Книга: Вопрос и ответ
Назад: 23 ЧТО-ТО БУДЕТ
Дальше: 25 РОКОВАЯ НОЧЬ

24
ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ

[Тодд]
— Неплохо, — говорит мэр, сидя верхом на Морпете, — особенно для неквалифицированной рабочей силы.
— Мы бы еще больше успели, — говорит Дейви, — если бы не дождь и грязь.
— Нет-нет, — успокаивает его мэр, окидывая взглядом участки, — вы прекрасно справились, вы оба. Столько всего сделали за какой-то месяц!
Мы дружно смотрим на то, с чем так прекрасно справились за месяц: полностью заложили фундамент для одного длинного здания, подготовили опалубку для остальных, а местами даже начали засыпать ее камнями из разобранных монастырских стен. Из брезента получилось что-то вроде крыши — наше творение уже похоже на настоящую постройку.
Он прав, мы прекрасно справились.
Мы и тысяча сто пятьдесят спэклов.
— Да, — кивает мэр, — я весьма рад.
Шум Дейви приобретает розоватое сияние — смотреть противно, ей-богу!
— Так что это такое? — спрашиваю я.
Мэр удивленно смотрит на меня:
— Что именно?
— Ну, все это. — Я показываю на здание. — Что мы строим?
— Как закончишь стройку, Тодд, я непременно приглашу тебя на торжественное открытие.
— Но ведь это не для спэклов?
Мэр хмурится:
— Нет, Тодд, не для спэклов.
Я тру лицо тыльной стороной ладони и слышу какой-то лязг в Шуме Дейви — лязг этот станет еще громче, если я окончательно испоганю ему момент славы.
— Да просто… морозы уже три ночи подряд бьют, и зима на носу.
Мэр разворачивает ко мне морду Морпета. Жеребенок думает тот. Жеребенок отходит.
Я пячусь, даже не задумываясь.
Мэр вскидывает брови:
— Ты просишь поставить обогреватели для рабочих?
— Ну… — Потупившись, я смотрю на землю, а потом на здание и спэклов, которые забились в самый дальний угол, насколько это вапще возможно в такой тесноте. — Может пойти снег. Я не знаю, выживут ли они.
— О, спэклы куда живучее, чем ты думаешь. — Голос у мэра тихий и полный какого-то неуловимого чувства. — Куда живучее.
Я снова опускаю глаза:
— Ну да. Наверно.
— Я попрошу рядового Фарроу привезти сюда маленькие ядерные обогреватели, если тебе станет от этого легче.
Я удивленно моргаю:
— Правда?
— Правда?! — вторит мне Дейви.
— Они хорошо поработали, — говорит мэр. — Под вашим руководством, конечно. Ты проявил настоящее усердие, Тодд. Настоящие лидерские качества. — Он улыбается — почти тепло. — Я знаю, как ты не любишь видеть страдания других. — Он все смотрит мне в глаза, прямо-таки подбивая меня нарушить зрительный контакт. — Твоя нежность похвальна.
— Нежность, — хихикает Дейви.
— Я горжусь тобой. — Мэр берется за поводья. — Я горжусь вами обоими. Скоро вас ждет награда за труды.
Шум Дейви снова вспыхивает от удовольствия, а мэр выезжает за монастырские ворота.
— Слыхал? — Он дергает бровями. — Нас ждет награда, мой нежный ушлепок!
— Заткнись, Дейви.
Я уже иду вдоль одной из дощатых стенок в дальний конец здания, где остались последние метры свободного пространства и где теперь толпятся спэклы. Они пятятся, когда я иду мимо.
— Скоро привезут обогреватели! — говорю я им, рисуя в Шуме картинки. — Станет потеплей.
Но спэклы продолжают забиваться в углы и шарахаться от меня.
— Я сказал, станет потеплей!
Ах вы тупые неблагодарные…
Я замолкаю. Набираю в легкие побольше воздуха. Иду дальше.

 

Я добираюсь до самого дальнего края монастырских земель, где мы сколотили из лишних дощатых стенок небольшой закуток.
— Можешь выходить, — говорю я.
Минуту ничего не происходит, но потом из закутка вылезает 1017-й с рукой на перевязи — ее сделали из моей рубашки, которых у меня, между прочим, совсем немного. Он еще больше похудел, под кожей на месте перелома видна краснота, но она кажись сходит.
— Я раздобыл болеутоляющие. — Протягиваю ему пилюли.
Он выхватывает их, оцарапывая мне ладонь.
— Аккуратней! — цежу я сквозь стиснутые зубы. — Хочешь, чтобы тебя забрали, как всех больных спэклов?
Снова вспышка Шума — к этим картинкам я уже привык. Обычное дело: он стоит надо мной с винтовкой, я молю его о пощаде, а он все бьет меня и бьет и ломает мне руку.
— Ну-ну, заливай, — говорю я. — Мне плевать!
— Играешь со своим питомцем? — спрашивает Дейви, выходя из-за угла со скрещенными на груди руками. — Знаешь, когда конь ломает ногу, его пристреливают.
— Это не конь.
— А… ну да, — ухмыляется Дейви. — Это овца!
Я поджимаю губы:
— Спасибо, что не проболтался па.
Дейви пожимает плечами:
— Да мне то что, ушлепок? Лишь бы нас без награды не оставили.
1017-й грубо цокает нам обоим, но васнавном — мне.
— Не очень-то он благодарен, — замечает Дейви.
— Вот-вот. Я уже два раза ему жизнь спас. — Я смотрю на 1017-го, смотрю ему прямо в глаза. — Но больше не буду.
— Ты только говоришь так, а потом как миленький спасешь. — Дейви кивает на 1017-го. — Даже его. — Он нелепо таращит глаза. — Ты ведь у нас такой нежный!
— Заткнись.
Но Дейви уже гогочет и убегает, а 1017-й просто смотрит и смотрит на меня.
А я смотрю в ответ.
Я его спас.
(я спас его ради нее)
(если б она была здесь, она бы увидела, как я его спасаю)
(если б она была здесь)
Но ее нет.
Я стискиваю кулаки и усилием воли заставляю себя их разжать.

 

Нью-Прентисстаун за последний месяц очень изменился — я вижу это всякий раз, когда возвращаюсь домой.
Отчасти это связано с наступлением зимы. Листья на деревьях покраснели и побагровели, а потом свалились на землю, оставив за собой голые зимние скелеты. Хвойные от иголок не избавились, но шишки посбрасывали, а ричеры прижали ветки к стволам, такшто теперь из земли торчат одни голые палки. Из-за всего этого — да еще из-за вечно хмурого неба — складывается впечатление, что Нью-Прентисстаун умирает от голода.
Так и есть. Армия вторглась в город под конец сбора урожая, поэтому запасы провизии тогда были, но за пределами Нью-Прентисстауна больше никого не осталось — а значит, неоткуда привозить еду, — да еще «Ответ» постоянно совершает набеги на склады. Как-то раз они целиком обчистили склад с пшеницей — сработано все было настолько чисто, что ни у кого больше не осталось сомнений: «Ответу» помогают горожане и военные.
Для горожан и военных это плохая новость.
Две недели назад запретное время перенесли на час, на прошлой неделе — еще на час. Теперь с наступлением темноты на улицах разрешено находиться только патрулям. Площадь перед собором стала местом для сжигания книг и пожиток тех людей, что помогали «Ответу». Там же после закрытия последнего лечебного дома мэр публично сжег ворох форменной одежды целительниц. Лекарство не принимает почти никто, кроме ближайших сподвижников мэра: мистера Моргана, мистера О’Хары, мистера Тейта и мистера Хаммара — жителей старого Прентисстауна, давнымдавно присягнувших мэру на верность.
Нам с Дейви вапще ни разу не довелось попробовать лекарства. Такшто и лишать нас нечего.
— Может, оно и будет нашей наградой? — гадает Дейви по дороге домой. — Может, он поделится с нами своим запасом, и мы наконец узнаем, что это такое.
Наша награда, думаю я. Мы.
Глажу Ангаррад по холодному боку.
— Почти приехали, девочка, — шепчу я промеж ее ушей. — Тебя ждет теплая, уютная конюшня.
Тепло, думает она. Жеребенок
— Ангаррад, — отзываюсь я.
Лошади — не домашние питомцы, и большую часть времени у них в голове творится черте что, безумие прямо, но зато теперь я знаю: если хорошо с ними обращаться, они к тебе привыкают.
— Или нам дадут женщин! — вдруг восклицает Дейви. — Ага, вдруг он уже приготовил для нас парочку? В кои-то веки станешь настоящим мужчиной.
— Заткнись, — говорю я, но до драки не довожу.
Мы не дрались уже сто лет. Видать, привыкли друг к другу.
Женщин мы тоже не видели очень давно. Когда упала башня, их снова заперли. Только в полях работают большие женские бригады — готовятся к следующей посевной, — но их охраняет множество вооруженных солдат. Мужей, сыновей и отцов они видят не чаще раза в неделю.
До нас доходят жуткие слухи: как солдаты проникают в женские общежития и творят там всякие ужасы, и никто их за это не наказывает.
А тюрьмы! Я их видел только со своей башни: несколько переделанных зданий на западной окраине города, у подножия водопада. Как знать, что творится внутри? Они далеко, и видит их только стража.
Прямо как со спэклами.
— Господи, Тодд! — не выдерживает Дейви. — Ну ты и шумишь! Можно хоть изредка не думать?
Я давно привык выслушивать от него такое. Но на этот раз он назвал меня «Тодд».

 

Мы спешиваемся в конюшне на главной площади. Дейви провожает меня до собора, хотя в конвое я больше не нуждаюсь.
Бежать-то мне некуда.
Я вхожу в главные ворота.
— Тодд!
Внутри меня поджидает мэр.
— Да, сэр.
— Ты всегда такой вежливый, — улыбается он, подходя ближе. Каблуки цокают по мраморному полу. — Кажется, ты стал поспокойнее. — Он останавливается в метре от меня. — Пользовался моим средством?
Не понял:
— Каким еще средством?
Он вздыхает. А потом…
Я — круг, круг — это я.
Хватаюсь рукой за висок:
— Как вы это делаете?
— Шум можно использовать, Тодд, — говорит он, — если ты достаточно владеешь собой. А первый шаг к такой внутренней десцеплине — мое испытанное средство.
— Я — круг, круг — это я?
— Это позволяет сосредоточиться, — кивает мэр, — разложить Шум по полочкам, управлять им, контролировать его, а у человека, который может контролировать свой Шум, есть неоценимое преимущество.
Я вспоминаю жуткие слова, доносившиеся из его дома в Прентисстауне, каким пронзительным и страшным был его Шум по сравнению с Шумом остальных мужчин, как он был похож на…
На оружие.
— Что означает круг?
— Это твоя судьба, Тодд Хьюитт. Круг — замкнутая система. Из нее нельзя выбраться, поэтому проще смириться и не пытаться.
Я — круг, круг — это я.
На сей раз эти слова повторяет мой собственный голос.
— Я так многому хочу тебя научить, — говорит он и уходит, даже не пожелав спокойной ночи.

 

Я хожу вдоль стен колокольни и гляжу в окошки: то на западный водопад, то на южный холм с раздвоенной вершиной, то на восток, где за холмами прячется монастырь — отсюдова его не видать. Видно только Нью-Прентисстаун, съежившийся от наступающих холодов.
Она где-то там.
Прошел месяц, а ее все нет.
Месяц, а она…
(заткнись)
(заткни свой клятый рот, нытик)
Снова принимаюсь расхаживать вдоль стен.
Отверстия, заменяющие окна, недавно застеклили, а в комнату поставили обогреватель, чтобы мы не слишком мерзли по ночам. Еще нам выдали побольше одеял, лампу и несколько разрешенных книг, чтобы мэру Леджеру было что почитать.
— И всетаки это тюрьма, — говорит он с набитым ртом. — Ты небось думаешь, что для тебя он мог бы подобрать местечко и получше.
— Как же меня бесит, что все так запросто читают мой Шум! Хоть бы разрешения сперва спросили! — ворчу я, не оборачиваясь.
— Он, верно, захочет поселить тебя подальше от города, — говорит мэр Леджер, прикончив ужин. Порции стали почти вдвое меньше, чем раньше. — Подальше от сплетен и слухов.
— Каких еще слухов? — спрашиваю я, хотя мне не очень-то интересно.
— Ну, например, о великом даре нашего мэра управлять своими и чужими мыслями. Еще ходят слухи об оружии, которое он кует из Шума. И слухи о том, что он умеет летать.
Я не оглядываюсь и стараюсь не Шуметь.
Я — круг, осторожно думаю я.
И сразу перестаю.

 

Первая бомба взрывается сразу после полуночи.
Бум!
Я немного подскакиваю от неожиданности, и все.
— Как думаешь, откуда это? — спрашивает мэр Леджер, тоже не вставая с матраса.
— Как бутто на востоке, — отвечаю я, глядя на колокола внизу. — Может, очередной склад?
Мы выжидаем еще секунду. За первой бомбой теперь всегда следует вторая: часть солдат бросается на место первого взрыва, и «Ответ» этим пользуется…
Бум!
— Вторая пошла.
Мэр Леджер садится и выглядывает на улицу. Я тоже встаю.
— Черт!
— Что такое? — Я подхожу вплотную к нему.
— Похоже, котельную у реки подорвали.
— И чем это нам грозит?
— Придется теперь самим кипятить каждую чашку…
БУМ!
В темноте загорается ослепительная вспышка, такшто мы с мэром Леджером шарахаемся от окна. В рамах дрожат стекла.
И весь свет в Нью-Прентисстауне гаснет.
— Электростанция, — ошалелым голосом выговаривает мэр. — Но там же круглосуточная охрана! Как им удалось это провернуть?!
— Не знаю. — Мое сердце уходит в пятки. — Но расплата будет жестокой.
Мэр Леджер проводит усталой рукой по лбу. Снизу уже воют сирены и кричат солдаты. Он качает головой:
— Не знаю, чего они добив…
БУМ!
БУМ!
БУМ!
БУМ!
БУМ!
Пять мощных взрывов один за другим сотрясают башню, такшто нас с мэром Леджером бросает на пол, несколько стекол разбиваются внутрь, и нас осыпает ливнем из осколков и стеклянного крошева.
Небо озаряется светом.
Небо на западе.
Столп пламени и дыма выстреливает так высоко над тюрьмами, что кажется, его швыряет великан.
Мэр Леджер пытается перевести дух.
— Они смогли, — выдавливает он. — Теперь начнется!
В самом деле, они смогли.
Они развязали войну.
И я ничего не могу поделать…
Мысль напрашивается сама…
Ну, теперь-то она придет за мной?
Назад: 23 ЧТО-ТО БУДЕТ
Дальше: 25 РОКОВАЯ НОЧЬ