поздно, и нам опять надо бежать, и она права, так ведь? Если я стану спорить, то только из вредности.
Вопщем, я кидаю рюкзак на землю, вытаскиваю книжку и разворачиваю карту. Не глядя, протягиваю Виоле. Она достает фонарик, светит им на записку Бена и начинает читать вслух. Надо же, хоть она читает своим голосом, у меня такое чувство, бутто это Бен со мной говорит, бутто это его Голос летит сюда из Прентисстауна и бьет в самое сердце.
— «Иди в поселение на другом берегу реки, — читает Виола. — Оно называется Фарбранч, и тамошние жители должны тебя принять».
— Ну да, некоторые приняли, — замечаю я.
Виола продолжает:
— «Ты не все знаешь об истории Прентисстауна, Тодд, но если ты узнаешь правду, тебе грозит опасность. В Фарбранче тебя примут только потому, что ты невиновен».
Я краснею еще сильней — к счастью, вокруг темно.
— «Из дневника мамы ты узнаешь остальное, а пока предупреди внешний мир: Прентисстаун готовится к наступлению. Ждали только одного: когда последний мальчик в Прентисстауне станет мужчиной». — Виола поднимает голову. — Это ты?
— Да, я самый младший в городе. Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать, и по законам Прентисстауна я стану мужчиной.
Отчего-то я не могу не вспомнить, что показывал мне Бен…
Про то, как мальчик становится…
Я тут же прикрываю эту мысль другими и выпаливаю:
— Но я понятия не имею, зачем они ждут, когда я повзрослею!
— «Мэр хочет захватить Фарбранч и остальные города. Мы с Киллианом попытаемся ему помешать, но остановить его мы не сможем. Фарбранч в опасности, ты должен предупредить людей! Всегда, всегда, всегда помни, что мы любим тебя, как родного сына. И нам очень тяжело бросать тебя на произвол судьбы, это самое страшное испытание в нашей жизни. Бог даст, мы еще свидимся, но сначала ты должен как можно скорее добраться до Фарбранча, ты должен их предупредить! Бен». — Виола поднимает взгляд. — Последние слова подчеркнуты.
— Знаю.
Мы целую минуту молчим. В воздухе висит чувство вины — наверное, мое.
Потомушто откуда мне знать, что чувствует бесшумная девчонка?
— Это я, — говорю, — я во всем виноват.
Виола молча перечитывает записку.
— Они должны были сказать тебе! Знали ведь, что ты не умеешь…
— Если бы сказали, прентисстаунцы прочли бы мой Шум и узнали, куда я бегу. У меня даже форы бы не было. — Я заглядываю в ее глаза и сразу отвожу взгляд. — Просто я должен был сразу дать книжку тому, кто умеет читать. А Бен — он хороший. — И уже тише добавляю: — Был.
Виола складывает карту и отдает мне. Я бережно засовываю листок под обложку дневника.
— Я могла бы его прочесть, — говорит Виола. — Ну, дневник твоей мамы. Если хочешь.
Я встаю к ней спиной и прячу дневник в рюкзак:
— Нам надо идти. И так много времени потеряли.
— Тодд…
— За нами гонится целая армия. Не до чтения!
Итак, мы снова в пути — бежать надо как можно дольше и как можно дальше, но, когда встает сонце — медленное, ленивое и холодное, — мы валимся с ног от недосыпа (ведь мы целый день трудились), и никакая армия не заставит нас бежать. Самое большее, на что мы способны, — быстро идти.
И мы идем. Идем все утро. Дорога по-прежнему пролегает вдоль реки, как мы и надеялись, а местность вокруг становится ровней: огромные травянистые поля тянутся к низким холмам вдалеке, за которыми начинаются холмы повыше и — по крайней мере, на севере — горы.
Дикая природа. Никаких тебе заборов, возделанных полей или других признаков человека — кроме самой дороги, по которой мы шагаем. С одной стороны, это хорошо, а с другой — очень странно.
Раз истребили не всех жителей Нового света, то где они?
— Думаешь, это нормально? — спрашиваю я Виолу, когда мы одолеваем очередной пыльный поворот. Впереди ничего, кроме еще нескольких пыльных поворотов. — Думаешь, мы выбрали правильную дорогу?
Виола задумчиво выдувает воздух:
— Мой папа всегда говорил: «Только вперед, Виола, только вперед и вверх!»
— Только вперед, — повторяю я.
— Вперед и вверх.
— А какой он был? — спрашиваю. — Твой па?
Виола смотрит на дорогу, и я замечаю на ее лице легкую улыбку.
— Он пах свежим хлебом, — говорит она и молча уходит вперед.
Утро сменяется точно таким же днем: мы бежим, если можем, быстро идем, если не можем бежать, и отдыхаем, когда совсем невмоготу. Река по-прежнему гладкая и спокойная, как и зелено-коричневый пейзаж вокруг. Высоко в небе парят синие ястребы, выслеживающие добычу, но других признаков жизни нам не попадается.
— Какая пустая планета, — говорит Виола, когда мы останавливаемся на быстрый перекус возле естественной запруды.
— Да нет, живности тут хватает, ты уж поверь, — бормочу я, поедая сыр.
— Да я верю. Просто мне теперь ясно, почему сюда стремятся переселенцы: здесь полно плодородных земель. Людям есть где построить новую жизнь.
— Люди могут ошибаться, — говорю я.
Виола потирает шею и смотрит на Манчи, который нюхает края запруды — видно, почуял древесных ткачей, живущих на дне.
— А почему вы становитесь мужчинами в тринадцать? — вдруг спрашивает Виола.
— Чего? — удивленно переспрашиваю я.
— Ну в этой записке говорится, что все ждут, пока последний городской мальчик станет мужчиной. Зачем ждать?
— Ну так уж повелось в Новом свете. Вроде в Писании так сказано. Аарон вечно говорил, что тринадцатый день рождения символизирует день, когда ты вкушаешь от Древа знаний и познаешь Грех.
Виола удивленно смотрит на меня:
— Ничего себе! Довольно жестоко, нет?
Я пожимаю плечами:
— Бен объяснял иначе: у маленькой кучки людей на такой большой пустой планете нет времени на детство. Нужны взрослые. В тринадцать лет у тебя появляются настоящие обязательства. — Я швыряю в запруду камень. — А вапще не спрашивай. Тринадцать лет и тринадцать, я не знаю почему! Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.
— Тринадцать месяцев?! — Виола вскидывает брови.
Я киваю.
— Но в году же только двенадцать месяцев!
— А вот и нет. Тринадцать.
— Ну здесь может и так. А на моей планете их двенадцать.
Я только моргаю и почему-то чувствую себя дураком.
— В Новом свете год состоит из тринадцати месяцев.
Виола поднимает глаза, как бутто до нее дошло что-то важное:
— Понимаешь, в зависимости от длины дня и месяца на этой планете тебе может быть уже… четырнадцать лет!
— Здесь все не так! — строго отрезаю я. Не нравятся мне эти разговоры. — Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать.
— Четырнадцать лет и один месяц, если точней, — продолжает считать Виола. — Интересно, как же мы теперь будем определять возраст…
— До моего дня рождения осталось двадцать семь дней, — твердо говорю я, встаю и надеваю рюкзак. — Пошли, и так слишком много времени на болтовню тратим.
Только когда сонце начинает клониться к закату, нам встречается первый признак цивилизации: заброшенная водяная мельница на берегу реки. Крыша выгорела дотла черт знает сколько лет назад. Мы так давно шагаем, что ни словом не перекидываемся: молча заходим внутрь, бросаем вещи к стенке и хлопаемся на пол, точно на мягчайшую перину. Нет сил даже осмотреться, не подстерегает ли где опасность. Манчи, которому усталость нипочем, деловито бегает вокруг и задирает лапу над растениями, проросшими сквозь трещины в полу.
— О, мои ноги!
Я стаскиваю с себя ботинки и насчитываю целых пять, нет — шесть волдырей.
Из противоположного угла доносится измученный стон Виолы.
— Нам надо поспать, — говорит она. — Даже если…
— Знаю.
— Ты ведь услышишь… если они придут?
— Конечно услышу, — отвечаю я. — По-любому.
Мы решаем спать по очереди. Я предлагаю Виоле поспать первой, и она отключается, едва успев сказать «Спокойной ночи». Я смотрю на нее в меркнущем свете: от нашей чистоты уже ничего не осталось, и я наверняка сейчас выгляжу так же, как Виола: перемазанное грязью лицо, пыльная одежда, грязь под ногтями.
И вот какие мысли меня посещают.
Мы с Виолой знакомы только три дня, верно? Каких-то жалких три дня, а у меня уже такое чувство, бутто моей прошлой жизни не было, бутто все это — одна сплошная ложь, которая только и ждала, когда ее раскроют. Нет, не бутто — она и была ложью, а настоящая жизнь — вот она. Настоящая жизнь — это когда ты бежишь неизвестно куда и зачем, спасаясь от погони, просто бежишь и бежишь без конца.
Я делаю глоток воды и прислушиваюсь к сверчкам. Секс, секс, секс, стрекочут они, а я начинаю думать, какой была ее прошлая жизнь? Каково это — расти на космическом корабле, где никогда не бывает новых людей и откуда нельзя уйти?
Если подумать, Прентисстаун почти такой же. Если ты сбежал, назад пути нет.
Я смотрю на Виолу. Но она-то ведь ушла, так? И целых семь месяцев жила бы со своими ма и па, если бы не авария.
Как же это все делается, интересно?
— Высылаешь вперед разведывательные корабли, чтобы они обследовали территорию и выбрали место для посадки, — говорит Виола, не вставая и даже не поднимая головы. — Как вы тут спите вапще, в этом Шуме?
— Дело привычки, — отвечаю я. — Но почему вас выслали так задолго? Аж за семь месяцев!
— Столько времени требуется, чтобы разбить первый лагерь и наладить его работу. — Виола устало закрывает глаза рукой. — Мы с мамой и папой должны были найти хорошее место для посадки, разбить лагерь и начать строить все необходимое для тех, кто прибудет следом. Контрольную вышку, склад для провизии, больницу… — Она поглядывает на меня сквозь щели между пальцами. — Стандартная процедура.
— Никогда не видел в Новом свете контрольных вышек.
— Да знаю я! У вас даже поселения между собой никак не связаны!
— Выходит, вы не рилигиозные переселенцы, — говорю я тоном всезнайки.
— При чем тут это? — не понимает Виола. — Какая религия может требовать, чтобы ее приверженцы отрезали себя от остального мира?
— Бен говорил, они прилетели сюда в надежде на простую жизнь. Бутто бы давнымдавно даже была битва за ядерные генераторы — их тоже хотели уничтожить.
— Да вы бы все умерли! — в ужасе восклицает Виола.
— Вот их и не уничтожили. — Я пожимаю плечами. — Даже когда мэр Прентисс приказал избавиться от всего остального.
Виола трет ноги и сквозь дыру в крыше смотрит на звезды.
— Мои родители так радовались… Их ждал целый новый мир, новая планета, можно начать все заново… Столько надежд… — Она умолкает.
— Жаль, что они не сбылись.
Виола опускает глаза на ноги:
— Ты не обидишься, если я попрошу тебя посидеть на улице пока я засыпаю?
— А… конечно! Без проблем.
Я беру рюкзак и выхожу на улицу сквозь проем, который когда-то был дверью. Манчи тоже встает и выходит за мной. Когда я сажусь, он вновь сворачивается калачиком у моих ног и засыпает, радостно попукивая и вздыхая. Вот жизнь у собак, проще не бывает!
Я наблюдаю за восходом лун и появлением звезд. Это те же луны и звезды, что я видел в Прентисстауне до конца света. Снова достав книгу, я разглядываю кожаную обложку — промасленная, она блестит в лунном свете. Листаю страницы.
Интересно, моя мама тоже радовалась, когда их корабль приземлился в Новом свете? Ее сердце тоже было полно надежды на вечное счастье?
И успела ли она почувствовать его, прежде чем умерла?
От этих мыслей мне спирает грудь, я прячу дневник обратно в рюкзак и прислоняюсь головой к дощатой стене мельницы. Я слушаю плеск реки и шелест деревьев, гляжу на тени далеких холмов на горизонте, поросших лесами…
Подожду несколько минут, а потом загляну внутрь, проверю, все ли в порядке с Виолой.
В следующий миг она уже будит меня. Прошло несколько часов, в голове у меня творится черт знает что, а Виола твердит:
— Шум, Тодд! Я слышу Шум!
Толком и не проснувшись, я вскакиваю на ноги и велю сонно лающему Манчи и Виоле помолчать. Они затихают, и я прислушиваюсь к ночной тишине.
А там — шепот шепот шепот, — как бутто легкий ветерок, — шепот шепот шепот, — слов не разобрать, но он точно есть, похожий на тучу, спрятавшуюся за горой, — шепот шепот шепот…
— Бежим, живо! — говорю я, хватая рюкзак.
— Это армия? — спрашивает Виола, кидаясь обратно за сумкой.
— Армия! — лает Манчи.
— Не знаю. Наверное.
— А может, это следующее поселение? — Виола возвращается с сумкой на плече. — Оно должно быть где-то поблизости.
— Тогда мы бы сразу его услышали, как только пришли сюда.
Она закусывает нижнюю губу:
— Черт!
— Да уж, — киваю я.
Вторая ночь после Фарбранча проходит так же, как и первая: в бегах, в темноте. Мы бежим, время от времени включаем фонарик и стараемся ни о чем не думать. Перед самым восходом речные берега вновь становятся крутыми, как возле Фарбранча, и впереди — по всему видно — нас ждет Белый луч… или как бишь его. Здесь точно живут люди.
У них тоже есть сады и пшеничные поля, хоть и не такие ухоженные, как фарбранчские. К счастью для нас, основная часть построек — штук пять или шесть, все не помешало бы заново покрасить — сосредоточена на вершине холма, и через них проходит широкая ровная дорога — может, даже та самая левая ветка, по которой мы не пошли. Берег занят лодками, доками, изъеденными червями лодочными ангарами и прочими штуками, какие обычно строят на речном берегу.
Нам нельзя просить помощи. Даже если мы ее получим, за нами по пятам идет целая армия. Надо предупредить местных жителей, но… вдруг здесь живут васнавном Мэтью Лайлы, а не Хильди? И вдруг именно своим предупреждением мы натравим на них армию Прентисстауна, которая придет на всполошенный Шум? Или жители узнают, что мэру нужны мы, и сдадут нас?
И всетаки мы обязаны их предупредить… так ведь?
Но если этим мы подвергнем опасности себя?
Поняли, да? Вот как найдешь правильный ответ?
Вопщем, мы прокрадываемся в поселение, точно воры — перебегаем от дома к дому, поглядывая, чтобы никто не увидел нас с холма, — и затаиваемся, когда замечаем невдалеке худую женщину с корзиной. Деревня совсем небольшая, такшто мы успеваем выбраться из нее еще до полного восхода солнца. Мы снова на дороге, как бутто и не было никакой деревни, как бутто ничего не произошло.
— Так, одно поселение прошли, — шепчет Виола, когда мы оглядываемся на оставшуюся за поворотом деревню. — И даже не узнали, как оно называется.
— А впереди полная неизвестность, — добавляю я.
— Будем просто идти и идти, пока не выйдем на Хейвен.
— А потом что?
Виола не отвечает.
— Уж больно мы на него надеемся, тебе не кажется? — говорю я.
— Там нам должны помочь, Тодд. Должны.
Секунду я молчу, а потом выдавливаю:
— Ладно, посмотрим.
Наступает новое утро. По дороге нам дважды попадаются нагруженные телеги — оба раза мы ныряем в кусты, Виола рукой зажимает Манчи пасть, а я пытаюсь как можно меньше думать о Прентисстауне.
Время идет, а вокруг почти ничего не меняется. Шепота армии больше не слышно — если он вапще был, — но лучше мы не будем узнавать, хорошо? Утро снова переходит в день, когда на вершине далекого холма мы снова видим поселение. Мы поднялись на небольшой холм, река осталась немного внизу, но с высоты видно, как широко она разливается впереди — похоже, нам предстоит пересечь очередную долину.
Виола направляет бинокль на деревню, потом передает мне. Деревня из десяти или пятнадцати зданий, и они тоже выглядят древними и ветхими, даже издалека.
— Не понимаю, — говорит Виола. — К этому времени во всех деревнях должны были наладить натуральное хозяйство. Ну и торговля есть, в конце-то концов! Почему здесь такая нищета?
— Смотрю, ты ничего не знаешь о жизни переселенцев, — говорю я, немного разозлившись.
Она поджимает губы:
— Нас этому в школе учили. Я с пяти лет зубрю, как правильно строить колонию.
— В жизни все по-другому.
— Да что ты? — переспрашивает Виола, насмешливо вскинув брови.
— Я же говорил! Мы тут еле выживаем, некогда нам всякими натурными хозяйствами голову забивать!
— Натуральными.
— Плевать!
Я снова пускаюсь в путь.
Виола топает следом.
— Когда корабль прилетит, мы вас всему обучим, — говорит она. — Вот увидишь.
— А мы, тупые фермеры, в благодарность за это расцелуем вас в мягкое место, так? — Мой Шум вовсю гудит от злости, и слова в нем звучат совсем другие.
— Вот именно! — Виола тоже повышает голос. — Смотрю, возвращение к средневековым методам вам очень помогло, а? Когда мы прибудем, вы узнаете, как правильно строить колонии!
— До тех пор еще семь месяцев, успеешь увидеть, как здесь живут!
— Тодд! — От лая Манчи мы оба подпрыгиваем на месте, а он вдруг бросается вперед по дороге.
— Манчи! — ору я ему вслед. — А ну вернись!
И тут мы оба слышим это.
