23
ЧТО-ТО БУДЕТ
[Виола]
— Насос как новенький. Хильди!
— Спасибо, Уилф. — Я вручаю ему поднос с горячим свежим хлебом, от него так и пышет жаром. — Отнесешь это Джейн? Она накрывает стол к завтраку.
Он берет поднос — в Шуме звучит незамысловатая мелодия — и выходит из кухни с криком:
— Жена!
— Почему он зовет тебя Хильди? — спрашивает Ли, возникая на пороге с полной корзиной муки. На нем рубашка без рукавов, а руки по самые локти покрыты мукой.
Секунду я смотрю на них и тут же отвожу взгляд.
С тех пор как Ли попался на глаза сержанту Хаммару и больше не может ездить в город, госпожа Койл ставит нас работать вместе.
Нет, я никогда ее не прощу.
— Так звали одну женщину, которая выручила нас из беды, — отвечаю я. — Для меня это большая честь.
— А под «нами» ты имеешь в виду…
— Нас с Тоддом, да. — Я забираю у него корзину и с грохотом ставлю на стол.
Наступает тишина — как всегда, стоит упомянуть Тодда.
— Никто его не видел, Виола, — осторожно говорит Ли. — Но наши-то в основном по ночам в городе бывают, так что…
— Даже если б она его увидела, мне бы все равно не сказала. — Я начинаю рассыпать муку по мискам. — А вообще она думает, что он давно умер.
Ли переступаете ноги на ногу:
— Но ты с ней не согласна.
Я смотрю на него. Он улыбается, и я ничего не могу с собой поделать — улыбаюсь в ответ:
— И ты мне веришь, так?
Он пожимает плечами:
— Уилф верит. А ты даже представить себе не можешь, какой вес тут имеет слово Уилфа.
— Да уж. — Я выглядываю в окно на улицу, куда недавно ушел Уилф. — Не могу.
День проходит без толку, как и все остальные, но мы хотя бы готовим. Да, это наше с Ли новое задание — стряпать на весь лагерь. Мы научились не только печь хлеб, но и молоть муку. Мы мастерски снимаем шкуру с белок, панцири с черепах и в два счета разделываем рыбу. Мы знаем, сколько продуктов нужно для супа на сто человек. Картошку и груши, подозреваю, мы чистим быстрее всех на этой дурацкой планете.
Госпожа Койл утверждает, что именно так выигрываются войны.
— Я не совсем за этим пришел в «Ответ», — говорит Ли, ощипывая шестнадцатую за день птицу.
— Но ты хотя бы пришел сам, — отвечаю я, принимаясь за следующую тушку. Перья в воздухе похожи на липких мух, пристающих ко всему подряд. Пучки зеленого пуха застряли у меня под ногтями, в сгибах локтей, в уголках глаз.
Я это знаю, потому что вижу Ли: его длинные светлые волосы и такие же золотистые волосы на руках — все в перьях.
Я снова заливаюсь краской и в сердцах продолжаю драть перья.
Проходит день, второй, третий, неделя… Потом еще одна и еще, а я стряпаю — с Ли, стираю — с Ли, безвылазно торчу три дня дома (потомушто за окном непрерывно льет дождь) — тоже с Ли.
И все же. И все же.
Что-то готовится, что-то будет, но никто не говорит мне что.
А я застряла здесь.
Ли швыряет ощипанную тушку на стол и берет следующую:
— Такими темпами этот вид скоро вымрет.
— Магнусу удается подстрелить только этих. Остальные слишком проворны.
— Да уж, целый птичий вид вымрет, только потому что в «Ответе» не нашлось толкового глазного врача.
Я смеюсь — чересчур громко. Сердито закатываю глаза — ну что за дура!
Ощипав одну птицу, я принимаюсь за вторую.
— Пока ты ощипываешь двух, я успеваю справиться с тремя, — говорю я. — И хлеба я больше испекла, и…
— Ага, только половину булок спалила.
— Потому что ты слишком сильно растопил печь!
— Я родился не для того, чтобы возиться на кухне, — улыбается Ли. — Я рожден воевать.
Я охаю:
— То есть это я рождена возиться на кухне!
Но он только хохочет — и заливается еще громче, когда я швыряю в него горсть мокрых перьев и случайно попадаю рукой в глаз.
— Ого! — Он отирает лицо. — Вот это меткость! Тебе бы дать ружье в руки… — Я опускаю глаза на миллионную по счету тушку. — Или не стоит, — тут же добавляет он.
— Ты когда-нибудь… — Я умолкаю.
— Что?
Я облизываю губы, и напрасно, в рот мигом набивается пух, так что, когда мне наконец удается отплеваться и задать вопрос, получается уж совсем отчаянно.
— Ты когда-нибудь стрелял в человека?
— Нет. — Он напряженно распрямляет плечи. — А ты?
Я качаю головой. Ли успокаивается, отчего я не сдерживаюсь и тут же добавляю:
— Зато стреляли в меня.
— Да ты что!
А потом, не успеваю я хорошенько подумать и все осмыслить, как с моих губ срывается признание. Я понимаю, что никогда и никому не признавалась, даже самой себе, а тут вот, на кухне, среди пуха и перьев вдруг вырвалось…
— И еще я зарезала человека. — Замираю. — Убила.
В воцарившейся тишине мое тело вдруг становится вдвое тяжелее.
Когда я начинаю плакать. Ли дает мне полотенце и дает выплакаться — не утешает, не говорит глупостей, ни о чем не спрашивает, хотя наверняка сгорает от любопытства. Я просто плачу.
И это хорошо.
— Да, но сторонников у нас все больше и больше, — говорит Ли.
Мы сидим за столом с Уилфом и Джейн, доедая ужин. Я растягиваю последние крошки, потому что после ужина нам с Ли придется ставить опару для завтрашнего хлеба. Вы не поверите, сколько хлеба может съесть сто человек.
Я откусываю половинку корочки:
— Все равно вас очень мало.
— Не вас, а нас, — серьезно поправляет меня Ли. — У «Ответа» шпионы по всему городу, да и новые люди приходят. Жить в Хейвене становится невозможно. Дошло до того, что еду выдают только по карточкам, лекарство вообще никто не получает. Люди неизбежно начнут бунтовать.
— А сколько народу в тюрьмах! — добавляет Джейн. — Сотни женщин, все гниют под землей, скованные цепями, и мрут от голода как мухи!
— Жена! — обрывает ее Уилф.
— Да я только повторяю, что услыхала!
— Ничего ты такого не слыхала!
Джейн мрачнеет:
— От этого правда слаще не становится.
— Но в тюрьмах у нас тоже сообщники, — говорит Ли. — Возможно…
Он умолкает.
— Что? — спрашиваю я, поднимая глаза. — Что возможно?
Ли не отвечает, только смотрит на другой стол, за которым сидит госпожа Койл с целительницами Брэтит, Форт, Ваггонер и Баркер. Там же и Тея. Они, как обычно, перешептываются, строя новые тайные планы.
— Ничего, — говорит Ли, видя как госпожа Койл встает и направляется к нам.
— Уилф, подготовь, пожалуйста, телегу на завтра, — говорит она.
— Будет сделано, госпожа.
Уилф мигом вскакивает из-за стола.
— Не торопись, поужинай, — пытается остановить его госпожа Койл. — Необязательно делать это прямо сейчас.
— Да я ж только рад! — Он стряхивает крошки со штанов и уходит.
— Кого взрываем сегодня? — спрашиваю я.
Госпожа Койл поджимает губы:
— Хватит, Виола!
— Я тоже хочу поехать. Если вы едете в город, я с вами!
— Терпение, дитя, — отвечает она. — Всему свое время.
— И когда наступит мое? — не унимаюсь я. — Когда?
Но госпожа Койл только повторяет:
— Терпение.
Надо сказать, тон у нее отнюдь не терпеливый.
С каждым днем темнеет все раньше и раньше. Я сижу на улице на груде камней, слежу за наступлением ночи: сегодняшние подрывники грузят на телеги мешки с неизвестно чем. У некоторых из них теперь есть Шум: лекарство приходится экономить, поскольку запасы его подходят к концу. Мужчины «Ответа» принимают уменьшенную дозу, только чтобы Шум не слишком выделялся из общего городского РЁВА, однако для допросов с пристрастием этого недостаточно. Риск очень велик, нашим мужчинам становится все опаснее появляться на улицах города, но ничего другого не остается.
А поскольку жители Нью-Прентисстауна ночью спят, их можно ограбить и взорвать.
— Привет! — Из темноты ко мне незаметно подходит Ли и садится рядом.
— Привет! — здороваюсь я.
— Все хорошо?
— А почему нет?
— Да так. — Он подбирает с земли камень и швыряет в ночь. — Действительно, чего это я.
На небе начинают появляться звезды. Мои корабли где-то там. А на их борту — люди, которые могли бы нам помочь, нет, которые помогли бы, если б только удалось с ними связаться… Симона Уоткин, Брэдли Тенч, славные, умные люди, которые прекратили бы весь этот бред, эти взрывы и…
У меня снова спирает грудь.
— Ты в самом деле убила человека? — спрашивает Ли, швырнув еще один камень.
— Да. — Я подтягиваю колени к груди.
Минуту-другую Ли молчит, а потом все-таки спрашивает:
— С Тоддом?
— Ради Тодда, — отвечаю я. — Чтобы спасти его. Вернее, нас обоих.
Солнце окончательно село, начинает быстро холодать. Я еще крепче прижимаю к себе колени.
— Знаешь, а она ведь тебя боится, — говорит Ли. — Ну, госпожа Койл. Думает, что ты очень сильная.
Я смотрю на него сквозь темноту, пытаясь разглядеть лицо.
— Глупости!
— Я случайно подслушал, что она сказала госпоже Брэтит: мол, ты могла бы вести в бой целые армии, если б захотела.
Я качаю головой, но он-то, конечно, не видит.
— Она меня не знает.
— Пусть так, но зато она очень умная.
— И все покорно идут за ней, как собачонки.
— Кроме тебя. — Он дружески пихает меня плечом. — Может, это она и хотела сказать.
Из пещер поднимается легкий гул: летучие мыши готовятся вылететь на охоту.
— А ты-то почему здесь? — спрашиваю я. — Почему пошел за ней?
Я уже задавала Ли этот вопрос, и он всякий раз менял тему.
Но сегодня будет по-другому. Я чувствую.
— Мой отец умер на войне со спэклами, — говорит Ли.
— У многих там отцы умерли…
Я вспоминаю Коринн. Где она, что с ней?..
— Я его почти не помню, — продолжает Ли. — Нас со старшей сестрой воспитывала мама. А сестра у меня… — он смеется, — тебе бы она понравилась. Такая боевая, язык что бритва. А какие у нас драки были, ты не поверишь! — Ли опять смеется, но уже тише. — Когда пришла армия, Шивон хотела сражаться, а мама нет. Я тоже хотел, но Шивон с мамой жутко повздорили: сестра готова была броситься в бой, — и нам пришлось чуть ли не силой держать ее дома.
Гул становится все громче: Шум мышей эхом отдается в стенах пещеры.
Лететь, лететь, говорят они.
— Но долго держать ее взаперти мама не могла, — продолжает Ли. — Армия вторглась в город, а на следующий день всех женщин свезли на восток города. Мама велела нам сотрудничать — «это только на время, пока мы не поймем, что происходит, может он и не злодей вовсе»… ну, все такое…
Я молчу и радуюсь, что он не видит моего лица.
— Шивон не могла сдаться без боя, понимаешь? Она орала на солдат, отказывалась идти с ними, а мама умоляла ее замолчать, не злить их, но Шивон… — Ли умолкает и цокает языком. — Шивон ударила первого же солдата, попытавшегося увести ее силой. — Он делает глубокий вдох. — А потом все смешалось. Я бросился в драку, но меня тут же уложили на лопатки, в ушах какой-то звон, солдат прижал меня коленом к земле, мама вопит, а от Шивон — ни звука… Я вырубился, а потом, когда очнулся, в доме никого, кроме меня, не было…
Лететь, лететь, говорят мыши в пещере. Прочь, прочь.
— Я искал их, когда режим немного смягчили, но так и не нашел. В каждую хижину, в каждое общежитие заглянул, обошел все лечебные дома. А в последнем, доме госпожи Койл, нашел «Ответ». — Он умолкает и поднимает голову. — Смотри, полетели.
Из пещер вырываются огромные стаи летучих мышей: как будто мир перевернули вверх дном, и из дырок хлынула чернота, затопляющая синее ночное небо. Вокруг стоит такой грохот, что разговаривать невозможно. Мы сидим и молча наблюдаем.
Размах крыльев у летучей мыши — минимум два метра, сами крылья мохнатые, уши короткие и щетинистые, а на кончике каждого расправленного крыла ярко зеленеют фосфоресцирующие пятна: благодаря им они сбивают с толку свою добычу, мошек и жуков. Эти пятна светятся в темноте, и нас на какое-то время словно накрывает покрывалом из мерцающих зеленоватых звезд. Трепещущий воздух полон тонкого писка: Лететь, лететь, прочь, прочь
Через пять минут они исчезают в лесу и не вернутся до самого рассвета.
— Что-то готовится, — говорит Ли в наступившей тишине. — Ты прекрасно знаешь, я не могу сказать тебе что именно, однако я пойду со всеми — это шанс отыскать мою мать и сестру.
— Тогда я тоже пойду, — говорю я.
— Она тебе не позволит. — Он оборачивается ко мне. — Обещаю, я постараюсь найти Тодда. Я буду искать его так же, как Шивон и маму, клянусь.
Над лагерем раздается звон колокола, означающий, что все рейдерские группы отправились в город, а всем остальным пора укладываться спать. Мы с Ли ненадолго остаемся в темноте и сидим, касаясь друг друга плечами.
